Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2017
ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ
Дворцовая площадь, сегодня я понял,
Еще потому мне так нравится, видно,
Что окаймлена Главным штабом, как поле,
Дворцом, словно лесом, она самобытна
И самостоятельна, в ней от природы
Есть что-то, не только от архитектуры,
Покатость и выпуклость сельской свободы –
И стройность и собранность клавиатуры.
Другими словами, ансамбль, — ведь и ельник
Имеет в виду повторяемость окон,
Он геометричен, и он не отшельник,
Как будто расчетливо скроен и соткан,
И вот в центре города что-то от Суйды,
От Красниц и Семрино вдруг проступает,
Какой-то, при чёткости всей, безрассудный
Размах, и с Невы ветерок залетает.
* * *
Когда Россию не ругали,
Когда ее не представляли
Как зло без края и конца?
Так ведь и впрямь — какие дали
Видны от Зимнего дворца!
Одной Невы вполне б хватило,
Чтоб осознать, какая сила
Стоит за ней, — и потому
Ее и Вена не любила,
И Лондон видел только тьму.
И то же самое Берлину
Казалось: стену бы, плотину
Поставить, — что за дикий край!
Хоть плачь, ольху обняв, рябину,
Хоть Тютчева перечитай.
ТУЧА
Туча похожа была на Балтийское море,
Серо-стальная, с неистовым сабельным блеском.
Было бы жаль утопить ее в складчатой шторе
Или кисейным ее поручить занавескам.
Туча была проницательна так, что сумела
В нашем вниманье к себе разглядеть поощренье,
Сажи для нас не жалея, и дыма, и мела,
Даже хотелось ее пригласить в помещенье.
Грозная туча, вечерняя туча, густая,
Желтой подкрашена снизу закатной подсветкой,
До драматической мощи в окне вырастая,
Пересеченная сбоку кленовою веткой.
Видишь, бывают такие чудесные тучи,
Невероятнее самого яркого неба!
Гете сказал: всё, что пишем, мы пишем на случай.
Вот этот случай, пусть выглядит он и нелепо.
ВЕЗУВИЙ
О, как мне хотелось увидеть Везувий!
Увидел — и что же? Гора как гора.
Неужто для пылких страстей и безумий
Он создан, приземистый, вроде шатра?
Казбек бы ему показать белоснежный,
Граненый, сверкающий, яркий алмаз!
Унылый Везувий, угрюмый и грешный,
Историей римской пугающий нас.
И это Везувий? Ни пика, ни снега,
Неужто Помпею такой погубил?
Как если б великого я человека
Увидел — и разочарован им был.
И ростом не вышел, и странную моду
Завел — надевать телогрейку с утра.
И что-нибудь скажет еще про погоду:
«Сегодня дождливо, не то что вчера».
ПОГОДА
Бегут за днями дни, и если б не погода,
То вообще бы жизнь одним казалась днем.
Недаром в дневнике записывает кто-то:
Шестое декабря. Прохладно. Снег с дождем.
Седьмое декабря. Два градуса мороза,
Но солнечно с утра — и легче на душе.
Он пишет для себя. Не смейся: это проза,
Но близко подошла к поэзии уже.
И кажется, что он о жизни больше понял,
О времени — точней и явно лучше нас.
По крайней мере он не вымыслом заполнил
И небылью свой текст, а правдой без прикрас.
Весь день меня тоска томила и дремота,
Но к вечеру в окне закатный вспыхнул свет.
Так есть ли что-нибудь важнее, чем погода?
Важней, конечно, есть, но интересней — нет.
* * *
На каждой травинке по нескольку капель,
Одна — ожерелье, другая — браслет.
Чтоб этот прилавок никто не ограбил,
Следит за ним пристально тот, кого нет.
А чуть потускнеет, подсохнет мерцанье,
Еще одним дождиком вымочит мир.
Он — разум, он — совесть, он — наше сознанье,
Он — врач, а сегодня еще ювелир.
* * *
Машина зашла в переулок, и фары
Мигали, мигали ее, — почему?
Какие печали, какие кошмары,
Какую беду разглядела сквозь тьму?
Зачем переулок ей наш — непонятно,
И мало ли улиц вблизи попрямей,
Пошире? Не надо лучей, Ариадна,
Не надо клубка нам и нити твоей!
У нас минотавры не водятся, что ты!
Вороны и голуби в сквере одни.
Не надо подсветки твоей, позолоты!
Смутилась — и вдруг притушила огни.
Но сдвинулась с места — и вновь ослепила,
Да так, что ночная отпрянула мгла.
Быть может, о чем-то нас предупредила,
Уехала — сделала всё, что смогла?
* * *
Мимо дубов или вязов, не знаю, —
Издали точно сказать было трудно,
Мы проезжали в машине по краю
Местности сельской, распахнутой чудно.
И почему-то дубы или вязы
Эти мне вдруг показались знакомы:
Всплески их, вздохи, улыбки, гримасы,
Взгляды, поклоны, увечья, изломы.
Что-то как будто сказать мне хотели,
Но, отступив на манер привидений,
Скрылись вдали, подойти не посмели,
Стали одним из моих заблуждений.
Где-то я видел их в прожитой, прошлой
Жизни таинственной, мною забытой,
Скрытой теперь от меня суматошной,
Взрослой, для детского чувства закрытой.
И не владею я теми словами,
Что их вернули бы, расколдовали.
Словно когда-то моими друзьями
Были они — и деревьями стали.
* * *
В горле какой-то комок…
И. Анненский
Господи, где же на жизнь эту силы
Взять, а тем более если их нет?
Как, натянув на ботинки бахилы,
В двадцать четвертый пройти кабинет?
Как эта жизнь тяжела и подробна,
Сколько в ней этой печали и той!
Перед врачом за себя неудобно:
С чем ты явился к нему, с тошнотой?
— В горле комок у меня не проходит,
Жить мне мешает, хотя не болит.
Пальцами доктор по горлу поводит:
— Всех нас сегодня немного тошнит.
Дальше — на темном его мониторе
Зыбкий свой внутренний мир разглядишь:
То ли тростник и бурлящее море,
То ли речную волну и камыш.
Можно ли бледному верить просвету,
Что эта тень означает и мгла?
Где тут душа? А души-то и нету!
Или струхнула — и в пятки ушла?
— Всё хорошо. Принимайте таблетки.
И постарайтесь побольше гулять.
Как я устал! Поднимаюсь с кушетки.
Сырость и слякоть в окне, благодать!
ЗАБОРЫ
Раньше были какие заборы?
В них широкие щели сквозили,
Составною их частью зазоры
И пробелы широкие были,
А штакетник и вовсе рассчитан
Был на то, чтобы видел прохожий,
Как крыжовник прекрасно воспитан,
Как отлично малинник ухожен.
А теперь за железной завесой
Скрыта жизнь — не напишешь рассказа,
Невозможна ни повесть, ни пьеса,
Ни вьюнка, ни калитки, ни лаза,
Беспросветный застыл перед взором
Металлический ряд, словно прочерк, —
Под таким равнодушным забором
И поэт умереть не захочет.