Запустят ли печатный станок для оживления экономического роста
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2017
Согласно консенсус-прогнозу независимых экономистов, представленному в докладе Института «Центр развития» Высшей школы экономики, по сравнению с 2008 годом российский ВВП в 2016-м увеличится лишь на 1,3 %. Это равносильно полному отсутствию роста. За тот же период доля страны в мировой экономике уменьшилась с 2,9 до 1,8 %.
Для того чтобы отставание от развитых стран не стало окончательно непреодолимым, российской экономике нужно ежегодно расти как минимум на 4 % (для сокращения разрыва — и вовсе на 5—7 %). Среди рецептов, предлагаемых для «оживления», известность получила программа «Столыпинского клуба», который объединяет экономистов и предпринимателей, считающих, что проблемы российской экономики можно и нужно решить с помощью печатного станка и внерыночного финансирования «перспективных проектов». Но имеет ли эта программа шансы на реализацию — как объективные, так и субъективные?
Программа так называемого «Столыпинского клуба» тесно связана с именем Сергея Глазьева, одного из главных идеологов экономического дирижизма в России. Авторство программы кроме самого Глазьева приписывают омбудсмену Борису Титову и заместителю председателя «Внешэкономбанка» Андрею Клепачу.
Базовая идея программы состоит «в отказе от политики таргетирования инфляции в пользу бюджетного стимулирования и дешевых кредитов». В переводе на русский язык — если денег нет, их надо напечатать, а ростом цен можно пренебречь. Объем денежной эмиссии в этом случае должен составить не менее полутора триллионов рублей ежегодно, деньги должны быть направлены в крупные банки, а уже банки будут распределять их в виде кредитов под низкие проценты. Авторы предполагают, что это и будет означать стимулирование инвестиций в «реальное производство».
Список приоритетных для инвестирования проектов будет определять государство при содействии предпринимателей — членов «Столыпинского клуба». До малого и среднего бизнеса деньги в этом случае не дойдут, поэтому им обещаны некоторые льготы, а также снижение налоговой нагрузки, что теоретически должно спровоцировать рост предпринимательской активности. Инфляция воспринимается авторами проекта как неизбежное, но нестрашное зло, негативный эффект от которого может быть компенсирован ростом экономики и повышением предпринимательской активности. Спрос на инвестиции должен будет удовлетворить Центральный банк за счет денежной эмиссии при одновременном введении контроля за ставкой кредита. По замыслу авторов программы, к 2020 году денежная накачка обеспечит российской экономике рост на уровне 4 % в год.
Чем вдохновлялись авторы
Как ни парадоксально — если отбросить неудачные пересказы экономических теорий англичанина Джона Мейнарда Кейнса и немца Фридриха Листа, — авторов, видимо, воодушевлял пример политики «количественного смягчения» в экономике США, старт которой положил банковский кризис 2008 года. Действительно, можно сказать, что «дешевые деньги» способствовали фондированию крупных инвестиционных проектов: от сланцевых месторождений в США до месторождений угля в Австралии. Но здесь есть важная особенность экономики США, которую сознательно игнорируют авторы программы. Ни в какую «реальную экономику Америки» деньги ФРС не шли, они перераспределялись внутри банковской системы, компенсируя потери, вызванные кризисом 2008 года и последующим экономическим спадом. Можно сказать, что их просто переложили из одного кармана в другой. В то же время ставка кредита для американских предпринимателей оставалась низкой благодаря очень низким рискам ведения бизнеса и общему масштабу экономики США.
Почему программа «Столыпинского клуба»
может нравиться читателю
В первую очередь, потому, что в тексте программы запрятаны два любимых российских заклинания: «денег нет» и «реальное производство». Оба этих символа производят прямо-таки гипнотическое воздействие на аудиторию, потому что денег нет ни у кого и при этом каждый верит, будто существует какое-то волшебное и хорошее «реальное производство», которое противопоставляется «плохому» сырьевому сектору и непонятным «услугам». На самом деле российские сырьевые компании — это самый что ни на есть хай-тек, это не только очень высокотехнологичные, но и высококонкурентные компании, работающие на мировом уровне — в противном случае они не могли бы так уверенно оперировать на внешних рынках. Другое дело, что нам не удается распорядиться нефтяными сверхдоходами, львиную долю которых поглощает действительно неэффективный промышленный сектор, но это никак не вина «сырьевиков», которые исправно наполняют российский бюджет.
Легко фантазировать о том, как в Сибири качают нефть, наполняют бюджет, а потом направляют бюджетные деньги на производство, например, ботинок или смартфонов. Но на практике так не получается, если мы говорим о государственных деньгах. Каждый рубль налогоплательщиков, направленный на производство «того-что-скажут» — это еще и рубль, потерянный для инвестиций в нефтяную промышленность.
Экономист Максим Миронов однажды предложил очень яркое сравнение, иллюстрирующее благоглупости диверсификации. Представим себе, говорил он, инвестиционного банкира, который, вместо того чтобы выполнять свою основную работу, займется освоением какое-нибудь ремесла на случай кризиса — чтобы просто отложить денег на самый черный день. Какую зарплату должен просить себе банкир, решивший потрудиться слесарем, чтобы компенсировать свои «выпавшие доходы»? И насколько он будет конкурентоспособен на рынке слесарей?
Направить «нефтяные деньги» в производство возможно. Но что именно надо производить, что было бы сопоставимо с нефтью по прибыльности и объемам выручки? К слову, экспортная выручка всего российского ВПК сопоставима с выручкой компании «Дисней». Да и вклад ВПК в российский валовой продукт составляет менее 3 %, как и сельского хозяйства, кстати. И вообще, во всем НДС, который собирается в России, доля, которую дает налогообложение услуг и товаров, произведенных в нашей стране, составляет 4 %. Остальные 96 % приносят углеводороды и импортные товары.
Чего авторы программы хотят на самом деле
К чести создателей программы следует сказать, что своих планов они особенно и не скрывают. Предприниматели используют любую возможность для того, чтобы снизить налоговый и административный пресс на собственный бизнес, и для реализации этого шанса готовы подписаться под чем угодно — хоть под программой денежной эмиссии, хоть под планом колонизации Марса. Это можно не приветствовать, но можно понимать.
А вот что касается всего остального, то принятие на вооружение такой программы развития потребует создания специальной структуры, этакого «квазигосплана», который будет распоряжаться финансовыми потоками и определять, какие именно проекты получат «условно дешевое» финансирование. Самое интересное здесь заключается в том, что, даже если мы исключим все коррупционные факторы, российская экономика, вы не поверите, опять столкнется с недостатком денег, причем в довольно неприятной форме.
Дело в том, что дефицит является имманентным свойством любой плановй экономики, что в свое время доказывал венгерский экономист Янош Корнаи, автор великой книги «Экономика дефицита». В том случае, когда вы, будучи связаны планом, не можете уравновесить спрос и предложение товара, изменяя его цену, желающие получить такой товар обязательно образуют иерархию (а очередь — это временная иерархия) и в рамках этой иерархии будут вести торг уже между собой — например, в той или иной форме продавая места в очереди на получение «дешевого финансирования». Создание такого искусственного финансового рынка немедленно породит посредников, которые любыми средствами убедят «госплан» предоставить финансирование именно их проектам, а уже потом найдут способ «перепродажи» этого дешевого кредита. Авторы программы, безусловно, отдают себе в этом отчет, но желание решить за счет денежной эмиссии проблемы и кредитования заведомо убыточных и нежизнеспособных предприятий и проектов, запущенных ранее государственными компаниями, может перевесить соображения здравого смысла.
Почему программа не сработает
Потому что проблема российской экономики заключается не в отсутствии денег как таковых, а в отсутствии желания их инвестировать. Объем российских частных средств, депонированных за рубежом, в банках Швейцарии и других стран Европы, Гонконга, Сингапура, оценивается в триллион долларов, депозиты на счетах российских корпораций исчисляются сотнями миллиардов. Но эти деньги не идут в экономику страны.
Не надо искать в этом никакой злой воли. В свое время российский экономист Константин Сонин рассказывал, что представляет собой любой бизнес-проект со структурной точки зрения: «Предприниматель должен осуществить какой-то проект. Для этого ему надо занять деньги. После этого выясняются обстоятельства, которые были неизвестны на момент открытия проекта и взятия займа. После того как эта неопределенность разрешается, получается прибыль и отдаются долги». Слишком высокая неопределенность — вот что останавливает потенциальных «инвесторов в Россию». Если бы ее не существовало, то мы бы обязательно увидели приток инвестиций. Дороговизна кредита в России — это оборотная сторона страха кредитора, что должник столкнется с непредсказуемыми обстоятельствами, и владельцу сбережений кажется более выгодным просто смотреть, как его капиталы поглощает инфляция, — зато этот риск можно просчитать; это надежнее, чем играть в «русскую кредитную рулетку».
Исследователь институциональной экономики Дуглас Норт, изучая историю британских финансов, едва ли не первым из экономистов обратил внимание на примечательное обстоятельство: для правительства Соединенного Королевства кредит был тем дороже, чем большими полномочиями обладал король. Статью Норта «Конституции и связывающие обещания: развитие институтов государственного управления в Англии XVII века» следовало бы выучить наизусть всем, кто сокрушается по поводу недостатка денег в экономике и высокой ставки рефинансирования.
Рынок справедливо подозревал, писал Норт, что искушение отказаться от собственных обязательств для самодержца может оказаться слишком велико, и банкиры «закладывали» этот риск в цену денег. Но после Славной революции 1688 года, когда на смену грозному королю Якову Стюарту пришел добрый король Вильгельм Оранский и английская монархия утратила большую часть властных прав, стоимость кредита для короны сразу же снизилась.
Цена кредита зависит не от количества денег, а от веры кредитора в способность должника рассчитаться по своим долгам.
Почему эта программа не будет принята
В первую очередь потому, что высшее руководство отлично помнит уроки восьмидесятых и девяностых годов XX века. Воплощением кризиса 1991-го и 1998 года были не высокие цены и низкие доходы, а резко опустевшие прилавки магазинов. Отсутствие товаров на полках ассоциируется в глазах населения с экономическим кризисом и сопутствующими ему неприятностями. Отсутствие денег на покупки — тяжело и болезненно, но физическая невозможность самих покупок — гораздо более сильный раздражитель. Неслучайно торговля вносит такой колоссальный вклад в российский ВВП. Даже инфляция не так может напугать россиян, как дефицит продуктов и вещей. Любая программа, реализация которой хоть как-то может покачнуть основу социального договора и стабильности — торговый центр, набитый товарами, будет вызывать подозрение, какие золотые горы ни обещали бы ее авторы.
Безусловно, доходы граждан снижаются, это признают и власти, и официальная статистика фиксирует рост бедных. Однако, как писал в книге «Ресурсное государство» известный социолог Симон Кордонский: «Товар в России не совсем товар, деньги не совсем деньги, производство не совсем производство, и даже потребление только внешне сходно с классическим потреблением, описываемым в стандартных учебниках экономики». Кордонский подчеркивает, что реальный жизненный уровень определяется не доходами, а реальным потреблением, расходами. А оценить разницу между реальным уровнем расходов и официальным уровнем доходов (в рамках своего домохозяйства или в кругу своих знакомых и друзей) может каждый.
Если же говорить в целом, то доля теневой экономики была и остается основным вопросом оценки ВВП России. Причем дело здесь не только в официальном недоучете заработков и прибылей. Гораздо более сильное влияние на искажение параметров ВВП оказывает практика искусственного ценообразования, в первую очередь завышения цен на государственные поставки и подряды. Добавить сюда еще малопонятные «перспективные проекты», которые предстоит оплачивать напечатанными рублями, власть вряд ли рискнет, так можно полностью потерять контроль над экономикой.
Риск инфляции в случае масштабной денежной эмиссии тоже раздражает власти, и сразу по нескольким причинам. Во-первых, на любые сомнения в стабильности ценности рубля по отношению к основным товарам население отвечает ажиотажным спросом на валюту или на товары длительного пользования. Качественные товары длительного пользования — это импорт, а значит, та же валюта. Власти не для того добивались стабильности на валютном рынке и сохранения золотовалютных резервов ЦБ, чтобы бросить доллары и евро в обменные пункты.
И наконец, последнее соображение, и самое важное. Государство контролирует почти три четверти российской экономики (десять лет назад его доля была вдвое меньше). Все предприятия, так или иначе «завязанные» на бюджетные деньги, давно и прочно встроены в схему распределения тех самых бюджетных ресурсов, которые должны быть отданы в распоряжение авторов программы «Столыпинского клуба», если бы таковая была реализована. А от добра добра не ищут.
Но вот если вы действительно хотите наполнить экономику страны деньгами, то сделайте так, чтобы людям самим хотелось вкладывать деньги в эту экономику. Как это сделать — тема другого рассказа.