Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2014
«Новейшая Российская История живет и дышит в этой книге», — -объявляет с порога создатель романа «Дед» (СПб., 2014) Эдуард Лимонов, ибо видит в каждом своем акте нечто историческое. Минимум повод для срывания масок: «Что есть соединение мужчины и женщины: он проталкивает в ее кишку свой └жезл“. Кишка, конечно, кишка, а что это еще? Влагалище — не что иное, как кишка». Глубоко копает! Или высоко взлетает: «Совокупление есть преодоление космического одиночества человека, точнее биоробота, каковым является человек». Жаль только, космическое одиночество не одолеть союзом «жезла» и «кишки», оно преодолевается лишь красивыми сказками, которые влюбленные сочиняют друг о друге друг для друга. Сказками настолько воодушевляющими, что смерть любимого часто бывает менее мучительна, чем гибель сказки. Про смерть можно сочинять что-то красивое и дальше, а измена, унижение обесценивают и прошлое.
Впрочем, прозрения и разоблачения Деда принадлежат главному герою, для младших соратников по оппозиционной деятельности — Деду; возможно, тонкие знатоки сумеют отличить Деда от самого Эдуарда Лимонова, хотя все прочие персонажи — творцы истории — носят имена реальных оппозиционеров — «Немцов», «Хакамада», «Каспаров», «Рыжков», «Удальцов», «Навальный» (все — христопродавцы!), а Дед урезан до «…арда …иновича». Зато путь Деда в революцию не менее символичен, чем путь горьковской Матери. Ниловну «трогали эти молодые, честные, трезвые, уходившие в тюрьму с улыбками на лицах; у нее возникала жалостливая любовь матери к ним», — Дед, по его признанию, никогда никого не жалел, хотя, надумав баллотироваться в президенты, докатился до того, что пообещал народу постараться быть добрым правителем (как будто возможно удерживать в повиновении миллионные массы, не используя сильных для подавления слабых, в особенности — остервенелых). Ниловну пленяют люди, светящиеся какой-то сказкой о светлом будущем: «Порой за словами, отрицавшими Бога, она чувствовала крепкую веру в него же», — у Деда нет Бога, кроме Деда, а Лимонов пророк его, и сказку он творит исключительно о самом себе: «Он, рассматривавший свою жизнь как миф, нечто среднее между мифом о Геракле и мифом об Одиссее, понимал, что так нужно, нельзя же, чтоб совсем безлюдно, все эти персонажи стражников и легионеров так же нужны в драме, в трагедии его жизни». Вот ему и массы на митингах нужны как театральная массовка, — даже из соратников никто не удостаивается живого портрета.
«Дед» по художественной части не поднимается выше обычного лимоновского потолка — жесткого очерка, силой впечатления более обязанного материалу, чем автору, — Лимонов обожает шокировать откровенностью. И действительно шокирует поистине неправдоподобной силой самообольщения. Разумеется, ходить на несанкционированные митинги довольно опасно — можно попасть в кутузку (Деду, правда, там, похоже, не так тоскливо, как на воле, тюрьма все-таки знак внимания со стороны государства), можно и получить по голове или по ребрам, но когда Дед всерьез уподобляет себя ранним христианам, не веришь своим глазам: неужто в Лимонове на старости лет проснулась самоирония? «Первые христиане выходили к зверям единожды. Требовалось мужество, но единожды. Ему приходилось выходить └многажды“». При подобном самоослеплении и впрямь трудно вспомнить, что и массовка тоже хочет ослепляться собою, что секрет политиче-ского, да и всякого другого обаяния не в том, чтобы одному быть красивым, но в том, чтобы благодаря тебе себя красивыми ощущали твои сторонники. Троцкий ясно писал, что влияние политика заканчивается тогда, когда теряет обаяние его идея, то есть мечта, — у Деда же и проблеска вопроса не брезжит, какую мечту он несет не для себя лично, но для народа (хотя он вступается за это слово перед «Каспаровым», для коего существуют лишь разные социальные группы). Ненавидимый Дедом «Немцов» в своей «Исповеди бунтаря» тоже наивно признается, что, по его мнению, то, как ты вы-глядишь, важнее того, что ты говоришь, — посмотрел бы на нынешних «борцов с режимом» товарищ Троцкий!
Короче, «Дед» очень своевременная книга для тех, кто желает понять, почему «Новейшая Российская История» и не живет, и не дышит в склоках оппозиционеров: история не парад нарциссов. Дедовская программа для обольщения избирателей — коктейль банальностей, — впрочем, любая оригинальная программа была бы неисполнимой, ибо в противном случае ее бы давно реализовали, а уникальность — остервенелость — массу отпугнула бы. Хотя в эпоху нацболовской «Лимонки» Лимонов этого не страшился («Как мы строили будущее России», М., 2004): «Все программы всех кандидатов в президенты — пустая трепотня глупых козлов. Нужна диктатура энергичного тирана, который будет спать по пять часов в сутки и, возглавив столь же непреклонных отобранных опричников, ЗАСТАВИТ население стать нацией героев — прямо ходящих, бодро смотрящих, исповедующих энергичную веру»; «Бесчувственным, реагирующим только на супершоковые, особо кровавые и особо жестокие события российским гражданам на самом деле хочется, чтобы пришли ФАШИСТЫ. Они — страшные, подтянутые, молодые, они решили бы все вопросы»; «Юные женщины России грезят о настоящих мужчинах, тех, что изведут бандитов, вышибут пьяных лавочников и уродов-бизнесменов с большими животами»; «Россия нуждается в физическом истреблении уродов и торжестве здоровых тел»; «Детей же будет содержать и воспитывать община. И жить, и воспитываться они будут среди взрослых уже с возраста, ну, скажем, десяти лет. Сейчас детей гноят в скучных школах, насильно снабжая их мозги на хрен не нужной никому пылью. Образование будет коротким и будет иным. Мальчиков и девочек будут учить стрелять из гранатометов, прыгать с вертолетов, осаждать деревни и города, освежевывать овец и свиней, готовить вкусную жаркую пищу и писать стихи». (Кто будет изготавливать и проектировать вертолеты и гранатометы — вопрос для глупых козлов.) «Ленин смог, сможем и мы. Гитлер смог, сможем и мы».
Лимоновский подросток Савенко тоже когда-то обладал воодушевля-ющей сказкой не для одного себя: «В Советском Союзе должна быть диктатура шпаны, а не пролетариата. Ведь шпана по праву куда более развитая, ловкая и умная, чем пролетариат». «Эди-бэби» был убежден, «что если ликвидировать главных людей в государстве, то в стране начнется хаос, во время которого власть сможет захватить хорошо сплоченная банда людей», «у большевиков и Ленина тоже была совсем маленькая банда в 1917 году». Блатное сведение всего на свете к его низшей функции — губ к хлебалу, а женского лона к кишке — вводит в обман и самого бунтаря: революция не гоп-стоп, Ленин оседлал всемирную грезу, а ты хочешь въехать в историю — непонятно даже на чем. На своей крутизне и бывалости, что ли? На контрасте с чистенькими «буржуйскими» мальчиками и девочками? Так ведь подобной крутизной можно сразить разве что этих самых мальчиков и девочек, особенно в чистенькой Европе, где о приключениях Лимонова вышел целый чуть ли не бестселлер. Но у нас в России едва ли не в каждом семействе имеются оторвы похлеще — трое орлов куда покруче и Деда, и его отца Лимонова есть даже среди моих собственных родственников, хотя их безумства не прокатили бы в качестве экспортного товара, тем более что ни одного из них уже нет в живых: бойцы и не должны жить долго, а Дед считает себя солдатом неизвестно какой армии. Возможно, армии обиженных, не сумевших достичь того, на что они претендовали, — их зависть — не к богатым, но к счастливым, к довольным жизнью — служит горючим материалом любой революции. Однако победить они могут лишь тогда, когда к ним присоединится хотя бы существенная часть тех, кто умеет не только злобствовать и разрушать, но еще и создавать. Если же у тебя нет сказки для умеренно счастливых, то соперники, несущие хоть какую-то мечту, всегда будут уводить у тебя публику прямо из стойла, если ты даже и впрямь превосходишь их умом и храбростью (что не очевидно, особенно если о твоих подвигах в основном известно с твоих же собственных слов). Покинутому остается разве что швыряться в победителей книгами: «Лимонов против Жиринов-ского», «Лимонов против Путина» — он один настоящий националист, он один по-настоящему бескорыстен! (Что, может быть, и правда, ибо ищет он не материальных, но психологических выгод.) Теперь дошла очередь и до Немцова — это я, это я придумал выводить людей на митинги без всякой дальней цели, а просто чтобы приучить их драться с полицией. Хотя для настоящего-то националиста главные враги должны пребывать не внутри, а вне его страны… К Лимонову же серьезно относятся только вовне. Во всех моих разговорах с самыми простыми и националистически настроенными гражданами имя Лимонова не всплывало ни разу: похоже, он способен эпатировать лишь буржуа, на чем он и выстроил литературную карьеру, — хорохорящимся паинькам хочется спинного холоду от всяких Жене. А у нас в каждом квартале по Жене, не считая десятка Буковски. Дед с присущей ему откровенностью признается, что чудак он отменный, однако на Руси любят чудаков, только когда они забавны. Лимонов же уж больно жмет на трагизм, а его соотечественникам никак не взять в толк, чем он трагичнее прочих. «Русские — особый народ, они его обязательно осадят и обругают, если он заикнется, что его признали великим». Кто признал, где, какие здесь вообще возможны инстанции — не важно, все равно у этих «скифов», «печенегов» проклятых похвалы не дождешься. А Дед «все же хотел им нравиться. Он считал себя плотью от их плоти, рожденным этим капризным и свое-нравным, жестоким и сильным народом, сыном его, и терпел эту сволочь, своих соотечественников». Вот он и пустился в политику — ради преодоления космического одиночества среди тех, кого он сам же считает сволочью и кто совсем не считает его плотью от своей плоти: моя отвязная родня, прознай она, как нью-йоркский Эдичка преодолевал космическое одиночество через прямую кишку, — оказавшись с ним рядом, была бы куда опасней ОМОНа.
Сколько же народу расплачивалось и расплачивается за нарциссов и позеров, стремящихся из наших трудностей и обид создать театр одного актера!
Один мой друг прокомментировал оппозицию Немцов/Лимонов довольно жестко: «Немцов, возможно, высказался не столь уж глупо — если смотрел на западных политиков, на то, как их комментируют. Массовая аудитория, которой по большому счету выборы по барабану (кто бы ни победил, все равно все будет более-менее то же самое), смотрит на политиков как на шоу-звезд. Кто больший обаяшка — тот и победил. Политика на Западе давно превратилась в дурацкое шоу, и если мы догоним Запад, в этом шоу не будет места ни для Троцких, ни для Лимоновых».
Да, в Лимонове при всех его запредельных понтах есть какая-то трогательная честность, ему не нравится мир как шоу, он хочет игры до полной гибели всерьез: «Мужики, менты, офицеры! Чтобы Россия не сгинула, нужно стать камикадзе, забыть о жизни, ориентируясь на сияющую смерть». Вот и героя лимоновского «Молодого негодяя» молодого поэта Эда Савенко не могли ни сломить, ни подкупить ни нужда, ни радости низкой жизни. «В ту снежную ночь конца 1964 года впервые услышал книгоноша имена Хлебникова и Ходасевича. Имя Андрея Белого. И, может быть, еще с дюжину не менее славных имен. <…> Узнал о людях странных, смешных, больных, талантливых и безумных, о лучших русских, вот уже полстолетия оттесненных посредственными русскими во тьму малодоступности». Кто бы мог представить, что этот, при всех блатных замашках, чистый и возвышенный юноша когда-нибудь возжелает занять почетное место среди посредственных европейцев в качестве «русского Жене» или «русского Хрен Его Знает Кого Еще», вместо того чтобы остаться русским Савенко. Он же когда-то взывал к Дьяволу: «Помогите мне быть всегда необыкновенным, всегда героем. Отдельным, и на утесе, как Мельмот, разглядывая человеческие бедствия с улыбкой». «Статистов, шестерок — тех винить за что? Им во все времена необходимо общее дело, за которое они могут уцепиться, дабы преодолеть индивидуальное ничтожество» — эти слова русского Мартина Идена с харьковской окраины, я почему-то надеюсь, еще расслышит и прозаик Лимонов и создаст какую-то потрясающую «Исповедь». Мне кажется, даже политику Лимонову не под силу истрепать тот заряд честности, каким наградила природа юнца Савенко. «В беспредельном эгоизме прослонявшегося до двадцати одного года в одиночку мегаломаньяка», — так решаются высказаться о себе лишь очень и очень немногие.