Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2017
* * *
Вся жизнь умещается в прочерк
От даты рожденья до смерти.
И все, что себе напророчил,
И все, что когда-то наметил,
Как хвоя с поваленной ели —
Осыпалось. А уцелела
Лишь черточка — знак переправы,
Где вечность и слева и справа.
* * *
Слезы, омывающие душу,
в небесах, наверное, осушат,
ибо, прямо в небо улетая,
эти слезы, серебристой стаей,
опускаются к тому подножью,
где одна надежда — милость Божья.
* * *
Любовь и боль неразделимы,
и вот хватаю воздух ртом
в немой — как рыба — пантомиме,
как рыба, бьющая хвостом.
Исчезло то, что жизнью звалось,
то, в чем резвились дух и свет.
Кто знает, сколько там осталось
агонизирующих лет?
Как рыбе без воды, как птице
с крылом подбитым, как сосне,
которой не в чем укрепиться,
так без любви живется мне.
Концерты в Мариинском
1
Взывает музыка к небесам
из недр концертного зала.
Орга`н над собою возводит храм
без стекла и металла.
Дело привычное. Органист,
как каменщик, ноту с нотой
скрепляет. И зритель, насквозь лучист,
следит за его работой.
2
А там вороньей шубою…
О. Мандельштам
От века нынешнего в музыку уйдем,
лишившись и пристанища и суши
под звуковым серебряным дождем,
что заполняет легкие и душу.
Над городом встает звучащий сад,
где каждое растение танцует.
Флейтист, не возвращай меня назад,
пусть музыка судьбу перелицует.
Вороньей шубой стану — не беда:
висят в прихожей оперенья птичьи
от тех из нас, кто выпорхнул туда,
где встретят, невзирая на обличье.
* * *
Нет попутчика, чтобы ходить и читать стихи,
вспоминая поэтов давно ушедших и живших рядом,
а из тех, что были, — любимых, смешных, бухих –
никого не осталось в пределах взгляда.
Нет попутчика, чтобы пройти вдвоем по Неве
и увидеть ответный свет, в глубине мелькнувший,
и как ангел на шпиле крутнулся, зарозовев.
Нет попутчика, чтобы хотелось молчать и слушать,
чтобы не говорить, а забыться и воспарить,
ни прохожих, ни их улыбок не различая,
а лишь те огоньки, что горят внутри.
Больше нет у меня попутчиков, кроме чаек.
Правитель
Движимый не разумом, но страстью,
он и сам находится во власти
тех стихий, что ввысь возносят круто.
Взлет его для вечности — минута.
Как комета — ни тепла, ни света…
Но завороженно вся планета
наблюдает за блестящей точкой,
по небу летящей в одиночку.
За блестящей точкой наблюдает
и о страшном будущем гадает.
Страстная неделя
Предадут друзья. Отречется Петр.
Разбегутся ученики.
Будут крестный путь и кровавый пот,
и бескрайняя тьма тоски.
Но сильнее всех нестерпимых мук
не из острых терний венец,
а тот самый страшный вскрик: «Почему
Ты оставил Меня, Отец?»
Тело жаждет пить. А душа — любви.
И она не замедлит, нет.
За последним вздохом — «Благослови», —
«Совершилось», — выдох вослед.
* * *
Старость дается нам, чтобы успеть сказать
«Благодарю Тебя, даровавшего жизнь и свет»
и чтобы на склоне лет, оборотясь назад,
в том, что звалось судьбой, Твой обнаружить след.
Старость дается нам, чтобы сказать «Прости»
и самому простить всех причинивших боль,
чтоб камушки злых обид, встречавшихся на пути,
рассыпавшись, проросли в чернику и гоноболь.
Старость дается нам, как радуги дивный мост,
связующий детство и такую близкую даль.
Недостижим и крут — подъем оказался прост,
как выдох и вздох, когда себя самоё не жаль.