Судьба Михаила Милорадовича
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2015
«…Вот, извольте взглянуть, неподалеку от нас стоят двадцать офицеров; из них только двое первых русские, за ними трое из верных нам поляков, другие частью немцы; даже киргизские ханы, случается, доставляют ко мне сыновей, чтобы те воспитывались среди моих кадетов…» — говорил Николай I в 1839 году путешествовавшему по России маркизу Астольфу де Кюстину.1 Рассуждения о национальном составе армии империи требуют предельной осторожности, хотя бы по той причине, что очень нелегко расшифровать царское выражение «частью немцы». У одних эта «часть» приближалась к 100 % (имена, фамилии, манеры, язык и пр.), а у других к нулю, поскольку они давно обрусели, перешли в православие — и от прежнего «тевтонства» у них остались только «непатриотические» фамилии. Это касается также грузин, армян, поляков, шведов, а также представителей национальностей, не проживавших в России. В списках военных чинов мы видим шотландцев, англичан, датчан, итальянцев, венгров, французов, голландцев, швейцарцев и греков, а также людей, у которых далекие или недавние предки являлись выходцами из других стран. Многие из них оставили заметный след в истории державы.
Самым знаменитым грузином дореволюционной России можно считать Петра Ивановича Багратиона, прах которого был захоронен возле главного обелиска на Бородинском поле. Генерал Микаэл Тариэлович Лорис-Меликов, представитель древнего армянского рода, при Александре II был наделен такими полномочиями, что его справедливо называли вице-императором. Немец Эдуард (Франц) Иванович Тотлебен стал одной из культовых фигур обороны Севастополя в 1854—1855 годах.
Среди генералов царской службы XVIII — начала XX века — шесть человек с фамилией Депрерадович, ясно указывающей на их сербские корни. Один из них — генерал от кавалерии Николай Иванович — герой Отечественный войны 1812 года, его портрет находится в знаменитой Военной галерее Зимнего дворца. В ратной истории России оставил свой след серб генерал-майор Максим Федорович Зорич, приемный сын которого генерал-лейтенант Семен Гаврилович был в числе фаворитов Екатерины II. Он был создателем Шкловского благородного училища, ставшего основой для 1-го Московского кадетского корпуса. Генерал-аншеф Петр Андреевич Текелли бился под русскими знаменами в Семилетней войне, в Польских кампаниях 1764—1770 годов, в Русско-турецкой войне 1768—1774 годов, по приказу Екатерины Великой ликвидировал в 1775 году Запорожскую Сечь. Но самым известным российским сербом стал Михаил Андреевич Милорадович. Его имя неотделимо от истории Великой годины — изгнания Наполеона Бонапарта, оно вписано золотыми буквами в историю ратной славы России.
Его предки оказались в России не случайно. Каждый конфликт Турции с сопредельными государствами вызывал выступления христиан — подданных султана, которые рассматривались в России и в Австрии как естественные и ценные союзники. Во время Русско-турецких войн 1710—1713, 1735—1739, 1768—1774, 1787—1791 и 1806—1812 годов в составе русской армии воевало несколько тысяч молдавских, сербских, болгарских волонтеров. Разумеется, всем им не следовало ждать пощады от турецких властей после войны и после подписания мира приходилось перебираться на жительство в Россию. Сербов среди них было так много, что в XVIII веке в районе нынешнего города Славянска образовалась административная единица Ново-Сербия, где наделялись землей и, как тогда говорилось, «водворялись» новые подданные.
В 1741 году вышел указ о формировании четырех гусарских полков — Венгерского, Грузинского, Молдавского и Сербского, в состав которых входили иммигранты этих национальностей. Сербский выходец генерал-майор С. Пишчевич так писал о своих бывших сослуживцах: «…все то было строптиво, пьяно, и всякий день происходили между ними и обывателями ссоры и драки <…>, и бывало иногда, как напившись пьяные между собой подерутся, то со страху обыватели из села вон бегут». В этих полках сформировался стереотип поведения «настоящего» гусара, который, по свидетельству того же Пишчевича, «ежели во фрунте пьян и валяется с лошади или растрепан и неопрятен, то не взыскуется, и чем был гусар грубее и всегда на пьяную руку отвечал, тем больше почитался храбрее». Но постепенно гусары все более и более подчинялись воинской дисциплине, служба в этих полках стала не только приятной, но и «приличной». Мемуаристы начала ХIХ столетия уже с большой симпатией пиcали о русской легкой кавалерии: «В конце царствования Елизаветы гусары решительно сделались модой. В армии Потемкина молодые люди с хорошим образованием, с пламенным желанием отличий, подвигов, прельщаемые притом изящными и красивыми мундирами, искали службы в гусарах и немало способствовали образованию этого прекрасного войска, которое благодаря дикой храбрости серба в соединении с русской удалью все более и более возвышалось на степень лучшей нашей кавалерии».
Постепенно национальный состав гусарских полков менялся, в них все больше и больше служило этнических русских (православных); и постепенно некоторые из этих полков были упразднены, а некоторые превратились в обычные полки регулярной кавалерии, комплектовавшиеся на общих основаниях рекрутской повинности.2 Сербский и Болгарский полки в 1783 году были соединены в Ольвиопольский легко-конный, Македонский и Далмацкий — в Александрийский легко-конный, Молдавский и Венгерский в Херсонский легко-конный, Иллирический и Волошский — в Константиноградский легко-конный, Славянский — переименован в Таврический легко-конный. Затем последовали новые слияния и переименования.
То, что большое число сербов-иммигрантов прошло через ряды российского казачества, — не случайность. Все, кто оказался в составе империи после изменения ее границ или добровольно избрал Россию своим новым местом жительства, должны были определиться со своим сословным статусом. Сумевшие доказать свои дворянские права, записавшиеся в ремесленники или купцы, поступившие на гражданскую или военную службу, получившие статус колонистов не создавали особых проблем для властей. Те же, кто по своим «социальным параметрам» больше всего подходил к графе «государственные крестьяне», рисковали автоматически испытать на себе рекрутчину, подушную подать и множество тяжких повинностей.
В таких случаях выходом из положения стало присвоение прав казачества. Затем они либо входили в казачье сословие уже без всяких оговорок, либо постепенно растворялись в местном населении, определяясь уже в индивидуальном порядке в различные сословные группы (дворянство, духовенство, купечество, мещанство и пр.). Более высокий по сравнению с крестьянством статус казачества позволял создать психологически и социально комфортные условия для новых подданных. Кроме того, казаки имели более благоприятные стартовые позиции для вертикальной социальной мобильности, прежде всего путем выслуги офицерского чина. Привлекало и наделение землей, которой в большинстве районов расселения казачества было если не в избытке, то по крайней мере достаточно для безбедного существования.
В России место человека в военном сообществе официально определялось чином и должностью, неофициально — воинскими качествами. Вероисповедание и национальность ни в коей мере не могли служить препятствием для продвижения по службе как в формальном, так и в неформальном отношении. Чтобы стать любимцем сослуживцев, надо было проявить себя в походе и в бою.
Прадед героя Бородинского сражения Михаил Ильич Милорадович действовал в интересах России в 1711 году, но после заключения мира должен был искать убежища. Петр Великий назначил его полковником в Малороссии, в Гядаче. Его внук Андрей Степанович (1726—1796) отличился в Семилетней войне, в 1783 году был назначен черниговским губернатором. Его сербская кровь была уже на семь восьмых разбавлена кровью русской, и женился он на дочери генерала Горленко, которая и родила ему сына Михаила 1 октября 1771 года.
В империи Романовых пример Милорадовича можно считать типичным — выходец из иностранной державы вживается в российскую многонациональную элиту, его потомки роднятся с представителями различных дворянских фамилий, обрастают служебными и клановыми связями, создавая для каждого последующего поколения все более выгодные стартовые позиции для карьеры. Прадеду Михаила Андреевича поручили захолустный Гядач, а его отец был уже губернатором и без проблем записал своего сына на службу в гвардейский полк наравне с отпрысками древних русских боярских родов.
ОТ ПРАПОРЩИКА ДО ГЕНЕРАЛА
Службу наш герой начал по обычаю того времени в девятилетнем возрасте простым солдатом. Разумеется, ни о каком пребывание в воинской части и речи быть не могло. Недоросля Милорадовича отправили обучаться за границу. В документах значится, что Михаил Андреевич числился студентом Геттингенского и Кенигсбергского университетов, совершенствовал свои познания военного дела в Страсбурге и Меце. Здесь ключевым словом надо считать глагол «числился», так как, согласно консолидированному мнению современников, никаких особых познаний ни в каких науках генерал никогда не демонстрировал. Более того, он толком не выучил французский язык и постоянно допускал ошибки. Он даже получил прозвище Женераль Жё, когда ответил на вопрос о том, кто командовал войсками в каком-то сражении, употребив французское личное местоимение «я» в неправильной грамматической форме («жё» — jе). Следовало сказать «муа» (moi).
Здесь уместно сказать несколько слов о влиянии образования на военную карьеру. В XVIII — начале XIX века специальные военно-учебные заведения окончила незначительная часть военачальников. Кадетских корпусов было мало, ратные навыки приобретались «в строю», когда недоросли поступали прямо в полки юнкерами. Лекции по тактике и стратегии и прочим военным премудростям не гарантировали успехов в битвах. Можно долго перечислять высокообразованных людей (Н. Н. Муравьев, И. В. Гудович, А. Н. Куропаткин), которые «конфузились» на поле боя. А вот командиры, не читавшие античных военных авторитетов в подлиннике (или даже совсем ничего не читавшие), часто были настоящей грозой для противника.
Первый офицерский чин прапорщика Милорадович получил в 1787 году и уже в самом начале своей карьеры участвовал в Русско-шведской войне 1788—1790 годов, в которой армейцам было трудно заслужить кресты и славу. На суше произошли столкновения в районе крепости Нейшлот и стычки, закончившиеся в целом неудачно для русских, под селениями Керникоски, Валкила и Пардакоски. Войну эту, по сути, выиграли моряки, одержав верх над шведским флотом в баталиях под Гогландом, Эландом, Ревелем, Роченсальмом, Красной Горкой и Выборгом.
Взлет его карьеры пришелся на царствование Павла I: осенью 1797 года сумасбродный император произвел его в полковники лейб-гвардии Измайловского полка. Надо сказать, что молодой офицер оказался выдающимся фрунтовиком — безукоризненные по четкости перестроения на плацу удавались ему блестяще. Милорадович сумел добиться благосклонности со стороны набравшего силу А. А. Аракчеева, и эта благосклонность сопровождала его до конца дней. В отечественной историографии и в отечественном историческом сознании не вполне справедливое негативное отношение к Аракчееву еще более несправедливо распространяется и на тех, кто был в числе его любимчиков. А в числе последних были, между прочим, такие культовые фигуры, как А. П. Ермолов.
В июле 1798 года Милорадовича произвели в генерал-майоры с назначением шефом Апшеронского мушкетерского полка. К тому времени это была воинская часть с солидным послужным списком. Она была сформирована по указу Петра Великого в 1700 году, вынесла все тяготы Северной войны, по окончании которой опытные солдаты и офицеры были откомандированы в состав корпуса, предназначенного для Персидского похода 1722—1723 годов. Там и был сформирован Астрабадский полк. Но после возвращения Астрабадской провинции Персии в 1732 году шах усмотрел в сохранении части с таким названием притязание на его земли. Чтобы не дразнить мнительного соседа, полк переименовали в Апшеронский. Боевой список полка пополнился боями и походами против турок 1735—1739, 1768—1774 и 1787—1791 годов. Апшеронцы по праву считались соратниками Румянцева и Суворова, отличились в сражениях при Хотине, Ларге, Кагуле, Журже, Туртукае, Галаце, Фокшанах, Измаиле, Рымнике, Мачине, Рущуке, Бухаресте. В 1741 году полк брал штурмом шведскую крепость Вильманстранд. Во время Семилетней войны апшеронцы дрались при Гросс-Егерсдорфе, Цондорфе и Кунерсдорфе, где сыграли решающую роль. Действия полка в последнем сражении породили легенду о даровании части права носить красные чулки в память о том, что она стояла по колено в крови (документальных свидетельств не найдено). В 1760 году полк вошел в Берлин, а в 1792—1794 годах участвовал в Польской кампании. К моменту назначения Милорадовича шефом этой части в ней состояло семь кавалеров ордена Св. Георгия 4-й степени и два кавалера того же ордена 3-й степени. А в XVIII столетии лицам, не близким ко двору, эти боевые награды давались ой как скупо!
Ратная слава к Милорадовичу пришла в 1799 году во время знаменитых Итальянского и Швейцарского походов под командованием А. В. Суворова. Он отличился в сражении при Адде, которое явилось примером идеальной реализации Суворовым тонкого оперативного замысла. После взятия крепостей Брешия и Бергамо французские войска преградили ему путь к Милану на реке Адда, заняв высоты вдоль берега. Но их позиция имела два слабых места: французы растянули свои превосходящие противника по численности силы почти на 100 верст, а извилистые и узкие дороги затрудняли переброску войск с одного участка на другой. 15 апреля 1799 года отряд под командованием П. И. Багратиона, в составе которого был полк Милорадовича, внезапной атакой захватил городок Лекко. Французы начали поспешную перегруппировку, а Суворов, воспользовавшись появлением слабых мест в их обороне, переправился на следующий день в центре в районе Сан-Джервазио. После того как еще один отряд стал заходить в тыл армии генерала Моро, противник начал отступление. Через несколько дней был взят Милан, что имело большие военно-политические последствия. В реляции Суворова от 20 апреля 1799 года говорится: «…третий раз неприятель испытал свое счастье (повел 3-ю атаку. — В. Л.), тогда уже прибыл гренадерский батальон с генерал-майором Милорадовичем, который, опередив прочие войска, тотчас вступил в дело с великой храбростью, и хотя старее был князя Багратиона, но производимое сражение великодушно позволил кончить ему». А «опередил прочие войска» Милорадович потому, что посадил своих солдат на подводы, благодаря чему они прибыли к месту боя неожиданно быстро для обеих сторон, не измученные форсированным маршем.
За храбрость в бою при Басиньяно Милорадович получил Командорский крест ордена Св. Иоанна Иерусалимского — высшую награду в царствование Павла I. Этот император прекратил жаловать ордена, учрежденные его нелюбимой матушкой Екатериной II. Современник писал о том, как Милорадович, «видя стремление опасности, взявши в руки знамя, ударил на штыках, поразил и поколол стоявшую против пехоту и конницу, рубя сам, сломил саблю». Этот бой 1 мая 1799 года закончился в целом неудачно для русских, но награды его участникам следует признать справедливостью, поскольку они сумели избежать полного уничтожения трехтысячного отряда, оказавшегося в западне в нижнем течении реки По.
Сражение при Треббии 6—8 июня 1799 года относится к числу тех, когда важнейшим фактором явилась численность войск, вовремя и эффективно введенных в бой. Силы, находившиеся под командой Суворова с одной стороны и Макдональда — с другой, были примерно равны, но в ходе битвы то русские, то французы получали значительный перевес по мере подхода подкреплений. Вечером 6 июня авангард армии Суворова, несмотря на усталость (полки прошли 80 км за 36 часов), сбил французов с позиций на реке Тидоне и отбросил их к Треббии. Российский полководец поставил такую задачу: связав боем центр и правый фланг неприятеля, смять его левый фланг, окружить и полностью разгромить. Поскольку французы были введены в заблуждение сравнительной малочисленностью русских (в ночь на 7 июня армия Суворова значительно усилилась за счет отставших частей), они решились наступать сами. Но и русский главнокомандующий не оценил должным образом подкрепления, полученные Макдональдом. В результате встречный бой, произошедший 8 июня, сначала не дал перевеса ни одной из сторон. Более того, был момент, когда в центре французы стали брать верх, и только личное появление Суворова, воодушевившего солдат, помогло исправить положение. Наконец французы дрогнули и начали отступать. Их потери составили около 20 тысяч, русская армия потеряла 5 тысяч. В реляции Суворова об этом бое личные заслуги Милорадовича представлены так: «…командуя двумя батальонами, атаковал неприятельскую пехоту, опрокинул ее и гнал за реку Треббию, поражая штыками, пленил при 2-х офицерах до ста рядовых».
Сражение при Нови 4 (15) августа 1799 года вновь позволило Милорадовичу проявить свои ратные дарования. В тот день французская армия под командованием генералов Б.-К. Жубера и Ж.-В. Моро попыталась исправить ситуацию, сложившуюся в Италии после поражений при Адде и Треббии. Колонны Багратиона и Милорадовича предприняли три атаки на город Нови, но были вынуждены отступить, так как противник оказался гораздо более многочисленным, чем считали в русско-австрийском штабе. Наконец в ходе четвертой атаки Багратиону и Милорадовичу удалось «вогнать» французов в город, но те завязали уличные бои, в которых удача улыбалась то одной, то другой стороне. Только к вечеру пятая атака сломила сопротивление французов. Моро слишком поздно осознал неминуемость отступления, которое под огнем и натиском воодушевившихся австрийских и русских полков превратилось в бегство. Его армия фактически исчезла — из 40 тысяч, числившихся к началу сражения, было убито, ранено и взято в плен около 20 тысяч. Вся артиллерия (37 пушек) оказались в руках победителей.
Милорадович и его солдаты отличились в знаменитой схватке у Чертова моста, прокладывали дорогу штыками для армии, вырывавшейся из окружения по труднопроходимым горным ущельям. В этом походе он усвоил важный суворовский урок: вовремя сказанное окрыляющее слово способно творить чудеса, действует сильнее любого строгого приказа. Однажды солдаты «замялись», не решаясь броситься с кручи на изготовившегося к бою противника. Тогда Милорадович крикнул: «Смотрите, как вашего генерала возьмут в плен!» — и прыгнул вниз. Атака апшеронцев была сокрушающей. Вместе с П. И. Багратионом генерал был в самых опасных точках.
Примечательно, что в обер- и штаб-офицерских чинах Милорадович не занимал адъютантских постов, что являлось одним из важных условий достижения генеральского чина. Секрет благотворного влияния этого поста на карьеру обозначен в § 361 документа, принятого в 1812 году и определявшего служебные обязанности всех лиц, служащих в сухопутных войсках («Учреждение для управления большой действующей армией»): «Предполагается, что в армии старших адъютантов все знают лично…» Это требование «технологично». До того времени, когда фотография позволила достаточно определенно устанавливать личность человека, офицер, приносящий жизненно важный приказ, мог доказать, что он не вражеский лазутчик и не самозванец, только будучи узнанным в лицо. У «общего» для всей армии знакомого по определению оказывалось больше шансов на получение награды в виде ордена или следующего чина. Кроме того, именно адъютанты приносили известия о победах, которые ассоциировались впоследствии лично с ними. А это — еще один повод для награждения. Сложилась прочная традиция поощрения тех, кто сообщал радостную новость императору или главнокомандующему.
Но сильно ошибается тот, кто представляет адъютанта всего лишь ловким молодым человеком, вовремя подающим правильно заточенный карандашик генералу, задумавшемуся над картой. Карандашики, конечно, тоже играли свою роль, но были и опасные скачки с пакетами-приказами в любую погоду, в темноте, с риском свернуть шею или попасть в руки вражеских разъездов. И уж совсем не паркетная ловкость требовалась для того, чтобы в суматохе боя, в пороховом дыму и в пыли разыскать нужную часть, передать ее командиру распоряжение командующего и помочь выйти на указанную позицию. Один из героев романа «Война и мир» Николай Ростов, выполняя именно адъютантские функции, сумел «запомниться» Багратиону перед сражением при Аустерлице, а затем оказался в первой линии — в самой гуще боя.
Важным знаком благоволения судьбы являлась награда — орденом, чином, почетным оружием, другим особым отличием со стороны монарха. Боевой орден не только придавал владельцу шарм героя, не только повышал его формальный и неформальный статус, но и нередко оказывался спасителем при сложных жизненных ситуациях. Боевые заслуги считались искуплением прегрешений прошлых и будущих. Обязательным пунктом многих судебных дел было упоминание о храбрости подсудимого и наличии наград как единственного обстоятельства, смягчавшего приговор за любые прегрешения, будь то проступки на службе, финансовые махинации, дуэли или разного рода «художества» в пьяном виде. В разные времена тот или иной учрежденный орден становился «модным», а награждение им — особо желанной наградой, но один из них с момента своего учреждения считался самым почетным. Речь идет об ордене Св. Георгия Победоносца. Какие бы иностранные и отечественные награды ни украшали грудь военного человека, но отсутствие там белого эмалевого крестика на черно-оранжевой ленте (дым и пламень!) заметно понижало его статус среди сослуживцев. Милорадович имел «Георгиев» 3-й (1805) и 2-й степени (1812). О стоимости последней награды говорят известные факты «огорчения» генерал-лейтенантов, которых вместо нее за боевые заслуги производили в генералы от инфантерии.
Только те, кому судьба «сдавала сразу несколько козырей»: влиятельных родственников, боевую удачу, исключительные умственные и воинские способности — стремительно взлетали по служебной лестнице. Остальным, прежде чем достичь генеральского чина, приходилось немалое число лет прослужить в обер- и штаб-офицерских чинах, помыкаться по захолустным гарнизонам, пожить на скудное жалованье, помучиться с бестолковыми, ленивыми, вороватыми и пьющими солдатами, коих хватало в каждом полку во все времена.
Существовало еще одно качество, которое очень сильно помогало при движении вверх по служебной лестнице, хотя оно именовалось как-то совсем не по-военному — «хозяйственность». Следует помнить, что рота и полк были не только тактическими, строевыми, но и хозяйственными структурами. Если военачальнику удавалось содержать полк в порядке, избегать скандалов, связанных со злоупотреблениями служебным положением, его шансы на повышение в чине заметно возрастали. Милорадович не числился в казнокрадах, что очень важно. Во-первых, генералы традиционно не напрягаются для различия казенного и личного имущества; во-вторых, и боевая длань бывает очень даже загребущей. Отечественная и зарубежная история знает массу примеров того, как истинные герои и талантливые полководцы были замечены в «шалостях» с казенными суммами и в неравнодушии к трофеям.
Важным являлось и то, что люди, дослужившиеся до генеральских чинов, были знакомы либо с самим императором, либо с лицом, входившим в его ближайшее окружение. Это означало, что персона 4-го класса и выше пользовалась самым надежным ресурсом — монаршим доверием. История свидетельствует: завоевавший таковое доверие получал в руки нечто, приравненное к волшебной палочке и заговоренному щиту. Ему дозволялось очень многое, недоступное прочим смертным. Но в этом исключительном положении таилась и большая опасность: утрата царского доверия означала жизненную катастрофу. Тогда не спасали никакие доказательства невиновности, ни раскаяние, ни заступничество влиятельных людей — все перечисленное в лучшем случае могло только смягчить царский гнев. Верным признаком августейшего доверия являлись разного рода поручения, и на офицера (генерала), которому император лично давал какое-то задание, смотрели как на фигуру, которая в скором времени станет весьма влиятельной. Милорадовичу повезло. Он был возвышен при Павле I и сумел сохранить статус любимца при его державном сыне.
Важным этапом в карьере Милорадовича стало назначение его дежурным генералом при Суворове. Во-первых, наблюдая деятельность великого полководца буквально ежеминутно, он приобретал неоценимый опыт. Во-вторых, бурная и разносторонняя деятельность на этом посту позволяла познакомиться буквально со всеми главными лицами в армии. Наконец, на него, как на ближайшее лицо, падали лучи суворовской славы. Дежурный генерал был одной из важнейших фигур в системе управления войсками: его обязанности прописаны в 20 параграфах военного устава, перечислявших едва ли не все, что составляет военный быт: от установления паролей для караулов до отправки почты. Завершается же его должностная инструкция так (§ 137): «Исполнять все вообще приказания Начальника главного штаба и надзирать за очным исполнением приказов, за охранением благоустройства и истреблением бродяжничества, непозволительных сходбищ, игр, распутства и малейшего ропота против начальства». Почему Суворов доверил эту должность Милорадовичу — большая загадка, поскольку, по общему мнению современников, не только педантизмом, но и минимальной аккуратностью в делах тот был Богом решительно обделен. Бумаги — совершенно не его стихия. Можно предположить, что великий русский полководец сделал это назначение из своей страсти к эпатажу или по страсти все дела завершать быстро и решительно. Вот тут горячий и безапелляционный серб оказывался как нельзя кстати.
АУСТЕРЛИЦ — В ШАГЕ ОТ КАТАСТРОФЫ
В 1805 году началась война так называемой Третьей коалиции (Россия, Португалия, Австрия и Англия) против Франции. Поскольку основные силы Наполеона были сосредоточены на побережье Ла-Манша для вторжения в Англию, австрийцы решили вторгнуться в Баварию, но французы совершили стремительный бросок, разгромили их при Ульме и заняли Вену. Русской армии пришлось отступать вдоль Дуная. Кутузов рассчитывал прикрыться этой водной преградой от противника, переправив свои войска возле городка Кремс. Разгадав его замысел, Наполеон отправил корпус Мортье к этому пункту.
30 октября русско-австрийские войска сбили поставленный перед ними заслон, нанеся противнику серьезные потери. Как это часто бывает, обе стороны посчитали исход боя в свою пользу. Милорадович отличился в этом сражении. Вот выдержка из рапорта М. И. Кутузова Александру I от 7 ноября 1805 года: «Он выдержал весь огонь неприятельский с утра до самого вечера и не токмо не уступил свое место, но часто опрокидывал неприятеля на штыках и тем дал время зайти нашим ему с тылу и решить победу».3 В критический момент этого боя 30 октября Милорадович лично повел апшеронцев в штыковую атаку. При отступлении русской армии он командовал арьергардом, надежно оберегая главные силы Кутузова. А. П. Ермолов писал Милорадовичу: «Чтобы быть всегда при Вашем превосходительстве, надобно иметь запасную жизнь».
Критическим днем в карьере Милорадовича могло стать 20 ноября 1805 года. В тот день под Аустерлицем союзная русская армия потерпела самое сокрушительное поражение за всю свою имперскую историю. Противнику досталась почти вся артиллерия (180 пушек), 45 знамен и 20 тысяч пленных, в числе которых 8 генералов. Войска отступали в таком беспорядке, что рассеялась даже царская свита, а о судьбе главнокомандующего М. И. Кутузова Александр I узнал только через сутки.
Корнем катастрофы стала диспозиция, составленная генералом Вейротером и совершенно не учитывавшая вероятность активных действий со стороны Наполеона. Суть ее заключалась в глубоком обходном маневре, при котором русско-австрийские войска подвергались опасности сокрушительного флангового удара, что, собственно, и произошло. Каждая победа сопровождается дележом славы, а каждое поражение — поиском виновных. Мемуары участников сражения при Аустерлице — пример такого поиска. Один из важнейших источников о событиях тех дней — записки генерала А. Ф. Ланжерона, командовавшего одной из пяти колонн союзной армии, обвиненного в ошибках и нераспорядительности. Поэтому все его слова требуют особо критического отношения, хотя многое из его высказываний заслуживает внимания.
Итак, Ланжерон пишет: «Не было еще 9 часов утра, с нашей стороны все шло благополучно или, по крайней мере, мы так думали. Три колонны выполнили согласно диспозицию и рассчитывали вскоре соединиться и развернуться на равнине Тураса. Но четвертая колонна (под командой Милорадовича. — В. Л.), между тем, совсем не показывалась, и задержка ее движения нас удивляла и беспокоила…
В 9 1/2 часов утра подполковник Балк, командовавший двумя эскадронами С.-Петербургского драгунского полка, донес мне, что обнаружены французские колонны, выбирающиеся на Праценские высоты <…>. Тогда мне стало трудно понять то, что происходило, что могло сделаться с четвертой колонной, и каким образом неприятель очутился позади нас <…>. Вдали, около Сбецау и Аустиерада, я видел несколько батальонов, отступавших в беспорядке и преследуемых неприятельскими колоннами. Это были австрийцы <…>. Я не видел никого ни из свиты императоров, ни из штаба Кутузова; я не получал ни приказаний, ни донесений, но ясно видел, что наш центр прорван, колонна Милорадовича рассеяна и сражение безнадежно потеряно…» Далее Ланжерон прямо обвинил генерала в легкомыслии и пренебрежении основополагающими принципами руководства войсками: «В 7 часов утра она (4-я колонна. — В. Л.) начала движение и шла левым флангом, имея русских в голове. Впереди шел Новгородский полк, а за ним Смоленский, Апшеронский и Малороссийский гренадерский и 12 батарейных орудий полковника Кудрявцева. Колонна шла повзводно, без приказаний, без предостережений, без авангарда, без разъездов; даже ружья не были заряжены, и сделали это только в 300 шагах от противника. Говорят, при ней не было кавалерии, но разве генерал Милорадович не имел при себе адъютантов и ординарцев-казаков? Не мог он послать хотя одного из них осмотреть впередилежащую местность? Разве он не мог сделать этого сам? И что делали 500 кавалеристов конвоев государей и Кутузова? Что делали молодые адъютанты императора, его ординарцы и бывшие при них казаки, если 40 000 противника сосредоточились в тысяче шагов от этой колонны, и никто об этом не знал. Одного разведчика было достаточно, чтобы заметить расположение противника и спасти армию от поражения наголову, которое ее постигло. Слабая рекогносцировка, которую Кутузов приказал произвести генерального штаба майору Толю, была направлена на Кобельниц, по пути движения колонны, и ничего не было сделано на правом фланге.
Милорадович говорил в свое оправдание, что он не получил никаких донесений из колонны Пржибышевского, шедшей впереди его, и поэтому не предполагал французов так близко. Но разве это оправдание чего-нибудь стоит? Приказать произвести рекогносцировку дорог, где предположено идти, и дать бой и освещать свои фланги есть долг не только генерала, но вообще каждого офицера, командующего отрядом <…>.
Если бы император имел в то время военный опыт, который приобрел с этих пор, он увидал бы, что один Милорадович был причиною подобной катастрофы, отнял бы у него после сражения командование и предал бы суду: нельзя было быть более виноватым, чем он. Но вышло наоборот: Милорадович попал в бо`льшую милость, чем когда-либо.
Милорадович был очень умен; он чувствовал свою ошибку и сделал все, что надо было, чтобы выказаться перед императором. Он был на великолепной скаковой английской лошади, скакал галопом по фронту, ездил взад и вперед под градом пуль и снарядов самым смелым образом. Он кричал, клялся, ругал солдат и держался все время между ними и противником. Император был убежден более, чем когда-либо, что Милорадович — герой».4
Ланжерон очень не любил Милорадовича, но даже он был вынужден признать, что шеф Апшеронского полка был последним, кто оставил занимаемую позицию.
По числу орудий, знамен и пленных, оказавшихся в руках противника, Аустерлиц затмил «конфузию» армии Петра I при Нарве в 1700 году. Искать главного персонального виновника нет никакого смысла. Поражение потерпела система командования, при которой командиры частей и соединений фактически лишались распорядительных функций. Присутствие царя, мнившего себя полководцем и в то же время не принимавшего формально командование на себя, парализовало волю всех подчиненных от главнокомандующего Кутузова до полковых командиров. Необходимость выполнения невыполнимой диспозиции усугубляла положение. Да, поражение началось с разгрома центра, которым командовал (опять же — формально!) М. А. Милорадович. Но этим центром его полки оказались только после первых выстрелов! До этого времени они составляли четвертую колонну, самую «безопасную», не зря же вместе с ней двигались императоры, Кутузов и штабы обеих армий!
В реляции, которую отправил Кутузов царю 14 января 1806 года, главнокомандующий уклонился от обвинений в адрес генерала. Он писал, что на 4-ю колонну был направлен удар основных сил противника во главе с самим Наполеоном, что в самом начале были выведены из строя полковые командиры и пр. Настораживало, правда, то обстоятельство, что в документе нет ни слова о заслугах Милорадовича. А вот уже в реляции от 1 марта 1806 года акцент смещается в негативную для него сторону: «Ваше императорское величество были сами свидетелем, что 4-я колонна была наиболее причиной поверхности, которую имел неприятель в сей день; два батальона мушкетерские Новгородского полка не держались нимало и, обратившись в бегство, привели всю колонну в робость и замешательство…»5
Тем не менее Милорадович оказался в числе награжденных, а не в числе наказанных за Аустерлиц, и это объясняется целым рядом обстоятельств. Во-первых, формально четвертой колонной командовал австрийский генерал-фельдлейтенант Коловрат, а «сваливать» вину за неудачи на союзников — обычная практика штабной работы. Во-вторых, при отступлении оба императора и сам Кутузов нашли укрытие среди штыков тех полков, которыми командовал этот генерал. В-третьих, императоры вместе со своим военным окружением и главнокомандующий двигались бок о бок с Милорадовичем и должны были разделить с ним ответственность за все произошедшее. Наконец, потеряв почти все приданные ему пушки, Милорадовичу удалось спасти почти все знамена, что получило высокую оценку в военных кругах.
Полный текст читайте в бумажной версии журнала
[1] Кюстин Астольф де. Россия в 1839 году. Т. 1. М., 1996. С. 199—200.
[2] Военный сборник. 1890. № 9. С. 76. Прил. 1.
[3] Фельдмаршал Кутузов. Документы и материалы. М., 1947. С. 95—99.
[4] Ланжерон А. Ф. Записки графа Ланжерона, его седьмая кампания в Моравии и Венгрии в 1805 году // Военный сборник. 1900. № 9—11. С. 23—29.
[5] Кутузов М. И. Документы. Т. 2. М., 1950. С. 265—266.