Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2016
Мария Панкевич. Гормон радости.
СПб.: Лимбус Пресс, 2015
«Волгоградец выстрелил в голову своего знакомого во время спора о меткости», «Омич убил жену, не желавшую продолжать праздник», «Убийца трех человек убил в СИЗО убийцу четырех». В этих заголовках к новостям можно поменять пару элементов — город, в котором случился инцидент, половую принадлежность героев новости, орудие преступления. Существенно ничего не изменится, да и новости эти будут стабильно привлекать читателей, среди которых каждый первый, кажется, любитель поножовщины и семейно-бытовых разборок.
Журналисты пишут о таких событиях, опираясь на релизы местных подразделений МВД или Следственного комитета, которые, наоборот, составлены весьма по-канцелярски и без эмоций. Место романа Марии Панкевич «Гормон радости» — в том огромном пространстве, раскинувшемся между «кликабельным» заголовком в ленте новостей и кондовой официальностью.
Он даже и не роман вроде бы, а так, собранье пестрых глав, переписки и дневниковых записей. Только не о чем-нибудь, а о женской тюрьме.
Это тема, которая со временем может получить статус мейнстрима — например, сериал «Orange Is the New Black» о буднях женской тюрьмы в Америке уже сезон за сезоном собирает хорошие рейтинги. Вспомним, что в 2013 году Надежда Толоконникова написала письмо из мордовской тюрьмы, и его обсуждение было настолько резонансным, что некоторые критики называли публикацию послания настоящим событием литературного года. На этом фоне обидно за книгу Панкевич: кажется, она прошла практически незамеченной в традиционном премиальном секторе, отхватив лишь несколько положительных отзывов от Большого жюри премии «Национальный бестселлер», в длинный список которой «Гормон радости» попал в начале 2015 года.
У Панкевич нет навязчивых изображений ужасов и кошмаров тюремной жизни: она эксплуатирует сочетание смешного и страшного, когда шутит на запретные темы, да и вообще создает весьма наглую, напористую книжку — хотя найдутся там и хладнокровные описания пыток в так называемых «пресс-хатах» (в «Википедии» единственное толкование этого слова дается с пометкой «жарг.», а рецензент после длительных раздумий решил все же не демонстрировать здесь соответствующую цитату). В первой части книги едва ли не центральное место отведено судьбе преступниц, а описания приобретают черты сказа — словно это очередная заурядная история, рассказанная за столом то ли под чашечку кофе, то ли под стопочку водки: «Рыба оказалась в тюрьме из-за своего горячего нрава вкупе с алкоголизмом. Как-то вечером она заглянула в морозилку и обнаружила, что оттуда исчез большой кусок мяса. Это Рыбу расстроило, да так сильно, что, взяв кухонный топорик, она убила им воришек — свою племянницу и мужа».
Слова рассказчицы приобретают игривый тон явно не из-за недостатка человечности — для того, чтобы это понять, нужно, конечно, дочитать книгу до конца, где состоится абсолютно чистейшее, религизно просвещенное откровение. Для историй, о которых говорить трудно, непросто подобрать правильную интонацию — и при этом не приближаться ни к вечному смеху как будто из дурацких телевизионных шоу, ни к железному деловому тону, ни к немыслимому пафосу. Панкевич же все соединит в нужных пропорциях — в итоге от ее историй желудок сжимается от ужаса, хотя вроде никто и не пугает; просто факты констатирует. Никто и жить не учит, знание как-то само в кровь всасывается.
Все течение книги движется от жизни внешней — к внутренней: первая часть повествует не только об условных (хотя какие уж они условные, если вполне живые) сокамерницах, но и о детстве и недавнем прошлом рассказчицы. Вторая часть — переписка влюбленного с заключенной, внешне абсолютно не драматическая, переписка, которой остро не хватает дат — чтобы понять, за сколько времени в тюрьме произошел слом героини. Шутки шутками, но дело-то за малым: «Чего не хватает в тюрьме больше всего? Свежего воздуха. Уединения. Возможности закричать во весь голос, когда хочется. Щелкнуть выключателем, когда свет надоест. Возможности выйти из нее — и пойти себе по набережной, чтобы руки за спиной держать не надо было».
Книжка о тюрьме, но кончается она рассказами вовсе не о заключении; последняя часть — окончательная перемотка назад, и главы идут от «Вторника» к «Субботе», а в православной традиции субботы посвящены воспоминаниям о всех святых, и не удивительно, что движение книги останавливается именно на ней, а не на воскресенье, словно бы возвращая в часть первую с калейдоскопом лиц тюремных знакомых героини — ведь все это происходит только в ее голове. «Я знаю точно, что есть Бог, и рай, и любовь без ревности и обид», — говорит рассказчица и читает псалом. Если взглянуть отстраненно — весьма интересное завершение при выбранной теме.
Один из героев пишет возлюбленной, которая находится в тюрьме: «На даче я впервые за полтора года прочитал художественную книжку. Очень это сделать было непросто, так как книг там — горы, но авторы этих книг — исключительно бабы. Донцова, Вильмонт, Андреева — черт-те кто еще!» Его несложно понять — очень часто мужчины не воспринимают всерьез совет почитать хорошую женскую прозу, да и давать таких советов больше не хочется — стеснительно, что ли. А вот Панкевич — самое оно. За нее не стыдно.