Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2016
Посвящается ветерану ВОВ старшему сержанту Я. А. Емельянову
I
Стрелок-наводчик усовершенствованной тридцатьчетверки Ян Емельянов Рейхстага не штурмовал и даже никогда не стоял рядом. Его 7-й гвардейский мехкорпус действовал южнее, на левом фланге 1-го Украинского фронта, куда был переброшен из Прибалтики.
Верховный главнокомандующий усиливал маршала Конева, считая его фронт при ударе на Берлин самым надежным и перспективным. За это говорили цифры. По численному составу 1-й Украинский превосходил северного соседа, 1-й Белорусский, более чем в два раза. А тому предстояло наступать на Берлин в лоб, преодолевая Праценские укрепления и у столицы — Зееловские высоты. Да и танковых корпусов у Конева было девять, что дважды превышало танковый кулак Жукова.
Что могло быть к концу войны почетнее, чем овладеть Берлином? Водрузить стяг победы над фашистским логовом, до которого добирались долгих четыре года. Оставался последний, самый трудный, но и самый желанный шаг. Кто из маршалов не мечтал о таком трофее? За ним слава и вечная память потомков — исторический момент.
Конечно, товарищ Сталин хотел бы лично овладеть таким трофеем. Въехать в Берлин на белом коне. Но ему и так хватает почета. Эта честь достанется его маршалам. Сначала на Берлин шел Рокоссовский. Жуков был от этого не в восторге. Кому, как не ему, спасителю Москвы, брать столицу рейха. Товарищ Сталин, чувствуя настроение Жукова, пошел ему навстречу, тактично переместив Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт. Жуков заслужил главный трофей. Все решали, как учил Суворов, его быстрота и натиск.
Хотя на Ялтинской конференции было оговорено, кто берет Берлин, Сталин союзникам не верил, тем более что в апреле неожиданно умер Рузвельт. Опасался, что янки войдут в Берлин первыми и уведут из-под носа бесценный приз. Поэтому и укреплял Конева, считая, что с юга взять Берлин легче. Там у фашистов укреплений меньше. Да и местность удобнее для движения танков. Ударная группировка Конева была мощной. На Берлин нацеливались три армии: 3-я, 5-я гвардейские и 13-я с восемью танковыми корпусами. С очень благоприятной линией фронта. У 3-й — 28 километров, 5-й — 13, 13-й — 10 километров. Седьмой мехкорпус входил в состав 52-й армии, растянутой на 107 километров фронта. Да и танков она имела значительно меньше.
II
Разумеется, старший сержант Ян Емельянов ни о чем таком догадываться не мог. Ночевал в своем танке и ждал приказа двинуться на Берлин или куда скажут. Осенью стукнуло ему двадцать, но он был уже обстрелянный боец. Воевал третий год. Сначала в бронепоезде, потом поселился в танке. Почему поселился, об этом чуть позже. В танкисты попал случайно. Услыхал в Пятигорске, что набираются курсы, и записался. Перед войной о танкистах снимали фильмы, сочиняли песни: «Три танкиста, три веселых друга — экипаж машины боевой…», «Броня крепка, и танки наши быстры, и наши люди мужества полны…». Строчки эти, конечно, слыхал, может, напевал, но в танкисты не рвался, как и в летчики тоже. Хотел окончить десятилетку и получить специальность. Не мечтал сделать сказку былью, как пелось в известной в те годы песне. Почему? Такой у него был характер, простого деревенского парня.
Познакомились мы с Яном недавно, когда он разменял десятый десяток. Звучит такое сочетание непривычно. Нечасто оно встречается. Он родился в Подмосковье в 1924 году, когда скончался основоположник советской власти. Избежал ее ломки и гонений. Родители не попали под «уклоны», коллективизация круто не зацепила. Отец Александр Михайлович не был лишенцем. Оказался в рядах первой советской интеллигенции. Руководил небольшим нефтегазовым заводом в Москве. Яна нацелили на десятилетку, идти по отцовской колее.
Он вспоминает прошлое, будто оно где-то рядом, а не три четверти века назад. Такое свойство памяти. Она у Яна дай бог каждому — ясная, без туманностей, рисует подробности выпукло. Руки при этом не дрожат, не вибрируют, а держат карандаш уверенно, когда он рисует чертеж своего танка Т‑34 улучшенного. Ведет линии аккуратненько от исходной до конечной точки. Походку сохраняет устойчивую, не шаркает подошвами и в коленях не подсиживается, обходясь без возрастной подпорки. Сам ходит в магазин, не за угол, а побольше километра в один конец. С ним рядом супруга Валентина. Но чаще прогуливается один. Сейчас он маршрут сократил, а еще недавно ежедневно вышагивал километров до пяти. Бодренько, в темпе, под ритмы музыкальной системы.
Говорим о разном, в основном о войне. Уж очень мне любопытно, как воевалось не книжно, не киношно. Этого я насмотрелся вдоволь с самых детских лет, что пришлись на войну. Оба мы ее участники, только в разном качестве. Я как малолетний беженец, а Ян — действующий боец.
Отсюда и разница впечатлений его и моих киношных. Фильмы сбивают с толку. Все там в основном как в детской сказке. Конечно, много стреляют. Если погибают, то главные персонажи — героически. Но чаще попадая в госпиталь и даже с серьезной раной, снова возвращаются в строй. Как-то все по полочкам разложено, организовано, будто война не хаос случайностей, а кем-то написанный обдуманный сценарий со счастливым концом, со слезами на глазах. Нас словно пытаются убедить, что война, несмотря ни на что, это праздник мужества, героизма, в ней проявляют характер настоящие мужчины.
Беседуя с Яном, пытаюсь определиться, что здесь так, а что не так. Увидеть войну его глазами стрелка-наводчика знаменитой тридцатьчетверки. Ее видел на фото и в кинофильмах. Правда, была одна подсказка — детские впечатления от немецких танков, которые выставили на Приморском бульваре Одессы как трофеи военных лет. Никто их не охранял. Залезай, верти, крути что хочешь. Даже пушку можно было наводить. Глядеть через ствол и целиться. Перед нами лежал порт, его-то мы и расстреливали.
Впечатление сохранилось не из приятных. Зимой — как холодильник, летом — вроде включенной духовки. Короче, железный гроб с жесткими твердыми сиденьями. В таком, извините, гробу Ян воевал два года. Это семьсот дней и ночей. Он был не только боевой машиной в наступлении, но оставался родным домом всегда и везде. Отдыхали, проводили свободное время. Случалось, в момент долгого затишья отрывали рядом блиндаж.
Кстати, улучшенная тридцатьчетверка была комфортнее немецкого танка. Изнутри крашенная и имела полумягкие сиденья. По площади кабина нашего танка почти равнялась кухне малогабаритной хрущевки. Четыре члена экипажа сидели, а заряжающий стоял или пристраивался на ящиках со снарядами. Спали не раздеваясь, в чем воевали, не снимая на ночь даже валенок. Танкистам полагались комбинезоны, но они предпочитали ватники и такие же штаны. В них было надежней и теплее. У ватников спарывали пуговицы и прикручивали медные проволочки вместо застежек, чтобы легче было ватник скинуть в случае беды. Об этом думали в первую очередь. Не до красоты было. Все решали секунды. Вмиг скинуть ватник и пулей в люк. Даже шлемы поэтому не застегивали, чтоб, спасаясь, сразу сбросить и, вылезая, не зацепиться. А так — ныряешь из танка налегке. Ян рассказывает об этом улыбаясь: «Жить иначе не получалось». Спрашиваю: «А если б снимали для газеты „Правда“. Тоже были бы в ватниках с проволочной застежкой?» Смеется: «Кто бы разрешил? Приодели бы комбинезоны. Кино есть кино». В наступлении, можно сказать, партизанили. Даже продовольствие не поступало. Все, что надо, возили с собой на броне за башней. У них не имелось никакого багажа, кроме вещмешка, где держали самое необходимое: обмылок, бритву, зеркальце, кто курил, махорку, кое-что из еды. Никаких полевых кухонь в наступлении не имелось. Да и на постое нисколько не лучше. Еду готовили на костерке в котелках. В основном картошку или каши. Если случалось мясо, радовались, как празднику. Туалет всегда только на природе. Если танкисты лишались танка, то превращались в бездомных. Прятались в шалашах и зимой, случалось, согревались в землянках. В бане, если повезет, мылись раз в месяц. Там же сдавали в санобработку обмундирование. Иногда выдавали новое белье. Ветхую одежду ремонтировали кто как мог. Сами подшивали валенки, подбивали обувь. Стриг кто-то из ротных умельцев, лишь бы покороче, по санитарной необходимости. Все было обычно, повседневно, по-домашнему, как во всех танковых войсках. Портянки сушили на себе. Как? Проще простого. Что были на ступнях наматывались на голени, а уже сухими обматывали ступни. Такой вот переворот портянок в обиходе. Так и жили, не снижая боеспособности, давая прикурить ухоженным немцам. Поражая фрицев своей неприхотливостью. На это обратил внимание немецкий генерал-танкист Ф. Меллентин. Одну из глав своей книги «Бронированный кулак вермахта» так и озаглавил, говоря о Красной армии: «Армия без обоза». «Во время наступления они могли позволить себе забыть о снабжении войск даже продовольствием…»
Знал бы генерал, как Ян и его однополчане сушат портянки и спят, месяцами не раздеваясь, в танке или под ним!
У немцев для обеспечения жизнедеятельности танковой роты имелось специальное 1-е отделение. Прежде всего, в этом отделении имелся грузовик — полевая кухня с двумя поварами и водителем. Горячая пища готовилась ежедневно прямо в роте. А это четырнадцать экипажей. Оперативно, несмотря на боевые трудности, доставлялась танкистам, как говорится, с пылу с жару, то есть обязательно горячей. В этом же отделении имелся унтер-офицер медицинской службы с тяжелым мотоциклом с коляской и мотоциклист-санитар для оказания срочной медицинской помощи. В штатное расписание этого отделения входили также писарь, счетовод, портной, сапожник, ремонтные службы и грузовик для перевозки личного имущества танкистов.
Все имущество Яна помещалось в солдатском сидоре, то есть небольшом вещмешке, который был всегда при нем. Состав же немецкой роты был обеспечен личным оружием — карабином или пистолетом. У нас его имел только командир экипажа. Яну пистолет не полагался, он его имел нелегально.
Конечно, всегда можно сказать, что не это в бою главное. Основное — боевой дух. Суворовская наука побеждать. Но какой боевой дух, когда при малейшей поломке наш танк выходит из боя из-за невозможности оказать ему техническую помощь на месте. А немецкая рота имела ремонтное отделение. По сути, небольшой танкоремонтный завод. В нем семнадцать специалистов, ремонтников, оснащенных двумя мотоциклами с колясками, легковым автомобилем-мастерской, грузовиком с оборудованием, запасными частями и двумя полугусеничными тягачами. Не здесь ли кроется секрет того, что во время войны немцы теряли танков значительно меньше, чем мы?
Мы обходились без регулярной горячей пищи, парикмахера, портного и сапожника, без отпусков домой. А немцы их давали даже окруженным солдатам под Сталинградом. Но Ян оказался победителем, а не Фриц или Ганс.
Представляя особенности бытового обслуживания Красной армии, немецкий генерал Манштейн, отступая с Украины, угонял население со скотом, чтобы только задержать наступление русских. Не знал, с кем имеет дело. Мой папа, участвуя в окружении немцев под Сталинградом, питался сухими концентратами из разных каш. А немецкие склады ломились от продовольствия. Объедаясь трофеями, некоторые наши офицеры поступали с расстройством желудка в медсанбат.
Да и Ян питался большей частью всухомятку, запивая концентратную кашу кипятком. Вкусная горячая еда превращалась в незабываемое событие. Лет семьдесят прошло, а танк не уходит из памяти, остается романтикой молодости. Или случай с трофейной коровой. Ее, как нетельную, разрешили пустить в общий котел. Яну поручили сопровождать ее на убой. Впечатлений у молодого наводчика хватило на всю жизнь, не меньше, чем от стрельбы по цели. А корова взбрыкнула и вырвалась. Прощай наваристый борщ и сытное жаркое. Однако Ян не растерялся, вспомнил, кто он есть, и уложил корову одним выстрелом. Говорит об этом с удовольствием. Корова запомнилась, как подбитая им самоходка. Думаю, ненависть дело личное, индивидуальное. У солдата из песни Исаковского «Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью». У Яна, к счастью, никого не убили.
Беседуя со мной, Ян не говорил о ненависти к немцам, и я это из него не вытягивал. Хватило, что воевал лицом к лицу с врагом и неплохо с этим справлялся. Да и время, наверное, было не то. Сорок четвертый — сорок пятый годы — не сорок первый. Мы добивали врага не одной ненавистью, а умением и мастерством. Все у Яна просто, понятно, спокойно, как у Л. Толстого в истории с капитаном Тушиным. Стреляет под огнем, делая свое дело. Немецкую самоходку, как ту корову, подстрелил с первого залпа. Увидел, навел прицел, вспомнил что надо, толкнул водителя, чтоб остановился и послал снаряд. Еще не знал, попадет или нет. Увидел вспышку огня. Конечно, обрадовался. Первый немец, подбитый им на войне. Тот тоже мог выстрелить. Кто кого опередит. В этом все дело плюс везение. В руках Яна жизнь экипажа. Все остальные работают на него. Командир ищет цель, водитель ведет машину. Когда-то в песне пели о трех танкистах — «экипаже машины боевой». Потом их стало четверо, как в известном польском фильме. В улучшенной тридцатьчетверке уже пол-отделения. Добавился заряжающий. Ян за них за всех в ответе. Думает о них, не забывая и о себе. Стреляет в основном прямой наводкой с дистанции в километр, не ближе. Целься не целься — стреляешь на авось. Берешь в «вилку» — недолет, перелет. На это уходит время. Да и противник не стоит на месте и тоже не ждет. Одним словом, лотерея, кому повезет.
Как-то Ян увидел «Тигра». Развернул ствол, навел прицел. Выстрелили одновременно. Представить практически невозможно, что значит попадание снаряда в твой танк. Даже не пробойно, а только рикошетом. Такое у Яна случалось. Ни с чем не сравнимое ощущение. Словно получаешь кувалдой по шлему. Голова цела, а в ушах колокольный звон. Мгновенный шок. Тогда при взаимном залпе «Тигр» попал, а Ян промазал. Дело не в мастерстве, так карта легла. Всем была хороша наша тридцатьчетверка: и броней, и скоростью, и подвеской, потом еще 85-миллиметровой пушкой. Только уступала немецкой оптике. Немцы лучше определяли дистанцию. Тот «Тигр» и не промахнулся. Теперь дело в скорости покидания танка. Вот тогда про`волочки на ватнике к месту и шлем без застежек «какой надо». Пятерых через три люка как ветром сдуло из машины. Никакого расчета, животный инстинкт. Вмиг на броню и ничком к земле. Хорошо, что та в складочку.
В сорок пятом в январе получил Ян свои отметины. Выскочил наружу и чувствует — в штанах мокро. Провел рукой и увидел кровь. Три недели в госпитале одно удовольствие. Горячая еда, белые простыни и спишь не в ватнике, а раздевшись, в чистом.
За два года сменил Ян три танка и, к счастью, ни разу не горел. Случалось, повреждали гусеницу, выбивало мотор, летела трансмиссия или что другое. Танк вроде железный, а уязвимых точек хватает. От пожара спасала солярка. Удивительная находка конструкторов. Это густое топливо не воспламенялось, как бензин, от малейшей искры. А немецкие танки работали на бензине, поэтому горели факелами.
Менялся танк, менялся экипаж. Не держались они, как в кино, долго. Не срастался дружный коллектив. Знать тогда Ян не знал, ведать не ведал, что отмерено в войну оставаться танкисту невредимым в среднем только двадцать минут. В пехоте — две недели, а им практически с гулькин нос. Кому как, а Яну повезло: легкие царапины в районе ягодицы — вот и все отметины за войну. А позади Сталинград, Прибалтика, польская Ченстохова, дороги Германии. «Выстрел грянет, ворон кружит…» К счастью, это не про Яна. Для него пули и снаряда не отлили. А воевал на самой передовой. Танки первыми идут в прорыв, принимая огонь на себя. А там как повезет. С «Тигром» не повезло, зато подфартило с самоходкой. Это тот же танк, вооруженный мощной пушкой. Было до нее с полкилометра, дистанция для попадания не маленькая. А требуется послать снаряд прицельно, опережая самоходку. Пристреливаться крайне нежелательно, когда тебя тоже заметили и открыли ответный огонь. Но дуэль не получилась. Первый же снаряд накрыл цель. Самоходка загорелась. В танке мальчишеская радость. Не каждый день такие удачи. Не просто попали, а зажгли. Танк, как живое существо, имеет разные точки поражения, и танк останется боевой единицей, пока способен вести огонь. Его не разрешается покинуть, пока он не сожжен и может быть отремонтирован. Это самое для экипажа опасное. Машина превращается в неподвижную, хотя и стреляющую мишень. Так случилось и с экипажем Яна. Потеряв ход, оставили машину, укрывшись рядом под насыпью. Ян возвращался в танк, чтобы сделать выстрел. Послал снаряд — и обратно в укрытие. Так играл со смертью, пока танк не подожгли.
А дальше, как уже говорилось, остались без крыши над головой, как неприкаянные сироты. Хорошо, если в другом экипаже кто-то выбывал из строя, брали туда на замену. А так болтайся без дела и жди готовой машины после ремонта. Ночевки в танке или под ним Ян вспоминает не без удовольствия. Зимой из листа железа делали что-то вроде печки, наливали солярки и поджигали. Одному боку жарко, другой мерзнет. Всю ночь ворочаясь, зато на свежем воздухе, своей компанией. Нормальная армейская жизнь. Чему удивляться, если душевые при казармах приказом министра обороны стали сооружаться почти через семьдесят лет после войны.
Живописную картину нередко представляла славная тридцатьчетверка в бою. Несется могучая машина, а на броне мешок с картошкой, капустой и другой снедью. А куда деться? На старом месте провиант не оставишь, обратно танкисты не возвращались. Только вперед, на запад. Везли большие бревна на броне вдоль траков, для переправ через речушки. С ними же ходили в бой. Точнее не скажешь: не дом моя крепость, а крепость — мой дом. Куда денешься, если так воевали. Быт у нас в стране всегда был на последнем месте, а уж тем более на войне.
Еду доставали в занимаемых деревнях. На нашей территории крестьяне делились последним. В Польше и Германии кормились как могли.
Смертельно опасное и бытовое совмещалось в одно неразрывно связанное. Картошка на броне и сожженная самоходка. Дуэль с немецким «Тигром» и ночевки под танком у железной печки. Как-то в Германии командир приказал обстрелять подозрительный сарай, который мог быть удачным прикрытием для пушки или танка. Ян выстрелил и тут же почувствовал удар, словно свой же снаряд разорвало на выходе. Чего только не бывает. Лишь потом дошло: разорвался не свой снаряд, а немецкий попал в танк. Значит, стреляли одновременно. Тогда погиб лейтенант, командир экипажа, который выбрался из люка и открыл огонь из ручного пулемета. Вторым снарядом немец угодил в башню, отбросив тело лейтенанта метров на десять. Как Ян выскочил из машины, толком не помнит. В полсекунды оказался на земле. Чего только не случается в состоянии аффекта.
Особенно тяжело приходилось в городах, где танки обстреливали с верхних этажей. Был у немцев фаустпатрон — ручная реактивная установка. Им научили пользоваться подростков. Сверху танк особенно уязвим. Толщина брони всего 20 мм. Но Яну везло. Сверху их танк не расстреляли. Но опасность подстерегала на каждом шагу.
Хотя тридцатьчетверка — машина особенная. Форма корпуса делает его малоуязвимой. Настолько обтекаема, что снаряды, попадая, не пробивают, а уходят по касательной. Бывали случаи, когда на броне насчитывали в одном бою до тридцати попаданий и ни одной пробоины. При этом машина не теряла боеспособности. Такие рикошеты Ян испытывал не раз. Ощущения не из приятных. Выручал гермошлем. И опять же солярка. Скольких сберегла от ожогов и увечий. Но при всем при этом опасность подстерегала на каждом шагу. Тут не спасали ни опыт, ни стремление уберечься. У Яна на это хватает примеров. Вспоминает об этом спокойно, как о повседневном. Все объясняет везением. Что это такое, толком не знает. Могло быть плохо, а закончилось как надо. Сидел Ян на своем месте стрелка. Как обычно, отыскивал цель. Ничего особенного не заметил. Пытался размять ноги. Просто встал и сделал шаг в сторону. Всего только шаг, передвинулся на метр. И в этот момент в танк влетел бронебойный снаряд. Такая неразрывающаяся болванка. Точно в то место, где секундой раньше сидел Ян. Кто его спас, кто шепнул? Именно тогда, ни секундой позже.
Как-то в Германии сидели в каком-то доме. Заночевали, беседовали, не в железной коробке, а в нормальной обстановке. Все тихо, спокойно. Вдруг удар. Осколок задевает стул, на котором сидел Ян. Отрывает ножку. Ян уверен, что ранен. Но на нем ни царапины. Цел-целехонек, только оглушен. Дело в каких-то сантиметрах, но в пользу Яна. Кто его уберег, отвернул беду? Пожимает плечами. Повезло, безо всяких почему, хотя был на пути осколка. Десять сантиметров выше — и его больше нет. Он немного лукавит, ссылаясь только на везение. Достает из шкафа нечто сокровенное. Даже супруга Валентина не упомнит, видела ли когда-то. Это оберег, молитва, написанная рукой матери Марии Григорьевны, и маленький простой крестик. Крестику бог знает сколько лет, а материнскому оберегу семьдесят четыре года. Столько прошло с того дня, когда он уходил на фронт. Листок на сгибах поистерся, а сами буквы целы и заметны, словно вчера писаны. Не берет их время, не желтит бумагу. Оберег этот не для показа. Всю войну его пронес Ян в левом кармане гимнастерки. Наверное, не один он имел такое материнское защитное слово, но его оно уберегло. Да и, видно, в рубашке родился. Можно все это считать предрассудками, но факт остается фактом. Ян вернулся с войны невредимым, если не считать легкого ранения. Хотя танк никакое не укрытие, а мишень. Говорится: «Так на роду написано». Но, может быть, и оберег имел значение. Кто верит, пусть верит.
В той же Германии Ян с приятелем заглянул в брошенный дом. Поднялись на верхний этаж глянуть что к чему. Весна, конец апреля. Деревья, «как будто пухом зеленеют», цветут сады. Последняя весна войны. Где-то на западе отдаленный грохот канонады. Это армия 1-го Украинского окружает Берлин. Позади три года войны. Есть что вспомнить. Воевал как воевал, не хуже других. Награды заслужил. Красную Звезду за самоходку, солдатскую медаль «За отвагу», орден Отечественной войны, который получил из-за ошибки много позже. Помнил свой первый выстрел, когда разбил немецкую пушку. Так открыл счет своим трофеям.
Сидели, дышали весной, мечтали.
Вдруг грохот как гром с ясного неба. В комнату влетает снаряд и падает на пол. Ян его заметил, успел глянуть. Небольшой, а если рванет? Доля секунды — и прогремит взрыв. Никакой оберег не спасет. До снаряда шаг. Как они бежали, лучше не вспоминать. Не бежали, а скатились с этажей, ожидая грохот за спиной. Да, снова случилось чудо. Снаряд не взорвался. Бывает такое, читал об этом. А тут конкретный случай. Оберег сработал или что другое. Чепуха не чепуха, но, как говорится, все мы под Богом ходим, даже не в религиозном, а в судьбоносном смысле. Война давным-давно кончилась, а материнский оберег при Яне. «Яко ти, Господи, упование мое, выжить положися если прибежище твое не придет к те зло, и рана не приближается телеси твоим. Яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохрани тя во всех путях твоих…»
Ян — единственный свидетель и участник Берлинской операции из 7-го мехкорпуса, которого пощадило время.
III
Как известно, товарищ Сталин почти окончил духовную семинарию, где числился не последним учеником. Затем навсегда порвал с силами небесными и подался к бесам. Однако, по некоторым данным, оставаясь материалистом, веровал в силы небесные. А вот носил ли он в нагрудном кармане френча, как Ян, молитву-оберег, доподлинно никому не известно. В плане личной безопасности товарищ Сталин полагался на охрану, да и сам не лез на рожон. Во-первых, не желал себе плохого, во‑вторых, твердо верил, случись с ним что, страна потеряет управление, проиграет войну, собьется с верного курса, полетит под откос. Поэтому, в отличие от немецкого Верховного главнокомандующего, только однажды выезжал в сторону фронта, в штаб генерала Еременко, куда его сопровождала дивизия внутренних войск и с воздуха прикрывала армада истребителей. Как товарищ Сталин оберегал свою жизнь, Ян совершенно случайно мог убедиться лично. Это случилось летом сорок третьего, когда он в Пятигорске учился на курсах танкистов. Вдруг поступила команда: всех курсантов с оружием выстроить с интервалом в пятьдесят метров вдоль железной дороги. Так выросла цепочка из представителей разных родов войск от Минеральных Вод до Пятигорска и дальше в восточном направлении. Как выяснилось позже, до Сталинграда. Вот так стоял Ян в оцеплении, не ведая для чего, по какому поводу. Что за учение, если стоять без движения да глядеть в оба? Стояли долго, выполняя команду никого близко не подпускать. Потом один за другим прогнали три пассажирских поезда и охрану сняли. Что за поезда, откуда узнаешь? Однако информация просочилась. В Пятигорске состав сделал остановку. Тем, кто там оказался в охране, повезло на всю оставшуюся жизнь. Они увидели товарища Сталина. Как он вышел из вагона, быстренько прошагал по перрону и пожал руку машинисту. У солдат осталась зарубка на всю жизнь: они видели вживую самого Верховного. Того самого, что в кино, на портретах, в каждом номере газеты. Мне показалось, что храбрый Ян им в душе позавидовал. А может быть, это только показалось. Ему тоже каким-то боком повезло: он видел поезд с Иосифом Виссарионовичем. Сколько их таких? Не один, не два десятка мальчиков. Сколько миллионов погибнет, а сколько еще останется раненых, контуженных. Их судьба в его руках. Что такое жизнь солдата в историческом смысле? Он — пушечное мясо. Цинично, но верно кем-то сказано. Вот товарищ Сталин направляется в Тегеран на встречу с Рузвельтом и Черчиллем решать судьбы послевоенного человечества. Впереди еще почти два года войны, а они хотят опередить время. Исход войны предрешен. Все дело во времени, а не в количестве человеческих жизней. За ценой мы не постоим. Главное — победа и достойный победителей мир. «Мы победили, — говорил Ян, — утопив немцев в нашей крови».
А у Яна свои проблемы. Конечно, победить, разгромить фашистов, но при этом еще и остаться живым. Тут у них с товарищем Сталиным расхождение. Тот мыслит высокими категориями, а старший сержант — по жизни: вернуться домой невредимым.
IV
Если товарищ Сталин вверял свою жизнь охране и не лез на рожон, то мог ли он завести оберег на солдат Красной армии? Я высказал эту мысль ветерану. Ему подобное даже в голову не приходило. Улыбался, разводя руками: что, мол, это не проблема Верховного — беречь солдатские жизни. Он, Верховный, главный кузнец победы, и все его мысли только об одном: как одолеть врага. Если Сталин станет думать о солдате, война затянется, а не окончится в срок. На войне как на войне. Одни отдают приказы, другие их исполняют. Хотя генералам нравится, когда их зовут солдатами. Они тоже собой рискуют, хотя не ходят в атаку. Немецкий генерал Меллентин в той же книге «Бронированный кулак вермахта» упоминает о бессмысленности многих атак русских. Поднимается одна волна атакующих, а ее уничтожают. За ней, безо всякой артподготовки или удара авиации, вторая. С таким же результатом. За второй — третья, четвертая. Все на убой. Сколько за войну таких атак?
Ян знал о нашей лукавой статистике, когда сначала потери оказались в девять миллионов. А в итоге выросли втрое. Он хорошо разбирается в военной статистике. Это на фронте ходил в сержантах, а на гражданке выучился на конструктора авиамоторов, работал на одном из оборонных предприятий, стал старшим лейтенантом. Он вполне грамотный товарищ, абсолютно интеллигентный. Воевали, конечно, с энтузиазмом, но кому-то этого казалось мало. Случалось, подгоняли палкой.
Спроси сейчас, что главное, основное в жизни? Большинство ответит однозначно — дисциплина. Умение навести порядок, держать народ в узде. Будто народ — это очередь в ларек за пивом. Или стадо коров, неспособное двигаться куда надо, без щелканья кнута над головами. Ян не без улыбки вспоминает, как за ним, вчерашним пацаном, гонялся командир с палкой, требуя чтобы он занял место в танке.
Мне скажут, что это смакование случайных фактов, не они определяли лицо победителей фашизма. Подвиг их бессмертен. Все это так. Но война — не памятник войне. Война — это пестрая мозаика высокого и самого неприглядного. В том числе и неоправданно жестокого. Конечно, литература и искусство соцреализма обходили «нетипичные» подробности. Точнее, их оттуда изымали. Когда в 1945 году газета «Правда» опубликовала фото боевых машин 25-й бригады, где воевал Ян, с подписью «Танки полковника Дудки идут в атаку», на их броне не было мешков с картошкой или другой снедью. Боевые машины подчистили от подробностей фронтовой повседневной жизни. «Мчались танки, ветер поднимая», как пелось в довоенной песне. Ян не заметил, попала ли его машина в красивую панораму атаки, снятой, естественно, постановочно, в затишье между боями.
Товарищ Сталин, разумеется, не мог не обратить внимания на фото в номере «Правды» танковой атаки бригады Героя Советского Союза полковника Луки Миновича Дудки. Но вряд ли проследил его судьбу. А сложилась она трагически, как и всей славной бригады Яна. Она прошла дорогами войны от Великих Лук до немецкого Баутцена. Участвовала в освобождении 28 городов, 650 населенных пунктов. До Берлина оставался один шаг. Он оказался самым трудным, самым непредсказуемым.
V
Уже давно опровергнуто утверждение Хрущева, что Сталин управлял армиями по глобусу. Стоял в его кабинете большой глобус, и он по нему ориентировался. Глобус был, но там же находилась объемная карта с расположением всех фронтов. Она позволяла довольно точно оценивать обстановку. Три фронта приближались к Берлину. Всё решали темпы наступления. Товарища Сталина уже больше немцев беспокоили западные союзники. Хотя в Ялте обо всем договорились и Берлин был в нашей зоне наступления, многое изменилось в связи со смертью Рузвельта. Хотя Сталин и ему не верил. Он никому не верил после измены правых и левых уклонистов. В каждом подозревал двурушника.
Уж очень быстро американцы продвигались. Что это за война, если 9-я армия США генерала Симпсона двигалась, как нож по маслу, пройдя за десять дней без малого 200 километров. Находились уже на Эльбе, в 100 километрах от Берлина, за пять дней до нашего наступления на немецкую столицу. Было от чего нервничать, окончательно потерять сон. Пролить столько крови и оказаться без главного военного трофея. Победа, конечно, праздник, но без знамени над Рейхстагом он очень многое теряет. Этого нельзя было допустить.
16 апреля была срочно начата Берлинская операция. 1-й Украинский фронт был полностью нацелен на столицу рейха, хотя раньше часть сил планировалось направить на Дрезден. Продвижение армии Симпсона тщательно отслеживалось. Но по непонятной причине оно неожиданно замедлилось. Точнее сказать, приостановилось, хотя могли войти в Берлин первыми. «Сегодня остановились, а завтра перегруппируются и ударят», — нервничал Верховный. На Конева он надеялся. Хотя Жукову верил больше. Хватка была у того железная, стену головой прошибет. Не своей, разумеется. Поэтому сделал ход конем. Командующим 1-м Белорусским назначил генерала Соколовского. Так Сталину было спокойнее и надежнее. Поглядывая с опаской на затаившуюся армию Симпсона, он как мог торопил события. Причина остановки американцев на пороге Берлина оставалась для него неразрешимой загадкой. Что их остановило? Мысль, что американцы не хотели огромных потерь, связанных с уличными боями, не приходила ему в голову. Это было выше его понимания порядка ведения войны.
52-я армия, куда входил мехкорпус Яна, наступала на левом фланге 1-го Украинского, прикрывая его с юга. Направление это считалось вспомогательным, не нацеленным на Берлин. Но страхующим основные силы фронта.
25-я бригада полковника Дудки действовала сначала удачно. Ян посылал снаряд за снарядом в скопление немецкой техники, в основном автомашин. Подошли к Баутцену. Бригада Дудки наступала с юга. Танкисты оторвались от пехоты на 40—45 километров, полностью оголив свой тыл и фланги. Немцы отступали на север и на юг, создав опасные плацдармы для контрнаступления. Оттуда и нанесли удар превосходящими силами. Рассчитывали выйти в тыл главной группировки 1-го Украинского фронта, сорвав наступление Конева на Берлин. Эти действия по указанию Гитлера были согласованы с продвижением 12-й армии генерала Венка, спешившего к столице рейха с запада. Немцы подтянули крупные силы, создав здесь так называемую гёрлицкую группировку, состоящую из нескольких отборных пехотных и танковых частей, в том числе танковой дивизии «Герман Геринг». 17 апреля немцы предприняли контрнаступление с юга во фланг 52-й армии и потеснили стрелковые части на 3—4 километра, а 19 апреля перешли к более активным действиям. Обойдя Вайсенберг с востока, войска гёрлицкой группировки разорвали фронт на стыке 52-й армии и 2-й армии Войска Польского, соединились со своими войсками, находившимися на северных рубежах коридора, и замкнули кольцо. Коневу докладывали обстановку. Он был обеспокоен. Развернуть основные силы фронта на юг в помощь 52-й армии было невозможно: замедлялось движение на Берлин. Сталину решили в деталях не докладывать. Справиться самим с обстановкой.
Назвав наступление немцев контратаками, маршал себя успокаивал, хотя был очень встревожен. Решил действовать по пословице «Клин клином вышибают». Не снижая темпов наступления основных сил на Берлин, предложил самим атаковать гёрлицкую группировку частями 52-й армии, и прежде всего 7-го мехкорпуса, того самого, где воевал Ян. Любой ценой сковать инициативу немцев. Сил было явно недостаточно. Всего 2 тысячи штыков, 32 танка и самоходки, 36 орудий и минометов, 9 бронетранспортеров и машин. У немцев значительно больше. Конев понимал, что рискует, и решил подключить 1-й польский танковый корпус. Но тот сам был под ударом и не мог прийти на помощь.
Командир ударной группы 7-го мехкорпуса генерал Максимов радировал: «Пытались развить наступление, но вынуждены отойти…» Попал под атаку противника корпусной медсанбат и был уничтожен вместе с ранеными. Медперсонал немцы утопили в болоте.
Начался поэтапный разгром мехкорпуса, и в том числе 25-й бригады Яна. Только за три часа боев они потеряли 9 танков и более 100 человек.
Кроме того, приказом Конева корпус был разделен на две части. Одна вела бои за Баутцен, другая наступала на Дизу, на север. Дробление ни к чему хорошему не привело. Возникла трагическая ситуация. В то время как основные силы Конева успешно продвигались на запад, окружая Берлин, его 52-я армия сама оказалась в окружении, отрезанная от основных сил фронта. Попасть в котел накануне победы было крайне трагично, но не бессмысленно. Фактически армия приносилась в жертву ради интересов большой политики и стратегической задачи. Можно сказать, отдавалась на заклание во имя высокой цели, принимая удар на себя.
В ночь на 23 апреля, когда до встречи армий 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов оставалось два дня, немцы начали наступление на окруженные части мехкорпуса. Бой продолжался всю ночь. Отдельные дома Баутцена переходили по три раза из рук в руки. Наконец противнику удалось прорваться. В этот критический момент Конев ограничивался радиограммами: «Город не сдавать и оборонять, используя все возможности». Генерал Максимов радировал в ответ: «Положение тяжелое. Из-за отсутствия достаточных сил не можем препятствовать обходным маневрам противника. Части сбиты с позиций у единственной свободной дороги и окружены. Где польский танковый корпус?»
В тот же день из штаба фронта в 20 часов поступил новый приказ маршала Конева: «7-й гвардейский мехкорпус находится в тяжелом положении. Немедленно продвинуться 1-му польскому танковому корпусу в направлении 7-го мехкорпуса». Но поляки стояли в стороне, перед Шпрее, и были не в состоянии оторваться от противника.
Утром 24 апреля, за день до окружения Берлина, немцы перешли в наступление на Баутцен. Им практически удалось захватить город. Они рвались выйти на дорогу на Берлин. К вечеру положение наших войск еще более ухудшилось. Маршал Конев отслеживал ситуацию, но ни одного солдата с главного направления к Баутцену не направил. Об этом не могло быть и речи. До соединения с 1-м Белорусским оставалось полшага. Зато командованию 2-й армии Войска Польского был направлен очередной приказ выдвинуть свои части на помощь мехкорпусу. Однако немцы атаковали поляков и, отбросив их на север, стали развивать наступление. Генерал Максимов был тяжело ранен в ногу и за две недели до дня победы попал в плен. Факт сам по себе уникальный. Немцы его успели прооперировать, но он скончался от гангрены. Герой Советского Союза полковник Дудка, командир бригады Яна, тот, чьи танки были на фото в «Правде», чтобы избежать плена, застрелился. Был найден в лесу с пистолетом в руке.
25 апреля Берлин был окружен. 1-й Украинский и 1-й Белорусский замкнули кольцо. Но немцы не собирались оставлять мехкорпус в покое, добивая его остатки. Хотя сами несли тяжелые потери, что входило в замысел Конева. Немцы потеряли 94 танка, 88 бронетранспортеров, 93 орудия и более 5 тысяч солдат и офицеров. И наши потери были крайне велики. Генерал Максимов начинал операцию с 32 танками, из которых осталось 5. Личный состав был в 2 тысячи человек, а теперь насчитывал до двух сотен, среди них и неуязвимый Ян. Оставшись без танка, он оказался безоружным. Куда идти, где искать своих? Услышал очередь, свист пуль. Увидел немца, что стрелял из автомата. К счастью, рядом оказался окоп. Снова повезло. Бросился в него и побежал. Ходил-бродил, пока не наткнулся на своих. Где его экипаж, понятия не имел. Неразбериха окружения. Не в сорок первом или сорок втором, когда отступали, а накануне победы. Оказаться в котле в полушаге от дня капитуляции немцев. Сколько похоронок получили под праздничный салют.
VI
Когда 25 апреля замкнулось кольцо вокруг Берлина, было сделано главное: дорога на Берлин американцам закрыта. Теперь не сунутся. Зато разволновался маршал Жуков. Хотя он и стал координатором двух фронтов, своим считал 1-й Белорусский. А тот уступал в темпах продвижения 1-му Украинскому под командованием Конева. Намекнул об этом Верховному. Сталин намек понял. Позвонил Коневу. Окатил, скажем так, ушатом холодной воды. Предложил не ввязываться в уличные бои за Берлин. «Чтобы не помешать друг другу. Генералы люди горячие. Еще наломают дров, стараясь друг друга опередить». Сказал, посмеиваясь, поглаживая усы: «Вы, товарищ Конев, не переживайте. Свои люди — сочтемся. Встретите американцев на Эльбе. Неплохая компенсация за Берлин. Причешите, приоденьте своих орлов. Концерт самодеятельности подготовьте и стол накройте побогаче. Не мне вас, Иван Степанович, учить. Передайте мой привет генералу Брэдли!» Конев, естественно, возражать не стал. Понимал: Жукова не переплюнешь.
Теперь руки у Конева были развязаны. Он наконец мог прийти на помощь горемычной 52-й армии, угодившей в немецкий котел. Не надеяться на поляков, а реально помочь своими силами. Тут же был отдан приказ с рубежа на Эльбе повернуть обратно на Восток 4-й танковый, а также 32-й и 33-й стрелковые корпуса и 31-ю армию генерала Шафранова. На гёрлицкую группировку немцев были перенацелены четыре авиационных корпуса. Такие потребовались силы для ликвидации немецкой угрозы, которой в течение десяти дней противостояла одна 52-я армия и 7-й мехкорпус Яна. Маленькая песчинка в бурном океане войны.
Любопытно, что об этом последнем котле Второй мировой войны в Европе я не нашел ни строчки ни в капитальных работах по военной истории, ни в мемуарах генералов Типпельскирха, Гудериана, Меллентина… Будто не было такого эпизода в боях за Берлин.
Наши военачальники о нем не умолчали: ни маршал Жуков, ни маршал Конев. Правда, ни тот ни другой не назвали вещи своими именами, избегая слово «окружение», в котором оказались 52-я армия и мехкорпус. О тяжелых боях на гёрлицком направлении рассказали довольно подробно, а о котле решили промолчать. 52-я армия ценой солдатских жизней выполнила свою задачу, сковывая силы немцев, не давая ударить во фланг основным силам фронта. Типичный эпизод войны: жертвовать малым ради больших свершений. На этом зачастую строится военная стратегия. Так будет, пока ведутся войны. А им конца не видно.
Что касается нашего гвардии старшего сержанта, то войну он завершил так и не успев получить новый танк. Волею все того же случая оказался помощником армейского снабженца, развозя в грузовичке продукты. Посмеивается, вспоминая: «Хорошо устроился, лучше не бывает». Но длилась такая сладкая жизнь недолго. Усадили его в новый танк до самой демобилизации в 1947 году. Вернулся в Москву, встретился с мамой, которую так давно не видел. С фронта невредимым пришел отец, снова возглавил газовый завод. Не сразу, но Ян выучился на конструктора авиамоторов.
Рассказывает о войне как о тяжелой опасной работе, где все решает его величество случай. А жизнь не в твоих руках, а в чьих-то жестких, чужих и безразличных. Лучше о войне не скажешь, чем художник Верещагин в своей картине «Апофеоз войны». Только груда черепов и воронье.
После двухнедельных тяжелых кровопролитных боев во всех частях корпуса осталось менее 700 человек. Маршалу Коневу доложили эти цифры. Он, в который раз за войну, тяжело вздохнул. В числе отличившихся особо отметил 7-й мехкорпус, отправив наградной список частей фронта в Москву Верховному главнокомандующему для вынесения благодарности. Товарищ Сталин подмахнул его не читая, преисполненный радостью долгожданной победы. Конев тут же сообщил об этом в мехкорпус, зачитав текст: «Объявляю благодарность за отличные боевые действия при прорыве глубокоэшелонированной обороны противника, стойкость и мужество, проявленные в боях под Баутценом». От себя маршал добавил, что командование фронтом представило корпус к высшей полководческой награде — ордену Суворова 2-й степени. 4 июня 1945 года Президиум Верховного Совета утвердил это представление.
Хотя Ян демобилизовался только в 1947 году, высокой награды на знамени корпуса ему не довелось увидеть.