Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2014
7. Почему все стали «под ружье»?
В двух предыдущих статьях шла речь о тех объективных трудностях, которые встретились на Руси при формировании городов, развитии бюргерской культуры и накоплении капиталов. Глядя из XXI века с позиций государства благосостояния, хочется, естественно, в первую очередь сделать вывод о том, что эти объективные трудности мешали повышению уровня жизни. Однако для XV—XVI столетий по-настоящему актуальными являлись иные вопросы. Как это все влияло на военную мощь державы? Какие ресурсы удавалось использовать для укрепления армии? Что Москва могла противопоставить соседям, с которыми боролась за спорные земли? Именно ответ на эти вопросы в конечном счете определит характер развития Русского государства в долгосрочной перспективе.
В тех частях Европы, где особенно активно шло формирование городов и где развивались торгово-денежные отношения, накопление финансовых ресурсов постепенно трансформировало военное дело. Во-первых, на смену феодальным армиям приходили наемные. Во-вторых, войска интенсивно оснащались дорогостоящим огнестрельным оружием. Оба новшества качественно повышали боеспособность вооруженных сил.
Если преимущества, предоставляемые артиллерией, не нуждаются в особых комментариях, то относительно значения наемников нужны некоторые уточнения.
В Средние века возможности ведения войн ограничивались отсутствием у государей серьезных финансовых ресурсов. В зависимости от наличия денег можно было собрать собственную армию или воспользоваться услугами наемников. Однако для осуществления широкомасштабных боевых действий собственных ресурсов было недостаточно. Большую роль при организации армии играла феодальная структура общества. Король для ведения войн созывал своих вассалов, и они приходили к нему не потому, что сюзерен платил им за это деньги (хотя и такое бывало), а потому, что подобная поддержка оказывалась необходимым элементом функционирования всей системы. Если вассал не поддерживает сеньора, то он, в свою очередь, не получает от него поддержки при угрозе, которая может возникнуть для его владений.
Тем не менее гарантий получения своевременной помощи от вассалов сеньор никогда не имел. Во-первых, феодальная армия не отличалась мобильно-стью, поскольку ее приходилось собирать из разных частей государства. Во-вторых, вассалы были обязаны служить своему государю лишь в течение определенного времени, а по его прошествии могли оставить армию даже в самый напряженный момент войны. В-третьих, коль между сеньорами и вассалами вставали какие-то обиды, последние могли отказаться от выполнения своих обязанностей. В-четвертых, собранная «из кусочков» армия, как правило, характеризовалась плохой дисциплиной: каждый вел бой сам по себе. По этим и некоторым другим причинам европейские монархи со временем стали стремиться к тому, чтобы сделать армию исключительно наемной.
Подобная возможность у них появлялась в той мере, в какой государства богатели за счет развитых торгово-ремесленных городов. В одних случаях монархи для ведения войн брали у банкиров крупные кредиты. В других — города соглашались платить налоги ради интересов страны. В третьих — богатые бюргеры фактически подвергались ограблению в «интересах государства». Как бы то ни было, развитая городская культура способствовала реформированию армии и резкому повышению ее боеспособности.
Поместное войско
Русские земли, возможно, в наибольшей степени среди всех европейских земель смогли ощутить на себе проблему неэффективного функционирования феодальной военной системы. Особенно в ситуации, когда требуется мобилизовать крупный контингент для борьбы с мощным агрессором.
Татаро-монгольское нашествие княжества Древней Руси встретили все по отдельности, не сумев противопоставить единой силе Батыя свою единую силу. Данная проблема зачастую трактуется у нас лишь с морально-этической точки зрения. Многие авторы, начиная с трагического «Слова о полку Игореве», обращают внимание на неумение князей жить дружно, на распад старинных братских отношений, на неспособность отбросить мелкие внутренние дрязги ради совместной борьбы с поистине опасным противником.
Однако при всей важности моральных аспектов следует отметить, что сопротивление нашествию трудно было оказать по совершенно объективным причинам. Феодальное войско в принципе не способно к быстрой мобилизации. И даже если большая его часть находит возможность выступить против врага, велика вероятность того, что отдельные вассалы по не зависящим от них обстоятельствам не сумеют вовремя оказаться в нужном месте. Скорее всего, даже в случае, если бы князья значительно лучше относились друг к другу, русские земли в целом постигла примерно та же участь.
У нас нет возможности осуществить эксперимент и выяснить, что было бы, если бы нашествие еще в XIII веке встретило единое, хорошо организованное войско. Однако применительно к XIV столетию мы можем провести весьма показательное сравнение. Хороший пример того, как функционирует войско, построенное по феодальному принципу, какие проблемы оно способно решать, а какие не способно, дает нам история с князем Димитрием Донским, который за два года (1380—1382) прошел путь от великой победы к катастрофическому поражению.
Формально великий князь имел полное право на поддержку удельных князей в случае войны. «Если старший сядет на коня, то и младшие обязаны также садиться на коней; если старший сам не сядет на коня, — писал Сергей Соловьев о принятых тогда порядках, — а пошлет в поход одних младших, то они должны идти без ослушания». Коли смотреть лишь на эти формальные условия, то феодальное войско представляется достаточно эффективным. Но реальное функционирование системы сильно отличалось от того, что официально декларировалось.
Готовясь вести армию на Куликово поле для сражения с Мамаем, Димитрий Иванович не только собрал москвичей, но послал за полками и к князьям подручным — ростовским, ярославским, белозерским. «Есть известие, — писал Соловьев, — что князь тверской прислал войско с племянником своим Иваном Всеволодовичем Холмским». В Коломне, где был армейский сборный пункт, появились полки коломенский, владимирский, костромской, переяславский. Явились также два иноплеменных князя — Андрей и Димитрий Ольгердовичи. Позднее к войску присоединялся Владимир Андреевич Серпуховской.
Хотя Димитрия Ивановича не поддержал князь рязанский Олег, слишком боявшийся татар из-за пограничного положения своих земель, феодальное войско в целом получилось очень сильным. Оно было многочисленным и боеспособным, что в конечном счете обусловило успех на Куликовом поле. В современной войне подобная сокрушительная победа, наверное, стала бы основой других, последующих побед. Но в XIV веке все сложилось по-иному.
Феодальная армия не была постоянной. Князья разошлись с полками по своим уделам. Вновь быстро мобилизовать их оказалось невозможно. Когда в 1382 году на Москву пошел хан Тохтамыш, Димитрий Донской вынужден был бросить свой город и отправиться сперва в Переяславль, а затем в Кострому собирать полки. Тем временем Тохтамыш разорил Москву, а также ряд других городов и благополучно ушел восвояси. Димитрий Иванович вернулся из Костромы слишком поздно, чтобы ударить по врагу, а Владимир Андреевич со своим полком вступил в сражение лишь один раз, но также не смог воспрепятствовать неблагоприятному для москвичей ходу событий. Тверской же князь Михаил Александрович предпочел воспользоваться бедой Димитрия Донского и вместо оказания помощи отправился в Орду искать себе великого княжения.
Мы
видим, что вести масштабную войну без постоянно функционирующего войска,
находящегося в непосредственном подчинении князя и способного к быстрому
развертыванию, было практически невозможно. Даже самый большой успех в одном
сражении мог быстро обернуться поражением в войне, причем вне зависимости от
доблести великокняжеских полков. Кроме того, самые сильные соперники великого
князя играли в свою собственную игру, либо стремясь
занять его место (тверской князь), либо опасаясь вступать
в конфронтацию с татарами (рязанский). Отдельные бояре при этом могли прервать
службу у своего князя и перейти к его конкуренту, если решили, что это
выгоднее, или почувствовали обиду.
Наконец, следует заметить, что общая слабость великого князя усиливала для некоторой части князей соблазн вступить в договорные отношения с великим князем литовским, который мог представляться более надежным господином, поскольку находился на значительном удалении от Орды. Соответственно, тот, кто уходил служить Литве, уже не мог рассматриваться в качестве потенциальной силы московского войска. Но сама Литва от таких перебежчиков выигрывала лишь до поры до времени. Князья Воротынские, Масальские, Трубецкие издавна служили на обе стороны, отмечал историк Александр Зимин. А в конце XV века начался массовый переход князей к Ивану III, позиции которого тогда решительно укреплялись.
Великие князья много раз сталкивались с проблемами неэффективной феодальной мобилизации. Трагический случай имел место в 1445 году. Внук Димитрия Донского Василий оказался под Суздалем против татарского войска всего лишь с полутора тысячами бойцов, поскольку одни князья подойти не успели, а другие, по-видимому, — не захотели. Великий князь был в битве тяжело ранен и под конец взят в плен. Освободиться ему удалось только с помощью огромного выкупа.
Проблемы, связанные с феодальной организацией войска, ощущались и через сто лет после Куликовской битвы, во времена правления Ивана III. В 1480 году московскому государю понадобилось собрать крупную армию для защиты своих рубежей от вторжения хана Ахмада. Формально вроде бы ему ничего не мешало. «Удельные родичи, — пишет по данному поводу А. Зимин, — были связаны с Иваном III серией договорных грамот. Они признавали его старейшинство, обязывались придерживаться его внешнеполитической ориентации и участвовать в военных акциях против его врагов. Все это так. Но договоры оставались только договорами и могли быть в любое время нарушены». Младшие братья Ивана, Андрей Большой и Борис Волоцкий, обделенные при разделе выморочных земель, обусловили участие в войне определенными требованиями, которые государь вынужден был удовлетворить: «Если исправишься к нам, притеснять нас больше не будешь, а станешь держать нас как братьев, то мы придем к тебе на помощь».
Действия братьев никак нельзя трактовать в качестве предательства или неподчинения приказу. Современная терминология здесь абсолютно неприемлема. Ведь «хорошее отношение» к государю со стороны младших братьев по нормам того времени жестко обусловлено его «хорошим отношением» к ним. Получалось, что Иван сам виноват в возникших проблемах. Собирая земли и тем самым стремясь укрепить государство, он нарушал традиции, напротив, ослабляя армию, а вместе с ней государство. Нельзя было выйти из этого запутанного положения без коренной трансформации всей системы построения вооруженных сил.
По сути дела, успех Москвы в противостоянии с Ахмадом висел на волоске, поскольку «разборки» между братьями пришлись на самый неудобный момент, когда враг уже стоял у ворот. В итоге, правда, все собрались на реке Угре, что помешало наступлению Ахмада и фактически обусловило решительный перелом в многолетнем противостоянии русских с татарами. Но за этот успех Ивану пришлось расплатиться землями со своими братьями.
Через одиннадцать лет вновь возникли проблемы. Когда Иван узнал, что татары идут с востока на его союзника, крымского хана, он выслал свои полки к нему на помощь, а также велел это сделать младшим братьям. Борис при этом подчинился, а Андрей нет. Однако к тому времени Иван был уже достаточно силен, чтобы расправиться со строптивцем. Андрей с сыновьями были арестованы, как только выдался подходящий момент. Расправа была жестокой. Даже через два года, когда Андрей умер в темнице «в железах», его дети так и не получили свободы.
Впрочем, расправляться с не пришедшими вовремя на поле боя младшими братьями — это значит махать кулаками после битвы. Московские государи должны были изменить систему формирования войска в принципе, чтобы отдельные военачальники не имели выбора, являться или не являться по призыву царя. Требовалась централизованная армия, в которой подчиненные лишь исполняют приказы начальства. Но для того чтобы сформировать такую армию, Москве нужны были соответствующие ресурсы. Явиться по призыву мог лишь тот, кому за это платят. Исполнительность и верность долгу — это прекрасно, однако даже самый бескорыстный воин должен был прокормить самого себя и своего боевого холопа, а также обеспечить ему коня наряду с соответствующим статусу вооружением.
Государство тогда не снабжало армию продовольствием, как это принято ныне. Еду либо добывали по ходу дела у местного населения, либо везли с собой. Иностранный наблюдатель Сигизмунд Герберштейн писал, что в XVI веке в Московии воин «имел в мешке толченое просо, потом восемь или десять фунтов соленой свинины. <…> Каждый носит с собой топор, огниво, котлы или медный горшок, чтобы, если он случайно попадет туда, где не найдет ни плодов, ни чесноку, ни луку или дичи, иметь возможность развести огонь, наполнить горшок водой, бросить в него полную ложку проса, прибавить соли и варить».
Откуда брать свинину и просо, а также все остальное, необходимое для жизни? Как существовать воину в промежутках между походами, когда он возвращается к себе домой? Единственным ресурсом, которым со времен Ивана III московские государи обладали в достаточном объеме, была земля. Раздача земель за службу практиковалась и раньше, но с момента вступления на престол Ивана до 30-х годов XVI века территория государства выросла более чем в шесть раз. Соответственно, выросли возможности раздач отдельных участков. «Дворяне наравне с детьми боярскими получали от великого князя во временное владение поместья, — отмечает исследователь русской армии Владимир Волков, — а в военное время выступали с ним или его воеводами в походы, являясь его ближайшими военными слугами. Стремясь сохранить кадры дворянского ополчения, правительство ограничивало их уход со службы». При этом кроме великокняжеских слуг в армию принимались послужильцы из распущенных по разным причинам московских боярских дворов (в том числе холопы и дворня).
В результате армия стала преимущественно поместной. При всех недостатках, о которых еще пойдет речь, такого рода система построения вооруженных сил оказалась значительно более эффективной, чем старая феодальная система. Она обеспечила быстрое увеличение численности войска и сравнительно успешные боевые действия при столкновении с относительно слабым противником: Казанским и Астраханским ханствами, Ливонским орденом, Литвой, не перестроившими военную систему в соответствии с западноевропейскими стандартами.
Крупнейшие конфискации земель Иван III осуществил после покорения Новгорода. Во-первых, новгородские бояре были депортированы в другие регионы страны, а их земли предоставили на правах условного держания (за службу) многочисленным дворянам. Во-вторых, конфискации подверглись владычные и монастырские вотчины, также поступившие в поместную раздачу.
С той территории, с которой раньше кормился один крупный вотчинник, теперь могло существовать множество людей. Это было чрезвычайно важно для построения армии. Причем совсем не потому, как полагают порой, что старая безусловная «частная собственность» заменялась теперь на условную. Поместная система не была механизмом разрушения частной собственности, поскольку таковой в современном понимании слова (независимой от власти) тогда не существовало. Известный историк Владимир Кобрин справедливо отмечал, что служить государю обязан был и вотчинник и помещик. Отличие вотчины от поместья состояло лишь в том, что последнее нельзя было продать или отдать в монастырь.
Для построения крупной боеспособной армии важно было не изменить принципиально право владения землей, а усреднить размеры наделов. В. Кобрин прекрасно разъяснил, в чем состояли преимущества «опоры на средний класс»: «При вотчинной системе все время шел процесс „расслоения“ вотчинников: богатые все богатели, а бедные беднели. Шла поляризация размеров земельной собственности. Но этот процесс не мог не сказаться отрицательно на боеспособности войска: у мельчайших вотчинников зачастую не хватало средств, чтобы самим выйти на службу, зато крупные, „ленивые богатины“, как с ненавистью называл их публицист XVI в. Иван Пересветов, даже при точном выполнении своих обязанностей выводили в поле лишь военных холопов, а не самостоятельных воинов. В интересах службы было усреднение размеров земельной собственности. Именно этого результата достигли при массовом испомещении».
Тем не менее при Иване Грозном приняли меры и для того, чтобы «ленивые богатины» по возможности исправно выполняли свои обязанности. Была законодательно установлена связь размера сохранившихся крупных земельных участков и численности призываемых в армию бойцов. По Уложению о службе 1555—1556 годов каждый служилый человек (вотчинник или помещик) должен был помимо собственного участия в войне выставлять вооруженных людей пропорционально размеру земли, которой обладал.
В плане построения поместного войска перераспределение земель было делом более или менее эффективным. Уничтожение Новгородской республики и депортации не стоит считать простым самодурством или усилением режима личной власти Ивана III, как может показаться при взгляде на проблему из нашего времени. Для решения своих краткосрочных задач государь действовал вполне рационально. Другое дело, что в долгосрочном плане нарушить права собственности и использовать экономически эффективный, торгово-ремесленный Новгород в качестве простого источника земель для помещиков было все равно что зарезать курицу, несущую золотые яйца. Однако трудно представить себе, что у людей XV—XVI веков могло сформироваться понимание ценности этих «золотых яиц». Они действовали, исходя из задач своего времени и тем самым двигали страну по пути, который, при взгляде из XXI столетия, может вызвать лишь сожаление.
Само по себе «переселение народов» не являлось варварской московской спецификой, как принято порой думать. Жестокость Ивана III была в полной мере отражением жестокости, проявленной немного раньше французским королем Людовиком XI в ходе подчинения Бургундии. Впервые идея изгнания «смутьянов» возникла у него на юге страны при штурме Перпиньяна в 1475 году. Однако тогда дело ограничилось лишь выселением знати и главных «изменников». Однако уже в 1477—1478 годах после бургундских бунтов была разработана комплексная программа переселения, в ходе которой Дижон вынуждены были покинуть даже мелкие ремесленники — бочары, виноделы, башмачники, ножовщики, кондитеры, — причем имущество их подвергалось конфискации.
А самой масштабной депортацией стало выселение бюргеров Арраса, где в общем и целом со своих мест оказалось изгнано двенадцать тысяч человек. Лицам, приговоренным к депортации, назначили места для проживания в Париже, Амьене, Туре, Компьене и других городах. Одновременно по целому ряду населенных пунктов Франции была спущена разнарядка на принудительное выделение семей для заселения опустевшего Арраса. Никаких особых благ эти ни в чем не повинные подданные Людовика не получали — лишь чрезвычайно скромные подъемные. Король ведь не задумывал никаких глобальных реформ, он просто хотел таким образом решить проблему «бунтовских гнезд». Ради этого монарх даже стер с карты Франции само название города, переименовав его во Франшиз. Однако свежеиспеченные жители Франшиза были совсем не рады тому, как ими попользовались в государственных интересах. Поэтому сразу же после смерти Людовика его преемник отпустил несчастных переселенцев на все четыре стороны.
В Новгороде депортации начались в 1483 году посредством переселения бояр в Москву. Продолжились в 1486—1487 годах, когда «лучших гостей новгородских пятьдесят семей» отправили во Владимир. А в 1488 году Иван III вывел «житьих людей по инным городам, а многих пересечи велел на Москве». Всего, по А. Зимину, переселили порядка восьми тысяч человек, что, похоже, не достигает даже тех масштабов депортации, которые были у Людовика XI в Аррасе.
А по-настоящему масштабные репрессии в отношении целого народа имели место на Пиренейском полуострове примерно через столетие после новгородских событий. В 1571 году из бунтующей Гранады в Кастилию были переселены мориски (арабы, принявшие христианство) — пятьдесят тысяч или более. На их бывших землях основали 400 деревень, куда направили крестьян из других земель.
Так что характеризовать новгородскую историю в качестве уникального случая варварской жестокости мы никак не можем. Однако в чем московская история качественно отличалась от французской, так это в том, что Иван использовал освобожденные новгородские земли для формирования поместной системы. У Людовика подобной задачи не было, поскольку его армия строилась на совершенно ином принципе. Различие двух описанных историй определялось спецификой исторического пути Московии, а вовсе не особой восточной жестокостью, не специфической культурой российской «азиатчины».
Чем быстрее росло московское войско, тем больше требовалось земель для содержания воинов. Помимо боярских новгородских земель использовались дворцовые тверские. Важнейшим источником помещичьих наделов постепенно становились западные русские территории, которые Москва захватывала в ходе войны с Литвой. Оттуда тоже отселялись местные землевладельцы. Им приходилось отправляться в центральные районы страны. Наконец, немаловажную роль для формирования помещичьего войска играли и плодородные южные земли, которые долгое время вообще находились в запустении по причине бесконечных татарских набегов. Однако по мере того как на южных рубежах выстраивались города-крепости и формировалась засечная линия, препятствующая быстрому продвижению конницы, эти земли вовлекались в оборот и становились источником прокорма многочисленных помещиков.
Впрочем, не одними только репрессиями пополнялся земельный фонд государства. Использовались и более тонкие инструменты. Например, в 1551 году появился указ, запрещавший продавать вотчины в чужой род, а в 1552 году — указ, затрудняющий продажу даже внутри рода, за пределами узкого круга родственников. Все это приводило к увеличению числа выморочных вотчин, переходивших в казну. Словом, все средства были хороши для того, чтобы увеличить объем ресурсов, служивших основой формирования армии.
Рынок и бюрократия в военном деле
Для выстраивания крупного поместного войска в Московии имелись достаточные условия. По оценке В. Волкова, его численность в XVI веке формально составляла вместе с боевыми холопами порядка пятидесяти тысяч человек. Однако на практике оплата службы с помощью земельных раздач имела существенные недостатки, подрывавшие боеспособность армии в сравнении с той, которую на Западе обеспечивали королям наемники.
Главной бедой русского поместного войска стало «нетство» (неявка на службу) дворян и детей боярских, а также бегство их из полков. «Во время затяжных войн, — отмечает В. Волков, — владелец поместья, вынужденный бросать хозяйство по первому же приказу властей, поднимался на службу, как правило, без большой охоты, а при первом же удобном случае старался уклониться от выполнения своего долга». Причем чем дольше тянулась война и чем сложнее для государства она становилась, тем больше была вероятность неисправной службы помещиков. Ведь именно в подобной ситуации их брошенное хозяйство приходило в особое запустение. В частности, Ливонская война при Иване Грозном обернулась массовым «нетством» помещиков, и это помимо всего прочего обусловило для Московии ее столь печальный итог.
Конечно, правительство предпринимало меры для розыска и наказания виновных. Оно вполне могло отнять землю у одного помещика и передать ее другому. Применять теперь дисциплинарные меры в отношении отдельных помещиков было значительно легче, чем раньше в отношении удельных князей, обладавших собственной воинской силой. И в этом смысле поместное войско было эффективнее феодального. Однако для всеобъемлющего учета и контроля всегда требуется мощный бюрократический аппарат. Его в XV—XVI столетиях быть на Руси не могло. Да и на Западе его не имелось. Поэтому технически, понятно, гораздо проще было платить наемнику деньгами за «сделанную работу», чем платить землей помещику авансом (до того, как он реально отправится на поле боя), а потом отнимать выплаченное в случае плохого выполнения своих обязанностей. В этом смысле наемничество оказывалось значительно эффективнее.
Кроме того, при неявке на службу по уважительным причинам (например, потому, что реально выделенный убогий надел не мог прокормить помещика) требовалось не наказывать виновного, а, наоборот, улучшать его содержание. Но отличить объективные причины невыполнения государственных заданий от субъективных не мог, как известно, даже бюрократический аппарат планового хозяйства ХХ века. Слишком сильно влияли на решение вопроса отсутствие достаточной информации, коррупция проверяющих и т. д. Понятно, что в XV—XVI веках снять проблему «нетства» тем более было невозможно. В наемных же войсках на Западе каждый солдат сам стремился явиться на службу, поскольку в противном случае автоматически не получал платы. По сути дела, мы здесь видим соотношение двух механизмов функционирования «военного производства» — рыночного и бюрократического. Понятно, что рыночный механизм работал эффективнее.
Чрезвычайно серьезной проблемой экономики поместного войска становилась справедливость при наделении землей. При оплате наемников деньги имеют одинаковую ценность. При вознаграждении помещиков выходит по-иному. Земельные участки одного и того же размера различны по плодородию и по местоположению. Одни, соответственно, дают большой урожай и скрыты от набегов, тогда как другие приносит мало плодов и расположены, скажем, в областях, через которые приходят на Русь татары, грабящие и разоряющие все на своем пути.
Другим аспектом той же проблемы являлась неравномерность поступления земель в «земельный фонд государства». «Первоначально размеры „дач“ были значительными, — отмечает В. Волков, — но с увеличением численности служилых людей „по отечеству“ они стали заметно сокращаться. В конце XVI века получали распространение случаи, когда помещик владел землей в несколько раз меньше своего оклада». Такой бедолага получал послабление по службе. Он использовался, как правило, не для дальних походов, а для сидения в гарнизонах. Совсем обедневший помещик мог быть полностью списан.
Понятно, что нехватка ресурсов была серьезной проблемой и при оплате услуг наемников, однако в этом случае у западных монархов сохранялась возможность финансового маневра — послать деньги туда, где в данный момент важнее всего осуществить выплаты. Иначе говоря, механизм финансирования наемной армии с помощью денег создавал возможность стимулирования именно тех солдат, от которых в данный момент больше всего зависел военный успех. А механизм финансирования поместной армии с помощью земельных дач никак не корреспондировал с текущей ситуацией на фронтах.
Трудно было при поместной системе разбираться с израненными в боях ветеранами. Если дети их были малы для несения службы, то старикам приходилось долго тянуть лямку за свой надел. Известен случай одного страдальца, которого освободили от службы, только выяснив, что у него рука перебита саблей, ухо отсечено, щека продырявлена пулей и зубы выбиты. Да и то ему пришлось выставлять на войну даточного человека до наступления совершеннолетия сыновей.
Аналогичные проблемы стояли и перед поместным (шляхетским) войском в Литовской Руси. Виленский сейм 1507 года постановил чрезвычайно жестоко карать тех, кто вовремя не явился на военную службу. Система наказаний там, правда, была монетизирована. За опоздание в назначенное для сбора место платился штраф в сто рублей. Если же кто, надеясь на свое богатство, вообще не приходил выполнять долг перед великим князем, то он карался смертной казнью. Вдова, которая не выставляла ко времени слуг своих для воинской службы, смертью не каралась, но изгонялась безжалостно из своего имения.
Пустой карман огромной страны
Возникает резонный вопрос. Почему же при таких серьезных недостатках поместного войска как Московская, так и Литовская Русь не взяли все же на вооружение идею использования наемничества? Почему, закономерно отходя от неэффективной феодальной системы, эти восточные государства пошли иным путем, нежели государства западные? Является ли такой подход своеобразной культурной спецификой европейского Востока или возможно иное объяснение проблемы?
На наш взгляд, дело здесь не в культуре, а в особенностях исторического пути. Пройденный разными странами путь создавал для Италии или Германии совсем иные возможности, чем для Литвы или Московии. Формируя поместное войско, восточные государи поступали вполне рационально, поскольку использовали те ресурсы, которые у них на практике были. Ведь даже самая лучшая идея, не подкрепленная ресурсами, увы, немногого стоит.
«Товарное хозяйство в XV—XVI веках было еще слабым, денег было мало, — отмечал В. Кобрин. — Поэтому обеспечить воинов денежным жалованием было просто невозможно. Единственным способом вознаграждения за службу была раздача земель с крестьянами». Данная трактовка проблемы, на наш взгляд, лучше всего объясняет те колоссальные метаморфозы, которые происходили на Руси в указанную эпоху.
Медленное развитие городов на востоке Европы обусловило медленное развитие торговли и банковской деятельности, приносящих высокие денежные доходы. Соответственно, у восточного государства не имелось тех ресурсов, которые тем или иным образом могли мобилизовать правители на Западе. А на вызовы времени отвечать все равно требовалось. Требовалось увеличивать размер армии, оснащать ее дорогостоящей артиллерией, развивать инженерное дело, строить фортификационные сооружения. Московия и Литва попали в своеобразную «вилку». Им требовалось повышать расходы в соответствии с направлением, заданным западными тенденциями развития военного дела. Но при этом доходов, обусловленных западными тенденциями развития экономики, они не имели. Поместная армия стала, увы, единственным возможным ответом на вызовы времени.
Во всяком случае многочисленные, но не слишком удачные попытки Московии перевести хотя бы часть своего войска на западные принципы формирования показывают, что постоянно дело упиралось в отсутствие денег.
В 1517 году Тевтонский орден для ведения войны с Польшей попросил у своего союзника великого князя Василия Ивановича денежной помощи на формирование армии в десять тысяч пехотинцев и две тысячи всадников, сопровождаемых артиллерией. Василий реально сумел раскошелиться лишь на тысячу пехотинцев, а позднее добавил еще на тысячу.
Примерно в то же время Московия и сама стала формировать отряды, содержавшиеся за счет денежных выплат, а не за счет земельных дач. Известно, например, о тысяче пищальников, которые прибыли с великим князем в Псков в 1510 году. Но в дальнейшем развитие этого рода войск осуществлялось в основном за счет богатых городов (особенно Новгорода), поскольку только там можно было взять деньги. Однако недостаток средств обусловил то, что постоянными наемными войсками пищальники так и не стали.
В 1550 году на смену пищальникам пришли стрельцы. Для их содержания с населения собирали специальные «стрелецкие деньги». В итоге три тысячи человек, получающих жалованье четыре рубля в год, составили постоянный московский гарнизон. Однако и эти войска мало походили на западных наемников. Стрелец должен был построить свой дом, завести хозяйство, разбить сад, огород. Хлеб выдавался ему из казны (очевидно, при общей слабости денежного хозяйства проще было выдавать зарплату зерном, чем деньгами). Только так получалось сводить концы с концами. Кроме того, стрелецкая служба (вместе с домом и огородом) становилась наследственной. Понятно, что сын солдата не обязательно сам становится хорошим бойцом. Однако на востоке Европы не формировалось рынка профессиональных военных, на котором можно было бы, как в западных странах, отбирать при наличии достаточного объема денег лучше обученные и наиболее боеспособные отряды. В итоге «ружье» вынужденно передавалось по наследству.
Еще одним квазинаемным отрядом московской армии постепенно становились казаки. Формировались они, понятно, сами по себе, то есть не по приказу сверху, поскольку представляли собой в основном потомков крестьян, переселявшихся на юг и юго-восток. Однако Москва быстро поняла, что благожелательно настроенные казаки могут быть использованы в военных целях, тогда как неблагожелательно настроенные представляют собой страшную разрушительную силу. Поэтому сразу же после окончания Смутного времени (в 1613 году) казакам стали посылать регулярное жалованье, которое, понятно, не освобождало их от необходимости иметь иные доходы. В итоге казаки наряду со стрельцами сочетали боевую подготовку с мирным трудом.
Деньги использовались властями и для того, чтобы стимулировать увеличение размера поместного войска. А. Зимин отмечал, что за каждого выставленного воина его господину платилась небольшая сумма, а «за выступление на службу с лишними (против положенного) вооруженными воинами дворяне получали дополнительную компенсацию, „избыточным“ людям платилось денежное жалованье „в полтретья“, т. е. в два с половиной раза больше обычного». При этом за недоданных бойцов брали штраф в двойном размере.
К концу XVI — началу XVII века, по разным оценкам, в Московии имелось от десяти до двадцати тысяч стрельцов и порядка пяти-шести тысяч донских казаков. Скорее всего, они в совокупности составляли не больше половины от величины поместной армии, остававшейся основой московского войска. Понятно, что более высокое денежное содержание отдельных стрельцов, способное превратить их в настоящих наемников, автоматически сократило бы общую (и без того невысокую) численность данного контингента.
Финансовая проблема, возникавшая в связи с формированием нового вой-ска, предстает еще более наглядно, если мы обратимся к делам наших западных соседей, прямо фиксировавших связь между наличием достаточного объема ресурсов и укреплением обороноспособности. В 1517 году Литва проплатила золотом набег крымских татар, дошедших до Тулы. А в 1535 году во время войны с Московией поляки отправили в помощь литовцам семитысячное наемное войско, причем пять тысяч жолнеров было оплачено литовскими деньгами, а две тысячи — польскими. Эффективность их, очевидно, была сравнительно высока, но численность недостаточна, а потому в 1538 году, то есть незадолго до того, как Московия образовала стрелецкие полки, король польский и великий князь литовский Сигизмунд обратился к литовской Раде с такими словами: «Не думаю, чтоб жители Великого княжества Литовского могли одни оборонить свою землю, без помощи наемного войска. Вам, Раде нашей, известно, что первую войну мы начали скоро без приготовлений, и хотя земские поборы давались, но так как заранее казна не была снабжена деньгами, то к чему, наконец, привела эта война? Когда денег не стало, мы принуждены были мириться. <…> Так что, имея в виду войну с Москвой, объявляем вашей милости волю нашу, чтоб в остающиеся три года перемирных на каждый год был установлен побор: на первый год серебщизна по 15 грошей с сохи, на второй — по 12, на третий — по 10; чтоб эти деньги были собираемы и складываемы в казну нашу и не могли быть употреблены ни на какое иное дело, кроме жалованья наемным войскам».
Вообще-то опыт использования наемных отрядов в Польше имелся с середины XV века — времени правления Казимира Ягеллончика. Но денег на их содержание постоянно не хватало. В основном сейм с помощью специальных налогов финансировал лишь пограничную стражу, охранявшую Польшу с юга от набегов крымских татар. Для ведения же крупномасштабных войн король брал займы то у аристократии, отдавая в залог свои земли, то у городов (в частности, у богатого Данцига), наделяя их новыми привилегиями. Но основой войска оставалось шляхетское ополчение.
Качественный перелом пришелся на время правления Стефана Батория, избранного польским королем в 1575 году. Он в молодости находился на профессиональной военной службе у венгерского короля, следовательно, имел хорошее представление о том, что такое война нового времени. С. Соловьев констатировал: «Как полководец Баторий в Восточной Европе произвел тот переворот в способе ведения войны, который уже давно произведен был на Западе; <…> здесь государи давно убедились в необходимости иметь под руками постоянное войско, состоявшее первоначально из наемных ратников».
Баторий провел серьезные военные реформы, ограничив роль шляхетского ополчения и сделав упор на использование наемного контингента. Осуществив крупный заем у немецких владетельных князей — герцога прусского, курфюрстов саксонского и бранденбургского, он к началу 1580-х сформировал армию, в которой из сорока семи тысяч человек больше половины (двадцать семь тысяч) были профессиональными солдатами из разных европейских стран, преимущественно немцы и венгры. Весьма характерно, что когда на сейме еще обсуждался вопрос об избрании польского короля, конкурент Батория эрцгерцог Фердинанд — брат императора — тоже упирал на свою способность мобилизовать крупные финансовые ресурсы и привести сильные полки немецкой пехоты. Словом, вопрос о деньгах и наемниках был в то время фактически ключевым для государства.
Решение данного вопроса позволило нанести войскам Ивана Грозного столь серьезное поражение, что Москва фактически потеряла достижения предыдущего этапа Ливонской войны, когда ей приходилось сражаться с устаревшим, феодальным орденом и с не реформированной еще литовской армией.
После этого трагического события серьезное осознание необходимости формирования профессиональных воинских частей стало приходить и в Москву. Эйфория времен победоносных войны с ослабевшими татарами стала уходить. Однако отставание трудно было быстро преодолеть, тем более что военные проблемы усугублялись трудностями экономики, на которой сказались жестокости времен Ивана Грозного, неурожаи эпохи Бориса Годунова и разоры Смутного времени.
Иван Грозный ничего практически не сумел сделать для импорта западных военных технологий. Он лишь совсем не грозно просил Елизавету Тюдор позволить приезжать к нему мастеровым, умеющим строить корабли и управлять ими, а также продавать России английскую артиллерию и вещи, необходимые для ведения войны. Первую настоящую попытку создания в русской армии подразделений, обученных по европейскому военному образцу, предпринял лишь в 1609 году блестящий полководец Михаил Скопин-Шуйский. Шведский наставник обучал войско, составленное в основном из крестьян.
Первые профессиональные полки появились лишь в 1631 году — полвека спустя после урока, полученного от Батория. Однако после окончания очередной войны с поляками они были в основном распущены, а служивших там иноземцев (средних и старших офицеров) выслали из России. «Видимо сыграли свою роль финансовые причины, — отмечает В. Волков, — и правительство решило сэкономить казенные средства. Однако преимущества новых частей по сравнению со стрелецкими были настолько очевидны, что в ближайшие годы правительство возобновило организацию полков „нового строя“».
Тем не менее, поскольку финансовые проблемы не изменились, Россия в дальнейшем на протяжении почти всего XVII столетия не слишком успешно пыталась совместить профессиональную службу солдат с их самоокупаемо-стью. Например, крестьян с южных рубежей страны записывали в драгуны без отрыва от производства. В своей деревне они худо-бедно выполняли «гражданский долг», но когда их посылали в отдаленные города или в походы, служба становилась непосильной. «Чтобы облегчить службу, — пишет В. Волков, — драгунам приходилось сдавать часть ее (треть или половину) другим лицам за деньги или за соответствующую часть своего земельного участка. В результате подобной операции драгун являлся на службу через год или два».
Таким образом, мы видим, что существует прямая связь между слабым развитием городов, обусловившим нехватку денег на Руси, и формированием армии в виде поместного (а не наемного) войска. При этом необходимость поддерживать неэффективное по европейским меркам поместное войско в состоянии хоть какой-то боеспособности привела к серьезным изменениям в экономике и в государственном устройстве, которые при поверхностном рассмотрении вопроса представляются то ли элементом азиатской культуры, то ли следствием варварской жестокости и примитивной ограниченности русских царей.
Земля без работника не могла сама по себе прокормить помещика и, следовательно, обеспечить функционирование поместной армии. При этом нанять работника на рынке землевладелец не мог по уже известной нам причине отсутствия денег. Иными словами, для того чтобы эффективно воевать со своими врагами, Русское государство должно было платить помещикам землей с прикрепленными к ним работниками. Так стало неизбежно возникновение крепостного права. Крестьянина, по сути дела, тоже поставили «под ружье», как и помещика, но только в переносном смысле. Он являлся бойцом тыла, бойцом «невидимого фронта», без которого русский воин-помещик никак не мог существовать.
Когда мы рассматриваем крепостническую систему, глядя из XXI века или даже из XIX, она кажется нам дикостью и признаком очевидной отсталости русских земель. Однако для XVI—XVII столетий она представляла собой единственно возможный способ добиваться успеха в той сфере деятельности, которая для государей была наиболее значима, — в военной. Анализ экономического положения, осуществленный в предыдущих статьях данного цикла, показал, что по совершенно объективным причинам иной возможности эффективно воевать у русских государей не было. Страна развивалась в том направлении, которое у нее имелось. Крепостническая система оказалась отнюдь не следствием рабской психологии народа и даже не следствием злобных эксплуататорских стремлений господствующего класса. Это был, увы, оптимальный выбор модели, обусловленный реалиями того времени.
Наша страна угодила в ловушку модернизации, как назвали мы подобные явления в третьей статье нашего цикла («Звезда», 2013, № 5). С одной стороны, она развивалась наиболее естественным для того времени путем и сохраняла относительный военный паритет со своими соперниками. С другой же стороны, этот естественный в краткосрочном плане вариант развития обусловил за-стой экономики в долгосрочной перспективе. Закабаленный работник тормозил ее развитие. Переход к капитализму из крепостного права и поместной системы становился делом значительно более трудным, нежели переход к капитализму в странах, использовавших наемные войска и расплачивавшихся с ними звонкой монетой, а не землей с поселенными на ней крестьянами.
Дальнейшее развитие России представляло собой не просто преодоление отсталости, обусловленной слабым воздействием на нее демонстрационного эффекта. Нам требовалось выбираться из ловушки, притом что все существующие группы интересов (цари, бюрократия, помещики и даже крестьяне) постепенно приспособились к существованию в этой западне. Осуществление реформ для страны, находящейся в ловушке модернизации, оказалось вдвойне сложной задачей.
Продолжение следует