Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2015
Вышли мы с мамой, бабушкой и братом Юрой из финского концлагеря 29 июня 1944 года, когда наши освободили Петрозаводск. А до нашей деревни нужно было плыть по Онежскому озеру. На пристани мама посадила меня на скамейку, а к руке моей привязала чемодан, чтобы его не украли. Да, забыла сказать, что нам дали хлебные карточки по 150 граммов на человека, и мама успела их отоварить. В чемодане и был этот хлеб. И вот они втроем пошли по каким-то делам, а я осталась на пристани одна. И представляете, когда они вернулись, я спала, а чемодана не было: кто-то его срезал. Но ничего, когда мы добрались до своего дома, нам в пекарне дали муки на первое время да соседи принесли кто немного хлеба, кто несколько картофелин.
Когда финны отправили нас в концлагерь в 1941 году, то сами поселились в наших домах. И когда мы вернулись, нашего стола не было. Они, наверно, его в какой-то другой дом перенесли. И мы теперь пристроились есть на чемодане. А брат Юра приметил один хороший стол в финской землянке. В лесу финны вырыли много землянок. Там они, наверно, свое военное имущество держали. Когда их прогнали, наши огородили участки с землянками проволокой и повесили таблички, что за проволоку заходить нельзя, так как землянки могли быть заминированы. Но мальчишки все равно в эти землянки лазили.
И мы с Юрой мечтали о том, как мы съездим на лыжах за этим столом, привезем его и будем все вчетвером сидеть за этим столом и есть горячую картошку.
Мама наша работала в сельской больнице завхозом. И вот как-то она должна была привезти в больницу на санях картошку. Накануне вечером она ушла из дома, а мы должны были на следующий день в 4 часа, уже после школы, с ней встретиться, чтобы помочь довезти до больницы сани. И мы решили, что встанем рано, привезем стол и потом побежим в школу. Но надо было уговорить бабушку, чтобы она нас отпустила. А бабушка, конечно, очень боялась, что мама будет ее ругать: «И не упрашивайте, все равно не пущу. Что я Наташе скажу, как оправдаюсь, если вы опоздаете ее встретить?» Но мы ее так донимали, что она заплакала и рукой махнула: мол, делайте что хотите.
А лыжи у нас были отличные. Финны ведь много лыж бросили, когда уходили. А знаете, почему их прозвали «кукушками»? Потому что могли по многу часов сидеть в своих белых балахонах на дереве, чтобы кого-нибудь подстрелить. Юра сделал заранее отличный ящик, чтобы стол привезти. Мы его к лыжам приделали и покатили. Перелезли через проволоку и спустились по ступенькам в землянку.
Юра был старше меня на год, ему было тринадцать, и он сказал: «До стола не дотрагивайся: он может быть заминирован. Я сам посмотрю». Потом говорит: «Нет, все в порядке. Сейчас пойдем назад. Только я открытки быстренько посмотрю». Там на столе лежали финские открытки. И пока Юра их рассмат-ривал, я смотрела по сторонам и увидела в конце землянки маленькую хорошенькую тумбочку. И мне так захотелось ее тоже забрать к нам домой! А дверца тумбочки была чуть приоткрыта. Я стала ее открывать, и вдруг что-то как будто звякнуло. Я сразу поняла, что это, и закричала: «Юра! Мина!» Юра подскочил ко мне, обнял меня, и тут взрыв раздался. Нас выбросило из землянки метров на пятьдесят.
Когда очнулась, смотрю — а галош-то на ногах нет. А это знаете, галоши, это такая ценность! Я так расстроилась. А потом думаю: а ведь Юру-то убило. Нас же вместе из землянки взрывом выбросило. И вдруг вижу: он из-за угла ко мне идет. Видимо, его как-то за землянку забросило. Я кричу: «Юрочка!» — а сама вижу, что у него глаза чем-то белым залеплены. А он идет ко мне и меня успокаивает: «Не бойся, Фаинка, я не ослеп. Глаза чем-то запорошило, но я свет вижу. Идем скорее домой. Ведь если волки нашу кровь почуют, тут же прибегут». А он весь в крови. Я посмотрела на себя, а у меня вся одежда лоскутьями висит, а под ними тоже кровь. Я у Юры оторвала от рубашки лоскут и ему одну рану перевязала. А он меня торопит идти. Но тут я вдруг почувствовала сильную боль в ногах и в животе. Потом я узнала, что меня ранило дробью. Я говорю:
— Юрочка, давай хоть две минуты посидим: у меня сил нет идти.
— Нет, Фаинка, сейчас волки к нам прибегут. Идем скорее.
Я взяла его за руку, и мы медленно-медленно пошли по дороге домой.
Когда пришли к дому нашему, дверь была открыта, потому что бабушка печку топила.
Она всегда, когда печку топила, дверь открывала, чтобы дым в комнату не шел. А еще чугун с водой около порога ставила, чтобы вода в нем нагревалась. Юра о чугун споткнулся и упал прямо у порога. Бабушка к нему кинулась, стала ему глаза снегом оттирать. Потом за меня принялась. А соседский мальчишка как раз в это время к нам в дом заглянул. Он всегда за нами заходил, чтобы вместе в школу идти. И как увидел, что Юра на полу лежит, а бабушка с меня кровь смывает, побежал в школу и стал там кричать, что Юрка умер, а Фаинка почему-то вся в крови. Учительница наша позвонила в сельсовет, приехал милиционер на машине и отвез нас в больницу.
Этот милиционер был давно в нашу маму влюблен. И он хотел, чтобы она за него замуж вышла. Только мама наша после смерти папы ни за кого замуж идти не хотела. А он все равно продолжал ее любить. Бабушка волновалась, что ей нужно бежать, чтобы маму встретить. А милиционер сказал, что он все равно в те края едет и что он ее почти до места довезет.
Когда мама увидела бабушку, а не нас, она спросила:
— Почему ты, а не дети?
— Да детей, Наташенька, в школе задержали. У них там какое-то серьезное собрание.
— А, ну раз собрание, значит, что-то важное. Потащим санки вдвоем.
И вот мама санки на лямках тащит, а бабушка сзади изо всех сил толкает.
— Слушай, мама, что-то странное с тобой происходит. Я ведь тяжести почти совсем не чувствую. Откуда у тебя вдруг такие силы взялись?
Да не знаю, — говорит бабушка, — вроде как обычно подталкиваю.
А силы такие у нее, наверно, взялись потому, что она очень боялась ответ перед мамой держать. Добрались они до нашего дома (он по пути к больнице), и мама хотела снять галоши. А бабушка ей говорит:
— Ты что, хочешь галоши снять?
— А что же мне в галошах в дом заходить? Нет, мама, ты какая-то сегодня странная. Говори, что с детьми?
Тут бабушка заплакала и во всем повинилась.
— Ну ладно, я пошла в больницу. Сегодня я тебя казнить не буду, а завтра посмотрим.
Чтобы попасть к больнице, надо было через озеро идти. А уже темнеть стало.
— Я с тобой, — говорит бабушка. — Куда же ты одна? Ведь волки кругом.
— Все, я ушла.
А в больнице нашей была очень хорошая заведующая. Звали ее Евгения Петровна. Она была знающим врачом. Нам сразу сделали обезболивающие уколы, потом обработали раны, а Юрины глаза чем-то промыли и наложили на них повязку. И мы от уколов даже заснули. Но когда услышали мамин голос, сразу проснулись. И Юра пошел на мамин голос. Шел и успокаивал ее: «Мамочка, не бойся, я совсем не ослеп, мне доктор чем-то глаза смазала и повязку надела». Я тоже встала и кричу маме: «Мамочка, видишь, я стою на ногах, и мне совсем не больно». Тут вошла Евгения Петровна и говорит маме:
«Вот что, Наталья, нечего здесь истерику устраивать с детьми. С ними все нормально». И правда, мы потом быстро поправились. А дробинки у меня до сих пор в ногах и в животе. Но мне Евгения Петровна сказала: «Их лучше не трогать. Они вживутся в ткань. Ну раза два повернутся и все». И мне потом один очень хороший хирург говорил, что Евгения Петровна все правильно сказала. Так и было.
— А как к вам финны в лагере относились?
— Неправду говорить не буду. Не обижали. Матери наши ходили в Петрозаводске дома разрушенные восстанавливать, а дети их в лагере дожидались. Кормили нас. Не били никогда. Только когда мальчишки под проволокой прорывали ходы, чтобы в лес сбегать, часовой, если увидит, так плеткой слегка огреет и скажет только: «Иди мама». Родителей больше боялись, что будет взбучка им, если узнают.
А нашу маму чуть не посадили за то, что мы в землянку забрались. В милицию вызывали. Вроде следователь приезжал и обещал на три года ее в лагерь отправить за то, что за детьми не уследила. Но наш милиционер за нее заступился. Он подтвердил, что мамы дома не было, а бабушка старенькая, не смогла детей дома силой удержать. Бабушка, помню, тогда плакала и маме говорила: «Убей меня, убей, это я во всем виновата». Но, в общем, все обошлось, и маму не посадили.