Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2014
После торжеств, связанных с 200-летием Отечественной войны 1812 года и 400-летием династии Романовых, россияне, подверженные fеbris rerum — лихорадке исторической (лат.), а также те, кто осуществляет уход за этими страждущими (ученые, публицисты, литераторы, телевизионщики), сосредоточили свое внимание на новой знаменательной дате — на 100-летии начала Первой мировой войны. Нет никакого сомнения в значимости этого эпохального вооруженного конфликта, которому в соответствии с нормами современного языка так и хочется прилепить приставку «мега». Но под исторической тенью «августа 14-го» оказалась малозаметной одна «круглая дата» — 150-летие окончания Кавказской войны — самого длительного военного конфликта с участием России.
25 августа 1859 года русские войска взяли приступом аул Гуниб, имам Шамиль сдался в плен и был отправлен в Петербург. Этим днем датируется «покорение Чечни и Дагестана в 1857, 1858 и 1859 гг.» — именно эти слова выбиты на специальной медали, которой награждались участники кампаний на Восточном Кавказе. Весной 1864 года четыре отряда, не встречая особого сопротивления со стороны горцев, соединились в урочище, получившем впоследствии название Красная Поляна (ныне известный горнолыжный курорт возле Сочи). Правительство России пришло к заключению, что организованное и массовое сопротивление горцев в западной части Кавказа закончилось. Парад, проведенный в Красной Поляне 21 мая, признали «победной точкой» в Кавказской войне. Все участники походов получили медаль «За покорение Западного Кавказа. 1859—1864». В том же 1864 году был учрежден наградной крест «За службу на Кавказе», который оказался на груди тех, кто воевал не только с горцами, но также с турками и персами. Как мы видим, в столь значимых текстах нет выражения «Кавказская война», которого, между прочим, нельзя найти ни в одном официальном документе более раннего времени. Это выражение ввел в оборот известный публицист генерал Р. А. Фадеев (1824—1883), написавший в 1860 году книгу «Шестьдесят лет кавказской войны». Слово «кавказская» он пишет со строчной буквы, хотя по правилам и традициям того времени названия других войн писались с буквы заглавной (Восточная, Турецкая, Персидская и пр.). В документах XVIII—XIX веков боевые действия против горцев именовались «покорением», «умиротворением», «наказанием» (за набеги и непокорность), «походами», «движениями», «экспедициями», «делами» и т. д. Ситу-ация с названием — вовсе не случайность. Собственно говоря, Кавказской войны как таковой и не было: на протяжении полутора веков на пространстве между Черным и Каспийским морями русские войска участвовали в веренице разномасштабных и разнохарактерных конфликтов с местным населением. Здесь имели место и колониальная экспансия, и реализация имперской идеи, и национально-освободительное движение, и цивилизационный конфликт, и феодально-этническая междоусобица, и религиозная война, и геополитическое соперничество России, Турции и Великобритании. Этот исторический феномен не имеет бесспорных временнПх границ. Начало и конец всех войн Нового времени достаточно ясно определены: от объявления таковой до подписания мирного соглашения. В нашем случае не было ни мирного соглашения, ни юридического действа «Иду на вы!».
Регулярные столкновения русских войск с горцами начались при Петре Великом. Во время Персидского похода 1722—1723 годов произошло несколько сражений с дагестанскими ополчениями. С начала 1730-х годов регулярно происходили стычки на линии русских укреплений по Тереку и Кубани. Ответом на набеги горцев стали карательные экспедиции. Первый серьезный бой с чеченцами произошел вовсе не при Ермолове, а в 1732 году. Затем в 1750—1780-е годы пытались прекратить набеги чеченцев «наказаниями», в форме разорения аулов. В 1775 году в отместку за смерть известного ученого С. Г. Гмелина, умершего в плену у кайтагцев, их земля была опустошена по распоряжению Екатерины II. В 1783 году А. В. Суворов разгромил ногайские кочевья на Кубани. В 1785 году шейх Мансур объявил русским священную войну, в ходе которой погибли тысячи людей. В 1789 и 1791 годах корпуса генерала Бибикова и генерала Гудовича, наступавшие на Анапу, подвергались постоянным нападениям черкесов. В 1774, 1778—1779, 1785, 1794—1795, 1804 и 1810 годах с разной степенью жестокости были подавлены выступления кабардинцев. Немало было пролито в XVIII — начале XIX века и осетинской крови, поскольку Россия была заинтересована в установлении контроля над трассой будущей Военно-Грузинской дороги. В 1800 году соединенный русско-грузинский отряд на реке Иори разгромил ополчение дагестанского правителя Омар-хана, намеревавшегося вторгнуться в Кахетию. В 1806 году состоялся поход в Дагестан, был штурмом взят Дербент. В 1807 го-ду крупные отряды русской армии в очередной раз «умиротворяли» Чечню. В 1811 году у города Куба многотысячное ополчение аварцев, лакцев и табасаранцев потерпело поражение. Таким образом, до 1817 года было пролито так много крови с обеих сторон, что признание этой даты каким-то «началом» Кавказской войны не выдерживает никакой критики. Столь же сомнительным выглядит и официальная дата окончания войны, но об этом речь пойдет чуть позже.
Упорно сохраняемые традиционные хронологические рамки вышена-званных конфликтов (1817—1864), «упакованных» в понятие «Кавказская война», сокращают таковую в три раза. Это отвечало решению целого ряда задач как дореволюционной, так и советской историографии. Россиян смущало то, что мощная и привыкшая к победам армия не может принудить к покорности население территорий, не превышающих по площади обычную губернию. Самое упорное сопротивление русские войска встретили в Чечне и в Дагестане в 1830—1850-е годы. Здесь война приобрела формат более понятный и привычный для европейцев. Фигура Шамиля, по своим масштабам достойная приставки «Великий», дала название целой эпохе, сразу отодвинувшей в «историческую тень» все предшествовавшие столкновения между русскими и горцами. Бесчисленные мелкие стычки, характерные для предшествующего периода, не укладывались в парадигму «событийной» традиционной военной историографии. Кровопролитность битв всегда являлась синонимом их значимости, поэтому тяжелые бои во время Даргинской экспедиции (1845), похода генерала Граббе в Чечню (1842), на реке Валерик (1840), возле аула Акуша (1819), при осадах аулов Ахульго (1839), Салты (1847), Гергебиль (1843) и сформировали «календарь» главных событий этой войны.
Как известно, отечественные литераторы играли огромную роль в формировании коллективных исторических представлений. А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, А. А. Бестужев-Марлинский, Л. Н. Толстой в своих произведениях представляли Кавказ 1830—1850-х годов, что создавало благоприятную психологическую атмосферу для принятия именно этих временных рамок. Представление о 1817 годе как о нижней временнЛй границе позволяло найти достойное место генералу А. П. Ермолову — культовой фигуре отечественной истории (в 1817 г. он стал главнокомандующим на Кавказе). Кроме того, при такой хронологии присоединение Кавказа и Закавказья к России легче укладывалось в «антифеодально-антиколониальную» парадигму, придавалось хотя бы какое-то правдоподобие концепции добровольного вхождения народов этого региона в состав России. А еще достигалась хронологическая совместимость событий на Кавказе с «общей» борьбой населения многонациональной России против крепостнической эксплуатации. Большинство современных историков из северокавказских республик настойчиво придерживаются традиционных хронологических рамок: в 1817—1864 годах агрессором, безусловно, выглядит российская сторона, тогда как в «доермоловский» период это не столь очевидно.
1817 год можно выделить как начало одного из этапов присоединения Кавказа. До того времени действия русских войск были в основном «рефлекторными», вызванными набегами горцев. Теперь командование перешло к планомерным операциям (карательные и превентивные экспедиции, устройство крепостей в стратегически важных точках, экономическая блокада, прокладка просек и дорог, выселение горцев на равнину, основание казачьих станиц для закрепления российского «присутствия»). Но «плановый» характер операций русской армии не следует преувеличивать, по-прежнему огромную роль играла необходимость «давать ответы» на действия противника.
В 1819—1821 годах горцы Восточного Кавказа действительно объявили о своей покорности, но это была всего лишь форма заключения перемирия. Уже в 1823—1825 годах Дагестан и Чечня фактически дезавуировали прежние соглашения. Жители Западного Кавказа в 1817—1826 годах вообще не помышляли о признании царской власти. «В деле покорения Кавказа ермоловская система была единственной верной системой, и жестоко платились те начальники, которые от нее отступали. Самое покорение Восточного Кавказа совершилось только тогда, когда граф Воронцов, а за ним князь Барятинский возвратились к той же ермоловской системе».1 Эти слова путеводителя по Кавказскому военно-историческому музею — предельно сжатая военно-историографическая схема, благополучно живущая по сей день, несмотря на очевидное несоответствие действительности.
Представления о том, что война закончилась на Восточном и Западном Кавказе соответственно в 1859 и 1864 годах закрепились и благодаря важным символическим актам. Как уже говорилось, были выбиты специальные медали, выпущены высочайшие грамоты и рескрипты, произведены щедрые награждения, в том числе и лиц, принадлежавших к царской фамилии. Заявление об умиротворении «мятежной» территории именно весной 1864 года приобретало особое внутри- и внешнеполитическое значение, поскольку тогда же шло подавление восстания в Польше. Затяжная война с горцами осложняла жизнь отечественных дипломатов, кавказский вопрос был любимой картой английских и австрийских представителей на любых переговорах, поэтому в интересах влиятельного внешнеполитического ведомства было форсирование процесса покорения горцев.
Министр иностранных дел Горчаков писал князю А. И. Барятинскому 26 июля 1859 года: «Политический горизонт, дорогой князь, далеко не ясен… Если бы вы дали нам мир на Кавказе, Россия приобрела бы сразу одним этим обстоятельством в десять раз больше веса в совещаниях Европы, до-стигнув этого без жертв кровью и деньгами…»2
Самым тяжелым для русской армии стал период, когда во главе горцев встал имам Шамиль. Его успехи в конце 1830-х — начале 1840-х годов были так велики, что возникли опасения по поводу утраты контроля над всем Северо-Восточным Кавказом. Однако в 1846—1849 годах обнаружились первые признаки перелома в ходе военных действий, когда удалось взять штурмом «важнейшие» аулы (Чох, Гергебиль, Сугратль, Салты). Но главным изменением ситуации стало то, что даже успешные походы отрядов Шамиля не влекли за собой массовых восстаний, как это было несколькими годами ранее. Особенно ярко это проявилось во время кабардинского рейда 1846 года. Гарнизоны Нальчика, Владикавказа и Моздока заперлись в укреплениях, но ожидавшегося обеими сторонами взрыва не произошло. К Шамилю присоединились всего несколько десятков всадников. Более того, кабардинцы отказывались снабжать войско имама продовольствием, вели себя по отношению к мюридам крайне недружелюбно. Так же поступили ингуши, когда отряд наиба Нур-Али появился в районе Ларса. Абадзехи, на которых так рассчитывал Шамиль, заняли выжидательную позицию, а карачаевцы отказались пропускать его войско через свои земли. Хотя на обратном пути имам продемонстрировал свой полководческий талант, беспрепятственно проведя войска в Дагестан мимо всех выставленных заслонов, но его авторитет как вождя всех горцев серьезно пострадал.
Систематическая рубка чеченских лесов и разорение аулов начало сказываться на настроениях населения. Все чаще командование получает сигналы от влиятельных людей о готовности примирения. В Дагестане во время осады укрепления Ахты (сентябрь 1848 года) гарнизон сумел продержаться до подхода подкреплений во многом благодаря помощи со стороны местных жителей, рискнувших противостоять мюридам.
В установившемся стратегическом равновесии время работало против Шамиля. За ним была разоряемая карательными экспедициями Чечня и обескровленный, уставший от военных действий Дагестан, за князем М. С. Воронцовым — огромный, практически неисчерпаемый военный потенциал империи. В январе 1850 года даже карабулаки, отличавшиеся особой враждебностью к русским, не подняли массового восстания, несмотря на прибытие к ним Хаджи-Мурата, одного из самых авторитетных наибов. В 1850—1853 годах вырубка лесов и разорение аулов привело к тому, что равнинные районы Малой Чечни были поставлены под контроль правительства. Непокорившееся население ушло в горные районы, что сразу создало проблемы с продовольствием, поскольку именно эти земли являлись житницей имамата. В 1851—1852 годах Шамиль предпринял несколько попыток поднять восстание в Казикумухском ханстве, Кайтаге и Табасаране, но посланные туда отряды не смогли выполнить роль детонатора. Не более результативной оказалась и попытка «поднять» Осетию.
Одной из важнейших причин отхода горцев от Шамиля было то, что они ожидали от него освобождения от чужеродного вмешательства в свою жизнь, но вместо этого получили жестко насаждаемые правила поведения, налоги, обязанность воевать когда и с кем решит имам. Горцы были готовы идти на войну, которая обещала результат, но к войне перманентной, такой ужасной, какую навязывали русские, они не были готовы.
Перелом в Кавказской войне пришелся на 1850-е годы. Систематическая рубка леса в Чечне позволила из месяца в месяц расширять зону «доступности». Постоянные разорения аулов, уничтожение посевов, угоны скота, заметное ограничение возможностей совершать набеги на Кавказскую линию сделали свое дело. Чеченцы, прекратившие сопротивление, стали селиться под защитой укреплений, Шамиль для помощи своим приверженцам был вынужден посылать отряды дагестанцев, потери которых вызывали скрытое, но неуклонно возраставшее недовольство в самом Дагестане. В июне 1850 года отряд под командованием Барятинского совершил рейд в район Шали, куда русские войска не решались приходить уже более десяти лет, уничтожил посевы на огромных площадях и благополучно вернулся в Грозную, понеся потери, ничтожные по сравнению с былыми временами. Такие разорительные походы стали повторяться из года в год, ставя население перед выбором: переселяться в горы, где не было достаточных сельскохозяйственных угодий, или прекращать сопротивление. В сентябре 1851 года Шамиль послал большой отряд для нападения на стада мирных чеченцев, дабы доказать колеблющимся, чтЛ их ждет в случае принесения присяги русским. Командование, извещенное об этом лазутчиком, организовало засаду у переправы через Сунжу. Разгром, которому подверглись горцы, оказал огромное влияние на жителей многих аулов, которые стали уклоняться от участия в военных действиях. В 1852 году наиб Талгик попытался сделать набег на окрестности Грозной, но вновь, получив сведения от лазутчиков, русские сумели дать ему отпор, причем в бою против Талгика участвовал отряд чеченской милиции, что ранее было немыслимо.3
Несмотря на явный успех медленного систематического давления на противника, время от времени предпринимались экспедиции, результаты которых оказывались ничтожны, а потери весьма ощутимы. В числе погибших были командир Сунженского полка генерал Слепцов и командующий Линейным казачьим войском генерал Круковский.
Зимой 1857—1858 года в Чечне и Дагестане войска продолжали обычную практику уничтожения аулов и посевов, вынуждая горцев прекратить сопротивление. Следующая зима показала, что действительно произошел перелом в ходе войны с Шамилем. Впервые с середины 1830-х годов не русские генералы тревожно ожидали, где и когда появится имам со своим войском, а он, собрав своих мюридов, готовился к отражению их наступления. 1 апреля 1859 года после осады и штурма был взят аул Ведено, считавшийся «столицей» немирных чеченцев. За исключением небольших отрядов непримиримых борцов с русскими, чеченцы прекратили сопротивление.
Несмотря на то что горный Дагестан по-прежнему полностью был в руках Шамиля, его поражение становилось только вопросом времени. С покорением Чечни имам терял одну из самых боеспособных и многочисленных частей своего войска, лишался хлеба, который там выращивался. Высвободившиеся русские войска получали возможность вторгаться в Аварию с запада и севера. Они сразу оказывались в тылу многочисленных укреплений, воздвигнутых горцами на обычных путях наступления русских войск с востока. Теперь нельзя было и думать о помощи со стороны жителей равнинных районов самого Дагестана и тем более Ингушетии и Кабарды. Явные и тайные противники Шамиля в горском обществе увидели, что приходит их час.
После окончания Крымской войны, рассеявшей надежды горцев на изгнание русских силами союзных армий, начинается завершающий этап покорения Северо-Восточного Кавказа. В 1857 году Салаватия «разорена и сож-жена», жители Большой Чечни оттеснены в горные районы.4 В 1858 году ингуши попытались с оружием в руках протестовать против устройства на их землях казачьих станиц, но вскоре были вынуждены покориться, поскольку силы были совершенно неравны, а отряды Шамиля не смогли прийти на помощь. В том же году генерал Евдокимов занял Аргунское ущелье, чечен-ский наиб Дуба перешел на сторону правительства, а в районе аула Шатой вспыхнуло восстание против мюридов, причем в резне погибли начальники, присланные Шамилем, муллы, кадии и даже рядовые дагестанцы.5 1 апреля 1859 года после длительной осады и кровавого штурма пал аул Ведено — последний оплот Шамиля в Чечне, а 14 июля тремя колоннами началось наступление на Гуниб.
Командование старалось избежать штурма аула Гуниб, поскольку опасалось неудачи приступа и неизбежных больших потерь даже в случае успеха. Главной же причиной такого поведения было то, что гибель Шамиля в этом последнем бою сделала бы его шахидом, объектом поклонения мусульман. Барятинский помнил, какое впечатление на горцев произвела мученическая смерть Кази-муллы, и потому надеялся на переговоры.6 Аул Гуниб располагался на высокой скале, три стороны которой представляли собой почти вертикальные многометровые стены. Попасть на вершину можно было только по узкой тропе, перекрытой мощными каменными оборонительными сооружениями, через которые вел узкий извилистый проход.
В ночь на 25 августа 1859 года солдаты Апшеронского полка, воспользовавшись тем, что горцы оставили без охраны обрывы, считая их совершенно неприступными, с помощью веревок и крючьев взобрались на вершину горы. То же самое проделали и солдаты Ширванского полка с другой стороны. Перед этим они ложной атакой заставили защитников аула израсходовать запас камней, заготовленных для метания в противника. Горцы, занимавшие оборонительные сооружения на тропе, оказались окруженными и бились до последнего. Особенно отчаянно дрались здесь русские дезертиры, не рассчитывавшие на пощаду. После того как все они были перебиты, войска подошли к самому аулу. Князь Барятинский приказал прекратить огонь и в очередной раз предложил Шамилю сдаться, гарантируя неприкосновенность. Видя безвыходность своего положения, имам вышел из аула в сопровождении своих ближайших сподвижников и спустя два дня под усиленным конвоем был отправлен в Темир-Хан-Шуру. Война в Чечне и Дагестане «официально» закончилась.
Прекращение масштабных боевых действий в Чечне и Дагестане позволило русскому командованию сконцентрировать свои усилия на покорении Западного Кавказа. В 1860 году правое крыло Кавказской линии и Черномория образовали Кубанскую область с центром в Екатеринодаре, Черномор-ское казачье войско переименовали в Кубанское, усилив его шестью полками линейных казаков. На правый фланг перемещались полки, имевшие богатый опыт войны в горах. О решительных намерениях правительства говорил и тот факт, что общее командование войсками было поручено генералу Н. И. Евдокимову. Военный талант этого человека был признан как российскими войсками, так и горцами. Ознакомившись с краем, Евдокимов представил план его покорения, центральным пунктом которого было удаление местных жителей из труднодоступных районов и заселение казаками мест, пригодных для земледелия. При этом черкесским племенам предлагался выбор: равнинные районы в бассейне Кубани или эмиграция в Турцию.
Поскольку никто не делал особых расчетов на мирный вариант развития событий, были сформированы три отряда — Адагумский, Шапсугский и Абадзехский, задачей которых было силовое обеспечение евдокимовского плана. Первыми, видя неизбежность покорения, эмигрировали племена, проживавшие в верховьях реки Лаба.
Нарастающая угроза заставила горцев Западного Кавказа не только забыть собственные распри, но и преодолеть стойкую неприязнь ко всем иностранцам. 13 июня 1860 года представители различных племен собрались в Сочи и договорились объединить свои силы для борьбы против русских. Был создан орган управления новым союзом — меджлис из 15 улемов, а сама территория края разделена на 12 округов, в каждый из которых назначили полномочного правителя. Зная о том, что Великобритания является главным европейским противником расширения владений России на Кавказе, горцы обратились к английскому консулу в Сухуме с просьбой помочь «государству Черкесия» в борьбе против агрессоров. По нормам тогдашнего международного права Лондон имел все основания откликнуться на такой призыв суверенного государства. Ответ русского командования последовал незамедлительно. Десант под командованием генерала Колюбакина разгромил Сочи и сжег здание меджлиса. Одновременно Евдокимов, устроив несколько новых станиц за Кубанью, ставших опорой для дальнейшего продвижения в горы, привел крупный отряд в верховья реки Фарс, что открывало дорогу в земли абадзехов. Представители практически всех племен Западного Кавказа заявили о готовности принять русское подданство, но не переселяться на равнину. Русские власти в лице Евдокимова и Барятинского настаивали на последнем условии и готовились к решительному наступлению: прокладывали дороги и просеки, устраивали опорные пункты и т. д. 11 сентября 1861 года на Кавказ прибыл Александр II. В числе встречающих в Тамани было около пятисот горских старшин; один из них обратился к царю с речью, в которой обещал сохранять мир, выполнять все распоряжения властей, но просил отказаться от планов переселения. Император обещал решить все вопросы в ближайшее время. 15 сентября состоялась вторая встреча, на которой горцы предъявили неприемлемые для русской стороны условия подданства: не строить в Черкесии укрепления, не размещать войска, не прокладывать дороги. В ответ Александр II объявил, что горцы должны в течение месяца решить, переселяются ли они на равнину или эмигрируют в Турцию.
Масштабные операции по осуществлению плана генерала Евдокимова начались весной 1862 года. Отряды проникали все дальше и дальше в горы, основывая на землях горцев новые станицы и укрепления. В начале 1863 года на Кавказ прибыл новый главнокомандующий — брат императора великий князь Михаил Николаевич. К концу 1863 года о своей покорности заявили практически все племена, проживавшие на северном склоне Большого Кавказского хребта, причем подавляющее большинство предпочло переселиться в Турцию, нежели остаться подданными русского царя. В феврале 1864 года отряд под командованием генерала Геймана численностью в 12 батальонов перевалил через горы и вышел в долину Туапсе. Проживавшие в этом краю шапсуги поняли бесполезность сопротивления и стали собираться на побережье Черного моря для отъезда в Турцию. В это же время стали приходить тысячи семейств абадзехов. От присяги уклонялись к тому времени только убыхи, которым 5 марта 1864 года был предъявлен ультиматум: немедленно выдать всех пленных и собраться в трех пунктах на берегу моря для переезда в Турцию или на Кубань. После непродолжительных колебаний основная масса приготовилась к погрузке на суда, хотя небольшие отряды непримиримых пытались оказать сопротивление. 2 апреля в Сочи великий князь Михаил Николаевич объявил старшинам, что им дается месяц на подготовку к переезду, после чего с непокорными будут обращаться как с военнопленными. 12 мая 1864 года отряды, направленные в верховья рек Псху, Бзыбь и Мзымта, преодолев сопротивление местных ополчений, соединились в районе нынешней Красной Поляны, после чего последние непокорные племена, рассчитывавшие на неприступность своих ущелий, заявили о покорности и готовности переселиться.7
Но установление такой «тишины» на Кавказе, какой желало российское правительство, не произошло. Еще несколько лет в труднодоступных горных аулах держались те, кого принято называть «непримиримыми». В 1863 году вспыхнуло восстание в Джаро-Белоканской области, в 1864 — в Кайтагской области. В конце 1863 года талантливый мусульманский духовный деятель Кунта-Хаджи фактически создал параллельную систему управления в Чечне, а сам принял звание имама. Власти опасались возвращения к временам Шамиля. Ситуация осложнилась тем, что Северный Кавказ был взволнован слухами о восстании в Польше. Кунта-Хаджи в 1864 году сослали в Новгородскую губернию, где он умер три года спустя. Как только в Чечне узнали об его аресте, 9 января 1864 года в районе Шалинского укрепления собралось около 3 тысяч вооруженных чеченцев, которые требовали освобождения шейха и других заключенных. Судя по официальным данным, последователи Кунта-Хаджи атаковали войска, но были рассеяны картечным огнем. Об ожесточенности столкновения говорит большое число убитых с обеих сторон, причем среди павших чеченцев обнаружили несколько женщин.
В 1865 году вспыхнуло восстание под руководством Тазы Экмирзаева в районе аула Харачой, но в первом же бою повстанцы были разбиты правительственными войсками, а их вождя заковали в кандалы. Много хлопот властям доставил знаменитый абрек Вара Гехинский, мстивший за своего духовного вождя. Когда он был убит после трехчасового боя с целым отрядом драгун, о нем сложили песню, а наиб, который его выдал властям, удостоился особого обряда: на обочинах дорог Чечни складывались кучи камней. Каждый путник туда должен был бросить и свой камень, сопровождая это проклятиями в адрес предателя. Подсчитывая количество камней, вла-сти могли оценить уровень лояльности населения.
12 апреля 1877 года Александр II объявил о войне с Турцией, а уже через 3—4 дня об этом знали во всех аулах. 17 апреля поступили первые рапорты о волнениях в Ичкерии. Алибек-Хаджи объявил себя имамом, под его знамена стали собираться джигиты со всех краев. Распространялась молва, что найден «священный меч», посланный Аллахом для уничтожения «гяуров», что скоро из Стамбула вернется сын Шамиля Кази-Магома и продолжит дело своего отца.8
Восстание 1877—1878 годов на Северо-Восточном Кавказе вызревало не один год. Инженер-геодезист Н. Семенов, проводивший топографические работы в Чечне и служивший в Веденском окружном управлении (1880-е годы), в своих записках рисовал картину повсеместного неприязненного отношения к русским.9 Особую злобу горцы питали к казакам, станицы которых располагались на их землях. Станичники, по мнению чеченцев, воевали добровольно, тогда как солдаты считались людьми подневольными.
Главной же причиной возмущения было постепенное «притеснение». Когда власти требовали от народов Северного Кавказа покорности, они обещали ничего не менять в укладе их жизни, кроме прекращения набегов. Однако затем шаг за шагом началось вмешательство в их быт. Первым актом стало освобождение тех, кто находился на положении рабов и крепостных. Такое действие, являвшееся в глазах Европы и просвещенных кругов России, безусловно, прогрессивной и человеколюбивой мерой, означало покушение на права не только знати, но и немалого числа простых общинников.
О податях в период «замирения» или вообще ничего не говорилось, или звучали обещания о свободе от налогообложения. Поэтому введение различных платежей было расценено как нарушение договоренностей. Кроме того, в ряде мест денежные сборы во время войны производились как штрафы за участие в волнениях, что после 1859 года толковалось как мщение за преж-ние прегрешения. Население заставляли перевозить казенные грузы, строить и ремонтировать дороги за символическую плату. Это не только негативно сказывалось на экономике (отвлечение от полевых работ), но и создавало психологический дискомфорт, поскольку транспортные услуги и земляные работы не считались престижным делом. Русские власти делали большую ошибку, считая постепенность приведения общественного быта горцев к «общероссийскому знаменателю» эффективным средством против возмущения. Наоборот, каждый новый шаг властей в этом направлении укреплял уверенность местных жителей в том, что сбываются предсказания противников «замирения»: русские начнут с незначительных притеснений, а закончат насильственным крещением и введением рекрутчины.10
За двадцать лет, прошедших со времени пленения Шамиля, в Чечне и Дагестане выросло целое новое поколение. Тысячи молодых людей выросли на рассказах о том, как их отцы и деды сражались за свободу своей родины. Многие из них хранили память о том, что за русскими числится долг крови за родственника, убитого в те легендарные времена. Набеги считались уголовным преступлением, и за угон скота можно было угодить в Сибирь, но принцип утверждения человека в горском обществе с помощью молодчества никто не отменял. Именно сорвиголова легко приобретал в горах статус аристократа. Участник событий 1877 года отметил этот «спортивный настрой» у повстанцев, которых в отличие от бойцов эпохи имамата не обуревали ни религиозные страсти, ни лютая ненависть к заклятому врагу. Он писал: «…с легким сердцем, незлобно шла горская молодежь в леса, на завалы или в засады, устроенные против русских. Во имя какой идеи рисковал горец своей свободой, может быть, жизнью? Только затем, что этим нарушалось однообразие, что представлялся случай поволноваться, пошалить и затем, подобно охотнику, с неимоверными преувеличениями, рассказать в кругу односельчан свои подвиги и опасности, которым подвергался. К молодежи так же легкомысленно присоединялись и взрослые, в сущности такие же дети. К чему стремятся, за что дерутся, какие будут последствия — об этом большинство мало думало; лишь бы сходить на охоту, подстрелить зверя в лице русского солдата, иногда самому быть подстреленным, а главное, позабавиться теми игрушками, которыми они так дорожили, которые слишком неосторожно оставлены были им при покорении края — своим оружием». Кроме того, он писал, что сама обстановка края способствовала появлению групп повстанцев: «…на открытое сопротивление или противодействие власти недолго думая решается горец, между прочим, потому, что это не требует ни предварительных соглашений в заговоре, ни вообще трудных приготовлений. Объявляющий себя непокорным или не признающим властей (обыкновенно после нескольких преступлений) так называемый „абрек“ добывает десятка два-три патронов к своему огнестрельному оружию и с этим нехитрым снаряжением скрывается в дебрях горно-лесной полосы. Привыкнув довольствоваться самой скудной пищей, он получал небольшое количество хлеба или кукурузы из ближайших аулов вдобавок к тому, что сам находил в лесах, и этим жил целые месяцы. Те же обитатели ближайших селений всегда вовремя извещали его о появлении вблизи агентов полиции и вообще о каких-либо мерах последней. Десяток-другой таких абреков составлял уже шайку, с которой надо считаться и для уничтожения которой нет иных средств, кроме нравственного влияния. А если во главе такой шайки явится ловкий, предприимчивый предводитель, то вот и готовое, организованное восстание».11
Разумеется, огромную роль в развитии событий сыграла Русско-турецкая война. 29 января 1877 года официоз местной администрации газета «Кавказ» опубликовала передовую статью, убеждавшую читателя в том, что опасения по поводу возможного восстания горцев в случае конфликта с Турцией совершенно беспочвенны. В качестве главного аргумента приводились сведения о готовности населения поступать в ополчение.12 В этой связи можно отметить одно немаловажное обстоятельство: при организации милиции в районах будущего восстания в 1876—1877 годах в нее поступили как раз те, кто мог сдерживать своих земляков от необдуманных поступков, тогда как «беспокойные» остались в аулах.13
Одной из предпосылок восстания стало ослабление войск, расквартированных в крае. Командование посчитало достаточным для сохранения спокойствия в Чечне и Кабарде оставить там 8 батальонов пехоты и 40 со-тен казаков, отправив остальные силы (20 батальонов, 3 драгунских полка и 20 ка-зачьих сотен) на турецкую границу. Власти полагали, что лучшим средством сохранения спокойствия среди горцев являются победы над войсками султана, тогда как удачи османов воодушевляли горцев на выступления против русских властей. При этом не учитывалось то, что «искрой» могли служить и совершенно фантастические слухи о поражениях России.
Волнения усиливались, но активных действий ни горцы, ни русские войска практически не предпринимали. C одной стороны, такая ситуация во многом объяснялась тем, что русское командование находилось в растерянности, а местами, как, например, в Грозной, — в состоянии, близком к паническому. Многие оборонительные сооружения в казачьих станицах и штаб-квартирах полков в предшествующие мирные годы были ликвидированы, и даже небольшие отряды в случае внезапной атаки могли наделать много бед. С другой стороны, во многих аулах только молодежь выказывала желание воевать, тогда как «уважаемые люди» не хотели, чтобы их жилища были уничтожены в ходе неизбежных карательных операций. Так, жители Шали не пустили в свое село отряд повстанцев. В то же время попытка Кабардинского полка 24 июня 1877 года схватить Алибека-Хаджи у горы Кежельгендук закончилась неудачей: предводитель чеченцев сумел ускользнуть, а полк понес первые потери (20 убитых и раненых). «По Чечне <…> пошел говор, что войска против сторонников Алибека-Хаджи бессильны, что убитых русских ни похоронить, ни сосчитать не успевают, что их с горы за ноги стаскивают в кучи…»14
В отличие от времен Шамиля на этот раз в Чечне не происходило кровавых битв с участием тысяч воинов, но в любом месте от Военно-Грузинской дороги до границы с Дагестаном человека в русском мундире могла настигнуть пуля, выпущенная из леса. Другим отличием было то, что чеченцы не уходили открыто в отряды повстанцев, а действовали скрытно. «Нередко случалось, что тот же самый молодец, вчера стрелявший по нашим из засады, сегодня за пять рублей аккуратно доставляет приказание главного начальника в один из отрядов или донесение ему оттуда…»15
Для обеспечения безопасности на дорогах были сформированы партизанские войсковые команды по 100—150 человек каждая. «В состав их были выбраны люди самые выносливые, сметливые, отважные; дни и ночи ходили они по всему протяжению дороги, углубляясь в окаймляющие их леса, иногда на довольно значительном расстоянии поодиночке или звеньями по 2—3 человека, по возможности близкими настолько, чтобы одно звено могло поддержать или выручить другое. Над всяким, кого встречали, чинили они расправу по своему усмотрению; всякое имущество, найденное в лесу, составляло предмет их добычи. <…> Мера была крутая, жестокая; но чтобы извлечь с корнем глубоко проникшую болезнь, необходимо было крепко заостренное с обоих концов оружие, и оружие это действительно хорошо нам послужило…»16 В июле 1877 года Ума Дуев объявил о своем участии в восстании, но к нему примкнуло намного меньшее число людей, чем он рассчитывал. Войска в Чечне жестоко карали все аулы, жители которых помогали повстанцам: сжигали дома, вытаптывали посевы, угоняли скот. Сотни людей были взяты в заложники, причем в отличие от 1830—1840-х годов их не отправляли вглубь России, а держали в «человеческих» условиях в ближайших крепостях.
Сложилась в известной степени патовая ситуация: сторонники Умы Дуева и Алибека-Хаджи не смогли превратить волнения в массовое восстание. В то же время войска были не в состоянии выловить мелкие отряды горцев, пресечь действия партизан-одиночек, днем занимавшихся мирным делом, а ночью стрелявшим по русским патрулям. Это легко могла сделать местная милиция, но она частью сочувствовала повстанцам, частью не желала рисковать без малейшей надежды на богатую добычу.
Первое известие о восстании в Терской области появилось в местной прессе только 24 мая, причем тон публикации был довольно спокойный: «…Обнаружилось крайне возбужденное настроение части населения, обратившееся вскоре, под влиянием ложных слухов, распространяемых злонамеренными фанатиками, в явное восстание…»
Читатели узнали, что нежелание жителей аулов Шали и Майортуп взяться за оружие «…дало благие результаты и охладило возбужденное состояние горцев настолько, что в настоящее время можно считать порядок и спокойствие в Терской области восстановленным. <…> Очевидно, что восстание ичкеринцев и ауховцев есть не более как моментальная вспышка легкомысленных и доверчивых людей, поддавшихся влиянию неблаговидных лично-стей, имевших свой собственный расчет в возбуждении беспорядков».17
В начале июня обострилась ситуация в Дагестане, но, несмотря на грозные известия из этого края, власти в Тифлисе пытались выдать явные признаки бури за проделки разбойников. 7 июня 1877 года сообщалось о том, что два (!) бандита-горца напали на грузинских пастухов, угнали несколько коров и подожгли дозорную башню. Затем наступило молчание, а уже 29 июня в газете «Тифлис» был помещен репортаж, по своему содержанию и тональности воскрешавший рапорты о боях во времена Шамиля. Оказалось, что две недели в горах шли кровопролитные бои. Артиллерия разгромила несколько аулов, и в том числе «гнездо мятежников» — селение Асахо, защитники которого бились до последнего, женщины, схватив детей, бросались в пропасть или с оружием в руках кидались на штыки.18 В октябре внезапно для властей вспыхнуло восстание в Казикумухе. Гарнизон тамошнего укрепления, захваченный врасплох, был вырезан, повстанцам достались большое количество боеприпасов, оружие, и в том числе несколько пушек.19 Однако уже 1 ноября газета «Кавказ» поспешила успокоить своих читателей известием о том, что восстание в Западном и Среднем Дагестане подавлено (кроме общества Дидо), а в Южном Дагестане также видны неоспоримые признаки умиротворения.20
В некоторых районах вооруженных столкновений удалось избежать благодаря умелым действиям командования. Так, князь Орбелиани сумел убедить джарских лезгин не следовать призывам к восстанию. Он пригрозил в случае мятежа выслать всех поголовно в места, где шесть месяцев в году темно, а в остальные шесть месяцев — туман.21
В сентябре—октябре 1877 года восстание охватило весь Средний и Южный Дагестан, чему способствовали известия о действительных и мнимых успехах турецкой армии. 21 сентября в Каякентских садах в засаду попала колонна русских войск, которая, потеряв 4 убитыми и 10 ранеными, сумела избежать разгрома благодаря подавляющему преимуществу в вооружении. Дело в том, что в 1877 году правительственные войска имели винтовки, заряжавшиеся с казенной части и позволявшие производить до 15 выстрелов в минуту, тогда как нарезные ружья горцев, заряжавшиеся с дула и снабженные кремневым замком, имели несоизмеримо меньшую скорострельность. 3 ноября отряд горцев численностью около 2 тысяч человек пытался задержать войска в завале у Елисуйского ущелья, но был вынужден отступить под градом пуль. В отличие от сражений 1830—1850-х годов горцы действительно несли огромные потери, поскольку русская пехота шквальным огнем срывала попытки завязать рукопашную схватку, а в перестрелке винтовки системы Бердана давали все преимущества их владельцам. Очень эффективными оказались револьверы, уже прочно вошедшие к тому времени в военный обиход. Если в густых лесах Чечни преимущество в вооружении не проявлялось столь очевидно, то в открытых столкновениях в Дагестане горцы не имели ни единого шанса на успех. Тем не менее в октябре 1877 года большая часть края оказалась в руках повстанцев в основном потому, что командование, боясь повторения кошмара 1840-х годов, стянуло войска в основные укрепления, фактически предоставив восставшим свободу действий.
В сентябре 1877 года восстание вспыхнуло в бывшем Кубинском ханстве (Азербайджан). Отряды повстанцев насчитывали около 10 тысяч человек, но они действовали нерешительно, и через два месяца русское командование полностью контролировало ситуацию в этом районе. Только небольшие группы продолжали сопротивление в труднодоступных ущельях.22
Одним из важнейших центров сопротивления в Дагестане стал аул Сократль, где провозгласили имамом Абдурахмана-Хаджи, который отказался от этого титула, сославшись на преклонные года, в пользу своего сына Магомета-Хаджи. Когда отряд под командованием генерал-лейтенанта Петрова (18 рот пехоты) подошел к Сократлю, оказалось, что аул сильно укреплен. 2 ноября, несмотря на преимущество в вооружении и многочасовую артподготовку, в ходе штурма и последующей резни в подземных ходах, которые сделали осажденные, войска потеряли 150 человек убитыми и ранеными. Около 300 горцев попало в плен, в том числе один из руководителей чеченских повстанцев Ума Дуев.23
6 и 8 ноября 1877 газета «Кавказ» напечатала в двух номерах передовую статью, в которой признавалась в том, что «…попытки к восстанию среди горцев заключают в себе не исключительный, случайный характер, а нечто более серьезное и глубокое, доказывают, что и спустя 20 лет после покорения Чечни и Дагестана мы не можем сказать, что край умиротворен и что мы, русские, полные хозяева здесь». Безымянный автор считал, что война с Турцией не была главной причиной массовых волнений. Он акцентировал внимание на фактах насилия со стороны горцев по отношению к русскому населению (убийства, грабежи, поджоги, угон скота) в 1860—1870-е годы, и называл это главной причиной экономического застоя края. Решать проблему предлагалось разоружением всех народов, кроме кумыков, кабардинцев и осетин, а также выселением всех «порочных», подбивавших соплеменников на мятеж.24 Власти были сильно обеспокоены настроениями той части населения, которая открыто не поддерживала повстанцев. Показателем скрытой враждебности был повсеместный отказ покупать скот, конфискованный в мятежных аулах, даже по символической цене.25
Постепенно восстание пошло на убыль: сказывались решительные действия правительственных войск, их абсолютное превосходство в вооружении, неутешительные для горцев известия о победах русской армии в Закавказье.
В 1907 году, спустя почти полвека после окончания Кавказской войны, наместник И. И. Воронцов-Дашков писал: «…все национальности на Кавказе настроены друг против друга враждебно, мирятся со своим сожительством только под влиянием русской власти и без нее сейчас бы вступили в кровопролитное соперничество».26 Несмотря на жесткий полицейский надзор весь предреволюционный период был отмечен межнациональными столкновениями, а также рецидивами и рудиментами набеговой системы. Страницы специальной «Ведомости о происшествиях», составлявшейся в III отделении для информирования императора, пестрят записями о кровавых стычках между осетинами и ингушами, армянами и азербайджанцами, о разбойных нападениях, угонах скота и т. д. При этом в числе преступников значатся представители едва ли не всех национальностей, проживавших в крае (азербайджанцы, дагестанцы, грузины, русские, чеченцы и др.).27
До самого конца имперского периода на Северном Кавказе правительство держало солидную армейскую группировку и воздерживалось от призыва горцев на военную службу. Причина этого — неуверенность в их лояльности. Эта стабильная боязнь массовых вооруженных выступлений подпитывалась таким явлением, как разбойничество, сформировавшее целую субкультуру в этом регионе. В 1910 году председатель Кавказского овцеводческого комитета Я. Николенко приехал в столицу искать защиты, причем обратился прямо в Военное министерство, считая МВД бессильной структурой. Он писал: «Считается, что почти вековая война на Кавказе закончилась 50 лет тому назад. <…> На самом же деле война продолжается, только не вооруженных людей против вооруженных, а вооруженных против мирных пахарей. <…> Это есть позор нашего государства и для всех нас, так как мы, могущественная страна с сильной властью, — не можем установить такого порядка, при котором всякий труженик мог бы найти защиту и опору. <…> Среди запаха кровавых испарений и рассказов о разбойничьих подвигах воспитываются целые поколения, впитывая в себя разбойничьи идеалы…»28 Только в 1910 году кроме грабежей на различных дорогах и угонов скота имели место налеты на городские особняки и поместья, погром вокзала в Грозном и, наконец, взятие приступом казначейства в Кизляре, во время которого было убито 18 и ранено 4 полицейских. По форме это были наглые вооруженные грабежи и ночью, и среди белого дня, со стрельбой, с сопротивлением полиции и даже войскам. Но по сути мы имеем дело с гораздо более сложным явлением. Традиции так называемого «молодчества», романтизация былых набегов, сохранявшаяся межнациональная и межконфессиональная напряженность, родовая организация общества, слабость полицейского аппарата, особые природные условия — все это подпитывало явление, которое нельзя однозначно назвать криминалом. Разумеется, немалую роль играло наличие массы малоимущих людей, не желающих мириться со своей долей. На протяжении всего XIX столетия происходил слом традиционного общества на Северном Кавказе. В этих условиях механизмы обычного права, сдерживавшие экстремизм всех видов, не просто переставали работать, а даже перерождались в свою противоположность. С особой остротой это проявлялось в периоды политических потрясений, когда ослабевшее государство оказывалось не в состоянии сколь-нибудь эффективно использовать свой репрессивный аппарат. Поэтому в турбулентную эпоху начала XX и рубежа XX—XXI столетий Кабарду, Ингушетию, Чечню и Дагестан, равно как и некоторые районы Закавказья, захлестнуло насилие.
Здесь сразу следует затронуть проблему набегов, которая является очень важной для понимания ситуации на Северном Кавказе. Действительно одним из явлений, производивших особо сильное впечатление на уроженцев других регионов, были нападения вооруженных отрядов разной численности (от нескольких человек до нескольких сотен) на ближних и дальних соседей с целью получения добычи. В одних случаях это выглядело как вылазка с соблюдением максимально возможной предосторожности и стремлением избежать прямого столкновения. В других — открытое вторжение в чужие владения с акцентированной демонстрацией удали. Последнее слово — ключевое для понимания сути набега. Главным для его участников было не приобретение материальных ценностей как таковых, а публичное доказательство своих военных достоинств — храбрости, предприимчивости, хитрости, выносливости, умелого владения холодным и огнестрельным оружием. В горах удалец — синоним аристократа, удачные походы поднимали общественный статус не только его самого, но и всего рода. Только доказав свои воинские достоинства, мужчина становился полноправным членом общества. Разумеется, находились люди, которые делали набег своим основным промыслом, но все же подавляющее большинство горцев занималось земледелием, животноводством и ремеслами. В России XVIII—XIX веков организованное насилие было монополизировано государством, которое предельно нетерпимо относилось к попыткам его «приватизации». Поэтому борьба с набегами велась предельно жестко, причем репрессии были далеко не всегда «адресными», что вело к разжиганию конфликта, поскольку незаслуженно наказанный аул считал себя вправе ответить на немотивированное нападение. Если к этому добавить такой активно действующий правовой институт, как кровная месть, каждая жертва становилась причиной и (или) поводом для последующих столкновений.
Что дало империи Романовых присоединение Кавказа? Самый простой ответ: землю. Но в России в XVIII—XIX веков имелись огромные пространства (Сибирь, Новороссия, Поволжье), где сельскохозяйственной колонизации не должна была предшествовать кровопролитная война. Более того, закавказские болота, дремучие леса, непроходимые горы и выжженные плоскогорья мало соответствовали представлениям крестьян о золотой землице. Устройство казачьих станиц на Тереке и Кубани было нацелено на создание военных барьеров против горцев, а не на выращивание зерновых.
В XVIII — начале XIX века в Петербурге надеялись на то, что Кавказ — кладезь минералов (цветные и драгоценные металлы, соль). Те, кто видел в русских союзников, пытались увлечь их рассказами о серебряных, медных и свинцовых рудниках, но горные заводы края приносили казне одни убытки. Рентабельными же оказались только разработки месторождений нефти, марганца и серы. Однако все эти полезные ископаемые приобрели экономическую ценность только в 1880-е годы. Уже в период активной фазы боевых действий в Адыгее, Чечне и Дагестане в Петербурге поняли: Кавказ — вовсе не новый Урал.
Петр Великий, а затем правители XIX века рассчитывали превратить Кавказ в поставщика всего того, что называлось «колониальными товарами» (хлопок, чай, табак, натуральные красители, шелк, фрукты, рис и пр.). Из этих затей по разным причинам тоже ничего не вышло. Оказалось, что дешевле покупать «заморское» за морем, а не пытаться заменять его чем-то своим. Кавказские леса в значительной своей части состояли из ценных пород (бук, дуб, ясень, тис), но из-за отсутствия сплавных рек, враждебно настроенного населения это природное сокровище не удалось превратить в богатство. Анекдотичной правдой является использование в 1830—1840-е го-ды при постройке фортов на Черноморском побережье пиломатериалов, доставленных водой из Костромской губернии.
Не оправдались надежды правительства и на щедрые налоговые поступления с присоединенных территорий. Даже в 1890 году дефицит государственных расходов по региону составил более 24 миллионов рублей.29 Разумеется, огромные средства уходили на содержание войск, на создание инфраструктуры, позволявшей контролировать этот стратегически важный район. Существовала значительная ценовая диспропорция, из-за которой сельскохозяйственные регионы оказывались в невыгодном экономическом положении, но все это не меняло сути проблемы: Россия потратила миллионы рублей, чтобы владеть тем, что не обогащало, а истощало государственную казну.
Одной из движущих пружин российской экспансии на Кавказе была надежда на переориентацию торговых потоков между Востоком и Европой. Для этого предполагалось превратить Волго-Балтийский путь в транзитную магистраль, вдоль которой будут пышно произрастать города с бойкой торговлей и различными ремеслами.30 Но открытая в 1708 году Вышневолоцкая водная система по гидрологическим причинам не позволяла обеспечивать проводку судов из Балтийского моря в Каспийское. Тихвинская и Мариинская водные системы, вступившие в строй в 1820-е годы, также не смогли радикально изменить ситуацию. Новый транзитный коридор, который бы превратил сразу несколько губерний в «цветущую Голландию», создать не удалось.31
Эта экономическая картина сохранила свои главные черты до настоящего времени. Регион остался дотационным, хотя ситуация в советское время несколько улучшилась благодаря развитию промышленности в автономных республиках РСФСР. При этом, разумеется, следует учитывать всю лукавость цифр советской статистики и своеобразный механизм ценообразования в эпоху плановой экономики.
Включение
в состав империи территорий с многомиллионным населением увеличивало так
называемый «призывной контингент» для вооруженных сил. Однако Кавказ не дал
царской армии того числа штыков и сабель, на которое можно было рассчитывать.
Христианское население (грузины и армяне) в целом было лояльно настроено, но
категорически возражало против введения рекрутчины. Даже необоснованные слухи о
ней вызывали серьезные волнения. Мусульманам Кавказа и Средней Азии
правительство откровенно не доверяло, и потому до конца имперского периода на
них воинская повинность не распространялась. Вместо этого горцы и азербайджанцы
платили специальный налог. Призыв христиан Кавказа в армию начался только в
1889 году, то есть на 13 лет позднее, чем в «русских» губерниях. При этом во
избежание массовых уклонений и дезертирства служили уроженцы края исключительно
в родных местах или в ближайших землях. Во время русско-турецких войн XIX века
местные жители выставляли довольно многочисленные ополчения и несколько полков
из добровольцев, горская милиция участвовала в операциях в Чечне и Дагестане.
Однако боеспособность этих формирований была очень вариативной, и они не могли
быть приравнены к регулярным войскам и даже к казакам. Использование их вне
Кавказа носило символический характер. В 1877—1878 годах несколько конных
полков воевало с турками за Дунаем. В 1904—1905 годы в Маньчжурию отправилась
кавалерийская бригада, составленная из добровольцев, а в 1914—1917 годах
в русской армии был целый конный корпус, более известный как Дикая дивизия. Но
даже при этих условиях тяжесть воинской повинности, лежавшей на местном
населении, была гораздо ниже той, которую испытывали представители других
краев. Таким образом, людские ресурсы Северного Кавказа не только не послужили
для усиления империи на важнейших для нее западных рубежах, но и не стали
основой защиты края в случае внешней опасности. Более того, неуверенность
правительства в лояльности своих подданных заставляла держать на Северном
Кавказе огромную воин-скую группировку, которая могла бы очень пригодиться на
других стратегических направлениях.
В рескрипте генералу Н. И. Евдокимову при награждении его орденом Св. Георгия 2-й степени Александр II указал на то, что «…обширный и богатый край», завоевание которого потребовало таких человеческих потерь и финансовых затрат, «…со временем несомненно с избытком вознаградит эти прежние пожертвования».32 В имперский период истории России это время так и не наступило. Если в экономическом плане «кавказский проект» оказался бесспорно убыточным, в политическом отношении его значение имело огромные последствия для России. Утверждение на Кавказе позволило создать важный плацдарм для дальнейшего продвижения в Среднюю Азию. Многие генералы, офицеры и солдаты, воевавшие в Туркестане, приобрели боевой опыт по другую сторону Каспийского моря.
Утверждение империи между Черным и Каспийским морями связывалось с геополитическим противостоянием Петербурга и Стамбула. Кавказ стал своеобразной фронтовой линией между державой, провозгласившей себя покровительницей всех православных, и державой, претендовавшей на роль покровительницы мусульман. Россия выступала под лозунгом защиты единоверцев и действительно сыграла большую роль в спасении армян и грузин от турецкого и персидского гнета. На последнем этапе Кавказской войны и после ее окончания в Турцию эмигрировало, по разным оценкам, от полумиллиона до миллиона горцев, которые составили одну из самых влиятельных диаспор в этой стране. Некоторые дальновидные государственные деятели еще в последней трети XIX столетия предрекали, что потомки эмигрантов станут самыми непримиримыми противниками России. Несмотря на поражение в нескольких войнах, Турция не перестала смотреть на Кавказ как на зону своего влияния. Во время Гражданской войны Стамбул активно помогал тем, кто пытался создать независимое горское государство. Практиче-ски все организации исламистского характера, действовавшие на Северном Кавказе как в советское, так и в постсоветское время, или получали турецкую помощь, или рассчитывали на таковую. Но сказанное вовсе не означает признание агентурного характера Кавказской войны XVIII—XIX веков. В 1953 го-ду в Тбилиси был издан сборник документом с «зубодробительным» названием «Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов». В предисловии, представляющем печальный образец советского исторического официоза, имам показан наймитом. Однако сами опубликованные документы (составители сборника проявили потрясающее мужество — дело было по тем временам «подрасстрельное»!) свидетельствуют, что сопротивление горцев было порождено внутренним конфликтом и российской экспансией. Но сама эта экспансия во многом была инициирована противостоянием двух империй — христианской и мусульманской. Несмотря на то что Англия и Турция вели активную политику в этом регионе, Северный Кавказ не мог стать ни частью Британской, ни частью Османской империи. Схема «если не мы, то англичане или турки» годится только для предельно примитивного объяснения ситуации. Горцы внимательно следили за тем, чтобы влияние комендантов турецких крепостей не распространялось дальше их стен. Турецкие войска в XVIII веке неоднократно испытывали тяжелейшие удары горцев, а англичане избегли этого, поскольку не бывали ни в Адыгее, ни в Чечне, ни в Дагестане. Тамошние жители не питали какой-то особой вражды исключительно к русским. Они просто не хотели видеть никаких чужаков на своей земле.
Включение Кавказа в состав империи имело вполне объяснимую «пошаговую» логическую последовательность. Сначала Россия рассматривала тамошние политические структуры не как будущую добычу, а как союзников в решении различных задач. Кабарда в первые две трети XVIII века в ее противостоянии Крымскому ханству была заинтересована в добрых отношениях с русскими. Закавказские христианские владения до начала XIX столетия представлялись помощниками в борьбе с турками. В 1801 году к России была присоединена Восточная Грузия (Картли-Кахетия), причем произошло это в условиях глубочайшего политического кризиса этого государства. Можно сказать, что данное событие представляло собой своеобразную «точку возврата», после прохождения которой империя оказалась обречена на дальнейшее поступательное движение. Еще по условиям Георгиевского трактата 1783 года Россия обязывалась оказывать содействие в «возвращении» земель, некогда утраченных Багратионами. Среди таковых территорий значилась Джаро-Белоканская область, населенная лезгинами, которые к тому же насильственно обратили в ислам местное грузинское население (ингелойцы). Возрождение же христианства являлось одним из лозунгов политиче-ской активности на Кавказе. Набеги на Кахетию совершали дагестанцы, и защита новых рубежей империи (в том числе превентивные и карательные экспедиции) создавала в долине реки Алазани очаг постоянной напряженности. В 1803 году (за 14 лет до «общепринятого» начала Кавказской войны!) корпус генерала В. С. Гулякова разгромил ополчение джарцев и принудил их принять российское подданство. В 1804 году как «грузинское наследство» было присоединено Гянджинское ханство. Эти действия России стали поводом для войны с Персией в 1804—1813 годах, поскольку последняя считала занятые земли своей собственностью.
Связь России и Грузии была возможна по трем маршрутам. Первый проходил вдоль берега Каспийского моря, второй — через Дарьяльское ущелье (будущая Военно-Грузинская дорога), третий (самый удобный) — по Черному морю и далее через Западную Грузию. В первом случае требовался контроль над всем Прибрежным Дагестаном, во втором — над Осетией и Ингушетией, в третьем — над Мингрелией, Гурией и Имеретией. Безопасность же равнин Дагестана была практически невозможна без «умиротворения» горных районов. «Замиренные» ингуши требовали защиты их от чеченцев. Мингрелы не могли чувствовать себя в безопасности, когда Абхазия могла в любой момент стать турецким плацдармом на Черноморском побережье. Восточные рубежи Кахетии подвергались набегам дагестанцев, эффективная защита от которых могла достигаться только с помощью экспедиций в горные районы.
Многие конфликты порождались пестротой и неопределенностью этнической и политической карты Кавказа. Почти все здешние государства и родоплеменные организации имели застарелые конфликты со своими соседями и взаимные территориальные претензии.33 Сказывались и особенности местной политической культуры: новые правители часто не считали себя связанными договорами предшественника. Принимая в подданство роды и племена, Россия сама оказывалась запутанной в сложные отношения между ними. Так называемые «мирные» горцы использовали покровительство русских властей против своих соседей. Безопасность «замиренных» пограничных аулов обеспечивалась только покорением их агрессивных соседей, которые, в свою очередь, после принятия российского подданства также имели все основания требовать защиты. Срабатывал «принцип домино»: закрепление на новых позициях со временем требовало следующего шага. То, что происходило на Кавказе, очень напоминает Алжир. Там тоже французы сначала хотели покончить с пристанищами пиратов в гаванях североафриканского побережья. Затем им пришлось расширить зону своего влияния на прибрежную полосу, затем оградить население этого региона от враждебно настроенных племен, живших в горах Атласа. Окончилось это все экспедициями вглубь Сахары для устрашения кочевников, нападавших на ранее покорившиеся племена, жившие на границе песков.
Непокорные районы действительно создавали проблемы для связи уже присоединенного Закавказья с «коренными губерниями». Кроме того, немалую роль играло «картографическое» представление о пространстве. Адыгея, Чечня и Дагестан и в реальности и на бумаге имели очень провокационную конфигурацию «барьера» между двумя владениями одного хозяина — императора всероссийского. Кроме того, их территориальная скромность (по российским меркам) создавала иллюзию возможности быстрого решения проблемы малыми силами. Масса тех, кто на разных уровнях принимал решения по кавказ-ским делам, были современниками или даже участниками присоединения Польши и Финляндии, а также Итальянских, Швейцарских и Голландских походов, Турецких и Наполеоновских войн. Территория имамата (Чечня и горный Дагестан) в 1829—1859 годах составляла ничтожный (опять же по имперским понятиям) участок размером примерно 150 на 200 километров. Военный человек, прошагавший сначала от Вильно до Тарутино, а затем от Тарутино до Парижа в 1812—1814 годах, совершил марш на расстояние, позволявшее ему 20 раз пересечь имамат с севера на юг или 26 раз с запада на восток. История Кавказской войны — история медленного прозрения правительства России. В Петербурге никак не могли понять, что неудачи в Чечне и Дагестане — вовсе не фатальные ошибки командующих и тасованием генералов проблему не решить. Можно с уверенностью говорить, что правительство не относилось к горцам с достаточной степенью серьезно-сти. И. Ф. Паскевич, получивший в отечественной историографии незаслуженный «неуд» как политический деятель, в 1829 году предложил анекдотический план покорения Кавказа, так сказать, «мимоходом». После окончания Русско-турецкой войны 1828—1829 годов и Русско-персидской войны 1826—1828 годов из Закавказья во внутренние губернии нужно было вернуть значительную по численности военную группировку. Придумали такой «экономичный» вариант: полки двигались к Кубани и Тереку, заставляя по дороге горцев признать власть царя. Между прочим, имевший реноме выдающегося военачальника А. П. Ермолов собирался покорить Чечню и Дагестан за два года силами двух дивизий, а не имевший такого реноме П. Грачев собирался взять Грозный силами двух десантных полков за два дня. Документы свидетельствуют, что в Петербурге где-то с начала 1800-х годов ежегодно ждали рапорта о том, что на Кавказе наступило умиротворение. Ждать пришлось более полувека.
Едва ли не самым главным импульсом продвижения России на Кавказ в XIX веке стала материализация имперских идей, в основе которых лежали представления о бесспорном превосходстве российской культуры и цивилизаторской роли русской администрации. Эта материализация идей на практике создавала массу конфликтных точек. Неоднократно предпринимались попытки разоружить горцев, для которых кинжал, шашка и винтовка являлись символом их социальной состоятельности и вообще знаком принадлежности к мужскому полу. Оружие во многих случаях было семейной реликвией, последствия конфискации которой не требуют комментариев. Не меньший ущерб наносили неуклюжие вмешательства в сферу судопроизводства, в систему социальных отношений. Генералы и офицеры отказывались видеть в горцах равных партнеров в переговорах, пытались грубо диктовать свои условия, что было совершенно неприемлемо.
Во многих случаях можно говорить о внутрикавказском противостоянии. Не подлежит сомнению, что грузины, проживавшие в восточных уездах, были кровно заинтересованы в «умиротворении» Дагестана, являвшегося для них источником постоянной угрозы. Армяне, также постоянно подвергавшиеся притеснениям со стороны мусульманских владык, в своем подавляющем большинстве выступали за то, чтобы жить в границах государства, где уважаются права собственности. Но не только христиане края выступали за присоединение его к России. На стороне правительственных войск действовали национальные формирования, нередко игравшие заметную роль в исходе боевых операций. Сначала это были отряды «владетелей» и вольных обществ, которые видели себя равноправными союзниками. В такой роли выступали дружины грузинских царей, ополчения кабардинцев и осетин.
По мере того как различные области приносили присягу на подданство, их население выставляло отряды так называемой милиции, сыгравшей заметную роль во многих операциях правительственных войск как против турок, так и против «немирных» горцев. Во время Русско-турецкой войны 1828—1829 годов И. Ф. Паскевич пригласил на службу знаменитого Бейбулата, который явился в Тифлис с 60 чеченскими всадниками.34 В 1840-е годы практически в каждом отряде, оперировавшем в Дагестане, был отряд местной милиции.35 В 1855 году в разгар Крымской войны численность кавказской милиции достигла 30 тысяч человек. Во время Русско-турецкой войны 1877—1878 годов были сформированы 285 конных и пеших сотен общей численностью около 40 тысяч человек.36
Использование национальных формирований на Кавказе было одним из проявлений известного имперского девиза «Разделяй и властвуй». В 1819 году генерал А. П. Ермолов приказал отправить кумыкскую милицию в поход на аварские аулы чтобы «возбудить раздор, полезный на предбудущее время».37 План Розена 1832 года предписывал побуждать милицию грабить «немирные» аулы, «дабы через то укоренить между ними вражду и не опасаться общего против нас соединения».38 Практика сталкивания одних племен с другими была характерна для колониальных войн в Северной Африке и в Северной Америке, в Уганде, на Ближнем Востоке, на Филиппинах, в Индокитае.39
Применение
национальных милиций приводило к тому, что не только русские использовали
горцев в своих целях, но и горцы умело втравливали
правительственные войска в свои распри. Многие карательные экспедиции были
предприняты для защиты мирных горцев от «хищников», в то время как набеги
«непокорных» часто были спровоцированы разбойничьими действиями «мирных». В
1857 году один из лазутчиков, преследуя свои цели, направил действия русского
отряда на аулы своих обидчиков-кровников.40
В пользу этого тезиса свидетельствуют и факты пропуска горцами
русских отрядов через свою территорию за сравнительно небольшое вознаграждение.
Это позволяло нападать врасплох на непокорные аулы.41 Разумеется, финансовые
соображения играли в подобных сделках заметную роль, но как форма сведения
счетов такая «утрата бдительности» также имела место.
Милиционная система впутывала коронную власть в сложный клубок отношений внутри горского общества. Туземная знать в обмен за свою службу искала в русских штаб-квартирах управу на своих непокорных подданных. Многие «общества» ожидали помощи в столкновениях с соседями.42 Тот факт, что покровительствуемые Россией «общества» становятся грозой для своих соседей, нашел свое отражение в «Положении об управлении мирными горцами», которое разрабатывалось в 1839 году. Параграф 37 «Положения» предписывал «воздерживаться от нападений не только на другие мирные народы, но и на неприязненные без разрешения местного начальства».43
На Кавказе было немало людей, которых прекращение междоусобиц и запрещение набегов оставило без средств к существованию. Поэтому набором их в милицию пытались решить проблему «удальцов» — людей, не видевших другого способа занять достойное положение в горском обществе, как с помощью винтовки и кинжала.44 Д. А. Милютин в своих воспоминаниях указывал, что «формирование этих милиций из туземцев приносило двойную пользу: давало возможность уменьшать наряд казаков и вместе с тем извлекало из туземного населения и дисциплинировало именно тех бездомных сорванцов, которые обыкновенно являются первыми зачинщиками в народных волнениях и мятежах».45 Британское командование в Северной Индии примерно так же смотрело на формирования из воинственных племен по границе с Афганистаном: «Привлекая горцев к службе в милиции за определенное жалованье, правительство тем самым обеспечивало им средства существования и удерживало под своим контролем самый беспокойный элемент. На боевые качества милиций особых надежд не возлагалось уже потому, что им приходилось действовать против своих соотечественников».46
Боеспособность милиций сильно зависела от конкретной ситуации. Если враг был «заклятым» и война с ним — давней традицией, милиционеры демонстрировали чудеса храбрости и предприимчивости. Если же их интересы не совпадали с интересами командования, то возможен был широкий выбор вариантов — от прямой измены с ударом в спину до имитации боя и массового дезертирства. Важным стимулом для милиционеров являлась добыча, поскольку они беспрепятственно могли грабить «бунтовщиков».47 В 1832 году милиционеры всех отрядов также получили значительную добычу.48 Участие в операциях правительственных войск позволяло милиционерам угонять скот у сторонников Шамиля.49 Во время пленения имама тот потребовал, чтобы мусульманскую милицию отвели за линию русских войск. Вероятно, он опасался того, что среди милиционеров найдутся те, кто попытается использовать удобный момент капитуляции для сведения счетов.50
Горцы служили в двух постоянных воинских частях — в Дагестанском конно-иррегулярном полку и в Кавказско-Горском эскадроне Император-ского конвоя. Один из инициаторов создания эскадрона, шеф жандармов А. Х. Бенкендорф, полагал, что для прослуживших в гвардии уроженцев Дагестана, Чечни и Черкесии Конвой станет своеобразным учебно-воспитательным центром по подготовке кадров для местной администрации.51 Не менее важной была символика такого шага. Петербург тем самым доказывал: разговоры о «свободной Черкесии» не имеют под собой основания; столь же неосновательны известия, будто бы в Чечне и Дагестане дела обстоят не очень благополучно. Наконец, отправка представителей знатных фамилий в Петербург выглядела обычной для Востока практикой взятия «аманатов»-заложников. В 1830 году сразу после подавления восстания в Джарской области Николай I повелел включить в состав Конвоя нескольких лезгин из наиболее влиятельных родов этого края. Внешний вид конвойцев производил сильное впечатление на иностранцев. Вот отрывок из записок Теофиля Готье: «…Очень странно видеть среди самой высокой цивилизации — не на ипподроме и не на подмостках сцены — прямо-таки средневековых воинов в кольчугах, вооруженных стрелами и луками или одетых по-восточному. Вместо седла они сидели на персидских коврах, вместо сабли бряцали дамасскими изогнутыми клинками, исписанными стихами из Корана. Подобные персонажи могли бы входить в кавалькаду какого-нибудь эмира или калифа. Какие воинственные и гордые лица, какая дикарская чистота типов, какие тонкие, изящные и нервные тела, какое изящество движений! А костюмы особого покроя, приятных тонов, так хорошо пригнанные и подчеркивающие всю красоту человека! Цивилизованные люди полностью утратили чувство костюма».52
Служить в Конвое могли только лица, не утратившие связи со своими родами, поэтому в него не принимали на службу обрусевших или поселившихся во внутренних губерниях. За время своего существования Конвой стал школой для военного обучения 754 офицеров-«азиятцев», из которых 524 вышли корнетами в кавалерию, а 230 — прапорщиками в милицию.53
Дагестанский конно-иррегулярный полк был сформирован сначала из кровников Шамиля, то есть из родственников тех, кто пал от рук мюридов.54 Значительная часть служивших в нем имела уголовное прошлое как по местным, так и по российским законам.55 Часть не была распущена после «официального» окончания войны. М. Т. Лорис-Меликов писал о том, что неэтично исключать из службы несколько сотен туземцев, поскольку «одни из них, состоя некогда в ополчениях Шамиля, никогда не знали мирных занятий для приобретения средств к жизни, другие, неся в полку боевую и форпостную службу, совершенно отвыкли от земледелия».56 Жизнь доказала справедливость его слов: эта воинская часть оказалась чрезвычайно эффективным орудием подавления выступлений «непримиримых», которые легко ускользали от армейских отрядов и патрулей.57
За присоединение Кавказа Россия заплатила довольно дорогую цену, хотя там не произошло ни одного сражения с поражающим воображение числом убитых и раненых. За все полтора столетия основным видом боевых действий были «разновременные стычки» (так писали в документах). Не менее часто происходили перестрелки. Рота или батальон в огромном большинстве случаев были тем самым отрядом, который проводил «экспедиции» или «движения». За время Персидского похода Петра Великого и в ходе последовавших стычек с местными формированиями с 1722 по 1731 год в боях сложили голову около 4,5 тысяч солдат и офицеров. С 1801 по 1864 год Отдельный Кавказский корпус потерял убитыми, ранеными и пропавшими без вести около 100 тысяч человек. Около 50 тысяч человек составляют потери в войнах с Персией и Турцией (1803—1813, 1826—1828, 1828—1829, 1853—1856, 1877—1878). В этот список не входят казаки, а также военнослужащие, погибшие от рук горцев на Кавказской линии до 1801 года. Сколько раненых не выжило, стало калеками — о том лукавая военная статистика умалчивает. Принимая во внимание обычное соотношение так называемых безвозвратных потерь, можно полагать в самом грубом приближении, что в боях за этот регион пало около 100 тысяч россиян. Если разделить эту цифру на 150 лет (реальная продолжительность войны) или на 50 лет (длительность официальная), то получается вовсе не ужасающий показатель: 600 или 2000 человек в год. Но на каждого убитого или умершего от ран на Кавказе приходилось по меньшей мере 10 умерших от болезней (так называемые санитарные потери). В некоторых случаях эта «пропорция» была просто потрясающей. Тенгинский пехотный полк в 1820—1824 годах потерял убитыми 10 солдат и офицеров, а похоронил 1159 человек, в 1827—1830 годах в этой части умерли 1644 солдата и 23 офицера. В войсках, находившихся в гарнизонах вдоль западного и южного берега Каспийского моря в 1722—1731 годах, на одного убитого приходилось восемь умерших. Лейб-гвардии Сводный полк, сформированный из солдат, принимавших участие в «беспорядках» на Сенатской площади, в 1826—1828 годах потерял одного человека убитым и 319 — умершими от болезней.58
В 1831 году титулярный советник Покровский представил главнокомандующему на Кавказе генералу Г. В. Розену проект «О мерах и скорых к покорению кавказско-горских народов и к приведению всего Грузинского края в цветущее состояние способах». В этом документе указывалось, что к тому времени ежегодные финансовые затраты составляли порядка 24 миллионов рублей серебром, а людские потери порядка 6 тысяч человек (при общей то-гдашней численности войск на Кавказе в 60 тысяч человек).59 Другие европейские державы во время своих внеевропейских экспедиций имели сходный характер потерь: число умерших многократно превышало число убитых.
Конечная цена присоединения Кавказа — миллион военнослужащих. Поскольку эта потеря не была одноразовой, она не производила на власти и общество ошеломляющего впечатления. Тем не менее для России, население которой в XIX веке было значительно меньшим, чем сейчас, война на Кавказе являлась «демографической» пробоиной, через которую вытекали силы народа. Потери местного населения подсчитать невозможно из-за отсутствия сколько-нибудь достоверной статистики. Неизвестно, сколько было убито в боях, сколько погибло от голода и холода, когда разорение аулов стало нормой ведения войны. Таким образом, включение в состав империи 4 миллионов новых подданных было оплачено 2 миллионами человеческих жизней.
Сколько стоила эта война, подсчитать невозможно, но известно, что в 1840-е годы она стала большим бременем для финансов империи. Существовало мнение, что в этот период на Кавказ тратился каждый шестой рубль.
* * *
Каждая война оставляет шрамы в истории стран и народов. Имена героев, названия мест, где происходили «судьбоносные» сражения, обычно составляют знаковый, символический ряд, обозначающий контуры картины прошлого в том виде, в каком его воспринимает массовое историческое сознание. Военная история представляет собой важнейший инструмент формирования национальной и государственной идентичности. Глорификация национального (государственного) опыта — обязательная составляющая такого процесса. Другая составляющая — конструирование образа врага, опасного «другого», наделяемого реальными и вымышленными качествами, как правило, негативного характера. Для России Кавказская война — не более чем один из многочисленных конфликтов, в которых она участвовала в имперский период. Более того, европоцентризм внешней политики и сознания «образованных слоев общества», которые, собственно, и формируют представления о прошлом, на первый план выдвигает события Смутного времени, наполеоновских времен, Петровской эпохи и т. д. Кампания 1812 года, длившаяся шесть месяцев, стала называться Отечественной войной, память о ней оказалась едва ли не важнейшей частью национального исторического сознания. Жители многих регионов Северного Кавказа несколько десятилетий воевали с русскими, нередкими были ситуации, когда в столкновениях с правительственными войсками участвовали представители нескольких поколений одного и того же рода. Трудно было найти семью, не потерявшую в боях кого-то из родственников. Для горцев история Кавказской войны — часть фамильной истории, очень часто не имеющей разрывов до сегодняшнего дня. Для россиян же этот затяжной конфликт — часть истории государства. Это коренное различие необходимо учитывать при взгляде на времена Ермолова и Барятинского из XXI столетия.
Еще одна незатянувшаяся рана — насильственные переселения горцев. Труднодоступные ущелья, дремучие леса служили крепостями для местных жителей. Регулярная армия в горах теряла многие из своих преимуществ, неоспоримых на полях сражений. Естественной реакцией военного командования и правительства было стремление создать благоприятные условия для контроля над населением. П. Пестель в своем плане переустройства России (в своей знаменитой политической программе «Русская правда») предполагал решить «горский вопрос» массовыми депортациями. Эта «линия» в политике оказалась очень живучей. Практиковалось переселение из малых аулов в большие, а также перевод из горных селений «на плоскость». В 1850-е годы поощрялась эмиграция и затруднялась реэмиграция, особенно на Западном Кавказе. В результате сотни тысяч людей оказались рассеянными по бывшим владениям Турецкой империи, но сохранившими до сей поры свою национальную идентичность и память об утраченной родине.
Массовый выезд горцев в Турцию был своего рода финальным аккордом Кавказской войны. Это явление называли мухаджирством, а эмигрантов —мухаджирами в память о тех, кто в 622 году вместе с пророком Мухаммедом ушел из Мекки в Медину. Нежелание жить по законам, которые им навязывали победители, страх перед будущим под властью «неверных» (ходили упорные слухи о Сибири, о насильственном крещении, о поголовной рекрутчине и т. д.) привели к тому, что сотни тысяч горцев покинули Кавказ. Эмиграционные настроения местных жителей всячески подогревались властями. О необходимости массовых переселений горцев как о средстве их покорения не-однократно заявляли А. И. Барятинский, Н. И. Евдокимов, Д. А. Милютин и другие заметные фигуры в истории Кавказской войны.
Пик эмиграции пришелся на 1864—1866 годы, но продолжалась она до конца XIX столетия. Так, из 43 тысяч абадзехов, проживавших в начале XIX века, уже в 1864 году насчитывалось всего около 5 тысяч душ, а в 1897 году остался фактически один абадзехский аул, в котором проживало 1382 человека.60 Турция всячески способствовала выезду горцев. Стамбул таким образом подтверждал свои претензии на роль защитников мусульман и получал великолепное пополнение для своих вооруженных сил. Черкесов селили в Закавказье вдоль границы с Россией, а также на Балканах, где они должны были составить противовес местным христианам. Уже во время войны с Турцией в 1877—1878 годах продолжавшие службу русские ветераны Кавказской войны лицом к лицу сошлись с бывшими противниками и их потомками на полях сражений в Болгарии и Армении. Печально знаменитые отряды «башибузуков» состояли в значительной мере из горцев и крымских татар, эмигрировавших из России.
Сколько-нибудь точную цифру уехавших назвать трудно из-за отсутствия надежных и полных сведений, но с уверенностью можно сказать, что большинство горных районов Западного Кавказа практически обезлюдело. Некоторые племена (убыхи, шапсуги, натухайцы) эмигрировали поголовно. Тысячи и тысячи погибли от голода и болезней на этом скорбном пути.61
Несмотря на то что Кавказской войне в школьных учебниках отводится целый параграф (а это показатель важности сюжета), в исторической памяти ей не очень везет. Даже в начале XX века, когда страна была буквально одержима «юбилееманией», когда все праздновали не только круглые, но и вовсе не круглые даты (35-летия, 27-летия и пр.) всего что только можно, о 50-летии окончания войны, которая отразилась в творчестве А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого и ряда других, менее именитых литераторов, вспомнили буквально накануне знаменательной даты. В 1909 году вся страна жила под слоганом «Ура, мы ломим, гнутся шведы». В 2009 году картина повторилась, причем в том и другом случае внимание российского общества было сильно отвлечено «внешними» обстоятельствами. В начале XX века это было довольно прозрачное напоминание о мощи империи финляндцам (этническим шведам и финнам), боровшимся за независимость. Кроме того, при Николае II торжества рассматривались не только как очередной молебен в честь Петра Великого в рамках петровского культа, но и как прелюдия к приближавшемуся 300-летию дома Романовых. В начале XXI века полтавский юбилей стал площадкой для выяснения российско-украинских отношений, а образ гетмана Мазепы — предметом совсем не исторических споров. На этом фоне напоминания о взятии Гуниба должны были звучать гораздо громче, чтобы быть услышанными по всей России. Но этого, судя по всему, никто не хотел, поскольку надо было трогать множество вопросов, самое мягкое определение для которых — «щекотливые». В 1914 году о том, что минуло полвека с момента «покорения» Западного Кавказа, на общегосударственном уровне тоже не вспомнили. В 2014-м на месте «последнего боя» войны проходила Олимпиада, и какая-то связь с таким прошлым оказывалась более чем неуместной.
В советские времена годовщины окончания Кавказской войны также не пользовались популярностью. В 1959 году на фоне только что завершившегося возвращения чеченцев, ингушей и балкарцев, выселенных Сталиным в Казахстан и Киргизию в 1944 году, говорить о Шамиле вряд ли кто решался. При этом массу интеллектуальных, материальных и эмоциональных ресурсов израсходовали на 250-летие Полтавы. В 1964 году в период хрущев-ской «оттепели» также не было основательных импульсов для юбилействования по поводу 100-летия присоединения Западного Кавказа, тем более что тогда гораздо охотнее вспоминалось 150-летие вступления казаков в Париж. Российская военная история давала так много возможностей для глорификации отечественного исторического опыта, что торжества, неизбежно порождавшие неудобные вопросы, вполне можно было не включать в праздничный календарь.
В 2014 году такая круглая дата, как 150-летие окончания Кавказской войны, опять выглядит чем-то неудобным, опять историческая память оказывается «сдвинутой» на периферию как в географическом, так и в общественном плане. История, возможно, ничему не учит, но где мы можем увидеть доказательства попыток использовать ее как учебное пособие? Юбилеи представляют собой довольно удобную площадку для осуществления таких попыток.
А. С. Пушкину, как и большинству россиян, казалось, что после побед А. П. Ермолова в 1817—1820 годах в Чечне и Дагестане «смолкнул ярый крик войны: / Все русскому мечу подвластно». Но почему-то об окончательном «покорении» горцев в эпилоге «Кавказского пленника» поэт писал в будущем времени:
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни…
Прошло полтора столетия со дня официального окончания Кавказской войны, но по-прежнему в горах между Каспийским и Черным морями есть много мест, которых путники, не имеющие вооруженной охраны, стараются избегать. Выстрелы и взрывы остаются трагической частью повседневности этого региона.
Вопрос о результатах войны — один из самых сложных, поскольку империя является в большей степени выразительницей интересов национальных элит, нежели населяющих ее народов. Население Армении было ограждено от притеснения со стороны мусульманских владык. Грузия получила действенную защиту от опустошительных нападений турок и персов. Была остановлена экспансия горских обществ, которая на востоке страны, в долине реки Алазань, в течение десятилетий находившейся под прессом постоянной угрозы разорительного набега, привела к ассимиляции одной части грузин-ского населения (ингелойцы) и культурной деградации другой (кахетинцы). Ликвидация Крымского ханства обезопасила Адыгею, Кабарду и Дагестан от вторжения татарских отрядов, бывших в XVII—XVIII веках вооруженной рукой Стамбула в этом регионе. В целом все народы края выиграли в экономическом отношении за счет создания более благоприятных условий для хозяйственной деятельности, улучшения коммуникаций, повышения уровня безопасности благодаря прекращению междоусобиц и вторжений со стороны агрессивных соседей. В то же время туземная элита лишилась части доходов из-за ограничения привилегий; кроме того, утрата политического всевластия кавказских и азиатских владык не в полной мере компенсировалась стабилизацией их социального положения, имущественного благо-состояния и личной безопасности.
Несомненный и значительный выигрыш был только на геополитическом поле. Исчез очаг постоянной напряженности на южной границе, а сама граница отодвинулась на 200—300 километров от собственно русских земель. Ликвидированы возможности установления в этом районе гегемонии Турции, а также усиления британского влияния. Были созданы более выгодные позиции на случай последующих конфликтов с Тегераном и Стамбулом, а также для завоевания Средней Азии. Защита христиан Закавказья от притеснений со стороны мусульман стала важным элементом во внешней политике Петербурга (розыгрыш карты покровителя христиан). Огромное значение имело то обстоятельство, что европейские державы фактически потеряли возможность использовать кавказский вопрос как инструмент давления на Россию в различных дипломатических пасьянсах.
Значительная территория оказалась в орбите русской культуры, что имело огромные последствия для формирования политической карты на пространстве от Балкан до Афганистана. Интеграционные механизмы оказались настолько прочными, что их не смог разрушить даже глубокий кризис 1917—1921 годов. Несмотря на противодействие сил, ориентированных на создание независимых государств, Закавказье и Северный Кавказ остались в границах уже Советской России.
* * *
Кавказская война стала одним из важнейших этапов строительства Российской империи. Для полноты картины необходимо вспомнить о «строителях». Это было не «русско-кавказское» столкновение, в числе военачальников мы видим людей всех национальностей и вероисповеданий. На Кавказе достиг генеральского чина уроженец Богемии Франц Карлович Клюки-фон-Клюгенау, не сумевший сделать карьеру в австрийской армии, несмотря на обучение в кадетском корпусе и военный опыт 1813—1814 годов. Бедность не позволила ему поступить в российскую гвардию, и в 1818 году в составе 8-го егерского полка на Кавказе появился 27-летний поручик, не знавший ни слова по-русски. Это не помешало ему отличиться в первом же бою, получить орден и повышение в чине. О том, что начальство его ценило, говорит перевод в Кавказский гренадерский полк. В 1822 году, командуя ротой, он проявил незаурядную храбрость и распорядительность в сражении с лезгинами и получил орден Св. Владимира 4-й степени. В те времена владельцев таких почетных наград в Кавказском корпусе знали поименно. Главным же отличием Клюгенау стало расположение Ермолова, тем более значимое, что главнокомандующий вообще недолюбливал немцев и не стеснялся это демонстрировать. То, что начальство в нем не ошиблось, уже капитан Клюгенау продемонстрировал во время войны с Персией в 1826 году. Он сумел организовать доставку в крепость Шуша брошенного имущества (полковник Реад, командовавший войсками, излишне поторопился при отступлении). По его совету были пополнены запасы продовольствия, удалена из крепости часть мусульманского населения, а беки посажены под домашний арест, что оказалось весьма разумным в условиях осады. Во время осады Шуши Клюгенау дважды вел переговоры и проявил недюжинные дипломатические способности. Он стал командиром батальона, сражался под Елизаветполем, при штурме лезгинского аула Закаталы в 1830 году был ранен пулей в ногу, в 1831 году участвовал в боях против Кази-Муллы в Дагестане, был начальником при строительстве крепости Темир-Хан-Шура.
Генерал Клюгенау оказался главнокомандующим в Дагестане как раз тогда, когда Шамиль начал свою деятельность имама. Имея за плечами большой опыт действий против горцев, Клюгенау попытался найти общий язык с новым горским вождем, причем переговоры обе стороны старались вести тайно. Шамилю это позволяло выглядеть непримиримым врагом русских в глазах тех своих сторонников, которые не мыслили свою жизнь без войны с неверными, а генерал таким образом обходил своего непосредственного начальника Г. В. Розена, не считавшего нужным идти на какие-то уступки горцам. Версия известного специалиста по истории Кавказской войны М. Блиева о том, что Клюгенау буквально вынудили активизировать военные действия против Шамиля, выглядит довольно обоснованной.
Поскольку у Клюгенау и Розена были напряженные отношения, главнокомандующий все чаще выдвигал на первые роли генерала Фезе, толкового и храброго командира, но совершенно в отличие от Клюгенау «неполитиче-скую» фигуру.
Поэтому именно Клюгенау была доверена подготовка встречи Шамиля с императором в Тифлисе во время царского путешествия на Кавказ. Имам встретился с ним недалеко от аула Гимры. Встреча шла очень трудно, поскольку отношения были испорчены недавними кровавыми столкновени-ями. Генеральская рука, протянутая для приветствия, повисла в воздухе. Клюгенау сумел проявить себя как бывалый переговорщик, он настойчиво подталкивал имама к тому, чтобы он согласился на встречу с царем. После беседы он дважды посылал Шамилю письма, направленные к той же цели. О степени взаимного уважения и доверия говорит текст письма Шамиля: «Я советовался со всеми учеными и старшинами, которые находятся в моем ведении, и говорил им все вами мне сказанное и даже более, сколь бы мне полезно отправиться вместе с вами в Тифлис; но они на это не согласились, а оказали мне свое неудовольствие и, наконец, клялись, что если я действительно намерен отправиться в Тифлис, то они непременно убьют меня; ни один из них не нашелся, кто бы в сем деле оказал свое согласие, почему мне и невозможно выполнить вашего предложения — прибыть к вам. Уведомляю вас, что кроме этого дела я исполню все, что вами мне будет приказано, по доверию, которое мы один к другому имеем…»
Новороссийск обращен к морю набережной Адмирала Серебрякова, названной в честь основателя этого города. Лазарь Маркович Серебряков родился в 1795 году в Феодосии в семье крымских армян и носил фамилию Арцатогорцян (в переводе на русский язык — «серебряных дел мастер»). В 1810 году он стал волонтером Черноморского гребного флота и в 1815 году получил первый офицерский чин мичмана. Надо сказать, что в карьерном плане тогдашний военно-морской флот значительно уступал не только гвардии, но и армии. Примеров стремительного подъема по служебной лестнице, как это бывало «на сухопутье», морская история почти не знает. Меньше шансов было у людей в черных мундирах и в «пристраивании» на доходную и не слишком обременительную гражданскую или придворную службу. Труднее было украсить грудь орденом, поскольку во многих войнах России основные события происходили на суше. Скромной выглядела поначалу и карьера Серебрякова — только в 1825 году он получил чин лейтенанта. А в России тогда не удивлялись 30-летним генералам.
5 мая 1828 года десантные группы, прикрываемые мощным огнем корабельной артиллерии, начали выдвигаться к стенам турецкой крепости Анапа. Одну из них вел лейтенант Серебряков. Судьба была к нему благосклонна — увела от турецкой пули, от кинжалов фанатично сражавшихся защитников Анапы. Более того, именно на этого мало кому известного флотского офицера возложили обязанность сопровождать захваченные турецкие знамена, которые отправили к Николаю I, находившемуся тогда в Болгарии. В те дни русская армия на Дунайском фронте еще не добилась заметных успехов. Поэтому зримое доказательство значительной победы имело огромное психологическое и военно-политическое значение. Возможность личной беседы с императором (в форме рапорта, доклада и т. п.) всегда считалась высокой честью, нередко превращаясь в переломный момент биографии. Человек сразу становился известным в придворных кругах. Существовала также традиция награждать добрых вестников. Так было и в этот раз: Серебрякова произвели в капитан-лейтенанты и назначили офицером по особым поручениям при начальнике Морского ведомства А. С. Меншикове, который стремительно «набирал вес» в административном мире империи, увеличивая одновременно влияние своих сотрудников. Во время осады Варны Серебряков, знавший восточные языки, работал с перебежчиками и пленными, собирал ценные сведения о противнике. Он также участвовал в нескольких стычках у стен этой крепости, которая отчаянно сопротивлялась и сдалась только после нескольких штурмов и долгой осады 29 сентября 1828 года. И вновь с трофеями и подробным докладом к императору отправили Серебрякова. Удовольствие царя воплотилось в ордене Св. Владимира 4-й степени.
В 1829 году Серебряков перебрался в Петербург, выполнил несколько ответственных поручений по административной и дипломатической линии. По неизвестным причинам в 1835—1836 годах наступил период охлаждения отношений между Серебряковым и его патроном. Наш герой командовал линейным кораблем «Полтава», получал царские благодарности после удачных смотров и «положенные» по чину и по выслуге «скромные» ордена (Св. Станислава 3-й степени), но былого приближения к «сильным мира сего» уже не наблюдалось. В начале 1837 года Серебряков отправляется на Кавказ «для исполнения при командующем войсками на Кавказской линии генерал-лейтенанте Вельяминове в предстоящую кампанию обязанности дежурного штаб-офицера по движению и действию морских отрядов».62 В переводе с военно-канцелярского языка на человеческий это означало, что ему поручалась координация операций сухопутных сил и флота. По Адрианопольскому мирному договору, подводившему итоги Русско-турецкой войны 1828—1829 годов, Турция уступала России Черноморское побережье. Однако подписи на этом документе практически ничего не значили для племен Западного Кавказа, только номинально подчинявшихся Стамбулу. Установление реального контроля над береговой линией от Анапы до Сухума позволяло завершить стратегическое окружение непокорных черкесов, которые до того чувствовали себя неуязвимыми с южного направления. Главным же для Петербурга было скорейшее прекращение всяких разговоров о «независимых» горских государствах. Для «умиротворения» русское командование считало важным пресечь торговлю Черкесии с турками, которые поставляли боеприпасы, а вывозили рабов.
К 1842 году было построено 17 укреплений: Кабардинское, Новотроицкое, Михайловское, Св. Духа, Новороссийск, Тенгинское, Навагинское, Гостагаевское, Вуланское, форты Лазаревский, Раевский, Головинский, Вельяминовский, укрепленные станицы Благовещенская и Николаевская, Джеметей и Гагры. Центральным пунктом должен был служить Геленджик, основанный в 1831 году.63
Само устройство большинства укреплений Черноморской береговой линии началось десантом. 12 мая 1838 года семь линейных кораблей, три фрегата и один корвет доставили в Цемесскую бухту несколько тысяч солдат и офицеров, часть которых затем составила гарнизон основанной здесь крепости Новороссийск. Во время высадки огонь корабельных пушек линейных кораблей «Силистрия», «Султан Махмуд», фрегатов «Тенедос» и «Энос» «лишил горцев возможности всякого сопротивления».64 Успешный опыт этой операции был повторен при десантировании крупного отряда в Геленджикской бухте: артиллерия линейных кораблей обеспечивала высадку войск.65
Действия русского флота у Черноморского побережья осложнялись неблагоприятными навигационными условиями. Там не было ни одной надежной гавани, а в Новороссийской бухте корабли подстерегала «бора». Бурю под таким названием порождал ветер, «стекавший» с окрестных гор и сопровождавшийся резким понижением температуры. Суда стремительно покрывались льдом, что грозило опрокидыванием. В 1842 году так погиб люгер «Геленджик».66 В 1848 году тендер «Струя» затонул под грузом намерзшего на корпусе льда со всей командой, которая оказалась закупоренной этим льдом во внутренних помещениях.67
Враждебное население не позволяло строить маяки, рельеф дна в большинстве районов затруднял якорную стоянку, так как глубины заставляли останавливаться в опасной близости от берега. Ежегодно несколько судов становились жертвой стихии. Для сколько-нибудь значительного ремонта корабли должны были идти в Севастополь или даже в Николаев.68
Уже через несколько месяцев после прибытия Серебрякова на новое место службы почти одновременно приходят сразу три награды: чин капитана 1-го ранга, орден Св. Георгия 4-й степени и золотая сабля с надписью «За храбрость». Все это было очень важно: «густые» эполеты позволяли общаться с командирами частей без тех неудобств, которые доставляло формальное нарушение субординации. Нижестоящему или равному в чине, но занимавшему более высокую должность, приходилось проявлять изобретательность в составлении бумаг, адресованных подчиненным, равным или старшим в чине. Белый крест на черно-оранжевой ленте и «золотое оружие» придавали новичку вес в среде офицеров-кавказцев, невысоко ценивших любые награды, полученные вне этого края. Серебряков быстро доказал, что этот «аванс» был совершенно оправдан. В мае 1837 года он во главе экспедиционного отряда высадился в устье Кубани и совершил переход от укрепления Ольгинское к крепости Геленджик, где заложил форт Вулан.
Следующим его действием стало уничтожение судов контрабандистов на реках Шапарх, Агуя и Чухух, что оценили орденом Св. Анны 2-й степени. Одной из самых значительных операций русского флота была высадка десанта 12 мая 1838 года у Туапсе, сопровождавшаяся боями с горцами. Одним отрядом командовал Серебряков, другим — будущий герой обороны Сева-стополя В. А. Корнилов. По словам официального рапорта, «оба начальника отделений имели большое влияние на успех высадки и удачной непрекращающейся стрельбой, и порядком, сохраненным ими между судами, и быстротою движения. Мы им обязаны тем, что войска высажены были мгновенно и без малейшего беспорядка». В апреле 1839 года Серебрякова, ставшего к тому времени уже контр-адмиралом и включенного в царскую свиту, назначили начальником первого отделения Черноморской береговой линии, укрепления и порта Новороссийск.
Строительство фортификационных сооружений затруднялось нехваткой рабочих рук и материалов. Кроме того, трудно было совместить требования пожарной безопасности (размещение складов с горючими материалами в удалении друг от друга) с удобствами обороны от возможных налетов горцев (в этом случае все должно было располагаться максимально компактно). Немалые проблемы доставляла обычная административная неразбериха, усугублявшаяся традиционным соперничеством флотских и армейских чинов.
Серебряков приобрел высокий авторитет среди чинов Отдельного Кавказского корпуса не только своими воинскими достоинствами. В одном из своих рапортов военному министру главнокомандующий М. С. Воронцов писал: «Что касается до сношений с горцами, то контр-адмирал Серебряков так хорошо знает их нравы и обычаи, так умеет получить верные сведения о том, что между ними происходит, что, делая на этих основаниях свои заключения, он весьма редко ошибается».69 Даже получив высокий чин, Серебряков по-прежнему лично участвовал в боевых операциях, что полностью соответствовало кавказским традициям, где военачальник был не только руководителем, но и военным вождем. Ситуация, при которой гарнизоны являлись пассивными наблюдателями за происходящим в их окрестностях, казалась коменданту Новороссийска ненормальной, и он просил вышестоящее начальство разрешить ему производить рейды по окрестностям крепости. Однако генерал Е. А. Головин считал такие походы опасной затеей, ограничивая одновременно меновую торговлю с черкесами, надеясь таким образом вынудить их покориться. Серебряков занимал прямо противоположную позицию, считая, что развитие экономических отношений мало-помалу смягчает враждебность местного населения, что запретительные меры, наоборот, затягивают узел конфликта. Одной из задач экспедиций в районе Новороссийска, по замыслу Серебрякова, должно было стать привитие горцам представлений о возможности мирного сосуществования с русскими. Достичь этого предполагалось сохранением в полной безопасности всего имущества — запрещалось вытаптывать поля и даже рвать плоды в садах.
В одном из рапортов на имя адмирала Грейга Серебряков так определял суть своей политики «пряника и кнута»: «…Горцы, убежденные, с одной стороны, в неприкосновенности, если нам не препятствуют, а с другой — засти-гнутые врасплох и лишенные возможности сопротивления, — волей или неволей остаются спокойными зрителями и даже предлагают свое хлебосольство в знак признательности за пощаду. <…> Такого благоприятного положения дел не могу и не хочу приписывать умению с ними ладить или миролюбию горцев; напротив, сколько я замечал, они весьма неохотно делали каждый новый шаг к некоторому с нами сближению и всякий раз уступали кротости, когда только сопровождалась она твердостью непреклонной воли».
Командование высоко оценило успешное руководство строительством укреплений вокруг Новороссийска, хорошее состояние войск, находившихся в его ведении. В 1840 году он получил орден Св. Станислава 1-й степени, а затем — Св. Анны 1-й степени. Не менее почетной наградой стало официальное наименование главной пристани Новороссийска «Серебряковской». При его непосредственном участии было возведено не только 12 укреплений разного класса. Города Новороссийск, Анапа и Геленджик превратились в благоустроенные населенные пункты, в них появились школы, лечебные заведения, промышленные и торговые заведения.
Летом 1852 года Л. М. Серебряков в сопровождении маленького конвоя в районе Цебельды перешел Главный Кавказский хребет, сделав инструментальную съемку Марухского и Нахарского перевалов. Итоги экспедиции были представлены им в докладе «Дорога из Сухуми к Кубани через Главный Кавказский хребет».
В декабре 1855 года в связи с ликвидацией Черноморской береговой линии Л. М. Серебряков получил приказ отправиться в Петербург для решения вопроса о дальнейшей службе. По представлению великого князя Константина Николаевича к имевшимся уже у Серебрякова орденам были присоединены мечи как знак его особых воинских заслуг. Он был назначен членом Адмиралтейств-совета, являвшегося высшим учреждением флота, подчиненным непосредственно верховной власти. Председательствовал в совете морской министр, а члены выбирались императором из числа наиболее авторитетных и опытных адмиралов. Фактически это был совещательный орган, где обсуждались важнейшие вопросы деятельности Морского ведомства. Члены Адмиралтейств-совета часто направлялись для инспекции в военные порты, на верфи, на заводы, производившие вооружения.
В новой должности Серебряков занимался вопросами реорганизации и возрождения российского флота. Однако годы брали свое: здоровье адмирала (произведен в 1856 году) ухудшалось, положение усугубила тяжелая травма, полученная на горной крымской дороге. 28 февраля 1862 года Л. М. Серебряков скончался и согласно завещанию был похоронен на армянском кладбище в г. Карасубазар. В 1955 году прах адмирала был перезахоронен на Братском кладбище в Севастополе.
Из четверых сыновей Л. М. Серебрякова Николай (самый младший) по-сле окончания кадетского корпуса служил в армейской пехоте, а Егор и Марк одновременно поступили в Морской кадетский корпус в 1831 году. В 1838 го-ду Марка произвели в мичманы и направили на Черноморский флот, где он до самого начала Крымской войны, то есть более 15 лет, нес тяжелейшую службу на крейсерах и на транспортах, обеспечивавших форты Черномор-ской береговой линии. За отличие в боях с горцами он был награжден орденами Св. Анны 3-й степени и Св. Георгия 4-й степени. В самом начале обороны Севастополя он послал отцу (который был одновременно и его начальником) письмо, в котором умолял направить его в осажденный город. В сентябре 1854 года Марка Серебрякова назначили траншей-майором на Камчатском редуте. Это была опасная и ответственная должность помощника главного начальника всех военных инженеров. Траншей-майор руководил производством саперных работ, следил за порядком на вверенном ему участке укреплений. Сам Камчатский редут представлял собой одну из важнейших составных частей сухопутной обороны крепости. 23 марта 1855 года во время очередной бомбардировки сын адмирала был убит наповал осколком бомбы. П. С. Нахимов, сообщая своему боевому товарищу вице-адмиралу Л. М. Серебрякову о безмерной утрате, писал: «Доблестная военная жизнь Ваша дает мне право говорить с Вами откровенно, несмотря на чувствительность предмета. Согласившись на просьбу сына, Вы послали его в Севастополь не для наград и отличий, движимые чувством святого долга, лежащего на каждом русском (Серебряковы были армяно-грегорианского вероисповедания. — В. Л.) и в особенности моряке. Вы благословили его на подвиг, к которому призвали его пример и внушения, полученные им с детства от отца своего; Вы свято довершили свою обязанность, он с честью выполнял свою. <…> В Севастополе, где весть о смерти почти уже не производит впечатления, сын ваш был одним из немногих, на долю которых досталось искреннее соболезнование всех моряков и всех, знавших его; он погребен в Ушаковской балке. Провожая его в могилу, я был свидетелем непритворных слез и грусти окружающих. Сообщая эту горестную весть, я прошу верить, что с Вами и мы, товарищи его, разделяем Ваши чувства; прекрасный офицер, редких душевных достоинств человек, он был украшением и гордостью нашего общества; а смерть его мы будем вспоминать как горькую жертву, необходимую для искупления Севастополя. Оканчивая письмо, я осмеливаюсь просить Вас доставить мне случай хотя косвенным образом быть полезным его несчастной супруге и ее семейству».70
История включения Кавказа в состав Российской империи немыслима без упоминания имен таких сынов армянского народа, как М. Т. Лорис-Меликов, В. О. Бебутов, Д. О. Бебутов, В. О. Меликов, И. Д. Лазарев, В. Г. Мадатов, Б. М. Шелковников, А. А. Тергукасов. Для характеристики личности Тергукасова мы приводим пространную цитату из сочинения одного из первых историографов Русско-турецкой войны 1877—1878 годов Б. М. Колюбакина: «…Успех действий Эриванского отряда заключался в личности его начальника, представлявшего редкий пример сочетания высокого образования, крупного военного таланта с необыкновенной скромностью, простотой, доступностью, высокой степени человечностью и образцовой честностью. Пройдя отличную школу Кавказской войны, он навсегда остался близок войскам, был чрезвычайно чуток до малейших их нужд и кропотливо заботлив до всего, касавшегося их внутреннего и внешнего благополучия. А. А. Тергукасов не внушал страха подчиненным, не подавлял своей недюжинной личностью, а, напротив, возвышал и ободрял, находя для подчиненного, особенно для солдата, всегда простое, ласковое и ободряющее слово, в котором никогда не слышалось фальшивой ноты. При таких условиях совершенно естественно доверие к нему войск и умение вызвать у них огромное одушевление.
Генерал Тергукасов, которого войска привыкли видеть всегда в местах наибольшей опасности, а на отдыхе тут же с ними и в тех же условиях, несмотря на свое положение, нес одновременно с войском все тяжести и лишения и, не зная покоя и отдыха, подавал тем пример безропотного перенесения выпадавших невзгод. Так было и теперь на новой позиции; ночью, когда все успокоилось, Арзас Артемьевич по обыкновению расположился на голой земле в одном легком пальто и, заметив невдалеке огонек и узнав, что офицеры стрелкового батальона разогревают себе чай, послал ординарца попросить себе стакан чая. По передаче этой просьбы стрелкам они засуетились, полные самого искреннего желания угодить дорогому начальнику, но все, что у них нашлось, составляло всего пять кусочков сахара, которые и были посланы с чаем Арзасу Артемьевичу. Он же, в свою очередь, разделил этот скудный запас со своим адъютантом. В этом эпизоде, в частности, как и вообще в спартанском быте и образе жизни генерала Тергукасова в течение кампании как в бою, так и на отдыхе, в этом разделении с войсками всех тягостей войны видна та характерная черта начальника Эриванского отряда, в которой, как и в чарующем добродушии редко образованного и бывалого старого кавказца, нужно искать ключ к его столь значительному влиянию на войска и к тому искреннему, душевному и сердечному влечению к нему чутких войск, о котором свидетельствуется всеми, служившими под его начальством, о чем преисполнены как личные воспоминания участников-очевидцев, так и войсковые полуофициальные источники».71
В списке «строителей империи» — большое число офицеров и генералов грузинского происхождения. Вот выдержка из послужного списка генерал-майора В. В. Орбелиани (1812—1890):
«В 1839 г. в Дагестанском отряде, с 28 мая
движение главных сил из лагеря при сел. Хозры к сел. Цухуль
и колонны к дер. Хиля, Хумах
и верхнему Карантуру,
занятие сих послед-них; 29 — дело при Цухуме и
движение
к теснине Адмахур; 30 — дело при Аджиахуре и при взятии приступом главных пунктов Аджиахурской позиции; 31 — овладение всей позицией и
движение к сел. Кара-Кюри, занятие сего последнего; 1 и 2 июня — движение
левым берегом Самура от сел. Киля к Ахте; 5 —
движение всеми силами к сел. Ахты
и покорение его; с 6 по 11 — открытие и проложение
сообщения; с 11 июня по 16 июля — постройка укрепления Ахтинского
и проложение дорог через Кавказский хребет.
В 1841 г. в отряде, собранном при сел. Григолеты; 17 августа — при занятии Мин-грельской милиции сел. Григолеты и при этом трехдневные перестрелки; 24, 25 и 26 августа — сильная перестрелка и рукопашные схватки гурийцев с дружиной полковника князя Церители, расположенной на Чахтаурском посту; 26 — сбор большой части отряда при мест. Опри; 28 — движение главного отряда в Ханджевахское моуравство; 3 сентября — переход к Нагомарскому посту и отбитие с оного мятежников; 4 и 5 — ночной форсированный марш обход неприятельских завалов, устроенных на горе Насакирали, разбитие главных мятежников, державших Озургеты в тесной блокаде; 16 — движение к горе Насакирали на соединение с другим отрядом и истребление завалов при значительной перестрелке, усиленная рекогносцировка и фуражировка к стороне р. Лихоуры при этом в перестрелке с неприятелем с 7 по 19 сентября, в лагере при Озургетах; с 19 по 21 — движение отряда через сел. Гурианты к бывшему посту Св. Николая; 22 — движение к р. Поти и обратно; с 22 по 27 — постройка кр. Св. Николая; 29 — возвращение в Озургеты. Того же года в земле убыхов; 5 октября — сбор отряда близь укр. Св. Духа; 8, 9 и 10 движение отряда берегом моря от укр. Св. Духа к укр. Навагинскому и при этом упорный трехсуточный бой, взятие множество завалов; с 10 октября по 8 ноября — лагерь при укр. Навагинском и возведение при оном отдельной башни; 27 октября — часть отряда и вся конная милиция отпущена по домам; 8 ноября — амбаркация остальных войск отряда.
В 1845 г. в составе Чеченского отряда, 30 мая — прибытие в лагерь кр. Внезапной; 31 — переход на ночлег к разоренному аулу Балтерой; 4 июня — при переходе к разоренному аулу Зурамикенту; 2 — ночлег на Хубарских высотах; 3 — движение к сел. Гертле и соединение с Дагестанским отрядом; 3 и 4 — занятие Теренгульской позиции и сел. Буртунай; 5 — рекогносцировка дороги в Гумбет, штурм позиции горцев на горе Анчимеер; от 6 до 11 — расположение авангарда на позиции Зунумеер по дороге из укр. Ленчикал через Буцур-Кале в Андию, дело с неприятелем; 14 — выступление отряда в Андию, занятие сел. Гогатль и Андия, дело авангарда со скопищем Шамиля, занявшего сильную позицию на высотах Азаль; штурм позиции неприятеля и совершенное поражение его; от 14 июня до 6 июля расположение главного отряда на позиции между сел. Андия и Гогатль, незначительные перестрелки с горцами; 6 — наступление к сел. Дарго, бой в Ичфинском лесу и штурм 22-х завалов, занятие Дарго; с 6 по 13 июня — расположение отряда в лагере при сел. Дарго; 13 — выступление главного отряда из лагеря при сел. Дарго по направлению к укр. Герзель-Аулу; переход через Аксай при канонаде неприятеля, дело арьергарда, ночлег близь сел. Цантери; 14 — движение к Шуапсе, штурм лесистого хребта и завалов, занятых неприятелем по дороге, ночлег около сел. Исса-Юрта; 15 — переход отряда к сел. Аллерой, бой с неприятелем при преследовании отряда через перерезанную лесистыми и глубокими оврагами местность; 16 июля — движение при беспрерывном бое всего отряда со скопищем Шамиля к позиции у сел. Шаухаль-Берды; 14 и 18 — рекогносцировка отряда на позиции при Шаухаль-Берды, канонада по ней неприятелем в продолжении 2 1/2 дней; 19 — движение к укр. Мискиту и при соединении с отрядом генерал-майора Фрейтага отражение неприятеля, ночлег на укр. Мискете; 20 — прибытие в Герзель-Аул, роспуск отряда.
В 1851 г. в отряде, собранном на Лезгинской линии; 27 июня — поражение сильной неприятельской партии войсками, высланными из укр. Картубанского и Беженьянского; 29 — отражение попытки неприятеля на Кодорское укр. гарнизоном оного и подоспевшими резервами; 7 июля — две неприятельские партии разбиты нашими резервами у гор. Зурис-Девали и Малом Ялань; 23 — сбор отряда у Пахалис-Тави для устройства там передовой башни, 26 — движение из Закатале на уроч. Кабис-Дара; 27 — подъем отряда на уроч. Мисильдигер; 28 — рекогносцировка завалов на ур. Маал-Рас и перестрелка с неприятельскими караулами; 30 — обратное движение отряда с горы Маал-Рас при перестрелке с неприятелем; 5 августа — движение в Горный Магал милиции и истребление находившихся там беглецов Джаробелоканских; 15 — дело с неприятелем близь уроч. Эшек-Майдан, колонны высланной из лагеря на укр. Находжигай; 7 сентября — движение от Лагодех в горы части войск; 8 — рекогносцировка аула Кахкул; 9 — возвращение в Лагодехи и поражение неприятельской партии, пробиравшейся с плоскости в горы; 21 — поражение партии у Беженьяк колонной под командой полковника Фон-Кульмана; 21 октября и 10 ноября роспуск отряда.
В 1852 г. в отряде, собранном в большой и малой Чечне; 4 января — сосредоточение отряда у кр. Воздвиженской; 5 — переправа через Аргун и расположение лагерем у разоренного аула Башни-Юрта; 6 — движение большой части отряда к аулу Автуру, взятие штурмом и истребление Гельдигена и Автура; 7 — наступление в ущелье Хулькулу, жаркое и удачное дело со сборищем Шамиля; истребление андийских хуторов и больших запасов сена и хлеба; 10 — движение к аулам, лежащим между Аргуном и Джилкой, атака неприятельской позиции и истребление 5 аулов; 15 — атака позиции горцев за Мечиком, устройство переправ через эту реку; 16 и 17 — рубка леса при перестрелке с неприятелем; 18 — движение в ущелье Рашни к вершинами Гойты, атака и истребление аулов, упорный бой с неприятелем в аулах, поражение горцев, прибытие в укр. Урус-Мартанское, атака и истребление аулов в верховьях башни, удачное дело при отступлении наших войск; 24 — движение к аулу Слит-Юрту, внезапная атака неприятеля, который обращен в бегство, и возвращение колонны в лагерь; 1 февраля — движение Чеченского отряда двумя колоннами к аулу Тепли, расположение лагерем на обоих берегах Аргуна; 7 — рекогносцировка за р. Джалку; 15 — взятие Чеченских хуторов; 17 — движение отряда к Гельдигену, удачное дело в долине Хулькулу, истребление аулов Камзыш, Лячи и Инды, ночлег в Мюгор-Тут; 18 — жаркое и блистательное дело отряда против неприятеля в Маиор-Турском лесу, переправа через р. Глисоль, прибытие в укр. Куринское; 20 — возвращение в кр. Грозную; 22 — сосредоточение отряда в кр. Грозной. <…>
В 1853 г. в составе Чеченского отряда находился: 29 января — сбор отряда в укр. Куринском; 30 — движение отряда к Гасаванскому ущелью при рубке леса и при возвращении войск в Куринское укр.; 1 февраля — движение отряда в Гасавинское ущелье для делания просеки при перестрелке с горцами; 6 — движение отряда на Хоби-Шавданские высоты и расположение лагерем; 11 — рекогносцировка берегов Мечика; 13 — перестрелка во время рубки леса; 17 — атака неприятельской позиции у аула Гурдалой, совершенное рассеяние скопищ Шамиля, разорение аулов большого и малого Гурдалой и Аку-Юрта; 18 — движение колонны к аулу Маныгат, разорение аулов Деньги-Юрт и Али-Юрт; с 18 февраля по 9 марта — занятие войск рубкой леса, а 24 — при роспуске отряда.
В 1853 г. против турок в действовавшем отряде на Кавказско-турецкой границе; 2 ноября — движение части Александропольского отряда к Баяндуру; 3 — возвращение войск в Александрополь; 14 — сбор того отряда у Александрополя и движение через Технис к Пирвали; 15 — движение корпуса через Ах-Узюм на Баш-Шурагель и расположение здесь лагерем; 19 — наступление к Баш-Кадыкляру и поражение турецкой армии; 20, 21 и 22 — пребывание войск на занятых позициях и при обратном движении корпуса к границе; 23 — прибытие войск в Александрополь. <…>
2 ноября 1853 г. при движении части Александропольского отряда к сел. Бояндуру, в сражении при этом сел. контужен неприятельским ядром в середину передней поверхности правого бедра».72
Так Вахтанг Вахтангович Орбелиани, не менее известный теперь и как грузинский поэт-романтик, провел несколько лет…
30 августа 1905 года газета «Кавказ» поместила некролог в связи с кончиной генерала от кавалерии Ивана Гивича Амилахори (Амилахвари). Составил некролог В. Потто — известный знаток военной истории края, один из основателей Кавказского военно-исторического музея, автор многих исторических трудов. «В субботу 27 августа печальная весть разнеслась по Тифлису: в Гори после кратковременной тяжкой болезни скончался генерал-адъютант, генерал от кавалерии князь Иван Гивич Амилахори — один из тех гранитных столпов, на которых зиждилась минувшая кавказская слава.
Не было на Кавказе человека, который не знал бы, хотя понаслышке, князя Ивана Гивича Амилахори. В пределах газетной статьи нельзя перечислить все боевые подвиги, вознесшие так высоко это историческое имя. Газетная статья — только скромный венок на его могилу, тогда как хотелось бы видеть на ней пышный мавзолей, соответствующий его заслугам. Люди, подобные Ивану Гивичу, требуют обширной биографии, которая только одна и может выяснить их великое значение в ряду проносившихся исторических событий. И подобная биография, конечно, будет. Найдутся ревнители русской славы, которые приложат и труд свой, и знание, чтобы передать потомству и сохранить в роды родов это славное имя. Мы — пыль и тлен, но незабудка расцветает на нашей могиле, и наше слово живет после нас».
Амилахвари писал в одном из своих приказов: «Офицеры и старослужащие нижние чины должны не в пунктиках, а в дружеских беседах передавать вновь поступающим к ним в товарищи новобранцам сведения о вековой службе полка, об отличиях, наградах и заслугах, о выдающихся подвигах отдельных лиц, — обо всем, что возвышает дух молодого солдата, потому что в этом нравственном образовании и лежит весь секрет и залог победы».
В чине поручика он был назначен в 1854 году военным инструктором в Грузинскую конную дружину. В короткий срок Амилахвари сумел создать дисциплинированную часть, разделив ее на национальные сотни. Первую сотню составили из осетин под командой князя Георгия Мачабели; вторую — из кахетинцев Сигнахского уезда под начальством князя Захария Андроникова. Третью сотню составили уроженцы Телавского уезда. Командовал ею человек из самой уважаемой там фамилии — князь Николай Чавчавадзе. В четвертой сотне собрались карталинцы (начальник — князь Давид Вахвахов). Пятую сотню сформировали тушины, командир которых Элисбаридзе, по свидетельству современников, у него на теле было больше ран, чем он имел лет отроду. В шестой сотне служили исключительно князья, и командовал ею князь Георгий Эристов.
В первом же бою 4 июня 1854 года на Чолоке дружина сражалась так лихо, что получила в награду Георгиевское знамя. Затем по мере роста в чинах Амилахвари командовал полком, дивизией и корпусом. Он знал историю боевых действий на Кавказе в мельчайших деталях и не пропускал сколько-нибудь исторического места, чтобы не познакомить офицеров и нижних чинов с подробностями того или иного боя.
Вот описание боевых заслуг И. Г. Амилахвари в сражении 9 июня 1877 го-да на Даярских высотах в представлении к ордену Св. Георгия 4-й степени: «…Начальствуя над кавалерией Эриванского отряда, генерал-майор князь Амилахвари несколько раз водил свои части в атаку на сильнейшие турецкие колонны, направленные с целью обойти наш левый фланг, а также прорвать нашу боевую линию; смелыми и решительными своими атаками он своевременно отражал все приступы турок и дал возможность малочисленному нашему отряду удержать во всех пунктах занятые им позиции и нанести наконец полное поражение неприятелю, принужденному отступить в большом расстройстве, причем он оставил на месте боя всех своих раненых и убитых, подобранных им уже на следующий день. Во все время этого славного боя, продолжавшегося около десяти часов, кавалерия наша под начальством генерал-майора князя Амилахвари, действуя попеременно сообразно по обстоятельствам то в конном, то в пешем строю, благодаря превосходной распорядительности и примерному мужеству своего начальника, выказала везде отличную храбрость, неустрашимость и полную отвагу против сильнейшей неприятельской кавалерии, угрожавшей нашим войскам с флангов и тыла».73
Можно сказать, что на пороге своего отчего грузинского дома защищал Россию Григорий Леванович Дадиани (Дадиани-Мингрельский, Дадиан), светлейший князь, генерал от инфантерии. Он был сыном последнего независимого правителя Мингрелии Левана и зятем владетельного князя Гурии Мамии V Гуриели. После окончания Пажеского корпуса он успел поучаствовать в Русско-турецкой войне 1828—1829 годов и получить чин корнета «за отличие». Столь знатное лицо, к тому же послужившее в гвардии и сумевшее приобрести связи в столичном обществе, могло бы найти безопасное место службы. Но послужной список Г. Л. Дадиани свидетельствует, что он от пуль не прятался. В этом документе указано на участие князя в 80 боевых операциях против турок и горцев.
Поскольку представители грузинской знати поступали на военную службу на правах дворянства, им было удобно по различным причинам «определяться» в части, дислоцированные на Кавказе. Они находились недалеко от дома, в числе их боевых товарищей оказывалось немало соплеменников, сам характер войны во многом соответствовал традициям грузинской военной культуры. Важным являлось и то, что постоянные бои и походы повышали шансы на получение орденов и на повышение в чинах. Поэтому в войсках Отдельного Кавказского корпуса процент грузин был заметно выше, чем в целом по армии. Некоторые же оказывались в Чечне и Дагестане не по своей воле. Князь с грузинскими корнями Владимир Владимирович Яшвиль оказался под пулями горцев в наказание за преступление, совершенное в Петербурге. Николай I разжаловал его в солдаты и отправил на Кавказ после дуэли, на которой был убит князь Дмитрий Николаевич Долгоруков, по свидетельству одного из современников, «красивый молодой человек, блестящего ума и с большими связями в высшем свете». До этого трагического события Яшвиль окончил Михайловское артиллерийское училище и дослужился до чина штаб-ротмистра лейб-гвардии Гусарского полка.
Яшвиля определили в Куринский полк, игравший в Отдельном Кавказском корпусе роль своеобразного «спецназа»: его бросали в те места, где требовались войска бесстрашные и привычные к войне с горцами. Ссылка на Кавказ нижним чином была не столь уж и редким наказанием. На эту имперскую окраину попадали люди, действительно совершившие преступление, подозреваемые в чем-то предосудительном, не поладившие с начальством. «Общество разжалованных в нашем отряде было чрезвычайно разнообразно: тут можно было найти всякие личности, начиная от польского ксендза, русского священника, студента, чиновника, офицера до высшей аристократии — баронов, графов и князей; причины же деградации (понижения. — В. Л.) всех этих лиц были еще разнообразнее; ими были: начиная от самого низкого порока или преступления — до самых возвышенных…» — писал в своих воспоминаниях один из участников Кавказской войны.74 Боевой путь Яшвиля был типичным для участника Кавказской войны — бесконечные стычки с горцами, как о том свидетельствует его послужной список.
Сосланный на Кавказ гусар был участником того «молодецкого», как тогда говорили, боя под Казанищами, когда слаженные действия конницы и пехоты под командованием генерала Фрейтага фактически переломили ход событий в Дагестане. К тому моменту горцы осадили укрепление Низовое, где были сосредоточены огромные запасы, а также заперли в крепостях Хунзах и Зыряны крупные отряды русских войск. Строго говоря, русское командование утратило контроль над Дагестаном и Чечней. По мнению А. В. Волоцкого, автора статьи «Генерал Фрейтаг и его боевые товарищи», если бы не победа над Шамилем под Казанищами, вполне реальным был следующий сценарий: «…казаки непременно были бы раздавлены многочисленным неприятелем, имевшим, если не сорок, то наверное тридцать против одного; наши легли бы, конечно, с честью; но были бы истреблены. Вслед за тем, подходившая пехота, в которой с Фрейтагом пришло много рекрут, могла бы также быть опрокинута и рассвирепевшие, лютые сыны гор ворвались бы с отступающими батальонами в Темир-Хан-Шуру, и все там находящееся было бы перерезано; при лучшем исходе сражения остатки наших отрядов заперлись бы в несчастной крепости и подверглись всевозможным лишениям, потому что Шамиль не допустил бы тогда к ним никакого подвоза; скорой помощи ожидать было неоткуда, с линии все войска были взяты. Торжествующему врагу открылся бы путь на линию — в Кизляр, Моздок, во все станицы до самого Ставрополя. Шамиль, оставив достаточный отряд для блокады Темир-Хан-Шуры с остальными значительными скопищами, подкрепляемый артиллерией, пошел бы в Кабарду, которую мог заставить подняться и соединился бы с горцами правого фланга и Черноморской береговой линии, — тогда хоть формируй новую армию и начинай завоевание Кавказа опять сначала».75 Но события не стали развиваться по этому мрачному сценарию. Русские полки оттеснили Шамиля от Темир-Хан-Шуры, и отряд Фрейтага вступил в спасенный город: «Широко отворились Евгеньевские ворота перед избавителями. И дети, и воины, и дамы, и жители, все вышли навстречу желанным гостям, принимая их с благословлениями… Пехота, в числе двух тысяч, вступила в укрепление. Выстрелы восторженных шуринцев рокотали повсеместно в честь прибывших. Залпами отвечали дорогие гости, а неизбежный подпевала выделывал впереди хора (военного оркестра. — В. Л.) невероятные па. За пехотой, гудя глухим отголоском смерти, явилась артиллерия, и, наконец, гарцуя на танцующих конях, влетели линейные казаки, а за ними конные мусульмане. Впереди молодцев-линейцев ехал командовавший ими и всею кавалериею полковник Александр Алексеевич Волоцкой, рядом с ним — князь Яшвиль и многие другие».76 За это молодецкое дело князь получил знак отличия военного ордена — «солдат-ский Георгий», очень уважаемую в армии награду.
Всего в списках генералов грузинского происхождения, воевавших на Кавказе, насчитываются десятки имен. Самый знаменитый из Багратионов — Петр Иванович (1765—1812), герой Отечественной войны 1812 года, принял свой первый бой в 1785 году в чеченских лесах, когда отряд полковника Ю. Ю. Пьери попал в засаду и подвергся жестокому избиению. Родной брат героя Отечественной войны, Роман Иванович Багратион (1778—1834), начал свою военную карьеру участием в Персидском походе 1796 года, затем воевал против наполеоновских войск в 1812—1814 годах. Он был одним из лучших помощников И. Ф. Паскевича, который командовал всеми русскими силами в операциях против персов и горцев в 1826—1829 годах. Кирилл Александрович Багратион (1749—1828) в 1796 году также принял участие в Персидском походе под командованием В. Зубова. Александр Ираклиевич Багратион-Мухранский (1853—1905), когда началась Русско-турецкая война 1877—1878 годов, выхлопотал командировку «в распоряжение командующего действующим корпусом на Кавказско-турецкой границе». Участие в боевых действиях позволило ему получить три ордена (Св. Анны 4-й степени, Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом) и чин поручика «за отличия». Григорий Иванович Багратион-Мухранский (1787—1861) участвовал во всех операциях, которыми лично руководил И. Ф. Паскевич во время очередной Русско-турецкой войны 1828—1829 го-дов. Заметным шагом в карьере князя стал его участие в Чеченском походе 1832 года, когда в ходе кровопролитных боев были разорены аулы Ачхой, Герменчук, Шали, Беной и Гимры. За бои и походы против горцев в 1845 году Багратион-Мухранский был произведен в полковники, 26 ноября 1847 года награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. В 1850 году он был произведен в генерал-майоры и назначен помощником начальника Джаро-Белоканского округа в Дагестане и командиром правого фланга участка Кавказской линии в Дагестане. Иван Константинович Багратион-Мухранский (1812—1895) свой первый боевой орден — Св. Анны 3-й степени — получил в 1837 году. Затем, из-за того что боевые действия против горцев принимали все больший размах, награды буквально посыпались: чин штабс-капитана и орден Св. Владимира 4-й ст. с бантом (1838), орден Св. Анны 3-й степени (1839), чин подполковника (1841), орден Св. Станислава 2-й степени (1842), Св. Анны 2-й степени (1844), чин полковника и золотая сабля (1845). Крымскую войну он встретил командиром Кавказской резервной гренадерской бригады, отличившейся в сражении под Башкадыкляром. Багратион стал начальником Гурийского отряда с подчинением ему объявленных на военном положении Кутаисской губернии, Мингрелии, Сванетии и Самурзаканского округа.
В составе российского генералитета были также десять представителей владетельных домов Мингрелии: А. Д. Дадиани (1850—1910), Н. Д. Дадиани (1847—1903), Г. К. Дадиани (1770—1804), Г. Л. Дадиани (1814—1901), Д. Л. Дадиани (1812—1853), Е. Л. Дадиани (1683—1765), К. Л. Дадиани (1819—1889), Л. Г. Дадиани (1793—1846), Н. Г. Дадиани (1764—1834), О. Э. Дадиани (1836—1895), и пять представителей фамилии, правившей княжеством Гурия: И. С. Гуриели (1770—1818), Д. Х. Гуриели (1822—1882), Л. Д. Гуриели (1824—1888), М. С. Гуриели (1789—1826), С. Х. Гуриели (1730—1812).
Уроженцы Грузии, Армении, Азербайджана, Северного Кавказа, Прибалтики, Польши, Финляндии, а также военачальники с корнями, уходящими в эти регионы, были участниками всех войн России имперского периода. Они проливали кровь под знаменами с двуглавым орлом на Кавказе, в Прибалтике, в Маньчжурии, в Туркестане. «Нерусские» фамилии мы видим в военных рапортах о боях со шведами, немцами, французами, персами, поляками, турками, горцами, китайцами, японцами, туркменами и хивинцами. Военную славу России XVIII — начала XX века нельзя делить, ее можно только разделять и ею гордиться. Огромные территории, включенные в состав империи этого периода, орошены не только русской, но и кровью других народов великой державы. Кавказская война также была войной имперской, где национальность сражающихся по большому счету во внимание не принималась.
1 Путеводитель по Кавказскому военно-историческому музею. Тифлис, 1913. С. 19.
2 Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815—1879. Т. 2. М., 1890. Приложения. С. 268.
3 Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815—1879. Т. 1. М., 1888. С. 120—127.
4 Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Т. 12. 1904. С. 1063.
5 Там же. С. 1111.
6 Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. Т. 2. М., 1890. С. 283.
7 Эсадзе С. Покорение Западного Кавказа и окончание Кавказской войны. Исторический очерк Кавказско-горской войны в Закубанском крае и Черноморском побережье. Тифлис, 1914. С. 109—170.
8 Градовский Г. К. Война в Малой Азии в 1877 году. СПб., 1878. С. 4.
9 Семенов Н. Туземцы Северо-Восточного Кавказа. СПб., 1895. С. 7—13.
10 А. С. Очерк восстания горцев Терской области в 1877 году // Военный сборник. 1896. № 4. С. 253, 257—258.
11 Там же. С. 259—261.
12 Современные отношения к нам горцев Терской области / Кавказ. № 13. 29 января 1877 г.
13 А. С. Очерк восстания горцев Терской области в 1877 году // Военный сборник. 1896. № 4. С. 264.
14 Там же. № 6. С. 223.
15 Там же. № 7. С. 8.
16 Там же. № 7. С. 11—12.
17 Кавказ. № 97. 24 мая 1877 г.
18 Беспорядки в Дидо // Кавказ. № 109. 7 июня 1877 г.; Еще раз о беспорядках в Дидо // Кавказ. № 128. 29 июня 1877 г.
19 Из Дагестана // Кавказ. № 212. 21 октября 1877 г.
20 Официальная часть // Кавказ. № 220. 1 ноября 1877 г.
21 Военные действия в Алазанской долине // Кавказ. № 234. 17 ноября 1877 г.
22 Мегрелидзе Ш. В. Закавказье в Русско-турецкой войне 1877—1878 гг. Тбилиси, 1972. С. 167—169.
23 Кусары // Кавказ. № 247. 3 декабря 1877 г.
24 С Северного Кавказа // Кавказ. № 225—226. 6 и 8 ноября 1877 г.
25 Кавказ. № 246. 2 декабря 1877 г.
26 Всеподданнейший отчет за восемь лет управления Кавказом генерал-адьютанта графа Воронцова-Дашкова. СПб., 1913. С. 14.
27 См.: Гатагова Л. С. Кавказ после Кавказской войны: этноконфликтый аспект // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб., 2001. С. 47—57.
28 Цит. по: Гатагова Л. С. Борьба с «разбойничеством» на Северном Кавказе в начале XX века // Кавказ в истории России: дискуссионные проблемы. Материалы круглого стола. М., 2014. С. 149—151.
29 Правилова Е. А. Финансы империи. Деньги и власть в политике России на национальных окраинах. 1801—1917. М., 1906. С. 382.
30 Лысцов В. П. Персидский поход Петра I. 1722—1723. М., 1951. С. 53—56.
31 См.: Горелов В. А. Речные каналы в России. К истории русских каналов в ХVIII веке. М., 1953.
32 Эсадзе С. Покорение Западного Кавказа и окончание Кавказской войны. С. 177.
33 Волконский Н. А. Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. Т. 11. С. 17—19.
34 Муталиев Т. Х. В одном строю. Чеченцы и ингуши в Русско-турецкой войне 1877—1878 годов. Грозный, 1978. С. 6.
35 Акты собранные Кавказской археографической комиссией. Тифлис, 1884. Т. 9. С. 321, 325, 382—385, 387, 390, 394.
36 Галушко Ю. Казачьи войска России. М. 1993. С. 44; Муталиев Т. Х.-Б. В одном строю. С. 43—45.
37 Цит. по: Потто В. А. История 44-го драгунского Нижегородского полка. Т. 2. СПб., 1893. С. 231.
38 Климан Ф. Война на Восточном Кавказе в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. Т. 17. С. 384.
39 Kierman V. G. Colonial Empires end Armies. 1815—1960. Montreal &Kingston, 1998. P. 161.
40 Волконский Н. Лезгинская экспедиция в Дидойское общество в 1857 году // Кавказский сборник. Т. 2. С. 248.
41 К. Зимняя экспедиция 1852 г. в Чечне // Кавказский сборник. Т. 13. С. 510.
42 РГВИА. Ф. 13454. Оп. 1. Д. 77. Л. 54—58, 136—138; Ф. 14719. Оп. 3. Д. 112. Л. 1—3.
43 Там же. Оп. 6. Д. 233. Л. 6—14.
44 Кавказский сборник. Т. 12. С. 170.
45 Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1860—1862. М., 1999. С. 262.
46 Серебреников К. Индо-британская армия. Вып. 1. Ташкент. 1903. С. 64.
47 Волконский Н. А. Война на Восточном Кавказе… // Кавказский сборник. Т. 14. С. 89, 95, 111; [Лачинов Е. Е.] Отрывок из «Исповеди» Лачинова // Кавказский сборник. Т. 2. С. 81.
48 [Лачинов Е. Е.] Отрывок из «Исповеди» Лачинова. С. 81.
49 Юров А. 1843 год на Кавказе // Кавказский сборник. Т. 6. С. 201; [Лачинов Е. Е.] Отрывок из «Исповеди» Лачинова. С. 81.
50 Богуславский Л. С. История Апшеронского полка. Т. 1. СПб., 1892. С. 313.
51 Цит. по: Петин С. Собственный Его Императорского Величества конвой. Исторический очерк. СПб., 1899. С. 49.
52 Готье Т. Путешествие в Россию. М., 1988. С. 88—89.
53 Там же. С. 242.
54 Козубский Е. И. История Дагестанского конного полка. Петровск, 1909. С. 22—26.
55 Там же. С. 44 (паг. 2-я). (В этой книге два раздела с раздельной пагинацией.)
56 Там же. С. 51 (паг. 2-я).
57 Там же. С. 226—229.
58 Скрутовский С. Э. Лейб-гвардии Сводный полк на Кавказе в Персидскую войну с 1826 по 1828 год. СПб., 1896. С. 77.
59 Отдел письменных источников Государственного исторического музея. Ф. 6. Оп. 1. Д. 53. Л. 842—856.
60 Бижев А. Х. Абадзехи // Тарих. 1994. № 1. С. 39.
61 Чекменов С. А. Мухаджирство, переселение, выселение горцев Северного Кавказа в Турцию // Тарих. 1994. № 1. С. 14—18.
62 Цит. по: Арутюнов К. А. Гордость русского флота. Адмирал Лазарь Маркович Серебряков (1795—1995). М., 1996. С. 42.
63 РГА ВМФ. Ф. 283. Оп. 1. Д. 4601. Л. 2—3.
64 РГА ВМФ. Ф. 19. Оп. 2. Д. 209. Л. 25.
65 РГА ВМФ. Ф. 19. Оп. 4. Д. 372. Л. 56.
66 РГА ВМФ. Ф. 19. Оп. 2. Д. 209. Л. 55—56.
67 Смоленский С. Воспоминания кавказца // Военный сборник. 1876. № 7. С. 216—217; Извлечение из рапорта контр-адмирала Серебрякова кн. Воронцову от 31 января 1848 года // АКАК. Т. 10. С. 669.
68 РГА ВМФ. Ф. 283. Оп. 1. Д. 3093. Л. 100—101. Рапорт и. о. Главного командира Черноморского флота от 2 октября 1834 года об аварии иола «Эвридика».
69 Цит. по: Арутюнов К. А. Гордость русского флота. С. 46.
70 Цит. по: Тарле Е. В. Крымская война. Т. 2. М.; Л., 1950. С. 380—381.
71 Колюбакин Б. М. Эриванский отряд в кампанию 1877—1878 гг. // Военный сборник. 1890. № 8. С. 270—271; Военный сборник. 1895. № 11. С. 14.
72 РГВИА. Ф. 400. Оп. 12. Д. 8000. Л. 194—213.
73 Гизетти А. Л. Сборник сведений о георгиевских кавалерах и боевых знаках отличий Кавказских войск. Тифлис. 1901. С. 178—179.
74 Федоров М. Ф. Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 год // Кавказский сборник. Т. 3. С. 115.
75 Русская старина. Т. 7. 1873. № 6. С. 834—835.
76 Ильин П. Из событий на Кавказе. Набеги Шамиля в 1843 г. // Русский вестник. 1872. № 7. С. 223.