Перевод с иврита Елены Байдосовой
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2016
Петрополис
1
Что хмурится мой лоб, как Невская вода?
Разгневана река, как Михаил Бакунин.
Я Питеру не сын, не прадед и Баку мне.
Здесь своему родству сегодня я воздам.
Брат беловежских птиц и сын лесов Литвы,
я, вскормленный в своем младенчестве слезою
березовых стволов и сумаха листвою
воспитанный, стою — на берегах Невы.
Напротив чуждых вод желать какого дара,
ответ какой искать? И вот свожу в тоске
я брови, словно мост, как полукружья арок:
что город Ленинград мне на Неве-реке?
Как греться — у огня мятежного пожара,
как замерзать — в Сибири, в снеговой тайге.
2
Простертый к морю — но не ангельской рукой —
правительственный жезл, которому дано,
брешь для Руси пробив, из глубины морской
поднять на отмель град и с ним тюрьмы окно.
Коричневый гранит и длинноногий Петр.
В холодных водах отражение в камзоле.
Вдоль берега толпа на животе ползет
и разбивает грязь в ряды по царской воле.
О, времени размах — как будто птичьих крыл!
Полет… и на костях восстала память градом.
Полет… и водный вал на берег наступил.
Октябрь умолк, и город имя изменил,
и ждет мятежников тюремная ограда.
Но, сердце, верь: Неве подняться хватит сил.
3
.
Наводнение
Крещендо
Ненастье. Небо в тучах тяготит,
ложится бременем на плечи. Осень.
Громады волн стесненные уносит
под мост река, одетая в гранит.
Свистит, как в преисподней, ветер зло,
как тысяча чертей бурлят потоки.
Пергаментом — в нем приговор потопа —
мелькает чайки белое крыло.
Робеют слабые. Я жду восстанья
стихии водной — вверен ей судьбой.
Готов я к разрушенью и страданью.
Дуй ветер яростней, гони прибой!
«К оружию!» — гремит волны воззванье.
И отвечает пушка ей пальбой.
Декрещендо
Несется звон колоколов с известьем,
взывает плач промышленных шофаров[1],
бьет пушка с Петропавловки, ударом
провозглашая: уровень за двести.
Река все выше, рвется на свободу:
волна к волне — и рушатся преграды.
Разбиты окна обувного склада,
текут по комнатам речные воды.
Подходят к полкам, подпирают стены,
захватывают обувь постепенно —
за парой пару: здесь всего так много.
И туфли меряет нога потока.
И в русло бы реке, но вдруг — измена.
Без туфель возвратилась и безногой.
4
Ни солнца, ни дождя, ни дуновенья,
и зной — не зной, не холод — холод. Климат.
И день, как батальон, проходит мимо,
пехотой, потерпевшей пораженье.
Я чудо — явное в неявном — вижу.
Вот прорастает в небе выше башен
вооруженный кто-то, в каске, страшен.
Не Гулливер ли это влез на крышу?
Мне кажется, он болен: насморк, слезы…
Болтаются вокруг него лоскутья,
в которые, для города с угрозой
обрушиться, он кашляет всей грудью.
И вдруг Исакий… Это были грезы.
И небо с флагами ясней к полудню.
5
Спустился день по каменным ступеням
для омовения речной водою,
и под водой нашел свое забвенье,
и волны траурно сомкнулись чередою.
Как водолазный колокол на тросах,
в потоки круглый купол опрокинут
Исакия. В безмолвии застынут
двух берегов гранитные откосы.
И пузыри… Под сумрачной водою
дно пробует на ощупь осторожно
Адмиралтейство острою иглою.
И поднят у´мерший — вот он: утопший
с бледно-лиловым берегом-губою.
Он назовется белой ночью позже.
6
Бушует плавка и огонь клокочет,
течет рекой в мартеновской печи.
Тяжелая промышленность. Рабочий
не восстает, накормленный — молчит.
Не маковое — поле с сорняками.
Не кумачом охваченные дни,
а воткнутый на крыше флаг один.
Так пугало мне машет рукавами.
Огонь восстаний. Он погас в печах.
Постой над ними, их мятеж задушен.
Хоть высятся их трубы, но молчат:
внутри черны, побелены снаружи.
Как известь — на лице моем печаль,
как сажа — горечь сердца скрыта глубже.
1925—1931
Перевод с иврита Елены Байдосовой
1. Шофар — еврейский музыкальный духовой инструмент, сделанный из рога животного; здесь речь идет о заводских гудках. — Ред.