№ 1170. 1941—1945. Публикация и вступительная заметка Владимира Саблина
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2015
Ирина Владимировна Морозова родилась в разгар Гражданской войны, в 1919 году. Ходила в обычную ленинградскую школу. Следуя примеру отца, поступила в Политехнический институт. Семейное окружение — отец-гидротехник, вечно занятый работой, мать-домохозяйка — не предполагало решительного вовлечения девочки в активную общественную жизнь страны. Но энтузиазм первых строек, освоение севера, первые перелеты… Ирина выросла устремленным в будущее коммунистом-романтиком (вступила в ВКП(б) в 1944-м).
Линия жизни Ирины Морозовой и проста и напряженна, плотно насыщена событиями. Действием. Уже на первом курсе — член бюро ВЛКСМ факультета. Политрук школы медсестер, которую она и организовала, когда в воздухе запахло войной. В финскую войну работала в госпиталях, организовала дежурство общественниц-студенток. Инструктор ПВХО, преподаватель на курсах ГСО.
Во время войны, имея привычку вести ежедневный дневник, она, несмотря на запреты военного времени, каждодневно делала записи. В маленьких записных книжках, пользуясь пером и чернильницей-непроливайкой, которую подчас необходимо было отогревать под одеждой, Ирина терпеливо фиксировала и события медучреждения,
и свои мысли, чувства, переживания. Ее мир заполняли и отношения между людьми. Не могла не откликнуться она и на успехи на фронте, и даже на события в Европе. Глубина личности, культурный багаж автора делают этот документ значимым для многих.
После войны Ирина Морозова — ведущий инженер-конструктор ЦПКБ химической промышленности. Вырастила трех дочерей.
Но лейтмотивом всей ее жизни стала память о блокаде, об эвакогоспитале № 1170, где она прослужила четыре года. Став председателем совета ветеранов госпиталя, она с головой ринулась в работу. Проводила вечера встреч, выступления перед молодежью, поддерживала как могла каждого сослуживца по госпиталю. Ценила блокадное братство, была заводилой встреч.
Она прожила 63 года. Блокада, болезни давали о себе знать, но свет тех военных дней освещал ее жизнь.
Правда ее блокадного дневника поможет многим потомкам сохранить память о подвиге Ленинграда, даст силы жить.
Дневник публикуется по сделанной после войны авторской машинописной копии.
1941
22 июня 1941 г. <…> Москва, практика на з-де САМ, театры, поездки загород. Галина семья и пр. и пр. Последняя поездка на экскурсию в комбинат им. Молотова под рук. Вл. Тих. Бушунова, неудавшаяся из-за порядков, которые вдруг, с оглашением войны, изменились, а новые формы так быстро еще не успели возникнуть. <…> Поездка в последний раз на выставку ВСХВ, вызванная отчасти неудавшейся экскурсией на завод. Просторные площади, озеро, зелень, павильоны, ресторан — и везде удивительно немного народу. Люди чем-то встревожены, но ясно никто не отдает себе отчета: насколько же важно то, что происходит?
Мы отдыхали после сытного обеда в ресторане — около одного из восточных павильонов. Подошла дама с провизионной сумкой, она угадала в нас ленинградцев и начала делиться своим волнением: как ей выехать из Москвы? Подробно рассказала, что она ехала в Крым отдыхать. И вот, доехав до Москвы, она ошеломлена потрясающей новостью! А теперь лишь одно желание — обратно в Ленинград! Любым способом, не теряя ни минуты!
Вечером очередь к коменданту на вокзале. Встреча с преподавателями нашей военной кафедры (Большаковым, Данилевским и Вл. И. Парфеновым) — они мне покупают билет. Я опаздываю на поезд. Они уехали, передав жене одного приятеля Вл.Т.Бушунова мой билет, она за несколько минут до отхода поезда его продала. Я опоздала на 10 минут, так и не успев получить из починки туфли-лодочки. На «Стреле» уехали В. Т. Бушунов и жена его приятеля. Я купила билет на поезд, отходящий в час ночи. Встретила Ирину Вержбинскую, Тоню, Аню. Ночью скорым поездом я мчалась в Ленинград…
23 июня 1941 года. Прямо с поезда пришла пешком домой, на Чехова д. 16 кв. 2, так казалось быстрее. Мама охала: «Что-то будет?», отец уверенно говорил, что «немцам этот номер не пройдет» и что война закончится в самое ближайшее время. А разговоры об эвакуации вообще излишни. Из города убегут только трусы.
Я сразу, чуть перекусив и наотрез отказавшись возиться с растапливанием ванны, чтобы помыться с дороги, помчалась в Военкомат. Почему-то сначала я была на Желябова ул., затем меня направили на Маяковскую. Народу везде — толпа, общее впечатление беспорядка, хотя, присмотревшись, и усматривается система, последовательность, очередность в работе. К вечеру нам, сидевшим в ожидании очереди, строго, по-военному приказали разойтись, явиться назавтра к 9 час. утра с рюкзаками и минимальным количеством необходимых вещей, перечень которых висел на стене.
Домой вернулась в приподнятом настроении: завтра пошлют на фронт! Домашние были встревожены, хотя и делали вид, что все идет нормально, только мама срывалась иногда, начинала ворчать, как бы сама себе, что незачем торопиться, что во всем надо сначала подумать, и торопила меня вымыться в уже стопленной ванне.
Ночью меня одолевали сумбурные сны, где повторялась вчерашняя, первая в моей жизни настоящая воздушная тревога, рисовалась необычайная, почти священная война.
26 июня. Три дня прихожу на сборный пункт в полной готовности, с рюкзаком за плечами на Кирочную ул. вблизи Суворовского, в здание школы, где командиры разных частей набирают себе «штаты».
Лишь сегодня назначенный нач. госпиталя Шварц З. С. отбирал в госпиталь № 1170 медперсонал из двух плотных шеренг желающих работать на фронте. Я наконец отобрана в военный госпиталь № 1170, завтра ехать на фронт!!
Здесь, в пыли, духоте, жарище — даже неудобно терять драгоценное время: идет война, дорог каждый час времени и каждая пара рук человеческих!
Явку назначили нам завтра в 8 час. в Александро-Невской лавре. Домой сегодня я попала рано. Звонила по телефону мне Валя П., я обещала к ней заехать в общежитие студгородка, в Лесной, Флюгов пер. Проговорила с ней около часа. Мы с ней хорошо поговорили, она рассказала все, что сейчас делается в институте. Мы с ней решили, что есть прямой смысл пойти работать в госпиталь медсестрой, что она и обещала сделать завтра же.
29 июня. Я — военнослужащая, медсестра операционно-перевязочного блока, как здесь говорят (не то в шутку, не то всерьез). Ни на какой фронт нас не отправляют, говорят, по железнодорожным путям будут прямо на территорию госпиталя привозить раненых из медсанбатов и др. медподразделений на пути от передовых позиций наших войск.
Работы настоящей нет. Готовят всё: помещение и перевязочные материалы, и шили сегодня матрацы для раненых.
С первым из врачей я познакомилась с д-ром Эйдлиным. Это высокого роста врач с постоянно смеющимися глазами. Он буквально смеялся, когда спрашивал: «Сестра Морозова, почему вы так осложняете себе работу? Ведь легче шить матрац, если поднять его с пола, хотя бы на стол». Да, он, безусловно, прав. Но каким-то особенным, неприкасаемым казался этот первый в жизни матрац, заготавливаемый для раненых, советских воинов, проливающих кровь за нашу землю, за нас. Основной персонал госпиталя — медсестры. В значительной части — старые кадры, работавшие вместе и в финскую войну 1939—40 годов. Есть и студентки. Но из нашего института — ни одной. А ведь выпустила наша школа медсестер военного времени под шефством самого Гиоголава — 117 человек!
Некоторые медсестры носят на гимнастерках военные знаки отличия — ромбики. Понравилась мне перевязочная сестра Сима Смирнова, она очень приветливая, вежливая, часто улыбается. Она опытная сестра, много знающая. Я, правда, считаю, что мне и моим сверстницам по институту очень много дала в части практических навыков работа в Гл. Красноармейском госпитале в финскую войну. Мы там систематически дежурили как добровольцы, выполняли назначения и медпроцедуры. По окончании войны получили на имя института благодарность. Специфичными для той войны были обморожения.
Июль. Работаем по расписанию: сутки, ночь, ночь, сутки. Домой забегаю по возможности. В институте студенты, как и горожане, выезжают рыть окопы — в Карелию и в направлении Гатчины. В воздухе звучат тревоги. На Красной площади (когда была еще в Москве. — В. С.) в шагающей колонне увидела Колю Лер — брата моей школьной соученицы, он меня окликнул, помахал рукой, крикнул: «Передай маме…» Конечно, дома обсуждали, как это здорово, что я встретила Колю <…> в солдатской форме, с винтовкой на руке, бодро вышагивающего по мостовой. Сразу передали его маме Ксении Петровне.
Дома заняты необычным делом: наклеивают на стекла окон полосы бумаги так, чтобы они перекрещивались. Говорят, с большой неуверенностью в голосе, что это вроде бы должно помочь сохранить стекло в рамах. Дома все твердо надеются, что война должна быть короткой, хотя сводки Совинформбюро продолжают сообщать об оставленных нашими войсками Бресте, Белостоке, Вильнюсе, Каунасе. Газетные передовицы требуют: «На кровь ответим кровью, на разрушения — разрушениями. Пощады врагам не будет!» Как страшно, такая неожиданная, как вихрь перемена в привычной мирной жизни, полной самых грандиозных, емких, мирных забот. Кино и театры работают, на экранах «Если завтра война», «Истребители», «Семья Оппенгейм», «Профессор Мамлок».
Я быстро пробегаю по Староневскому, Восстания, Жуковской — на Чехову. Иногда — по пр. 25 Октября, пр. Володарского. Обратно тем же путем.
3 июля выступил по радио Сталин И. В., позже его выступление повторялось многократно. Мне удалось слушать повторение: работа, нельзя отойти.
Как звучат его слова, негромкий, но доходящий до самого сердца голос: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей Армии и Флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..» Дыхание останавливалось, паузы казались невыносимыми. «Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов?» Нам становилось ясно, что ни о каких двухнедельных и двухмесячных сроках окончания войны нет смысла и думать. «Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной, — говорил Сталин И. В. — Целью этой всенародной Отечественной войны является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы… В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами». Снова теплеет надежда: значит союзники выступят с нами, как угадать сроки? Должна скоро кончиться война! Она безрассудна!
Работаю плотно. Мне нравится наша врач Лидия Павловна Окчарук — она тоненькая, худенькая, всегда сосредоточенная и очень грустная. В городе, говорят, у нее живет мама. А врач Бухарцева Мария Васильевна — прямая ей противоположность! Она очень беспокойная, подвижная, суматошная. Много внимания уделяет медперсоналу и организации труда. Начальник наш — доктор Семихин Аркадий Яковлевич — очень собранный, деловой, высокоопытный, смелый хирург. И он сам это очень хорошо понимает, характер у него бывает очень трудным. Даже удивительно, как это находит к нему подход наша медсестра Михайлова Мария Игнатьевна, разговаривает она немного нараспев, как поет, улыбается. А у него чаще лицо суровое, сердитое, зато как улыбнется, после операции, даже светлее становится. Меня выбрали комсоргом госпиталя. И еще я ответственная за выпуск «Боевого листка» на нашем 2‑м хир<ур-гическо->-сортировочном отделении. Очень славные девушки наши медсестры — Валя Ляпер, Сима Смирнова, Дуся Курицина, Муся Крышкина, Тося Князева и другие. Работы много, и не только медицинской.
Получила первую военную зарплату. По дороге домой прошла по пр. 25 Октября, зашла в кондитерский магазин. Народу много, особенно рьяно покупают плитки шоколада, хоть они и недешевые. Я тоже купила четыре плитки, дома разложила их в рюкзаки, которые мама заготовила на каждого «на особый случай».
Работаем много. Какое-то совсем необычное отношение у меня к каждому раненому, хочется как-то особенно бережно ему помочь. Лежат раненые даже в коридорах на носилках, в палатах гораздо удобнее; носилки приподняты на козлы. Мы, сестры операционно-перевязочные, бегаем между козлами и носилками со шприцами, делаем уколы, инъекции, назначенные врачом; с бинтами, ватой, повязками ванолом, мазью Вишневского, даже с лангетками (более емкий гипс накладываем в перевязочной «по всем правилам науки»). В перерывах между выполнением назначения врача мы, как и дежурные палатные сестры, принимаем раненых (называем их по мирной привычке «больными»), заполняем на них первый, заглавный листок истории болезни, где записываются основные данные, включая и биографические. Если поступивший больной в тяжелом состоянии, то краткие данные о нем мы списываем с бумажки, заложенной в спецгильзе и находящейся в маленьком заднем карманчике брюк. Только после нашей регистрации, а иногда и параллельно, больного осматривает врач!
Один инцидент произошел со мной из-за буквально переходящих в гиперболизм чуткости и внимания к раненым. Основной коридор санитары заполняют все новыми и новыми ранеными на носилках, которые ставят прямо на пол. Наша задача — как можно быстрее зарегистрировать раненых, оказать им необходимую медпомощь, чтобы отправить дальше, в стационарные госпитали, где они будут получать систематическое лечение; особо тяжелых лечить будем у нас.
Присаживаюсь на корточки у носилок, стоящих на полу, буквально на колене пишу данные, которые иногда с превеликим трудом удается вытянуть из больного. Следом, значительно отставая, по той же трассе, в таких же условиях движется дежурный врач (а в часы поступлений раненых на работу выходят все — и те, кто по расписанию отдыхает!). Вот я около носилок, на которых лежит раненый с покрасневшим лицом, очень неясно бормочущий что-то в ответ на мои вопросы. Я очень стараюсь вытянуть из него хоть что-то мало-мальски понятное и повторяю его бормотание, переспрашивая: так как же ваша фамилия? В ответ опять непонятное бормотание, но… не похожее на предыдущее. Я опять повторяю за ним совершенно незнакомые мне созвучия и спрашиваю: так как же ваша фамилия, наконец? Мимо проходит очень быстрым, энергичным шагом нач. нашего 2-го сортировочного отделения хирург д-р Семихин. Очевидно, до его слуха донеслись какие-то слова из моей трудной беседы с раненым, он круто повернулся, вернулся назад, отстранил меня жестом от носилок этого раненого, присел на корточки, пошевелил раненого энергично за плечо и… обратился к нему с ругательными словами, смысл которых сводился примерно к следующему: да как ты смеешь матерщинно ругаться? Да знаешь ли ты, что находишься в госпитале, здесь тебе помощь оказывают, лечат тебя, а ты… Отвечай точно, что тебя спрашивают. Сестра Морозова, пишите: фамилия… Дальше уже данные заполняла как обычно!
17 июля 1941 г. В газете «Смена» напечатано извещение Исполкома Ленгорсовета депутатов трудящихся:
В целях установления твердого порядка и организации бесперебойного снабжения населения городов Ленинграда, Кронштадта, Колпино, Пушкина и Петергофа основными продовольственными и промышленными товарами в условиях военного времени и в целях недопущения очередей Приказом Наркомторга Союза ССР с 18 июля 1941 года по продовольственным карточкам:
Рабочим и ИТР — хлеб 800 г, крупа 2000 г, сахар 1500 г, мясо 2200 г, рыба 1000 г, жира 800 г.
Служащим — хлеб 600 г, крупа 1500 г, сахар 1200 г, мясо 1200 г, рыба 800 г, жиры 400 г.
Иждивенцам — хлеб 400 г, крупа 1000 г, сахар 1000 г, мясо 600 г, рыба 500 г, жиры 200 г.
Детям до 12 лет — хлеб 400 г, крупа 1200 г, сахар 1200 г, мясо 600 г, рыба 500 г, жиры 400 г.
19 августа. Дежурила сутки. Вчера была дома. Звонили из института о начале занятий в вечерние часы.
Лёва Сурин прислал в институт письмо: ранен, лежит в ленинградском госпитале. Надо будет навестить.
Медсестра Н. сегодня днем со мной не дежурит, чем я не огорчена.
Д-р Э. очень требователен к материалу и инструментарию при перевязках. Вымыв руки в течение 2—3 минут, он танцующей походкой, согнув руки в локтях и брезгливо свесив их с растопыренными пальцами, подходит к хирургической сестре у стерильного стола с инструментами. Получив пинцет с шариком спирта или перекиси водорода, он тщательно ощупывает его своими пальцами, и лишь после этой процедуры шарик попадает по назначению — в рану больного.
Среди раненых, лежащих плотными рядами на полу коридора, еще не обработанных, часто в шинелях, при регистрации я натолкнулась на соученика по школе (он был классом младше) Маркова Моню. Коротко поговорили. Просил позвонить Ж-2-80-43 и его невесте Фалк Риве (тоже из нашей школы) А-4-53-31. <…>
20 августа. Дежурят сестры: Михайлова, Морозова, Шарова. Санитарки: Хилькевич, Воронова, Гайдовчикова. Собрание. Работа с ранеными.
Более поздняя вставка: 30 августа перерезана последняя железная дорога, связывавшая Ленинград со страной. Последнюю стали с этого времени называть Большой землей. Гор<одской> комитет обороны в этот же день принял решение об организации перевозок через Ладожское озеро (из газет).
Нормы продажи хлеба населению на сентябрь 1941 г: рабочим 600 г, служащим 400 г, иждивенцам и детям 300 г. С 6 сентября 1941 года при выпечке хлеба добавлялись следующие примеси. К пшеничной муке 2 сорта — 15 % ячменной муки, к пшеничной муке 1 сорта — 20 % ячменной муки, к ржаной обойной и обдирной муке — 30 % овсяной муки и 3 % солода.
11 сентября 1941 года нормы продажи хлеба населению: рабочим — 500 г, служащим и детям — 300 г, иждивенцам — 250 г в сутки.
С 8 октября 1941 года при выпечке хлеба добавлялись след<ующие> примеси: солодовая мука — 14 %, соевая мука — 4 %, овсяная мука — 9 %, ячменная мука — 4 %, жмыхи — 4 %, отруби пшеничные или ржаные — 4 %.
Ночь с 19 на 20 сентября. Душно и адски трещит голова. В операционной полумрак. Санитарка Клава и дружинница моют пол. Две женщины-врачи, практикантки, сидя за столом, спят, опустив головы на стол, а одна из них — на журнал регистрации раненых. Сима ушла спать в комнату ст. сестры, а мне здесь сидеть до 3‑х. Сегодня удивительный день: начальник решил сделать перерыв, да не простой, а на всю ночь. Мы с Симой должны были сегодня сутки отдыхать, а вместо этого — вот. Да и днем-то, главное, поспать удалось совсем-совсем мало. Нас разбудила посланная начальником санитарка, передавшая о необходимости собирать вещи. Потом эти бесконечные сборы. Потом тревога, стекла, вылетевшие из окон нашей комнаты. Потом длинно-напряженные часы ожидания чего-то, когда все в дорожных одеждах сидели на своих постелях (от последних остался лишь железный остов) у связанных узлов и чемоданов и… ждали. Вот они все уехали на новое место. Идя с ужина, я помогла врачу-старушке дотащить ее тяжелые узлы до машины и видела, какой торжествующе-довольный сидел д-р Э. в машине, ликуя, что он убегает от опасности. И чудак же этот доктор (вся его длинная фигура, походка, манера нести перед собой кисти рук, манера говорить — все это создает какое-то необычное впечатление).
Увы, так поразивший своей величиной перерыв был неожиданно прерван в самом начале: д-р Сомихин вышел и сообщил, что прибыло 10—15 раненых на срочные перевязки. Я пошла мыться. Это кошмарная процедура: 10—15 минут тереть жесткими, колючими щетками собственные руки (мне порой становится жаль собственной кожи). Сима счастливая — спит себе. Скоро и я последую ее примеру. За окном слышно гудение моторов. Это самолеты. Но чьи? Две согнувшиеся над столами, спящие фигуры врачей-практиканток напоминают о необходимости в такое тяжелое время использовать каждую секунду для возможной передышки, мимолетного отдыха.
В эту свободную пару минут до начала перевязок я, с вымытыми и вытянутыми перед собой руками, присела на подоконник. С каким огромным удовольствием дышишь этим свежим прохладно-влажным воздухом. Как странно! Убегающее время можно следить лишь по изменяющемуся цвету листвы верхушек кленов, так дерзко растущих в этом унылом углу за стеной каменных зданий. Кажется, совсем недавно листва их была совсем свежая, сочно-зеленая, а сейчас эти желтеющие листья говорят, что лето осталось далеко позади. С каким нетерпением в этом году я ждала лета!.. Ни одного дня не видела его. Так часто в жизни то, чего мы горячо желаем, не исполняется.
25 сентября. Конец трехсуточному дежурству!
3 октября. Адский день! Дождь. Хорошо, что хоть Люсетка сегодня пришла, принесла мне много цветных карандашей и чудный блокнотик. 1 октября заходили Игорь К. и Шура М., приезжали с Люсетой. Пришлось им долго ждать: работы очень много. О своих путешествиях Шура упомянул лишь вскользь. Игорь прогуливался в стороне. <…>
Листок блокнота
(план госп<итальн>ой комсомольской работы)
1. 23/1 1942 г. — провести собрание о несоюзной молодежи и комсомоле…
2. Доску соцсоревнования. К 25/1 по палатам.
3. Рейдовая бригада: Харитонова, Морозова, Петрова, Абрамова, Романова. 18/1 и 19/1.
4. Подготовить к комссобранию отчет Сотниковой.
5. Раздача поручений дружинницам — половина.
6. Подготовиться к занятию агитаторов. <…>
(полная версия в «бумажной» версии журнала)