Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2016
Испанские стихи
1
И тут подают пирожные «Груди Святой Агаты»
по рецепту картины Франсиско де Сурбарана,
где мученица с лицом
будущей Шоколадницы
несет свои груди на сладчайшем подносе,
вынутые из формочек и увенчанные зернышками
граната; Святая Агата.
Лиотар, создавший свою «Шоколадницу»,
написал официантку счастливого Дитрихштейна,
которому не пришлось выжигать груди
своей избраннице — лишь струя шоколада
жгла, расплываясь, лосины дворянина,
не так уж и больно,
а вот бедный римлянин, то есть богатый,
будучи влюбчивым солдатом,
сумел подобраться к своей Агате
лишь распаленными щипцами —
возможно, для страсти нет лучшей метафоры —
префект в раскаленном на солнце шлеме
рвущий мясо своей ненаглядной,
чтоб изготовить парфе прохладные
для лакомок на прожорливом пляже
спустя примерно пятнадцать столетий;
а груди Агата несла Спасителю,
одетая в глухонемое платье.
И кровь под платьем стекала и капала
зернышками, выдавленными из граната,
и сердце терлось о шерсть одежды
и ребра служили основой корсета,
но что Ему было делать с пирожными?
И есть выбоинка
в серебряных фиксах зрелой селедки.
И кошки роются в ненасытных промежностях
глянцевых куриц. Зал натюрмортов.
2
Голова быка лежала в жабо из складок
шеи, как голова Иоанна в опере «Саломея»,
где танец — не главное, но еще живая,
глаза раскрывались, и даже галка,
пробующая стеклянную роговицу,
не могла заставить голову содрогнуться,
но глаза раскрытые
были живы,
и кинжал по кругу, как ожерелье,
ожиревшую шею пронзал, как будто
создавал оросительную систему
из раздутых рубинов венозной крови.
Полежи, полежи, голова Иоанна,
танец — это не главное, но продлится,
да и с кем изменять — не с пулей, не с петлей —
только лишь с матадором по имени Педро
этой жизни, где лошади в стеганых куртках
и в платках из шелка, чтобы спрятать слезы,
на манер Юстиции в тонкую щелку
всё подглядывают, теша всадника с пикой.
Умирай, мой бык, и вслед за тобою
по старинному лабиринту обманувшегося Дедала
я пойду, и мы — то врозь, то срастаясь —
мы приблизимся к истонченной шпаге,
что всегда нанизывает оба сердца
на свое острие, — нам хватит места,
словно двум птицам на жердочке возле
проса, рассыпанного на песочке,
по которому тушу быка протащит
колесница победная; вой, победитель,
отрезай мне ухо, воздень, как факел,
красным срезом к небу, чтобы согреться
слюдяная могла оболочка глаза —
голубого на тысячи дальних странствий.
3
Праздничный рассвет поднимается над Барселоной
в голубином мундире с белыми погонами
облаков, надушенных солью или росою.
Дети смерти играют в куличики в полосе прибоя,
и смерть приглядывает за ними, прячась за каждой волною,
листает пенные гривы, как книгу, слюнявя пальцы,
подбирается к параграфу, заданному ей на дом,
даже в аду крабы всегда успевают лучше,
чем каракатицы или моллюски с белыми жемчужными зрачками,
с коричневыми шершавыми веками, ороговевшими к лету,
задан Фома Аквинский — в Риме или Париже
нашедший пять доказательств существования Бога.
Боже, Господи, Боже, небо в синем мундире:
ать, два — левой, потом уже — три, четыре!
Потом уже белые мачты с белыми облаками
сразятся, и это значит, что в легкие хлынет влага
и небо будет на землю медленно падать —
медленнее, чем пальма, срубленная острым камнем,
медленнее, чем сальса, исполняемая спящим
танцором, упавшим навзничь в своей каморке под утро,
медленнее, чем парус грудь выгибает птичью — певчую —
в подарок сухим воробьиным зарницам
с вырванным звуком и только лижущими горизонты
всполохами света.
В арках дают обеты паломники с Гибралтара
маленькой Деве Марии, стоящей над каменной чашей,
похожей на гарду шпаги, предохраняющей руку,
вместо крови фонтанчик брызжет из каменной чаши —
водой утоляет жажду, поэтому — не печали,
поэтому безучастно. Маленькой Деве Марии
пора выходить замуж.
В чаше лежат чаевые.
4
На выбритой траве
под солнцем танцует мальчик.
У него изо рта стекают
сразу три сигареты.
На руке у него серая
выцветшая манжета,
у него выбиты зубы
и щербинки полны печали.
Медленный долгий танец
медленнее монеты,
падающей в щели
растрескавшегося полдня.
Мать выбегает в исподнем
с найденными шприцами
и замирает в истоме,
не в силах нарушить танец.