Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2014
* * *
Неторопливая, мерная,
Долгая, как провода
(В ней не «веревка», а «вервие»), —
Речь! ты была ли когда?
Да! — наша летопись скажет нам. —
Знай только вязь разбирай!
«Место зверисто и пажитно…»
Что это? Видимо, рай.
Недолговечному племени
(Лет пятьдесят и — фюить!),
Как доставало им времени
Медленно так говорить?
Эти заплачки их длинные
Возле гробов и могил:
«Что ж ты свои соколиные
Оченьки, милый, закрыл?»
Их панихидное пение:
«Господи, вечный покой
Дай во блаженном успении…»
Лопнет любое терпение!
Бог с нею, с речью такой!
* * *
Мне сорок семь — размер моей стопы.
И справа чье-то темечко, и слева…
Жуки-пожарники, цветочные клопы
И светлячки зелененькие, где вы?
Давно я вас не видел, лет с шести,
Не брал в ладонь, надкрылий вам не гладил.
И это называется — расти?!
Настольный свет, учебники, тетради…
Но и теперь, лишь стоит иногда
На миг умом от текста отстраниться,
Глядь, муравьи снуют туда-сюда
И паучки хлопочут на странице;
И, точно в детстве, — замер я, затих.
Случается, что даже рот открою.
Мне интересней копошенье их,
Чем то, что я берусь читать порою.
БЕНЕДИКТОВ
— Что стоит Бенедиктов? — спросил я приказчика.
— Пять рублей, — да и стоит. Это почище Пушкина-то будет.
А. Фет. Ранние годы моей жизни
Он размышлял: «Питает птиц Всевышний…
Вот воробей — сидит в чужом саду
И кормится, подлец, чужою вишней.
Я поступи так, скажут, что краду!» —
Поэт, чьим первым сборником когда-то
Фет восхищался и Тургенев с ним.
Потом признали оба виновато,
Что пошлым увлекались и пустым.
Но мне милей их ранняя пристрастность,
Чем поздний ум. Позволь, читатель, ясность
Цитатою внести еще одной:
«Но вот — конец! Спокоен стал больной.
Спокоен врач. Сама прошла опасность —
Опасность жить». Ведь правда ж, хороша?
А дальше — речь о том, как отлетела
И вниз освобожденная душа
Глядит на ею брошенное тело.
Она земным стихиям говорит:
«Голодные! Возьмите: это ваше!»
Поэт?.. А только тем и знаменит,
Что небо с опрокинутою чашей
Сравнил, что Пушкин сухо похвалил —
Банальное теперь — сравненье это,
Что пищей он для пародистов был…
Для тех же, что высмеивали Фета.
* * *
Слова пугающие те
На ум приходят мне все время:
«Поэт, мол, умер в нищете,
В отчаянье, покинут всеми…»
А знай, допустим, я, что он,
Любимый всеми, жил в достатке
И был надеждой окрылен,
И… — разве было б все в порядке?
Там… Чтo там? Лодка? Или мост?
Или тоннель со встречным светом?..
«Умри, — рекомендует Фрост, —
В парчу и золото одетым!»
А Блок чуть не кричит: «Пускай,
Как пес, умру я под забором!..»
Что ж, если вправду есть (не рай —
Не надо!) мир иной, в котором
Нам представляться будут сном
Находки здешние, потери, —
Не все ль равно?.. Беда в одном:
Я иногда в тот мир не верю.