Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2015
Современная Россия существует уже четверть века, если отсчитывать время от тех революционных событий 1989 года, которые привели к либерализации советского строя, а затем к распаду СССР и серьезным экономическим реформам. За это время сложились принципиально иные модели хозяйственной и политической систем. Качественно по-новому выглядят культура и журналистика. Немало появилось хорошего и немало плохого. Причем объединяет как позитивные, так и негативные явления в нашей стране то, что все они практически являются порождением одного поколения, которое сформировалось в 1970-х годах и может условно быть названо поколением семидесятников.
Кто такие семидесятники?
Определять черты поколения — дело сложное и неблагодарное. С позиций строгой науки критиковать любой подход в этой области чрезвычайно просто. Но если мы испугаемся критики и проигнорируем столь важное явление, как смена поколений, то многого просто не поймем в происходящих сегодня событиях.
Дело в том, что на рубеже 1960—1970-х годов в жизни Советского Союза произошли кардинальные перемены, во многом обусловившие характер тех преобразований, которые были осуществлены 20—30 лет спустя. Эти перемены не так легко заметить, поскольку они не сопровождались революционными взрывами, пламенными речами политических деятелей или появлением новой системы институтов, определяющих механизм функционирования экономики. Перемены были скорее связаны с переходом от умеренно оптимистического взгляда на будущее страны к откровенно пессимистическому.
Поколение шестидесятников, которых иногда называют детьми хрущевской «оттепели», имело определенные основания надеяться на трансформацию социализма в демократическом духе, на осуществление косыгинской экономической реформы и в конечном счете на построение справедливого социального строя, далекого как от ужасов сталинизма, так и от тягот капиталистической эксплуатации. В той или иной степени надежды на лучшее питали умы советских граждан вплоть до августа 1968 года. Однако когда советские танки задавили Пражскую весну, пытавшуюся осуществить в Чехословакии модель социализма с человеческим лицом, мыслящим людям стало ясно, что позитивных перемен не предвидится.
И впрямь косыгинская реформа в 1970-х не получила развития. О какой бы то ни было демократизации общества запретили даже говорить. Прогрессивные театры подвергались жесткой цензуре. Романы нестандартно мыслящих писателей оставались в ящиках их письменных столов. А кинофильмы, хоть в чем-то расходившиеся с генеральной линией партии, оставались лежать «на полках».
Как пережили прощание с надеждами своей молодости шестидесятники — это особая история, которую мы здесь затрагивать не станем. Для нас важно то, что новое поколение, входившее в жизнь между 1968 (Пражская весна) и 1985 (начало перестройки) годами, формировалось в совершенно иной интеллектуальной среде. С одной стороны, продолжала действовать система коммунистической пропаганды, рассказывавшей о том, как хорошо в стране советской жить. С другой — молодые люди, своими глазами видевшие убогость стареющих вождей и пустые прилавки магазинов, этой пропаганде практически не верили. В итоге у наиболее умных и образованных семидесятников создавалось ощущение, что им предстоит всю жизнь существовать именно в той среде, в какой они появилось на свет, и что никаких надежд на обновление не имеется. Из этого умозаключения следовал простой вывод: следует приспосабливаться к реальной жизни, а не мечтать о человеческом лице социализма. Или еще проще: для нормального выживания следует становиться конформистом, а не революционером.
Естественно, мы не можем однозначно определить, в каком возрасте происходит становление личности молодого человека и формирование его мировоззрения. Кто-то взрослеет в 14 лет, а кто-то остается инфантилен до 20. Таким образом, хронологические рамки эпохи, в которой появлялись на свет семидесятники, будут несколько условны. Однако примерно можно все же сказать, что люди, родившиеся в 50—60-х годах ХХ века, с большой степенью вероятности могут быть причислены именно к поколению, сформировавшемуся после подавления Пражской весны и объективно вынужденному приспосабливаться
к существующей среде, а не готовить серьезные перемены. Те, кто появился на свет в 1940-х, с большей вероятностью являются детьми «оттепели», а те, кто родились в 1970-х, слышали «подрывные» перестроечные речи уже в детстве или юности.
Надо обязательно принимать во внимание, что семидесятники сильно различаются между собой. На каждого из них влияют многие другие факторы, определяющие формирование человека: генотип, национальность, место рождения, социальная среда, полученное в семье и школе воспитание, прочитанные в детстве книги, а также встретившиеся на жизненном пути люди. Более того, проведенная мною серия интервью показала, что, как правило, семидесятники, родившиеся в начале 1950-х, имеют значительно больше шестидесятнических характеристик, нежели те, кто появился на свет во второй половине десятилетия или тем более в 1960-е годы. Но все же при этом у них четко прослеживаются общие поколенческие черты, определившие их деятельность в условиях современной России.
Конечно, многие из семидесятников скажут, что на них Пражская весна не повлияла никак, поскольку, взрослея в 1970-е годы, они про нее даже не слышали. Совершенно верно. Про чехословацкие события нам и не надо было знать, поскольку они на жизнь в СССР влияли лишь косвенным образом. Все то, что произошло в связи с августовскими событиями 1968 года, предопределило курс, который проводили советские вожди. А семидесятники формировались в рамках этого курса, принимая отсутствие перспектив как данность и не интересуясь по молодости лет причинами такого положения дел. Для формирования поколения принципиальное значение имели реальные жизненные условия, а вовсе не рефлексия по поводу этих условий.
Впрочем, тут возникает еще один сложный вопрос. Если семидесятники были конформистами и сторонились революционных перемен, то как же им удалось стать создателями новой России? Дело в том, что перспективы преобразований внезапно открылись вне всякой связи с идеями семидесятников. Или, точнее, их создали шестидесятники. Михаил Горбачев вместе с «прорабами перестройки» резко переломил ход истории, хотя, возможно, и не хотел столь радикальных перемен. Семидесятники неожиданно для себя оказались в совершенно иной среде — в той, где можно было преобразовывать все стороны жизни намного энергичнее, чем когда-либо планировали шестидесятники. Словом, возможности для нового поколения открылись невиданные, но реализовывать эти возможности довелось людям уже сформировавшимся, с представлениями о необходимости конформизма и трезвого учета реальных обстоятельств в любой деятельности. Именно это своеобразное сочетание и предопределило многое из того, что случилось в новой России, возникшей после августа 1991 года.
Россия как продукт семидесятников
Какие же изменения внесло поколение семидесятников в жизнь России?
В первую очередь необходимо сказать об экономических реформах. Сегодня уже подзабылось, что политики и ученые из числа шестидесятников успели во второй половине 1980-х по указанию Горбачева провести преобразования, целью которых было формирование своеобразного рыночного социализма, в котором предприятия обладают высокой степенью самостоятельности, но государство не допускает таких негативных капиталистических явлений, как конкуренция, безработица, инфляция и частная собственность на крупных промышленных предприятиях. Непрофессионализм этих горбачевских реформаторов в сочетании с нерешительностью политиков привел к тому, что вместо ожидавшегося расцвета социализма с человеческим лицом мы к началу 1990-х получили абсолютно пустые прилавки и экономический спад. Семидесятникам, из числа которых формировалась команда Егора Гайдара, пришлось после распада СССР экстренно подправлять итоги деятельности своих предшественников.
При осуществлении реформ семидесятники не ставили перед собой каких-то априорных целей типа сохранения государственного социализма, в котором власть заботится о каждом гражданине, или же напротив — построения либерального капитализма, не отягощающего государство грузом социальных обязательств. Команда Гайдара делала то, что было возможно в реальных условиях 1991—1992 годов. Она осуществила либерализацию цен и приватизацию (за что ее ругает Геннадий Зюганов), но сохранила непосильную для государства финансовую поддержку предприятий и населения, приведшую к высокой инфляции (за что ее ругает Андрей Илларионов). Результат реформ не нравится многим, но это был реальный результат, который позволил наполнить прилавки, сформировать условия для развития предпринимательства и заложить основы того экономического роста, который начался в нулевые годы.
Таким образом, тот рыночный строй, который мы имеем сегодня, в полной мере является продуктом мировоззрения определенного поколения. Предшествующее поколение пыталось создать совсем иной строй, причем в общем и целом сохранило свои представления по сей день. Во всяком случае, из числа ведущих экономистов-шестидесятников по пальцам можно пересчитать тех, кто в конечном счете оказался готов сменить позиции «отцов» на позиции «детей».
Второй важнейшей чертой современной России является тот бизнес, который смог сформироваться на основе экономических реформ 1990-х годов. Если мы посмотрим на ключевые фигуры этого бизнеса, то обнаружим, что практически все они принадлежат к поколению семидесятников. Сегодня это не удивительно, поскольку шестидесятники достигли пенсионного возраста. Но так же обстояло дело и в самом начале 1990-х, когда семидесятники были еще очень молоды и не имели хорошей стартовой базы для обогащения.
Казалось бы, наилучшие условия для превращения в олигархов нового времени имели так называемые «красные директора» (или, как их называли порой, «крепкие хозяйственники», «матерые товаропроизводители»). Влияя на свои трудовые коллективы, они де-факто обладали огромной собственностью. Им оставалось лишь закрепить ее де-юре в ходе номенклатурной приватизации, а затем умело управлять внезапно свалившимся на голову богатством.
В эпоху реформ подавляющее большинство «красных директоров» по возрасту принадлежало к поколению шестидесятников. Однако практически никто из них не сумел воспользоваться новыми возможностями. Среди так называемых олигархов советских хозяйственников не оказалось. Более того, те «олигархи», которых по возрасту можно отнести к шестидесятникам (например, Борис Березовский), вели себя не слишком прагматично и в итоге оказались у разбитого корыта.
Семидесятники сумели лучше сориентироваться в текущей пореформенной ситуации и сформировать крупные олигархические состояния, используя не книжные представления о капитализме из учебников политической экономии и советских разоблачительных романов, а реальную практику конца 1980 — начала 1990-х годов. В частности, новое поколение в отличие от «красных директоров» скептически относилось к разрекламированному старой пропагандой наследию сталинской индустриализации с ее огромными военными заводами, по большей части не пригодными даже для конверсии. Вместо этого семидесятники быстро обнаружили «точки роста», которые будут работать в условиях рынка: «нефтянка», розница, экспорт-импорт, коммерческие банки, черная и цветная металлургия, а самое главное — дружба с государством, которое может размещать в частном секторе чрезвычайно выгодные заказы, оплачиваемые в конечном счете безответным российским налогоплательщиком.
Третьей важнейшей чертой современной России является авторитарный политический режим. Его формированию на протяжении 1990-х годов пытались препятствовать некоторые близкие к власти шестидесятники. Однако они вынуждены были в конечном счете уступить напору семидесятников, пришедших к власти вместе с Владимиром Путиным и быстро отказавшихся от всяческих сантиментов предыдущего поколения.
Дело в том, что истинного запроса на демократию российские граждане так и не предъявили. Обществу, возникшему на развалинах СССР, нужны были полные прилавки и высокие доходы, а вовсе не демократия. Соответственно, управлять новой политической системой проще всего было с помощью манипулирования избирателем, игнорируя реальное построение целого ряда демократических институтов, характерных для стран Запада.
Шестидесятникам, долго мечтавшим о построении социализма с человеческим лицом, нелегко было отказаться от того, что это самое лицо как раз и формирует. Казалось, что если мы сказали «а», создав по западному образцу рыночную экономику, то следует сказать и «б», создав по тому же образцу демократию. Более того, демократия в понимании многих шестидесятников должна была нивелировать дикие свойства капитализма и обратить его на пользу всему народу, а не только олигархам.
Семидесятники, напротив, легко готовы были отказаться от демократии как от системы, которая в практических условиях пореформенной России, все равно не могла эффективно работать. Реформаторы, в частности, видели, что тесно связанный с демократией популизм провоцирует инфляцию и, следовательно, развал экономики, а потому терпимо относились к проявлению авторитарных черт государства уже в ельцинский период правления. Что же касается тех циничных семидесятников, которые не являлись реформаторами, а контролировали власть и бизнес лишь ради максимизации своих доходов, то они предпочли откровенно поставить всю страну на службу личным интересам, воспользовавшись индифферентностью основной массы населения.
Четвертой сферой общественной жизни, в которой проявились существенные различия между шестидесятниками и семидесятниками, является культура. Или, точнее, коммерциализация культуры.
Казалось бы, властителями дум в современной России должны были бы стать представители поколения «оттепели», книги которых выходили в свое время миллионными тиражами, а фильмы демонстрировались во всех кинотеатрах страны. Из истории российской культуры мы знаем, что авторитет великих писателей имеет свойство накапливаться. К примеру, популярность Федора Достоевского и особенно Льва Толстого достигла пика к концу их жизни, во многом обусловив, в частности, развитие таких общественных явлений, как панславизм и толстовство. Но в наше время ничего подобного не произошло.
Лишь некоторые шестидесятники, такие как кинорежиссеры Никита Михалков и Владимир Бортко, сумели коммерциализировать свое творчество, откровенно взяв на вооружение стандарты Голливуда. Основная же масса представителей старшего поколения не вписалась в рыночные условия. Семидесятники стали теснить их практически по всем направлениям, предпочитая изготавливать массовый продукт, востребованный рынком, вместо того чтобы решать вечные духовные проблемы, которые традиционно интересовали русскую культуру.
Даже элитарная культура семидесятников по большей части ориентирована сегодня на веяния духовной моды, то есть на то, чтобы «духовный продукт» можно было выгодно продать. В этом смысле творчество семидесятников не столько делится на массовую культуру и высокую культуру, сколько представляет собой массовую культуру, подразделенную на отдельные сегменты.
В соответствии с принципами сегментированного маркетинга продажа товаров, которые потребляют миллионы, осуществляется по иным принципам, нежели продажа элитарных товаров. Грубо говоря, кока-колу втюхивают покупателю иначе, чем особняк на Рублевке. Соответственно, и массовый духовный продукт, производимый семидесятниками, реализуется на рынке одним способом, когда это бульварная литература, и несколько иным — когда это литература для эстетов. Но как в том, так и в другом случае автор ориентируется не столько на то, чтобы выразить себя, сколько на то, чтобы при помощи издателя или продюсера реализовать «духовный продукт» с должной для себя выгодой.
Любопытную оценку этой проблемы дал известный российский реформатор Анатолий Чубайс (1955 г. р.), когда я попросил его об интервью на тему формирования поколения семидесятников. «Шестидесятников отличала целостность, — отметил он. — За ними стоял сложный исторический период, в который осуществлялись важные процессы, начиная с развития абстрактного искусства до осуществления косыгинской экономической реформы. А вот у семидесятников с интеллектуальным продуктом дело обстояло значительно хуже. Сказались все те ограничения, которые восемнадцатилетний застой наложил на формирование этого поколения».
Примерно о том же мне говорил и коллега Чубайса известный экономист Сергей Васильев, когда оценивал музыкальную культуру поколений. Он высоко оценил авторскую песню шестидесятников, означавшую уход от советской «попсы», и крайне скептически высказался о рок-культуре своего поколения.
Как формировались семидесятники?
Попробуем теперь конкретно проанализировать ключевые черты, позволившие поколению, которое сформировалось за время брежневского застоя, осуществить в России столь глобальные перемены, каких невозможно было ожидать в 1970-е годы.
В первую очередь следует выделить прагматизм семидесятников, который ориентировал их не на то, чтобы стремиться к формированию идеального общества, а скорее на то, чтобы трансформировать окружающий нас мир в сторону большего комфорта, исходя из реальных сегодняшних возможностей. Проще говоря, в эпоху застоя молодой семидесятник стремился, не мечтая о великом, создать вокруг себя уютный мирок, позволяющий пережить прогрессирующий маразм системы с минимальными личными потерями. Когда же застой внезапно окончился и семидесятники получили возможность влиять на формирование не только собственного мирка, но также на судьбу большой страны, они продолжали действовать в старом духе, меняя лишь то, что можно изменить, и оставляя неизменным то, на что замахиваться бессмысленно.
Начинали семидесятники как дети и ученики шестидесятников, послушно впитывая господствовавшие в данном поколении идеи. Однако они не стали рабами этих идей, поскольку по большому счету не слишком их ценили. Ведь если ты не стремишься переменить мир, то, следовательно, сравнительно хладнокровно относишься к тому интеллектуальному оружию, которое находится в твоих руках. Ты быстро заменяешь его на более прогрессивное и эффективное, как только узнаешь о существовании такового.
Анатолий Чубайс четко изложил мне в личной беседе схему развития своих общественных взглядов. Заканчивая учебу в школе, он полагал, как многие шестидесятники, что Ленин был хорошим, а Сталин плохим и, соответственно, двигаться надо в сторону ленинского наследия. Позднее он стал различать Ленина двух эпох: НЭП — это хорошо, тогда как военный коммунизм — плохо. На следующем этапе развития своих представлений об обществе Анатолий Борисович пришел к восприятию целостной концепции социализма с человеческим лицом, столь характерной для прогрессивной мысли 1960-х годов. А от этой концепции он двинулся к поддержке идей еврокоммунизма.
Сторонником частной собственности (да и то с некоторыми оговорками) Чубайс стал лишь в 1988 году. Это, на первый взгляд, кажется парадоксальным, поскольку он известен в России в первую очередь как приватизатор, то есть как государственный деятель, осуществивший переход от государственной к частной собственности. Однако следует принять во внимание, что именно к концу 1980-х под воздействием неудач перестроечных экономических реформ, осуществленных шестидесятниками, стала все более явно вырисовываться непрактичность и неэффективность сохранения государственной собственности, которой управляют то ли чиновники, постепенно склоняющиеся к коррупции, то ли «красные директора», стремящиеся разворовать предприятие, то ли трудовые коллективы, желающие лишь популистских действий со стороны начальства.
Когда частная собственность показала свои реальные преимущества, семидесятники сравнительно легко откинули идеи отечественного социализма и даже еврокоммунизма, приняв капитализм со всеми его вполне очевидными минусами. Об этом в той или иной форме говорили помимо Чубайса различные собеседники, которых мне довелось интервьюировать.
Одну из самых радикальных интеллектуальных трансформаций должен был осуществить Егор Гайдар (1956 г. р.), прежде чем стать ведущим российским экономистом-реформатором. Материалы, собранные о детстве и юности Гайдара известным писателем Мариэттой Чудаковой, показывают, что отец Егора Тимур Аркадьевич, как яркий и убежденный шестидесятник, был потрясен подавлением Пражской весны. Для него рухнула целая картина мира, в которой социализм был правильным выбором, но нуждался лишь в некоторой модификации.
По-видимому, сын, которому в 1968 году было 12 лет, не мог в той или иной мере не воспринять мировоззрение отца. Известно, что когда Егор Тимурович заканчивал учебу в школе (1974 год), он вместе со своими друзьями печатал антисоветские листовки и готовился распространять их по Москве. Однако до непосредственного осуществления акции дело не дошло. Когда стало известно, что «органы» выследили всю компанию и готовятся совершать аресты, Гайдар с друзьями не стали лезть на рожон, совершая героический, но бессмысленный поступок. Листовки сожгли в большом тазу, и больше к нелегальной деятельности Гайдар не возвращался.
Он предпочел окончить МГУ, стать профессиональным экономистом и выбрал проблематику трансформации системы в качестве своей научной специализации. Задолго до того, как непосредственно встал вопрос об осуществлении реформ, Гайдар с группой близких ему по взглядам коллег из Москвы и Ленинграда досконально изучал имеющийся зарубежный опыт преобразований, надеясь как-то повлиять на власть и убедить ее в необходимости изменений. Вполне возможно, что, если бы не горбачевская перестройка, знания Гайдара были бы не востребованы и тогда он просто остался бы крупным ученым-экономистом, весьма авторитетным в профессиональной среде. Но когда шанс осуществить реформы все же представился, выяснилось, что Гайдар, эволюционировавший в своих воззрениях и не державшийся за идеи социализма с человеческим лицом, обладает большими знаниями, нежели те экономисты старшего поколения, которые делали реформу для Горбачева во второй половине 1980-х.
Интересными впечатлениями о развитии взглядов Гайдара поделился со мной Борис Львин — один из ярких членов гайдаро-чубайсовской команды, имевший возможность в перестроечный период регулярно слушать выступления Егора Тимуровича. Они выглядели примерно так. Гайдар говорил о том, что
в свое время советовал правительству сделать то-то и то-то. Правительство к советам не прислушалось. Ситуация в экономике стала значительно хуже. Теперь, отмечал Гайдар, правительство собирается все же осуществить предложенные нами меры. Однако делать это уже поздно. Нужны более радикальные шаги.
В следующий раз выяснялось, что правительство опять в своих действиях отстало от жизни. Гайдар предлагал еще более радикальные меры. И вновь власть своевременно не реагировала на предложения эксперта. Таким образом, страна и дошла до кризисной ситуации 1991 года.
Мы видим, что Гайдар не пытался, как иногда полагают слишком эмоционально реагировавшие на реформы 1990-х люди, реализовывать вычитанные из книжек теоретические схемы. Напротив, он медленно и прагматично двигался вслед за развитием ситуации. Подобный подход вполне укладывается в мировоззрение семидесятников, скептически относящихся к достижению идеала, но стремящихся на практике обустроить тем или иным образом реально существующий мир.
Впрочем, надо отметить, что, естественно, далеко не каждый прагматичный семидесятник мог добиться в своей деятельности значительных результатов. Прагматизм лишь помогал не отстать от жизни в целом, не оказаться в арьергарде, который все еще мечтает об идеалах прошлого тогда, когда требуется на практике строить будущее. Для того чтобы принять участие в переустройстве страны, надо было помимо обладания прагматическими взглядами искать возможность для того, чтобы оказаться в реформаторском авангарде и получить в свои руки бразды правления.
Естественно, лишь небольшая доля представителей поколения смогла занять крупные государственные посты или войти в число руководителей бизнеса, которым довелось создавать что-то новое. Как это происходило на практике, мы рассмотрим на примере биографии Алексея Кудрина (1960 г. р.).
Полный текст в «бумажной» версии журнала