Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2016
Победившая революция лавочников с первых дней своего торжества подступила к культуре со своим главным орудием, точнее, оружием — безменом. Она принялась оценивать статуи пудами, а журналы тиражами. К чему им знать, что «Весы» — это еще и ведущий орган русского символизма, в котором печатались Брюсов, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Бальмонт, Розанов, Волошин, Мережковский, Сологуб, Блок, Гиппиус, Кузмин, Гумилев, Балтрушайтис, что без этого журнала невозможно представить культуру Серебряного века, что объем написанного об этом журнале давно превосходит его собственный объем, — они бы первым долгом спросили: а каков его тираж? Окупается ли он? Отвечаю: все годы блистательной жизни журнала он боролся за двухтысячный тираж, но так до этой планки и не возвысился; зато поддерживал его купеческий сын Сергей Александрович Поляков, понимавший, что пуды и аршины в литературе неуместны.
Однако сегодня я бы измерял значение толстого журнала не именами литературных звезд, которым всюду рады, а именами молодых писателей, которых журналу удается вывести на небосклон. Ибо толстый литературный журнал сегодня едва ли не единственное место, где молодого автора не спросят: «А что мы будем с тебя иметь?», но поинтересуются лишь: «Что ты можешь нам открыть?»
Журнал «Нева» отводит молодым писателям целых два номера в год и даже учредил для них особую премию «В надежде славы и добра». А к своему шестидесятилетию издал сборник «Молодая „Нева“» (СПб., 2015; составитель и автор вступительной статьи Ольга Малышкина). И решительно каждая вещь из этого сборника позволяет нам заглянуть в такие уголки мироздания, куда другим способом нам было бы ни за что не попасть. Наши молодые авторы где только не побывали.
Александр Кукушкин окончил Московскую духовную семинарию, Михаил Гуров — Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, но интереснейший роман «Alma Matrix, или Служение игумена Траяна» они написали о Московской духовной академии, что при Троице-Сергиевой лавре. Читается роман не только с увлечением, но и с облегчением, ибо несколько напористых православных активистов ухитрились создать пугающее впечатление, что наши священники только и жаждут умертвить побольше плоти. Однако семинаристы из «Alma Matrix» все как один обаятельнейшие ребята, умные, образованные, вполне способные и поозорничать, и подраться, и приударить за девушками, и пошутить на грани того, что фанатик непременно почел бы за богохульство, — чего стоит одна только игра в изобретение новых ересей! А уж проректор по воспитательной работе игумен Траян прямо-таки шедеврален по уму, цинизму и — да, преданности какому-то нетривиальному идеалу. «Траян никогда не отчислял просто так, он делал это с удивительным изяществом и лоском». «Впрочем, — признавал он сам, — есть и отличия между шахматами и семинарией. Главное заключается в том, что в шахматах все заканчивается матом, а в семинарии мат запрещен». Пользуясь своим обаянием, Траян вербует осведомителей, но на последнем курсе непременно их отчисляет, поскольку доносчик не имеет права становиться священником. Траян недоволен владыкой, полагающим, что установление видеокамер на территории академии «изуродует психику будущего пастыря, что пастырь должен быть свободен в своих поступках и решениях»: «Странная логика, будто христианин не должен вести себя так, словно он всегда на виду у Бога. А если Бог видит тебя всегда, что дурного в том, чтобы позволить инспекции видеть тебя хотя бы иногда?»
Это уподобление инспекции самому Всевышнему тоже отдает кощунством, однако Траян предельно далек от Великого инквизитора, стремившегося избавить смертных от невыносимого бремени свободы, — Траян более всего любит и ценит именно тех, кто готов ради свободы, которой сам же Траян пытается их лишить, претерпеть не только дисциплинарные взыскания (без унижений, об этом Траян, карая направо и налево, печется более всего!), но даже рискнуть будущим пастырским служением. Я вас гну, а вы не гнитесь, словно бы говорит отец Траян своими виртуозными преследованиями свободомыслящих и свободнодействующих.
«Отец Траян с пессимизмом смотрел в будущее. Совсем скоро в семинарию начнут поступать молодые люди, рожденные и воспитанные в православных семьях». Так это же и хорошо? Для отца Траяна — нет: «Эти бесхребетные мальчики с рыбьими глазами и девичьими физиономиями, без эмоций, без страстей, да разве они смогут когда-нибудь нарушить хотя бы одно правило семинарской жизни? Да разве они смогут быть достойными служителями Христа, который однажды разворошил иудейский Храм с плетью в руках. Хорошие священники получаются только из живых парней или даже из хулиганов».
Непривычно? Именно поэтому очень советую прочесть.
Повесть Александра Тюжина «Путин — Путин» с первых же строк являет себя «карнавальной» (О. Малышкина).
«Справа — гремело: „Путин!“
Слева — ворчало: „Путин, Путин…“
Справа — Путин возносился.
Слева — Путин песочился по самые помидоры.
Справа — стоял телевизор.
Слева — сидела мазэр».
Те, кого раздражает возвеличивание нынешнего президента, прочтут повесть с особым наслаждением, ибо пафосные обличения лишь возвышают их мишень, демонстрируя ее огромную роль в этом мире. В мире же насмешливого и наблюдательного юнца визит президента в его захолустье не более чем «прикольное» обстоятельство. А для его приятеля, с которым они вместе пытаются торговать в разнос пылесосами, и вовсе — «Чё прикольного?». Похоже, визит высокого гостя всерьез волнует только местных чиновников.
«А самое смешное, что тут же на все находятся деньги. Будто из воздуха возникают. Будто у нас в мэрии одни фокусники сидят. Хотя, возможно, так и есть — половина фокусники, половина клоуны. Но это мазэр так говорит. Мне вообще по барабану вся эта политика. Единая Россия, не единая, медведи или еноты — меня не колышет, мне лишь бы бабло зарабатывать, и побольше. А тут оказалось, что бачинские в бюджете есть, и не хило».
У самого же героя с бачинскими хилее некуда: «Я бы с удовольствием пошел работать, но меня везде безжалостно брили. То лет мало, то опыта нет, то образования, то нужных знакомств, где-то просили дать на лапу. В общем, беда». «Легко сказать: иди учись. Чтобы поступить в универ, надо на лапу дать и в несколько раз больше чем тем, кто на работу устроит. Вариант пройти конкурс самому вообще не рассматривается, тем более с моими оценками и способностями».
Герой вместе с дружком пытается изгнать дьявола из сумасшедшей бабки по прозвищу Старуха Изергиль, надеясь, что она в просветлении отпишет им квартиру, затем без повестки является в военкомат, откуда его немедленно отправляют к психиатру, — все фигуры обрисованы сжато, метко и забавно. Приключения с пылесосами тоже читаются с наслаждением, однако вся эта очаровательная белиберда заканчивается фантасмагорическим взрывом: в одной квартире коробейники натыкаются на Николая Андреевича Путина, который много лет трудился, чтобы прославить свою фамилию, и вдруг обнаружилось, что она уже прогремела совершенно неодолимым образом…
Финал пересказывать не буду, чтобы не портить удовольствие.
Герой повести «Репортериум» Антона Ратникова тоже вроде бы простодушный, но остроумный и обаятельный недотепа. Я бы сравнил его с героем Довлатова, но если довлатовский герой (чем он и прельстителен), словно сказочный Иванушка-дурачок, и в огне не горит и в воде не тонет, то герой Ратникова только и делает, что пускает пузыри; если герой Довлатова острит осознано и победительно, то у героя Ратникова юмор рождается как бы через силу.
«Однажды я заблудился в квартире товарища. Квартира, конечно, большая, коммунальная, но меня это не извиняет…»
«Девушки считали меня безынициативным. Должен признать, так оно и есть. За пять лет у меня были дважды романтические отношения, и оба раза я не сделал ничего, чтобы их начать, и ничего, чтобы их закончить. Все происходило как-то… Само собой».
Так герой и плывет по течению житья-бытья репортера районной газетенки из тех, что «вечно валяются в почтовом ящике», но бесконечная будничная дребедень, пропитанная копеечным конформизмом, с первых же строк вместо патетической скорби «Как грустна наша Россия!» рождает улыбку: в каком же все-таки забавном мире мы живем! Однако заканчивается повесть совсем не по-довлатовски. Герой с раздолбанным диктофоном, на который еще Ленина записывали, присутствует на митинге блокадников, тоже нелепом и пропитанном казенной фальшью, и вдруг понимает, что эти люди и впрямь сделали что-то героическое, чем могут гордиться следующие поколения, — и возлагает к подножию монумента свой диктофон, записавший километры глупости и лжи.
Зато Всеволод Непогодин в романе «Девять дней в мае» предельно точен. Это, в сущности, репортаж, в центре которого всем известная массовая гибель людей в одесском Доме профсоюзов.
Все как всегда, очень буднично — одни делают один шаг, другие другой, и каждый уверен, что только защищается. Но кто же на самом деле «первый начал»? Первый начал Каин, но и он до конца дней пребывал в уверенности, что Авель его спровоцировал.
«Обыкновенный фашизм», — подводит итог герой-рассказчик изображенным сухо и точно неправдоподобным ужасам, но едва ли понимает, как и автор одноименного фильма, что это вовсе не оксюморон: фашизм и есть наиболее естественный способ мышления и действования простого человека, для которого мир четко делится на хороших и плохих, на наших и не наших, и наши всегда безупречны, а противники просто-таки не заслуживают права называться людьми. Поэтому единственной профилактикой фашизма могла бы сделаться прививка трагического мышления, для которого в мире нет высшей правды, а есть только вечная борьба частных правд, — могла бы, если бы трагическое мышление не было столь тягостным, а фашистское — столь легким и приятным.
Финал повести тоже не слишком сложен: «Надо родить новых русских патриотов, готовых сражаться за отчизну!» И вечный бой…
Неужели ничего, кроме?
В повести «Последнее утро» Александра Винничука с точностью сильного физиологического очерка действительно изображено последнее утро затравленного полковника Гуадама Седрисиласси, в котором легко угадывается Муаммар Каддафи. Даже удивительно, что так весомо, грубо, зримо можно изобразить то, чего не видел собственными глазами. Но автор далеко не простой очеркист: «А может, смерть — всего лишь зимняя сказка, которую кто-то рассказывает, чтобы самого себя напугать, потому что так под одеялом станет еще уютней? Иначе никакого разума не хватит понять, ради чего умерло столько людей и кому это может быть выгодно. На свете просто нет настолько злого человека!»
В нынешнем «открытом обществе» даже странник-одиночка, искатель приключений или лучшей доли волей-неволей становится участником каких-то глобальных исторических процессов. В молодости я и сам любил помотаться по свету на попутных машинах и поездах, но мои возможности не простирались дальше того, чтобы махнуть из Ленинграда в Одессу или Петрозаводск, а вот альтер эго Виктора Акулова после года жизни в «Амстере» забирается в поезд Брюссель—Лондон, приобретя поддельный документ на парижском вокзале Lyon. Вся технология выживания в свободном мире описана до мельчайших подробностей, начиная с безбилетного проезда в парижском метро и заканчивая скучноватыми, но отнюдь не каторжными буднями в британской тюрьме Колнбрук. Герой к тому же болен СПИДом и должен каждый вечер принимать весьма дорогостоящие таблетки «Atripla». И надо признать, что «Осколки европейской мечты» (так называется его повесть) не лишены гуманизма: таблетками его, нелегального иммигранта, все-таки обеспечивают и в тюрьме. В спокойном состоянии он даже не всегда сердится на европейцев: «Примем во внимание, что это, если серьезно, их земля. Есть, стало быть, обоснованное право подвергать аресту иностранцев». Но когда его готовят к реальной депортации, в нем пробуждаются очень человеческие, слишком человеческие чувства: «Так вот: ни англичане, ни другие не сотворили эту планету, чтобы указывать, где можно ходить, а где нельзя!»
Думаю, именно эти чувства рано или поздно и овладеют новыми бездомными.
Герой повести Дмитрия Колесниченко «Заканчивался февраль», мелкий киевский предприниматель, поглощен собственными делами и делишками, но и его тянет на Майдан, где творится История: «Алексею захотелось быть там — под пулями, под залпами, среди дыма и огня. Зачем? Он не знал. Просто хотелось. Думая об этом, он испытывал трепет и гордость. Хотя и не мог до конца понять, чем конкретно он гордится. Скорее всего, грандиозностью момента».
Грандиозность с ее огнем и трепетом всегда у нас под ногами. Планета наша — это главным образом магма, а трава и асфальт, океаны и джунгли — лишь тончайшая пленка. Но простому человеку не по уму в это поверить, он всегда готов продырявить спасительную пленку, чтобы насолить соседу.