Заметки на полях, комментарии и замечания к работе об институциональном кризисе. Публикация Виктора Ярошенко
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2016
Кризис институтов
Заметки на полях, комментарии и замечания
к работе об институциональном кризисе
Егор Гайдар, будучи учредителем «Вестника Европы», главы многих своих будущих книг пропускал предварительно через журнал. Данные наброски, скорее всего, — заметки к будущей книге «Смуты и институты», главы из которой журнал печатал. Находящиеся в архиве Е. Т. Гайдара заметки публикуются впервые. Название редакционное. Текст носил предварительный характер и не был подготовлен автором к печати. Редакционные связки даются в прямых скобках.
Общая характерная черта революционного периода — отсутствие принятых установок и норм поведения, она хорошо описывается цитатой из Булгакова. Как говорил профессор Преображенский, «разруха в головах». Характерное проявление усталости общества от революции, тяга к упорядоченности, спрос на символы старого режима. В этой связи интересно заметить тягу Сталина и сталинской администрации к использованию внешней атрибутики царского режима (звания гражданской службы, мундиры и т. д.), спрос на внешнюю атрибутику монархии в Англии в конце революции, во Франции периода Наполеона и последующей реставрации.
В современной России аналог — спрос на кадры, выращенные Комитетом государственной безопасности как одним из наиболее авторитетных институтов старого режима. В этой связи очевидны и внешние параллели в условиях городской революции, проходящей в грамотном обществе: снос памятника Дзержинскому выполняет функции, во многом аналогичные функциям казни короля в раннеиндустриальных революциях, так же и запрос на передачу власти связанной с КГБ элите во многом напоминает реставрационные тенденции во Франции и Англии.
Суть данной работы не в детальном анализе развертывания революционного процесса, а в выявлении в целом его логики, предпосылок, порождающих угрозу революционного кризиса, механизмов развертывания и влияний на долгосрочные последствия социально-экономического развития соответствующих стран.
Аналогия наивных рассуждений о хорошем периоде улучшения социализма в СССР 1987—1989 годах, принятых у части советологов, сменившимся разрушительным поворотом к капиталистическому развитию в 1989—1991 годах. Они аналогичны рассуждениям о целесообразности остановиться в Англии XVII века в районе 40—41 годов и не идти дальше к излишествам революции или подобным же рассуждениям о хорошем периоде Французской революции в 1789—1791 годах — здесь проявляется полное непонимание целостности внутренней логики революционного процесса. Важная черта революции — радикальное расширение поля негарантированного, обсуждаемого, возможного, спорного в том числе, при необходимости с оружием в руках, за счет ограничения того, что ясно, четко задано, определено, устойчиво, гарантировано.
Стадия революционного цикла, кризис режима, в рамках которого принята определенная система институтов и норм поведения, ее крушение, невосполняемое достаточно быстрым формированием другой системы норм и ценностей в период радикализации революции. Постепенное формирование согласия, установление еще слабых и нестабильных, но существующих институтов нового режима, усталость общества от нестабильности, усиление власти, стабилизация постреволюционного режима. Принципиальное отличие от эволюционного процесса — отсутствие непрерывности, наличие длинного периода нормативной неопределенности, угроза формирования после революции набора норм и институтов, мало приспособленных к социально-экономическому развитию на соответствующем его этапе, определенном состоянием и тенденциями национальной и мировой экономики. Общая картина развертывания революционного кризиса:
● дефицит стабильных норм и институтов;
● дезорганизация общества;
● нарастающие экономические трудности;
● разочарование в новой, сформированной после краха предшествующего режима системе власти и институтов, и так не имеющей исторической легитимации;
● нарастающий кризис. <…>
Ключевые вопросы всех революций взаимосвязаны: вопросы о власти, о собственности, о деньгах и о вере (идеологии). Трудности в формировании суждений о долгосрочных последствиях революции и революционного кризиса; они бывают разнообразными, разнонаправленными. Это вопрос, решение которого во многом зависит от развития событий на стадии стабилизации, подводящей итоги революции.
Сами по себе кризисы институализации, резкое ослабление соответствующих институтов, дезорганизация общества с ее политическими и экономическими издержками отнюдь не новый феномен, он хорошо известен и до начала современного экономического роста.
Такой характер имел, в частности, кризис институтов Римской империи в III веке нашей эры, с его периодом длинной смуты гражданских войн и великой инфляции, ту же природу имеет русская Смута начала XVII века.
Процесс династического цикла в Китае включает в себя довольно длинный период предельной неустойчивости власти, резких изменений в составе элит, нарушение сложившегося порядка, распространение преступности и бандитизма, подрыв всех институтов соответствующего общества.
В условиях аграрных обществ смуты могут быть результатами относительно случайных факторов: прерывание династии, соответствующий кризис легитимности, особая слабость властителя править. Они могут быть проявлением характерных циклических процессов усиления власти, ее централизации, затем приватизационных процессов, ослабляющих эффективность государства, с последующим влиянием на состояние общественного порядка институтов и экономики.
Но фундаментальное отличие смут доиндустриальных обществ и современных революций — отсутствие связей их динамики, предпосылок и результатов с логикой и закономерностями быстро меняющегося современного мира и современного общества. В некотором смысле революция — это смута современного мира, но смута порождаемая и принципиально новыми требованиями, связанными с необходимостью адаптироваться к вызовам индустриализации и постиндустриального развития.
Если после смуты традиционное аграрное общество, как правило, выходит со сходным, хотя и укрепившимся набором институтов, как правило, с существенно более сильной по отношению к периоду предшествующему непосредственно смутному времени верховной властью государства, но с той же системой институтов, норм поведения, социальной стратификации, доминирующей идеологии, то в условиях современного мира революция существенно меняет все базовые характеристики принятых норм институтов:
● состав элит;
● распределение собственности;
● функционирование политической системы.
В <…> революциях важнейших социально-экономических институтов их взаимосвязь с финансовым кризисом во многом сходной природы: и там и там происходит радикальное ослабление государственной власти, ее способности собирать налоги, соответственно, выполнять свои важнейшие функции, деградируют те сферы организации общества, которые зависят от финансовой поддержки государства.
Стабилизация после смуты и революции идет на фоне усиления способности государства собирать налоги и, соответственно, преодоления финансового кризиса, повышения эффективности выполнения государством своих функций. На первом этапе революции, когда еще свежи в памяти реалии противоречий и произвола, несовершенства прежнего режима, угроза его реставрации — важнейший фактор легитимации новой власти и новых институтов. По мере того как эта угроза кажется отходящей в прошлое, опыт реального функционирования старого режима стирается в памяти, а нарастающие проблемы и противоречия жизни в условиях революции все в большей степени определяют общественное настроение, этот источник легитимации ослабевает. Ельцин, подавивший октябрьский мятеж 1993 года при очевидной поддержке большей части населения, начинает быстро терять свою популярность именно после этого момента, именно потому, что большая часть общества не верит в возможность реставрации старого коммунистического режима. Нужны новые источники легитимации, новый уровень согласия элит, функционирующие общественные институты, функционирующее государство, преодоление экономического кризиса, а путь к этому отнюдь не открывается автоматически после снятия угрозы реставрации. <…> Принципиальные проблемы, вокруг которых идет борьба в ходе революции, — это, во-первых, проблемы сокращения или растягивания периода революционной нестабильности, сроков формирования новых институтов и укрепление государства и, во-вторых, вопрос о характере и формах институтов, формируемых на стабилизационном этапе. В этой связи проблемы финансовой политики и денежной дестабилизации действительно являются производными от динамики развертывания революционного кризиса. Финансовая стабилизация — это наглядное свидетельство усиления государства, соответственно, завершение революционного периода, но она является таковой, лишь если она опирается на реальное усиление государства, а не на его внешние формы. Отсюда важнейшие проблемы, которые необходимо исследовать при выявлении экономических механизмов развертывания революционного кризиса, это:
а) воздействие деинституализации на условия исполнения контрактов
и обеспечение текущих хозяйственных связей;
б) воздействие их на отношения с собственностью;
в) воздействие на финансовую и денежную ситуацию;
г) влияние на экономическую деятельность в реальном секторе, а также факторы, определяющие взаимосвязи между формирующимися в ходе революции институтами и долгосрочными тенденциями развития.
Пример воздействия деинституализации на развитие событий в Англии. До революции парламент был достаточно укорененным инструментом, интегрированным в систему обычаев, так же как и королевская власть. Дореволюционной английской элите было совершенно ясно, что парламент не может собраться без волеизъявления короля, что он не может отказаться разойтись, если король его распускает, что принятые парламентом нормативные акты не имеют силы без одобрения короля. На фоне революционного кризиса и противостояния все эти ограничения достаточно быстро снимаются, власть парламента оказывается почти ничем не ограничена. Но сразу выявляется и то, что права и прерогативы парламента, которыми он овладел в 1640—1644 годах, не имеют теперь глубоких исторических оснований, что, подорвав власть короля, он одновременно подорвал и базу своей собственной легитимности. Точно так же до революции было трудно себе представить, что лондонская толпа ворвется в парламент и будет навязывать ему свои собственные нормы поведения, что армия будет говорить с парламентом языком ультиматума, а затем проведет чистку парламента. В ходе радикальной деинституализации, порожденной крахом предшествующего режима, все это становится не только возможным, но, более того, неизбежным. Именно такого рода развитие событий на долгие годы оказывается важнейшей характерной чертой революционного процесса.
Точно так же необходимо понимать, что крах коммунистического режима 19—21 августа 1991 года, снос памятника Дзержинскому, занятие здания ЦК и Указ № 1400, стрельба по Белому дому — это не два противоположных и изолированных события, это общие, связанные элементы развертывания революционного кризиса.
Сама сложная система общественных иерархий, принятых норм поведения, распределение социальных статусов и в своем традиционном воплощении, характерном для Европы XVII—XVIII веков, и в варианте развитой демократии, и в варианте социалистического тоталитарного общества — продукт длинной исторической эволюции и достаточно высокого уровня социального развития. При их крахе мы повсеместно видим картину радикального упрощения общественной жизни, снижения роли закона, права и обычных регуляторов, усиление роли насилия в разных видах. К тому же подрыв легитимности сложившейся социальной иерархии постепенно порождает распространение самых простых, уравнительных идей, отрицающих порожденную длинным периодом социального развития общественную иерархию («Взять все да и поделить»).
Посмотреть влияние революции на долгосрочные перспективы экономического развития через призму их влияния на норму процента по государственным обязательствам соответствующих постреволюционных стран, в первую очередь в Англии, Франции и Мексике. Важнейшая характерная черта революций, редко точно оцениваемая в их начале, — неизбежный кризис после краха источника высшей власти (монархия, коммунистический режим), всех других важнейших политических институтов предшествующей власти (долгий парламент, Дума 1917 года, съезды народных депутатов СССР и РСФСР).
Один из важнейших вопросов всех революций — вопрос об источнике легитимности власти. Для традиционной монархии таким источником являются сама традиция и религия, ее санкционирующая; для демократии — волеизъявление народа; для тоталитаризма — великая идея построения Царства Божьего на земле, светской религии и пророки, знающие путь к этой цели. В этой связи очевидны различия между гораздо более устойчивым коммунистическим авторитаризмом и неустойчивыми модернизаторскими авторитарными режимами, имеющими в высшей степени спорные в глазах общества источники легитимации, а потому подверженными повышенной нестабильности.
Отсюда принципиальная роль эффективности [пропаганды] коммунистической идеологии, ее влияние на общество для обеспечения стабильности всех институтов коммунистического режима. Постепенный подрыв в 1960—1980-х годах реальной привлекательности коммунистической идеологии, ее убедительности и для элиты, и для общества в целом, в том числе на фоне очевидной утраты динамизма, распространения коррупции, отставания от уходящих вперед на новом этапе экономического развития индустриальных демократий, — существенный фактор, готовящий крах коммунистического режима. Он постепенно приобретает черты авторитаризма, не имеющего глубоких идеологических оснований, базирующегося лишь на относительно короткой исторической традиции и инерции.
Любое нарушение инерции, выход развития событий за рамки устоявшихся норм делает его хрупким и неустойчивым. Посмотреть специально роль институциональных кризисов периода аграрных обществ, в том числе внешних кочевых завоеваний, в формировании препятствий на пути создания предпосылок современного экономического роста.
В Англии островной характер государства, возможность в течение длительных периодов не иметь постоянной армии, относительная слабость королевской власти, ее финансовая необременительность, не приводящая к крушению государства или внешнему завоеванию, — база вызревания специфического набора институтов, включающего развитые по стандартам времени гарантии гражданских свобод, систему сдержек и противовесов — обычное право. Роль обычного права как системы традиционных норм и методов разрешения разногласий в создании гибких, адаптивных английских общественных институтов. Само право меняет[ся] по мере накопления опыта, появления новых общественных реалий и проблем; в этой связи неписаный характер английской конституции не случайность, в некотором смысле она и не может быть написана в обществе с так складывающейся структурой институтов. В этой связи важнейшее противоречие предреволюционной Англии — волна укрепления государства, торжества абсолютизма в современной Европе, во многом отражающие тенденции предшествующего этапа общественного развития, этапа, для которого характерен кризис феодальных институтов и укрепление королевской власти и ее активизм.
Влияние идеологии абсолютизма (доминирующей в этой ситуации) на представление верхушки английской элиты, в первую очередь короля, его семьи, ближайшего окружения, о принятых нормах приличиях и прерогативах королевской власти. И влияние реального английского опыта более зрелого общества, уже сформировавшего базу следующего этапа общественного развития с характерным для него формированием системы разделения властей, гарантий гражданских прав и свобод. В ходе Английской революции явно сталкиваются две идеологии, два принципиально разных представления об источниках законной власти, нормах ее поведения. В результате дорога к мирному эволюционному развитию событий, постепенному, не нарушающему непрерывности функционирования социально-экономических институтов поиску компромисса между королевской властью и гарантиями прав и свобод подданных оказывается невозможной.
Открытый конфликт, разрыв с традицией, обеспечивавшей легитимность как королю, так и парламенту, открывает дорогу глубокому кризису, суть которого в отсутствии четко установленных норм поведения источников легитимности новых властей, нарастающей дезорганизации общественной жизни, распространении преступности и насилия. Важнейшая характерная черта развития событий в Англии — специфика проявления характерного для революции финансового кризиса. На дореволюционном этапе доходы казны, уровень налогового бремени в Англии был аномально низким по стандартам соответствующего времени, особенно учитывая возможности достаточно динамично развивающейся английской экономики. Парламенты сознательно сдерживали уровень государственных расходов, финансовые источники выполнения королевского бюджета, с тем чтобы ограничить права и прерогативы короля, добиться от него соответствующих уступок взамен на периодические гранты, субсидии или предоставление права на взимание таможенных пошлин. Реакция на это королевской власти в период правления Карла I — произвольные конфискации, вынужденные принудительные займы — была важнейшим из факторов, подрывавшим надежность гарантий прав собственности и, соответственно, радикально обострившим конфликт между королевской властью и обществом к моменту начала революции. Начало гражданской войны, учитывая низкую налоговую базу, ограниченность предшествующего налогообложения позволяет парламенту, введя ряд дополнительных налогов, в первую очередь акцизов, достаточно быстро нарастить масштабы государственных доходов. Отсутствие системы бумажно-денежного обращения исключает возможности масштабного получения эмиссионных доходов, хотя проблемы порчи монеты периодически обсуждались непосредственно перед и в ходе Английской революции.
Однако параллельно и быстро растут финансовые потребности государства, в том числе в связи с начавшейся многолетней гражданской войной, ее распространением на Шотландию и Ирландию. Недостаточность даже резко возросших доходов для адекватного финансирования армии. Проблема бюджетной задолженности перед армией, необходимости использования доходов от конфискованных земель для финансирования государственных нужд; наращивание займов, крупного бюджетного дефицита, использование приватизационных процедур (в том числе связанных с ирландскими землями) для финансирования соответствующих расходов становятся важнейшими проблемами для парламента. Но слабость власти, ее нелегитимность особенно ярко проявляются именно в периоды перерывов в гражданских войнах, на этапах мира. Неспособность власти добиться сокращения армии и, соответственно, сокращения государственных расходов, сохранение и в этой ситуации явно предельно высоких государственных обязательств и бюджетных неплатежей — суть финансового кризиса, порожденного слабостью, нелегитимностью власти в Англии 40—50-х годов XVII века.
Любые попытки сокращения численности армии, роспуска полков встречают ожесточенное сопротивление, приводят к обострению политической ситуации и вынужденному отказу от этого решения, консервации глубокого финансового кризиса. Даже в относительно устойчивое правление сильного и популярного Кромвеля он не решается провести меры, направленные на существенное сокращение численности армии; а попытки Кромвеля заигрывать с Сити, снижая ставки наиболее непопулярных расходов, при ограниченности возможностей сокращения государственных ассигнований лишь увеличивают бюджетные неплатежи и масштабы государственной задолженности.
В этой связи важнейшим проявлением постреволюционной стабилизации, последовавшим за реставрацией Карла II, стала быстрая и безболезненная процедура роспуска постоянной армии, резкого сокращения военных расходов, проложившая дорогу финансовой стабилизации. Как и обычно, в данном случае финансовая стабилизация сама по себе не причина общеполитическая, она ее неизбежное следствие. При всей масштабной дезорганизации социально-экономической жизни в Англии в 1640—1650-х годах сам гибкий характер английских традиционных институтов позволяет после реставрации достаточно быстро преодолеть долгосрочные последствия деинституализации.
Сформированный реставрацией, хотя и неявный, поначалу неписаный компромисс, суть которого реставрация монархии, ограниченной регулярным присутствием периодически собираемого парламента, доминирующая роль нижней палаты в парламенте и доминирующее влияние протестантизма в английском обществе. [Изменения] были в исторически короткий срок и без новых крупномасштабных потрясений институализированы, стали общепринятыми.
В свою очередь, порожденные этим набором политических решений дополнительные гарантии прав собственности от произвольных конфискаций, вошедшие в ходе и сразу после революции, дефеодализация земельных отношений, порожденный парламентским контролем, упорядоченный и предсказуемый характер налогообложений создали благоприятные предпосылки индустриализационного рывка Англии в следующем веке.
В этой связи революция в Англии — это чистый пример благоприятного выхода из революционного кризиса, создания на этапе стабилизации набора одновременно гибких и эффективных институтов, обеспечивающих благоприятные перспективы развития. Усиление центральной власти, по меньшей мере по отношению к периоду революционной смуты, в Англии носило ограниченный характер и не привело к разрушению постреволюционной системы сдержек и противовесов.
А попытки Якова II двинуться в этом направлении оказались предельно слабыми и неэффективными, лишенными общественной поддержки, по существу, позволили придать постреволюционному согласию о базовых институтах английского общества более упорядоченный, четко определенный характер после изменений 1688 года (Славная революция).
Специально и отдельно посмотреть влияние характерного усиления государственной власти после периода смут и революций на сдерживание институционального развития, в том числе в рамках аграрного общества.
* * *
Принципиально важная институциональная инновация позднесредневековой Европы, отличающая ее от условий античности, — возможность совмещения полноценной частной земельной собственности и прямого налогообложения, подушевого или поземельного, при четкой упорядоченности его процедур. Именно парламенты как общественные институты самообложения устраняют характерную для подушевого и поземельного налогообложения в традиционных обществах предельную неопределенность, произвольность, прокладывающую дорогу возможности конфискации, негарантированности собственности. Для античного общества факт, что личная свобода неразрывно связана со свободой от прямого налогообложения и что лишь не подлежащая регулярному прямому налогообложению земля собственно и является частной землей, был аксиомой.
Переход к практике прямого налогообложения, распространяющегося и на римских граждан, в конце III — начале IV века, положивший конец длинному периоду смут III века и сам порожденный увеличением финансовых потребностей казны, связанных с волной переселения народов, подорвал всю систему норм и институтов, основанных на представлениях о гражданских правах, свободе личности, общественной самоорганизации, по существу, проложил дорогу эволюции позднего Рима в сторону традиционной аграрной монархии.
Опыт, в первую очередь, разумеется, опыт Англии, Голландии, показал, что даже прямое налогообложение, в случае если оно носит упорядоченный характер, не меняется произвольно, а лишь по решению сообщества налогоплательщиков, принятому в соответствии с устоявшимися процедурами, совместимо с прочными надежными гарантиями частной собственности от произвольной конфискации. Соответствующее расширение финансовых возможностей государств, совместимых вместе с тем с набором стимулов, порождаемых легитимной частной собственностью, а также набором социально-политических последствий, позволяющих существовать в обществе относительно автономной от власти иерархии собственности, радикально увеличили способность позднесредневековых европейских обществ адаптироваться к меняющимся условиям по сравнению с античными.
Автономная и гарантированная частная собственность при значительных возможностях государства [способна] мобилизовывать необходимые доходы упорядоченным образом. <…>
* * *
Важнейший источник давления, требующего институциональной адаптации в традиционных аграрных обществах, — рост населения. Для традиционного аграрного общества, где более 80 % населения занято в сельском хозяйстве и живет в деревне, а подавляющее большинство крестьянских хозяйств, в свою очередь, организовано как натуральные и обладают ресурсами, достаточными лишь для элементарного выживания, рост населения создает серьезные проблемы. Особенно когда он выходит за рамки, позволяющие решать проблемы обеспечения ресурсами за счет ввода в эксплуатацию ранее не использованных, менее продуктивных земель. Рост численности населения усиливает угрозы голода и эпидемий, стимулирует повышение территориальной мобильности населения, при возможности миграцию за границу, а также миграцию в города. В свою очередь, ограниченности возможностей городской занятости приводят к распространению нищенства, преступности, в целом общественной дезорганизации.
Но вместе с тем рост численности населения — это и фактор, порождающий дополнительный спрос в городах на сельскохозяйственную продукцию, расширяющий масштабы рынков, стимулирующий развитие товарного производства, аграрные инновации. При наличии соответствующих предпосылок, возможностей, достаточной гибкости общественных институтов он вызывает требования большей четкости в формировании прав собственности на землю, дефицит которой растет в условиях демографического давления, изменения в социальной структуре деревни, ее расслоения, формирования набора более эффективных, больших по площади, ориентированных на рынок крестьянских хозяйств.
Принципиальный вопрос, определяющий развитие этого процесса, — способность общества в этой ситуации растущего напряжения сохранить стабильность, базовые структуры. Не войти в период масштабной социальной дезорганизации и кризиса, риск которых неизбежно возрастает в условиях социальных изменений, нарушения традиций, роста дифференциации доходов, массового распространения нищеты и беспорядка, характерного для ранней урбанизации.
Именно способность европейских обществ при всех проблемах и издержках пройти этот путь, сформировать базу серьезных инноваций, способных радикально повысить эффективность традиционного аграрного производства, придать ему товарный характер, радикально усилить роль рынка и денежного хозяйства в экономическом развитии, снять традиционные ограничения на их функционирование, сформировать набор предпосылок бурного роста принципиально новых видов экономической деятельности, связанных с ранней индустриализацией, на этой базе добиться радикального в исторической перспективе повышения темпов экономического роста определили особое место Европы, сложившихся в Европе социально-экономических институтов в мировом экономическом процессе последних трех веков.
* * *
В России существенными факторами, ограничивавшими возможность формирования гибких социально-экономических институтов европейского типа, стали:
а) близость степи, соответственно, постоянная и значительная военная нагрузка на экономику и общество, требовавшая усиления роли государства, увеличения доли валового внутреннего продукта, перераспределяемого через его канал, закрывавшая возможности формирования мягких европейских режимов самообложения. Основные черты системы налогообложения, существовавшей в России на протяжении нескольких веков, до конца XIX — начала XX века, были заложены в ходе монгольского завоевания, носили выражено принудительный характер, не имели ничего общего с самообложением;
б) высокий уровень налоговой нагрузки требовал применения наиболее простых и действенных, хотя и в долгосрочной перспективе деструктивных форм налогообложения, в частности круговой поруки с податной общины. Круговая порука, в рамках которой налоговое бремя распределялось в первую очередь на крестьянские семьи с наиболее благоприятными результатами хозяйствования, на долгие века стала важнейшим фактором распространения дурных традиций отношения к труду («Работа не волк, в лес не убежит»). Она также блокировала возможность социальной дифференциации деревни, упрочение частнособственнического отношения к земле и к хозяйству на земле, характерного для Европы;
в) функционирование принесенной монголами жесткой налоговой системы, резкое усиление функций государства в обществе по сравнению со стандартами Европы соответствующего времени блокировали возможность создания сложной системы общественных институтов европейского позднего Средневековья, призванных служить посредником между государством и обществом (парламенты, городские корпорации, гильдии и т. д.). Вынужденное усиление государства оказывается жесткой преградой на пути формирования гражданского общества;
г) относительная удаленность от центра [приморской] Европы, где происходит процесс формирования специфического набора институтов и норм поведения, прокладывающего дорогу европейскому подъему, причем как и географическая, так и идеологическая. [Последняя], связанная с расколом христианских церквей, ограничивает действие характерного и для этого времени процесса распространения принятых норм и стереотипов на европейскую периферию;
д) сами размеры страны, наличие рядом с основной базой оседлого населения крупных неосвоенных территорий на юге и востоке открывают возможность простой адаптации к демографическому давлению, порожденному ростом населения. Возможность масштабной миграции наиболее социально активного населения на юг и восток во многом снимает проблему дефицита земли, необходимости четкого распределения прав собственности, одновременно стимулируя введение наиболее жестких форм ограничения мобильности (крепостное право).
Сильная царская власть, масштабное и обременительное налогообложение, отсутствие укоренившихся, легитимизированных обычаем институтов, позволяющих противостоять произволу, предельная слабость гражданского общества или его отсутствие, податная община и крепостное право, очевидно, контрастировали с гибкими, динамично развивающимися институтами передовых стран Европы XVI—XVIII веков.
При этом, будучи негибкими, социальные структуры России оказывались весьма устойчивыми. Даже радикальное крушение всех институтов российской государственности в начале XVII века, длинный период Смуты не приводят к каким либо существенным, принципиальным институциональным изменениям. Именно эта негибкость, низкая способность к адаптации, генерированию автономного экономического роста, характерные для выходящей из средневековья России, стали базой последующего рваного ритма российской социально-экономической истории. В ней периоды динамизма, во многом порождаемого стремлением власти преодолеть все более очевидное отставание от уходящей вперед Европы (в том числе отставание в предельно важной для государств этого времени военной области), сменяются длинными периодами стагнации и нарастающей отсталости.
* * *
Национально-специфические траектории социально-экономического и политического развития накладываются на общие, глобальные процессы в мировом развитии, в первую очередь проявляющиеся в среде стран лидеров, опережающих остальную часть мира по мере вызревания современных экономических и социальных структур. В предельно упрощенном виде соответствующие масштабные изменения можно описать следующим образом.
1. Традиционное аграрное общество. Занятость в сельском хозяйстве более 80 % населения, высокая смертность [при низкой] рождаемости, неграмотность большей части населения, натуральное хозяйство, традиционная монархия, поддерживаемая традиционной религией.
2. Буржуазно-сословное общество. Процесс урбанизации, демографический переход, повышение функции существующих институтов, господствующая религия.
3. Буржуазно-сословное раннеиндустриальное общество. Процесс урбанизации, растущая доля населения, занятого в промышленности и живущего в городах, быстро растущая грамотность, развитие рынков, формирование цензовой демократии или цензовой конституционной монархии, низкие государственные расходы, неразвитость системы социальной защиты.
4. Современный капитализм. Доминирующая роль городского населения, развитые рынки, растущая занятость в сфере услуг, всеобщее избирательное право, развитая система социальных гарантий.
На второй стадии (этапе наиболее трудной адаптации традиционного общества к бурно меняющимся реалиям) возникают наиболее серьезные социальные перегрузки, риски радикального крушения всей институциональной структуры и длительного революционного кризиса с трудно прогнозируемым результатом. Именно на этом этапе максимален риск формирования крупномасштабной аномалии.
Социализм, полностью вытесняющий элементы гражданского общества, рыночной экономики, сформированные к моменту социалистической революции, заменяет их целостной иерархией.
Одна из фундаментальных проблем постсоциалистического перехода состоит в том, что кризис и крах социализма происходит на относительно высоком уровне социального и экономического развития, характерном для третьей стадии глобального мирового процесса формирования постиндустриального общества. Но за предшествующее десятилетие социалистическое общество не накопило опыта, не сформировало традиций, навыков и институтов, обеспечивающих устойчивость современных рыночных демократий в условиях развитого постиндустриального капитализма.
Характерный пример здесь — всеобщее избирательное право, распространение которого в наиболее зрелых демократиях шло через многолетний, растянутый в истории процесс накопления опыта функционирования цензовой демократии, постепенного расширения ее рамок, повышения открытости. Здесь всеобщее избирательное право возникает отнюдь не как очевидная данность, а как продукт длинной социальной эволюции, накопления опыта, свидетельства способности демократических институтов адаптироваться к реалиям меняющегося времени, инкорпорировать в свои структуры новые, мобилизуемые к политической активности социальные слои. <…>
В постсоциалистических странах основанная на всеобщем избирательном праве и развитых социальных гарантиях демократия является данностью, порожденной и уровнем экономического развития, и доминирующими в общественном сознании примерами функционирования лидирующих демократий.
Однако, ни приняв законодательство о демократических выборах и структуре функционирования важнейших демократических институтов, ни провозгласив всеобщее избирательное право, постсоциалистические страны отнюдь не получают автоматически того сформированного в течение десятилетий и веков опыта, традиций, которые и обеспечивают относительную эффективность развитых демократий, базирующихся на всеобщем избирательном праве.
* * *
Глубокие изменения социальной структуры, экономических и политических институтов, условий развития, через которые проходят наиболее развитые, лидирующие государства мира в процессе формирования предпосылок современного экономического роста, его развертывания, порождают мировые идеологические волны, меняющиеся направления доминирующих представлений о рациональных формах устройства общества, оказывающие влияния далеко за пределами тех стран, где они сформировались.
Пример наложения такой волны на специфические национальные институты и проблемы развития, оказавший серьезное влияние на историю, — роль распространения абсолютистской идеологии, характерной для континентальной Европы начала XVII века, на мировоззрение Карла I, его ближайшего окружения, в этой связи развитие кризиса, проложившего дорогу Английской революции. На смену волне идеологии абсолютизма, в первую очередь под влиянием опыта Англии, успехов ее развития, во многом очевидных для европейских элит, постепенно начинает формироваться противоположная большая идеологическая волна. Волна либеральной идеологии, охватывающая и политическую и экономическую сферы. Необходимость создания сдержек и противовесов для перерождения монархии в деспотизм, преимущество разнообразных форм народного представительства, роль гарантий гражданских прав, свобод и собственности, необходимость устранения искусственных, неоправданных препятствий на пути функционирования рыночных механизмов для создания благоприятных условий экономического роста — доминирующие убеждения этой глобальной волны общественных представлений. Здесь явно чувствуются влияние английского опыта визитов в Англию Вольтера и Монтескье, во многом повлиявших на формирование их мировоззрения, затем, позднее, опыта Соединенных Штатов Америки и Американской революции.
* * *
При всех различиях в нюансах либеральная картина мира явно доминирует в Европе со второй половины XVIII века, обеспечивая идеологическую базу преобразованиям, необходимым для формирования предпосылок ранних стадий современного экономического роста, гарантий прав собственности и упорядоченного налогообложения, обеспечиваемых авторитетной представительной властью, снятие неоправданных ограничений на функционирование рынков, сословных перегородок.
Социальные перегрузки периода ранней индустриализации, распространение массовой бедности на фоне поразительных успехов в развитии производств, трудности адаптации к новым условиям жизни быстрорастущего городского населения, быстрая деградация традиционной системы норм и институтов, лишь постепенно компенсируемой формированием новой, крайности распределения богатства и бедности, уже не имеющая длинной исторической легитимации в феодальном прошлом.
Характерная для раннего капитализма неразвитость систем социальной поддержки и ограниченный, цензовый характер демократии, ограничивающий условия политического участия низкостатусных групп населения, порождают новую длинную идеологическую волну, связанную с формированием социалистической, в первую очередь марксистской, идеологии, представлений, отрицающих базовые ценности и институты раннебуржуазного общества, сформировавшие базу современного экономического роста (частную собственность, рынки, представительную демократию).
Для второй половины XIX — начала XX века характерны своеобразное наложение этих двух больших волн либеральной и социалистической идеологий, интенсивная идеологическая борьба, отсутствие согласия по принципиальным вопросам общественной эволюции, устройства современного общества, тенденций его развития. В первой половине XX века мы видим картину постепенного, но устойчивого усиления влияния социалистической идеологической волны на господствующее настроение. Сама специфика экономического развития этого периода подталкивает в этом направлении.
Первая половина XX века в экономическом развитии — эпоха угля и стали, формирования крупных массовых производств, нарастающей роли крупных корпораций и крупномасштабных инвестиций, бюрократизации экономической жизни в ведущих рыночных экономиках. В этой ситуации [возникают и укрепляются] представления об архаичности либеральных рецептов, необходимости активного вмешательства государства в экономику, государственного дирижизма. Распространение планирования и регулирования становится доминирующим, характерным отнюдь не только для марксистов. Политическая активизация низкостатусных групп населения, ранее исключенных из активной политической жизни цензовой демократии, распространение всеобщего избирательного права, очевидно, связанный с ним рост социальных расходов, соответственно, государственной нагрузки на экономику работают в том же направлении.
Глубочайший экономический кризис современного мира, «великая депрессия» на фоне бурного индустриального роста Советского Союза придают дополнительную убедительность представлениям об исчерпанности либеральной идеологии. Наиболее яркие из симпатизирующих ей авторы либо оказываются интеллектуальными изгоями, как Людвиг фон Хайек[1], либо пишут о неизбежном торжестве социализма как о вызывающей глубокое сожаление реальности.
* * *
Корни нового крупномасштабного идеологического поворота, во многом определившего развитие событий в конце XX века, оказываются заложенными в 1950—1960-х годах. Новая стадия экономического развития ведущих индустриальных государств является его базой. На смену веку угля и стали приходит экономика информации и интеллектуалоемких технологий. Выясняется, что сложившаяся на предшествующем этапе структура организации ведущих корпораций излишне забюрократизирована, мало приспособлена для конкуренции в меняющихся условиях. Вновь резко возрастает роль инноваций, предпринимательства. Бурная экспансия государственных расходов и социальных обязательств предшествующего этапа явно подошла к своему пределу. Возникают очевидные признаки перегрузки развитых экономик, особенно европейских, социальными программами, негативное влияние на экономический рост высокого налогового бремени. Государственное регулирование всё в большей степени начинает восприниматься не как решение проблемы, а как самостоятельная проблема.
На смену излюбленной теме экономистов первой половины XX века рыночных несовершенств и путей их компенсации приходит тема несовершенств, привнесенных самим государством. Угасание темпов экономического роста в Советском Союзе и в Восточной Европе, нарастающий кризис социалистических экономик усиливают сомнение в том, что социализм является реальной, жизнеспособной альтернативой рыночной и частной экономики. Смена идеологической, а затем и политической парадигмы, воспринимавшаяся еще в конце 1970-х годов как экзотика, постепенно становится свершившимся фактом.
Радикальное изменение позиций ведущих левых, социал-демократических партий Европы по принципиальным вопросам экономической политики (роль государственной собственности, дерегулирование, государственная нагрузка на экономику) лишь закрепляет этот поворот, делает его относительно общепринятым. Развитие событий в экономической политике, уровней экономического развития конкретной страны могут существенно, иногда радикально отличаться от условий, доминирующих в странах-лидерах мировой экономики. И тем не менее доминирующая в целом в мире в соответствующее время идеология оказывает серьезное влияние на развитие событий, во многом формирует область обсуждаемых национальной элитой вариантов проводимой политики.
* * *
В развертывании российской революции начала века, без сомнения, серьезную роль сыграла доминировавшая в это время глобальная волна социалистической и дирижистской идеологий. Именно она создала идеологическую базу радикального слома институтов предшествующего общества, формирования принципиально иной модели индустриального развития. Причем наиболее сильным это влияние оказалось как раз на этапе постреволюционной стабилизации, когда освобожденная от жесткого давления революционного кризиса, обретшая относительную автономию власть приобрела существенную свободу в выборе варианта стратегии развития страны. Русская революция конца XX века накладывается на принципиально иную идеологическую волну. Отсюда неизбежна существенная роль либеральной идеологии в формировании программы действий реформаторских правительств, идеологических дискуссий соответствующего времени. Сам вашингтонский консенсус, который активно обсуждается в последнее время, во многом лишь воплощение мировой либеральной идеологической волны в области экономической политики и институционального строительства. Но как это обычно и бывает в ходе революций, в процессе самого развертывания революционного кризиса, формировании практически проводимой политики идеология всегда отходит на второй план.[2]
Здесь определяющее влияние неизбежно оказывает само развитие революционного кризиса, институциональный вакуум, слабость власти, финансовые проблемы. Реформаторы России в соответствии с канонами неолиберализма были в высшей степени преданы идеям быстрой денежной и финансовой стабилизации, но вынуждены были неоднократно смягчать денежную и бюджетную политику под влиянием очевидной неспособности государства проводить разумный курс в этой области.
Прекрасно понимая опасность укоренения позиций инсайдеров в управлении собственностью, тем не менее вынуждены были согласиться на приватизацию по так называемому второму варианту и т. д. Проводимая в условиях неинституализированной, слабой власти, политика неизбежно становится прагматичной.
В высшей степени идеологизированная, воспринимающая марксистскую идеологию как путеводную нить и светскую религию, большевистская партия вынуждена была сразу и радикально пойти в разрез с соответствующей идеологией по ключевому вопросу земельной собственности, приняв эсеровскую программу уже в первые дни пребывания у власти. Доминирующая идеология в собственно революционный период скорее задает тональность и рамки дебатов о проводимой политике, чем формирует саму политику. Принципиально иное дело — период постреволюционной стабилизации. На этапе стабилизации после всех великих революций доминирующая в мире к этому времени идеологическая волна оказывала серьезное влияние на практически формируемые решения. В Англии и во Франции в разных формах революции проложили дорогу формированию общества, основанного на системе развитых рынков и гарантий частной собственности, в Мексике — формированию авторитарного режима, пытающегося активно использовать государственные рычаги для ускорения индустриального развития, в СССР — в качестве базы формирования коммунистической тоталитарной системы. В этой связи именно сейчас Россия вступает в ту стадию развития, когда идеология имеет принципиальное значение для реального развития событий.
Ключевая задача, стоящая перед современной Россией, во-первых, не допустить смешение сильного государства и большого государства. Тенденция к усилению государства — абсолютно неизбежная на этапе постреволюционной ситуации, против нее невозможно и бессмысленно бороться. Она отражает объективные потребности современного российского общества. Совершенно другое — это размеры государства. Государство может быть большим и сильным, большим и слабым, сильным и компактным.
Современная Россия унаследовала от Советского Союза и длинного периода революционного кризиса большую и неэффективную, коррумпированную бюрократию; она нуждается в создании благоприятных условий экономического роста, соответственно, финансовой стабильности <в> разумном налогообложении.
России объективно необходимо сегодня сильное и компактное государство.
Попытки вместо этого сформировать сильное и большое государство при отсутствии для этого необходимых финансовых предпосылок, а также благоприятного фона традиций в государственном аппарате практически неизбежно прокладывают дорогу формирования государства, которое сильно и противовесов и одновременно не способно адекватно выполнять взятые на себя обязательства.
Второй риск, характерный для сегодняшней России на фоне постреволюционной стабилизации и усиления государственной власти, — возможность фактического свертывания гражданских и политических прав и свобод, завоеванных в последние годы. Усилившееся, получившее достаточную долю автономии государство при усталом от кризиса и беспорядков обществе вполне может пойти по пути формализации демократических и гражданских прав и свобод, выхолащивании их реального содержания.
Между тем идеи просвещенного авторитаризма очень плохо накладываются на реалии современного интегрированного глобального мира, вступившего в информационную эпоху. В отличие от эры угля и стали, на сегодняшнем этапе мирового социально-экономического развития открытость общества, его способность интегрироваться в мировые потоки обмена информацией, адаптивность общественных и экономических институтов к быстрым переменам в условиях экономического развития являются важнейшими предпосылками долгосрочной устойчивости и эффективности успешной интеграции экономики России в глобальную экономику, устойчивого экономического роста.
Именно сейчас мы проходим через тот этап социально-экономического развития, когда демократия и гражданские свободы являются не только общественной ценностью, но и важнейшим фактором чисто экономического развития.
Заигрывание с идеологией «Медного всадника», жесткой рукою ведущего Россию в современный мир, сегодня особенно опасно, явно неадекватно реалиям современного мира. Жесткой рукой сегодня можно вести дело скорее к формированию нового набора негибких институтов и инструментов, к застойному развитию и формированию предпосылок нового длинного периода институциональной нестабильности.
В этой связи надо хорошо помнить собственную общественную историю. Четко определенная, надежно гарантированная частная собственность, не обремененная произвольными и неравномерными налогами, — важнейший институт, проложивший дорогу современному экономическому росту.
Специфика революции 1917 года, ее совпадение по времени с общим глобальным периодом кризиса легитимности рынков частной собственности и буржуазной демократии, слабая укорененность, нелегитимность частной собственности в самой российской традиции предопределили специфическую эволюцию институтов постреволюционной России, формирование предельно жесткой тоталитарной власти, отрицающей сами базовые институты современного экономического роста, в том числе демократию, рынок, частную собственность. <…>
Русская революция конца ХХ века в этой связи является парной революцией, порожденной специфическим характером [преодоления] ликвидации институционального кризиса в 1920-х годах.
Очень бы не хотелось, чтобы институциональное развитие на стадии постреволюционной стабилизации в начале XXI века вновь пошло по пути формирования неадаптивной, негибкой системы норм и институтов и, соответственно, формирования предпосылок нового масштабного кризиса деинституализации. В числе критериев адаптивности набора национальных институтов можно, в частности, отметить:
а) меру открытости каналов вертикальной и социальной мобильности;
б) информационную открытость, способность общества получать адекватную информацию о мире, собственных проблемах и обсуждать ее;
в) наличие институтов, позволяющих упорядоченным образом учитывать меняющиеся общественные настроения в организации социальной жизни;
г) возможность самоорганизации общества вокруг специфических, дифференцированных интересов;
д) множественность [центров] принятия решений относительно эффективности экономической деятельности, инвестиций при их автономии;
е) конкуренция различных экономических звеньев, наличие институтов, обеспечивающих перераспределение ресурсов в пользу наиболее эффективных;
ж) свободное передвижение ресурсов, в том числе свобода выбора места занятости и жительства.
В этой связи характерные для авторитаризма ограничения на возможности общества получения и обсуждения информации, учет меняющихся общественных настроений, общественную самоорганизацию могут быть серьезной угрозой для возможности общества гибко реагировать на меняющиеся обстоятельства.
Публикация Виктора Ярошенко
1. По-видимому, описка или ошибка при копировании. Речь идет о двух австрийских философах и экономистах Людвиге фон Мизесе (1881—1973) и Фридрихе фон Хайеке (1899—1992), сторонниках либеральной экономики и свободного рынка, создателей философии либертарианства. (Прим. ред.)
2. Характерный пример — деятельность революционного правительства Франции, идеологически в соответствии с доминировавшими представлениями времени категорически выступавшего против эмиссионного хозяйства и введения ценового максимума, но делавшего именно это под давлением обстоятельств.