Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2014
Меньшевик Николай Семенович Чхеидзе возглавлял в 1917 году Петро-градский Совет рабочих депутатов — по сути, альтернативный Временному правительству центр власти. В первые же часы революции Совет стал одним из ключевых звеньев новой политической конфигурации. Символ революционной традиции 1905 года, он воплощал инерцию разрушительной стихии, которая не могла вписаться в рамки «Свободной России» с оказавшимися у власти либералами. В «двоевластии» — сосуществовании Петроградского Совета и Временного правительства — отражалась и основная интрига послефевральской «большой политики»: удастся ли демократической элите найти хоть какой-то баланс между устремлениями социальных низов к «углублению» революции и попытками правительства ввести жизнь в более спокойное русло?
В этой связи Чхеидзе пришлось играть незавидную роль. Не только умеренные социалисты, но и деятели «либеральной буржуазии» с некоторым сочувствием относились к непростой политической миссии Николая Семеновича. Еще недавно вряд ли кто-то мог вообразить, что грузинский меньшевик, возглавлявший в Государственной думе крохотную социал-демократическую фракцию и не блиставший особыми талантами, окажется номинально лидером всей «революционной демократии» и руководителем всероссийской советской «вертикали» (как председатель ВЦИК Советов). Депутат Чхеидзе, несмотря на свой ораторский радикализм, никогда не увлекался подпольной деятельностью в пролетарских массах. Грубоватый голос представителя «рабочей России» удачно дополнял общий оппозиционный хор. Более того, Чхеидзе состоял в надпартийной масонской ложе (имевшей весьма пестрый, либерально-социалистиче-ский состав).
53-летний Чхеидзе («папаша», «старик», как называли его коллеги) в начале революции имел серьезный политический вес и в меру своих возможностей — популистских и дипломатических — старался противостоять дальнейшему скатыванию страны в пропасть. Впрочем, попытки Чхеидзе и других меньшевист-ско-эсеровских лидеров поддержать Временное правительство оказывались не очень эффективными. Тревожным симптомом надвигающейся катастрофы в начале сентября 1917 года стал переход Петроградского Совета под контроль большевиков. В председательском кресле, которое полгода занимал Чхеидзе, очутился Л. Д. Троцкий…
«Горячий» парламентарий
Карло (Николай) Чхеидзе родился в 1864 году в селе Пути Кутаисской губернии. В официальных биографических анкетах Чхеидзе всегда указывал, что является «дворянином по происхождению». По окончании Кутаисской гимназии он поступил вольнослушателем в Одесский (Новороссийский) университет — тогда ему было уже 24 года. Год спустя Карло перешел в Харьковский ветеринарный институт, но и из него был отчислен за участие в студенческих волнениях.1
Чхеидзе — один из первых грузинских социал-демократов. В 1892 году он организовал группу «Месаме-даси», вместе с которой в 1898 году вошел в РСДРП. Он издавал журнал «Квали» — орган грузинских марксистов.
Сторонник легальных методов работы, Чхеидзе в 1898—1902 годах состоял гласным Батумской городской думы и членом городской управы. В 1903 году, при расколе РСДРП, Николай Семенович без колебаний примкнул к меньшевикам.
В 1907 году гласный городской думы Тифлиса Чхеидзе был избран в III Го-сударственную думу. К этому времени он был уже достаточно популярен в Грузии. И примечательно, что на выборах от Тифлиса Чхеидзе поддержала и часть либералов. Представители армянской общественности во главе с городским головой А. Хатисовым (близким к кадетам) помогали социал-демократу Чхеидзе, не желая победы либерала-националиста кадета Л. Андроникашвили. В подобном альянсе была логика. Как и другие грузинские меньшевики, Чхеидзе ратовал за интересы «всех угнетенных наций», отвергая при этом идею борьбы за независимость Грузии — в «отпадении» от Российской империи усматривали угрозу возврата к «старому времени» и феодальной отсталости.2 И в Государственной думе грузинские социал-демократы, в отличие от других национальных групп, выступали за сохранение целостности Российской империи. «Не разделяя ни клерикально-феодальных, ни буржуазных тенденций других народностей, они участвовали во Втором Интернационале и именно благодаря своим интернациональным стремлениям могли вести совместную с русскими с.-д. борьбу за создание общего „социалистического отечества“, — пояснял позицию Чхеидзе и его товарищей лидер кадетов П. Н. Милюков. — Дробление больших государственных единиц на мелкие национальные государства всегда вызывало противодействие социал-демократии».3
В III Думе социал-демократическая фракция насчитывала в разное время от 13 до 19 человек. В IV Думе в меньшевистскую группу, возглавляемую Чхеидзе, входило 7 депутатов и 5 человек состояло во фракции большевиков (в 1914 году они займут «пораженческую» позицию, будут арестованы, осуждены и отправлены в Сибирь). Социал-демократы выделялись на фоне думской оппозиции наиболее резкими, демагогическими выступлениями.
Политический стиль Чхеидзе — использовать для безапелляционной критики власти любой пункт повестки дня, не углубляясь в рассмотрение существа обсуждаемых проблем. Например, по вопросу «О сооружении канализации и переустройстве водоснабжения Санкт-Петербурга» Чхеидзе произносит очередную речь с огульными обвинениями правительства П. А. Столыпина, «разоряющего» трудовое крестьянство: «Пролетариат отлично видит, что это правительство не только посинело, но стало чернее черного (смех слева), и тому правительству пролетариат может сказать на его благие пожелания: „Правительство, подальше от меня“ (Рукоплескания слева; голоса справа: о водопроводе ни слова не сказал)».4 При рассмотрении вопроса о выделении средств на строительство Амурской железной дороги Чхеидзе говорил, что этот проект отражает лишь классовые интересы дворянства и буржуазии и Дума не должна «предоставлять в руки реакции нового оружия для авантюр». В ответ на аргумент правительства: строительство железной дороги будет способствовать освоению новых территорий, на которые смогут переселяться безземельные крестьяне, — Чхеидзе предлагал сослать в эту глушь «просвещенных» помещиков. Отвергал он и доводы военно-стратегического характера: напротив, магистраль «послужит не средством обороны, а проводником неприятеля вглубь страны» и явится «продолжением старых дальневосточных авантюр». Хотя некоторую пользу от сооружения железной дороги марксист-диалектик все-таки усматривал. Строительство дороги будет способствовать развитию рабочего класса и росту его революционной сознательности, а значит, «каждый костыль, употребляемый при постройке железной дороги — это лишний гвоздь, вколачиваемый в гроб, изготовленный для старого режима (Рукоплескания слева)».5
Конечно, в большинстве своем парламентарии скептично, с иронией относились к ораторским подвигам Чхеидзе. Тем не менее, когда весной 1914 года правительство попыталось привлечь Николая Семеновича к уголовной ответственности за думское выступление, депутаты восприняли это как опасный прецедент, угрожающий свободе слова. Чхеидзе вменялся призыв к ниспровержению существующего строя — так чиновники трактовали его слова о том, что «наиболее подходящим режимом для достижения обновления страны является режим демократический, режим парламентский и, если хотите еще более точное определение, режим республиканский». Думское большинство — прогрессисты, кадеты и даже октябристы — спешно приняло закон, установивший невозможность привлечения депутатов к ответственности за их высказывания. В разгар скандала, 21 апреля 1914 года, кадеты и представители еще нескольких фракций пригрозили, что не примут бюджет, пока правительство не утвердит закон о свободе депутатского слова. П. Н. Милюков вспоминал: «Мы впервые нашли большинство, которое готово было идти на не утверждение бюджета; октябристы заговорили необычным для них тоном».6 «Недоумение, растерянность, слухи о возможном роспуске. Разговоры, что Чхеидзе выдавать нельзя, но что досадно умирать из-за него, вопросы о том, а желает ли роспуска Распутин и тому подобное…» — иллюстрировал атмосферу в парламентских кругах начальник думской канцелярии Я. В. Глинка.7 Тем не менее, когда на следующий день в Думу прибыл председатель Совета министров И. Л. Горемыкин и заявил об отказе удовлетворить требование депутатов, его подвергли сокрушительной обструкции. За вопиющие нарушения дисциплины председательствующий был вынужден отстранить от участия в работе Думы на 15 заседаний два десятка депутатов! Не желая раздувать политической конфронтации, Николай II распорядился закрыть дело Чхеидзе за отсутствием состава преступления, высказав пожелание, что председатель Думы М. В. Родзянко впредь «не допустит суждений, противных закону и порядку».8
«Брат» — социал-демократ
Быть может, отчасти солидарность с Чхеидзе многих лидеров оппозиции предопределялась его принадлежностью к политическому масонству. В 1910 году, по инициативе левых кадетов — депутатов Думы В. А. Степанова и Н. В. Не-красова, Чхеидзе приняли в масонскую ложу французского обряда. Судя по всему, он зарекомендовал себя с лучшей стороны, проявив «братское» отношение к товарищам по ложе, и в 1912-м или 1913 году поднялся по масонской иерархической лестнице. Чхеидзе был введен в Верховный Совет — руководящий орган для всех лож «Великого Востока народов России». В 1925 году, незадолго до смерти, Чхеидзе подробно поведал об участии в масонской деятельности Б. И. Николаевскому — меньшевику и известному историку русской революции.
Чхеидзе вспоминал, что без промедления ответил согласием на предложение Степанова вступить в «организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов». «О том, что это масоны, он мне прямо не сказал, — пояснял Чхеидзе. — Я не был знаком с характером этой организации, равным образом я мало знал и о масонстве вообще, но почему-то — не припомню теперь, почему именно — сразу догадался, что речь идет о масонской ложе, и тотчас же выразил свое согласие». Ритуал принятия в члены ложи требовал, чтобы кандидат заполнил анкету. Чхеидзе приводил основные вопросы и собственные ответы:
«Как вы относитесь к семье? — Признаю ее как ячейку, имеющую воспитательный и объединяющий характер.
Как вы относитесь к человеческому прогрессу? — Признаю, что человечество идет к тому, чтобы стать одной семьей, к этому ведут объективные условия развития человечества, и считаю необходимым всеми силами работать над этим.
Ваш взгляд на религию? — Считаю, что нужно быть терпимым ко взглядам каждого <…>
Как вы относитесь к войне? — Считаю, что метод решения международных споров путем войн должен быть навсегда и совершенно исключен из списка допущенных.
А если нападут на Россию? — Мы должны стремиться ликвидировать ее <войну> тем или иным мирным путем.
Какую форму правления вы считаете наиболее приемлемой для России? — Республиканскую».
Когда Чхеидзе заполнил анкету, ему плотно завязали глаза и провели в другую комнату: «Здесь мне был задан вопрос:
„Знаете ли вы, где вы сейчас находитесь?“
Я ответил: „На собрании масонской ложи“.
В говорившем я тотчас узнал Некрасова — его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Некрасов задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты, я ответил в духе своих только что написанных ответов. Затем Некрасов предложил мне встать, я встал и услышал, что встали и все присутствующие. Некрасов произнес слова клятвы — об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если это связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях. Потом Некрасов задал, обращаясь ко всем присутствующим, вопрос:
„Чего просит брат?“
Присутствующие хором ответили:
„Брат просит света!“ — вслед за тем Степанов снял мне повязку с глаз и поцеловал меня, нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и все остальные из присутствующих…».9
Собрания,
проходившие на квартирах членов ложи (когда раз в неделю, когда раз в две
недели), носили в основном информационный характер. И в этом отношении Чхеидзе
видел пользу от участия в масонской ложе:
«… я ее ценил как организацию, где могут быть выяснены те или иные общие
прогрессивным элементам точки зрения на различные вопросы. <…> Наряду с
такой информацией о событиях шла и взаимная информация об отношении к ним. Тут
бывали и дебаты, причем обострения их всегда избегали; как только замечали, что
разногласия не могут быть сглажены, что общую формулировку отношения к данному
вопросу найти нельзя, то вопрос этот устранялся».10
Практическая польза могла выражаться в получении дополнительных депутатских подписей для внесения парламентских запросов или в таких «мелочах», как аплодисменты в поддержку социал-демократических ораторов. Меньшевик Е. П. Гегечкори, вступивший в ложу по инициативе Чхеидзе, отмечал: «Недоверчивое отношение, которое у меня было вначале, быстро рассеялось. Атмосфера братского внимания друг к другу, стремление оказывать братьям помощь во всех делах, отсутствие враждебности и борьбы — все это действовало подкупающе». Гегечкори вспоминал случай, когда социал-демократы внесли в Думе запрос о нарушении П. А. Столыпиным Основных законов, и предстояло выступить с речью по юридически сложному вопросу: «Ответственную речь фракция поручила мне, и тогда Некрасов <…> посоветовал мне обратиться к М. М. Ковалевскому, обещая, что тот поможет в подготовке выступления. Я обратился, и Ковалевский действительно помог всем, чем только мог: он работал весь день, перевернул всю свою библиотеку, пересмотрел все западноевропейские конституции, всех государствоведов и дал мне такой обильный материал, что речь вышла блестящей, и даже кадеты были вынуждены признать, что социал-демократическая фракция оказалась на высоте задачи. Когда я благодарил Ковалевского за помощь, он мне ответил: „Это ведь мой долг в отношении близкого человека“».11
…На «ура-патриотическом» заседании парламента 26 июля 1914 года декларация социал-демократов прозвучала явным диссонансом. Меньшевики и большевики были единственными, кто отказался голосовать за военные кредиты после вступления России в войну. В их декларации говорилось о «лицемерии и беспочвенности» призывов к «единению народа с властью, когда она не является исполнительницей сознательной воли народа». Ставился под сомнение и тезис о войне как «общенациональном деле»: войну породила «политика захватов и насилий, практикуемая всеми капиталистическими государствами», и «война эта противоречит чувству и настроению сознательных элементов российского пролетариата». Декларация несколько смягчалась признанием, что пролетариат обязан «защищать культурные блага народа от всяких посягательств, откуда бы они не исходили — извне или изнутри». В. И. Ленин, обитавший в Швейцарии, раскритиковал воззвание за недостаточный радикализм, и впослед-ствии депутат-большевик А. Е. Бадаев раскаянно признавал «расплывчатый характер декларации, не ставившей коренного вопроса о превращении войны империалистической в войну гражданскую».12 Политики-либералы не придали особого внимания выступлению социал-демократов, за которыми просто не видели реальной силы. «Только Чхеидзе внес диссонанс, но он был тогда представителем группы из нескольких депутатов, на него не обратили внимания», — вскользь вспоминал октябрист Н. В. Савич.13 И, как показалось Чхеидзе, на собраниях масонской ложи сознательно не поднимался вопрос об оценке войны и позиции социал-демократов — во избежание обострения разногласий.14
Чхеидзе ранее других представителей оппозиции стал говорить об ошибо-ч-ности установок на «перемирие» с царизмом. 27 января 1915 года, когда всего на 3 дня была созвана Дума, он критиковал парламентское большинство за курс на «безусловное доверие к безответственной власти», обернувшийся отказом «даже от помыслов о путях внутреннего обновления страны». В позиции либералов Чхеидзе усматривал чуть ли не реакционный подтекст: «Социал-демо-кратическая фракция считает своим долгом раскрыть смысл лозунга молчания и указать, что за ним скрывается попытка реставрации старого порядка для одних, а для других — неспособность к решительной борьбе за раскрепощение России».15 Думские речи Чхеидзе (как и другого лидера социалистов — трудовика А. Ф. Керенского) неизменно выделялись в годы войны своим радикализмом. К примеру, 10 февраля 1916 года Чхеидзе высказывался фактически за внепарламентский путь политической борьбы: «Спасти страну может лишь сам народ, взявший судьбу его в собственные руки».16 Впрочем, когда на практике речь заходила о рабочем движении, Чхеидзе был осторожен и высказывался против чрезмерно активных шагов. Более того, он поддерживал участие рабочих в деятельности военно-промышленных комитетов, созданных по инициативе политиков-либералов (прежде всего «братьев»-масонов Н. В. Некрасова и А. И. Коновалова).
В конце 1916 — начале 1917 года Чхеидзе, по сути, выступает солидарно с думским оппозиционным большинством. Он поддерживает провозглашенную 1 ноября 1916 года декларацию Прогрессивного блока, призывавшую использовать для борьбы с властью все законные методы. Чхеидзе вспоминал, что в последние месяцы перед крушением царизма активизировалась деятельность и на уровне масонских организаций, причем все более серьезно поднимался вопрос о политическом перевороте: «Переворот мыслился руководящими кругами в форме переворота сверху, в форме дворцового переворота; говорили о необходимости отречения Николая и замены его; кем именно, прямо не называли, но думаю, что имели в виду Михаила. В этот период Верховным Советом был сделан ряд шагов к подготовке общественного мнения к такому перевороту — помню агитационные поездки Керенского и других в провинцию, которые совершались по прямому поручению Верховного Совета; помню сборы денег на нужды такого переворота. Кто руководил сборами и какие средства были собраны, я не знаю…»17
В этих условиях Чхеидзе призывает либералов действовать решительнее — иначе, на фоне полевения настроений рабочих, они могут упустить инициативу.
Так, 29 января 1917 года при обсуждении стратегии Рабочей группы при Центральном Военно-промышленном комитете Чхеидзе полемизировал с Милюковым. Лидер кадетов утверждал, что «Государственная дума является сейчас центром внимания всей страны, что лишь Государственная дума должна и может диктовать стране условия борьбы с властью» и «никто, ни один класс населения, ни одна общественная группа не вправе выставлять своих лозунгов» и предпринимать какие-то выступления. Чхеидзе, в свою очередь, говорил, что Милюков, призывая не поддерживать назревающие выступления рабочих, доказывает, что является не «реальным политиком», а только «человеком „слова“»: «Милюков в один прекрасный день рискует оказаться в хвосте событий, так как если все будет продолжаться таким же порядком, легко и неожиданно во главе политического выступления и событий окажутся лишь одни рабочие».18
С особо жесткой критикой Чхеидзе обрушился на либералов 14 февраля 1917 года, во время открытия думской сессии (как оказалось, последней). На этот день планировались массовые выступления рабочих под предводительством Рабочей группы. Но они не были санкционированы лидерами Прогрессивного блока, опасавшимися полицейских провокаций и, как следствие, разгрома Думы. Утверждая, что в России уже налицо «картина из французской жизни конца XVIII века», Чхеидзе обвинял либеральную оппозицию в нерешительности: «Мы знаем, гг., как буржуазия себя вела в конце того же XVIII века, мы знаем, что эта буржуазия не словесами занималась в свое время, <…> она сметала правительства, но я спрашиваю, гг., что общего между этой историче-ской борьбой и вот нашей буржуазией русской, той самой буржуазией, которая, гг., простите меня, вот уже полтора года занимается произнесением с этой трибуны слов: „ответственное министерство“? И вот, на первой же букве у нее заплетается язык, а на полуслове ее в пот бросает от страха (слева голоса: правильно)». Однако, заявлял Чхеидзе, теперь у либералов остается все меньше возможностей для выбора. «Уже начинает говорить улица! <…> улица, к которой вы относились с пренебрежением», и, независимо от воли думского большинства, «Россия становится на путь, который, несомненно, выведет с честью из того тяжелого кризиса, в котором она сейчас пребывает, и путь этот нами уже указан».19 Впрочем, даже 25 февраля, констатируя с думской трибуны начало стихийных уличных выступлений20, Чхеидзе вряд ли осознавал, что это — начало революции, приближением которой он грозил и власти, и политикам-либералам…
Советское призвание
Днем 27 февраля 1917 года Чхеидзе, естественно, оказался в центре революционной бури. Возбужденные, агрессивные и при этом напуганные происходящим солдаты, рабочие, самая разнообразная по своему облику публика, стремительно заполняли Таврический дворец — он превращался в «храм русской свободы». Народ устремлялся к Государственной думе, которая воспринималась как признанный всеми безальтернативный центр противостояния цар-ской власти. Вторжение толп «восставшего народа» в Таврический дворец безжалостно изменило его привычный облик, усугубив психологическое потрясение думских политиков. Теперь, когда «в запретную черту проникла улица», депутаты, вынужденные «по стенкам пробираться», лавируя в потоке вооруженных людей, почувствовали, что они «вообще больше не хозяева дворца».21 Здание парламента, являвшееся, по выражению «внедумского» меньшевика Н. Н. Суханова, «местом игры в политику нашей буржуазии», превращалось в «лабораторию русской революции».22 «Внезапный хаос пересоздания взмыл старинный дом, расширил, сделал громадным, как при родах, вместил в него революцию, всю Россию. Екатерининский зал стал казармой, военным плацем, митинговой аудиторией, больницей, спальней, театром, колыбелью новой страны», — описывал преображение Таврического дворца очевидец этого «чуда» М. Е. Кольцов, впоследствии известный советский журналист, главный редактор журнала «Огонек».23
В этой атмосфере спонтанно, неожиданно для самих политиков, явился образ легендарного Совета рабочих депутатов образца 1905 года. Меньшевик Чхеидзе и трудовик Керенский, как наиболее известные в рабочих кругах депутаты-социалисты, вошли в инициативный орган по созыву «учредительного собрания» Петроградского Совета — Временный исполнительный комитет. Выпущенная наспех листовка призывала присылать к 7 часам вечера в Таврический дворец депутатов (по одному представителю — от каждой тысячи рабочих или от роты солдат). Одновременно Чхеидзе и Керенский, наряду с лидерами других парламентских фракций, вошли во Временный комитет Государственной думы (ВКГД). Распад правительственной власти под ударом стихии был очевиден, но политическая элита еще не понимала, как будут развиваться дальнейшие события, каким путем может пойти формирование новой системы власти, наконец, что нужно сделать для восстановления хотя бы элементарного порядка в Петрограде.
Первое собрание Совета, мало чем отличающееся от бурного митинга, открылось около 9 часов. Чхеидзе был избран председателем Исполкома Петро-градского Совета, его заместителями — Керенский и депутат Думы меньшевик М. И. Скобелев. Возникновение Петроградского Совета, заявившего о себе как об органе революционной власти, всполошило лидеров Прогрессивного блока, и в итоге поздним вечером ВКГД во главе с М. В. Родзянко объявил о принятии на себя властных полномочий. Политики-либералы справедливо усматривали в Совете опасного конкурента в борьбе за политическое влияние, а в перспективе — параллельно действующую властную структуру. К примеру, А. В. Тыркова-Вильямс, которую кто-то в суматохе пригласил войти в Петро-градский Совет, негодовала: «От этого грузина (Совет у нее ассоциировался с фигурой Чхеидзе. — И. А.) ничего хорошего не может исходить. Я признаю только Думу и никаких Советов». К тому же Совет пугал «пораженчеством» — в истерических речах отчетливо звучал антивоенный пафос: «Это еще что такое? Как это против войны? Мы все против войны. Но сперва необходимо добиться победы».24
Лидеры Совета своей важнейшей задачей считали организацию вооруженной борьбы с остающимися защитниками самодержавия, а также подготовку к отражению возможных «карательных экспедиций» против революционного Петрограда. В ночь на 28 февраля Чхеидзе делегировали в военную комиссию Совета, которой надлежало овладеть войсками столичного гарнизона. Но этот «повстанческий штаб» почти сразу объединился с Военной комиссией ВКГД (сначала ее возглавлял октябрист полковник Б. А. Энгельгардт, а затем А. И. Гучков). Совместно действовали и продовольственные комиссии Совета и думского комитета — угроза голода, оказавшаяся одним из главных факторов массовых стихийных бунтов, беспокоила всех политиков.
Впрочем, в воззвании, опубликованном 28 февраля, Петроградский Совет еще заявлял о себе как о единственном центре организованной борьбы с царизмом: «Борьба еще продолжается; она должна быть доведена до конца. Старая власть должна быть окончательно низвергнута и уступить место народному правлению. В этом спасение России. Для успешного завершения борьбы в интересах демократии народ должен создать свою собственную властную организацию <…>.
Совет рабочих депутатов, заседающий в Государственной думе, ставит своей основной задачей организацию народных сил и борьбу за окончательное упрочение политической свободы и народного правления в России.
Совет назначил районных комиссаров для установления народной власти в районах Петрограда.
Приглашаем все население столицы немедленно сплотиться вокруг Совета, образовать местные комитеты в районах и взять в свои руки управление всеми местными делами. Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего равного, прямого и тайного избирательного права».25
Чхеидзе, возглавлявший Исполнительный комитет Петроградского Совета, в первые дни революции был одним из самых востребованных лидеров. Об этом свидетельствует, в частности, Н. Н. Суханов, игравший тогда заметную роль в Исполкоме. С присущей ему наблюдательностью и сарказмом он передает сумбур и хаос, сопровождавший деятельность Чхеидзе и других вождей Совета. «Через каждые 5—10 минут занятия прерывались „внеочередными заявлениями“, „экстренными сообщениями“, „делами исключительной важности“, „не терпящими ни малейшего отлагательства“, „связанными с судьбой революции“ и т. д., — констатировал Суханов. — Все эти внеочередные дела и вопросы поднимались большею частью самими членами Исполнительного Комитета, которые получали какие-нибудь сведения со стороны, либо были инспирированы людьми, осаждавшими Исполнительный Комитет. Но сплошь и рядом в заседание врывались и сами просители, делегаты, курьеры всевозможных организаций, учреждений, общественных групп и просто близ находящейся толпы <…>. Постоянного председателя не было. Чхеидзе, исполнявший потом председательские обязанности почти бессменно, в первые дни довольно мало работал в Исполнительном Комитете. Его ежеминутно требовали или в дум-ский комитет, или в заседания Совета, а больше всего „к народу“, к толпе, непрерывно стоявшей и сменяющейся перед Таврическим дворцом. Он говорил, почти не переставая, и в Екатерининской зале, и на улице то перед рабочими, то перед воинскими частями. Едва успевал он вернуться в заседание Исполнительного Комитета и раздеться, как врывался делегат с категориче-ским требованием Чхеидзе, иногда подкрепляемым даже угрозами, что толпа ворвется. И усталый старик, сонный грузин, с покорным видом снова натягивал шубу, надевал шапку и исчезал».26
Новый стиль политической культуры, принесенный событиями «славной», «национальной» революции, отражается в бесчисленных выступлениях Чхеидзе. И в самих речах председателя Совета, и в том, как они воспроизводились в прессе, присутствует поэтика, характерная для момента «исторического величия»:
«Депутат Н. С. Чхеидзе, восторженно приветствуемый толпой, сопровождаемый солдатами и офицерами, произносит слово о сияющем величии подвига революционного солдата, которому жмет руку революционный герой-рабочий.
Н. С. Чхеидзе рассказывает о последних усилиях провокации охранки, выпустившей гнусную прокламацию об убийстве солдатами офицеров (такие эксцессы, как самосуды над офицерами, противоречащие мифу о „бескровной революции“, списывались в пропаганде на происки „темных сил“, „черносотенцев“. — И. А.), и горячо призывает солдат приветствовать офицеров как граждан, поднявших революционное знамя и оставшихся братьями во имя великой революции и русской свободы.
Толпа рабочих, солдат и офицеров несет Н. С. Чхеидзе на руках…»27
Выступления в Таврическом дворце или на его ступенях напоминали «карнавальный» калейдоскоп ораторов, проповедующих, под знаком торжества «Великой русской революции», взаимоисключающие политические установки. «Странное впечатление производили эти речи и особенно то, как на них реагировали. <…> Говорит социал-демократ Чхеидзе о свободе от гнета дворян и помещиков, о демократии — кричат громкое „Ура!“. Выходит после этого помещик Родзянко и говорит о победе над внешним врагом — раздавалось такое же громкое „ура!“ политически аморфной солдатской массы».28 После одного из выступлений М. В. Родзянко перед Семеновским полком слово взял Чхеидзе. Как вспоминал Михаил Владимирович, Чхеидзе попытался «опорочить речь Председателя Государственной думы и посоветовал семеновцам вновь потребовать меня, дабы я точно и определенно высказал свои взгляды по поводу учреждения в России демократической республики и разрешения вопроса о земле. Когда я пришел в зал к Семеновскому полку, настроение солдат было уже совсем не то, каким было прежде, а, напротив, было чрезвычайно агрессивно».29
Вечером 1 марта лидеры Исполкома начали переговоры с представителями ВКГД о создании новой власти — они продолжались до утра. Общая схема не вызывала особых споров. Временное правительство, формируемое из «цензовых» элементов, провозглашает в полном объеме политические и гражданские свободы, декларирует намерение проводить реформы и созвать в кратчайшие сроки Учредительное собрание, которое и решит вопрос о форме правления в России. Со своей стороны Совет как выразитель интересов «революционной демократии» должен объявить о поддержке и доверии Временному правительству.
При обсуждении состава правительства Чхеидзе предлагали занять пост министра труда. Либералы, задумываясь о политическом имидже будущего кабинета, считали полезным включить в правительство несколько популярных «левых» фигур. Однако, в отличие от Керенского, вступившего во Временное правительство вопреки отрицательной позиции Исполкома, Чхеидзе напрочь отверг идею участия в исполнительной власти. Николай Семенович демонстрировал свойственную многим политикам-социалистам психологию «властебоязни». Это отмечал и Суханов, вспоминая о переговорах с лидерами ВКГД: «Обсуждение началось довольно дружно и толково. Очень быстро определилось настроение (лидеров Совета. — И. А.) — против участия в правительстве, причем на эту тему внезапно раскричался Чхеидзе, без нужды волнуясь и грозя ультиматумами. Чхеидзе вообще как огня боялся всякой причастности к власти, не только сейчас и не только для Советской демократии, но и впоследствии, и для себя лично, и для своих ближайших друзей».30
В связи с созданием Временного правительства 3 марта было опубликовано обращение Исполкома к гражданам. Общая идеология воззвания укладывалась в формулу «поскольку — постольку», которая в дальнейшем будет определять политико-психологический стиль поведения руководителей «революционной демократии» в вопросе о власти. Решались сугубо конъюнктурные, популистские задачи: социальным низам внушалось убеждение, что буржуазное Временное правительство намерено действовать по-революционному и справится с самыми острыми проблемами, волнующими население. Одновременно лидеры Совета программировали массовое сознание на «подозрительность», «враждебность» к новой власти. В обращении говорилось, что из предложенных правительством реформ «некоторые должны приветствоваться широкими демократиче-скими кругами». Но фактически правительство поддерживается «условно»: «Мы полагаем, что в той мере, в какой нарождающаяся власть будет действовать в направлении осуществления этих обязательств и решительной борьбы со старой властью, демократия должна оказать ей свою поддержку».31 Получалось, что социалистическая пропаганда настойчиво призывает население к «бдительности», «контролю» за правительством и за буржуазией в целом, — мол, «борьба не кончена», нужна «организация собственных сил для классовой борьбы за осуществление своих конечных целей социалистического переустройства общества».32
Столь двусмысленные установки постоянно присутствовали в выступлениях Чхеидзе, весьма шаблонных по своему содержанию. Нагнетание некоего психоза в отношении правительства было для Чхеидзе и других вождей «революционной демократии» обычным популистским приемом, способом «политической мобилизации» масс. Николай Семенович постоянно внушает: необходимо сохранять «готовность к борьбе», потому что «мы находимся сейчас в процессе революционной борьбы, в процессе революции», а потому для «закрепления завоеванных позиций» Совет должен строго контролировать правительство.33 Чхеидзе подчеркивал: правительство «отлично понимает, что мы составляем такую поддержку для этого Временного правительства, лучше которой оно нигде не могло бы найти». Но оно может лишиться поддержки, «если заметим, что правительство не делает решительных шагов» и «в силу объективных условий пришло в столкновение с интересами революции». «Не будем загадывать, <…> а если такой момент наступит, мы будем иметь возможность обратиться к вам, чтобы получить от вас решающее слово, которое мы приведем в исполнение, товарищи (рукоплескание)», — обещал Чхеидзе.34
Изощренный «соглашатель»
Да, Чхеидзе играл по законам политической конъюнктуры и на полную мощность использовал риторику, казавшуюся психологически уместной для рабоче-солдатской «целевой аудитории». Хотя, заметим, субъективно Чхеидзе не был настроен на какую-то конфронтацию, сознательное обострение ситуации и искусственное нагнетание противостояния с Временным правительством. Это проявлялось, к примеру, в ходе постоянного диалога с министрами, который вел Чхеидзе как глава «контактной комиссии» Исполкома. Комиссия, согласно официальной формулировке, была создана «в целях осведомления Совета о намерениях и действиях Временного правительства, осведомления последнего о требованиях революционного народа, воздействия на правительство для удовлетворения этих требований и непрерывного контроля над их осуществлением».35
Так, Чхеидзе был вынужден задействовать экстраординарные популистские усилия для того, чтобы общее собрание Совета удосужилось призвать пролетариат к возобновлению работы (это «приглашение» появилось лишь спустя неделю после победы революции!). Временное правительство в знак признания «революционных заслуг» питерского пролетариата и во имя общественного согласия обещало рабочим казенных предприятий выплатить зарплату за все дни забастовки.36 На аналогичный компромисс соглашался и частный бизнес. Комитет Совета съездов представителей промышленности и торговли был вынужден обратиться за помощью к Петроградскому Совету («без его содействия немыслимо начинать работы»).37 Чхеидзе не скупился на комплименты в адрес рабочих, чтобы подготовить психологическую почву для столь не слишком привлекательного решения.
«— Товарищи рабочие и солдаты! — закричал он (Чхеидзе. — И. А.) во всю силу своих могучих легких. — Приветствую вас от имени восставшего народа и восставшей армии! Да здравствует всемирный пролетариат!.. Уже поднято знамя международного пролетариата. Да здравствует этот час!
Чхеидзе был, очевидно, не прочь, вызвав подъем и некоторый энтузиазм собрания, позолотить предстоящую пилюлю приглашения на работы. Редко появляясь до сих пор в Совете, он завоевывал себе популярность и авторитет перед завтрашним докладом.
— Это место, — продолжал он, — где заседала последняя, третьеиюньская Дума. Пусть она посмотрит теперь, пусть заглянет сюда и увидит, кто теперь здесь заседает! Там, направо, сидел Марков 2, а мы ютились там на краешке, вот там, маленькие. Да здравствуют все наши товарищи, которые когда-то сидели здесь и до сегодняшнего дня томились на каторге. <…> Товарищи, ваше присутствие здесь говорит о том, что через некоторое время эти места будут занимать депутаты всенародного Учредительного собрания!..»38
В решающем докладе 5 марта, доказывая «возможность» (!) возобновления работ, Чхеидзе в изощренной форме превозносил революционные достижения пролетариата: «Вчера еще нельзя было этого сделать, но теперь враг настолько обезоружен, обессилен, что пойти на работу и стать у станка нет никакой опасности. <…> Враг свободы — старый режим — повержен в прах». Продолжая уговоры, Чхеидзе апеллировал к необходимости «прочной организации», укрепления своих рядов в преддверии новых «битв», чтобы «с решимостью по первому сигналу выйти на улицу»: «Хозяйство и производительность Родины страшно подорваны преступным старым режимом, необходимо во имя свободы народа немедленно наладить жизнь путем начала работ. Если же враг задумает устроить попытку к возврату, то пролетариат опять как один выступит на улицу с требованием и протестом». «Мы, стоя у станков, каждый момент должны быть начеку», — напутствовал Чхеидзе, заверяя при этом: «Революция должна быть доведена до конца, до последней капли крови (!)». Наконец, был пущен в ход совсем уж циничный аргумент: Чхеидзе обещал, что сохранятся рабочие места и оклады для рабочих — депутатов Совета, а также для всех лиц, «несущих работу по организации революционного народа»!39
Руководствуясь опять же прагматичными соображениями, Чхеидзе способствовал тому, чтобы знаменитое воззвание Петроградского Совета «К народам всего мира» (от 14 марта) было выдержано в духе «революционного оборончества», вполне приемлемого для Временного правительства.
Разумеется, Николай Семенович, как и подобает правоверному марксисту, теоретически был «интернационалистом». И когда 2 марта появилось известие о будто бы случившейся в Германии революции (естественно, это отклик на свержение самодержавия в России!), он демонстрировал искренний восторг. «Волнение было неописуемо, — вспоминал Суханов. — Левый меньшевик Ерман-ский, стоя на председательском столе с экземпляром „Русского слова“ в руках, оглашал телеграмму о том, что в Берлине второй день идет революция, что Вильгельма уже не существует и т. д. <…> Где был Чхеидзе? <…> Я увидел его на председательском столе. Потрясая какими-то скомканными листами бумаги, выкатив глаза, старик подпрыгивал от стола на пол-аршина и что было сил кричал „ура“».40
Воззвание «К народам всего мира» должно было учитывать настроения российской «революционной демократии». Идея продолжения войны крайне непопулярна, но ведь надежды на скорый мир в массах связываются именно с крушением царизма. Но для меньшевистско-эсеровских лидеров Совета, безусловно, была неприемлема мысль об одностороннем выходе России из войны и заключении сепаратного мира. В итоге родилась странная идеологическая конструкция. Пафосное утверждение, что «наступило время народам взять в свои руки дело войны и мира», расшифровывалось следующим образом. Россия вступила в семью демократических народов, но теперь и народам австро-германского блока надлежит «сбросить с себя иго полусамодержавного порядка, подобно тому, как русский народ стряхнул с себя царское самовластье». Только в этом случае возможны мирные переговоры с Германией. «Мы желаем мира, но с кем? — объяснял идею воззвания Чхеидзе. — Когда мы обращаемся к германскому или австрийскому народу, то у нас речь идет не о тех, которые толкнули нас на войну, а о народе, и народу мы говорим, что хотим начать мирные переговоры, но для этого, говорим, нужно будет одно условие, без которого общего языка у нас не найдется: сделайте то же, что сделали мы, то есть уберите Вильгельма и его клику. <…> Мир без всяких захватов, без аннексий, без контрибуций. Но прежде чем говорить об этом мире, потрудитесь несколько походить на нас. <…> А пока что же мы будем делать? У нас есть победоносная революция, у нас есть свобода, и во имя этой свободы мы готовы положить свою жизнь до последней капли крови. <…> Пусть слышат об этом и австрийцы, и германцы, и весь мир. А в ожидании что же мы будем складывать руки и плевать в потолок? Ничего подобного — мы с оружием в руках и здесь, и на фронте, мы находимся еще в процессе войны. Вот, что говорится, товарищи, в этом документе. <…> Мы будем бороться за нашу мать — Россию, которая была в цепях, и не позволим никогда и никому взять снова нашу мать в оковы…»41
Такие соображения вызвали неприятие и у меньшевиков-интернационалистов, и у большевиков, ратовавших за «превращение империалистической войны в гражданскую». Зато газета «Речь», отражавшая позицию лидера партии кадетов и министра иностранных дел П. Н. Милюкова, одобрительно отзывалась о комментариях председателя Петроградского Совета. Чхеидзе «исходит из совершенно правильной мысли, что теперь борьба ведется не между социализмом и буржуазией, а между победившей демократией и режимом бронированного кулака. Эта мысль, конечно, разделяется всей демократией, более того, она разделяется всей российской нацией».42
Заметная роль Чхеидзе и, прежде всего, его признанное лидерство в среде меньшевистско-эсеровской элиты не в последнюю очередь определялись его личностными качествами, психологическим складом, манерой поведения. Многим импонировала способность Николая Семеновича сохранять спокойствие и самообладание в самых драматичных обстоятельствах. Фигура Чхеидзе, олицетворяющего умеренное социалистическое большинство Совета, воспринималась и как залог некой политической предсказуемости и стабильности. Хотя бы с той долей условности, которая была возможна в динамично развивающихся событиях революции 1917 года.
К примеру, лидер партии эсеров В. М. Чернов, пытаясь объяснить феномен политического влияния Чхеидзе, давал ему такую характеристику: «Живо помню общее впечатление, врезавшееся от всей этой своеобразием отмеченной фигуры: отчетливое впечатление какой-то особенной собранности. Такое впечатление оставляют лишь настоящие люди, на которых можно положиться. И я понял, почему Чхеидзе стал во главе Петроградского Совета: с ним росло ощущение прочности и политической ясности. И еще осталось впечатление — благородной простоты, бывшей отсветом большого и подлинного внутреннего благородства. <…> Скромность не исключала твердости и силы. Это особенно чувствовалось мною, когда я слышал первую же его речь к солдатской толпе, перед Таврическим дворцом. Он умел находить простые слова, шедшие прямо к уму и сердцу рядового простолюдина. Но в голосе его звучал металл — точно отголосок гулкого и мерного топота двигающихся батальонов революции. <…> Помню его на председательской трибуне Совета. Было трудно представить эту трибуну без него — и его без этой трибуны. На Первом съезде Советов (в июне 1917 года. — И. А.) оказалось, что эсеровская партия представлена на съезде самою большою по численности фракцией. <…> Но нам и в голову не могло прийти воспользоваться этим бесспорным формальным правом и лишить рабочих и солдат Петрограда того председателя, с которым они так сжились и сроднились с первых дней революции».43
Самообладание Чхеидзе проявилось и в момент его семейной трагедии. Поздно вечером 26 марта, во время очередного заседания «контактной комиссии» Исполкома и членов Временного правительства, Чхеидзе срочно вызвали к телефону. Ему сообщили, что его 15-летний сын, находясь в гостях у школьного товарища, чистил ружье и нечаянно застрелился (по другой версии — он играл револьвером). Возвратившись на свое место, Чхеидзе с внешней невозмутимостью оставался до конца заседания. Он и на следующий день находился в Таврическом дворце — хотя его «старались не трогать».44 29 марта должны были состояться похороны, тем не менее в этот день на Всероссийском совещании Советов Чхеидзе произносит заранее запланированную речь, изобилующую привычной риторикой. Он славословит Советы, получившие «свое боевое крещение в пламени революции», взбадривает аудиторию напоминаниями о том, что по-прежнему «мы находимся сейчас в процессе революционной борьбы» и необходимо идти «в фарватере революции для закрепления завоеванных позиций и для дальнейшего завершения и разрешения тех задач, которые поставлены революцией». А под конец выступления он обратился к делегатам совещания: «Товарищи, нет места в настоящее время ни личному горю, ни счастью, но я прошу вас дать мне на несколько часов покинуть вас для того, чтобы принять участие в похоронах моего сына».45
Не в пример другим лидерам Совета и Временного правительства (особенно Керенскому), Чхеидзе и в первые недели революции, в эйфории «мартовской России», выглядел достаточно мрачным. Меньшевик В. С. Войтинский, вернувшийся в Петроград из сибирской ссылки 20 марта, был удивлен пессими-стичным настроем товарищей, в том числе Чхеидзе: «Во всех них с первого взгляда бросилась какая-то растерянность, странным образом противоречащая революционному тону их речей. <…> На мой вопрос, как идут дела в Петрограде, Чхеидзе, измученный непосильной работой, подавленный выпавшей на него огромной ответственностью, многозначительно и мрачно ответил:
— А вот сами увидите.
Стеклов (член Исполкома, внефракционный социал-демократ, вскоре перешедший к большевикам. — И. А.) сокрушенно жаловался: — Черт знает, что здесь творится.
А Скобелев улыбался с таким видом, что ему, дескать, все на свете трын-трава».
И в последующем Чхеидзе «был постоянно встревожен, озабочен, производил впечатление больного человека, перемогающего себя и через силу остающегося на своем посту. Но соображения, которые он высказывал, всегда были к делу и производили впечатление».46
«Николай Семенович с виду был порой хмур и суров, — вспоминал Чернов. — Но из-под его густо насупленных бровей часто сверкала вспышечка-молния добродушной — нет, это не то слово, не „добродушной“, а доброй и душевной улыбки. А иногда оттуда выглядывал и лукавый бесенок иронии. <…> Ум, „честный с собою“, не отмахивается от сомнений, не склонен к утешительному оптимизму, не боится и самых безотрадных выводов. Таким умом был наделен Чхеидзе. И потому чем чаще я его встречал, тем больше мне казалось, что над всеми элементами его души доминирует одно настроение: глубокой умственной тревоги».47
В
первую очередь, Чхеидзе являлся статусной, представительской фигурой — символом
«Советской демократии», выражавшей позицию ее руководящего большинства
(Исполкома и более малочисленного органа — его Бюро). На роль самостоятельного,
инициативного лидера Чхеидзе не претендовал. Суханов (левый
меньшевик-интернационалист) упрекал Чхеидзе — мол, он был подвержен влияниям
более правых, «официозных» вождей меньшевиков и эсеров, чрезмерно лояльно
относившихся к первому составу Временного правительства (а затем сделавших ставку
на коалицию). Тем не менее он доброжелательно
отзывался о председателе Петроградского Совета: «Это
самая святая икона Таврического дворца, не творившая чудес, но и никому не
насолившая, а просто председательствовавшая». «Об этом „папаше“ революции, несмотря
на вредные его позиции, я храню самые теплые воспоминания, — признавал Суханов.
— Чхеидзе не был годен в пролетарские и партийные вожди, и он никого никогда и
никуда не вел: для этого у него не было ни малейших данных. Напротив, у него
были все данные, чтобы вечно ходить на поводу, иногда немного упираясь, <…> этот „околопартийный человек“, по выражению Ленина, был
безупречно честным солдатом революции, душой и телом преданный демократии
и рабочему движению».48
Стабильность падения
В принципе, центризм Чхеидзе, укладывающийся в рамки социалистиче-ской (но не большевистской!) политики, имел позитивный вектор. В меру своих возможностей Чхеидзе противодействовал политическому экстремизму, нараста-вшему в стране разгулу анархии и дезорганизации. Несмотря на свое положение лидера «революционной демократии» и первого человека во всероссийской иерархии Советов рабочих и солдатских депутатов, Чхеидзе стремился быть фактором хотя бы относительной политической стабильности. Такова прагматическая составляющая «уговаривающей» активности Чхеидзе с марта по октябрь 1917-го.
Буквально с первых минут пребывания В. И. Ленина в Петрограде Чхеидзе пытался «увещевать» большевиков, призывая к объединению всех демократических сил, к проведению курса, соответствующего «буржуазной» сущности революции. Встречая 3 апреля вождя большевиков на Финляндском вокзале, Чхеидзе, произнеся несколько слов приветствия «от имени Петербургского Совета и всей революции», сразу указал Ленину на недопустимость разжигания политической борьбы: «Но мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели…» Ленин демонстративно проигнорировал напутствие Чхеидзе и обратился к толпе: «Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие!» Призывы — «Да здравствует всемирная социалистическая революция!», «Грабительская империалистическая война есть начало войны гражданской во всей Европе» — не оставляли сомнений в том, с какими настроениями Ленин приехал на родину.49 В последующие дни Чхеидзе много выступал, ратуя за объединение большевиков и меньшевиков, осуждал «Апрельские тезисы», грозил в полемическом задоре, что «вне революции останется один Ленин, мы же пойдем своим путем…». Но, понятно, никакие пафосные фразы не могли направить в иное русло политическую волю Ленина — волю к безраздельному властвованию…
Авантюризм большевиков, опьяняюще действующий на массы («политически неопытные» и «неискушенные», как обычно объяснялось на идеологиче-ском сленге), произвел удручающее впечатление на Чхеидзе в дни «апрельского кризиса». Предлогом к волнениям, использованным большевиками, стала публикация Временным правительством обращения к союзникам, получившего ярлык «нота Милюкова». «Чхеидзе сидел за столом президиума (бюро Исполкома) мрачный, раздраженный, и, по мере поступления тревожных известий, повторял все с большей яростью: — Вот что он наделал этой нотой!» Но когда многотысячная толпа вооруженных рабочих с Выборгской стороны направилась в сторону Мариинского дворца — резиденции Временного правительства — с откровенно агрессивными намерениями (вплоть до ареста Милюкова и других министров), Чхеидзе устремился ей наперерез и перехватил у Марсова поля. В. С. Войтинский, один из лидеров Совета, сопровождавший Чхеидзе, вспоминал, как они пытались «срывать настроение» манифестантов: «Это была толпа: стройными рядами, тесной колонной шли рабочие через огромную площадь. Мы подъехали ближе и остановились перед головной частью колонны. Шествие задержалось. Нас узнали, обступили со всех сторон. Лица взволнованные, напряженные, почти у всех винтовки в руках, патронные ленты через плечо. Чхеидзе спросил тех, что стояли ближе к автомобилю:
— Куда идете, товарищи?
— Спасать революцию!
— А оружие зачем?
— На врагов революции.
Тогда Чхеидзе обратился к толпе с речью. После него говорил я. Слушали нас плохо, и впервые я почувствовал сдержанную враждебность в настроении толпы. Раздавались крики:
— Кончайте скорее, идти надо…»50
Тем не менее на следующий день, 21 апреля, после принятия Исполкомом воззвания «Ко всем гражданам» симптомы разгорающейся гражданской войны удалось временно нейтрализовать. Рабочих и солдат демагогически призывали верить Совету, который «найдет пути для осуществления воли» к миру, а главное — не выходить на улицы с оружием: «Только Исполнительному комитету принадлежит право располагать вами»! Любые приказы, касающиеся воинских частей, должны отдаваться только на бланках Исполкома с подписями его руководителей и печатями. Авторитет Совета в тот момент был еще настолько высок, что большевики тотчас потеряли возможность проводить организованные акции. Психологически закономерна реакция командующего Петроград-ским военным округом генерала Л. Г. Корнилова, который, как оказалось, не может командовать вверенными ему частями: он подал в отставку. Но Временному правительству, увидевшему свое бессилие на фоне реального влияния Совета, пришлось с этим смириться. 27 апреля председатель Исполкома Чхеидзе получил предложение от премьер-министра Г. Е. Львова о начале переговоров по формированию нового состава Временного правительства, способного получить большую политическую поддержку.
И вновь Чхеидзе занимает по вопросу о власти весьма примечательную позицию. Сначала он выступает категорически против отставки правительства, а затем, дольше других советских лидеров, сопротивляется самой идее создания коалиции. Чхеидзе опасается, что после вхождения в правительство социалисты утратят доверие к себе: «Мы пробудим в массах надежду на нечто существенно новое, чего на самом деле мы сделать не сможем».51 И тем более неприемлемы были для Чхеидзе предложения о вступлении во Временное правительство — что, дескать, может придать власти больший авторитет в глазах «революционной демократии». «Когда вопрос о вхождении в правительство был решен, когда уже уклоняться было нельзя, когда болезнь властебоязни в социалистических рядах была сломлена повелительным требованием событий, — надо было видеть, как взбунтовался Чхеидзе против неизбежных личных выводов из новых политических позиций. Он ничего слышать не хотел о своем вхождении в правительство».52 Николай Семенович, как сказали бы сегодня, убеждал коллег диверсифицировать политические риски: пусть в правительство войдут только эсеры, а меньшевики будут «прикрывать» их тыл с политических бастионов Совета! Когда все-таки было решено делегировать в правительство и эсеровских, и меньшевистских представителей, Чхеидзе стал из последних сил сопротивляться «жертвоприношению» своего ближайшего товарища — меньшевика И. Г. Церетели (ему отводили малозначительный пост министра почт и телеграфа). Чхеидзе «не хотел и слышать о том, чтобы отпустить Церетели в министры», согласие удалось «вырвать» только благодаря обещанию, что «Церетели будет по-прежнему работать главным образом в Совете».53 Наконец 5 мая, после продолжавшихся пять дней переговоров, объявили о формировании коалиционного правительства. Под председательством Чхеидзе, умело создававшим атмосферу «исторического заседания», общее собрание Петроградского Совета с триумфом приняло резолюцию о доверии новому кабинету. Объявлялось, что министры-социалисты делегированы Исполкомом и ответственны перед ним, поэтому все демократические силы должны оказывать правительству «деятельную поддержку, обеспечивающую ему всю полноту власти, необходимую для закрепления завоеваний революции и дальнейшего ее развития».54
Найденное решение проблемы власти (оказавшееся временным, не давшим ожидаемого эффекта) отразилось и на психологической атмосфере в Петро-градском Совете. Пленарные собрания стали редки, основная деятельность концентрировалась даже не в Исполкоме, а в его президиуме («звездной палате»). Все эти структуры, а затем и ВЦИК Советов, сформированный в июне на I Всероссийском съезде Советов, возглавлялись Чхеидзе. «Прежнего делового настроения, прежней интенсивности в работе (не говоря о прежнем пафосе) уже не осталось и следа, — вспоминал Суханов. — Обычно в заседании едва-едва был налицо самый минимальный кворум. Зазвать, загнать товарищей в заседание стоило огромного и чем дальше, тем большего труда. Гораздо более людно и оживленно было в это время в соседнем буфете, где кормили уже несравненно хуже и только „своих“, но где было теперь гораздо больше благообразия. <…> Открытие заседаний запаздывало на два часа и больше. То Чхеидзе сидел одиноко на своем месте, позванивая колокольчиком и грозя, что он вот-вот откроет заседание; то исчезал президиум, и кучки членов толпились в ожидании, зевая, вяло переговариваясь, уткнувшись в газеты и по временам выражая нетерпение».55
«Товарищи, велики ваши права, права эти совпадают с правом Великой Победы Русской Революции, но, товарищи, еще более велики ваши обязанности перед революционной Россией, скажу больше, перед всем миром, — произносил Чхеидзе трафаретные приветственные фразы на открытии I Всероссий-ского съезда Советов (бесконечные заседания с участием тысячи с лишним делегатов продолжались с 3 по 24 июня). — Наша революция, вы сами это отлично знаете лучше меня, получила характер не только русской, но мировой революции, и очень понятно, что к вашему слову будет прислушиваться не только Россия, но и весь мир в этот критический момент, который мы переживаем, скажу даже больше, не только критический момент, но и момент грозный».56 Чхеидзе и другие социалистические вожди не скупились на призывы к укреплению «организованности», повышению боевого духа для защиты на фронте «территории русской революции»… Но, пожалуй, единственным практическим результатом Съезда стал срыв массовой демонстрации рабочих и солдат, замышлявшейся большевиками на 10 июня. Чхеидзе и другим советским лидерам это удалось благодаря тому, что они смогли заручиться поддержкой Съезда.
В ходе обсуждений «вопроса о мире» — наверное, самых продолжительных и оживленных — было решено сформировать делегацию из представителей Совета и откомандировать ее в Стокгольм для подготовки так называемой Международной социалистической конференции. Имитируя усилия по прекращению войны, становившейся все более острой внутриполитической проблемой, вожди Совета утверждали, что Стокгольмская конференция сможет воздействовать на общественное мнение всех воюющих стран и подтолкнуть их правителей к мирным переговорам. Среди политиков, которых можно было бы отправить в Стокгольм во главе советской делегации, назывался Чхеидзе. «Его имя в глазах западных социалистов, несомненно, ассимилировалось со всей советской Россией; вместе с тем Чхеидзе, не будучи вдохновителем и существенным фактором политики, всегда председательствовал с большим достоинством». Но окружавшие Чхеидзе лидеры «звездной палаты» воспротивились: «Об этом не может быть речи. Эти разговоры бесполезны. Положение слишком тревожно. Присутствие Чхеидзе необходимо здесь».57
И действительно, Чхеидзе как «икона», символизирующая советскую демократию, нередко задействовался для выполнения важных, поистине миро-творческих функций. Николай Семенович выезжал на петроградские заводы, где ситуация становилась взрывоопасной. Чхеидзе возглавлял «карательно»-пропагандистскую экспедицию в Шлиссельбургский уезд Петроградской губернии, когда тот провозгласил себя самостоятельной республикой, а некий самозваный «революционный комитет» арестовал представителей местных властей и объявил об отмене частной собственности на землю и средства производства! Приходилось усмирять «Кронштадтскую республику». Вместе с министром Церетели Николай Семенович совершил вояж в бывшее Великое княжество Финляндское, пытаясь повлиять на процесс «самоопределения и отделения» от России — впрочем, абсолютно безуспешно…
Занимательная деталь: Чхеидзе непременно сопровождал телохранитель и, по совместительству, «адъютант». «Этот солдат — грузин, земляк Чхеидзе — неотступно состоял при нем, ухаживая за ним, как самая заботливая нянька, проносил ему, прикованному к председательскому креслу, обед и прочую пищу, а когда Чхеидзе выезжал из дворца, он зачем-то брал винтовку и усаживался рядом с шофером, как бы ни оспаривали это место члены Исполнительного Комитета, которым было нужно ехать вместе с Чхеидзе… В заседаниях же Исполнительного Комитета этот солдат нередко затевал спор со своим патроном громким шепотом, почему-то на ломаном русском языке, говоря с ним на ты. <…> Все любили этого варвара, который был необходимым элементом Исполнительного Комитета».58
В дни июльского кризиса Чхеидзе, «растерянный и угрюмый», освистываемый на ступенях Таврического дворца толпами рабочих, сохранял тем не менее внешнее спокойствие. 4 июля, когда к дворцу подошла 30-тысячная толпа путиловцев, несколько десятков рабочих с винтовками ворвались в зал заседаний. «Депутаты вскакивают с мест, — описывает Суханов это событие. — Иные не проявляют достаточно храбрости и самообладания.
Один из рабочих, классический санкюлот, в кепке и короткой синей блузе без пояса, с винтовкой в руке, вскакивает на ораторскую трибуну. Он дрожит от волнения и гнева и резко выкрикивает, потрясая винтовкой, бессвязные слова:
— Товарищи! Долго ли терпеть нам, рабочим, предательство?! Вы собрались тут, рассуждаете, заключаете сделки с буржуазией и помещиками. <…> Занимаетесь предательством рабочего класса. Так знайте, рабочий класс не потерпит. <…> Никаких чтобы буржуев! Винтовки у нас крепко в руке! Керенские ваши и Церетели нас не надуют!..
Чхеидзе, перед носом которого плясала винтовка, проявил выдержку и полное самообладание. В ответ на истерику санкюлота, изливавшего голодную пролетарскую душу, председатель, спокойно наклонившись со своего возвышения, протягивал и всовывал в дрожащую руку рабочего вчерашнее воззвание:
— Вот, товарищ, возьмите, пожалуйста, прошу вас, и прочтите. Тут сказано, что вам надо делать и вашим товарищам-путиловцам. Пожалуйста, прочтите и не нарушайте наших занятий. Тут все сказано, что надо…
В воззвании было сказано, что все выступавшие на улицу должны отправляться по домам, иначе они будут предателями революции. <…>
Растерявшийся санкюлот, не зная, что ему делать дальше, взял воззвание и затем без большого труда был оттеснен с трибуны. Скоро „убедили“ оставить залу и его товарищей».59
…Пройдет менее двух месяцев, и в ночь на 1 сентября Чхеидзе заявит о готовности покинуть место председателя президиума Исполкома Петроград-ского Совета. Причина — принятие общим собранием Петроградского Совета (проходившим, кстати, уже в Смольном институте) большевистской резолюции «О власти». Разгром «контрреволюционного заговора генерала Корнилова» обернулся началом большевизации Советов, и Петроградский Совет должен был сыграть политически знаковую роль. Большевистская резолюция призывала положить конец «политике соглашательства и безответственности» меньшевистско-эсеровских лидеров Совета, допустивших «корниловщину», и требовала замены Временного правительства властью «из представителей революционного пролетариата и крестьянства». Само собой, новая власть должна отметить частную собственность на землю, ввести рабочий контроль на заводах, национализировать «важнейшие отрасли промышленности», отказаться от «тайных договоров» с союзниками и призвать все народы к установлению мира и т. п.60
Подобный курс был неприемлем для Чхеидзе и всех меньшевиков и эсеров — членов президиума. На их взгляд, Временное правительство по-прежнему должно быть коалиционным, при этом социалисты призваны выражать «общие интересы страны», а не отдельных классов и групп. Президиум во главе с Чхеидзе сложил полномочия 5 сентября. А 9 сентября, на общем собрании Совета, Чхеидзе потребовал «выяснить», было ли принятие большевистской резолюции, «которая отметает старую программу и тактику», решением «случайным, или оно действительно выражает волю большинства». Итог: за большевистскую резолюцию подано 519 голосов, за меньшевистско-эсеровскую — 414 (воздержалось 67 делегатов). «Выждав, когда буря аплодисментов стихнет, Н. С. Чхеидзе говорит: „Товарищи, значит, президиума нет“».61 Новый Исполком и президиум были избраны 25 сентября — и председателем Петроградского Совета стал Л. Д. Троцкий.
Чхеидзе продолжал бороться, сохраняя пост Председателя ВЦИК Советов. Он занимается созывом Демократического совещания, которое, как официально заявлялось, должно решить вопрос о новой формуле власти. Совещание, однако, так и не стало реальной политической опорой при формировании Керенским нового коалиционного правительства. Зато оно запомнилось как образец пустой «говорильни», как арена мелкой политической возни демократиче-ских партий. Большевики делали все, чтобы окончательно превратить совещание в балаган. В. С. Войтинский рисует картину вакханалии, царившую на заседаниях:
«…Все чаще речи ораторов прерывались криками:
— Позор! Хлеба!
Этим новым лозунгом большевики хотели показать, что Временное правительство, коалиция и меньшевистски-эсеровский оборонческий блок довели страну до голода.
Председатель совещания Чхеидзе долго пропускал мимо ушей эти крики, но, наконец, решил вмешаться.
— Хлеба! Хлеба! — неслось из боковой ложи, занятой большевиками.
Чхеидзе повернул голову в ту сторону.
— Как? Что вы сказали, товарищ?
— Хлеба! — снова раздается из ложи.
— Вы ошиблись, товарищ! — кричит в сторону ложи председатель. — Здесь хлеба не дают, здесь не лавка!
Общий смех, на несколько минут настроение разрядилось, оратор мог закончить свою речь. А затем опять началось:
— Позор! Хлеба!»62
Получив руководство Петроградским Советом, большевики создали, по сути, легальный плацдарм для подготовки к захвату власти. Следующим шагом должна была стать замена меньшевистско-эсеровского ВЦИК Советов. Это произойдет на открывшемся 25 октября II съезде Советов. Ленинский лозунг «Вся власть Советам!», реализованный на практике, окажется политическим мифом для прикрытия диктатуры большевистской партии… Впрочем, Чхеидзе еще в начале октября выехал из Петрограда в Грузию — «в отпуск», и в Россию он больше не вернулся…
Выстрел в финале
Как сложилась судьба Чхеидзе после Октября 1917-го?
Для Закавказья следствием прихода к власти большевиков и заключения Брест-Литовского мира стало фактическое отделение от России. Возникла Закавказская автономная республика с центром в Тбилиси. 23 февраля 1918 года Чхеидзе возглавил Закавказский сейм, который спустя два месяца стал высшим органом Закавказской федеративной демократической республики. Чхеидзе избрали президентом республики. 26 мая 1918 года была принята Декларация независимости и провозглашена Грузинская демократическая республика. «Независимость» имела весьма условный характер. В условиях вторжения турецких войск меньшевики, сохранявшие в своих руках власть в республике, сделали ставку на Германию — наиболее вероятного, по их мнению, победителя в войне. «Мы — социал-демократы, они — монархисты и дворяне, — вспоминал Н. Н. Жордания, возглавлявший Временный парламент Грузинской демократической республики. — Разница была между нами и политическая, и идеологическая, и, несмотря на это, отношения между нами были лояльные, дружеские и чистосердечные. Те же немцы в то же время на Украине вели себя совершенно по-другому. Там они по своему усмотрению ставили правительства, вмешиваясь во внутренние дела. Одним словом, вели себя как победители в побежденной стране. <…> У нас они нашли то, что они искали, то есть порядок и правительство, вокруг которого группировалась вся нация, <…> они нашли у нас нормальное современное государство».63
Но Германия потерпела поражение, и на территорию Грузии вступили английские войска. Одновременно нависла угроза большевизма, и руководители Грузинской республики пошли на альянс с генералом А. И. Деникиным, командовавшим добровольческими вооруженными силами на юге России. Чхеидзе в это время являлся председателем Учредительного собрания (оно просуществовало с 12 марта 1919 года до 24 марта 1921-го). В середине 1919 года Чхеидзе и Церетели во главе грузинской делегации были откомандированы во Францию для участия в Версальской мирной конференции. «Их знали в Европе еще со времен Петербурга, и благодаря этому они могли использовать свое влияние на европейцев, — пояснял Жордания. — Они во внутренних делах не играли особой роли, и поэтому их отсутствие не причинило бы никакого ущерба. Вообще, в нашей партии члены делились на два лагеря: к первым относились люди, практически работающие в организациях словом, и делом, и пером, а ко второй категории — люди, нужные для дипломатических переговоров, специальных поручений и для внешней агитации. И когда эти люди удалялись из Грузии, то это не отражалось на местной работе». Как признавал Жордания, перед отъездом Чхеидзе получил секретное указание для ведения переговоров: Грузия «в крайнем случае» может пойти на принятие протектората Англии или Франции при условии признания независимости и невмешательства во внутренние дела.64 По возвращении в Грузию, Чхеидзе продолжал председательствовать в Учредительном собрании, участвовал в разработке первой конституции Грузинской республики. Однако надежды на независимость Грузии не оправдались. В марте 1921 года, после вступления частей Красной Армии, в Грузии была установлена подконтрольная большевикам Советская власть.
В
эмиграции Чхеидзе жил в Париже. Участвовал в деятельности меньшевист-ской
организации, но заметной роли не играл. Николай Семенович оставался в стороне и
от попыток подготовки меньшевистского восстания в Грузии в 1924 году.
Смертельно больной туберкулезом, одинокий, он до конца своих дней тяжело
переживал гибель единственного сына от роковой пули. И, быть может, совсем не
случайно, когда силы Чхеидзе окончательно иссякли, именно выстрел поставил
точку в его судьбе. Произошло это 7 июня 1926 года,
в местечке Левиль под Парижем…
1 Галерея государственных, общественных и торгово-промышленных деятелей России. СПб.[1909]. С. 257.
2 Жордания Н. Моя жизнь. Stanford, 1966. P. 28, 55.
3 Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 291.
4 Чхеидзе Н. С. Речи. Часть I. Пг., 1917. С. 44—45.
5 Там же. С. 3—17.
6 Милюков П. Н. Указ. соч. С. 381.
7 Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906—1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 128.
8 Смирнов А. Ф. Государственная Дума Российской Империи 1906—1917 гг. Историко-правовой очерк. М., 1998. С. 475—476.
9 Николаевский Б. И. Русские масоны и революция. М., 1990. С. 82—84.
10 Там же. С. 84.
11 Там же. С. 79—80.
12 Подробнее см.: Тютюкин С. В. Война, мир и революция. Идеологическая борьба в рабочем движении России 1914—1917 гг. М., 1972. С. 21—27; Бадаев А. Е. Большевики в Государственной Думе. М., 1932. С. 305—307.
13 Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 125.
14 Николаевский Б. И. Указ. соч. С. 87—88.
15 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия III. СПб., 1915. Стб. 42—44.
16 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия IV. СПб., 1916. Стб. 1285.
17 Николаевский Б. И. Указ. соч. С. 88.
18 Буржуазия накануне Февральской революции. М., 1927. С. 181—183.
19 Государственная дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Сессия V. СПб., 1917. Стб. 1291—1298.
20 Там же. Стб. 1723.
21 Милюков П. Н. Указ. соч. С. 455; ОР РНБ. Ф. 1052. Оп. 1. Д. 31. Л. 3—4.
22 Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 1. Кн. 1—2. М., 1991. С. 81.
23 Кольцов М. Февральский март. М., 1927. С. 6.
24 Борман А. А. А. А. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям ее сына. Лувен—Вашингтон, 1964. С. 124—125.
25 Известия. 1917. 28 февраля.
26 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 114.
27 Великие дни Российской Революции. Февраль 27 и 28-го, март 1, 2, 3 и 4-го 1917. Пг., 1917. С. 50.
28 Ерманский О. А. Из пережитого (1887—1921). М.—Л., 1927. С. 150.
29 Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская революция 1917 года // Архив русской революции. Т. VI. Берлин, 1922. С. 66.
30 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 135—136.
31 Известия. 1917. 3 марта.
32 Рабочая газета. 1917. 7 марта.
33 Всероссийское совещание Советов Рабочих и солдатских депутатов. М.—Л., 1928. С. 25—26.
34 Речи председателя ВЦИК Совета Рабочих и Солдатских Депутатов и Петроградского С. Р. и С. Д. Н. С. Чхеидзе и товарищей его М. И. Скобелева и И. Г. Церетели, произнесенные на съезде солдатских и рабочих депутатов Западного фронта в г. Минске 8 апреля 1917 года. Пг., 1917. С. 28—32.
35 Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Протоколы и материалы. Т. 1. Л., 1991. С. 204.
36 Авдеев Н. Революция 1917 года (Хроника событий). Т. 1. Январь-апрель. М.—Пг., 1923. С. 67.
37 РГИА. Ф. 32. Оп. 1. Д. 27. Л. 48об—49.
38 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 220.
39 Петроградский Совет… С. 146—147.
40 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 173.
41 Петроградский Совет… С. 316.
42 Речь. 1917. 15 марта.
43Чернов В. М. Перед бурей: Воспоминания. Мемуары. Минск, 2004. С. 318—319.
44 Известия. 1917. 28 марта; Петроградский Совет… С. 598; Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 319.
45 Всероссийское совещание Советов. М.—Л., 1928. С. 25—26.
46 Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. М., 1999. С. 43—44.
47 Чернов В. М. Указ. соч. Т. 1. С. 319—320.
48 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 196.
49 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 2. Кн. 3—4. М., 1991. С. 6—7.
50 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 82—83.
51 Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 1. Paris, 1963. С. 128.
52 Чернов В. М. Указ. соч. С. 318—319.
53 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 165—168.
54 Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Протоколы и материалы. Т. 2. СПб., 1995. С. 535—536.
55 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 190.
56 Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Стенографический отчет. Т. 1. М.—Л., 1930. С. 3.
57 Суханов Н. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 269.
58 Там же. С. 122.
59 Там же. С. 336.
60 Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году. Протоколы и материалы. Т. 4. М., 2003. С. 245—247.
61 Там же. С. 311—312.
62 Войтинский В. С. Указ. соч. С. 241—242.
63 Жордания Н. Указ. соч. С. 89.
64 Жордания Н. Указ. соч. С. 91—92, 98.