Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2015
Наша страна неизменно видела свое призвание в том, чтобы мыслить универсально. Моя страна не должна связывать свою традицию и свой образ мыслей с европейской цивилизацией, которая на самом деле скорее занята уничтожением всех духовных ценностей. Полагаю, разоблачив ее, наша страна снова может занять место духовного наставника и проводника — впрочем, она никогда и не теряла указанной роли, ведь никто не мог в этом смысле ее заменить.Когда миллионы людей во всем мире разочаровались в нашем народе, они вмиг осознали масштаб той надежды, которую они на нас возлагали; сколько бы мы ни твердили, что и они на нашем месте поступили бы точно так же, они не хотели видеть себя на нашем месте, на месте народа, породившего стольких святых и героев. Для нас теперь нет особой необходимости производить на свет великих людей, ведь у современного мира совершенно другие устремления, а мы идем в ногу со временем, и нужно всегда идти в ногу со временем, даже если время вообще никуда не идет. Мы теперь обычные люди, как все, славные ребята, середнячки, но от нас-то ожидали вовсе не среднего уровня, от нас хотели, чтобы мы в чем-то превосходили их. Для восстановления нашей страны мы должны восстановить ее духовные ценности, величайшие орга`ны нашей страны только и ждут легкого прикосновения дружеской руки к волшебной своей клавиатуре, и тогда их величественный глас вновь заполнит собой всю землю.
Вы думаете, это проповедует, мечась и стеня, какой-нибудь крикогубый евразиец или ветеран КПСС, променявший интернационализм на национальную соборность? Нет, все это выбранные места из лекций католического французского писателя Жоржа Бернаноса «Свобода… для чего?» (СПб., 2014), прочитанных в разных интеллектуальных аудиториях в 1946–1947 годах. Этот реакционный романтик не счел победу над Гитлером победой свободы над тиранией: «католический» означает «вселенский», подчеркивал он, а самая безжалостная тирания, наложившая свою железную пяту на современный мир, это тирания экономического детерминизма; вы думаете, мы не стали бы продавать своих граждан Америке — либо одетыми, либо в чем мать родила, на выбор, — если бы на международном рынке они были оценены в подобающую сумму в долларах?
«Теперь уже совершенно бесполезно противопоставлять диктатуры демократическим странам — ведь и в демократических странах имеет место экономическая диктатура». «Капиталистический либерализм, как и марксистский коллективизм, превращает человекав своего рода промышленное животное, подчиняющееся детерминизму экономических законов». «Я знаю, термин └экономический человек“ сразу же создает недоразумение.Людям невольно представляется славный малый, который экономит, складывая денежки в чулок. Но человек, о котором идет речь, вовсе не экономен <…>. Большего расточителя несыскать. За несколько лет кровавой оргии он промотал несметное богатство, неисчислимое множество человеческих жизней. И жаждет продолжения». «Экономика хочет контролировать человеческий мир, и потому мир никак не устанавливается».
Бернанос хочет видеть человеческое общество не локомотивом, несущимся неведомо куда по неведомо кем проложенным рельсам, а «произведением искусства, видоизменяемым по произволу его творца». Только кто же должен быть этим творцом? Какая-нибудь политическая система или партия? «В настоящее время я не знаю системы или партии, которой можно было бы доверить правильную мысль, хоть слабо надеясь, что назавтра ее не исказят до неузнаваемости. У меня правильных идей немного, я ими дорожу и не отдам их в общественный приют (чуть не сказал: в публичный дом, ведь проституирование идей во всем мире превратилось в государственный институт). Стоит отпустить гулять без присмотра любую идею, как Красную Шапочку, <…> — и на первом же углу ее изнасилует какой-нибудь одетый в форму лозунг».
Хорошо у них было во Франции: у нас только заикнись против тоталитарной власти рынка и экономической эффективности, как тебя тут же обвинят в том, что ты стоишь за фашизм и ГУЛаг. Им, католикам, легче живется еще и в том, что у них хоть какой-нибудь светлый морок да брезжит в безбрежном мраке: «Кроме Церкви Христовой, некому защитить человека, его дар воображения, способность страдать, взыскательность, словом — его свободу». У нас же даже верующиев Христа не очень-то верят в Церковь как орудие защиты против соблазнов века сего, — что уж тогда говорить о неверующих!
Но известно же, что у нас все всегда хуже всех, потому-то, можно надеяться, даже чисто научный анализ того, как вела себя церковь в т. н. «странах народной демократии», окажетсядушеспасительным чтением.
Сборник статей «Государство и Церковь» (М.—СПб., 2014) принадлежит к жанру истории научной, а не идеологической, и потому наиболее интересен массой подробностей. Порождающая же их социологическая схема сравнительно однообразна: Церковь всюду разделялась на провластное и оппозиционное течения, каждое из которых имело собственное оправдание. Одни, в теории, боролись за выживание церковного института, дабы не оставить паству вовсе без окормления; другие, тоже в теории, считали более важным уберечь чистоту риз от сотрудничества с безбожным государством.На деле же, судя по сборнику, почти ни один заметный религиозный деятель (а о незаметных в сборнике нет ни слова) не остался на позиции «Царство Мое не от мира сего»; едва ли не все они примыкали к политическим течениям, то есть вступали в борьбу между победившей, а потому сразу разочаровавшей сказкой и сказкой побежденной, чьи безобразия подзабылись.
Что зримо реализовывалось повсюду после падения советской власти: «прогрессисты» тут же начали борьбу с «реакционерами» за самые что ни на есть земные имущественные и властные ресурсы, словно никогда и не слыхавши о заповеди: что высоко у людей, то мерзость перед Богом. Клерикальные партии часто действуют умно и твердо, но незаметно ни одного признака, по которому их можно было бы отличитьот обычных, не претендующих на особую связь с небесами.
Рядовые верующие, правда, не спешили, задрав штаны, бежать за победителем, если даже их вместе с конфискованным церковным имуществом готовы были передать под покровительствоаж самого Константинополя: «По количеству прихожан храмы Константинопольской юрисдикции многократно уступают Эстонской Православной Церкви Московского Патриархата, доныне остающейся временным арендатором значительной части используемых ею церковных зданий» (Н. Балашов, И. Прекуп).
Правда, и здесь остается подозрение, что паства, сохранившая верность Москве, руководствоваласьболее национальными, чем метафизическими мотивами.Подозрение это подтверждается тем, что практически всюду, где «консерваторы» выглядели иностранными агентами (по крайней мере, имелась возможность их таковыми изобразить), они проиграли бесповоротно; там же, где они представлялись соратниками пусть плохой, но отечественной власти, — там их влияние колебалось слева направо и обратно вместе с массовыми политическими пристрастиями, по принципу «Чья власть, того и вера». (Драматическая история церковного раскола в Болгарии подробно развернута в статьях Т. Волокитиной и В. Буреги.)
В Польше во время познанских беспорядков 1956 года «толпа требовала не только хлеба, но и Бога», пишет А. Носкова, тут же разъясняя: «то есть свободы деятельности католического духовенства». Но ведь свобода деятельности какой-то социальной группы вовсе не обязательно говорит о стремлении приблизиться к Богу — в ней можно видеть и политического союзника, и носительницу национальныхобычаев… Что вполне естественно, ибо включенность в нацию когда-то была вторым по эффективности средством экзистенциальной защиты после религии. Однако сегодня уже религия спустилась с метафизических высот на социальный уровень национального атрибута.
По крайней мере, из приведенных Л. Лыкошиной данных следует, что высокая приверженность поляков к церковным обрядам не мешает молодежи пренебрегать четкими и однозначными моральными нормами. «Молодежь, как и большинство польского общества, готова принять в религии то, что соответствует их представлениям о жизни, что не мешает ихпривычному бытию, основанному скорее на конформизме, чем на религиозном рвении». Да и какой жезануда согласится с осуждением добрачной половой жизни, контрацептивов и абортов! «Молодежь снимает на мобильные телефоны, а потом выкладывает в Интернете фильмы об уроках религии. Зрелище часто весьма далеко от благочестия: дети бегают по классу, кидаются бумажками, читают газеты. Большинство сидит в наушниках и слушает отнюдь не преподавателя. Самая плохая дисциплина именно на уроках религии». «…гимназисты, не один год посещающие уроки религии, к Святой Троице причисляют и Богородицу, и Св. Иосифа, и даже Иоанна Павла II». (Том Сойер так и вовсе считал, что первых двух апостолов звали Давид и Голиаф.)
«Немалый соблазн для верующих коренится в проблемах, связанных с материальным положением костела. Вообще настороженно-внимательное отношение к богатству церкви достаточно традиционно и характерно не только для Польши».«Истоки нынешнего материального благополучия церкви коренятся в законе, принятом в мае 1989 г., во многом благодаря М. Раковскому, возглавлявшему тогда польское правительство и стремившегося (так! — >А. М.) заручиться поддержкой церкви в предстоящих выборах в сейм и сенат. Согласно принятому закону церкви гарантировался возврат имущества, отнятого при социализме, право торговли землей и недвижимостью, признавались налоговые льготы, гарантировалось социальное обеспечение, возможность создания собственных радиостанций и телеканалов. В настоящее время католическая церковь владеет землями, по площади превышающими церковные владения в межвоенный период».
При этом «церковь требовала выплаты компенсаций, значительно превосходящих реальную стоимость земли и недвижимости».Возможно, церковные воротилы считали гордыней стремление противиться духу времени (несть духов, аще не от Бога), но я замечал, что именно безбожников больше всего задевают церковные несовершенства, именно им хочется, чтобы хоть кто-то и вправду считал, что есть нечто более высокое, нежели стяжание, кто и вправду верил, что не в силе Бог, а в правде. Верующие не столь придирчивы к своей экзистенциальной крыше: «Вы лучше на себя посмотрите!» — «Да что нам на себя смотреть, мы и так себя знаем. Но вы-то претендуете быть лучше! Так покажите же нам ваше милосердие и бескорыстие, чтоб мы могли хоть немножко восстановить веру в человека!» — «Так мы ради человека и стараемся!»
В июле 1933-го католическая церковь и Третий рейх заключили «Конкордат империи», согласно которому католики «впредь безоговорочно» должны были служить национал-социалистическому государству; в годы войны, будучи прекрасно осведомленным о Холокосте, Ватикан так и не осудил геноцид евреев — чтобы не рассердить Гитлера и не оставить христианские души вовсе без контактов с Господом. Но откуда было известно, что Господа может порадовать общение с паствой, купленное такой ценой? В непогрешимость папства как-то поверить трудно…
И почти так же трудно поверить, чтобы столь практичная церковь возглавила крестовый поход против экономического детерминизма. Это могла бы сделать какая-то не демократическая, но аристократическая партия, но нет такой партии. Однако перед каждым открыт путь не политического, но эстетического сопротивления.
Так и будем же без утилитарных софизмов, с чистым сердцем восхищаться тем, что нас восхищает, и отвращатьсяот того, что нас отвращает. «Куда ж нам плыть?» — вопрошает смятенный интеллигент, наблюдающий, как ветер века дует в отвратительные ему паруса, и я выбираю такой ответ: «Плыви, куда влечет тебя свободный ум». Хоть в одиночку. Хоть на байдарке. И вряд ли на этом пути кто-то окажется более одиноким, чем среди взвинченной толпы.
Но это же безответственно, — скажут, — думать не о том, что реакционно и что прогрессивно, а о том, что красиво и что безобразно?! Отвечаю: к катастрофам XX века привели именно ответственные толпы, одиночкам такое было бы не по силам. Зато Советский Союз был разрушен эстетическим авитаминозом.