Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2014
В 2005 г. американский священник и теолог Мэтью Фокс (Matthew Fox) вывесил на двери церкви в Виттенберге (Германия) свои 95 тезисов, провозглашающие обновление христианства в XXI в. Тем самым он повторил поступок Мартина Лютера, чьи тезисы 1517 г., прибитые к двери той же Замковой церкви, положили начало европейской Реформации.
Я обращаюсь к жанру тезисов, поскольку это самый лаконичный способ выразить идеи еще не оформившегося мировоззрения. В этих тезисах сведено воедино то, что я писал о бедной вере с начала 1980-х гг., когда признаки ее зарождения стали очевидны в духовной жизни позднесоветского, постатеистического общества.1
Что такое бедная вера?
1. Бедная вера — это вера без религии, без храма, догм и обрядов. Это прямая обращенность к Богу, здесь и сейчас, один на один. Это вера, столь же цельно предстоящая Богу, как целен и неделим сам Бог.
2. В человеке пробуждается потребность веры, он слышит голос Бога в душе. Как ответить на этот зов? Следуя традициям, человек идет в церковь или в костел, в мечеть или в синагогу… Везде он видит исторически сложившиеся формы богопочитания, тогда как ему нужно личное общение с Богом целым и неделимым. Человек ищет веры — а находит одни только вероисповедания. В разрыве между верой и вероисповеданиями и возникает бедная вера. Просто вера. Просто в Бога.
3. Согласно результатам самого масштабного социологического опроса, проведенного службой «Среда» в рамках проекта «Атлас религий и национальностей России» (56 900 респондентов), к бедной религии себя относит каждый четвертый житель России. 25 % — те, кто просто верит в Бога и при этом не исповедует никакой конкретной религии.2 Это вторая по численности группа населения, уступающая только православным (41 %) и значительно превосходящая мусульман (6,5 %). К ним можно добавить 4 % экуменистов, то есть христиан, не относящих себя ни к какой конфессии. Именно такие бедные верующие, а вовсе не «тоталитарные секты», не сайентологи и не мунисты, являются сегодня основными соперниками традиционных религий в России.
4. Веру следует отличать от религии. Когда вера обрастает институциями, догмами и традициями, она становится религией. По мере того как религия освобождается от груза традиций, она вновь сближается с верой. Поэтому «бедная религия» — это просто вера в Бога, без дополнительных конфессио-нальных определений.
5. Понятие «бедная вера» возникло в начале 1980-х гг. Его можно сравнить с популярным тогда «бедным театром» польского режиссера Ежи Гротовского. В этом театре не было ни сцены, ни декораций, ни костюмов — актеры просто жили на пределе душевного самовыражения и вовлекали в это действо зрителей. Они не перевоплощались, а как бы развоплощались. У бедной веры тоже нет ничего, кроме прямого предстояния Богу.
6. Знаменательно, что русское слово «бедный» имеет общее происхождение с латинским «fides» (верa; отсюда и «фидеизм», то есть мировоззрение, основанное на вере). Связь между «бед» и «fides» такая: «быть бедным, неимущим — приносить жертву — верить в Бога». Бедный — тот, что отдает свое Богу. Так что «бедная вера» — это своего рода «верная вера», смысловой повтор и усиление.
7. Слово «бедный» в религиозном контексте имеет положительный смысл. «Блаженны нищие духом» (то есть во имя духа). Бедные верующие не имеют символического капитала в виде общепризнанных вероисповедных традиций, церковных зданий, общественного престижа, «имиджа». В этом смысле вера мытаря была бедной, смиренной, покаянной, а вера фарисея — богатой, горделивой, притязающей на обретение Царства.
8. Бедность — христианская добродетель, которую можно применить к самому христианству как «богатой» исторической религии. Бедная вера — нестяжание, неимение не только земных богатств, но и небесных, то есть накопленных в сокровищницах конкретных вероисповеданий, в их догматах, обрядах, церковных учреждениях. Пример «бедной веры» — разбойник, сораспятый с Иисусом и уверовавший в Него прямо на кресте, не прошедший через катехизацию, через молитвенный и обрядовый опыт, через обучение основам новой веры.
9. Бедная вера укоренена в миру, в потребности соотносить жизнь с абсолютным смыслом. Бедный верующий беседует с Богом в глубинах своей души, молится, исповедуется, старается постичь знаки промысла, лично к нему обращенные, — у каждого человека есть свои формы стояния перед Богом. Всех бедных верующих объединяет представление, что жизнь не кончается вместе со смертью, что человек не принадлежит только к царству природы, в нем есть глубинный источник внутренней жизни, который не зависит от физических и социальных условий. Такую бедную веру нельзя искоренить, ибо ее храм в каждом доме и в каждой душе.
10. Бедная вера соответствует апофатической теологии, которая отрицает возможность познания Бога или представления Его в каких-то положительных образах, символах, определениях. Дионисий Ареопагит так писал о Боге как Причине Всего: «Она превыше всего сущего… Она не душа, не ум… Она не есть ни слово, ни мысль; Она и словом не выразима и не уразумеваема… Она не единое и не единство, не божественность или благость; Она не есть дух в известном нам смысле…»
Бедная вера отражает это «не», отрицание в основе Богопознания. Это вера за пределом всех вероисповеданий.
Aтеизм и границы между религиями
11. Бедная вера в современной России — последствие семидесятилетнего атеизма. В Советском Союзе три поколения были отрезаны от религиозных традиций, и поэтому искателю веры, услышавшему призыв свыше в своей душе, трудно было определиться в рамках существующих конфессий. У него не было никаких догматических предпочтений, которые, как правило, определяются непрерывной исторической традицией, семейным религиозным укладом. Воинствующий атеизм, отрицая все конфессии сразу, создает благоприятную среду для зарождения «религии вообще». Именно безверие советских лет сформировало тип человека, которого нельзя определено назвать ни «православным», ни «иудеем», ни «мусульманином» — он просто «верующий».
12. Первые свидетельства бедной веры можно найти в СССР в 1960-е, когда иссякает религия коммунизма и надвигается эпоха политической безнадежности и осознания сверхисторического смысла бытия. Когда Булат Окуджава пел «Молитву Франсуа Вийона» (1963), было ясно, что это его собственная молитва: «Как верит каждое ухо / Тихим речам твоим, / Как веруем и мы сами, / Не ведая, что творим». Было понятно, что у Венички Ерофеева есть свои личные отношения с Богом: «Господь, вот ты видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа?» («Москва — Петушки», 1969). Конечно, ни Окуджава, ни Ерофеев не были православными или вообще церковными людьми. Это была вера и надежда ниоткуда: «Из глубины взываю к Тебе, Господи» (Пс. 129, 1).
13. За советские десятилетия в духовной жизни страны образовалась такая пустыня, что стали стираться межи, сохранившиеся от разных исторических вероисповеданий. Вспоминается библейское:
«Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу <…> всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и явится слава Господня, и узрит всякая плоть [спасение Божие]…» (Ис. 40: 3—5).
Этот призыв с жутковатой точностью был осуществлен советским атеизмом, который именно что подготовил путь Господу, преследуя и вытаптывая все веры, — a в итоге раздвинул пространство для собирания разных вер, чтобы «всякая плоть» могла узреть приход славы Божьей.
14. В религиозной жизни важна диалектика воцерковления и расцерковления, то есть вхождения в исторически конфессиональное тело религии и выхождения из него. В этом смысле Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой, современники-противоборцы, воплощают полярные точки этого процесса, который никогда не прекращается в живой душе как процесс опредмечивания и распредмечивания веры. Опредмеченная форма веры — это конфессия, церковь. Распредмеченная — это область трансрелигиозного, внецерковного: бедная вера.
15. Трансрелигиозное — это не только выход за границы исторически сложившихся религий, но и за пределы религиозного как такового, поскольку, не удовлетворяясь наличными конфессиями, религиозность пытается создавать новые, то есть все-таки оцерковить опыт веры, перевести его в обрядовые формы. Трансрелигиозное — это Христос до христианства, то есть вера до религии; или Христос после христианства, в апокалиптические времена, то есть вера после религии. Поскольку малый апокалипсис — в образе болезни, войны, смерти — происходит постоянно, то и вера непрестанно вызывает кризис религии, а затем и приходит ей на смену, как мгновенное обеднение, опустошение богатства, накопленного в ее историческом бытии.
16. Если ограничиться только российскими традициями, Лев Толстой, Даниил Андреев, Александр Мень, Григорий Померанц представляют собой разные версии и стадии этого движения к трансрелигиозному. Толстой — открытие трансрелигиозного пространства в его чистоте и негодующее обличение всех исторических религий и церквей как подмен, извращений первичных ценностей любви, братства и смирения. Трансрелигиозность здесь выступает прежде всего как любовь к ближнему и непротивление злу насилием. Д. Андреев, в прямой противоположности Толстому, видит трансрелигиозность как «Розу мира», как способ объединения все исторических религий в сверхисторическое братство, где каждая конфессия — лепесток расцветающего религиозного единства грядущего человечества. Для Г. Померанца трансрелигиозность — это индивидуальный и экзистенциальный опыт общения с разными религиями, это путь странника, путь сопереживаний и личных откровений. Для А. Меня трансрелигиозность — это пространство, обретаемое внутри христианства и православия, но при этом осмысляемых в универсалистской перспективе как вбирание опыта других религий и их примирения в личности Христа как Богочеловека.
Таким образом, вырисовываются четыре пути в трансрелигиозное измерение: моральное очищение и отвержение всех конфессиональных, оцерковленных вер; попытка их универсалистского синтеза; опыт экзистенциального общения с ними; путь экуменической открытости одной конфессии другим.
17. Есть еще пятый путь — бедная вера. Это минималистский, а не макси-малистский извод религиозной всеоткрытости. В ее основе — духовная апофатика, предстояние Богу вне «катафатических» признаков религии, таких как церковь, догматика, обряды. Бедная вера — феномен не только постатеистического, но и трансрелигиозного сознания, если понимать под религией опредмеченность веры в рамках определенной конфессии.
Бедная вера может вбирать, а может и миновать опыт общения с религио-зными традициями, с живым опытом разных вер. Бедная вера не критикует конкретные верования и вероисповедания, но, как абсолютная веротерпимость, она означает не равнодушие, но открытость их откровениям, их духовной красоте, их историческим смыслам и исканиям.
18. Бедная вера — целиком имманентная жизнь с одним трансцендентным означаемым — личностью Бога. Я здесь и сейчас — и Ты со мной, Господи, видишь и ведешь меня, учишь и судишь меня, прощаешь и наказываешь. Максимум имманентного и минимум трансцендентного, — но абсолютно необходимый и значимый минимум, который придает смысл всему максимуму, всей сумме жизненных событий и опытов.
Бог-Личность
19.
Бедная вера — это вера в Бога-Личность. Человеческая личность — самое сложное,
глубокое и творческое из всего, что мы достоверно знаем. Поэтому разумно
предположить, что в основании всего мироздания лежит не просто безличный закон
или абстрактная формула, а личностное и творческое начало, благодаря которому
мы не только объекты физического мира, но и субъекты мира психического и
нравственного. Где источник тех ментальных и духовных состояний, которые мы
обнаруживаем в себе? Физические
и химические сведения о мозге человека не дают представления о его внутренних
переживаниях, о том, что значит для него «любить» или «страдать»; следовательно,
сознание не может быть редуцировано к мозгу, субъективное — к
объективному. Царствие Божие нельзя найти вовне, оно
внутри нас, и само наличие в нас внутреннего,
ментального есть свидетельство о нем.
20. Типический аргумент позитивиста: «Я констатирую прохождение электрического тока, поскольку его могут зафиксировать приборы. А как зафиксировать бытие Бога или его эманации?» — Вслушайтесь, всмотритесь в себя. Любовь, тревога, надежда, сострадание, раскаяние, внутренняя работа над собой… Это и есть Его прохождение через нас, не менее достоверное, чем тока по проводам.
21. Представим себе ученого, наблюдающего разрозненные явления: плод падает с дерева; человек ходит по земле; планеты вращаются вокруг Солнца. Сопоставляя эти факты, ученый открывает закон всемирного тяготения. Свойство разума — обобщать, открывать объективные закономерности за пестротой внешних явлений.
Точно так же наш разум, обнаруживая в мире множество личностей, общающихся между собой, не может не прийти к заключению, что есть источник субъективности, общий для всех этих субъектов. Этим источником не может быть физическое поле или химическая реакция, он не может располагаться в области гравитации или электричества. Как источник внутренней жизни и всякой субъективности, сам он не может не быть Субъектом. Он действует изнутри нас, точно так же как закон всемирного тяготения — извне. Но это и означает, что он воздействует на нас как Личность — неким внутренним голосом, внушением, совестью, предостережением, любовью, верой, стыдом, вдохновением… У субъектного мира есть своя первооснова, которая сама есть Субъект, подобно тому, как у мира объектов, при всем их разнообразии, есть основа в виде объективных законов, изучаемых наукой.
22. Бог — это Всеобщее «Я», понятие о котором так же согласуется с требованием разума обобщать, как научные понятия материи, времени, пространства, числа, жизни и т. д. Но это общность не мира объектов, не третьего лица, а первого лица, «Я», которое изнутри объединяет все личности, способные к самосознанию. Переживая свое «я» как «я», мы одновременно вступаем во взаимодействие с «Я» этого Всеобщего Существа именно как Существа, а не закона или отвлеченной сущности.
Таким образом, наш достовернейший, личностный опыт бытия собой в сочетании с обобщающей деятельностью разума приводит нас к понятию Бога как Вселичности, с которой каждое сознательное существо общается через свое «я», через действия своей совести, разума, воли.
23. Веру в Бога можно считать столь же согласной и с опытом и с разумом, как согласуются с ними вера физика в элементарные частицы и вера биолога в естественный отбор. Религия и наука, по сути, не исключают друг друга: в их основе лежит работа разума, умение видеть общее в разном. Нельзя отказывать науке в праве обобщать многообразие природных явлений и возводить их к единым основаниям. Точно так же и наука не может отказывать религии в праве обобщать внутренние состояния разных личностей и возводить их к бытию Личностного, к глубинному основанию всякой субъективности, которая сама есть Субъект.
24. Бог так отвечает Моисею на вопрос о своем имени: «Я есмь Сущий» (Исх. 3: 14), или «Я есмь Тот, Кто Я есмь». Собственное (не нарицательное) имя Бога означает вечно Сущего, который сам определяет себя в первом лице, как «Я».
Сходным образом определяется бытие Бога в других религиозных традициях. В индуизме Атман выступает как безначальное и непреходящее «Я» всех существ. В суфийской поэзии Руми: «Я долго искал Бога у христиан, но его не было на кресте / Я побывал в индуистском храме / И древнем буддийском монастыре, / Но и там не нашел я даже следов его. <…> / Тогда я заглянул в свое сердце. / И только там я узрел Бога, / Которого не было больше нигде…»
25. «Я» — это местоимение, общее Богу и человеку, знак их совместной субъектности и отличия от всего, что только есть, но не есмь, от всего, что только «он» или «они». Нравственность не только в том, чтобы человек был больше своего узкоиндивидуaльного «я», своего эгоизма, но и в том, чтобы «я» человека было больше его самого, ибо оно, по сути, сверхчеловечно. И. Фихте: «…Таков каждый, кто может самому себе сказать: Я — человек. Не должен ли он испытывать священного благоговения перед самим собой, трепетать и содрогаться перед собственным своим величием?» 3 Это не эгоцентрическое величие человека, это величие того «Я», которое он разделяет с Богом.
26. Мэтью Фокс, призывая к новой Реформации в христианстве, начинает свои тезисы (2005) следующими утверждениями:
«1. Бог есть и Мать и Отец.
2. В наше время Бог скорее Мать, чем Отец, потому что фемининного больше всего не хватает в мире и важно восстановить гендерный баланс».
Эти утверждения феминистской теологии не верны, как и утверждения маскулинной. У Бога нет пола. Все деления по признаку грамматического рода бессмысленны, поскольку Бог не Он, не Она и не Оно. Бог — «Я», для всех субъектов, всех чувствующих и мыслящих, имеющих «я». «Я» не обладает морфологическим значением рода.
Наука
27. Несмотря на историческое разнообразие религий, есть нечто, им всем присущее: вера в то, что мир не исчерпывается материальным бытием, что у него есть сверхчувственные и сверхъестественные основания и высшие цели, определяющие духовную жизнь человека. В традиционных конфессиях эта общность затемняется их исторически и этнически обусловленной враждой. Одно из призваний науки — формировать интеллектуальное единство человечества, а следовательно, и способствовать формированию бедной веры.
28. Современная наука в гораздо большей степени, чем наука XIX в., располагает к вере в сотворение мира и бессмертие души, выходит за пределы здравого смысла в область «безумных идей», граничащих с прозрениями поэтов и духовидцев. Наука постепенно освобождается от позитивизма и редукционизма, и ее открытия согласуются с фундаментальными чертами религиозной картины мира: вселенная имеет границы во времени и в пространстве (Большой взрыв); в основании всего живого — Логос (информация); мироздание предназначено для обитания в нем человека (антропный принцип в космологии)…
29. С точки зрения атеизма чем могущественнее человек, тем меньше его вера в Творца. С точки зрения теизма расширение человеческого знания и власти над природой может укреплять его веру. Сама наша способность создавать все более совершенные искусственные (виртуальные, компьютерные) миры предполагает все большую вероятность, что и естественный мир тоже имеет Создателя. Рудольф Отто в своей книге «Священное» называет «чувство своей тварности» первым признаком отношения человека к священному, поскольку оно предполагает всемогущество Творца. Стремительное развитие техносферы способствует увеличению «священного» в нашей цивилизации. Век электронных коммуникаций постоянно напоминает нам, что передача информация не связана с определенным материальным носителем и душа может быть бессмертна. Все труднее представить мир без Бога — таков главный вывод всей техноэволюции человечества. По мере того как возрастает человеческое могущество в пересоздании Вселенной, мы начинаем осознавать и высшую степень могущества, сотворившего нас самих.
30.
Религиозное движение человечества ведет не от веры к безверию, а от веры к
знанию. Пора уже говорить о религиозности знания, а не только о
религиозности веры. Религия знания — это не религия, которая поклоняется
знанию, а религия, которая все более достоверно узнает от науки о том, что
религия прошлого могла только принимать на веру. Наступило время для когнитивной
религии, где когнитивизм будет играть такую же
роль, как раньше — фидеизм. Научный тезис о Большом взрыве, который привел
к сотворению вселенной из ничего, — это предмет не только физического, но и
религиозного знания. Антропный принцип,
подтверждающий, что вселенная была создана для обитания в ней человека, — это
религиозное знание. Вера черпает много аргументов в современной науке и уже не
противопоставляет себя знанию, а вбирает его.
Теология воскресения
31. Вера только тогда остается верой, когда теряет догматические и институциональные гарантии и вступает в область безграничного риска и свободного жизнетворчества. Как ни парадоксально, но именно атеизм, который часто рассматривается как порождение науки, может способствовать духовному самоочищению религии и все более глубокому «низведению ума в сердце» (пользуясь известной мистической формулой исихазма). Атеизм есть отрицание религии, отчасти необходимое ей самой для того, чтобы побороть в себе фарисейскую спесь, отказаться от клерикальных претензий на мирскую власть и сосредоточиться на внутреннем делании, на опыте веры и обновлении жизни.
Отсюда критическое отношение к «религии», в отличие от веры, даже со стороны некоторых теологов, таких как Карл Барт: «Религия забывает, что она имеет право на существование только тогда, когда она постоянно отвергает самое себя. Вместо этого она радуется своему существованию и считает себя незаменимой».
Такая самодовольная религия, ищущая своего торжества в мире, противна существу веры, которая всегда «не от мира сего».
32. После «смерти Бога», провозглашенной Ницше, а также Марксом и Фрейдом, и после массовых атеистических и коммунистических движений XX в. начинается «воскресение Бога» как постатеистическое жизнечувствие и мировоззрение. Причем именно в той стране, которая первой «распяла» Его, — в обществе воинствующего безбожия. Возрождение религиозного сознания началось в России в 1960—1970-е гг., когда на Западе, наоборот, обозначилась «постхристианская» эпоха и возникла «теология смерти Бога». С 1917 г. Россия первой вошла в эпоху массового атеизма, а в 1960-е — в эпоху постатеизма.
33. «Теология смерти Бога» — глубокий парадокс, который придает новую значимость смерти как конструктивному и жизнеутверждающему опыту. Теологизировать смерть Бога — значит ответить на Его распятие как на возможность попрания смерти. Но на этом теология смерти Бога и останавливается, знаменуя собой наступление «христианства без Бога», смерть всего трансцендентного, упразднение «неба».
34. В отличие от протестантской «теологии мертвого Бога», бедная вера предполагает теологию не смерти и не просто жизни, а двойной, вечной жизни, чья мощь усилена страданием и жертвой. Жизнь после воскресения отличается от жизни до смерти, она углубляется опытом и личной смерти Христа на кресте, и исторической смерти христианства в XX в. Этот виталистической подход к богословию («теовитализм») можно передать греческим словом «palingenesis» (по-старославянски — «пакибытие»), буквально — «вновь-бытие», которое приходит из небытия; это избыток бытия после его смерти и восстановления.
35. Новая, постатеистическая теология — это теология воскресения, то есть новой жизни Бога за пределом Его церковно-исторического тела. Это не то же самое, что традиционная «теология жизни Бога» (в исторической церкви), и не то же самое, что радикальная «теология смерти Бога» (в «пост-христианском» мире). Нулевой градус — безверие, безбожие — пройден, и начинается новое возрастание веры, теистическое осмысление и преодоление самого атеизма.
Воскресение не есть просто восстановление прежней жизни — это вступление в новую жизнь, сверхжизнь. Воскресшее отличается от неумершего. По словам Карла Барта, «Бог не животворит того, кого не умертвил еще прежде». И смерть для того послана в мир, чтобы жизнь не просто рождалась, но и воскресала, то есть восходила на новую ступень.
36. Теология воскресения — это не теология наглядного присутствия Бога и не атеология Его отсутствия, но парадоксальная теология такого Откровения, в котором Бог предстает сокрытым. Это предсказано уже в пророчестве Исайи о Мессии: «…нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему» (Ис. 53: 2—3). С самого начала атеистическая стадия — «и мы отвращали от Него лицо свое» — входит в восприятие Мессии. Атеизм прокладывает путь бедной вере, которая обращена к бедности божественных проявлений, к отсутствию «вида и величия».
37. Бедная вера относится к традиционным религиям, как искусство авангарда к реализму: религиозное значение придается самому кризису реальности, уходящей за черту наблюдаемого и мыслимого. Воскресший Христос становится невидимым именно в момент Его узнавания апостолами. «Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них» (Лк. 24: 31). Постатеизм понимает это исчезновение Бога не как свидетельство Его отсутствия, а как знак Его подлинности, как кризис изобразительности и реалистического заблуждения в теологии.
38. История жизни, смерти и воскресения Иисуса — это история каждой души, которая проходит через свой Гефсиманский сад, свою скорбь и томление — и через свою Голгофу. Гегель глубоко передает ужас богооставленности, переходящий в благую весть: «Бог умер, Бог мертв — это самая страшная мысль: все вечное, все истинное не существует, само отрицание заключено в Боге; с этим связана высшая боль, чувство совершеннейшей безнадежно-сти, утрата всего высшего. Но процесс здесь не останавливается, наступает обращение, а именно Бог сохраняет себя в этом процессе, который есть только смерть смерти».4 (Курсив Гегеля.)
Насколько мы можем почувствовать в себе жизнь Бога, она состоит из циклов умирания и воскресения. Душа снова и снова проходит путь от немощи к силе. Ей приходится постоянно возрождаться, чтобы быть достойной своего Творца и права на вечную жизнь. Собственно, жизни как таковой, самотождественной и самодостаточной, вообще нет, есть череда умираний и воскресений.
Пути Бога и теодицея
39. Бог бедной веры не всесилен, ибо Он есть само усилие, которое продолжает творить мир и находит в людях свою поддержку и продолжение. Подобно тому как наша Вселенная расширяется в обозримом пространстве, так Бог расширяет свое воздействие во внутреннем пространстве человека и человечества, находя все новое приложение своим силам. И точно так же Бог всеблаг не актуально, а потенциально, поскольку стремится к наибольшему благу. Бог действует в мире и в нас как бесконечно возрастающее усилие, которое еще не дошло до предела «всего». Сказано: «…да будет Бог все во всем» (1 Кор. 15: 28), — но это означает, что Он еще не стал всем. Теология бедной веры — это теология процесса, творческого становления Бога во взаимодействии с миром. Бог так же открыт и незавершим, как «Я» в глубине духовных существ, и лишь объективация Его в третьем лице создает иллюзию завершенности.
40. Существование зла в мире объясняется не только свободой человека, отпавшего от Бога по своей воле и лишь своей же волей способного вернуться к Нему; но и трудами самого Бога, который продолжает творить мир, а значит, и не всемогущ в нем, поскольку Он его участник и в известном смысле его жертва. Труд Создателя и свобода созданий — вот двойная предпосылка существования зла в этом мире. Но такова же и двойная предпосылка преодоления этого зла. «Бог не животворит того, кого не умертвил еще прежде».
Если творение продолжается, если оно еще не закончено, значит, и Творец меняется вместе с ним, как художник, создающий свое произведение, раскрывает нечто новое в себе и даже способен удивляться поступкам своих персонажей, начинающих действовать вопреки Его замыслу. Пушкин воскликнул: «…какую штуку удрала со мной Татьяна!» Возможно, что и Бог восклицает, глядя на пророков, мучеников, творцов, открывателей: какую штуку удрал со мной Леонардо! Ньютон! Дарвин! Фрейд!
41. Путь человека к Богу и путь Бога к человеку — это разные пути, которые не всегда сходятся в одной точке и даже не всегда взаимонаправленны, как рука Бога и рука человека на знаменитой фреске Микеланджело. Так, Иов прокладывал к Богу путь праведности и благочестия. А Бог проложил навстречу Иову совсем иной путь: разрушив все его достояние и превратив в несчастного, больного и отверженного. Поэтому встреча с Богом — потрясение для Иова: Бог ждал его совсем не там, куда он так упорно шел.
42.
Бог бедной веры — бедный Бог, страдающий и умирающий, сострадающий и соумирающий всему живому. Вопрос теодицеи, оправдания Бога
перед лицом допущенного им зла, решается как взаимострадание
Творца
и творения. Не только со-страдание,
когда «односторонне» сострадают другому, а взаимострадание.
Человек взваливает на себя труд дальнейшего сотворения мира, а Бог — страдание
человека в этом несовершенном и незавершенном мире.
43. Бунт против Бога из-за страданий невинных детей — непонимание того, что страдание — это не наказание, а неотъемлемое условие жизни, которое человек делит с Богом, как и Бог — с человеком. При этом страдание Бога неизмеримо сильнее страдания человека. Если у родителей рождается больной ребенок, то кто больше страдает? Родители, потому что видят в ребенке свой образ, искаженный болезнью, и понимают, что тот обречен на жизнь, полную мучений; тогда как сам ребенок этого не понимает; многое дается ему тяжело, но на сердце у него легко. Так и человек гораздо легче переносит последствия своей духовной поврежденности, чем его Создатель.
Теоморфизм
44. Бедная вера не ведет к пантеизму, к представлению о том, что Бог — везде, во всем сущем. Бог не во всем, а в каждом, в каждости всех вещей, в их отличии друг от друга. Каждая вещь единична лишь потому, что единствен сам Бог, и богоподобна (теоморфна) она именно в своей уникально-сти. Бог задает меру и признак единичности, отделяет, огранивает, освящает (ивритское «кадиш», «святой», буквально значит «отдельный»). Теология занимается сингулярным, это ее специфический предмет: говорить обо всем бесконечном многообразии явлений в модусе их единственности, а значит, Богоподобия.
45. Важнейшая примета Царства Божьего — его малость.
«…царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Матф. 13: 31—32).
У каждого человека есть свое горчичное зерно, и у каждого дня и минуты его жизни есть свои горчичные зерна, и в них скрыто пребывает Царство Небесное, ожидая, что мы его посеем для себя и для других. Это горчичное зерно и есть то наименьшее, из чего вырастает наибольшее и что в устроении Царства зависит лично от нас. Если меня зовет плачущий ребенок, я должен подойти и утешить его, накормить, развеселить — и тогда я посажу свое горчичное зерно. Если в мыслителе зреет какая-то мысль, или в художнике — какой-то образ, картина, символ, он должен это записать, воплотить, поделиться с другими, и тогда из его горчичного зерна тоже будет возрастать Царство. «Горчичное зерно» — это своего рода «Божественная частица», то есть элементарная частица той вселенной, которая именуется Царством Божьим. Подобно тому, как физическая вселенная на своем глубочайшем уровне состоит из наименьших частиц, так и Царство Божие произрастает из наименьших семян, из частиц любви, добра, служения, самоотдачи.
46. Бедная вера, отрезая себе путь к определенной конфессии, обращается на мироздание в целом и на каждую его смысловую точку, на единично-наименьшее — как прорыв к Творцу. При воздержании от обрядности и от конкретной религии все мировосприятие бедного верующего теологизируется. Предельная интенсификация религиозного чувства выводит его за конфессиональные рамки.
47. Теоморфизм — это многообразие скрытых проявлений Творца в Его творениях и в нашем способе их восприятия. Симона Вейль выделяет четыре формы «неявной любви к Богу»: 1) религиозные обряды; 2) красота мира; 3) любовь к ближнему; 4) дружба. Но можно продлить этот ряд. Любовь ко всему живому в мире, включая растения (поскольку Бог тоже живой). Любовь ко всему страдающему и умирающему (поскольку Бог страдал и умер). Любовь ко всему великому, поскольку оно дает представление о величии Бога, превосходящем всякую меру: к вселенной, галактике, космосу в целом (космо-филия). Любовь ко всему малому, к песчинкам, травинкам, поскольку сам Бог умалялся и ставил в пример «малых сих». По сути, нет ни одного существа, ни единой вещи, которые не являли бы в том или ином отношении образ Бога и, значит, не могли бы быть предметом неявной любви к Богу.
Бога можно любить через труд и через недеяние, через красоту и через уродство, через пищу и через голод — для бедного верующего все становится знаком Его присутствия, Его обращенности ко мне. Это не просто тео-центризм, но теоморфизм — все в мироздании имеет форму Творца, выступает как Его образ, подобие. Важно лишь сконцентрироваться на чем-то одном, чтобы оно, именно благодаря своей единственности, неповторимости (и в пространстве и во времени) стало откровением о едином Боге. Теоморфизм — искусство постижения Бога во всем, что есть не Он.
48. Теология говорит языком субъектов и объектов, тогда как ей нужно освоить язык предикатов. Оглаголить язык теологии, одействовать бытие Бога. Сущность Бога остается скрытой, но Его энергия открывается нам, действует на нас. Вот это действующее в Боге уместнее передать глаголом, чем существительным: действовать по-божески — божествовать. Так нам легче постигать энергии Бога без указания на Его непознаваемую сущность. Однажды отблеск солнца вспыхнул на оловянном сосуде, и немецкому философу-мистику Якобу Беме «в этот миг смысл бытия таинственный открылся». Значит, и простой оловянный сосуд может божествовать. Недаром одна из заповедей запрещает всуе произносить имя Господа. Глагол передает энергию божественного действия, но при этом целомудренно умалчивает о Том, Кто его совершает.
49. Этика бедной веры — это «ближнечувствие» и «ближнемыслие», то есть каждый человек освящает прежде всего действительность, непосредственно его окружающую, постепенно расширяя ее. Это противостоит той «любви к дальнему», которая процветала в этике атеизма и тоталитаризма (сочувствие угнетенным трудящимся Африки). Единичность выступает в форме прямой сопричастности человека человеку: освящаются прежде всего отношения к самым близким, родным.
50. Пророческая традиция давно угасла, и нет таких человеческих уст, через которые вещал бы Бог. Продолжительное молчание Бога — во времена Освенцима и ГУЛага — наводило на мысль, что Его просто нет. Но, перестав слышать Божье слово, люди оказались в предстоянии Божьему слуху. Слово, как бы ни было велико и необъятно, все-таки может быть опредмечено, перетолковано, осмеяно, отвергнуто, но Божий слух не поддается никакой объективации. Он готовит людей к последнему суду, когда говорить и отвечать будут они, а Судия — слушать и решать. Слово уже было в начале, чтобы вести и направлять человека, в конце же говорит сам человек, отвечая перед Богом за свои пути.
Теология творчества
51. Главные заповеди Библии даны человеку сразу после его сотворения и до грехопадения: 1) «…плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…»; 2) «…чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». Дарить жизнь и давать имена — два основных человеческих призвания — в природе и культуре. Эти утвердительные заповеди выше тех десяти в основном «запретительных» заповедей, которые даны через Моисея уже падшему человечеству. В начальных заповедях нет запрета на убийство, кражу, прелюбодеяние и лжесвидетельство. В них ничего не сказано о почитании Бога, субботы и родителей, поскольку человек еще не отчужден от Бога и не призван к вере, обряду, послушанию, молитве, то есть к опосредованным способам связи с Создателем после отторжения от Него. Здесь раскрыто первичное предназначение человека как образа и подобия Бога: плодиться, наполнять землю и владычествовать над всем сущим.
52. К восстановлению рая возможен далекий и окольный путь раскаяния, очищения от грехов — и кратчайший путь любви и творчества. Перефразируя популярные политические лозунги, можно дать им метафизиче-ское измерение: «Оккупай рай».
53. Цель жизни и, следовательно, мера оправдания человека перед Богом — приумножение отпущенных ему талантов. Человек отчитывается перед Богом не только в том, чего не сделал (не согрешил, не убил, не украл, не блудил), но и в том, что сделал: создал, построил, воплотил, открыл, изобрел… Как говорит Павел, «дары различны, но Дух один и тот же… Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество… Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно». Общее у всех даров — то, что они даются человеку не готовыми, а требуют приумножения.
54. Ни одна религия, ни одна церковь не спрашивает у своих прихожан, насколько они умножают таланты, данные им Богом, насколько хорошо писатель пишет, врач лечит, певец поет, учитель учит, философ мыслит. Это остается вне церкви, в прямом предстоянии человека, малого творца — большому Творцу. В церкви человека принимают за то, что он НЕ сделал. А то, что он сделал, об этом в церкви не спрашивают, это вне ее интересов. Но именно за это мы напрямую отвечаем перед Богом, и в этом смысле притча о талантах может считаться ключом к пониманию бедной веры.
Поп-религия и теократия
55. Подмена Бога гораздо страшнее, чем вражда с Ним. Об Антихристе в Новом Завете сказано: «…в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога». Тогда не отрекаться будут от религии и не бороться с ней, а именно насаждать ее в обязательном и повсеместном порядке, как теперь священников сажают на советы праведных и нечестивых, демократов и черносотенцев, промышленников и спекулянтов. Так что без Бога нельзя будет ни присесть, ни вздохнуть, ни обжулить, ни ограбить, ни убить. Возникает своего рода поп-религия — религия на потребу масс, религия как средство идеологического давления на общество и извлечения коммерческой выгоды. Наблюдая религиозное возрождение атеистического общества, спросим себя, не идет ли на смену прямодушному безбожию лукавая набожность, которой уже и незачем тратить силы на борьбу с верой, ибо гораздо легче и выгоднее подменять ее собою. Такая перспектива — перерастание атеизма XX в. в теократию XXI в. — страшит многих верующих и побуждает их дистанцироваться от тех конфессий, которые слишком нацелены на мирскую власть («меч») и богатство («сытость»).
56. Любая теократия, власть церкви «от имени и по поручению Бога», опасна тем, что несет в себе более тонкий атеизм, чем тот, который впрямую восставал против религии. Если Бог не справляется со своими задачами, надо его поправить — в этом и состоит «проект» Великого Инквизитора. По сути, он не верит в Бога — потому и пытается присвоить себе власть над душами и судьбами миллионов. Таким образом, атеизм и теократия оказываются двумя сторонами одной медали. Это двухходовая комбинация. «Вот где Сатана, — скажут люди, опомнившись от революционного буйства, — это он хулил имя Божье, а мы пойдем к тем, кто славит Его». И тем вернее, проклиная свое прежнее безбожие, они доверятся тем, кто вещает теперь от имени Бога. Опасность подобных подмен люди верующие и одновременно мыслящие хорошо понимают и зачастую оказываются оскорблены в своих религиозных чувствах именно клерикализмом и фундаментализмом. В таком случае бедная вера для них становится привлекательной альтернативой любой «организованной» и «организующей» религии.
57. Бедные верующие отличаются от «конфессионалов» тем, что не удо-влетворены интенсивностью своей веры. «Желание верить больше» — это признак живой души. Она и любить хочет больше, и сострадать больше, то есть недовольна собой. А именно довольство собой и своей верой присуще фарисеям, к каким бы церквям они ни принадлежали. Спасает не обряд и даже не праведность — фарисеи в этом смысле безупречны, — а живое чувство своего недостоинства, личное предстояние перед Богом. Принадлежность к определенной конфессии отчасти успокаивает верующего, создает иллюзию духовного благополучия, гарантии спасения на проторенном пути — и тем самым увеличивает опасность фарисейства.
58. Если религия или ее иерархи разжигают в обществе агрессию, злобу и нетерпимость — такая вера близка «святобесию». Истово верующие ради защиты того, что им представляется священным, готовы сажать и казнить. Агрессия ищет излияния и находит благовидный предлог именно в святыне. «Почему вы так ненавидите американцев, европейцев, евреев, кавказцев, католиков, либералов, волонтеров, оппозиционеров, сексуальные меньшинства?» — «Мы не за себя, мы за Бога!» Так истерически взвинченная вера становится орудием ненависти.
59. В современном мире наблюдаются две тенденции. С одной стороны, усиление воинствующих форм конфессионализма, клерикальных и фундаменталистских движений, которые стали факторами глобальной политики. С другой — рост экуменизма, бедной веры и других форм надконфессионального сознания, способных объединять людей поверх всех этнических и религиозных барьеров. Специфика постсекулярного века — поляризация двух этих тенденций: к столкновению разных конфессий — и к надконфессиональной вере. Религия приобретает новую значимость и как орудие политической борьбы, и как путь нового духовного объединения мира.
По мере разжигания религиозного фанатизма все очевиднее становится необходимость движения за пределы «религий». Узкий конфессионализм в своих агрессивных проявлениях сам себя разоблачает. Потому и растет значимость бедной веры как путь к межконфессиональному пониманию и единству.
60. Внутри каждой конфессии есть глубинная основа веры, которую никакое фарисейство и обрядоверие не в силах извратить. Борьба между верой и религией составляет душевное напряжение и внутренний конфликт многих верующих. Например, конфессионал-интеллигент чувствует, что не может перешагнуть через свое историческое и культурное наследие; и в то же время ему трудно оставаться в стенах своего храма, учитывая фундаменталистские устремления церковной иерархии, растущий клерикализм. Разочарование в симбиозе церкви и коррумпированной власти может еще дальше подтолкнуть общество к бедной вере.
61. Если мы испытываем разочарование в политически конформистских, морально сомнительных и коммерчески корыстных проявлениях поп-религии, то естественнее перенести веру на самого Творца, чем вообще отрекаться от нее.
Возможна и такая реакция: «Ах, раз вы учители веры, предаете ее и поклоняетесь мамоне, то какой с меня спрос?» Такой ход к безверию возможен, но для большинства наших современников не возникает сомнения — верить или не верить. Вопрос стоит: верить церковно или внецерковно, обрядово или внеобрядово? Есть время собирать и время разбрасывать камни — в том числе камни храма в своей душе. История человечества, как и история каждой души, — это не только борьба веры с неверием, но и борьба веры с религией.
Бедное мессианство
62. Бедная вера остается бедной, именно поскольку это не организованная религия. Как только начинает создаваться нечто вроде «общины бедных верующих», со своими обычаями, вероучением, — это уже не бедная вера, а еще одна церковь, пусть радикально протестная и нонконформистская. Но при этом бедная вера вовсе не исключает общения между верующими. В Новом Завете сказано, что где двое или трое соберутся во имя Господне, там с ними будет сам Господь. Речь идет о глубоко личной духовной общности. Кроме того, это всегда общение по горизонтали, без иерархов, без начальствующих, опять-таки в соответствии с евангельской заповедью: «…отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах…»
Карл Ясперс: «Тот, кто хочет жить в незамкнутом, неорганизованном и недопускающем организации сообществе подлинных людей — раньше это называли невидимой церковью, — тот фактически живет в наши дни как единичный человек, связанный с другими рассеянными по земному шару единичными людьми, в союзе, который устоит в любой катастрофе, в доверии, которое не зафиксировано в договорах и не гарантируется выполнением каких-либо определенных требований».
Можно называть бедную веру невидимой вселенской Церковью — от такого названия она ничего не выиграет и не проиграет.
63. Когда-то в древнем Израиле установилось единобожие, которое потом дало толчок к возникновению других форм монотеизма — христианства и ислама. Эти религии признают единого Бога, но ревнуют Его друг к другу и вступают между собой в конфликты — конфессиональные, этнические, политические, военные. Можно ли любить Бога, не ревнуя Его к другим, любящим Его иначе? Все эти религии — как радиусы, восходящие к общему центру. И чем ближе они к этому центру, к единому Богу, тем ближе и друг к другу. Исторический смысл постсекулярного времени как раз в переходе: уже не от многобожия к единобожию, а от многоверия к единению вер в едином Боге. Это называется «теомонизм», богоединство. Бедная вера — знак такого перехода.
У каждой религии — свои откровения, основатели, исторические традиции, национальная принадлежность. Но последнее откровение может быть только одним для всего мира, иначе оно не будет последним. Начала у всех религиозных традиций — разные, а конец может быть только общим. Монотеизм превращается в теомонизм, схождение всех форм единобожия в единстве самого Бога. Бедная вера — вера в единого Бога, переходящая в единство самой веры.
64. Мессианство, присущее всем религиям Авраамова корня, — это ожидание Мессии и постоянная готовность к Его приходу. «...бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий» (Матф. 25: 13). Бедное мессианство, или мессианистичность (термин Ж. Деррида), — это более широкое незнание: не только дня и часа, но и самой возможности пришествия Мессии.
Такая мессианистичность, как проекция бедной веры в абсолютное будущее, не предполагает появления настоящего Мессии, скорее заведомо наделяет любого «претендента» свойствами лжемессии, то есть остается ускользающим горизонтом, на линию которого нам не дано наступить. Мессианистичность исключает всякие гарантии — это скорее горизонт отсутствия, заново пустеющий после очередного краха мессианских ожиданий и вместе с тем сохраняющий открытую структуру ожидания, сходную со структурой гостеприимства. Абсолютное гостеприимство не знает заранее, какой гость появится на пороге, будет ли он сильным или слабым, добрым или злым, женщиной или мужчиной, стариком или ребенком… Так и бедное мессианство — это мессианство, возведенное в абсолют и одновременно сведенное к минимуму; это ожидание, открытое любым неожиданностям, в том числе и непоявлению Мессии. Это вера в своем начальном истоке, условие всякой другой веры, пред-верие всех вер. Тот самый Годо, которого тщетно ожидают герои беккетовской драмы абсурда и который так и не приходит, — Он и есть истинный Бог (God О!), как он определяется в отношении максимума-минимума веры. Это общее условие всех других ожиданий: блага, справедливости, совершенства. Такое «сверхожидание» своей открытостью преображает мир, хотя и не обещает исполниться, но только допускает такую возможность.
1 Более подробно эта проблематика изложена в моей книге «Религия после атеизма: Новые возможности теологии» (М., 2013).
2 См. в: http://sreda.org/arena.
3 Фихте И.-Г. Избранные сочинения. М., 1916. Т. 1. С. 404.
4 Гегель Г.-В.-Ф. Философия религии. В 2 т. Т. 2. М., 1977. С. 290.