Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2016
Знаки препинания появились из потребности приблизить письменность к звучащей речи.[1] В русском языке большинство известных нам знаков препинания появляется в XVI—XVIII веках, с развитием книгопечатания. Читая, мы в воображении слышим речь. Без этого письмо превращается в буквенный орнамент. Знаки препинания и нужны для того, чтобы мысленно услышать речь. Они вносят в письмо звучащий смысл, они обслуживают интонацию.
Отметим тот факт, что изучение пунктуации у нас начал Ломоносов, родоначальник русской поэзии. Можно сказать, что собственно стиховым знаком является запятая. Она слышна в стихотворной речи даже тогда, когда ее нет: ею можно обозначить перечислительную интонацию, стиховую ритмическую монотонию, необходимую стихам: буря, мглою, небо, кроет, невидимкою, луна… и т. д. Отношения стиховой монотонии с фразовой интонацией естественной прозаической речи создают поэтический смысл. И тут огромную роль играет пунктуация. Иногда фразовая интонация явно напоминает о себе, ее нельзя не услышать: «А! это снова ты. Не отроком влюбленным, / Но мужем дерзостным, суровым, непреклонным / Ты в этот дом вошел…» Если бы после начального «А» не стоял восклицательный знак, стихи получили бы другую интонацию и другой смысл. Или вот еще: «Ужасный! — Капнет и вслушается, / Всё он ли один на свете / Мнет ветку в окне, как кружевце, / Или есть свидетель». Как важен здесь восклицательный знак и тире, вводящие разговорную речь! Пастернак в разветвленном своем синтаксисе широко пользуется всеми знаками препинания. Его хочется цитировать бесконечно.
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Пять разных знаков препинания в одной строфе: точка, запятая, тире, запятая-тире и восклицательный знак. Еще один пример:
О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,
И я б опоил тебя чистой печалью!
Но так — я не смею, но так — зуб за зуб!
О скорбь, зараженная ложью вначале,
О горе, о горе в проказе!
Без знаков препинания смысл этих стихов надо было бы разбирать, как ребус.
Откроем Блока:
Что же ты потупилась в смущеньи?
Погляди, как прежде, на меня,
Вот какой ты стала — в униженьи,
В резком, неподкупном свете дня!
Я и сам ведь не такой — не прежний,
Недоступный, гордый, чистый, злой.
Обратим внимание на два тире — чисто интонационный знак, как бы факультативный. Но он способствует выделению. Без него слова «в униженьи» в первой строфе и «не прежний» — во второй не прозвучали бы так весомо. Поэту нужно это усиление звучания, это ударение. Тире — частый гость в стихах. Последняя строфа стихотворения:
Эта прядь — такая золотая
Разве не от старого огня? —
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня!
Здесь тоже два выделительных тире. Если эти стихи лишить знаков препинания, как это делают нынешние авангардисты, то выделения не будет, интонация станет ровно-безразличной, при этом звучать будет только ритмическая монотония: эта прядь, такая, золотая, разве, не от старого, огня… Но смысл, указанный поэтом при помощи знаков препинания, будет заглушен и кое-что потеряет в этом случае.
Тире относится к более поздним знакам. Оно появляется в печати в 60‑е годы XVIII века. Считалось, что его ввел в употребление Н. М. Карамзин, широко им пользовавшийся, но на самом деле знак тире под названием «молчанка» описан еще в «Российской грамматике» (1797) А. А. Барсова. Карамзин лишь способствовал его распространению.
Еще один пример из Блока:
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла — принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
Здесь тире обозначает смысловую паузу: когда поняла, принялась укорять. Если заменить тире запятой, отношения слов изменятся, смысл исказится. Тире здесь играет роль обстоятельства времени. Во второй строфе оно имеет то же значение и также необходимо:
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв,
Вдруг припомнила всё — зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Не припомнила и зарыдала, а оттого что припомнила (когда припомнила), зарыдала. Эти смысловые оттенки нельзя не заметить. В последней строфе этого стихотворения тире получает иное значение:
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое. —
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
Здесь с помощью тире меняется интонация — она не хочет быть продолжением предыдущей. Часто тире замещает сказуемое:
Ты и сам был когда-то мрачней и смелей,
По звездам прочитать ты умел,
Что грядущие ночи — темней и темней,
Что ночам неизвестен предел.
Тире обозначает пропуск сказуемого «будут». Не менее часто тире обозначает отождествление, как здесь у Мандельштама:
«Что» — голова отяжелела.
«Цо» — это я тебя зову!
Чемпион по количеству тире — Цветаева. У нее этот знак встречается даже между подлежащим и сказуемым:
Я знаю: наш дар — неравен.
Мой голос впервые — тих.
Что Ва`м, молодой Державин,
Мой невоспитанный стих!
Еще пример тире, соединяющего сказуемое с подлежащим:
По улицам оставленной Москвы
Поеду — я, и побредете — вы.
А вот тире между однородными членами предложения:
Бредут слепцы Калужскою дорогой, —
Калужской — песенной — привычной, и она
Смывает и смывает имена…
У Цветаевой нет ни одного стихотворения, в котором не было бы тире! Тире — любимая форма ее мысли, жест ее широкой души.
У меня в Москве — купола горят,
У меня в Москве — колокола звонят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят, —
В них царицы спят и цари.
Цветаева как будто стеснена избытком эмоций и не в состоянии последовательно идти рука об руку с грамматикой и синтаксисом, она то и дело хватается за любимый знак. Наверное, и лермонтовскую строку «выхожу один я на дорогу» Цветаева записала бы так: выхожу один я — на дорогу. Еще один характерный случай, где вместо запятой стоит тире:
О, поглядите — как
Веки ввалились темные!
О, поглядите — как
Крылья его поломаны!
Тире — поэтический знак. Оно врезается в стиховую ткань с каким-то своим молчаливым смыслом. Осмысленная «молчанка»! Иногда связывает, объединяя части смысла, как бы обнимая их. Но и разделительное тире, отстраняющее, соблюдающее дистанцию — тоже не редкость. Этот знак, как хамелеон, приобретает различный смысл в зависимости от контекста: то это распахнутые объятья, то — отстраняющий жест.
Гораздо менее употребительно двоеточие. Его, кстати, тоже способно заменять вездесущее тире.
Черным табором стоят кареты,
На дворе мороз трещит,
Всё космато: люди и предметы,
И горячий снег хрустит.
Еще три строки Мандельштама:
Там в прохладе, там в покое
Пейте вдоволь, пейте двое:
Одному не надо пить!
Двоеточие как разделительный знак начинает употребляться с конца XVI века, оно упоминается уже в первой русской грамматике доломоносовского периода (1731). В стихах (как и в прозе) двоеточие используется для уточнения смысла, раскрытия его, а также для передачи прямой речи; двоеточие — своеобразные воротца, открытые для поясняющего смысла.
В Канопе жизнь привольная:
Съездим, мой друг, туда.
Здесь у М. Кузмина двоеточие объясняет, почему он зовет друга в Каноп, и если этот знак заменить, скажем, запятой, этот легкий оттенок смысла растает. В других его же стихах:
Чем ты, луг зеленый, зелен,
Весенними ль травами?
Чем ты, мед янтарный, хмелен:
Какими отравами? —
двоеточие, кажется, само предполагает отраву в меду; если заменить двоеточие, например, на тире, смысл немного изменится. Кузмин вообще любит двоеточие. Двоеточие у Кузмина встречается гораздо чаще, чем у Блока и тем более у не любящего объяснений Мандельштама.
Мне не спится: дух томится,
Голова моя кружится
И постель моя пуста…
Не просто «не спится» и «дух томится», а не спится, потому что дух томится. Другое стихотворение, на следующей странице:
Ничего, что мелкий дождь смочил одежду:
Он принес с собой мне сладкую надежду.
Можно предположить, что другой поэт поставил бы здесь запятую. Кузмин связывает смысл двух предложений пояснительным двоеточием. И в том же стихотворении:
Сплю тревожно; в чутком сне
Милый друг всё снится мне:
Вот прощанье, вот пожатья,
Снова встреча, вновь объятья…
У других поэтов двоеточие — не частый знак, у Кузмина — любимый.
Поговорим о многоточии. Этот наиболее поздний знак под названием «знак пресекательный» отмечается в 1831 году в грамматике А. Х. Востокова, хотя его употребление на письме встречается раньше. В стихах этот знак используется значительно чаще, чем в прозе. И здесь прежде всего приходят на память стихи Анненского; он, как никто другой, любил этот знак.
О, канун вечных будней,
Скуки липкое жало…
В пыльном зное полудней
Гул и краска вокзала…
Как будто прерывается жизнь, как будто на нее нет сил… Невозможность охватить и понять этот мир выражается в многоточии Анненского. Не случайно любимое его слово — «невозможно» («Но люблю я одно — невозможно»). Многоточие говорит, что есть что-то невыразимое в словах, что-то тайное, скрытое, несказа`нное. Оттого этот знак был так любим символистами. Многоточие обрывает речь, как бы говоря, что сказано не все, что есть какое-то продолжение. Иногда оно передает прерывистую от волнения речь. Поэтическая речь — взволнованная речь, и этот знак чувствует себя в стихах как рыба в воде. У Анненского есть стихотворение, которое так и называется «Прерывистые строки». Оно испещрено многоточием.
С самых тех пор
В горле какой-то комок…
Вздор…
Этого быть не может…
Это — подлог…
У Анненского почти нет стихотворений без многоточия. Многоточие у него — провал в бездну, ощущение страха, неуверенности, недоумения и тоски. Оно многозначно и, можно сказать, многоцветно, выражая разные оттенки смысла.
Но… бывают такие минуты,
Когда страшно и пусто в груди…
Я тяжел — и немой и согнутый…
Я хочу быть один… уходи!
У Анненского этот знак характеризует голос поэта, его «недоумелую» тоску. Но даже у него встречаются случаи, когда многоточие как будто поддерживает пустоту, являясь многозначительным намеком неизвестно на что. А в других руках (или лучше сказать — устах) этот знак нередко становится излишне театральным жестом. В этом виде его и любили символисты. Например, вот здесь у Вячеслава Иванова:
Но я возрос под сенью чар
Ее надежды сокровенной —
На некое благословенный
Святое дело… Может быть,
Творцу всей жизнью послужить…
Быть может, славить славу Божью
В еще неведомых псалмах…
Пожалуй, можно сказать, что знак этот подмочен частым, ложно многозначительным употреблением. За ним нужно следить, чтобы он не являлся непрошено, сам по себе, ввиду отсутствия нужных слов.
Что сказать о точке с запятой? Это как бы служебный знак между точкой и запятой. Не точка, но и не запятая. Он обычно отделяет друг от друга распространенные предложения, в которых присутствуют запятые. Но не только. Этот знак непосредственно связан со звучанием. Заглянем в XIX век, посмотрим стихи Баратынского, прижизненное издание (Сумерки. М., 1812):
Предрассудок! он обломок
Давней правды. Храм упал;
А руин его потомок
Языка не разгадал.
Известно, что в прижизненном издании знаки расставлены с ведома и согласия автора. Между предложением: «храм упал» и последующим предложением поставлена не запятая, а точка с запятой. Обозначен обрыв, смысловая пауза. Не столько перерыв в звучании, сколько перемена интонации. Эта точность изображения голосоведения характерна для настоящей поэзии. Еще пример из того же издания «Сумерек»:
Мир я вижу как во мгле;
Арф небесных отголосок
Слабо слышу… На земле
Оживил я недоносок.
Еще один характерный пример:
…Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, тесный круг подлунных впечатлений
Сомкнушая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя;
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
Как уместно перед «а оно» (тело) поставлена точка с запятой! И после «сменя» тоже — чтобы последующее «как» не выглядело сравнением. Никакой другой знак не мог бы в этих случаях заменить точку с запятой. Очевидно, что культура речи была развита в XIX веке в неменьшей степени, чем в XX. Прижизненные издания отражают волю автора. Иначе нельзя себе представить столь изощренное употребление знаков препинания, которое мы видим, например, в альманахе «Северные цветы» 1828 года:
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Незаменимыми здесь представляются многоточие, точка с запятой и двоеточие. Интересно, что рукописи Пушкина дают основание говорить о том, что, пренебрегая во многих случаях пунктуацией, торопясь записать мысль, поэт обращался к знакам препинания там, где звучание фразовой интонации осмысленно вклинивалось в мерную стиховую монотонию. Импровизационная манера пушкинского пунктуационного оформления характеризует его творческий процесс. Очевидно, что мелодическое начало в этом процессе преобладало, но необходимость паузы или выделения какого-то смыслового момента заставляло поэта обращаться к знакам препинания. Пушкин игнорировал правила, но, по всей видимости, прибегал к ним тогда, когда сомневался в правильном решении редактора-издателя. Он ставил тот знак, который хотел видеть, не будучи уверенным в том, что его поставит редактор. Вот пример белового варианта[2]:
Ты богоматерь; нет сомненья
Не та которая красой
Пленила только дух святой
Мила ты всем без исключенья…
Точка с запятой здесь дает глубокую, значащую паузу. А сами собой разумеющиеся запятые не поставлены. Даже переписывая стихи, Пушкин рассчитывает на грамотного издателя-редактора.
Особое внимание обращает на себя отточие, к которому прибегал Пушкин. В «Онегине» целые главы даны отточием, обозначающим течение времени. Замечательны пять строк говорящих точек в стихотворении «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла…». Невозможно обойти их молчанием:
Одна… ничьим устам она не предает
Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных.
…………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………
Никто ее любви небесной не достоин.
Не правда ль: ты одна… ты плачешь… я спокоен;
…………………………………………………………………………
Но если …………………………………………………………….
Эти отточия так много содержат воображаемых картин и горячих чувств! И воспоминание о близости с возлюбленной, и ревнивые мучительные предположения… Они значимы не меньше, чем слова.
Обратимся к точке. Точка — самый первый знак препинания, он находил себе место в рукописных изданиях, еще не делящих речь на слова. Особенно интересна точка, когда она появляется в середине стиховой строки.
Я глуховат. Я, Боже, слеповат.
Не слышу слов, и ровно в двадцать ватт
горит луна. Пусть так. По небесам
я курс не проложу меж звезд и капель. <…>
Сентябрь. Ночь. Все общество — свеча.
Но тень еще глядит из-за плеча
в мои листы и роется в корнях
оборванных.
Бродский пользуется точкой больше, чем кто-либо другой. Этот знак похож на вбитый гвоздик, он утверждает, не оставляет места для колебаний и вопросов, он у Бродского связан с каким-то горьким непреложным знанием.
Клен выпускает первый клейкий лист.
В соборе слышен пилорамы свист.
И кашляют грачи в пустынном парке.
Скамейки мокнут.
Наверное, между этими однородными предложениями другой поэт поставил бы запятую. Тем более что третье предложение начинается с союза «и». У Бродского точка выражает твердость, а союз «и» ничего не объединяет, это «и» относится не к предыдущему (свисту пилорамы), а к чему-то находящемуся за пределами описываемой картинки. Это какое-то библейское «И»: «И оглянулся я на все дела мои…» Точка у Бродского — любимый знак. Не запятая, а точка.
Знаки препинания — это мимика души и запись голоса. Предпочтение какого-то одного знака похоже на излюбленное мимическое движение, непроизвольный жест. Есть поэты, которым не свойственно постоянное обращение к какому-то одному знаку. Блок, Пастернак, Мандельштам. И, например, Кушнер. У него при разнообразии пунктуации нет привычного мимического движения. Он широко использует все знаки препинания, любит их всех, о чем и сказал в стихах, которые мне хочется привести целиком — они целиком посвящены знакам препинания, ни один поэт об этом не написал.
Пунктуация — радость моя!
Как мне жить без тебя, запятая?
Препинание — честь соловья
И потребность его золотая.
Звук записан в стихах дорогих.
Что точней безоглядного пенья?
Нету нескольких способов их
Понимания или прочтенья.
Нас не видят за тесной толпой,
Но пригладить торопятся челку, —
Я к тире прибегал с запятой,
Чтобы связь подчеркнуть и размолвку.
Огорчай меня, постмодернист,
Но подумай, рассевшись во мраке:
Согласились бы Моцарт и Лист
Упразднить музыкальные знаки?
Наподобие век без ресниц,
Упростились стихи, подурнели,
Все равно что деревья без птиц:
Их спугнули — они улетели.
В этих стихах, похожих на любовное признание, легко и виртуозно использованы все знаки препинания: точка, запятая, тире, двоеточие, восклицательный и вопросительный знаки, и даже запятая с тире, необходимость которых сам поэт объясняет лирической ситуацией. И в самом деле, нотные знаки, к сравнению с которыми он прибегает, — музыкальные знаки препинания. Звучание зависит от того, поставил композитор знак легато или, наоборот, стаккато и т. д. (Стаккато, можно сказать, аналог восклицательного знака). Точно так же звучание и смысл стиха связаны с точкой, запятой, тире или двоеточием, без них упрощение стихов зачастую приводит к смысловой невнятице.
С недавних пор стало модно отказываться от знаков препинания. Хорошо еще, что слова не пишутся слитно друг с другом, как это было в древних рукописях. Но если сделать еще один шажок в этом направлении, то строфа будет выглядеть липким комом, в котором вовсе неуловим смысл. Без знаков препинания текст звучит монотонно, напоминая стихи, но при этом любая бессмыслица сойдет за стихотворную речь. Отсутствие пунктуации — самое подходящее условие для путаницы типа «казнить нельзя помиловать». И даже если альтернатива понимания не столь сурова, смазанность смысла обеспечена, и авторы ею широко пользуются. Возникает такая «приятная» свобода, как после хорошей выпивки. Бормотание кажется поэтичным, но, по существу, это чистое жульничество по отношению к поэзии. Рассчитано на неразборчивого читателя. Вот пример такой нелепой поставангардистской моды:
Лесов таинственный осень
резной прозрачный сухостойный
дыши листвой не окосей
от столька
но запах теплится в нору
между корою и грибами
ляг на живот его берут
губами
там пушкин спит и тютчев спит
и мандельштам иосиф бродский
заснул устав бороться с ним
устал бороться
роняют руки свет несут
прозрачнеют и снега просят
и держат держат навесу
осенью осень
Автор явно игнорирует читателя, ищущего смысл. Грамматика ему не нужна, о синтаксисе нет и речи, осень мужского рода, падежи перепутаны (запах «теплится в нору»), странное заявление о том, что живот берут губами, уже не очень удивляет, а спящие поэты устали бороться… с запахом, что ли? Или друг с другом? Можно подумать, что я сама сочинила эту бессмыслицу для вящей убедительности. Но она опубликована в журнале.
Пренебрежение знаками препинания уже сто с лишним лет назад было испробовано футуристами.
Со звоном летели проклятья
Разбитые ринулись вниз
Раскрыл притупленно объятья
Виском угодил на карниз
Смеялась вверху колокольня
Внизу собирался народ
Старушка была богомольна
Острил и пугал идиот
Характерно, что при отсутствии знаков препинания со смыслом непременно возникают нелады. Кто в этом стихотворении Д. Бурлюка угодил на карниз, кто раскрывал объятья, а кто разбился — разбираться в этом не хочется.
А вот эксперименты А. Крученых:
Фрот фрон ыт
не спорю влюблен
черный язык
то было и у диких племен
Читая такое, убеждаешься в том, что знаки препинания не нужны там, где нет смысла. Новизны не получилось, и затея была надолго забыта. Революционные новшества футуристов не прижились.
Надо сказать, что пунктуация в стихотворной речи — не совсем та, что в речи прозаической. У поэта в большей степени есть возможность так называемого авторского знака. Иногда это постановка запятой там, где автор хочет обозначить паузу, иногда это пропуск необходимой в прозе запятой навстречу ритмической монотонии. Особые, я бы сказала, привилегии у тире. Не надо забывать, что в стихах происходит постоянное противостояние двух разных интонационных типов, и иногда следует сделать уступку стиховой интонации в ущерб фразовой. Корректор, правящий стихотворный текст по законам прозаического, может наломать немало дров, исказив стихи. Так, я думаю, мандельштамовская строфа:
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
получила четыре лишних запятых: корректор перестарался, сделав из слов «сердце» и «слово» обращения. Они тут не нужны. Трудно предположить, что эти знаки поставлены самим Мандельштамом.
Авторские знаки могут быть неожиданными. Тут придется вспомнить Маяковского. Его «лесенка» — несомненный авторский знак. Это выделение каждого слова, непривычно твердая поступь стихотворной речи, протест против мелодичного легато русской классической поэзии. Заметим, что от пунктуации Маяковский не отказывался.
Гражданин фининспектор!
Простите за беспокойство.
Спасибо…
не тревожьтесь…
я постою…
У меня к вам
дело
деликатного свойства:
о месте
поэта
в рабочем строю.
Я ничего не говорю о вопросительном и восклицательном знаке. О восклицательном — потому, что это авторский знак с определенным, всегда одним и тем же значением. О вопросах в стихотворной речи следует сказать отдельно: они слишком характерны для стихотворной речи и слишком отличаются от вопросов в речи прозаической. О них — особый разговор.[3]3
Очень интересны сведения об иноязычной поэзии, которые я получила по электронной почте от поэта Ксении Дьяконовой, говорящей на нескольких языках и в течение двадцати лет живущей в Испании.[4] В англоязычной поэзии знаки препинания используются так же, как в русской, кроме тире. Тире употребляется для вводных слов и предложений; как скобки. «Единственный поэт, — пишет Ксения Дьяконова, — превративший тире в свое основное „орудие“ и этим озадачивший современников, — Эмили Дикинсон. В ее стихах почти после каждого слова стоит тире, что напоминает поздние стихи Цветаевой». (Это очень любопытно: ведь в русской поэзии тире едва ли не самый употребимый знак!)
Во французской поэзии знаки препинания упразднил Аполлинер. По его собственному признанию, он сделал это потому, что его замучили издатели количеством ошибок в корректуре. Отменив пунктуацию, он, проверяя корректуру, смог сосредоточиться на других опечатках. Кроме того, «он считал, что отсутствие пунктуации способствует импровизационному началу в стихах, и в его случае это действительно так», считает Ксения Дьяконова. Интересны ее наблюдения над французской поэзией XX и XXI веков: «Можно сказать, что классическая поэзия — как классическая музыка: точно известно, где кончается такт, где кончается фраза, где начинается новая, и размер, ритм, тональность — одни и те же на протяжении всего произведения. А авангардная поэзия — если она настоящая, а не шарлатанская — скорее как джаз: фразы идут непрерывным потоком, их развитие не линейно, ритм и гармонии постоянно меняются»; и дальше: «После Аполлинера очень многие французские поэты-авангардисты начала и середины XX века (Луи Арагон, Поль Элюар и другие) стали пренебрегать знаками препинания, многие современные французы пишут в том же духе. То же касается и испанцев/каталонцев XX и XXI веков, которые берут пример с французов». Тут я должна заметить, что такого изощренного «джазового» текста, делающего оправданным отсутствие пунктуации, в русской поэзии мне не приходилось видеть, а мода, механически перенесенная из французской поэзии, не дает в нашем языке подобных результатов. Я объясняю это молодостью нашей поэзии: ей всего два с половиной века, наш стих еще не устал от регулярных размеров, рифмы и не использовал всех возможностей, подаренных русскому стиху европейской пунктуацией в XVIII веке. Посмотрим, кстати, стихи Аполлинера в переводе Михаила Яснова (две первые строфы):
Найдется в памяти потеря
Прядь русая волос твоих
И вспомнит он почти не веря
Что помнишь ты о нас двоих
Она в ответ я помню много
О том далеком дне о той
Дороге к твоему порогу
Бульвар Шапель Монмартр Отей
Искусный переводчик с французского, М. Яснов, придерживаясь подлинника, не ставит знаков препинания, но мы все равно мысленно их расставляем. И нам, честно говоря, непонятно, зачем Аполлинер их отвергает. Вероятно, тут все дело в языке. Русский язык к этому не привык и, я думаю, не готов.
Любопытно, что в испанском языке восклицательный и вопросительный знаки ставятся не только в конце фразы, но и в ее начале. Причем в перевернутом виде. Не знаю, как это изобразить: в моем компьютере нет этих перевернутых значков. «Представьте себе, — пишет Ксения Дьяконова, — фразу „Куда, куда вы удалились?“ с вопросительным знаком с двух сторон. При такой пунктуации интонация в стихе сразу становится другой, более драматичной, отчаянной, чуть ли не яростной, как будто поэт не просто вопрошает, а прямо-таки хватает „златые дни“ за удаляющийся хвост. Среди испаноязычных поэтов XX и XXI веков, начиная с Пабло Неруда, установился такой обычай: в длинных стихотворных фразах вопросительный или восклицательный знак ставится в середине или ближе к концу. Таким образом, интонация внутри фразы как бы постепенно меняется, от нейтральной к более напряженной, и создается некое „крещендо“».
Эти интереснейшие сведения не только подтверждают воздействие знаков препинания на интонацию стихотворной речи, но даже выдают непосредственную связь пунктуации с национальным характером поэзии.
Не упразднение пунктуации придает стихам новизну, а, наоборот, внимание к ней, изощренное ею владение. Еще несколько строф из позднего Пастернака:
Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идет.
Или вот это:
О Господи, как совершенны
Дела Твои, — думал больной, —
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
И как не любить пастернаковские восклицания? Например, строфа из стихов о Блоке:
Но он не доделал урока.
Упреки: лентяй, лежебока!
О детство! О школы морока!
О песни пололок и слуг!
А вот строфа Заболоцкого из стихов, написанных поэтом за два года до смерти:
Он-то знает, что поле да лес —
Для меня ежедневная тема,
А весна, сумасбродка небес, —
И подружка моя, и поэма.
Что ж! Неужели отказаться от прелести этих знаков, от их умной поддержки, подсказки? С какой стати? Для чего?
Набоков сравнил родимое пятно на предплечье любимой женщины со знаком препинания, и мне кажется, что тот, кто любит язык, любит фразу, должен чувствовать что-то подобное: знак препинания воспринимать как родимое пятнышко на любимой руке или щеке.
Хочется думать, что знаки препинания — как сама речь — божественного происхождения, они уже были вложены в ту дудочку, что сбросила на землю богиня Афина.
1. Точка — первый пунктуационный знак — возникла уже в рукописных книгах, остальные стали использоваться уже в печати, но неопределенность в их употреблении царила до XV века, когда итальянские типографы братья Мануции, увеличив число знаков препинания, создали для них определенные правила. Эти правила были усвоены европейскими странами, и с тех пор пунктуация не претерпела существенных изменений.
2. Цит. по: Борис Гаспаров. Заметки о Пушкине // НЛО. 2001. № 52.
3. См. мою статью в «Звезде» (2016, № 6).
4. Приношу ей за это глубокую благодарность.