Публикация Михаила Клиорина
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2014
ТОФ (Тихоокеанский флот). НАХОДКА
Вспоминая пережитое, я, теперь уже 84-летний старик, могу сказать, что уже с 12-летнего возраста был одержим охотничьей страстью, и тогда уже имел охотничье ружье — берданку 16-го калибра, тогда же, на току, я убил первого своего тетерева. <…> И вот, окончив в 1938 году с красным дипломом 2-й ЛМИ и пройдя краткосрочную специализацию по хирургии, я выбрал себе место будущей работы — Дальневосточный край, край чудесной природы и богатой охоты. Товарищи мои по учебе моим выбором были очень удивлены, т. к. все старались устроиться поближе к Ленинграду или в каком-нибудь большом городе.
Подав рапорт о добровольном зачислении меня в кадры Военно-Морского флота и получив в Москве в виде подъемных значительную сумму денег, которая почти целиком пошла на приобретение отличного ружья, я был направлен на ТОФ в 3-ю бригаду подводных лодок. Бригада эта — подводные лодки серии «Щ» (Щуки) — базировалась в Находке, на месте бывшего рыбачьего поселка.
Вокруг — сопки, поросшие лиственным лесом, масса земляники, обилие диких фазанов. Санчасть береговой базы, размещавшаяся в двух одноэтажных домиках-мазанках, находилась на краю поселка, на склоне сопки, поросшей кустарником. В одном из этих домиков, в маленькой комнатушке я и поселился. Кроме амбулатории, аптеки и других подсобных помещений имелся и стационар на 10 коек. В штате санчасти кроме меня были: один фельдшер (он же начальник аптеки) и два санитара.
Перед самым моим приездом в бригаду был построен одноэтажный каменный родильный дом на 15 коек для жен офицеров и сверхсрочников.
Работать в роддоме стала старая, опытная 62-летняя акушерка могучего телосложения, высокая энергичная женщина, кубанская казачка. Кроме амбулаторного приема военнослужащих, санитарной работы и многого другого мне пришлось работать и в родильном доме, где встречалась иногда и серьезная акушерская патология. Здесь впервые вне стен акушерской клиники мединститута, по поводу поперечного предлежания плода, я удачно сделал «поворот на ножку» — не только первый, но и последний случай в моей врачебной практике.
Незадолго до моего приезда в бригаду в ней было «сменено» командование: прежний командир бригады Холостяков и начальник штаба Бауман были аре-стованы как «враги народа», а вместо них были назначены: новый командир бригады капитан 1-го ранга Воеводин и начальник штаба капитан 2-го ранга Кудряшов. Впоследствии Холостяков был реабилитирован, участвовал в Великой Отечественной войне на Черноморском флоте, получив Звезду Героя Советского Союза и адмиральское звание. Как известно, он был ограблен и убит в своей квартире в Москве.
Прослужив немного времени, я получил звание военврача 3-го ранга и стал начальником санслужбы береговой базы. Им до меня служил военврач 2-го ранга Ципичев (впоследствии генерал м. с. и начсан КСФ). Опытный и очень требовательный врач, он был грозой для нерадивых работников пищеблока и в случае обнаружения там какого-либо санитарного нарушения учинял весьма громогласный на всю базу разнос, всегда с употреблением весьма крепких выражений.
Он всегда носил с собой в кармане плоскую бутылку с керосином и «окроплял» негодные для употребления в пищу продукты. Эта мера себя отлично зарекомендовала: всем хорошо известно, что люди, связанные с хранением пищевых продуктов и приготовлением пищи, почти всегда стараются даже выбракованные продукты пустить в ход, если только это может оказаться безнаказанным.
При мне, вместо командира бригады Воеводина, прибыл капитан 2-го ранга Иван Иванович Байков. Спокойный, немногословный, требовательный, он быстро навел порядок на бригаде. При нем и боевая подготовка значительно улучшилась, что показали учения с отлично выполненными торпедными стрельбами. И. И. Байков впоследствии стал адмиралом и был одно время командиром Военно-морской базы в Ленинграде.
В число моих обязанностей входило и проведение с офицерским составом (в отсутствие флагманского врача Дебердеева) занятий по индивидуально-спасательному делу, которое возглавлял тогда на ТОФе военврач 2-го ранга Кривошеенка. Практическое изучение и тренировки проводились в то время с индивидуально-спасательными приборами (ИСП) Эпрон-1 и Эпрон-2. Пользование этими приборами каждый раз представляло большую опасность: стоило больше необходимого отвернуть маховичок подачи дыхательной смеси, и неизбежна была ложнокессонная болезнь, а попросту — разрыв легких! Так на моих глазах погиб один старшина, проводивший занятия в бассейне с использованием ИСП. В результате всплыл труп с кровавой пеной вокруг рта и носа. Тренировки по выходу из торпедного аппарата с ИСП из погруженной подводной лодки, что было еще более опасным, проводили командиры подводных лодок.
И вот однажды командир п/л Щ-126 капитан-лейтенант Жернаков вместо того, чтобы из торпедного аппарата выходить первым, впереди себя заставил идти недостаточно обученного краснофлотца береговой базы Бакунова. И тут произошла беда: голова матроса оказалась зажатой между крышкой торпедного аппарата и волнорезом; конвульсивными движениями ног матроса был выбит изо рта командира загубник прибора и… в результате две смерти. На похороны сына приехала мать командира лодки. До сих пор помню эту несчастную интеллигентную женщину.
По
мере возможности, на протяжении всей службы в бригаде я ездил в военно-морской
госпиталь в Екатериновке (Сучанский
район), с тем чтобы во время дежурства по неотложной
хирургии что-нибудь самому прооперировать, например, сделать аппендектомию. Впоследствии мне эта практика сильно
пригодилась. Хирургическое отделение возглавлял тогда опытный хирург Кесслер, помощником у него был доктор Яковлев, погибший, к
сожалению, от отравления угарным газом (слишком рано закрыл трубу в печке).
Однажды
в госпиталь был доставлен пограничник, охотившийся на кабанов с трех-линейной
винтовкой. Раненный кабан бросился на него и клыками нанес страшные
повреждения, отчего пострадавший еще в приемном покое скончался. Оказалось, что
у кабана было прострелено сердце, но пуля не остановила его. Тут необходима
была пуля более крупного калибра, например, гладкоствольного охотничьего ружья
или штуцер-экспресса.
В окрестностях Находки была прекрасная охота. Охотиться на фазанов можно было возле самого поселка. Иногда они низко перелетали над крышами поселка и садились вблизи, в кустах. Смешно теперь вспоминать, но я пытался сбить фазана, летевшего над моей санчастью, и промазал (позже я научился их стрелять).
Грохот выстрела всполошил обитателей поселка — членов семей военно-служащих, и вскоре последовал телефонный звонок из штаба, куда я был вызван и за стрельбу в поселке получил хорошую «накачку» от комиссара бригады. Однажды, во время амбулаторного приема ко мне в кабинет буквально ворвался краснофлотец со словами: «Два фазана сели возле санчасти!» Я, как был, в халате и колпаке, схватив ружье, висевшее за стенкой в моей комнате, выбежал из санчасти. Больные, пришедшие на прием, были уже в курсе дела и, образовав цепь, стали выгонять засевших в кустах фазанов на меня. Отпу-стив подальше одного из них, взлетевшего над кустами и сделавшего «свечку», я взял его на мушку и выстрелил. Ликование было всеобщее. Этого фазана я послал с санитаром на камбуз, чтобы его зажарили для заболевшего комиссара бригады Кропивного. Это был намек, что не всякая охота является неудачной. Основная же охота на фазанов в Находке была километрах в полутора-двух от базы, в сопках. Богатые трофеи иногда шли на камбуз для офицерской столовой, уж не говоря о том, что они раздавались семейным офицерам и акушерке, которая умела их хорошо готовить. Ей же я поручал покупать крабов, там продавались лишь огромные камчатские крабы, которых мы варили в баке с морской водой. Они были гораздо вкуснее, чем консервированные.
За два года службы в Находке из-за сильной занятости мне всего два раза удалось побывать в уссурийской тайге, в отрогах хребта Сихотэ-Алинь, куда периодически выезжала группа офицеров на охоту за кабанами и козами. Действительно, изумительная природа, сказочная красота! Впечатление остается на всю жизнь.
В 1939 году с инспекцией в бригаду прибыл командующий ТОФом адмирал Николай Герасимович Кузнецов с группой флагманских специалистов. В числе их был и военврач 2-го ранга Бабкин — начальник Санотдела флота. Последнему стало известно о моей «фазаньей охоте» возле санчасти, но так как при проверке мою работу он оценил положительно, тем более, что я установил автоклав и у меня в перевязочной всегда были стерильный перевязочный материал и белье, все обошлось благополучно. Побывал в моей санчасти и Н. Г. Кузнецов, своей располагающей внешностью, справедливой требовательностью и доброжелательностью оставивший у всех в бригаде очень хорошее впечатление, и оно сохранилось на долгие годы вообще у всех, кто его знал.
Уже во время войны из бригады Северным морским путем на Северный флот перешло несколько подводных лодок. Об этом я узнал, находясь уже в Заполярье. Командиры их, отлично воевавшие, большей частью погибли смертью храбрых и среди них капитан 3-го ранга Лев Сушкин (бывший командир п/л Щ-125), которого я хорошо знал. Погибла еще на пути на Северный флот в Охотском море и подводная лодка капитан-лейтенанта Дмитрия Гусарова, торпедированная неизвестным противником (по-видимому, японцами!). Отличные были командиры, хорошие люди вообще и к тому же веселые и остроумные, а такие — клад для флота!
Вспоминая годы службы на бригаде подводных лодок, должен сказать, что хороших людей там вообще были немало и к таковым несомненно следовало отнести и командира береговой базы Гаврилина, комиссара базы Коростина и многих других. Но было, как и везде в те времена, немало и «стукачей», поэтому время от времени и арестовывали как «врага народа и японского шпиона» то одного, то другого.
Естественно, и обстановка в бригаде не могла не быть до некоторой степени напряженной. Люди в свободное от службы время старались не общаться, боялись друг друга. Я же со своей беспечностью старался этого не замечать, и у меня был определенный круг приятелей — охотников и шахматистов. Однажды мне предложил сыграть с ним партию в шахматы «сам» начальник политотдела Кривицкий, и партию я у него выиграл. С покрасневшим лицом он удивленно сказал: «Не ожидал вам проиграть!» Я же ответил: «Просто я играл менее плохо, чем вы!» Мой незадачливый партнер моим ответом также был немало удивлен и два раза повторил: «Менее плохо, чем вы, менее плохо, чем вы!» А Сергей Спирин, капитан-лейтенант и командир п/л Щ-130, после сказал мне, что я был слишком неосторожен в разговоре с Кривицким, ведь он начальник политотдела, человек очень самолюбивый, черствый и очевидно мстительный. Капитан-лейтенант Спирин был отличный командир и хороший товарищ, позже был репрессирован и погиб как «враг народа». Осталась жена с двумя малолетними детьми.
При наличии возможности в теплое время года мы, военнослужащие, с удовольствием купались и занимались спортивным плаванием, для чего требовалось лишь пересечь один из мысов, образующих бухту, и выйти на берег открытого моря. Места для купания там были очень удобные, с широким песчаным пляжем. Милях в полутора-двух есть остров Олений, и на нем в то время стоял женский лагерь ГУЛага. А в находкинской бухте не купались с тех пор, как легкие водолазы обнаружили в ней осьминогов. Одного, средних размеров, извлеченного из воды, мы сфотографировали, а другой, большой, так напугал водолазов, что они, увидев его, сразу всплыли. По их словам, щупальцы у него были никак не меньше метра.
Ввиду отсутствия ветеринара, мне приходилось оказывать медицинскую помощь и животным. Однажды мне принесли собаку с перебитой лапой, дворняжку — любимицу старшины-сверхсрочника. Соединив разошедшиеся отломки костей, я наложил гипсовую повязку. Это было болезненно, и пес поэтому повизгивал и скулил, но когда все было сделано и я его погладил, мой пациент облизал мне руки. Потом, спустя положенное время, когда перелом сросся, пес при виде меня повиливал хвостом и всячески выражал мне симпатию.
Примерно за две недели до моего отъезда из Находки ко мне в санчасть пришел старшина-связист с просьбой оказать хирургическую помощь почтовому голубю, который в полете над самой базой подвергся нападению хищника. У голубя был распорот живот, а из раны выступала петля кишечника. Это был один из почтовых голубей, осуществлявших связь подводной лодки, находившейся на позиции, с береговой базой, и этими голубями очень дорожили.
Подготовившись к операции по всем правилам асептики, я вправил кишечник и, послойно зашив рану, наклеил на нее марлевую салфетку. Знаю, что голубь выздоровел и снова стал летать, но я так и не узнал, был ли он «списан на нестроевую», или продолжал выполнять свою прежнюю обязанность связника. Оказывается, голубя можно было оперировать безо всякой асептики, т. к. при его температуре тела от 45╟ до 51╟ С не страшна никакая раневая инфекция.
В июне 1940 года я был откомандирован в распоряжение начальника Сан-отдела ТОФа и назначен начальником базового лазарета № 28 во вновь формирующуюся часть. Командиром ее был полковник К. С. Шведов. Санотдел находился во Владивостоке.
ВЛАДИВОСТОК — ПРОВИДЕНИЕ
Город производил хорошее впечатление: оживленный, довольно чистый, несколько улиц его носили названия: Суйфунская, Шанхайская, Пекинская. Китайцев же в городе не было: их всех до этого выселили. Всюду в магазинах и на базарах обилие всевозможной рыбы и камчатских крабов, которых развозили в доверху загруженных ими грузовиках, а их огромные клешни свешивались с бортов.
Прожив во Владивостокском флотском экипаже с месяц с небольшим и за это время полностью укомплектовавшись, мы погрузились на 12000-тонное судно «Киев» и вышли в море. Куда мы идем, никто из нас не знал, разумеется, кроме командования.
Перед прохождением Лаперузова
пролива всем, кто был в военной форме, приказано было спуститься в трюм, а
поверх задраенных люков были набросаны тюки с прессованным сеном и поставлены
коровы, которых мы везли
с собой на мясо. И предосторожность эта не оказалась излишней. Оказывается,
семафором со всплывшей поблизости подводной лодки (японской) нам было приказано
застопорить ход, а с подошедшей от нее шлюпки к нам на борт поднялся офицер и
два нижних чина. Предусмотрительно капитан нашего корабля, пригласив «гостей» в
кают-компанию, настолько хорошо их угостил, что производить досмотр судна у них
охоты уже не было, и они вернулись восвояси в хорошем настроении. Лишь в
Охотском море, где мы попали в 12-ти балльный шторм, поняли, что идем куда-то
очень далеко, на край света. Так и оказалось. И пришли мы в Провидение — бухту
на Чукотке. Серое небо, черная вода, бакланы, летающие над водой во всех
направлениях. На правом берегу — радиостанция полярной базы и несколько яранг
эскимосского поселка Урелики. На левом берегу — порт
и поселок Провидение. Выгрузились на правом берегу, развернув пока, вместо
лазарета, санчасть в доме гидрографической экспедиции. Жили первое время в
палатках, затем строительным подразделением были построены: лазарет, штаб,
казарма, офицерское общежитие и т. д. И началась жизнь в суровых условиях
Арктики.
Лазарет был укомплектован достаточно квалифицированными кадрами. Операционный блок имел аварийное аккумуляторное освещение, помимо основного освещения от движка. Был снабжен всем необходимым, и молодому способному хирургу П. М. Панченко предоставлено было большое поле деятельности, т. к. ближе Анадыря не было ни одного хирурга. На противоположном берегу в порту имелась небольшая больничка, но лечились там лишь терапевтические больные. Хирургическая помощь оказывалась не только военно-служащим, но и всему гражданскому населению. После отъезда на Большую Землю по болезни хирурга Панченко, до прибытия другого хирурга Олофин-ского, хирургиче-ская работа лежала на мне. Самая ответственная операция, которую мне пришлось в ту пору делать, а потом выхаживать больную, была лапаротомия по поводу перитонита на почве прободного аппендицита у супруги командующего Особого северного сектора береговой обороны К. С. Шведова. Он, зная о серьезности состояния больной супруги и небольшом опыте у меня в области хирургии, находясь в предоперационной и опершись на стеклянный инструментальный шкаф, горько плакал. Я же с толковой ассистенцией фельдшера и хорошим эфирным наркозом сделал все как надо. Послеоперационный период протекал без осложнений, и больная выздоровела, а через некоторое время я принимал у нее роды. Полковник К. С. Шведов вскоре, получив звание генерал-майора, стал командиром Главной базы КСФ в городе Полярном и, когда я стал там служить в ГВМГ, приглашал меня к себе в гости, но мне было как-то неудобно, и я не пошел.
Как он, так и его жена Христина, бывшая официантка офицерской столовой в гарнизоне, где служил К. С. Шведов, были очень хорошие, душевные люди. Весь личный состав за глаза называл полковника Шведова «Батя», потому что его не только уважали, но и любили.
В зимнее время года круглые сутки — полярная ночь, морозы зачастую свыше 40є С, пурги. Палатки засыпало снегом полностью, лишь на 15—20 см над снежной поверхностью торчала верхушка центральной стойки. Чтобы попасть в палатку, надо было спуститься по наклонному тоннелю, прорытому в толще снега, да еще при этом угадать свою палатку. У всех были меховые спальные мешки, и спать было тепло. Было несколько случаев, когда вышедшие в пургу люди теряли ориентировку и блуждали вокруг да около поселка. Приходилось устраивать поиски их, а затем выхаживать и лечить обмороженных. Пришлось между отдельными объектами натягивать леера (веревки), и по ним люди могли идти куда им следовало. Ветры были большой силы, часто ураганной. Один раз я вышел, чтобы вытрясти одеяло. Ветер моментально подхватил меня, а так как я вцепился в одеяло, не желая его отпустить, то летел вверх тормашками, кубарем, несколько метров, пока не влетел головой в большой сугроб.
Однажды пришлось быть свидетелем того, как сильнейшим порывом ветра была сдвинута со своего места уборная (обычный «скворечник») метров на пять от выгребной ямы, и из него выскочил испуганный, поддерживая штаны, один из офицеров.
Коренное население здесь — чукчи-оленеводы, живущие в тундре, и эскимосы — прибрежные жители, занимающиеся охотой на пушного и морского зверя и рыболовством. Этнографией местного населения охотно занимался наш начальник санслужбы В. А. Петров — любознательный, энергичный и неутомимый путешественник, изъездивший на нартах с собачьими упряжками значительное пространство Чукотского полуострова и оказывавший местному населению необходимую медицинскую помощь. Несмотря на некоторые блага цивилизации, например моторные вельботы, современные охотничьи карабины, радиоприемники, быт их и обычаи были те же, что и многие сотни лет назад. Одевались они так: оленьи кухлянки (куртка) с капюшоном и штаны, торбаза (обувь) из шкуры нерпы или оленя, поверх кухлянки матерчатый чехол (камлейка) против налипания снега. Выделка шкур производилась обычно женщинами.
Вначале выскабливалась мездра, затем кожа дубилась погружением ее в «ачульхин» — попросту парашу. Последняя находилась в самой яранге, и в нее бережно собирались моча и экскременты. Когда я купил сапоги из шкуры нерпы, и они побыли немного в помещении, от них исходил такой «аромат», что пользоваться ими я не смог, пришлось их отдать.
Жилища эскимосов — яранги из моржовых шкур, которые натягивались поверх деревянного каркаса. Внутри — полог, как бы палатка, где разводился огонь и жила вся семья.
В поселке Урелики была фактория, в которой чукчи и эскимосы взамен шкурок песцов, оленьих шкур и шкур морского зверя получали весь необходимый товар и, прежде всего, патроны к охотничьим карабинам, порох, дробь и, конечно, спирт в больших жестяных банках.
Должен сказать, что спирт пили неразбавленным не только мужчины, но и женщины, к чему местное население было приучено еще издавна, американцами, за «огненную воду» скупавшими шкуры, шкурки, оленье мясо и моржовые клыки. Американцев на Чукотке давно не стало, а прежняя привычка пить спирт — осталась.
Как-то мы устроили баню, чтобы помыть местное население, но люди все разбежались, кроме одного — председателя сельсовета. Эскимосы в те времена не мылись, ели «копальхен» — мясо, специально зарываемое в землю для протухания. Зимой ели строганину — тонко нарезанную мороженую рыбу.
Стрелки они великолепные и били зверя точным выстрелом по убойному месту. Кроме зрения и выучки, это объяснялось еще и необходимостью постоянно экономить патроны, т. к. в любой фактории цена боеприпасов искусственно завышалась, чтобы понудить охотника к большей сдаче шкур.
В поселке Урелики, близ которого было наше местонахождение, было всего пять-шесть яранг, а также и начальная школа. Учительница, окончившая Институт народов Севера, сама эскимоска, опустилась и ничем не отличалась от прочих. <…>
Эскимосские дети пользовались большой любовью родителей. Младенцев зашивали по обычаю в меховой мешок; время от времени из мешка вытряхивали содержимое, а ребенка водворяли обратно. У эскимосов, к сожалению, были широко распространены кожные заболевания, болезни печени и пр. Хоронили умерших на пригорках, обкладывая тело камнями. В могилу клали оружие, посуду и прочую утварь. Когда я поинтересовался захоронением, возле меня просвистела пуля, стреляли издалека; пришлось «сматывать удочки».
Теперь об обычаях. Самый забавный из них — это «длинный чай». Желая подчеркнуть свое уважение к гостю и наливая в его кружку чай, чайник, по возможности, держали повыше, получая таким образом длинную струю, т. е. «длинный чай». Наиболее желанному гостю «уступали» и собственную жену. Один из работников порта, бывавший часто в командировках как в тундре у чукчей, так и в прибрежных поселках эскимосов, был любителем как хорошо выпить, так и воспользоваться свободой от семейных уз. В результате он попал в большую неприятность, т. к. был изобличен своей супругой в неверности и жестоко избит сковородником. Получилось это так: когда из тундры приехал погостить приятель незадачливого супруга, то после необходимых возлияний он сказал в присутствии жены хозяина: «Ну, теперь ты уходи, теперь я буду спать с твоим женом!» — все стало ей ясно. Пострадавший был доставлен в лазарет, а мне пришлось обрабатывать и зашивать несколько ушибленных ран на волосистой части головы и проводить курс лечения по поводу сотрясения головного мозга.
Когда старик или старуха переставали быть полезными своей семье, то, не желая становиться обузой, они приказывали старшему сыну или старшей дочери умертвить себя. В этом случае или ременная петля, или выстрел из карабина решали дело. Это называлось «смерть от любящих рук».
Уже в то время, когда мы находились в Провидении, дочь застрелила старика — отца. Хотели было привлечь ее к уголовной ответственности за убийство, но, учитывая, что это — укоренившийся обычай, дела не возбуждали.
Следующий обычай также не лишен оригинальности, а именно: когда эскимос из опрокинувшейся лодки попадал в воду, то он не должен был спастись, и если в этом случае ему пытались помочь, он сопротивлялся этому и обязательно тонул.
Эскимосские вельботы, изготовляемые из моржовой кожи, очень легки, быстроходны, но имеют одну очень неприятную особенность — они очень легко переворачиваются вверх дном, стоит лишь сделать одно неосторожное движение. Так погиб капитан шхуны «Вихрь», некто Высоцкий, которого я встретил за день до этого и который показал мне серебряные монеты «чешуйки» — ими было набито его портмоне. Оказывается, будучи незадолго до этого на одном из островов архипелага Северной Земли, он, с сослуживцем, нашел небольшой клад, о чем хотел заявить в дальнейшем… Не успел!
У меня была такая шлюпка (вельбот), на которой я ходил на охоту, но все обошлось, к счастью, благополучно.
Охота на водоплавающую дичь была изумительная. Стреляли гусей и уток на перелетах. Летели они стаями и стайками, но бить в стаю было неинтересно, так что стреляли в отдельно летящую птицу, и хороший выстрел приносил, естественно, удовлетворение, а хорошо стрелять в лет научились все — практика была большая.
В бухтах было полно нерпы. Когда знаменитый летчик Черевичный посадил свой гидросамолет в бухте Эмма, и, желая развлечься, поставил на плоскость крыла самолета патефон, то на звуки старинного вальса то здесь, то там, в разных местах из воды стали высовываться круглые, с большими выпуклыми глазами головы. Их было три или четыре. Оказывается, нерпы — любители хорошей музыки!
К сожалению, не удалось побывать на острове Аракамчечен, где было большое лежбище моржей. Однажды с несколькими офицерами мы посетили на катере соседнюю с Провидением бухту Хэд, где в это время стояли китобойная матка «Алеут» и два судна — китобоя. Поднявшись на скользкую от жира палубу «Алеута», мы имели возможность ознакомиться с процессом разделки кита. Совершалась она с помощью лебедки очень быстро и ловко двумя рабочими, вооруженными кривыми острыми ножами на длинных ручках, напоминавших хоккейную клюшку. Китовый подкожный жир, оказывается, можно есть в сыром виде. Нам предложили это, мы попробовали, нам понравилось.
Однажды на батарею капитана Волчкова, на которой я находился в это время, пришел белый медведь, сошедший с приплывшей к берегу льдины. На него краснофлотцы устроили охоту. Сразу убить не смогли, и зверь, умирая, тяжко страдал. Это была не охота, а просто-напросто убийство, причем звер-ское и не оправданное ничем.
На охоте не обошлось и без трагических случаев. Так, краснофлотец Солопов, выходя из шлюпки, потянул на себя ружье, взяв его за стволы, произошел выстрел, и заряд дроби попал в живот. Спасти пострадавшего не удалось.
Другой случай произошел с политруком Дыманем. Желая переправиться на другой берег быстрой неширокой речки при впадении ее в залив, на старой шлюпке, в которой было всего одно гнилое весло, политрук был унесен в открытое море. Лишь через несколько часов за ним пошла шхуна, но найти его не удалось. У его вдовы осталось двое маленьких детей.
Часто во главе с командующим ОСОБО — полковником Шведовым устраивались походы на озера с рыбной ловлей. Особенной популярностью пользовался подледный лов. Ловили гольцов (красная рыба), и я сам был не чужд этому увлечению. Особенно любил рыбалку комиссар Комов. Он часами просиживал с удочкой над лункой, заменив рыбалкой политработу. Любил хорошо поесть, говоря, что ему требуется диета, и всегда заказывал себе специальные блюда, хотя ничего диетического в них не было, а были, главным образом, одни лишь деликатесы.
Светит солнце, небо голубое, тепло, над лункой сидит комиссар, а подо льдом ходят желанные рыбины. Хорошо!
Иногда нас вызывали на консультацию в больницу поселка Провидение. Приходилось переправляться на другой берег водой или идти берегом вокруг бухты. В больнице работали два врача-женщины, обе — терапевты. В 1941 году, перед самой войной, с открытием навигации прибыла из Москвы еще одна женщина-врач, Анна Александровна Шаховская. Особа — лет под сорок пять, молодящаяся, любящая веселые компании и весьма любвеобильная. Оказалось, что, заболев люэсом, она сбежала из стационара, доехала до Владивостока, села на корабль и очутилась в Провидении. Это узнали из телеграммы, пришедшей по линии НКВД. Очевидно, за этим доктором были и другие грехи, иначе не объявили бы всесоюзный розыск.
Узнав о телеграмме, Шаховская покончила с собой, ее нашли повесившейся, а несколько человек, с которыми она была в близких отношениях, срочно выехали на Большую землю — лечиться.
Там же, на Чукотке, из выступления Молотова по радио узнали мы и о начале войны с фашистской Германией. В последующем мы тяжело переживали наши военные поражения и быстрое продвижение противника по нашей земле, что усугублялось тяжелыми климатическими условиями и неустроенным бытом.
Америка у нас была буквально под боком. Острова Малый Диомид и Св. Лаврентия — совсем близко, а один из них даже виден в хорошую погоду. Недалеко и Аляска. Рассказывали, что до того, как у нас должным образом не была организована пограничная служба, эскимосы — наши и американские — широко общались между собой через Берингов пролив, часто посещая друг друга.
В первый же год нашего пребывания в Провидении (т. е. в 1940 г.) самолет с белыми пятиконечными звездами на плоскостях и фюзеляже на малой высоте совершил облет наших артиллерийских позиций — зенитный огонь по нему открыт не был, и он безнаказанно улетел. Соседи наши нами, конечно, интересовались! После этого наши вояки-артиллеристы обсуждали, как это у самолета вдруг оказались не красные, а белые звезды… Конфуз!
В последующем подобных посягательств со стороны нашего близкого соседа не было.
Когда я отслужил в Провидении положенные два года, из Владивостока мне прибыла замена в лице капитана медслужбы Колосовского, которому я и сдал лазарет. Оставалось теперь дело за малым: ждать попутного судна и отправляться на Большую землю — т. е. во Владивосток. Однако это оказалось невозможным: японцы без объявления войны топили все наши корабли, идущие с севера в Охотское море, и мне лишь оставалось ожидать оказии.
И вот в один прекрасный день на рейде Провидения появились три военных надводных корабля: два эсминца и лидер эсминцев.
Эсминцы «Разумный» и «Разъяренный», и лидер эсминцев «Баку». Подойдя на своей эскимосской шлюпке к лидеру «Баку», я увидел своего знакомого по Владивостоку, подполковника медслужбы хирурга Ефима Ефимовича Полищука, пригласившего меня на борт и предложившего идти на Северный Флот взамен врача Фролова, которого из-за невозможности дальнейшего использования оставляли в Провидении. Оказывается, Фролов, получив отпуск в «Европу», женился на балерине из кордебалета и привез ее во Владивосток, а тут некстати — назначение на эсминец «Разъяренный», уходящий в составе ЭОН-18 (экспедиция особого назначения — 18) Северным морским путем на пополнение Северного флота! Освободиться от этого назначения молодожену, конечно, не удалось. Бедняга запил с горя, а на переходе Владивосток — Провидение выпил весь ректификат, денатурат и все прочее, что содержит спирт, и был все время в нетрезвом состоянии. Итак, все складывалось в мою пользу, и я, не задумываясь, дал согласие идти вместо Фролова. На сборы мне было дано полтора часа, на корабль я должен был идти налегке, взяв с собой лишь самое необходимое, оставляя почти все свое имущество, в том числе и изделия из моржовых клыков косторезной артели поселка Уэллен. Что это за изделия — теперь хорошо знают: это и шхуны со всей оснасткой, нарты с собачьими и оленьими упряжками, отдельные фигурки зверей, сцены охоты, выполненные цветной гравировкой на целом клыке, хорошо отшлифованном, и многое другое. Некоторые вещи из перечисленных у меня были, и я их всех раздарил, оставив себе лишь шахматы и финский нож с костяной рукояткой и костяными ножнами. В тот момент было, конечно, не до вещей.
При прощании у некоторых товарищей было явно виновато-смущенное выражение лица, будто они были виноваты в том, что остаются в глубоком (глубочайшем) тылу, а не идут на действующий флот так же, как я.
В тот день было 12 августа 1942 года, и с этого дня началась моя служба на эсминце «Разъяренный».
ЭОН-18. СЕВЕРНЫМ МОРСКИМ ПУТЕМ НА К. С. Ф.
(Краснознаменный Северный флот)
После того как я принял дела от Фролова, командир корабля, капитан-лейтенант Николай Иванович Никольский в кают-компании представил меня офицерам, которые в последующем и знакомили меня каждый со своим разделом службы. Особенно убедительными были БЧ-2 (артиллерийская) и БЧ-3 (минно-торпедная). Невольное уважение вызывала и мощная машина корабля.
Санитарная часть, как и требовалось в данном случае, оснащена была довольно солидно: имелся хороший набор хирургического инструментария, много перевязочного материала и прочего — кроме спирта! Последний срочно пришлось брать в моем бывшем лазарете.
Итак, 12 августа 1942 года мы покинули Провидение. Пройдя Берингов пролив, мы были встречены ледоколом «Микоян», за которым пошли кильватерной колонной. После мыса Дежнева нас встретили тяжелые льды и туман. Моросил мелкий дождь. Температура воздуха была +2,7╟. Ощущалась пронизывающая сырость. В Чукотском море к нам присоединился большой караван «торгашей», идущих из США с грузом по лэнд-лизу, который был несколько мористей, чем мы.
Уже 17 августа мы попали в поле сплошного 6-балльного льда. Пришлось стоять и ждать второго ледокола («Кагановича»). Наши координаты 66╟ 48′ с. ш. и 171╟ 05′ в. д. Эхолот показывал 39 метров глубины. Милях в пяти был виден берег. К вечеру стало ощущаться сжатие корабля: льды пришли в движение, временами слышалось потрескивание корабельного корпуса. По аварийной тревоге весь личный состав работал, защищая корабль от надвигающихся льдов. Ледокол «Каганович», пытавшийся нам помочь, лишь усугублял положение тем, что гнал лед на нас. На правом борту появилась вмятина. Если бы не ледовая защита (крепление из бревен в виде распорок внутри корпуса и «ледовая обшивка» снаружи), корпус был бы неминуемо раздавлен. Пришлось стоять в сплошном поле крупно-торосистого льда. «Каганович» стал рядом с «Микояном», остальные корабли оказались разбросанными вне пределов видимости. Температура воздуха 0,8╟, влажность 98 %.
Простояв целые сутки среди сплошного льда, 19 августа с помощью двух ледоколов, из которых один расчищал путь впереди («Микоян»), а другой нас буксировал, вышли на чистую воду. Все снова соединились и пошли пятиузловым ходом. Ледяные поля встречались изредка. На льдине метрах в 50—60-ти видели стадо моржей. Воздух: темп. 0,2╟, относительная влажность 79 %, а. д. 751 мм, вода темп. 0╟. За десять дней дошли до Колючинской губы, где простояли целые сутки — брали мазут и воду. Губа представляет залив с узким и длинным входом.
На эсминце «Разумный», где врачом был старший лейтенант м. с. Вас. Кривошеев, у одного из матросов был установлен диагноз острого аппендицита с крайне скудной клинической картиной. Оперировал флагманский врач экспедиции подполковник м. с. Е. Е. Полищук. Аппендикс поистине грандиозный, очень толстый, флегмонозно измененный с фибринозными наложениями. В брюшной полости был скудный мутный выпот. В последующем послеоперационный период протекал гладко, и больной выздоровел.
26 августа стали вблизи берега в поле сплошного льда, остальные корабли застряли мористей. Пять суток вынужденного стояния в девятибалльных льдах.
До 31 августа погода все время пасмурная, воздух темп. не выше 1,6╟, относительная влажность до 95 %. Вода темп<ература> 0,3╟. За это время прошли Косу Двух пилотов, мыс Ванкарем, мыс Шмидта. Шли крупнобитыми льдами. Ледоколы старались вовсю, выводя корабли на чистую воду.
31 августа получили шифрограмму о том, что 2 немецко-фашистских рейдера появились в Карском море. Один из них потопил «Сибирякова» и артиллерийским огнем разрушил полярную станцию на мысе Желания (Новая Земля). В последний раз рейдер был замечен у мыса Челюскин. Запеленгованная скорость — 20 узлов.
31 августа пришлось и мне в качестве операционного стола использовать стол в кают-компании. Второй случай острого аппендицита. Ассистировал мне (и очень толково) строевой офицер. И в данном случае клиническая картина аппендицита оказалась «стертой» и не соответствовала анатомическим изменениям отростка, который был резко изменен (гангренозный аппендицит). На вторые сутки больной стал ходить (самовольно), на седьмые — были сняты швы — заживление первичным натяжением. Выздоровление. Насколько мне известно, до сих пор аппендектомия на эсминцах не производилась, и мы явились здесь пионерами.
Сентябрь встретил нас ясной солнечной погодой. Воздух температурой до -2╟, барометрическое давление 741—749 мм, вода температуры — 0,7╟.
1 сентября встретились с флагманом арктического флота ледоколом «И. Сталин», закамуфлированным голубыми и черными полосами, с очень сильным зенитным вооружением и боевым опытом отражения фашистской авиации.
В сентябре стояла прекрасная солнечная погода. Небо голубое, льды сияют; к 20 сентября прошли целиком Восточно-Сибирское море, заходили в Чаун-скую губу, где простояли пять суток. По берегу бухты раскинулся большой поселок — Певек. Заходил в больницу, где работают двое врачей, из них одна женщина, окончившая в 1938 году Хабаровский мединститут. Другой врач — из Дальстроя, сосланный и только что приехавший; сестры и санитарки — чукчи. В больнице делаются все ходовые операции.
Посетили баню, просторная, чистая, вдоволь горячей и холодной воды. Банщик из заключенных и каждого из нас называл «гражданин начальник». Обороняясь, он убил человека, за что и получил 10 лет.
В магазинах все по карточкам, но имеется все, что угодно, начиная с шоколада, конфет и портвейна и кончая фруктовыми консервами и папиросами. Имеются обувь, костюмы и мануфактура на определенный номер талона.
В Певеке мы могли закупить оленятину, но из-за неразворотливости начхоза упустили эту возможность. В Амбарчике сойти на берег не удалось: мелко, и корабли стояли далеко от берега. Когда проходили Новосибирские острова, «качнуло», больше старался лежать на койке.
В Тикси простояли трое суток. Два раза был на берегу. Имеется больница на 15 коек. Чистенькая, хорошо организованная. Заведующий — старый опытный хирург, много лет работавший в хирургической клинике, обладавший хорошей хирургической техникой. Произвел очень хорошее впечатление. Фамилия его — Соколов. Кроме него имеются еще один врач, фельдшер, несколько медсестер и санитарок. Поселок Тикси гораздо меньше Певека, но представляет хороший порт. Коренное население — якуты. Связь с материком по реке Лене и самолетами. Якуты физически не особенно крепкий народ. Среди них широко распространен туберкулез, имеется трахома. Очень подвержены инфекционным заболеваниям. С началом навигации возникают эпидемии, главным образом грипп, протекающий очень тяжело. Венерические болезни встречаются редко.
До Диксона шли на буксире из-за повреждения винта. В Карском море в это время года льдов не было, и поэтому из-за «мертвой зыби», трудно переносимой, многих мутило. Диксон изрядно пострадал от обстрелов фашистского рейдера незадолго до нашего прихода сюда. Рейдер этот являлся «карманным линкором» — «Адмирал Шеер». Последний с близкой дистанции разгромил все, что мог, были убитые и раненые. Из-за воспламенившегося мазута, вылившегося из бочек, был основательный пожар. Ледокольный пароход «Сибиряков» был потоплен с одного залпа. Спасся всего один человек, с которым мы с Е. Е. Поли-щуком и беседовали. Спасшийся на разбитой шлюпке добрался до одного из островов, где прожил несколько дней, питаясь галетами и ночуя на тригонометрическом знаке, во избежание недоразумений с белыми медведями, особенно после того, как на одном из островов вблизи Диксона был растерзан и съеден местный пекарь. Это первый достоверный случай нападения белого медведя на человека в этих местах.
Теперь о том, как был отогнан от Диксона «Адмирал Шеер». У одного из пирсов стояла баржа с погруженными на нее устаревшими пушками, снятыми с берега для отправки их куда-то в другое место. Был и боезапас. Так вот, из одной такой пушки была открыта стрельба по линкору. При каждом выстреле судно подпрыгивало и орудие угрожало свалиться в воду. Но в результате удачного выстрела на корме рейдера возник пожар, и он, поставив дымовую завесу, постыдно бежал! Фамилию и звание артиллериста узнать не удалось.
На Диксоне для эсминца «Разоренный» был заранее подготовлен плавучий док — громадный деревянный ящик с вырезом для корпуса эсминца; корабль был заведен в него кормой, и после откачки воды корма всплыла. Оказалось, что не только сломан правый винт, но и погнут вал. Последний можно было выправить только в заводских условиях, а поврежденный большой винт заменили малым винтом — «культяпкой». Работами этими руководил инженер-капитан 2-го ранга Дубровин.
Диксон — угрюмый скалистый остров. Голые камни, хмурое небо и море. На Диксоне стояли несколько недель. Неоднократно бывали в больнице, которая совершенно не была оборудована. Своего хирурга не было, а если таковой требовался, его вызывали с материка, и он прилетал на самолете, что и было как раз после посещения Диксона немецким линкором.
Из Диксона шли частично на буксире лидера — «Баку». В Карском море попали в жестокий шторм. Укачалось большинство личного состава, в том числе и я.
От Югорского Шара шли противолодочным зигзагом. У острова Кильдин встретил нас эсминец «Гремящий» с командующим Северным флотом вице-адмиралом Головко на борту. Идя за ним в кильватере, дошли до главной базы флота — Полярное, а затем 14. 10. 1942 г. пришли в Росту. Так закончился наш переход Северным морским путем, который обеспечивал ледовый капитан Воронин. Несмотря на сложную ледовую обстановку в восточном секторе Арктики, все корабли благополучно дошли до места назначения. Впервые в истории мореплавания в I933 году тот же ледовый капитан Воронин вместе c О. Ю. Шмидтом совершил в одну навигацию переход Северным морским путем на ледокольном пароходе «Сибиряков», но только с запада на восток, а в 1993 году отмечался 60-летний юбилей этого перехода.
Роста оказалась уничтоженной целиком. Всюду разбомбленные и сожженные дома, воронки от авиабомб. Уничтожен был и судоремонтный завод, так что ремонтироваться нам предстояло в Мурманске. И вот наш «Разоренный» в плавучем доке, стоявшем у самого берега на противоположной от Мурманска стороне Кольского залива.
Нахождение на корабле, стоявшем в доке, с первого же дня сделало всех нас свидетелями жестоких бомбежек Мурманска. Каждый раз над Мурманском появлялся самолет-разведчик, после чего через 20 минут прилетали бомбардировщики и начинали свою «работу», продолжавшуюся несколько часов подряд. Помню, что двое суток из-за грохота бомбовых разрывов и необычности стрессовой обстановки никто из нас не ложился спать. На третьи сутки, раздевшись, я уснул у себя в санчасти, т. к. был настолько утомлен, что уже не мог ничего воспринимать. Постепенно мы все привыкли к бомбежкам и стали относиться к ним, насколько это возможно, более или менее спокойно.
При налете бомбардировщиков иногда открывали огонь и зенитки «Разъ-яренного», и каждый раз к командиру корабля прибегал испуганный начальник дока Хусид с просьбой прекратить стрельбу и не демаскировать док. Над ним смеялись, вышучивали его, но однажды нас действительно бомбили и на палубу упали две «зажигалки». Возник пожар, сгорели маскировочные сети, а стальная палуба плавилась как масло. «Зажигалки» были сброшены за борт.
Несколько раз я был в Мурманске. Он разрушен и сожжен почти целиком, всюду воронки от авиабомб. Были случаи прямого попадания бомб в «бомбо-убежища», представлявшие собой просто-напросто довольно мелкие из-за вечной мерзлоты земляные норы, в них погибло много народу, и они превращались тогда в братские могилы. За все время стояния в доке мы ни одного нашего самолета в воздухе мы не видели.
В одно из посещений госпиталя № 74, стоявшего на горе и располагавшегося в помещении бывшей школы № 17, возникла бомбежка. Я в это время находился в операционной, и вдруг страшный грохот, с потолка посыпалась штукатурка, а хирурги моментально наклонились, защищая от мусора своими спинами операционную рану. В этот раз фугасная бомба попала в угол здания госпиталя, где находился склад отдела вещевого снабжения. Никто не пострадал. При этом налете был сбит один бомбардировщик, и обломки его лежали недалеко от госпиталя. К приборной доске самолета была прикреплена женская коса, принадлежавшая когда-то блондинке. Вот такой талисман!
Налеты бомбардировщиков, султаны взрывов, летевшие в воздух бревна мы наблюдали ежедневно из стоявшего в доке неподвижного корабля.
МУРМАНСК 1942… КСФ. ПОЛЯРНОЕ.
ГЛАВНЫЙ В. М. ГОСПИТАЛЬ
Став невольными свидетелями налетов на Мурманск, мы отчетливо видели, как иногда в городе кто-то пускал ракету, указывая объект бомбежки, и тогда немецкие летчики хорошо использовали это целеуказание. Наряду с бомбами сбрасывались иногда обыкновенные бочки из-под мазута. Летели они со страшным воем, хотя применялись и специально сконструированные бомбы, издававшие особенно сильный и жуткий вой. Сбрасывались с самолетов и «сюр-призы» в виде детских игрушек, авторучек и проч. Стоило только взять их в руки, как они взрывались и калечили людей.
Однажды, переправившись как всегда катером через залив и пройдя территорию порта, я попал в тот момент, когда началась очередная бомбежка. На счастье, удалось укрыться за огромным валуном, за которым спасался и вконец деморализованный солдатик, совсем юный и инфантильный, с детским, искаженным от страшного испуга лицом. Как сейчас помню его причитания: «Ой, мамонька! Возьми меня отсюда!»…
В дальнейшем, пробыв на «Разоренном» с момента постановки в док один месяц, я был переведен в Главный военно-морской госпиталь, находившийся в городе Полярное, где начальником хирургического отделения стал Е. Е. Полищук, а я — старшим ординатором этого отделения.
Итак, Полярное — главная база КСФ. Строения на скалистом берегу Кольского залива, субмарины у пирсов. Малочисленный надводный флот. Кроме эсминцев, на которых мы пришли с ТОФа, новых — типа «семерка» — лишь три. Это: «Гремящий», «Громкий» и «Грозный». Из старых — типа «Новик» — два. Зато достаточное количество кораблей третьего ранга — морских охотников, тральщиков и других.
Основная сила Северного флота — подводный флот. Грозная сила!
Прекрасно воевали подводники. Среди них много Героев Советского Союза: Гаджиев, Стариков, Фисанович, Лунин. Наш «находкинец» Лев Сушкин, возвращаясь из похода, почти каждый раз извещал о победном «дубле» двумя орудийными залпами. В этом случае, как и при всяком возвращении субмарины с победой, на пирсе полагалась встреча с жареными поросятами. Хорошая, твердо установившаяся традиция!
Главный военно-морской госпиталь — четырехэтажное кирпичное здание. Хирургические отделения — на втором этаже хорошо организованные и отлично оснащенные с медперсоналом различной квалификации. Среди высококвалифицированных специалистов были «рангом» и «двумя рангами» пониже. Хорошей квалификации были операционные сестры.
Хорошо была организована и служба крови, созданная трудом и усилиями полковника м. с. Н. С. Фомочкина, так что проблем с переливанием крови у нас не было.
При госпитале были Курсы усовершенствования медицинского состава (КУМС), где врачи частей и кораблей получали хирургическую подготовку. Возглавлял КУМС полковник м. с. Петр Александрович Павленко — бывший ассистент одной из кафедр хирургии ВММА. У него был помощник Павел Андреевич Кульчицкий — пожилой и тучный человек, оба сильные хирурги. Хорошо работал рентгеновский кабинет — начальник рентгенкабинета С. М. Надот. Возглавлял рентгеновскую службу на флоте Владимир Иннокентьевич Соболев — доктор медицинских наук с кафедры рентгенологии ВММА профессора Задгенидзе.
Поступали раненые главным образом из госпиталя 2215 на п/о Рыбачий и из госпиталя бухты Владимир. Каждая операция по высадке десанта на берег противника, разведка боем и пр. заставляли хирургов ГВМГ как следует потрудиться. Работать приходилось непрерывно всем операционным, а хирургам — по двое суток подряд без сна. Одни оперировали, другие — под рентгеновским контролем накладывали гипсовые повязки. Первое время нас просто шокировало, что гипс накладывался прямо на голые paны, однако это оправдывало себя во всех отношениях, и вскоре мы все стали ярыми поклонниками этого метода. Наиболее многочисленным контингентом поступавших были раненые с огнестрельными повреждениями нижних конечностей и крупных суставов, большей частью мино-осколочными.
Однажды мне пришлось делать резекцию коленного сустава, причем кости были так густо нафаршированы металлическими осколками мины, что пилил я с трудом, а из-под пилы летели искры. Спилив суставные поверхности и соединив кости гвоздем из нержавеющего металла, я зашил рану, после чего была наложена глухая кокситная гипсовая повязка. Через положенное время раненый этот был благополучно эвакуирован в тыл.
Зачастую воздушная тревога заставала нас за работой, которую никак не бросишь. В этом случае в бомбоубежище убегали и уходили все остальные, кто мог. В этом бомбоубежище располагался стационар для тяжелых больных и раненых, не могущих самостоятельно передвигаться. Сделано было оно в скале и великолепно оборудовано.
Руководил хирургической службой флота выдающийся хирург страны, ученик профессора С. С. Юдина, полковник медслужбы Дмитрий Алексеевич Арапов, доктор медицинских наук, а в дальнейшем — главный хирург ВМС, членкор АМН. Статный, высокий, подтянутый, с мужественным красивым лицом, немногословный, с неторопливыми манерами и знающий себе цену человек. Оперировал так, что было видно, что это — не только чистая работа, но и высокое искусство. В высшей степени щадяще, плавно, красиво, но вместе с тем быстро. Когда он оперировал, то каждый из хирургов старался попасть в операционную и посмотреть операцию. Все мы обязаны ему тем, что стали в конце концов настоящими военными хирургами и могли работать самостоятельно.
Вторым по силе хирургом был Георгий Георгиевич Яуре — настоящий интеллигент, известный московский ученый, душевный и отзывчивый человек, но уже пожилой и не очень здоровый. Г. Г. Яуре кроме основной своей деятельности занимался также и переводами с немецкого языка различных хирургических изданий. Так, у меня был «Курс оперативной хирургии» Шмидена и Фишера в переводе Г. Г. Яуре, который я приобрел еще в 1940 году во Владивостоке и который оказал мне неоценимую помощь на всем протяжении моей хирургической деятельности, не только в военное, но и в мирное время.
Был среди нас молодой врач, очень способный хирург, над которым Яуре как бы взял шефство и руководил его работой, а в дальнейшем помог ему поступить в адъюнктуру Военно-Морской медицинской академии, что в военное время являлось исключительно редким и необычным фактом. Этот врач, Виктор Иванович Петров, закончив блестяще адъюнктуру и защитив кандидатскую и докторскую диссертации, впоследствии занял кафедру хирургии ВММА, которую ранее возглавлял профессор Смирнов, гда и проработал до самой пенсии.
Кроме меня в ГВМГ были три других штатных ординатора-хирурга. Это были: Виктор Степанович Абрамов, Владимир Михайлович Пигин и Зинаида Рыжова. Все — трудолюбивые, хорошо подготовленные по специальности и любящие свое дело, а самое главное — порядочные люди. Двое первых из них — ленинградские интеллигенты.
Периодически в нашем госпитале работали прикомандированные врачи, и тогда нам было полегче. Иногда это были высококвалифицированные хирурги, бывшие работники хирургических клиник медицинских вузов, работавшие в Заполярье в разных госпиталях флота. Был среди нас и некто доктор Дудченко-Дудко — сильный хирург и неплохой товарищ. Он был личным врачом самого командующего КСФ адмирала Головко и дружил с хирургом Алексеем Торик, которого старался натаскивать на хирургических операциях и которому протежировал. А Торик был родным братом члена Военного Совета! Эти обстоятельства не могли не служить тому прочному положению, которое занимал Дудченко в среде медиков флота. И надо же было случиться так, что именно Дудченко взялся за операцию прерывания беременности у жены командующего флотом. И тут произошло несчастье: вслед за перфорацией матки был поврежден кишечник… Больную поместили в отдельную палату на 4-м этаже, куда доступ был лишь для самого Дудченко и Алексея Торика. Все это было засекречено, но об этом быстро узнали все. Возник разлитой перитонит, и, несмотря на все принятые меры, больная скончалась. Д. А. Арапов был буквально разгневан, что его не поставили своевременно в известность, и участь Дудченко была решена: его отстранили от работы, и с тех пор мы его больше не видели.
Следует сказать, что во время войны флагманскими специалистами на флоте были профессора медицинских вузов, и организация медицинской помощи и ротивоэпидемическая работа были на высоте. Немалая роль здесь принадлежит и начальнику санотдела флота полковнику м. с. Толкачеву.
Были в госпитале и политические руководители (комиссары). Один из них — Волгин по своему общему кругозору и культурному уровню явно не подходил к тому, для чего предназначался. На смену ему пришел другой — бывший ранее политруком роты служебных собак. Человек доброжелательный, видимо, хороший, т. к. он очень любил животных. Он часто выступал с политическими докладами и всегда, в любое свое выступление старался внести свою любимую «триаду»: морально-политическое единство, нерушимая дружба народов и животворный «патратизьм» (т. е. патриотизм).
Политработники в то время на жизнь госпиталя особого внимания не оказывали, и до поры до времени все шло должным образом.
Однажды в госпитале произошло ЧП: посредством бечевки, опущенной из форточки офицерского отделения, находившегося на третьем этаже, была втянута «контрабандная» бутылка водки. Это, несомненно, практиковалось и ранее, но в этот раз один из офицеров, выпивший добытое таким способом спиртное, скончался, а другие, пившие с ним, отравились, но менее сильно, и выжили.
Рядом с госпиталем, метрах в тридцати, был Дом культуры флота (ДЕКАФ). Иногда мы ходили туда на киносеансы. Преимущественно шли британские фильмы. Имелся там ресторан, танцевальный зал и библиотека. Столики в ресторане всегда были заполнены. Особенно сильно пили офицеры-подводники. Сильнейшее нервное напряжение во время выполнения боевых заданий требовало последующей разрядки, к чему и прибегали возвращавшиеся из боевых походов. Пили главным образом водку под названием «бензин-керосин». От нее явно пахло бензином, да и вкус был какой-то «не тот». Водка эта была в ходу всю войну и некоторое время после ее окончания.
Напивавшихся «до положения риз» выволакивали под руки и увозили домой. Среди них бывал и прославленный Лев Сушкин. Для него командующим Флота было сделано исключение в виде разрешения выписать жену, которая и приехала в Полярное. Жена его Нина, высокая сильная женщина с не менее сильным характером. Лев ее боялся и при ней не пил. Работать она стала библиотекарем на бригаде подводных лодок.
Среди нас в госпитале были и незамужние молодые дамы. Одна из них, наша хирургесса Нина Сергеевна Федорова, хороший врач, жизнерадостная, миловидная, очень любившая танцы, но танцевала она и «дружила» исключительно с Героями Советского Союза — подводниками, и конкуренции среди дам в этом отношении у нее не было.
Иногда Полярное подвергалось бомбежке. Один раз на стадионе, находившемся рядом с госпиталем, разорвалась морская мина. Е. Е. Полищук нашел ее осколок. Он был около 15 см, толстый, с зазубренными краями. Мина была более толстостенной, чем авиабомба. Во время другой бомбежки Ефим Ефимович находился на гауптвахте, куда попал за неприветствие старшего по званию. Стоявшие на посту у гауптвахты убежали в укрытие, не выпустив его перед этим, а так как бомбы падали и рвались довольно близко, то он пережил очень неприятные минуты.
Жили врачи госпиталя, за исключением начальника госпиталя и комиссара, в деревянных двухэтажных домиках, плохо приспособленных для условий Заполярья. Окна были слишком большими, имелись совершенно ненужные балконы. Стены домов были дощатые, двойные, с засыпкой шлака и опилок, которая осела, так что для крыс это было весьма удобное прибежище. По ночам крысиная возня и писк настолько усиливались, что часто мешали спать. В этих домах были хоть коммунальные удобства, но все равно, вода в графине замерзала к утру. Чтобы согреться, ложась спать, приходилось дополнительно укрываться поверх одеяла соломенным тюфяком. Жили мы по два-три человека в комнате. После войны комнаты в этих домах стали давать семейным офицерам из расчета по три семьи в квартире, по комнате на семью. В таких условиях жила и моя семья — жена и родившийся в Полярном сын.
В Полярном офицеры плавсостава и другие привилегированные лица жили в так называемом «циркульном» доме — многоэтажном, каменном, с прекрасными квартирами, теплыми и хорошо обставленными (мебель была казенная). В этом же доме жили и офицеры британской миссии — любители далеких «прогулок» вокруг Полярного — они брали спиннинг и шли к озерам, в которых рыба никогда не водилась.
Относительно мягкий климат Заполярья обусловлен Гольфстримом, и Кольский залив зимой не замерзает. Таким образом, Мурманск является незамерзающим портом, и через него во время войны союзными конвоями осуществлялась военная помощь в виде доставки вооружения, продовольствия и прочего, столь необходимого нам. Стратегическое значение Кольского залива и, в частности, порта Мурманск трудно переоценить, и поэтому понятно было упорное стремление немцев захватить его, а попытки этого захвата наш Северный флот и армейские части успешно пресекали на протяжении всей войны.
Условия плавания на театре военных действий в Ледовитом океане, особенно в осенне-зимнее время из-за сильнейших штормов, и выполнение боевых заданий кораблями были чрезвычайно трудными и сложными. О силе океанских штормов говорят случаи гибели кораблей, в том числе и военных.
Так в 1942 году, в штормовую погоду пополам переломился на волне эсминец «Стремительный». Командир корабля и корабельный фельдшер Иванов, бросив на произвол судьбы терпящий бедствие личный состав и пытаясь спастись в первую очередь, захватили шлюпку. И они уцелели. Однако в дальнейшем военный трибунал оценил это должным образом и вынес справедливый приговор. Спасенные же моряки, побывавшие в воде при гибели корабля, из-за пневмонии и других заболеваний, связанных с охлаждением тела, лечились в нашем госпитале, где я их и увидел в первый же день моего прибытия в ГВМГ. Ими была занята большая часть коек терапевтического отделения. Фельдшер Иванов попал в штрафную роту (ОШР) и, получив сквозное пулевое ранение черепа (диаметральное ранение лоб-затылок) от вражеского снайпера, — остался жив! Я видел его в Полярном. Он уже был на ногах, в здравом уме и твердой памяти, и лишь следы ранения на голове да легкий парез левой верхней конечности и некоторое нарушение речи в виде дизартрии остались ему на память о происшедшем.
В 1942 году в госпитале флота имело место массовое поступление с отморожением нижних конечностей морских пехотинцев после неудачной десантной боевой операции. В ГВМГ также поступило значительное количество их. Все объяснялось просто: морские пехотинцы были обуты в английские ботинки. Ботинки эти с виду добротные, на толстой подошве, красивые, но они как губка впитывали воду! Ботинки эти годились и предназначались ранее солдатам генерала Монтгомери в песках африканских пустынь и, конечно, не годились для Заполярья. Участники этой десантной операции рассказывали так: «После высадки десанта пошел сильный дождь, и все вымокли до нитки, ноги стали сырыми, потом резко похолодало. Выбить противника с сильно укрепленных позиций не удалось из-за массированного огня. Пришлось залечь, а потом при поддержке артогня кораблей — отходить. Ладно, что выбрались живыми! Отморожения большей частью были тяжелыми, пришлось иметь дело и с гангреной пальцев, потребовавшей их ампутации и длительного лечения.
Иногда мы наблюдали воздушные бои, протекавшие высоко в небе над Полярным. Впечатление было такое, что там крутилась карусель и время от времени поблескивали крылышками самолеты сражавшихся. Подавляющее превосходство в воздухе до конца 1943 года было за немцами. С авиационной техникой у нас дело обстояло крайне плохо. Воевали наши летчики на скверных самолетах, поставляемых союзниками. Например, британские истребители «харрикейн» так и называли «летающими гробами», да и других марок машины были ненамного лучше. У немцев же были прекрасные истребители «Мессершмидт» (Ме-109). А летчики наши были отличными и победы одерживали благодаря своему мастерству и героизму. Среди летчиков Героев Советского Союза самым выдающимся в Заполярье был Сафонов, на счету которого было много сбитых самолетов противника, погибший в неравном бою. Очень высокую оценку нашим авиаторам дал и сбитый асс Люфтваффе Мюллер, почти юноша, кавалер многих высоких наград, летавший на машине, лично подаренной ему Герингом, характеризовавший наши истребители как дерьмо. По его словам, он сбил свыше 70 «харрикейнов», что весьма возможно. Этот Мюллер был и отличным лыжником. Когда его сбили, он успел убежать на лыжах на несколько километров, прежде чем его поймали.
Говорили, что он предложил обучать наших летчиков воздушному бою и даже просил самолет, в чем ему, конечно, было отказано.
В конце 1942 года кадры хирургов ГВМГ пополнились еще двумя сильными специалистами. Это — нейрохирург Нина Васильевна Хорошко, жена Дмитрия Алексеевича Арапова — высокая красивая женщина, под стать своему су-пругу; и Петр Иванович Соколухо из клиники профессора Мыша Новосибир-ского мединститута. Доктор Соколухо был хирургом высокой квалификации, очень приятным человеком и страстным охотником и рыболовом. Время от времени коллектив хирургов обновлялся за счет рядовых работников в порядке замены: врачи частей шли в госпиталь, а госпитальные — в части.
В ноябре 1943 года я в качестве «одноразового» начальника санитарного поезда эвакуировал раненых в Архангельск. Поезд был составлен из обычных спальных вагонов с тремя платформами зенитных орудий, расчетами которых были круглолицые, румяные, невысокого роста девушки, видимо, северянки, одетые в нагольные полушубки, шапки-ушанки и обутые в валенки. По дороге, вопреки ожиданиям, налетов вражеской авиации мы счастливо избежали и, благополучно прибыв в Архангельск, сдали раненых встречавшему нас персоналу военно-морского госпиталя во главе с его начальником — бывшим профессором-гинекологом 1-го ЛМИ Кленицким.
По возвращении из Архангельска началась новая глава моей военной жизни в Заполярье.
РЫБАЧИЙ. СРЕДНИЙ. ХИРУРГИЯ НА ПЕРЕДОВОЙ
В ноябре 1943 года, в порядке «обмена», прочитав приказ о назначении меня на должность начальника хирургического отделения медсанроты (МСР) 63-й бригады морской пехоты и подготовившись к отъезду, я покинул госпиталь и Полярное. В один из вечеров я сел на дрифтер-бот МСО № 2 и в 17:00 мы вьшли из Полярного. Бот этот имел бронированную верхнюю палубу и был оборудован нарами для перевозки раненых и больных. Дул свежий ветер, быстро надвигалась темнота. Покачивало. Зашли в бухту Владимир и, сгрузив медимущество для госпиталя, пошли дальше, уже мимо занятого немцами южного берега Мотовского залива с артиллерийскими батареями. К сча-стью, по нам не стреляли, и мы, благополучно прибыв на полуостров Рыбачий, стали у пирса. Минут через 10—15 начали прибывать санитарные машины из ППГ-2215 с ранеными для ГВМГ; некоторые из них в сопровождении врачей. ППГ-2215 (Полевой подвижной госпиталь) располагался в землянках, для раненых и больных имелись двухъярусные нары, освещение — скудное, керосиновое. В операционном блоке освещение электрическое. Хирурги — квалифицированные, с большим опытом. Среди них в разное время работали: Н. С. Тимофеев, Дудченко, Слуцман и др. Пробыв в госпитале сутки, я на санитарной машине направился на полуостров Средний в медсанроту 63-й бригады морской пехоты, находившуюся на первом боевом участке. Этот, самый ответственный участок обороны обеспечивался поочередно тремя бригадами морской пехоты: 12-й, 254-й и 63-й (командир-полковник A. M. Крылов). Противостояла нам горно-егерская дивизия «Эдельвейс», а укрепрайон, включавший полуострова Рыбачий и Средний, назывался СОР (Северный оборонительный район).
Командовал им вначале генерал-лейтенант С. И. Кабано, а затем сменивший его генерал-лейтенант Ефим Тимофеевич Дубовцев.
И вот я в 63-й бригаде морской пехоты. Медсанрота, куда я прибыл, располагалась в ничем и никак не укрепленных землянках, в четырех километрах от противника, но зато хорошо засыпанных снегом! С наблюдательного пункта в стереотрубу отчетливо видны проволочные заграждения в несколько рядов на хребте Муста-Тунтури. Там за ними засел враг, занимая господствующие высоты и контролируя все подступы к передовой.
В складках местности вокруг расположения МСР — многочисленные артиллерийские батареи. В больших землянках медсанроты находились приемо-сортировочное и хирургическое отделения (с перевязочной, операционной, материальной и противошоковой палатой). Освещение керосиновое, но в случае поступления раненых давалось электрическое. Другого назначения были остальные землянки (жилые, хозяйственные). В МСР было четыре хирурга, причем один из них находился в хирургическом блокгаузе. Имелись также стоматолог и инфекционист. Операционных сестер было две: А. Фокина и Н. Балакина и кроме них еще операционный фельдшер — хороший работник и приятный человек; вот только фамилия у него была неподходящая для медицинского работника — Мертвищев, а звали его просто Саша. Санитары были опытные и хорошие работники. Командиром медсанроты был майор медицинской службы Мангушев — энергичный и инициативный офицер.
Поселился я в землянке, где кроме меня были еще три человека, и вce врачи. И одним из них оказался П. А. Павленко, как и я, переведенный из ГВМГ и назначенный командиром медицинского взвода (мой непосредственный начальник).
С первого же дня прибытия в медсанроту и в последующем у меня имелась частая возможность слушать «артиллерийские концерты».
Когда наши батареи открывали огонь по противнику, над головой выли снаряды, а через некоторое время вдали, на Муста-Тунтури, слышались глухие разрывы наших снарядов. Периодически и по нам «соседи» открывали огонь, но снаряды ложились то с недолетом, то с перелетом. За несколько месяцев до моего прибытия в медсанроту у входа в землянку приемо-сортировочного отделения разорвавшимся снарядом оторвало ногу одному офицеру, а другой получил проникающее обширное ранение живота и погиб. В одной землянке с нами жил молодой врач, лейтенант м. с. Николай Мисюк, мечтавший после окончания войны пойти в адъюнктуру по невропатологии. Он был настолько целеу-стремленным человеком, что даже тогда, когда по расположению медсанроты велся «беспокоящий» артиллерийский огонь и вблизи ухали разрывы снарядов, отчего сотрясалась землянка, а с потолка сыпался мусор, штудировал учебник английского языка. В дальнейшем, после окончания адъюнктуры и защиты кандидатской и докторской диссертаций, он не только стал ученым, но и академиком АМН Белоруссии. В нашей медсанроте производились все операции, кроме черепных. Иногда в самых серьезных случаях включался как самый квалифицированный среди нас хирург Петр Александрович Павленко.
Часто мы наблюдали величественную и грозную «работу» 221-й береговой батареи 130-миллиметровых орудий старшего лейтенанта П. Ф. Космачева. Вспышки, озарявшие небосклон, и грохот залпов говорили о том, что из Норвегии через Варангер-фьорд идут в Петсамскую бухту немецкие транспорты с пополнением и снаряжением и по ним-то и ведется огонь 221-й батареи. В этих случаях всегда немцы открывали противобатарейный огонь на подавление наших «стотридцаток», и тогда слышались глухие мощные разрывы немецких тяжелых снарядов.
Зачастую противник открывал огонь первым, сочетая артогонь с налетом на батарею пикирующих бомбардировщиков Ю-87, и тогда в дело вступали наши зенитки.
Береговые батареи 221, 147 и 231-я, находящиеся на полуостровах Среднем и Рыбачьем, успешно блокировали порт Лиинахамари и военно-морскую базу немцев, топя вражеские корабли, и поэтому особенно часто подвергались массированному воздействию бомбардировочной авиации противника.
Большей частью ежедневно с наступлением темноты «ботики» на волокушах доставляли в медсанроту с передовой раненых, которые после приемо-сортировочного отделения и осмотра хирургами либо готовились к последующей эвакуации в ППГ-2215, либо подвергались необходимому хирургическому вмешательству в медсанроте.
Работа была той «отдушиной», которая позволяла отвлечься от невеселых мыслей, время от времени возникавших у нас, что было вполне естественно в той обстановке и в то время.
В медсанроте шла обычная, только и возможная в таких условиях, жизнь, день за днем, и вскоре мне надлежало перейти в хирургический блокгауз в боевом охранении и сменить находившегося там врача-хирурга Александра Чичерина, проработавшего в блокгаузе около месяца.
СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА.
ПЕРЕХОД В ХИРУРГИЧЕСКИЙ БЛОКГАУЗ
Четвертого
декабря 1943 года в 17-00 мы впятером: командир медсанроты
капитан м. с. Мангушев, операционная сестра Балакина,
санитарка Муравьева, санитар Шиманский и я вышли из медсанроты. Стемнело, шел снег. Проводником был Мангушев. Сразу же, как оказалось, он взял неверное
направление, и мы дали большого крюка. Дорогу он периодически освещал карманным
электрическим фонариком и… завел нас на минное поле! Сразу вспотев и высоко по-журавлиному поднимая ноги, чтобы не зацепить проволоку
(мины натяжного действия), мы выбрались подобру-поздорову. Удивляюсь, как это
мы не подорвались! В конце концов правильный путь был
найден, и мы пришли на КПП 1-го батальона, где и получили пароль. Идем под
уклон. Очень скользко, т. к. дорога накатана «ботиками», мы часто падаем. То и
дело взлетают осветительные ракеты. Слышится треск пулеметных очередей и глухие
разрывы мин в расположении боевого охранения. Вот
наконец и траншея, о которой нам говорили на КПП, но идти по ней плохо, т. к.
она скользкая, очень мелкая,
а главное, хорошо пристреляна, в чем мы сразу же убеждаемся. Выбираемся из
траншеи и идем вблизи от нее по открытому склону. Над головой посвистывают
пули. Мы почти у цели. По обледеневшему склону, сидя, съезжаем
в лощину — здесь очень опасное место — и переходим ручей. И
вот мы у подножья Муста-Тунтури (в переводе с
финского — Черные горы). На склоне, метрах в пятидесяти-шестидесяти от
лощины, стоит приземистое, низкое бревенчатое строение. Этот блиндаж и есть
хирургический блокгауз, где метрах в трехстах от противника раненые получают
необходимую помощь, чем нам и придется заниматься. Тут производятся:
хирургическая обработка ран, переливание сухой плазмы крови (растворенной
физиологическим раствором), введение противошоковой жидкости, транспортная
иммобилизация и ряд других необходимых мероприятий. Из блокгауза раненые
«ботиками» доставляются в санчасть батальона (БПМ) на волокушах, либо на
носилках, или идут пешком, а уж оттуда — в медсанроту.
Путь из боевого охранения в медсанроту и обратно —
очень опасен, т. к. приходится преодолевать пространство, прозванное «долиной
смерти». Хорошо, что уже наступила полярная ночь, и эвакуация раненых стала
менее опасной. Теперь о «ботиках». «Ботики» — это штрафники из ОШР,
доставляющие в боевое охранение боезапас, продовольствие и выносящие оттуда
раненых. Работа эта смертельно опасная, ежесекундно жизнь висит на волоске, их
немало погибло. В случае ранения судимость снимается и
человек перестает быть штрафником. Ласковое слово «ботик» дано по аналогии с
юрким малотоннажным судном — мотоботом, безотказным и надежным плавсредством сообщения между отдельными пунктами побережья
Баренцева и Белого морей, перевозящим грузы и людей. С мотоботов высаживались
десанты на побережье, занятое противником, а также эвакуировались раненые, и
роль мотоботов во время войны была очень велика.
Хирургический блокгауз
Итак, мы в блокгаузе. Принял обязанности и имущество от капитана м. с. Чичерина. У уходящих (их 4 человека) удовлетворенно-счастливое выражение лиц. Они пробыли здесь целый месяц. Нас в блокгаузе семь человек: кроме меня, операционной сестры, санитарки и трех санитаров с нами будет и фельдшер первого батальона Николай Тропак. Блокгауз имеет двойные бревенчатые стены, между ними полуметровый слой щебня, крыша из двух накатов бревен и солидного слоя щебня. Имеются амбразуры 30╢20 сантиметров (на всякий случай), пока они заткнуты одеялами. Наше вооружение: автоматы, пистолеты ТТ и ручные гранаты. Потолок низкий, приходится ходить, согнув шею. В жилой половине — нары (10 нар), она же и приемная. За перегородкой перевязочная, она же и операционная. Освещение керосиновое. Имеется телефон: возьми трубку и будешь в курсе всех дел, говорят обо всем открыто, даже о намечающихся «мероприятиях», как, например, захвате «языка» и проч. Поразительная беспечность! Таких блокгаузов, как наш, несколько. В них помещается личный состав опорных пунктов, огневые точки которых в нескольких десятках метров от огневых точек противника (от 20 до 50 метров). Весьма близкое соседство!
С первого же дня стало ясно, что скучать нам не придется! Круглые сутки, периодически, немец бьет из минометов по нашим опорным пунктам, часто делает огневые налеты по большим площадям, бьет по лощине и подходам к ней. Чаще всего мины рвутся на дорожке, идущей у подножья хребта и соединяющей штаб, продсклад и баню, а кроме того и наш блокгауз. Выходить из блокгауза без крайней нужды не рекомендуется — мина может накрыть у самого порога. Лощина не только обрабатывается минометным огнем, но простреливается и ружейно-пулеметным, огнем снайперов. Летит мина с шумом и свистом. Рвется мина с особым противным звуком: вначале слышится звук, напоминающий падение на пол глиняного горшка или кряканье, сливающийся затем с грохотом разрыва, и вскидываются кверху пламя и дым, а на земле остается закопченная воронка. При минометных налетах снег сплошь черный на большом пространстве. Вокруг блокгауза ежедневно свежие следы разрывов мин в виде больших пятен копоти, а стены вновь и вновь иссечены осколками. Хорошо еще, что наш блокгауз находится в мертвом пространстве для ружейно-пулеметного огня. Когда сгущается темнота, то часто взлетают осветительные ракеты и в их синем, мертвом, мерцающем свете все видно хорошо, как днем. На скалах время от времени слышен стрекот пулеметов и летят искры от пуль: это фрицы бьют по нашим точкам.
Шестого декабря происходил артиллерийский бой. Беглый огонь открыли наши, а затем включились и немецкие батареи. На Муста-Тунтури разрывались снаряды нашей артиллерии, а немцы вели огонь по нашим позициям и целям на полуострове Средний. Полет тяжелого снаряда над головой напоминает шум последнего трамвая, идущего на полном ходу в парк, причем шум сопровождается бульканьем. Снаряды более мелкого калибра воют, а мины свистят и шумят. Бой продолжался около часа, потом наступила тишина, и лишь время от времени взлетали осветительные ракеты. В часы затишья ежедневно было слышно, как у немцев работает компрессор; по-видимому, шла постоянная работа по строительству инженерных сооружений. А во второй половине дня можно было услышать звуки губной гармошки.
В первую половину декабря раненые поступали по 1—2 человека, и то не каждый день, и после оказания им необходимой помощи беспрепятственно эвакуировались. Случаев обстрела немцами раненых и выносивших их «ботиков» не было. Наш блокгауз охотно посещали как бойцы, так, иногда, и офицеры, так что мы были в курсе того, что происходит на передовой. Некоторые рассказы участников тех или других событий я записывал, а широко известные на флоте снайперы Абасов и Черномаз приходили к нам не один раз. Бывал и разведчик Поляков и другие известные люди. У Абасова имелась знаменитая веревочка с узелками, где каждый узелок — это убитый фашист. И таких узелков было 150!
Работа снайперов
9 декабря 1943 года с дистанции в 400 метров выстрелом вражеского снайпера был убит высунувший на одно мгновение голову из траншеи краснофлотец Шаньгин. Пуля, попавшая в лоб, почти полностью вынесла мозг вместе с затылочной и частью теменных костей. Боец был наказан за свое непослушание, т. к. его предупреждали как командир, так и товарищи, чтобы вел себя осторожней. В тот день из-за сильной пурги и минометного обстрела похорон не было, и труп целые сутки лежал на кладбище, расположенном метрах в 30 от нашего блокгауза. Вечером 10 декабря он был похоронен.
В тот же день был Черномаз, сообщивший, что наш боец примерно в то же время, когда был убит Шаньгин, выстрелом на 400 метров из простой винтовки «снял» фрица, также проявившего неосторожность.
Неоднократно огнем вражеских снайперов разбивались объективы наших стереотруб и перископов. С целью маскировки часть перископа, выставляющаяся из укрытия, обматывалась бинтом, причем оставлялся лишь один «глазок».
В конце ноября 1943 года пара наших снайперов с целью обнаружения вражеского выставила на две-три секунды из укрытия своеобразный макет перископа — ручку лопаты, обмотанную бинтом, так, как это делалось обычно с объективом перископа. Немецкая пуля точно попала в ручку лопаты, что позволило установить направление, откуда бил немец, дистанция же, с которой он стрелял, была около 300 метров, с более близкой дистанции немецкие снайперы обычно не стреляли.
Блокгауз Н-ского опорного пункта, расположенный у подножья Муста-Тунтури, верней один из его углов и амбразура величиной 30╢30 см, по словам Абасова, простреливается с большой дистанции, и ходить в этот блокгауз и выходить из него можно лишь в темное время. Почти каждый вечер можно было видеть трассы пуль, направленных в этот блокгауз, причем последние шли метрах в 7—8 выше крыши нашего блокгауза.
Черномаз рассказал мне забавный случай. Однажды он со своим напарником занял позицию в 400—450 метрах от укрытия, где предполагалось присутствие немецкого снайпера. Немец, видимо, знал о присутствии охотящейся на него пары и… выставил головную мишень на щите с целью раззадорить наших охотников. Это ему удалось. Наши открыли огонь по очереди, и каждый раз в случае попадания фриц поворачивал свою мишень обратной стороной, в случае же промаха делал «отмашку». И так длилось довольно долго. Подолгу, часами выслеживают наши снайперы немца, прежде чем послать в него пулю. Немец осторожен, хитер, а местность позволяет хорошо маскироваться. Абасову за пять недель пребывания в боевом охранении удалось убить всего пять фрицев. Таким трудным делом это стало! Такая взаимная охота требует большого нервного напряжения, много времени и терпения. Раньше, когда наши бригады морской пехоты не располагали кадрами снайперов, фрицы держали под обстрелом все, что только было можно. Они выползали на скалы и вели губительный огонь по нашим «ботикам», бойцам и офицерам. С нашей стороны были значительные потери. Так погиб мой знакомый врач Коршунов, которого я знал еще по службе на ТОФе. Оказывается, он попал в Отдельную штрафную роту (ОШР) за нехватку пяти ампул морфия и плохой учет медикаментов группы «А» (ядовитых и сильнодействующих) и ходил «ботиком». Однажды в полярный день, когда в течение нескольких месяцев совсем нет ночи, он вышел из боевого охранения с тяжелой и неудобной ношей и, переходя лощину, попал под огонь снайпера. Будучи тяжело раненным, он через несколько часов попал в медсанроту, где и скончался еще до операции (пулевое проникающее ранение живота с повреждением кишечника и сосудов). Вооружены были немецкие снайперы винтовками с ше-стикратным оптическим прицелом и будто бы двенадцатикратным бинокуляром, что значительно увеличивало эффективность их огня, наши же винтовки имели только четырехкратный — посетовали однажды Абасов и Черномаз, зашедшие к нам в блокгауз в часы затишья.
Мытье в бане
Вчера, 20 декабря, мылись в бане, и это — под носом у фрицев! Баня маленькая — примерно 4,5╢5 метров, предбанника, конечно, нет, с потолка течет, пол холодный, но тем не менее — баня! Освещение — коптилка из консервной банки. Но моешься в бане все же с удовольствием. Потолок — несколько накатов бревен, крыша засыпана щебнем, стены также обсыпаны снаружи камнями. Во время минометного обстрела в бане ищут укрытия бойцы, а моющиеся зябко жмутся на полке, пока не прекратится обстрел. Так и получилось, когда заканчивали мытье женщины (а их в боевом охранении всего две — медсестра да санитарка). Возле бани стали падать мины, а в баню — забегать люди, но женщины уже успели частично одеться.
Числа с 22-го гитлеровцы стали «активничать», минометный обстрел стал более частым и ожесточенным, работы стало больше. К тому же лощина стала обстреливаться и артиллерией с высоты 122,0, чего раньше не было, а кладбище, расположенное метрах в 35 от нашего блокгауза, — обстреливаться из пулемета… Не было печали — черти накачали!
Ежедневно приходилось обрабатывать по несколько раненых, преимущественно с мино-осколочными ранениями. Раненных в грудь и живот и с тяжелыми ранениями нижних конечностей приходилось выводить из шока, делая необходимые инъекции и переливая сухую плазму и противошоковую жидкость. Как правило, всем вводилась и противостолбнячная сыворотка. Иммобилизация поврежденных конечностей при огнестрельных переломах производилась шинами Крамера. На всех раненых составлялась карточка передового района.
Велся операционный журнал. Основной задачей было не только спасти тяжелых раненых, но и сделать их транспортабельными. До сих пор при выносе раненых «ботиками» гитлеровцы по ним не стреляли, и эвакуация проходила гладко. Вот необходимый иллюстрационный материал; за декабрь 1943 года:
Поступило всего — 41
Из них эвакуировано — 38
Возвращено в часть — 3
Оперировано — 22
Без операции — 19
Примечание. Не оперированы — черепные, с проникающими ранениями живота и не нуждающиеся в операции вообще.
Чем ранены:
Осколками мины — 28
Пулевых ранений — 8
Осколками гранаты — 4
Вторичным снарядом — 1
Итого: 41
Примечание: в двух случаях имело место ранение разрывной пулей.
Сроки с момента ранения при поступлении в блокгауз:
Через 20 минут — 9
-»- 30 -»- — 10
-»- 40 -»- — 2
-»- 60 -»- — 3
-»- 90 -»- — 0
-»- 120 -» — с 2-х до 3-х часов, но не позже 3-х часов: — 17
Итого: 41
Локализация ранений:
Голова — 3 человека;
Грудь — 11 человек
Живот — 2 человека;
Верхн. конечн. — 7 человек,
Нижние конечности — 18 человек.
Всего — 41 человек.
Выходить из блокгауза стало гораздо опасней, мины стали падать гораздо чаще и гуще и, как обычно, в непосредственнной близости от строения.
24 декабря разорвавшейся миной был вспугнут санитар, усевшийся было «орлом» вблизи блокгауза на склоне сопки, поскольку такой «роскоши», как туалет, в передовом охранении не было, а кругом — вечная мерзлота. Подхватив брюки, санитар скатился по обледеневшему скату и с испуганным лицом, держась за штаны, появился в дверях. Все невольно рассмеялись.
Рождество у Фрицев
25 декабря у фрицев — праздник Рождества. 24 декабря с вечера в их боевом охранении слышалось движение мототранспорта. 25. 12 около 20 часов они открыли сумасшедший пулеметно-автоматный огонь по нашим огневым точкам и подходам к ним, а когда огонь прекратился, то у нас слышались крики пьяных фрицев. Позже они открыли и ураганный минометный огонь, длившийся около 15—20 минут. На одном из наших опорных пунктов был заготовлен портрет Гитлера и когда его выставили над траншеей, противник открыл по нему осатанелый огонь, пока наконец последний не упал.
Как брали «языка»
Перед разведкой была поставлена задача — взять «языка» («захомутать „языка“» — так говорил разведчик Смыслов). Было предпринято немало попыток взятия «языка» и несколько раз разведка возвращалась ни с чем: то немецкая «точка» окажется пустой, то слишком тихо, и противник, обнаружив непрошеных гостей, открывает шквальный огонь.
Система заграждений противника хорошо продумана. Перед проволочными заграждениями — минные поля. На проволоке заграждений висят консервные банки: тронь — забренчат; висят ракеты с запалом натяжного действия — зацепишься за проволоку — взлетает ракета. Перед самой проволокой — шпринг-мины, которые разрываются на уровне груди. Последняя неудачная попытка взять «языка» была предпринята 28 декабря. Разведчик Поляков рассказал следующее: было довольно тихо, изредка взлетали осветительные ракеты и озаряли скалы. Группа разведчиков, пройдя между нашими опорными пунктами, произвела разминирование и, сняв побрякушки и ракеты, преодолела несколько рядов колючей проволоки. Будучи уже в нескольких метрах от немецкого дзота, группа была обнаружена и, попав под перекрестный пулеметно-автоматный огонь, вынуждена была укрыться в скалах. Положение становилось серьезным. Двое посланных за помощью были ранены. Вызвать артогонь было нельзя, т. к. фрицы были всего в 50—60 метрах; но в трудную минуту заработал легкий пулемет выползшего с нашей точки расчета, да поддержали своим огнем автоматчики, пришедшие на помощь, и под огнем противника, взяв раненых, разведка благополучно возвратилась. Раненые были мною обработаны и направлены в медсанроту. 29 декабря, когда было довольно темно и мело, группа разведчиков 1-го батальона вышла в 8:00 на операцию. На этот раз было решено пройти на территорию врага лощиной между опорными пунктами Демичева и Ерофеева. Одна группа удачно произвела разминирование и сделала два прохода в проволочных заграждениях, другая (группа за-хвата) стала продвигаться к дотам противника,. сзади оставалась группа прикрытия. Это были солидные трехамбразурные доты. В среднем из них кто-то отбивал ногами чечетку, видимо, у фрица озябли ноги и он решил согреться.
Обошли дот с тыла. Сквозь завешенную плащ-палаткой дверь пробивался снег. Смыслов (чемпион Москвы по французской борьбе в среднем весе) и Бирюков, отстранив плащ-палатку, заглянули внутрь. Спиной к двери стоял низкорослый плотный немец и выбивал дробь ногами. Бирюков схватил его сзади за шею. В это время над траншеей показался другой фриц и поднял крик. Его прошили автоматной очередью, а сопротивлявшегося «плясуна», который стал отбиваться и кричать, пришлось слегка стукнуть противотанковой гранатой по голове. Все это произошло очень быстро. Через второй проход в проволоке, таща за собой фрица и легкий пулемет МГ-30, наши стали «сматываться». Наши опорные пункты открыли огонь, была вызвана и артиллерийская поддержка, что позволило разведке без потерь, выполнив задачу, вернуться к себе. Пленный немец, оказавшийся обер-ефрейтором и начальником трех дотов, был доставлен на КП бригады и, как говорили, сообщил ценные сведения.
В группе захвата участвовал и санитар 1-го батальона Чмиль, которому через несколько дней была вручена медаль «За отвагу», награждены были и другие участники операции по захвату «языка». От них во всех деталях я и узнал этот эпизод.
* * *
Как пример большого самообладания наших бойцов могу привести следующий случай: 20 декабря в хирургический блокгауз поступил разведчик Солнцев. У него — множественное мино-осколочное ранение нижних конечностей с повреждением костей roлени и стопы. Шок. После выведения из шока, хирургической o6работки ран и прочих мероприятий он, пробыв у нас сутки, рассказал нам следующее: «Слышу — летит мина и должна разорваться вблизи. Ложиться или остаться стоять на ногах? Ляжешь — и тогда осколки поразят живот, грудь, голову, т. к. на скальном грунте они летят понизу. Решил стоять и остался жив!»
В тот же день 25 декабря по пути в наш блокгауз легко раненные два бойца получили повторное ранение. Один — дополнительно получил проникающее ранение груди, другой — слепое ранение бедра и сквозное ранение мошонки. Такое случалось не один раз.
Немецкий «перебежчик»
30 декабря от немцев перебежал в расположение наших опорных пунктов кот. Большой, пушистый, тяжелый котина, которого принесли нам показать. Невольно мелькнула преступная мысль (оказывается, не только у меня)! А каково из него было бы жаркое к новогоднему столу? О «перебежчике» доложили в штаб бригады, откуда последовало приказание немедленно доставить его на КП, что и было сразу выполнено.
Как мы праздновали Новый год
31 декабря 1943 года на передовой было более или менее спокойно. Минометных обстрелов не было, и я имел возможность поупражняться в стрельбе из пистолета возле блокгауза, а в положенное время мы все, находившиеся в блокгаузе, провожали Старый, 1943-й, и встречали Новый, 1944 год.
Пили «бензин-керосин» за победу, за то, чтобы встречать Новый год и в дальнейшем многие годы, а закусывали свиным салом, пожелтевшим от «старости».
Новый год готовил мне сюрпризы. Третьего января, за день до окончания месячного срока работы в блокгаузе, пришел командир медсанроты Мангушев с известием, что хирург, который должен был сменить меня, заболел, и начальство просит меня остаться на второй срок, т. е. еще на один месяц! Без лишних слов я согласился. На прощание Мангушев сказал то, чего вовсе не следовало бы ему говорить: «К тому же и семьи у вас нет, человек вы одинокий, а у всех наших врачей — семьи, имеются дети». Видимо, это был «запасной аргумент» на тот случай, ели бы я не соглашался и меня пришлось бы уговаривать и воздействовать на мою сознательность! Вот так я и остался на передовой еще на один месяц, т. е. на весь январь.
А месяц этот оказался очень тяжелым из-за возросшей активности немцев и почти круглосуточной работы. Спать приходилось лишь урывками, и тут было уже не до дневника, который я и вовсе перестал вести. Спали мы не раздеваясь, только расстегнув пояс и воротник и сняв сапоги. Когда раненых было много, то «дремать» приходилось сидя на табуретке. Операционная сестра и санитарка всегда были обеспечены спальными местами на нарах, за чем строго следили все остальные.
А раненые теперь поступали не так, как прежде, т. е. по одному — по два в сутки, а сразу по три-четыре, а то и больше, да и количество тяжелых раненых увеличилось. Смотришь, а, наряду с находящимися в шоке, один-два человека агонизируют. И если в декабре больше половины раненых поступило в течение первого часа после ранения, то теперь большинство из них доставлялось после двух часов с момента ранения, но не более, чем через три часа. Объяснялось это тем, что из-за осложнения огневой обстановки эвакуация стала более трудной и раненых приходилось задерживать вблизи места ранения, а затем уже доставлять к нам. К грохоту разрывов мин мы все привыкли, а они стали падать гораздо гуще и чаще у самого блокгауза, который сотрясался при этом каждый раз. 20 января одна мина разорвалась на крыше, что было впервые, и в помещении с потолка посыпались искры! Не думаю, что это была галлюцинация.
Многое говорило за то, что, по-видимому, у противника произошла замена одного подразделения боевого охранения другим, более агрессивным, что и сделало обстановку более напряженной. В этих условиях и заготовка «дров», что приходилось делать периодически, стала неизмеримо более опасной. «Дрова» — это нарубленные ветки и веточки карликовых березок и ивняка (самое толстое — не толще пальца), растущие на противоположном склоне лощины. В «лесозаготовках» участвовали все, кроме женщин, но когда всего один раз этим занимался и я, на другой день пришло распоряжение, запрещающее мне это делать (кто-то уже донес). <…>
Среди раненых, поступавших в хирургический блокгауз в январе, как и ранее, преобладали раненые с мино-осколочными и притом множественными ранениями нижних конечностей, зачастую в сочетании с ранениями других областей тела. С ранением головы было 5 человек и среди них с проникающим ранением черепа оказался наш знакомый, разведчик Смыслов. Он лежал на носилках и слабо стонал, лицо маскообразное, что-то говорил тихим монотонным голосом… Ранен был осколком мины.
Из раненных в грудь один оказался с открытым пневмотораксом, который при обработке переведен в закрытый. В одном случае мино-осколочного ранения средней трети предплечья при обработке раны на лучевой артерии был обнаружен кровяной сгусток. Стоило только его снять пальцем, как возникло артериальное кровотечение, потребовавшее перевязки артерии. Она была перевязана выше и ниже места повреждения и рассечена между двумя лигатурами. Раненый этот потом оказался пациентом Нины Васильевны Хорошко в ГВМГ Флота. До меня в ноябре перевязку артерии (плечевой) сделал врач Александр Чичерин, которому пришлось потрудиться, чтобы компенсировать большую кровопотерю. Во всех других случаях производилась обычная хирургическая обработка ран с последующим присыпанием их порошком стрептоцида, а после наложения повязки в необходимых случаях — тpaнспортная иммобилизация. Осколки мин удалялись, если они только попадались «под руку» в процессе обработки раны. Специально поиски осколков не производились. И так шла обычная трудовая жизнь в условиях переднего края, и близилось время возвращения в медсанроту, как вдруг, в один злосчастный день произошло событие, перечеркнувшее все наши скромные достижения двухмесячной работы в блокгаузе. В тот день, как и обычно, вблизи рвались мины, стены блокгауза содрогались, а аптечная посуда в нашей перевязочной при этом позвякивала. Взяв очередного раненого на стол, я приступил к местной анестезии в области голеностопного сустава, где имелась рана от осколка мины. Введя 2 пятиграммовых шприца раствора, я по реакции раненого заподозрил неладное. Приказав санитару оттянуть марлевую маску, закрывавшую мое лицо, а сестре поднести поближе стакан с раствором «новокаина», я ощутил сильнейший запах аммиака. При проверке раствора оказалось, что вместо полупроцентного раствора новокаина в стакане — нашатырный спирт!!
Объясняя свою ошибку и оправдываясь, Балакина сказала, что «когда через амбразуру в перевязочную влетел осколок мины, это так на меня подействовало, что из какой бутылки я наливала раствор в стакан, и как я ставила его на инструментальный столик — ничего не соображала!»
В карточке передового района мною, помимо основного диагноза ранения, было указано дополнительно: «Химический ожог окружности раны (нашатырный спирт)», и о случившемся доложено начальству.
Место введения нашатырного спирта было промыто физиологическим раствором, который нагнетался, а затем отсасывался шприцом, и это до некоторой степени оказало благоприятный эффект, уменьшив участок некроза мягких тканей.
* * *
В ближайшее воскресенье (мало стреляют), сдав свою смену прибывшим на наше место и прибинтовав шины Крамера к сапогам, чтобы не скользить при подъеме в гору, мы благополучно преодолели лощину с накатанным и скользким склоном и добрались до расположения медсанроты.
По поводу «случая с нашатырным спиртом» было произведено дознание, а начальством сказано: «Хотели было вас поощрить, а приходится выносить взыскание (выговор)».
В мое отсутствие произошло два события: в служебную землянку, когда в ней не было людей, попал снаряд, которой не разорвался, а по пути, разбив телефонный аппарат и пробив стену, уткнулся носом в сопку. Второе событие — это случай с бригадной разведкой, вышедшей на выполнение задания и нашедшей на берегу моря выброшенную прибоем красивую жестяную банку с какой-то жидкостью. Банку вскрыли и, понюхав, определили, что это — спирт. «Пробу снял» командир разведгруппы, а после испробовали все остальные. В итоге — несколько смертей и большинство ослепших. Вот вам и «дары моря»!
Поступали раненые в медсанроту с передовой ежедневно, что позволяла круглосуточная ночь, так что операционный блок функционировал почти непрерывно. Среди раненых всегда были тяжелые, особенно тяжелыми были с проникавшими ранениями брюшной полости; это были самые трудоемкие раненые. Однажды П. А. Павленко поручил мне произвести ампутацию бедра в средней трети по поводу тяжелейшего огнестрельного перелома с повреждением сосудов и нервов, применив обезболивание посредством охлаждения конечности. Делалось это впервые. Конечность была плотно обвернута клеенками, между которыми находился мелкобитый лед, что и дало хорошую анестезию, только, конечно, пришлось сделать анестезию поперечного сечения седалищного нерва 2 %-м раствором новокаина. Я думаю, что здесь все же более уместным было бы применение наркоза, устраняющего и нервно-психический фактор, с которым всегда необходимо считаться, тем более в подобных случаях.
Однажды в медсанроту был доставлен «язык» — немец с пулевым ранением голени и повреждением большеберцовой кости. Я, прооперировав перед этим очередного раненого, снял перчатки и сильно запачканный кровью халат, под которым был клеенчатый фартук, тоже в крови, и готовился было мыться на следующую операцию. Вдруг немец, которого, уложив на ортопедический стол Юдина, стали фиксировать ремнями, видевший мой халат и фартук, стал страшно кричать, рваться, а лицо его исказилось от ужаса. Очевидно, он решил, что я — палач и буду его пытать! Но вскоре он убедился, что это не так, и в дальнейшем уже вел себя спокойно. После обработки раны и репонирования отломков конечность иммобилизировали гипсом, а через три или четыре дня, когда гипс высох, немца увезли.
В конце февраля нашу медсанроту посетил начальник медсанслужбы СОР.а (Северного оборонительного района) Дибнер. Он не произносил буквы «р» и «л» и называл себя в шутку «начайник всего Ибачьего». Осмотрев наши землянки, он высказал сожаление, что вместо них не смогли построить надежные блиндажи. Интересно, какова же роль самого Дибнера была в этом деле?
В один погожий день в медсанроте происходили соревнования по стрельбе из пистолета. Стреляли по мишени № 7, на дистанцию 25 метров. Из 30 возможных очков впервые я выбил 30, т. е. три десятки, что давало мне возможность в дальнейшем поехать на первенство СОР. Мы узнали, что в ППГ-2215 приезжал Дмитрий Алексеевич Арапов, который хотел было посетить хирургический блокгауз, но командование СОР.а категорически воспротивилось, и он к нам не поехал. А П. А. Павленко, которому надо было бы со всех точек зрения побывать в блокгаузе и посмотреть, как люди (его подчиненные) там живут и в каких условиях работают, так ни разу там и не был (опасно!). Тем не менее, говорили в медсанроте, это не помешало ему получить Орден Красной Звезды, а кто-то из врачей ехидно заметил: «Ведь он играл в шахматы с самим начальником штаба бригады!»
В начале марта пришел приказ об откомандировании меня в пос. Росту, в морскую спецкоманду, что для всех оказалось полной неожиданностью и для меня, конечно, тоже! Так закончилась моя четырехмесячная служба в медсанроте 63-й бригады морской пехоты, из которой ровно половина прошла в хирургическом блокгаузе боевого охранения на передовой, у самого подножья хребта Муста-Тунтури.
И в заключение я должен сказать, что ни до меня и ни после меня никто из хирургов не мог и не может «похвастаться» тем, что непрерывно в течение двух месяцев, находясь в экстремальных условиях переднего края, занимался оказанием хирургической помощи буквально под носом у противника.
Английский поход
В конце марта 1944 года я прибыл — в Росту, где формировались спецкоманды для кораблей, которые надлежало получить у англичан и привести их в Советский Союз. Таким образом, из морского пехотинца с хирургическим уклоном я снова должен был стать моряком. Почти весь апрель ушел на формирование экипажей, медицинское и санитарное обследование личного состава и прочие дела, и лишь 27 апреля мы, погрузившись на американские транспорты типа «Либерти» (обратный порожняк), 28 апреля вышли в море.
Погода
нам благоприятствовала, а вражеские самолеты не появлялись. 30 апреля на
траверзе о-ва Медвежий, где находилась база немецких подводных лодок, был
торпедирован и затонул шедший в кильватер за «моим» кораблем транспорт с
находившейся на нем командой капитана 3-го ранга Козлова. На плаву осталась
лишь корма, в штилевом море тут и там виднелись головы терпящих бедствие людей,
а вся армада кораблей продолжала идти своим курсом, не замедляя
хода и ничего не предпринимая для спасения людей. Позже мы узнали, что корабли
эскорта англичан, присоединившегося к нам потом, подобрали находившихся в воде
и на остатках корабля тонущих, которые и были госпитализированы потом в Англии.
Среди спасенных оказался и старший лейтенант медицинской службы Чикиряка с «палубным переломом» костей голеней. «Палубный
перелом» — это компрессионный перелом костей в результате резкого и сильного
содрогания палубы в момент взрыва и назван так врачами-хирургами Северного
флота. Некоторая часть людей, оказавшихся
в воде, имевшей температуру +4╟ С, погибла от паралича
сердца (в данном случае имеется специальное название «смерть на воде»).
Дальнейший путь был без особых происшествий, и 7 мая мы пришли в Шотландию (залив Ферт-оф-Форт), где и перебазировались на лайнер «Императрица России», стоявший в устье реки Клайд (база Росайт). На этом корабле во время Гражданской войны эвакуировался из Новороссийска Деникин, а до момента нашего прибытия на него он служил общежитием для морских офицеров. Там, куда нас поселили, были обнаружены подслушивающие устройства, и нас предупредили, чтобы ни на военные, ни на политические темы мы не разговаривали. Тогда же мы узнали, что, нарушив соответствующие договоренности, полагавшиеся нам трофейные, новейшие корабли итальянского флота англичане отдать нам категорически отказались, взамен предоставив старые, давно списанные в утиль эсминцы постройки 1917 года, один старый линкор и одну подводную лодку. Эсминцы эти в количестве 50 штук были закуплены в США, из которых три на переходе через океан, совершив «оверкиль», затонули, а из 47-ми остались лишь несколько, и их-то нам и пришлось получить.
12 мая наша команда на пароме была переброшена на станцию Гурок, а оттуда — поездом в Нордшильд. Там в доке Альберта-Эдуарда и стоял предназначавшийся нам эсминец «Лемингтон». Эсминец этот — четырехтрубный, имел весьма несолидный и даже какой-то странный вид. Остальные эсминцы также стояли в различных доках, все они были однотипными, и недаром кто-то из наших офицеров назвал наш корабль «типа „Удивительный“».
До этого все они стояли на приколе на корабельном кладбище и по мере необходимости использовались матросами, рабочими доков и местными проститутками для своих надобностей. Очищались от грязи, ремонтировались и вооружались эсминцы ровно два месяца. За это время нам, корабельным врачам, несколько раз удалось посетить военно-морские госпитали и город-скую клиническую больницу в Нью-Кастле, где, главным образом, мы знакомились с организацией работы и оснащением хирургических отделений. Впечатление от этих посещений было хорошее, сразу стало видно, чему нам следует поучиться у англичан и что надлежит ввести у себя. Так, например, в стационарах широко применялась пенициллинотерапия, причем пенициллин применялся не только для внутримышечного введения, но он также капельным путем вводился непосредственно в раны. Широко использовалась и сульфамидотерапия, причем арсенал этих препаратов был довольно широк. У нас же в наших госпиталях пенициллина и других антибиотиков в то время еще не было, а сульфаниламиды назначались лишь в особо тяжелых случаях. Но самое главное, на что мы все обратили внимание и позавидовали британским врачам, это то, что они совершенно избавлены от писанины и все диктуют стенографистке, а медицинские сестры ведут записи в историях болезни и в операционном журнале, а врач — лишь расписывается. Использовались и магнитофоны. Таким образом, рабочее время врача используется наиболее целесообразно, и это в значительной степени улучшает качество его работы.
В хорошо оборудованных и богато оснащенных операционных блоках перевязочных много простора и света, очень хороши аппараты для наркоза и управляемого дыхания, которые лишь в конце войны появились и у нас.
Кровати в палатах позволяют придавать им любое необходимое положение: поднимать и опускать как головную, так и ножную части. В некоторых палатах над изголовьем каждой кровати на стене — бронзовая дощечка с выгравированной на ней фамилией попечителя (спонсора), содержащего данную койку. В одно из посещений нашей группой врачей военно-морского госпиталя в сопровождении переводчика-англичанина мы пришли в палату, в которой находились пленные немцы, выловленные из воды после одного из морских сражений. У немцев сытые и довольные лица, возле каждой кровати столик с фруктами и печеньем в вазах. Переводчик, обратившись к нам, с соответствующим широким жестом сказал, указывая на немцев: «Как видите, такие же люди, как и мы с вами!» У многих наших матросов и офицеров, находившихся на излечении в военно-морских госпиталях после спасения их англичанами 30 мая имелись различные травмы, у нескольких была пневмония. Все они пользовались хорошим уходом и лечением и были всем довольны. Навещая их вместе с Е. Е. Полищуком, с которым мы совершили переход Северным мор-ским путем в одну навигацию (ЭОН-18), целый год проработали вместе в хирургическом отделении Главного военно-морского госпиталя КСФ и вот теперь пришли в Англию в спецкомандах; мы имели возможность побывать в нескольких городах. Наиболее благоприятное впечатление произвел город Коллакоц. Это — небольшой городок с массой зелени, с небольшими, ярко окрашенными опрятными домами. У нас такой город назвали бы город-сад. Как очень необычное для нас, удалось увидеть, как молочник, подъехавший на своем микрофургоне, ставит у порога дома бутылки с молоком, там же берет пустые и оставленные за молоко деньги, и это — в каких-то трех метрах от уличного тротуара!
Всюду, где мы только ни были, везде отличные дороги, на улицах — чистота и порядок, люди прилично одеты, пьяных на улицах не видели. Военные на улицах попадались изредка. Постовые полицейские («бобби») все ростом около 2-х метров, в касках, с дубинками, в серо-голубой униформе. Автодвижение оживленное. Намечавшаяся нашим командованием поездка-экскурсия офицеров в Лондон, к сожалению, не состоялась из-за начавшегося обстрела его самолетами — снарядами (ФАУ-2). Наш интендант, ездивший в Лондон за получением денег в банке, видел, какие огромные разрушения были от каждого ФАУ-2, и рассказывал и о других своих впечатлениях. Естественно, ему очень понравился сам город, а особенно очень упрощенная процедура получения денег в банке по сравнению с той сложной и громоздкой, которая была принята у нас.
Находясь в Англии, мы все с нетерпением ожидали открытия второго фронта, но союзники все тянули и тянули с ним, рассчитывая малой кровью добиться успеха, как при высадке в Нормандии, так и в дальнейших боевых операциях. А наши успехи на фронтах Великой Отечественной войны их явно не радовали. Из недели в неделю мы видели стоявшие у причалов и не разгружавшиеся транспорты с закопченными танками на палубе и прочим военным грузом, явно предназначавшимся для второго фронта и, по-видимому, использовавшимся в африканской армии Монтгомери. Два раза в неделю регулярно из Ирландии в оккупированную немцами Нормандию ходил товаро-пассажирский пароход, что, конечно, вызывало наше недоумение и вопрос, так ли все обстоит благополучно во взаимоотношениях с нашими союзниками-англичанами?
Шло время. Ремонт наших «шипов» шел полным ходом, и изредка не только офицеры, но и старшинский состав получали увольнение на берег, обязательно группами не больше 7—8 человек и обязательно в сопровождении нашего переводчика. Ходили в кино, а офицеры — и в портновскую мастер-скую, где заказали и получили форму (тужурку и брюки) из отличного кастора. Однажды мы увидели начерченную мелом на корме и бортах нашего эсминца свастику, стерли ее, но через 2—3 дня это снова повторилось. Совпало это одновременно с гибелью нашего матроса, ушедшего в самоволку и найденного в реке Тайн с разможженной головой. Сообщил об этом английский полицейский, пришедший в док и говоривший с нашим командиром — капитаном 2-го ранга Ю. А. Польским. У корабля же был поставлен пост, и ЧП у нас больше не было.
Ближе к окончанию ремонта нашего корабля прибыла сдаточная команда англичан. По-русски никто из них не говорил, и общались с ними с помощью их же переводчика. И вот наконец ремонт и вооружение корабля были закончены, и 12 июля, чуть больше, чем через два месяца после нашего прибытия в Англию, эсминец вышел в море на сдачу ходовых испытаний. На борту эсминца были: Зам. Главкома ВМС, вице-адмирал Левченко и штаб дивизиона эсминцев. Испытания были сданы, и 16 июля 1944 года на эсминце «Лемингтон» был поднят военно-морской флаг СССР и он получил название «Жгучий». Кроме нашего корабля военно-морской флаг был поднят и на остальных эсминцах, и все они получили название на букву «Ж» — «Жаркий», «Живучий» и на букву «Д» — «Деятельный», «Достойный», «Доблестный» и т. д. Кроме 8 эсминцев, англичане дали нам и девятый — специально на запасные части, но его тоже отремонтировали, и таким образом, мы получили от них 9 эсминцев «типа „Удивительный“» (как у нас прозвали эту серию).
В числе других кораблей был и старый линкор, получивший название «Архангельск», командир — контр-адмирал Иванов.
16 июля, в день поднятия военно-морского флага СССР на нашем корабле, в кают-компании состоялся банкет вместе с офицерами сдаточной команды. Пили нашу водку, виски и джин. Особенно охотно и даже жадно англичане пили водку. Тосты произносились с помощью переводчиков. Но вот, англичане, «накачавшись изрядно», вдруг заговорили по-русски, правда с сильным акцентом, а офицер-артиллерист — и совсем чисто. Таким образом, находясь до этого у нас на борту, они прекрасно понимали, что мы говорили, и все наматывали на ус. К концу банкета все английские офицеры оказались под столом, а наши, все до одного, сидели за столом и успешно продолжали пить. Что же, наши оказались физически крепче и, имея соответствующую тренировку в распитии крепких напитков, не пьянели так сильно? Этого я не думаю. Просто англичане очень любили нашу водку и пили ее в большем количестве, чем это следовало бы, в чем им никто не мешал.
ПОЛУЧИЛИ КОРАБЛИ!
20 июля все наши эсминцы прибыли в Скапа-Флоу — главную маневренную базу британского флота. Скапа-Флоу — целый архипелаг многочисленных островов, мелких и крупных. Здесь в бухтах и проливах стоят главные силы ВМС Англии. Рейды защищены сложной системой противоторпедных и противокатерных заграждений. На островах многочисленные артиллерийские батареи, грандиозные нефтехранилища, ажурные мачты радиостанций, высоковольтные передачи и множество других объектов. Некоторые острова выглядят пустынными. Где-то тут имеется аэродром: то и дело взлетают и садятся самолеты. Простояв двое суток «на бочке», 22 июля в 08:00 мы вышли на определение мерной мили, определение циркуляции и на тренировку зенитчиков и связистов, а я провел тренировку санитаров-носильщиков по выносу «пострадавших» из машинного и котельного отделений. С этого времени почти ежедневно мы выходили в маневренный район для выполнения различных определенных задач, например: определение тактических элементов корабля, практических стрельб из орудий главного калибра, совместного плавания в составе дивизиона и т. д. Отрабатывали также и обнаружение подводной лодки «противника» с помощью гидролокатора, который называется «Аздик», установленного на каждом нашем эсминце. Это был единственно современный и очень хороший прибор из тех технических средств, которые нам предоставили англичане. При переходе на Родину он оказался жизненно необходимым, и в этом мы хорошо убедились. Каждый раз после выполнения учебных задач мы возвращались на рейд и становились «на бочку». Находясь в Скапа-Флоу, мы обратили внимание на торчавшие из воды верхушки мачт затонувших кораблей. Оказывается, в начале войны их торпедировала и потопила немецкая субмарина, командир которой до войны несколько лет жил в Англии и хорошо изучил навигационные условия Скапа-Флоу. Среди потопленных им кораблей был и авианосец «Герцог Йоркский». Это, по-видимому, был подвиг, не меньший по значению, чем подвиг нашего подводника А. Маринеску на Балтике.
Кроме амбулаторного приема в течение всего пребывания в Англии я си-стематически проводил занятия с личным составом боевых частей и с боевыми санитарами по оказанию первой помощи при ранениях, вывихах, переломах, а также некоторых состояниях, требующих экстренных мер помощи, особое внимание при этом уделялось остановке кровотечения при ранениях всеми доступными способами (пальцевым прижатием кровоточащего сосуда, наложением жгута, жгута-закрутки, и насильственного сгибания конечности). Занятия эти с практической отработкой учебного материала проводились как в кубриках при стоянии на бочке, так и при выходах в море во время учебной боевой тревоги, когда на боевом посту давалась та или другая вводная. В этих случаях всегда производилась и тренировка санитаров-носильщиков по доставке пострадавших в главный пункт медпомощи (ГПМП), который развертывался в кают-компании, и в ПМП, который развертывался в пятом кубрике. Командование корабля относилось к этим занятиям со всей серьезностью, прекрасно понимая, что в дальнейшем это станет необходимым.
30 июля удалось побывать на линкоре «Архангельск», куда мы, корабельные врачи, были приглашены флагманским хирургом экспедиции подполковником медслужбы Суворовым — бывшим флагманским хирургом ТОФа. После просмотра американской кинокартины мы осмотрели операционный блок, лазарет, пищеблок и с особым интересом — БЧ-2 (артиллерийскую часть). Там же, на линкоре, 16 августа простерилизовали перевязочный материал и белье. Ввиду близости ухода из Скапа-Флоу были укомплектованы всем необходимым сумки боевых санитаров, а всему личному составу выданы индивидуальные перевязочные пакеты. С 5-го по 16 августа почти ежедневно выходили море, причем 12 августа отрабатывали совместное плаванье с линкором. В тот день ветер был 6 баллов, волна 5 баллов, но мы испытали настоящую качку. Крен достигал 30╟ на каждый борт. Много народа укачалось. С облегчением вздохнули, когда возвратились и стали на бочку. У наших «шипов» слишком высоко расположен центр тяжести, поэтому сравнительно небольшая волна вызывает большой крен. Остойчивость оставляет желать много лучшего.
Теперь о субмарине, которую должна была получить спецкоманда Героя Советского Союза И. Фисановича, прибывшая в Англию вместе с нами.
Среди трофейных итальянских кораблей у англичан были и новейшие немецкие субмарины, и одну-то из них и увидал Фисанович. Его стремлению получить ее (и только ее!) англичане сразу же воспротивились. Возникли переговоры на высоком дипломатическом уровне, и лишь после упорного сопротивления английской стороны субмарину нам отдали! Покинуть Англию она должна была раньше, чем линкор «Архангельск» и эсминцы, и был уже назначен день ее выхода, и от английского командования был получен рекомендованный маршрут перехода в СССР, но накануне было обнаружено нечто, из-за чего выход подводной лодки пришлось отложить. Нарушено было крепление аккумуляторов, и сделано было это, по словам Фисановича, профессионально. К чему бы это привело, когда на качке аккумуляторы стали бы «ездить» по отсеку, а электролит, разлившись, вызвал бы короткое замыкание, всем ясно. После ликвидации «неисправности» (диверсии) наши офицеры видели Фисановича. Он, несмотря на пережитую неприятность, был счастлив, что получил желанную субмарину и можно идти домой. Наконец субмарина, покинув рейд, вышла в далекий путь. Но домой она не пришла. Через некоторое время мы с прискорбием узнали, что английский самолет «по ошибке» атаковал субмарину Фисановича, приняв ее за «вражескую», и потопил с одной бомбы. Британское командование по этому поводу выразило свое соболезнование.
И вот наконец наступил день нашего окончательного ухода из Англии, и в составе девяти эсминцев 16 августа 1944 года мы снялись с якоря и вышли из Скапа-Флоу.
НА РОДИНУ
Курс — на Фаррерские острова. Лидирует английский эсминец. Всю ночь шли двадцатиузловым ходом и 17 августа в 7:00 пришли на Фаррерские острова. Зайдя в бухту, пришвартовались к английскому эсминцу. По сторонам видны высокие сопки, напоминающие наши дальневосточные. По берегам разбросаны аккуратные домики. Растительность весьма бедная, кое-где видны обработанные участки земли. В 20:00 отошли от эсминца и пришвартовались к танкеру. Полтора часа брали мазут. На 12:00 температура 8╟ С, атмосферное давление 752 мм. На другой день, т. е. 18 августа вышли в открытое море. Держим курс на север. 19 августа догнали линкор. Погода ухудшается. На 12:00 температура 7╟ С, атмосферное давление 745 мм. 19 и 20 августа шли в условиях штормовой погоды. Волна достигала 7 баллов. 60 % личного состава укачалось. Английские таблетки против укачивания, принятые двенадцатью из команды по специальной инструкции, никому не помогли. 21 августа догнали конвой в 20:00, состоящий из 30 транспортов и солидного охранения, в котором: 1 крейсер ПВО, 2 авианосца и 17 эсминцев и корветов. Линкор «Архангельск» занял место в центре конвоя. Мы, то есть эсминцы, идем на правом фланге. На 12:00 наши координаты 73╟ 50′ сев. широты и 5є 25′ вост. долготы. Воздух 6є С, барометрическое давление 754 мм. Ветер западный 4 балла, волна 3 балла, видимость 10 миль. С 17:00 до 19:00 на ходу брали мазут с английского танкера. Теперь нам хватит горючего до Мурманска. 22 августа 1944 года. Сегодня в 8:00 был торпедирован и затонул английский корвет. Приближаемся к самому опасному району. Примерно в 13:00 будем на траверзе острова Медвежий (самое волчье логово). С авианосцев то и дело поднимаются самолеты. Ими впереди по курсу обнаружены подлодки противника, стоящие на позиции. Караван сразу же взял курс северней. Наши координаты на 12:00 — 75╟ 19′ сев. широты, 19╟ 5′ вост. долготы. Атмосферное давление 753 мм. Ветер 3—4 балла. Море — 3 балла.
В 16 часов мы атаковали и 15 глубинными бомбами потопили немецкую подводную лодку! Произошло это так: в 14 часов мы оторвались от английского конвоя и 18-узловым ходом пошли на зюйд-ост. Вскоре раздался сигнал боевой тревоги и за борт полетели глубинные бомбы. В результате бомбометания на штилевой поверхности моря появились громадные пузыри воздуха и стало расплываться большое пятно соляры. Еще заход (циркуляция), и еще несколько глубинных бомб. Контакт с лодкой нарушен! Лодка потоплена!
После того, как об этом было доложено на линкор «Архангельск», вице-адмирал Левченко поздравил командира и экипаж с уничтожением вражеской субмарины, а зам. командира по политчасти капитан 3-го ранга. Чесноков объявил об этом по судовой трансляции. Вражескую субмарину обнаружил «аздист» Соломин. Оказывается, что в ночь с 21 на 22 августа гидролокатором также был установлен контакт с подводной лодкой, но в это время находившийся на вахте у «аздика» краснофлотец Морозов задремал, а прибор в это время записывал обнаруженную субмарину. Проснувшись, взволнованный Морозов прибежал с графиком, записанным прибором, на мостик, но было уже поздно! Вот досада! Привлекать к дисциплинарной ответственности Морозова не стали, а командир корабля как следует обложил его «по-русски». На этом дело и закончилось.
Последующий путь был без происшествий, а 24 августа 1944 года в 03:00 мы пришли в Ваенгу (Североморск) и стали на рейде. Наконец-то прибыли на Родину!
Лишь после окончания войны вся цепочка событий и некоторых наблюдений за время нашего пребывания в Англии высветилась совершенно ясно, и особенно после речи Черчилля в Фултоне. Ведь Англия еще во время войны считала СССР своим потенциальным противником и собиралась воевать с нами, используя плененные немецкие дивизии с их оружием. Отсюда и эпопея со старыми четырехтрубными эсминцами, и гибель подводной лодки Героя Советского Союза Фисановича, и многое другое.
Однажды вечером, когда мы стояли в Ваенге, вдруг поднялась сумасшедшая пальба. Стреляли зенитки кораблей, стоящих на рейде и у причалов, зенитки береговых батарей, а целью был летевший на небольшой высоте огромный бомбардировщик Б-1. И вот он рухнул на скалы. Огромная вспышка пламени осветила горизонт, а вслед за этим прогрохотал мощный взрыв. Это была «летающая крепость», летевшая без опознавательных знаков и не дававшая своих позывных; она была подбита над Норвегией, а закончила свое существование у нас.
После кратковременного отдыха мы с 4 сентября снова стали выходить в море, а 21 сентября по возвращении из похода в 20:00 на корабль прибыл командующий эскадрой капитан 1-го ранга Фокин в сопровождении офицера наградного отдела капитан-лейтенанта Пастернака. На баке был построен личный состав, а на столике были разложены ордена и медали для вручения. В числе прочих и мне был вручен мой первый Орден Красной Звезды, а после в кают-компании и в кубриках чествовали награжденных.
22 сентября, после того, как мы проводили нашего
командира Ю. А. Поль-ского, назначенного командиром на эсминец «Громкий», на
его место пришел капитан-лейтенант Чернобай, при
котором я и закончил свою службу на корабле. От одного из
сослуживцев на «Разъяренном» я узнал следующее: пройдя в 1942 году надлежащий
ремонт, эсминец «Разъяренный» вошел в строй и участвовал в различных боевых
операциях, пока с ним снова не произошла очень серьезная авария, в которой
целиком был повинен его командир, всегда склонный к лихачеству капитан-лейтенант
Н. И. Никольский. Эсминец налетел на остров Сальный, и вся сила удара
пришлась на нос, который смялся в гармошку. Снова длительный ремонт, причем
«Разъяренному» был приварен нос эсминца «Стремительный», и с тех пор его
остроумно прозвали «Стремительно-Разоренный»! А командир корабля Никольский был
судим Ревтрибуналом и направлен в ОШР (отдельную штрафную роту), где получил
пулевое ранение мягких тканей бедра, с которым и поступил в ГВМГ флота, где я
его
и увидел.
Остаток сентября и октябрь 1944 года, в составе 9-ти бывших английских эсминцев мы участвовали в конвойных операциях, встречая союзные караваны в высоких широтах и проводя их в Архангельск, Молотовск или в Кольский залив; при этом бывало всякое, о чем много и подробно писали как участники этих походов, так и лица «со стороны», писавшие с чужих слов. Скажу лишь, что боевая подготовка по оказанию неотложной помощи при боевых травмах и прежде всего при огнестрельных ранениях, которую мы, врачи, проводили на кораблях с личным составом, очень пригодилась и сыграла немалую роль.
В октябре 1944 года закончилась война на сухопутном фронте Заполярья. Горно-егерский корпус генерала Дитля и его горно-егерская дивизия Петсам-ской группы войск были разгромлены, а вся территория, захваченная гитлеровцами, и, в том числе, Петсамо (Печенга), Лийнахамари и норвежский город Киркенес были освобождены. Операция эта была названа Петсамо-Киркенесской, в ней участвовала и 63-я бригада морской пехоты, из которой я убыл в конце марта 1944 года. От моих сослуживцев по бригаде я узнал и некоторые подробности.
Гитлеровцы имели очень сильную оборону, и преодоление ее стоило многих жизней наступавшим. На хребте Муста-Тунтури — траншеи и ходы сообщения, вырубленные в скалах, были полного профиля. ДОТы были такие, что им не страшен был любой снаряд. В толще скал были различные военные объекты и склады. В продовольственных складах было полно всего: француз-ские вина, всевозможные сыры, копчености мясные и рыбные, консервированные фрукты, шоколад, конфеты и печенье, не говоря уже об обычных запасах другого продовольствия. Всего было много, но полакомиться чем-либо никому не удалось, т. к. брать что-нибудь было категорически запрещено. Было сказано, что «все отравлено и подлежит отправке на исследование». Ясно, что все пошло «наверх», «кому следует».
В скале находилась и хорошо оборудованная медицинская часть со стационаром. Там было обнаружено тело немолодой сухопарой фрау в черном кителе со свастикой на рукаве и железным крестом на груди. Она покончила с собой, застрелившись из Вальтера. Очевидно, она и была старшим медицинским начальником.
О том, как протекала вся Петсамо-Киркенесская операция, можно узнать из соответствующих источников.
СНОВА ГОСПИТАЛЬ
В первых числах ноября 1944 года Е. Е. Полищук и я были переведены с кораблей обратно в ГВМГ КСФ, где и стали снова работать в Первом хирургическом отделении. Нагрузка на медслужбу и, в частности, на госпитали была большая, в этом мы сразу же убедились. Раненые заполняли не только все развернутые в основных палатах койки, но и все дополнительные. Стационар в скале был полностью загружен тяжелыми ранеными.
И хирурги работали день и ночь. Преобладали раненые с огнестрельными переломами и ранением крупных суставов. Наиболее целесообразной формой работы хирургов при массовой помощи раненым был признан «бригадный метод», при котором все врачи разделились на бригады, причем одна бригада оперировала, другая — под контролем переносного рентгенаппарата — репонировала (вправляла, сопоставляла) костные отломки и накладывала гипсовые повязки; третья — работала в палатах и перевязочных. Четвертая бригада отдыхала.
Наиболее тяжелые и сложные в смысле лечения и ухода раненые вспоминаются до сих пор, ведь столько труда и сил было положено на них! Вспоминаются и два раненых пленных горных егеря — Ганс унд Франц — веселые симпатичные ребята, которых поместили в отдельную двухместную палату, и каждый из них находился на скелетном вытяжении по поводу огнестрельного перелома бедра.
Постепенно на место военной хирургии пришла хирургия мирного времени. В основном стали преобладать больные с острым аппендицитом, травмами и с гнойными хирургическими заболеваниями (гнойная хирургия).
Время от времени поступали также больные с острым хирургическим холециститом, механической непроходимостью кишечника и с прободной язвой желудка и двенадцатиперстной кишки. Вспоминается случай прободения язвы желудка в момент рентгенологического исследования, свидетелем чего я случайно оказался. В тот момент, когда больной стоял за экраном рентгенаппарата, а рентгенолог пальпировал ему живот (с целью необходимого распределения контрастного вещества (бариевой каши)), больной вдруг со стоном упал на пол и впал в шоковое состояние. По выведении из шока и соответствующей подготовки больной был экстренно оперирован. В брюшной полости была обнаружена бариевая каша, а на малой кривизне желудка — прободное отверстие — перфоративная язва около 0,8 см в диаметре. После послойного ушивания язвы с фиксацией к линии швов участка сальника и удаления желудочного содержимого из брюшной полости рана брюшной стенки была зашита наглухо. Послеоперационный период протекал гладко, и больной после прохождения ВКК был выписан для демобилизации.
Упоминания заслуживает случай, когда у летчика, выпрыгнувшего с парашютом из подбитого самолета, парашют не раскрылся, но он остался жив, упав на самый край острова Кильдин, покрытого многометровым слоем снега. Получив тяжелые травмы в виде множественных переломов костей, сотрясения головного мозга и внутренних органов, пострадавший попал в руки Дмитрия Алексеевича Арапова, который, оказав пострадавшему необходимое хирургическое пособие, от начала и до конца провел нужное лечение и в дальнейшем поставил человека на ноги. Все это описывалось в периодической печати того времени, где была и фотография Д. А. Арапова вместе со своим пациентом.
Однажды я был направлен в 126 ВМГ в Ваенге (ныне Североморск), чтобы подменить заболевшего начальника хирургического отделения Максимова. В Верхней Ваенге базировалась тогда авиация флота и там же находилось и авиаподразделение англичан. В госпитале я узнал следующее: в то время, когда в одной из палат на излечении находился начальник штаба ВВС флота, однажды из этой палаты вдруг разнесся страшный мат. Это кричал начальник штаба. Оказывается, пришедший к нему адъютант доложил, что английские летчики сорвали запланированную ранее совместную боевую операцию, категорически отказавшись лететь, т. к. не смогли накануне принять ванну из-за вышедшего из строя бойлера! Вот что значит привычка к цивилизации у наших союзников. Они даже в военное время не могут без нее обходиться!
В 1945 году война на море продолжалась и активно велась обеими сторонами. Естественно, что людские потери здесь были иного свойства, чем на сухопутье, — гибли корабли, тонули люди, а в госпиталь попадали мало. В Полярном к концу войны обращали на себя внимание надписи масляной краской или мелом, сделанные где только возможно: на мусорных баках, стенах построек и даже на пирсах. Их пытались соскоблить и даже закрашивали, но они появлялись снова и снова: «Смерть немецким захватчикам и Козюре!» Козюра же был комендантом Полярного — страшный хам, самодур и придира. Матросы его люто ненавидели и однажды якобы решили с ним разделаться, столкнув его в воду с причала, но он выплыл. После говорили, что дерьмо не тонет, а всегда плавает.
Когда война закончилась, то понятно было чувство радости, которое мы испытывали в то время, но особенно сказывалась усталость, копившаяся долгие годы в процессе напряженной работы, зачастую на пределе человеческих возможностей.
Следует отдать должное и нашему медицинскому руководству: за все время войны на флоте не было эпидемий, а лечебно-эвакуационное обеспечение было на высоте. После войны на место начальника санотдела флота полковника м. с. Толкачева пришел полковник м. с. Васильев. Эрудированный врач, кандидат медицинских наук и прекрасный человек, к сожалению трагически погибший. В пятидесятые годы в должности начсана флота был генерал-майор м. с. Ципичев, тот самый, которого я в 1938 году сменил в должности начальника сан-службы береговой базы в бригаде подводных лодок на ТОФе.
В связи с окончанием войны флагманские специалисты-профессора были откомандированы и покинули Северный флот. Уехал в Москву со своей су-пругой и Дмитрий Алексеевич Арапов, получивший генеральское звание и назначенный Главным хирургом ВМФ. На его место прибыл полковник м. с. Г. М. Хайцыс, бывший доцент кафедры хирургии проф. Самарина — доктор медицины, старый и опытный хирург. Уехал в Ленинград и Е. Е. Полещук, назначенный начальником ГВМГ Балтийского флота, а на его место прибыл полковник м. с. Б. В. Наставин. Количество хирургов в ГВМГ значительно уменьшилось, работы же всегда было много, тем более, что население Полярного увеличилось за счет членов семей военнослужащих и вольнонаемных. К тому же хирургическое отделение обслуживало и население различных пунктов побережья Кольского залива (Тюва-губа, Пала-губа, Сайда-губа, Ура-губа и т. д.). Дежурить хирургам приходилось через два дня на третий, а после дежурства необходимо было и обслуживать своих больных, поступивших ранее. Все это лишало нас, хирургов, возможности покидать Полярное и ездить на рыбалку, что практиковали остальные. Ловили, и очень успешно, спиннингом, в том числе и семгу, лов которой гражданскому населению был запрещен. Условия жизни в Полярном оставались прежними — несемейные питались по-прежнему в кают-компании, где кормили сытно, но невкусно, а семейные брали сухой паек на дом. Свежих овощей не было, а о фруктах и говорить не приходилось. Жилищные условия не изменились: холодные квартиры с крысиной возней и писком в толще засыпных стен. Родильный дом успешно функционировал, но молочной кухни до 1954 года не было, поэтому можно себе представить, как трудно было тем матерям, которые имели новорожденных младенцев, как, например, в моей семье.
Постепенная замена одних врачей другими
происходила не только в военное время, но и после окончания войны: одни
уезжали, другие — приезжали. Несколько раз менялся и руководящий состав
госпиталей (начальники госпиталя, начмеды, зав.
отделениями). После отъезда в Москву Д. А. Арапова
кроме Г. М. Хайцыса до 1954 года были: Ф. М. Данович
и доктор Швед. Оба — полковники м. с. и кандидаты медицинских наук, однако, к
сожалению, их высокое звание не «стыковалось» с недостаточным опытом в области
мирной хирургии, а в особенности, в операциях на желудке. Желание поскорее
ликвидировать пробелы в технике производства операции резекции желудка без
предварительной солидной отработки ее на трупе привело к весьма печальным
последствиям (Ф. М. Данович): в нескольких случаях имел место летальный исход у оперированных. Больные, приходившие в госпиталь на своих
ногах, покидали его ногами вперед. Когда Дановичу на офицерском собрании
открыто и во всеуслышание об этом сказали, он был шокирован и страшно обижен,
а тех, кто его порицал, стал считать своими заклятыми врагами. Впоследствии,
переехав в Ленинград и работая в Александровской больнице вместе с Главным
хирургом Ленинграда И. П. Виноградовым и благодаря этому получив необходимые
знания и опыт, Данович ликвидировал имевшиеся у него «огрехи» (у Ивана
Петровича было чему поучиться!) и стал тем высококвалифицированным хирургом,
каковым ему надлежало быть еще ранее, на КСФ.
Время от времени в Полярном имели место различные ЧП. Страшная трагедия произошла в семье начальника санитарной части береговой базы бригады подводных лодок. По его вине ребенок 8—9 лет, его дочь, вместо порошка аскорбиновой кислоты по ошибке приняла большую дозу стрихнина и, будучи доставлена в госпиталь, несмотря на все усилия спасавших ее врачей, погибла. Порошки стрихнина были изготовлены по просьбе деревенских родственников отца ребенка, как средство против волков, и он, собираясь их послать по почте, временно положил в выдвижной ящик тумбочки, куда кто-то из членов семьи положил до этого порошки витамина «С».
В другом случае трое матросов, переносивших большой баллон с кислородом, решили, что волочить его по земле будет легче. При ударе баллона о камень произошел взрыв, при котором один человек погиб, другой был тяжело травмирован, а третий взрывной волной был заброшен в море, но его спасли.
ОТ ХИРУРГИИ К УРОЛОГИИ
В 1946 году после шестимесячной специализации по урологии в клинике Архангельского мединститута, я стал работать урологом, а в 1948 году был назначен начальником впервые созданного урологического отделения ГВМГ. В 1949—1950 годах я прошел усовершенствование в клинике урологии ВММА, где работал под руководством профессора Я. Д. Михельсона и хорошо отработал технику урологических операций, так что, вернувшись в Полярное, приступил к активной оперативной деятельности. Чаще всего приходилось оперировать больных с камнями почек и мочеточников, т. к. таких больных в Заполярье было много, видимо, условия жизни и, прежде всего, особенности питания играли здесь главенствующую роль. Немало было больных и с другими урологическими заболеваниями. Наиболее запомнившейся стала сделанная мною операция по поводу гигантского гидронефроза на почве камня (конкремента) мочеточника. К сожалению, емкость гидронефроза была измерена лишь после того, как препарат был зафиксирован в большом ведре с раствором формалина, и он сморщился до емкости двух литров. Впоследствии на Ленинградском обществе урологов я демонстрировал этот случай с рентгеновскими снимками (пиэлограммами). Были и другие хорошие операции, которые мне удалось выполнить. Летальных исходов после операций не было совсем.
Несмотря на два операционных дня в неделю в урологическом отделении, необходимость выхаживать оперированных больных и вести повседневную работу на отделении от дежурств по хирургии я освобожден не был. Нагрузка была огромной! Что делать, когда хирургов явно не хватало, а работы по не-отложной хирургии было много. В свою очередь хирурги мне также помогали, участвуя в урологических операциях в качестве ассистентов и наркотизаторов, а я обучал их инструментальному урологическому исследованию.
Холодная война с нашими бывшими союзниками по антигитлеровскому блоку породила жупел «безродного космополитизма», прибавилось и «воспитательной работы» у политотдельцев, замполитов и комиссаров. Слушать иностранные радиостанции было категорически запрещено. Запрещалось также и изучение английского языка. Когда наш комиссар госпиталя хотел плохо характеризовать кого-либо из врачей, то он говорил: «Этот офицер не только слушает иностранные радиостанции, но и изучает английский язык!» Убийственная характеристика и обвинение чуть ли не в крамоле! Организованный врачами госпиталя кружок изучения английского языка, который посещал и я, где занятия квалифицированно проводила жена одного строевого офицера, пришлось распустить, о чем все очень жалели. А мы, побывавшие в Англии с нашим безъязычием, особенно.
Московский процесс «врачей-отравителей» и многое другое имели прямой отзвук и на Северном флоте. В ГВМГ атмосфера с легкой руки политработников стала напряженной. Работать, мягко говоря, стало неприятно.
Прослужив
к 1954 году в Заполярье (КСФ) 12 лет, да еще два года до этого в Восточном
секторе Арктики, я перенес инфаркт миокарда. Здоровье мое оказалось в таком
состоянии, что, пройдя ГВКК, я был признан негодным
к военной службе с исключением с учета. Имея выслугу 23,5 года, я вышел в
отставку по болезни в звании подполковника м. с. и, переехав с семьей в
Ленинград, получил мизерную собесовскую пенсию 78 рублей. С трудом
устроившись хирургом-дежурантом в больницу им.
Куйбышева (ныне снова Мариинская больница), я проработал в этой должности пять
лет, и лишь после этого стал работать урологом. В 1982 году, после второго
инфаркта миокарда (обширного трансмурального), ГорВТЭК определила мне вторую группу инвалидности с
заключением: нетрудоспособен. Так в возрасте 73 лет
прекратилась моя врачебная деятельность, а доживать свой век я остался в
Санкт-Петербурге.
Публикация Михаила Клиорина