Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2016
* * *
А стихи, если нечего Богу сказать, —
Не придут, не настигнут в ночи.
Если узел судьбы разрубить-развязать
Можешь сам, то уж лучше молчи!
Если все до конца уже понято здесь
И под спудом усталых обид
Дух, ответа взыскующий, выдохся весь,
Если там, изболев, не болит,
Если, как уж не знаю, ты счастье нашел
Или вместо него на покой
С обессилевшей жизнью своею ушел,
Если больше любви никакой,
Никакой… но спокойствие и благодать —
Предзакатного неба цвета,
Если легче отдать, не стремиться, не ждать,
Значит — дальше уже немота.
В МУЗЕЕ II
Жизнь за собою лишь дверь притворила,
Тонкую — меж бытием и не-сущим.
Знаешь, искусство — такие перила,
Чтобы заглядывать к вечно живущим.
Просто Красавица перст уколола,
Спит и, нетленная, спать еще будет.
Слышишь: дыханье как арфа Эола.
Кто поцелует ее и разбудит?
Верь же: нам всем уготована встреча
Здесь, в этом зале — не там, за Порогом.
Впрочем, быть может, искусство — предтеча
Тайной беседы с улыбчивым Богом.
Как я люблю их, объятых резьбою
Рам, драгоценные, чистые краски,
Что перешептываются с тобою
Запросто, не опасаясь огласки!
* * *
Мы не увидели Пальмиру
И не увидим никогда.
Опять безумие по миру
Идет, сметая города.
Вот так: объяла души скука,
В ленивой праздности умы —
С Иерихона и Урука
До надвигающейся Тьмы.
А всё затем, что бестревожен
Стал быт пасущихся племен,
Что в массе человек подложен
И, значит, будет упразднен.
Жизнь, а не прошлого осколки,
Ту, что лишь притворила дверь,
В Пальмире стерли эти волки,
И мы не встретимся теперь.
* * *
Мы только тени, не останется
Следа от этих стен и кровли,
Травою буйной все затянется.
Твой разум к этому готов ли?
Как не соскальзывать в соседнее
Мгновенье, сбрасывая путы,
В сон возвратиться, где намедни я
Жил бытием одной минуты?
Минуты той, что не кончается,
Не двигаясь, не замирая,
С грядущим прошлое встречается,
А ты себе стоишь у края.
Кто знает — здесь ли настоящее,
Иль там — за пеленой ночною,
О чем-то смутно говорящее,
И что там делают со мною?
* * *
Музыку Баха любил, говорят,
Сильно его пронимала.
Из мелкоты в первый выбился ряд
И заработал немало.
Странно, писанье стихов помогло
С орденской лентой и чином.
Волхов блестит, как живое стекло,
Бродят стада по лощинам.
Вот — идиллический жизни конец,
Пусть не Сабины, — но Званка.
Слава-то — как за щекой леденец,
Если б не юность-беглянка,
Если б не память Плениры драгой,
Если б еще были дети,
Если б времен беспощадной рекой
Все не смывалось на свете!
В «слоге забавном», не зная границ,
Пел ты, ревнуя о многом.
Что ж, все еще величаешь фелиц,
Тайно беседуешь с Богом?
* * *
Вдруг твои мысли — как в паутине,
Тяжеловесных ворочанье слов…
Если б умела душа, как Гудини,
Освобождаться из тяжких оков!
Что же наш дух костенеет, как тело,
Прежним восторгом уже не горит?
Помнишь: ах, как твое сердце хотело
Лондон увидеть, Афины, Мадрид!
Ты их увидел: художества чуда,
Сонмища архитектурных затей,
Гульбища разноплеменного люда,
Переплетенья шоссейных путей, —
Ты их увидел, и что же? Какого
Ждал постиженья, прорыва, любви?
О, я боюсь, что душа не готова
К универсальному «просто живи».
Видно, нам, занятым поиском смысла,
В юности всюду мерещится след,
Ну а потом словно что-то зависло,
Что-то забылось за давностью лет.
Так устает постоянно гребущий
И отдается теченью реки.
Жизнь — непонятна, чем дальше, тем пуще,
Смертные воды ее глубоки.
* * *
Эти звуки мира иного,
Когда делаешь МРТ…
Я боюсь, там не будет слова,
Капучино или мате,
Там не будет… Почем я знаю?
Но я знаю, что знать нельзя,
Потому и запоминаю,
Как, сквозь кроны дерев сквозя,
Льется свет, как цветут гвоздики,
Как стрекозы блестят слюдой,
Как закаты бывают дики,
Сизо-алой грозя бедой,
И волос твоих запах свежий,
И улыбку всегда чуть-чуть
Беззащитную. — Где же, где же
Прошепчу тебе «Снова будь!»?
А машина бубнит и воет,
Что внутри меня, ей видней.
Разве этот язык усвоит
Бедный разум в краю теней?
* * *
Жизнь так и не начнется, не мечтай,
А то, что есть, невидимо за край
Привычки ускользая, растворится
В невнятных ожиданьях: contra, pro…
Зашел с мороза в душное метро —
В тумане линзы, и поплыли лица.
Надежда, говорят, — наш худший враг.
Ленясь, боясь, надеется дурак,
Что что-то сдвинется в ржавеющей громаде
На части распадающихся дел.
Ты это знал? Ты этого хотел?
Ты этого сюда явился ради?
Мне холодно… Я думал: год иль два;
Я думал: смысл проступит сквозь слова;
Я думал: станет легче — нет — прочнее,
Налаженнее как бы скудный быт.
Но отлагательства свои все длит и длит
Жизнь, и никак мне не поладить с нею.
* * *
Одуряющий запах сирени…
Это дача и детство. — Постой!
Все в песке золотистом колени,
Морем пахнущий воздух густой,
Огнецветная рябь на заливе,
Крики чаек, плавсредств хоровод,
И в разметанной солнечной гриве
Над бескрайней водой небосвод;
Вечерами улягутся звуки —
Только ноющий писк комарья,
Карты взявшие бабушки руки,
И слежу за пасьянсами я;
Или тянется мерное чтенье,
Дни почти бесконечно длинны,
Из крыжовника варят варенье,
Жадно слушают вести с Луны.
Вот и всё… Ну еще бадминтона
Перестрелка, малина, грибы…
У раскрывшейся розы бутона
Аромат сладковатый судьбы.