Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2014
6. Почему на Руси не было денег?
Прекращение в X—XI веках разрушительных набегов на Европу, о которых говорилось в предыдущей статье, являлось необходимым, но недостаточным условием для нормального развития. По всей видимости, мы не можем объяснять формирование бизнеса, укрепление и увеличение численности городов, рост благосостояния, активизацию строительной деятельности и возникновение широкого платежеспособного спроса на предметы искусства только лишь тем, что викинги, арабы и венгры перестали потрошить «богатеньких» оседлых европейцев. Прекращение набегов создало благоприятные условия для развития во всех регионах Европы, кроме востока, столк-нувшегося с монгольской (преимущественно русские земли) и турецкой (преимущественно Балканы) агрессией. Однако деловая активность, урбанизация и культурный прогресс первых веков второго тысячелетия нашей эры пришлись в основном на североитальянские земли, что заставляет предположить наличие там особых факторов, стимулировавших развитие.
Итальянский прорыв
Достаточно взглянуть на культурные успехи итальянского Ренессанса, чтобы задуматься о том, насколько пять-шесть городов Апеннинского полуострова в эту эпоху качественным образом отличались практически от всей остальной Европы. Но есть и объективные показатели, демонстрирующие данное различие. При отсутствии в те давние времена достоверных данных о темпах экономического роста и роста реальных доходов масштабы изменений лучше всего прослеживать по соотношению численности населения городов. Ведь если где-то появляются «мегаполисы», значит, там есть какой-то бизнес, позволяющий прокормить большое число людей.
К началу XIV века в Европе имелось 11 городов с населением, достигшим 50 тысяч человек. Шесть из них приходились на Северную Италию: Венеция, Флоренция, Милан, Болонья, Генуя, Сиена. Причем первые три из них заметно оторвались по численности горожан от всех остальных. Все североитальянские города сформировались как коммерческие центры. Среди других коммерческих центров лишь Гент во Фландрии достиг 50-тысячной отметки. Остальные города: Париж, Лондон, Палермо и Кордова, отвоеванная кастильцами у арабов, — в какой-то степени были обязаны своей населенностью коммерческой деятельности, но в большей — столичному статусу, при котором деньги стекаются ко двору монарха.
Таким образом, приоритет Северной Италии в плане развития бизнеса и урбанизации вряд ли можно оспорить даже на фоне Фландрии, немецких ганзейских городов, а также рейнских и южногерманских коммерческих центров. Но почему же все-таки возвысился именно этот регион?
Первый фактор успеха — это длительное противостояние германских императоров и римских пап в борьбе за контроль над Италией. Противостояние это не смогло привести к окончательной победе ни одной из сторон, но как Святой престол, так и Империя активно вербовали себе союзников на той территории, которая стала ареной интенсивной борьбы. Итальянские горожане разделились в итоге на гвельфов, поддерживавших папу, и гибеллинов, поддерживавших императора. Это не только обостряло внутриполитическое положение во многих городах, но также создавало пространство для маневра в экономической области.
При характерном для Средних веков отсутствии защиты прав собственности монархи могли при необходимости использовать любых обладателей богатства в качестве дойных коров. Но североитальянские города, в отличие от прочих, всегда имели возможность перейти на сторону противника, а потому как папы, так и императоры должны были считаться с долговременными интересами бюргеров. Кроме того, в острой борьбе двух сторон и у пап и у императоров просто не хватало сил на то, чтобы полностью подчинять себе города.
Впрочем, относительная свобода и возможность сохранить накопленные богатства сами по себе еще не обеспечивают процветания. Богатства ведь надо из чего-то создать. Вторым фактором успеха для североитальянских городов (особенно приморских) стала возможность ведения левантийской торговли.
При отсутствии современных средств коммуникации выход к морю имел принципиальное значение для успешной коммерции. Портовые города обладали существенными преимуществами в торговле по сравнению с городами, находящимися в глубине материка, поскольку гораздо быстрее и с меньшими издержками могли транспортировать грузы на большие расстояния.
Более того, в конкретных обстоятельствах интересующей нас эпохи особые преимущества имели средиземноморские (а не балтийские, североморские, атлантические или речные) порты, поскольку через них доставлялись имевшие особую ценность специи с Востока. Они пользовались огромным спросом, продавались по высоким ценам и приносили купцам значительный доход в сравнении с тем, который обеспечивали обычные товары — хлеб, вино, шерсть, лес и т. д.
Третьим фактором успехов итальянского Севера стало то, что Венеция и Генуя смогли усилиться в эпоху Крестовых походов. Поддержка, которую оказывали им крестоносцы, значительно ускорила развитие Северной Италии.
Преимуществом итальянских городов было то, что они умели аккумулировать деньги в Европе, а затем предоставлять кредиты на Востоке, где находились войска. Генуэзцы и пизанцы кредитовали крестоносцев уже в XII веке. Венецианцы пошли по их стопам, но помимо предоставления кредитов в начале XIII столетия осуществляли «комплексное обслуживание» идущего на восток рыцарского войска, то есть предоставляли ему свои корабли и съестные припасы, что непосредственно приводило к перекачиванию огромных денежных сумм с разных концов Европы в Северную Италию.
В то же время торговые города непосредственно участвовали в разграблении завоеванных территорий. Постепенно они трансформировали грабеж в систематический «бизнес» и стали получать от победителей привилегии на торговлю с оккупированным Левантом, что в долгосрочной перспективе обеспечивало им значительный рост прибылей.
Для концентрации капиталов чрезвычайно важно было то, что военная деятельность в североитальянских городах не отделялась резко от коммерческой. Это определялось морским характером бизнеса и всего образа жизни. «Силовики» (капитаны военных судов) попутно приторговывали, а купцы умели при необходимости сами себя защищать. В таких условиях добыча, связанная с Крестовыми походами, не проматывалась, а скорее инвестировалась. У французских или немецких рыцарей добытые деньги быстро уходили меж пальцев, тогда как у венецианских или генуэзских предпринимателей они шли в дело.
Следующий фактор успеха Северной Италии связан уже не с морской торговлей, а с финансовой деятельностью. И здесь надо сказать об определенных преимуществах, которые имели не Венеция, Генуя и Пиза, а Флоренция и Сиена — города, далекие от морского побережья, но зато расположенные ближе к Риму — месту пребывания Святого престола.
Католическая церковь в Средние века концентрировала в своих руках огромные суммы. По сути дела, она являлась крупнейшим собственником Европы. В первую очередь ее доходы определялись получением десятины. Сбор средств на нужды церкви осуществлялся даже на самых дальних оконечностях Европы. Сохранились записи 1282 года о сборе десятины, отсылаемой в Рим епископом Гренландии, а также официальная расписка папы, удостоверяющая ее получение. Характерно, что в связи с отсутствием денег на дальнем северном острове десятина оказалась выплачена натурой, то есть моржовыми клыками и шкурами белых медведей. Святой престол аккуратно оприходовал новое церковное имущество.
Помимо десятины важнейшим источником благосостояния церкви становилась собственность. Историк и экономист Дипак Лал сформулировал теорию, объясняющую, каким образом роль церкви в хозяйственных вопросах оказалась столь велика. Источником формирования церковных богатств стали те изменения в сфере организации семьи и брака, которые были осуществлены на рубеже VI—VII веков римским папой Григорием I.
Его понтификат пришелся на тяжелое время, когда Италия подпала под власть лангобардов, которые разрушали все, что могли, и уничтожали остатки латинской культуры. Спастись можно было только с помощью крупного выкупа, и папа действительно неоднократно прибегал к этому средству. Неудивительно, что папе в такой обстановке пришлось уделять внимание финансовым вопросам. Он стал не только пастырем, но и крепким хозяйственником, эффективно управлявшим имениями церкви. Кроме того, он наверняка должен был подумать и над вопросом, как в перспективе расширить церковное имущество. И вот Григорий зашел в экономику с весьма необычной стороны — семейной.
Дохристианская традиция поощряла практику браков с кровными родственниками, с близкими свойственниками или вдовами кровных родственников, усыновления детей и, наконец, сожительства (конкубината). Григорий все это запретил, хотя такого рода запреты слабо связаны с текстом Священного Писания и не вытекают из норм римского права.
Почему же революция Григория I оказала влияние на экономику? Да потому, что все новые нормы серьезно затрагивали вопросы наследования имущества.
Чем легче людям вступить в брак, тем выше вероятность рождения детей и появления наследников. Но сложная система ограничений тормозит демографическое развитие. Кто-то не может найти жену. Кто-то не выходит замуж после кончины супруга. Какая-то семья остается бездетной.
В дальнейшем Церковь ограничивала даже интенсивность половой жизни в законном браке. Секс был запрещен по средам и в воскресенье, в праздники и во время поста, перед причастием и после него. В итоге в году насчитывалось 140 «скучных дней», когда нельзя было зачинать потомство.
Все это резко сокращало число наследников. А если семья не имела прямого наследника, то под влиянием сильных религиозных чувств ее имущество часто завещалось Церкви. Кроме того, Церковь имела материальный выигрыш от того, что христианство идеализировало девственность. Во многих случаях молодые люди выбирали монашескую стезю. А уход из мира, в свою очередь, способствовал «уходу из мира» значительного объема имущества.
Как сбором десятины, так и получением доходов с церковной собственности требовалось каким-то образом управлять. Требовалось переправлять в Рим известную долю тех средств, которые оказывались в распоряжении Церкви. Кроме того, постепенно сформировались еще и «невидимые статьи экспорта», как назвал их историк Джованни Арриги. Хорошие доходы приносили папскому престолу паломничества по святым местам (в Рим, в Сантьяго-де-Компостела и т. д.). Со временем значительную выручку стали давать индульгенции — бумаги, предоставляющие их покупателю право на отпущение грехов.
Специалисты, умеющие обращаться с деньгами, вряд ли могли появиться в папском окружении. В конце XI века курия на время поручила управление финансами ордену Клюни, а в XII столетии этим делом занимался кардинал-камерленго, находившийся непосредственно в Латеране. Но, видимо, святые отцы работали на финансовой ниве не слишком успешно, поскольку в XIII веке в дело вмешались итальянские банкиры. Они часто авансировали Святой престол крупными суммами, а затем сами собирали доходы, стремясь получить в целом больше, чем потратили. Соответственно, известная часть средств Церкви оседала у финансовых посредников. Это первоначальное накопление послужило основой для быстрого развития тосканских городов Сиены и Флоренции, которые, «заработав на папе», затем могли активно укреплять свой банковский бизнес, предоставляя кредиты государям и предпринимателям.
Костры процветания
Северная Италия не была обособленным анклавом. Напротив, она стала локомотивом экономического роста различных регионов, связанных с ней тем или иным образом. О том, как распространялся бизнес по Европе, прекрасно сказал выдающийся историк Фернан Бродель: «Вездесущие промыслы проникают повсюду, даже в небольшие городки, где историк не ожидает их встретить, или в такие опаленные солнцем известные очаги праздности, как Неаполь. Они похожи на тысячи маленьких костров, слабо тлеющих на поле скошенной травы. Они то разгораются, то угасают, но потом вновь вспыхивают чуть поодаль. Достаточно задуть легкому ветру, чтобы пламя распространилось на новые участки».
Венеция не остановилась на торговле. Она стала центром изготовления некоторых видов тканей. А на острове Мурано в лагуне сосредоточилось важнейшее для Европы производство стекла. Благодаря сделанным в 1503 году техническим открытиям венецианские зеркала стали распространяться по всей Европе. Но главным для Венеции являлось судостроение. Арсенал, контролируемый властями, занял огромный городской квартал, где трудилось в общей сложности 16 тысяч рабочих. Кроме того, существовали еще частные верфи. Другим мощным центром судостроения стала Генуя, где корабли строила ассоциация капиталистов, каждый из которых имел долю в прибылях.
Строительство кораблей вызывало большую потребность в лесе. Поначалу, естественно, стремились вырубать то, что растет неподалеку. Однако длительный срок, потребный на восстановление вырубленных массивов, заставлял европейцев уходить все дальше и дальше в поисках пиломатериалов. Например, венецианцы, опустошив близлежащую итальянскую местность, стали завозить лес из Далмации — с противоположного берега Адриатического моря. Развитие судостроения в не слишком богатых лесами Испании и Португалии обусловило импорт досок и брусьев из Северной Европы. Они грузились на суда в Прибалтийских странах и в Голландии, а выгружались в Севилье и Лиссабоне.
Если Венеция и Генуя специализировались на строительстве кораблей, то Флоренция стала крупнейшим в Италии центром изготовления шерстяных тканей. Два цеха — Калимала и Лана — занимались там шерстью.
Лана специализировалась на массовом производстве. Даже в период своего упадка — середина XIV столетия — цех производил около 10 % всех сукон Западной Европы. К концу XIII века Лана обеспечивала работой почти треть трудоспособного населения города, а также жителей окрестностей. Часть производства специально переносилась из Флоренции в соседние города, где имелась свободная рабочая сила. Так например, Ф. Датини организовал бизнес в Прато.
Калимала в большей степени, чем Лана, ориентировалась на элитного потребителя, закупая готовые сукна северных производителей, а затем окрашивая их и экспортируя в разные страны Европы. Окраска ткани в то время составляла до половины стоимости продукции, а потому расцвеченный костюм был доступен лишь богатому потребителю.
Производство шерстяных тканей требовало крупных поставок шерсти и, соответственно, развития овцеводства. В этой сфере сельского хозяйства стали специализироваться три региона, которые, с одной стороны, не отличались высокоразвитой городской культурой, но с другой — находились на приемлемом для транспортировки расстоянии от крупнейших центров ткацкого ремесла.
Первым таким регионом стала Кастилия с ее знаменитым овцеводческим «товариществом» Местой, привилегии которого восходят к 1273 году. Людей в Кастилии жило мало, земель имелось много, а потому овцам было где разгуляться. Их перегоняли с места на место в зависимости от сезона. Испанские мериносы обладали тонкой шерстью, пригодной для изготовления высоко-качественных тканей. Такие города, как Леон и Сеговия, богатели за счет овцеводства. Транспортировка шерсти шла через Бильбао во Фландрию, а также через Аликанте и Малагу в Италию. При этом овцеводы находились в коммерческой связи с Генуей, кредитовавшей производство, и Флорен-цией, закупавшей шерсть для своих мастерских.
Вторым важным для овцеводства регионом стали с XIV века Кампанья, Абруцци, а также территории Неаполитанского королевства, расположенные вдоль Адриатики. При отсутствии промышленности подобная сельскохозяйственная специализация худо-бедно могла поддерживать юг Италии в финансовом отношении.
Третьим регионом, специализировавшимся на овцеводстве, стала Англия. Там в первую очередь богател Лондон — главный порт, через который шла транспортировки шерсти в ремесленные города Фландрии.
Во Фландрии: в Брюгге, Генте, Ипре, а с XIV столетия еще и в Брабанте — Лувене, Брюсселе и Мехельне — возник второй крупный европейский центр производства шерстяных тканей, что определялось и близостью английской сырьевой базы, и широким рынком сбыта северных стран, который не могли удовлетворить флорентийцы. Каждый город специализировался на своем виде ткани, отличающемся по качеству и цвету. Примерно на рубеже XI—XII веков графы Фландрии сделали торговую политику более свободной, благодаря чему Брюгге стал еще и важнейшим портом, обеспечивавшим связь основных центров производства шерсти с балтийским побережьем и с Англией. С XIV века и сами англичане всерьез занялись ткацким ремеслом — особенно в таких южных городах, как Лондон, Винчестер, Солсбери, Бристоль, Ковентри.
Хлопчатобумажные ткани не были столь распространены, как шерстяные. Расцвет их изготовления приходится уже на период промышленной революции XVIII столетия. Однако начало широкого производства относится к XV веку, когда из Венеции дважды в год уходили в Сирию за хлопком-сырцом большие суда. Производство хлопчатобумажных тканей активно развивалось в Милане, а также в южногерманских городах Аугсбурге и Ульме. Возможно, потому, что они, с одной стороны, находились вблизи магистрального пути из Венеции на север, а с другой — потому, что к северу от Альп спрос на такие ткани оказался очень широк. Знаменитая семья Фуггеров начинала в Аугсбурге именно в качестве посредников, обеспечивавших поставки хлопка из Сицилии, Калабрии и с Кипра, а затем распределявших сырье среди большого числа ткачей своего региона. Фактически Фуггеры обеспечивали работой и контролировали небольшие города Вейсенхорн и Кирхберг, а также пять крестьянских общин, расположенных между Аугсбургом и Ульмом. На готовые ткани Фуггеры ставили свое клеймо, свидетельствующее о качестве продукции, а затем осуществляли экспорт на север Германии, в Нидерланды, Италию, Францию, Португалию, Англию.
Крупнейшим центром по изготовлению и окраске шелка была с XIII века итальянская Лукка. Впоследствии это производство распространилось на север, в частности в Цюрих, Кельн и особенно Лион. При этом сырье для шелкоткацкого производства поставляли аграрные регионы Италии и Испании.
Производство льняных тканей сосредоточилось в Геннегау, Фландрии и Брабанте, тканей из конопли — в Пуату и Бретани. Последняя, как земля моряков, специализировалась на парусине, которую экспортировала даже в Испанию и Италию. И наконец, важным элементом в производстве одежды была выделка кож. Здесь доминировали Нюрнберг, Эрфурт, Дортмунд, Бреславль. Во Франции славились тулузские кордуаны — кожи высшего сорта.
Наряду с одеждой важнейшими товарами эпохи являлись вооружение и доспехи. В Северной Италии на них специализировался Милан. От него импульс распространялся в соседние итальянские города, а также за Альпы. Например, в Брешии конца XV века было сосредоточено порядка 200 оружейных мастерских. Другие ведущие производители оказались размещены в Германии и Австрии; самый большой в Тюрингии — в Зуле, а также в Граце, Кельне, Регенсбурге и Нюрнберге (особо знамениты были нюрнбергские панцирные рубахи и гладкие доспехи).
Военное производство стимулировало изготовление бронзы, из которой отливали пушки. А для бронзы требовалась медь. Соответственно, в экономическое развитие включались регионы, обладавшие этим ресурсом. В Са-ксонии с XVI века начался бурный рост производства меди. А в следующем столетии на рынок хлынула шведская продукция. Товар шел через Стокгольм, что способствовало превращению шведской столицы в региональный коммерческий центр.
Металл использовался не только для производства вооружений, но и для изготовления разного рода бытовых товаров. В Германии, например, это производство было так сильно сконцентрировано в одном месте, что до начала XX века продержался специальный термин — «нюрнбергские товары». Данным словосочетанием обозначался широкий круг мелких металлических изделий, производимых именно в Нюрнберге: ножи, бритвы, замки, косы, вилки, чашки, блюда, цепочки, шпоры, дужки для шпаг, пряжки, стремена, подсвечники и т. д. В Италии своеобразным аналогом Нюрнберга был Милан, во Франции — Монпелье.
Быстрое развитие экономики должно было поддерживаться увеличением денежной массы. Бизнес создал спрос на золото и серебро, что вовлекало в хозяйственные процессы регионы, богатые драгоценными металлами.
Крупнейшим производителем серебра стал еще во второй половине X века германский городок Гослар, расположенный в горах Гарца. Затем серебро стали добывать в чешской Кутной Горе. Свои копи имелись во многих странах. В Италии, например, они размещались на Сардинии, а также к югу от Вольтерры. В Англии серебро давал Девоншир. Но крупнейшим европейским производителем благородных металлов стала с 1320-х годов Венгрия. Вплоть до открытия Нового света она поставляла на рынок около трети всех драгоценных металлов благодаря месторождениям, открытым в окрест-ностях Кермецбаньи и Надьбаньи.
Быстро развивалась добыча благородных металлов в Штирии, в Саксонии (Шнеберг, Аннаберг, Мансфельд, Эйслебен), в Богемии (Яхимов). Но в целом на второе место после венгерских месторождений серебра вышли в XV—XVI веках тирольские. Особенно те, которые были расположены в горнорудных местностях Швац и Кицбюэль (неподалеку от Инсбрука).
Из развития денежной экономики непосредственно вытекало формирование торговых центров, где обладатели денег встречались с обладателями товаров. По всей Европе возникали ярмарки, способствовавшие процветанию приютивших их городов. Во Франции, например, ярмарочными городами стали Руан, Амьен, Бордо, Кан, Сен-Дени под Парижем. В Германии — Ахен, Франкфурт, Констанц. В Нидерландах — Лилль, Ипр, Брюгге. В Ка-стилии — Севилья и Медина-дель-Кампо. В Италии — Венеция, Бари, Лукка. Но самый значительный пример этого рода — шампанские ярмарки XII—XIII веков, располагавшиеся в городах Ланьи, Бар-сюр-Об, Провене и Труа. По всей видимости, успех Шампани в конкурентной борьбе стал результатом синтеза удобного местоположения региона, предприимчивости местных графов, а также относительной независимости графства от Франции, что позволяло сохранять там мир, в то время как и французские короли и германские императоры вели непрекращающиеся войны.
Развитие экономики крупных хозяйственных центров постепенно вовлекло в производство и малые города, которые становились поставщиками разного рода компонентов и ингредиентов для основных видов продукции. Яркий пример такого рода развития — небольшой тосканский городок Сан-Джиминьяно, находящийся на высоком холме между Флоренцией и Сиеной. Он занял свою небольшую, но важную нишу на рынке как производитель шафрана — важнейшего красителя для тканей. Городок Толфа в Лацио имел схожую судьбу. Там было открыто крупнейшее месторождение квасцов, которые также используются при окраске тканей. Тулуза доминировала на рынке пастели. На красителях специализировались также тосканская Кортона и Аквила, расположенная в Абруцци. В итальянской Фаэнце возник центр производства керамики (фаянса). Фабриано стал ключевым производителем бумаги. А во Франции Аррас специализировался на шпалерах. Один из видов гобеленов по сей день называют аррасом.
Болонья, после того как в ней был основан университет, превратилась из скромного поселения в крупный центр, готовящий интеллектуалов для многих европейских стран. Таким же образом университеты способствовали росту многих городов Европы: Неаполя, Падуи, Павии, Саламанки, Монпелье, Тюбингена, Гейдельберга, Лейпцига, Ростока, Оксфорда, Кембриджа, Праги, Кракова, Вильнюса, Упсалы.
Военное предпринимательство активно вовлекало в европейскую экономику регионы с избыточным населением. В начале XVI века зоной набора ландскнехтов по преимуществу служил Вюртемберг, самая населенная область Германии. Шотландия — прямая противоположность Вюртембергу. Удаленный, малонаселенный регион, где не было фактически никакого бизнеса. Но именно по этой причине шотландский солдат находил приложение своим силам во Франции и Нидерландах. А швейцарская гвардия стала основой вооруженных сил Святого престола.
Европа нуждалась, конечно, и в продовольствии. Его тоже в значительной степени обеспечивала периферия. В частности, для Северной Италии житницей являлись Апулия, Сицилия и Сардиния. В Англию и Нидерланды хлеб поставлялся из Бранденбурга. Фландрию, кроме того, снабжала зерном Северная Франция. Однако по мере того как развивались города Европы, спрос на продовольствие возрастал и хлеб стали завозить издалека. Примерно с XV века крупным экспортером становится Польша. Экспорт осуществлялся морским путем по Балтике через Данциг (Гданьск) — важнейший хлебный порт севера.
К хлебной торговле через Польшу постепенно добавлялась мясная. К концу XVI века с Западного Буга ежегодно поставлялось в Германию порядка 50 тысяч голов крупного рогатого скота. Кроме того, примерно 200 тысяч го-лов перегонялись из Венгрии, Молдавии, Валахии и с Южного Буга. Значительными животноводческими центрами в самой Западной Европе стали Дания, а также Швейцария и Тироль с их плодородными альпийскими лугами.
Балтийское и Северное моря с XI века были для всей Европы крупнейшими поставщиками сельди, что в значительной степени заложило основы бизнеса немецких ганзейских городов, а затем рыбаков Голландии и Зеландии. Соленая сельдь хранилась лучше, чем любая другая рыба, а потому приобретала для европейцев той эпохи особое значение.
Российский угол
По мере продвижения экономики к дальним окраинам Европы интенсивность хозяйственных связей естественным образом затухала. Импульс, возникавший в Северной Италии, плохо доходил до некоторых регионов, поскольку на большом расстоянии уже не было смысла создавать масштабные производства, обслуживавшие европейский центр. Слишком значимы были транспортные проблемы для той эпохи, когда эффективно передвигаться можно было лишь по воде.
С некоторой долей условности мы можем, следуя за логикой Фернана Броделя и Иммануила Валлерстайна, представить экономику Европы в виде единой системы, состоящей из трех концентрических кругов. Внутри находился торгово-ремесленный центр: Северная Италия, Южная и Рейнская Германия, ганзейские города, Фландрия, большая часть французских регионов. Следующий круг — это аграрно-сырьевая база, обслуживавшая центр: зерновые районы Польши, Тевтонского ордена, Апулии, Сицилии; овцеводство Англии, Кастилии и Кампаньи; горнодобывающая промышленность Венгрии, Богемии и Швеции; рыболовная зона, расположенная по берегам Балтийского моря. И наконец, внешний круг включал в себя регионы, которые могли поставлять в европейский центр лишь отдельные товары, а потому были слабо привязаны к основным хозяйственным зонам. Регионы этого внешнего круга располагались на окраинах Европы: юг Португалии, испанская Галисия, Верхний Арагон, Бретань, Корсика, Ирландия, Шотландия, Исландия, большая часть Скандинавии, Литва и восточная часть Балкан.
В этот же внешний круг входили и русские земли, отделенные от западной части Европы не только огромными расстояниями и плохими дорогами, но также и расколом христианства, после которого все, что происходило в землях «латынской веры», воспринималось у нас с подозрением. В частности, на православных землях невозможна была добровольная немецкая колонизация (как, скажем, в Праге или Кракове), а насильственная получала военный отпор.
Знаменитый торговый путь «из варяг в греки», вдоль которого формировалась Киевская Русь, бесспорно, имел важное торговое значение. Но он связывал север и юг, Скандинавию и Византию. Хозяйственный импульс, идущий из Северной Италии, Германии и Фландрии, по этому пути достичь Руси не мог.
О том, как Киевская Русь была экономически связана с Западом, мы знаем мало. Если не считать генуэзской торговли славянскими рабами, осуществлявшейся через Крым, то, возможно, главным связующим центром был Регенсбург в Южной Германии. Он представлял собой базу купцов, известных как «рузарии». Регенсбург некоторое время был западноевропей-ским центром меховой торговли. Дунай связывал Западную Европу с Русью то ли через Прагу и Краков, то ли через Венгрию, карпатские перевалы и Перемышль. Однако по мере того как южнорусские земли пустели, значение данного канала торговли сокращалось. Не исключено, что именно это стало причиной, по которой Регенсбург стал испытывать финансовые трудности к концу XV века, то есть к тому времени, когда соседние Аугсбург и Нюрнберг, наоборот, стали интенсивно развиваться.
Существует, правда, точка зрения, активно отстаиваемая известным российским исследователем Борисом Кагарлицким, согласно которой Киевская Русь интенсивно экономически развивалась и без всякого импульса, идущего с Запада. Более того, благодаря торговому пути «из варяг в греки» она была поистине урбанизированным регионом на фоне отстающей Западной Европы. Однако убедительных доказательств своих выводов Кагарлицкий не приводит.
То, что скандинавы называли Русь Гардарикой — страной городов, ни о чем не говорит. В сравнении с периферийной Скандинавией она, конечно, была таковой. Торговля шла, ремесло развивалось, города появлялись, но нет никаких оснований считать, что процессы шли быстрее, чем на Западе. Более того, судить об экономическом развитии только по числу городов невозможно, поскольку многие из них являлись фактически лишь крепостями, а не купеческо-ремесленными центрами. Ну и совсем странной выглядит ссылка Кагарлицкого на слова арабских путешественников о том, что по крайней мере треть народа на Руси занимается «исключительно международной торговлей». Непонятно, как могли путешественники вычленить эту треть из разбросанного по диким лесам огромного славянского и финского населения. Наверняка речь у них шла о том, что в городах около трети населения связано с торговлей, а остальной народ — с ремеслом или военным делом. Но этот вывод ничего не говорит нам о масштабах урбанизации.
Скорее всего, урбанизация в различных уголках Европы по большей части зависела от импульсов, идущих из наиболее развитого центра, и в этом смысле положение русских земель было неудачным. В предыдущей статье шла речь о том, что развитие городов у нас сильно тормозилось набегами. Теперь к этому можно добавить, что для серьезной урбанизации и связанного с ней развития бюргерской культуры на Руси не имелось также достаточных внутренних стимулов.
После пресечения дунайской «торговой линии» у нас оставалось лишь два способа организации коммерческих контактов с внешним миром, адекватных состоянию дорог той эпохи. По Волге и Каспию с Востоком либо по Балтике с Северной Германией (связи с Англией через Баренцево море возникли лишь в середине XVI века). Как бы мы ни оценивали значение восточной торговли для Руси, следует констатировать, что она столкнулась с серьезной проблемой, о которой шла речь в предыдущей статье. Именно Нижний Новгород, крупнейший волжский торговый центр, подвергался наряду с Рязанью наиболее частым и разрушительным набегам. Соответственно для нормального, стабильного развития оставалась лишь Балтика. Новгород Великий, Псков, Смоленск, Полоцк и Витебск, с одной стороны, находились в стороне от зоны регулярных набегов, а с другой — имели непосредственные торговые связи с ганзейскими городами.
Во Флоренции, в одном из залов Палаццо Веккио, представлена любопытная географическая карта Европы. Там на границе с русскими землями располагается «Великое герцогство Новгородское», а затем следует надпись типа «На Москву — туда» — и никаких населенных пунктов. Похожее представление о русских землях демонстрирует нюрнбергская хроника того же времени. В ней отмечается, что великий князь Иван живет «по ту сторону Новгорода». Словом, Запад знал лишь тех, с кем торговал. Для европейского бизнеса Московия оставалась темным глухим лесом, куда не проникают капиталы, а товары, возможно, и проникают, но только при посредничестве новгородцев.
Впрочем, значение Новгорода тоже не стоит переоценивать, поскольку он сильно зависел от западных гостей. Сначала там обосновались купцы из Висбю (города, расположенного на острове Готланд в Балтийском море), но потом доминирование в торговле перешло к Любеку, главе Ганзейского союза. То, как строились торговые связи, наглядно демонстрирует нам любопытный артефакт — кусок деревянной скамьи (1450—1475 гг.) из кафедрального собора Любека. Резная доска экспонируется сегодня в монастыре Св. Анны — важнейшем музее этого ганзейского города. На доске изображен русский торговец мехами, который демонстрирует местным покупателям то ли белку, то ли куницу. Вид у мужика слегка удивленный, даже пришибленный: мол, чем богаты, тем и рады.
У
русских городов имелось мало продукции, которой можно бы было прельстить
иностранных покупателей, и это ограничивало продвижение товарно-денежных
отношений с Запада на Восток. «Сравнение экспортных
и импортных товаров дает некоторое основание для вывода об относительной
отсталости русской экономики изучаемого времени», — сделала вывод А. Л. Хорошкевич, ведущий специалист по новгородской торговле
XIV—-XV веков.
Главный предмет вывоза из Новгорода составляли меха и воск. Псков, Смоленск и Полоцк большей частью специализировались на воске. В торговле мехом вплоть до конца XV века доминировала белка. Другие сорта пушнины — куницу, соболя, горностая — вывозили мало. Совсем незначителен был экспорт бобра. Кожи стали вывозить лишь с XV века, лен и коноплю — не раньше XVI. Об экспорте зерна даже речи не было: северные русские города свой хлеб сами закупали на стороне — в южных городах или в Ганзе. А самой главной проблемой нашего отечественного производителя являлось то, что новгородцы могли поставлять на Запад лишь необработанные шкурки. Шубы и шапки не вывозились, что, понятно, существенным образом снижало доходы от экспортной торговли. Правда, как отмечает Хорошкевич, иногда экспортировали готовую обувь.
Не могли поставлять новгородцы на Запад и соленую рыбу. И это притом что Северная Русь была рыбой богата. Причина — слабое (несмотря на традиционный промысел, существовавший в Старой Руссе) развитие солеварения и, соответственно, недостаток соли, которую новгородцам приходилось даже импортировать из Любека и Данцига.
В то же время следует заметить, что роль одних только мехов как товара была велика. Если судить по многочисленным портретам в германских музеях, богатые люди (аристократы и купцы) конца XV — первой половины XVI века неизменно изображаются с густыми меховыми воротниками. Однако существенной проблемой для новгородской торговли было явное доминирование в коммерции немецких, а не русских купцов. Немцы имели в Новгороде свой двор, закупали на месте товары, а затем перевозили на Запад, где цены были значительно выше.
В отличие от ганзейцев у новгородских купцов отсутствовал свой торговый флот, что, естественно, лишало русских значительной части доходов. Новгород не имел непосредственного выхода к Балтике и, соответственно, зависел от немецких судовладельцев. Правда, ганзейские корабли, предна-значенные для хождения по морю, не могли подниматься в верховья Волхова. В итоге товары должны были какое-то время транспортироваться по суше и затем лишь размещаться на судах немецких купцов. Другим вариантом транспортировки становилось использование услуг новгородских лодочников, которые перегружали товары на ганзейские корабли в нижнем течении Волхова или же на Неве. В любом случае новгородцы были «на подхвате» и, по всей видимости, львиную долю торговых прибылей оставляли ганзейцам.
Главным портом, через который немцы торговали с Новгородом, был Ревель. Использовалось также направление через Дерпт, Ригу и литовское побережье. Смоленск, Полоцк и Витебск торговали с Ригой по Двине. Таким образом, помимо любекских купцов восточная торговля была еще выгодной и для бюргеров Балтии.
Однако, как можно видеть хотя бы по любекской доске, русские купцы тоже иногда проникали в неметчину. Для этого, правда, приходилось идти на всякого рода хитрости. «Несмотря на запрещение принимать на Немецкие суда Новгородские товары, — отмечал русский историк XIX века А. И. Никитский, — между Немецкими мореходами часто встречались лица, готовые за хороший барыш фрахтовать и возить морем новгородских гостей, особенно в те края, где, как, например, в Прусских городах, давление торговых ограничений было гораздо слабее».
И без того далеко не блестящая торговля новгородцев и псковичей с Западом уменьшала свой объем в ситуации конфликтов. А таковые время от времени возникали. Например, Псков понес большие экономические потери после 1494 года, когда оборвал связи со всеми ганзейскими городами, кроме Дерпта и Нарвы. А в 1501 году поссорился еще и с Дерптом.
Конфликты стимулировались взаимными обидами, арестом гостей, конфискациями имущества, а также мошенничеством. Как-то раз в большом куске воска, купленном любекским купцом в Новгороде, обнаружился булыжник с привязанными к нему мочалом двумя кирпичами, которые вместе потянули на 76,5 фунта. Не следует, впрочем, думать, что это был чисто русский бизнес. Ганзейцы вели себя примерно так же, хотя мошенничество всегда содержало в себе «национальную специфику». В бочках с соленой рыбой, которую приобретали новгородцы, сверху лежали крупные сельди, а вот ниже порой мелкие и иногда ближе ко дну — откровенная дрянь. Таков был симметричный ответ немецких партнеров.
Главным следствием ограниченных возможностей русской торговли со странами Запада было медленное развитие товарно-денежных отношений или, точнее, дефицит золота и серебра. Сделки носили порой бартерный характер. Например, за воск или меха немцы расплачивались медью или солью. В итоге деньги не оседали в Новгороде. «Как недостаточно было количество золота и серебра в древней Руси, — отмечал Никитский, — всего яснее видно из Смоленского договора 1227 г. с Ригой и Готландом. В этом договоре постановляется именно, что Немецкий гость при покупке благородных металлов должен был давать весовщику некоторую пошлину, а в случае продажи их совсем освобождался от последней, и что при уплате серебром в пользу купца делалась уступка».
С XV века новгородская торговля стала испытывать новые трудности. Появилась конкуренция со стороны шведов. Немецкие товары вместо Новгорода стали прямо направляться в Выборг и Або (Турку). В итоге новгородская контора начинает пустеть, число посещающих ее купцов — уменьшаться, а доходы, поддерживавшие ее существование, — сокращаться.
Таким образом, получается, что ограниченные возможности русской торговли со странами Запада серьезно тормозили развитие коммерческой деятельности. Масштабы операций были несопоставимы с теми, которые осуществлялись в Италии, Германии, Фландрии. Русь испытывала нехватку золота и серебра. В Западной Европе XII—XIII веков существовали десятки, если не сотни, мастерских по чеканке монеты — в Италии, Германии, Франции, Анг-лии, Нидерландах, Испании, Венгрии. На Руси только в конце XIV столетия Дмитрий Донской стал перечеканивать татарскую деньгу.
Дефицит денег, соответственно, сказывался на общей организации жизни. Те процессы, которые на Западе постепенно монетизировались, у нас вынужденно шли совершенно иным путем. Следствия из этого принципиально важного для нас вывода будут представлены в следующей статье.
Впрочем, не следует думать, будто русские земли находились в самом плохом положении среди европейских земель. В своем «круге» они даже порой имели преимущества. Скажем, норвежский город Берген, из которого ганзейцы вывозили рыбу, во многом был похож на Новгород, экспортировавший мех. Однако в отличие от русского города, имевшего альтернативные варианты закупки хлеба, норвежский полностью зависел от поставок Ганзы. Зерновая блокада, осуществленная в 1284—1285 годах, вынудила Берген пойти на максимально льготные для Ганзы условия торговли. Норвеж-ский «бизнес» часто состоял в том, чтобы брать муку в кредит у ганзейцев, а затем менять ее на рыбу у финских племен без использования денег. Профессиональными купцами в Бергене были преимущественно иностранцы — немцы и англичане, тогда как в Новгороде и Пскове было все же немало своих богатых семей.
Периферийность региона сама по себе еще не определяла всех возможностей модернизации, как показывает, скажем, сегодняшнее развитие Норвегии. Характер движения вперед определялся сложным сочетанием обстоятельств. «Стартовые условия» были важным моментом, но далеко не единственным. На протяжении нескольких столетий развития ряд периферийных стран Европы (особенно скандинавских) добился больших успехов в модернизации, тогда как некоторые регионы, относившиеся к торгово-ремесленному ядру Средневековья, существенным образом замедлили движение вперед.
Продолжение следует