Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2014
«Налет опять немецких зениток. Барабанит как дождь по крыше вот где-то рядом, наверное.
Сильно тряхнуло.
Сколько опять будет жертв — а мои ноги сегодня совсем не ходят. И я никому не смогу помочь.
Когда хочешь смерти, она не приходит.
А если прийдет, кто найдет меня, — сообщите
Казань Карла Маркса 43 Гампер больше никого нет.
Очень бомбы. Бомбы».
Эту блокадную записку на двух листочках из блокнота я прочла уже повзрослевшей в той девятиметровой комнатке, в которой она была написана, наверное, в самом начале 1942 года моей дорогой тетей Женей.
Здесь я росла с шести лет и до окончания школы: две кровати, мой топчанчик в углу, стол, сколоченный папой еще до войны, буфет, на стене полка для книг — и все. Окно, выходящее в глухой двор-колодец. Большая коммуналка, как мне рассказывали, перезаселенная после блокады. Мое дет-ст-во: бабушка, мама, я и тетя Женя, которая часто навещает нас.
Для нее эта комната не переставала хранить память о произошедшей в ней трагедии. Об этом говорили скупо, урывками. Я боялась расспрашивать.
Но в конце концов все сложилось для меня в четкую картину.
Эта записка помогла понять, что Человек, потеряв всех и все, еще способен думать о помощи ближним: «Бомбы. Сколько опять будет жертв — а мои ноги сегодня совсем не ходят. И я никому не смогу помочь».
Написано это было уже после смерти самого любимого и главного в жизни человека, мужа тети Жени.
Дядя Слава, Вячеслав Волков. Я его, конечно, не помнила. По рассказам знаю, что был он очень высокий и худой. Умное лицо. Сильная близорукость — на фронт не взяли. Остался работать на своем частично эвакуированном оборонном заводе. Эвакуироваться не смог, хотя его мать категориче-ски заявила: «Детки, уезжайте, останусь одна». Она умерла первой.
Слава и Женя еще некоторое время доплетались до работы. Вскоре Слава слег. Женя отоваривала карточки, ходила на Неву к проруби.
Знаю, что к дяде Славе (у него был голодный понос) все-таки заходил врач. В тот роковой день доктор обрадовал: «Дело идет на поправку». Тогда Женя решила перестелить постель. Собрав последние силы, приподняла больного, но руки дрогнули, и Слава резко откинулся на подушку. Смерть наступила мгновенно.
Женя в невменяемом состоянии легла рядом. Если согреть тело, жизнь вернется — мерещилось ей. Так она пролежала долго. Не одни сутки. Нащупав под подушкой малюсенькие кусочки хлеба, она машинально жевала их…
Нескоро, может быть, через неделю, ее нашли сослуживцы. Они вынесли тело мужа и доставили Женю в госпиталь.
Придя в себя, она поняла, что Слава, погибая, оставлял для нее, прятал под подушкой эти кусочки хлеба, которыми она и продержалась неделю.
Вернувшись домой, одна в пустой квартире она написала эти слова: «Когда хочешь смерти, она не приходит», — это было написано на пике морозов и смертей начала 1942 года…
Тетя моя, Евгения Леонидовна Гампер, сестра моего отца Сергея Леонидовича Гампера, была отправлена на Большую землю по Дороге жизни и добралась в Казань по тому адресу, который указала в записке. Встре-ти-лась с нами, эвакуированными до начала блокады: бабушка, мама, я…
Извещение о смерти брата (сына, мужа, отца) настигло ее в Казани.
Осиротевшие, в 1945-м мы вернулись в Ленинград. Тетю Женю поселила у себя блокадная подруга, тоже осиротевшая, тетя Зина, Зинаида Михайловна Прик, ставшая для нас роднее родных. Еще с довоенных времен они работали вместе в Арктическом институте.
Я, парализованная, была единственным ребенком на попечении четырех женщин. Тетю Женю я слушалась беспрекословно. Она была центром нашей маленькой семьи — решительная, твердая и в то же время ласковая и всепонимающая. В тяжелые периоды моей болезни, когда я была испугана и растеряна, а мама и бабушка плакали, она одна умела заставить меня успокоиться и взять себя в руки.
Думаю, тетя Женя навсегда обрела мужество именно там, в блокаде. Навсегда, до самой своей смерти. Умерла она в 1983 году от рака.
Реальность жизни, с ее слезами и радостями, накладывается на страшные воспоминания и как бы топит их.
* * *
Е. Л. Гампер и З. М. Прик
Две тетки мои, две блокадных вдовы, —
Святые, при полном неверии в Бога.
Стальные солдатики, только увы…
И благо, что вы не дождались итога,
Точнее сказать, сей кровавой межи
Меж временем вашей и нашей печали…
Вы, так не терпевшие всяческой лжи,
За правду тотальную ложь почитали.
Цинизм мой гасил своей кровью отец.
Мой ранний цинизм, полыхавший сверх меры.
Я трудно взрослела, ваш дерзкий птенец,
Предатель и узник стальной вашей веры.