Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2016
ПРЕДНОВОГОДНЕЕ
Зима слоится корочками льда,
И тянется неровными снегами.
Змеиным светом вспыхнула звезда,
И скрылась за кирпичными церквями.
Прожилось как? — совсем не в молоке:
Надули щеки Парки над вязаньем…
Светильник. Стол. По локоть жизнь в стихе —
До петухов с таким иносказаньем.
Случилось что? — какой-то сложный звук?
В тарелке хлеб и красным телом рыба.
Все больше заморочен бредом слух
В тональности Борея, без просыпа
Свистящего заботливо в ушах
Пугающих задворок и проездов…
Другим бы стать в рифмованных словах
Под музыку таинственных оркестров,
Которые приносят волшебство…
Два призрака прилипли к антресоли,
Стоит декабрь в потрепанном пальто,
Луна в суставах ощущает боли,
Которые бы морфием… Зачем
Так мало жить?.. Обещано — ненастье
И Новый год, и старый Вифлеем,
И плюшевое заячье ушастье.
* * *
…Подкармливаю музыку стишками, в мозгах — музей от мамы до любви,
Которая краснела коготками и смешивалась с запахом айвы,
Мешалась с поцелуями до света, и жизнь пила, и пела петухом,
Стихотвореньем офицера Фета нас на заре не мучила… Кругом
Цвели цветы в роскошных опереньях: я вру сейчас, а кто не врал вчера?
Шептала ты о мыслящих растеньях, цвели мозги до самого утра.
…Подкармливаю музыку и снова бросаю взгляд в прошедшие миры:
Я — космонавт постпушкинского слова, я — огонек постблоковской поры.
…Включаю свет… и снова выключаю, и музыка стоит над головой.
К исходу дня, к бутылочному чаю стекает жизнь рифмованной игрой.
Цветет апрель и — вспыхивает к маю: мне с китаянкой было хорошо
Царапать ад, притискиваться к раю, шептать на ухо дьяволу: еще…
…В мозгах — музей вчерашнего… кладовка: фрагменты, сновидения, дары,
Билет в кино, от счастья упаковка и легкий свет, и яркие шары…
ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЕ
В когтях уносят солнце топорки,
Дракон сопливых сумерек клубится,
Везенье тянут в лодки рыбаки
Да чаечка над ними серебрится,
Да видится веселое «давно»,
В котором киноленты парадиза,
То красное, то белое вино…
В туземный бубен Маленького мыса —
Какой-то мальчик? — Ветер мертвых лет? —
Постукивает так, что приведенья
Стекаются на сумеречный свет
Да лепится мотив стихотворенья.
Всплеснет калан задумчивой волной:
Там гребешок, да бокоплав, да ежик
Собою перелистывают дно,
На берегу то — крабики, то — дождик,
Который сам стихотворенье про —
Воздушный шарик девушки, с которой
Мы кутались в чудесное тепло
За кремовой булгаковскою шторой,
Вишневый Марс за шторкою дрожал
И птичьей вишней космос задыхался,
И птичками Господь-провинциал
В деревьях и кустах преображался.
Там что-то было: от видений до —
До лавочки с конфетами и маком,
Там баловство катилось в воровство,
Там лопухи смеялись над оврагом,
Там духи, что счастливое несут,
Стекались к нам из облаков-пеленок…
Там что-то бесконечное, как тут,
Смотрящее созвездьями спросонок.
БАЛКАНСКОЕ
Вдоль набережной призраки и те,
Что быть могли бы призраками места.
Оплот того, кто спасся на кресте, —
За крепостной… Как спелая невеста
Белеет яхта, лодки, катера
И тянет светом мусорных окраин,
Ворота в гавань музыка прожгла,
Свалившись из трактира местным раем.
И не с кем ежевичного вина
Мне накатить до первых аллегорий:
Смотреть Софоклом до хмельного дна?
Быть кораблем локальных акваторий.
Тут афинянин что-то сочинял —
Убойный трагик! Что сказать об этом?
Садовник пел и мирный грек канал
С кифарою таким же потным летом.
Я мастер фраз, в которых жизнь встает,
Но падает, хотя стоять должна бы…
Прибрежный мир захватывает йод,
Как мальчика анапесты и ямбы,
Как музыка, которая — вот-вот —
Могла бы стать воздушными стихами.
Все море, как свинцовый кашалот,
Цветы и мгла, которую руками
Сорвать нельзя, и некому сказать
Спасибо за полночное объятье,
И что-то под словами понимать
В рифмующемся с небом променаде.
Уже случилась эта жизнь во мне,
В которой Серафим и дети смерти —
Перемешались в европейской мгле
И расплатились по библейской смете.
* * *
Светает Адриатика… В дожде
Все Монтенегро, облако по скалам
Ползет невинным зверем. На воде
Кораблики и шарики… Усталым
Глядится мир, как будто выжал ночь,
Отдав все силы женщине, натуре?
Лохмотья туч приляпаны на скотч,
Жизнь вымокла, как ветер после бури.
Я понимаю жизнь среди агав
В которых неразборчивая Будва
В плену моих сомнительных октав
Плывет кефалью в черепашье будто.
И музыка, что длится без тебя,
Не требует нечистых аллегорий.
В миндальный мир смотря-бредя-гребя
(Вдыхая недосказанность предгорий),
Я забываю твой порочный взгляд,
Желающий того, что дню враждебно,
И музыку, которую де Сад
Водил гулять на дьявольское небо.
И вал за валом поднимает грудь
И падает к святилищу «на мысе»,
И, растекаясь, продолжает путь
Скорее в серой, чем в молочной ризе.
Здесь кипарисы в глянцевой тиши,
Всей хвойной сутью понимают судно,
Приписанное к бухте. Ни души,
Верней, душа — задумчивая Будва,
Застывшая в тональности любви
Венецианской сущности. Я слышу
Густую гамбу в массе синевы,
Ловлю бемолей правильную фишку…
Соперничать с растленной гамбой?.. как
Соперничать с губительной волною,
В которой жизнь перетекает в страх,
И сильный мир, порезанный скалою,
То ангелом, то зверем на меня
Глазами Адриатики глядится,
Дырявых туч свисает простыня,
Святой Никола вытянуться тщится
И стать заметней. Лепятся слова —
Все зарастает местными словами…
Светает Адриатика. Лафа
Айвовой ноты веет над домами.
Светает Адриатика. Зачем
Другая жизнь, когда и этой много?
И музыка сейчас с небытием
Перемешалась на пороге Бога,
Чтоб в будущем затеяться опять,
В таком порыве, о котором море
Не устает все глуше повторять
Творцу на ухо, заходясь в повторе.
Но даже там, в грядущем, вряд ли мы
Сумеем вместе обрести Балканы…
Летает йод от лодки до кормы
Кораблика и запахи кафаны
Уже спешат в туристскую попсу…
Молчат стихи, поэты и уроды…
Такую жизнь по буквочке несу,
Как музыкант неписанные ноты.