Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2014
1
Гражданскую войну легко спутать с пересекающимися с ней явлениями — с революцией и партизанщиной.
Революционные преобразования сопричастны гражданским войнам, но могут проис-хо-дить и мирным путем, если, допустим, парламентского большинства добивается ра-ди-кальная партия вроде нацистской, или же выливаться в боевые действия, направ-лен-ные против внешнего врага в случае восстания колоний против метрополий. Со своей стороны, далеко не всякое вооруженное противостояние внутри какого-либо человечес-ко-го общежития революционно, о чем свидетельствуют бесчисленные племен-ные и меж-этнические конфликты. За такого рода феноменальными расхождениями скрыва-ет-ся сущностное. Революции решают социально-политическую задачу так, как ес-ли бы она имела антропологическую значимость1 — не важно, провозглашается ли при этом ра-вен-ство всех людей (таков был идеал Северо-американской и Французской рево-лю-ций в XVIII в.) либо, напротив, привилегированный статус рас и наций, что вовсе обес-че-ло-ве-чи-вает тех, кто не принадлежит к самозванным избранникам истории. Гражданские войны не преследуют антропологической цели; даже если они вызываются рево-люци-ей2, пере-дел-ка человечества составляет их дальнюю, а не ближайшую перспективу, cта-но-вится по-настоящему актуальной тогда, когда междоусобица идет к завершению (по-ка-зательныe примеры — поход Крас-ной армии на Варшаву в 1920 г., предпринятый пос-ле по-бед над деникинскими войсками в надежде на создание Польской рес-пуб-лики со-ветов, и экспорт успешной кубинской революции в страны Латинской Америки).
Точно так же соприкасаются, но не совпадают по объему и содержанию гражданские вой-ны с партизанскими. Последние, по точному слову Карла Шмитта, «теллуричны»3, то есть привязаны к родной земле, легитимирующей борьбу с противником не на жизнь, а на смерть — любыми средствами. В том, что касается гражданских войн, этому оп-ределению удовлет-во-ряют массовые возмущения крестьянства, будь они революци-он-ными, как во время Ре-формации в Германии (1524—1525), или контррево-лю-ци-он-ны-ми, как в Вандее (1793—1797). Одна-ко «теллуризм» несвойствен династическим раз-до-рам наподо-бие оспаривания анг-лийс-кого трона двумя ветвями Плантагенетов, которое из-вестно под наз-ва-нием войны Алой и Бе-лой роз (1455—1485). По своему глубинному смыслу парти-зан-ские движения отста-и-ва-ют преимущество генезиса перед историей, по-чвенной пер-возданности перед изменчивостью (вла-сти и территориальных границ). Ностальгия по истокам оче-вид-на у партизан, сопротивляющихся большим социополи-ти-ческим об-нов-лениям. Но и бу-дучи революционной, герилья идеологи-чес-ки мотиви-ру-ется жаждой вер-нуть об-щество к неким из-на-чаль-ным ценностям (ре-ли-ги-озного и эт-но-культурного по-рядка). Граж-данским же вой-нам безразлично, пово-ра-чи-ва-ют ли они ис-торию вспять или при-да-ют ей поступа-тель-ное развитие. Обращаясь то к од-ной, то к дру-гой из этих программ, они разыгрываются эс-сенциально не столько во вре-мени, сколько в про-ст-ранст-ве.
Как видно, отграничивание гражданской войны от прочих агональных акций, часто смы-кающихся с ней, требует отказа от формально-эмпириче-ского подхода к res gestae, рас-познания неявной интенциональности, прячущейся за как будто и без умcтвенного тру-да прочитываемыми целеполаганиями.4 Без такого (всегда подозрительно гипоте-ти-чно-го) погружения в тайный смысл фактически явленного, казалось бы, можно обой-тись при сравнении внутренних войн с тем, что им впрямую оппозитивно, — с войнами вне-шними. Если в первой ситуации мы встречаемся, как обычно считается в полемо-ло-гии (науке о войнах), с конфликтом, не выходящим за пределы одного и того же го-су-дар-ственного обра-зова-ния, то во второй — с межгосударственным противоборством. Хо-тя многие граж-дан-ские войны и впрямь представляют собой схватку за высшую власть в обществе (на ко-торую претендовали, скажем, Помпей и Цезарь, расколовшие в 49—45 гг. до Р. Х. Рим-скую империю), дело обстоит не так просто, как оно видится в на-у-чной традиции. Так, Пелопоннесская война (431—404 гг. до Р. Х.) была сразу и вну-три-на-циональной, и столк-но-ве-нием государственных объединений, возглавляемых Афи-на-ми и Спартой. Сход-но дву-лики-ми бы-ли и еще более отодвинутые от нас во времени со-бы-тия, в ре-зуль-тате ко-то-рых сложилась древнеегипетская цивили-зация. Око-ло 5000 лет то-му назад она воз-ник-ла из победы, одержанной южанами над Нижне-еги-петским цар-ст-вом. Кроме то-го, сле-дует учитывать, что междоусобицы сплошь и ря-дом сопровож-да-ют-ся вмеша-тельством третьей силы, интернацио-на-ли-за-ци-ей внутрен-не-го разлада.5 Под-твер-ждение сказан-ному дают и текущая современ-ность (Таджикистан, Афга-ни-стан, Со-ма-ли, Ли-вия, Сирия и т. д.), и недавняя история (граж-дан-с-кая война в Ис-пании в 1936—1939 гг.), и се-дая ста-рина (Спарту в сражениях с Афинами финансово под-держивали персы). Ряд ав-то-ров ищет выход из указанной неопре-де-лен-но-сти в том, что предпо-чи-та-ет гово-рить о раз-ных ти-пах гражданской войны, едва ли сво-димых к общему знамена-те-лю.6 Но ва-ри-ан-тов без ин-вариантной сердцевины не су-ще-ствует.
Чтобы проникнуть в сущность гражданской войны, следует задуматься над тем, ка-ко-му виду социальности она принципиально чужда. Вряд ли приходится сомневаться в том, что агональность исключается такой дуальной организацией общества, которая пред-полагает обмен брачными партнерами, совершающийся между его подразде-лени-я-ми. Этот архаический социальный порядок, изученный Клодом Леви-Строссом в «Эле-мен-тар-ных структурах родства» (1947), фамильяризует общественный договор, скреп-ля-ет его кровными узами, делает его нерушимо надежным, нейтрализуя возможную рознь в коллективе. Общество, составляющее большую семью, лишь репродуцирует се-бя от поколения к поколению, соответствуя тем самым прокреативно своей раз и навсе-гда данной креативности, выраженной в ритуальной драматизации жизни. Для двух или бо-лее (при усложнении дуальности) групп, из которых складывается примордиальное об-щество, приобретение ценности (необходимой для продолжения рода) неразрывно со-членено с ее отторжением. Воинственность здесь не может быть имплозивной — в рамках родового союза она не более чем симулятивна, к примеру в обряде умыкания невест.
В этом освещении табу инцеста, которое, по Леви-Строссу, обусловливает бипо-ляр-ный с-трой общества, оборачивается запретом на интрасоциальную агрессивность. Если нет кро-восмешения, если ближний перестает быть объектом полового влечения, то эро-тизи-руется дальний, который оказывается для «я» собственным Другим. Можно ска-зать, что corps social основывает себя на превентивной защите от саморазрушения, на пре-дотвращении «войны всех против всех», которая, вопреки Гоббсу и его после-до-ва-те-лям, Гегелю и Рене Жирару, никогда не была «естественным состоянием» людей. По-дав-ленная интрасоциально, агрессивность канализуется вовне коллектива, причем в ар-ха-ических и традиционных обществах она бывает направленной не только против чу-жого этноса, но и против соплеменников из соседних родовых союзов. Для опасающе-го-ся дезорганизации, заглядыва-ю-щего в будущее общества фратриального характера не слишком значим тот факт, что оно связано с другим обществом восхождением к од-ним и тем же предкам. Внутренняя война изгоняется из непосредственной социальной ре-аль-ности, а не из той, что явят на свет национальныe государствa. Homo ritualis доби-ва-ет-ся отнюдь не этнически-диахронной, но коммунальной пан- и синхронной солидар-но-сти.
Как подчеркивает Морис Годелье, становление этатизма протекает в стороне от се-мей-ных конституентов архаической социальности: главный ресурс, который исполь-зу-ет созревающая государственность, — «мужская инициация», устанавливающая половое и возрастное превосходство одних членов коллектива над прочими, вносящая нера-вен-ст-во в его бытование.7 Символизируя смерть и новое рождение, обряд посвящения при-дает производящему его мужскому коллективу дополнительную генеративную мощь — жизнь творится помимо женского участия в инсценированном про-кре-ативном акте.8 К ис-торико-этноло-ги-ческим соображениям Годелье необходимо до-ба-вить, что разность тел, имеющих и не имеющих право на господство, выходит за свои изначально биоло-ги-ческие границы (муж-ское versus женское & детское) — она не служит делу про-дол-же-ния рода, отчего вы-тал-кивает тех, кто захватывает высшие пози-ции, из со-ци-ального вос-производства, из эро-тизированной соматической сферы в об-ласть транс-цен-ден-тно-го, имматериального, ду-ховного и увенчивается воцарением бес-смерт-ного бо-гоподоб-но-го правителя (кото-ро-му в Древнем Египте показательным об-ра-зом был предписан ин-цест). В условиях госу-дарст-венно-городской цивилизации вер-хов-ная власть распре-де-ля-ется между воплощен-ной спиритуальностью (каковую пред-став-ляет жре-чество или цер-ковный причт) и оду-хо-творенной плотью (царя, вооружен-ных муж-чин, обмениваю-щих-ся мнениями на аго-ре).
Здесь, конечно же, не место вдаваться в подробности сложного и обильного по ре-зуль-татам перехода от примордиального общества к огосударствленному. Но вот что нель-зя не отметить. С возникновением государства семейная жизнь его подданных пре-вра-щается из конституирующей общество в приватную, интимизируется, отделяется от пу-бличной. За стенами своих домов индивид и его собственный Другой соподчинены некоей силе, берущей начало не от мира сего, строго говоря, в фантазии. Не будучи ес-те-ственной, эта сила инсти-ту-ционализуется в аппарате принуждения. Закон, на котором дер-жится государство, от-ли-чается от табу тем, что он не разумеется сам по себе, а про-во-дится и контролируется спе-циальными (судебно-полицейскими и надзорными) учре-ж-дениями. Закон более чем просто конвенци-о-нален — он непостоянен (подвергаясь всяческим трансформациям — в зависимости от того, какая будущность рисуется от-вет-ст-венным за него лицам), и потому его соблюдение заведомо не гарантировано че-ло-ве-че-с-кой натурой. Что-бы придать себе надежность, государство удваивает свет-скую власть в религиозной и сплачивает подданных патриотически, апеллируя к их нацио-наль-ной идентичности, то есть к их общему происхождению. Однако обе эти опоры лишь дополнительны к за-ко-ну и не обязательны для государственного строительства, которое может узурпиро-вать религиозную функцию, делаясь теократией, либо обособ-лять-ся от церкви в своем лaи-цист-ском варианте; охватывать раз-ные национальные группы либо быть репрезентативным только для ка-кой-то части этноса (в го-ро-дах-госу-дарст-вах).
Общество закона рискованно, иными словами, исторично. Этатизм создает пред-по-сыл-ку для войн, которые оказываются и гражданскими, раз комбатанты были до раз-до-ра носителями одного и того же правопорядка9, и внутренними, коль скоро вершатся так-же коллективами, этнически однородными, но принадлежащими к разным госу-дар-ст-венным образованиям, придерживающимися неодинаковых законов. Не важно, как на-зывать войны этого сорта. Принципиально только то, что они зеркально симмет-ри-чны по отношению к архаическому фамильяризованному социуму. Междоусобицы де-мон-стрируют xрупкость этатизма, результируются в том, что он либо вовсе перестает су-ществовать, вырождаясь в хаотическую конкуренцию полевых командиров (war-lords), либо диссоциируется в множестве новосозданных государств (как в Югославии 1990-х гг.), либо усиливает себя, не полагаясь на свои прежние формы, в сверхэтатизме (ин-тегрирующем региональные правления, как в Древнем Египте — там их было до со-ро-ка; ставящем на место раз-валившейся монархической империи безудержно репрес-сив-ный тоталитарный режим, как в Советской России). Ито-гом внут-рен-них, граждан-с-ких войн может быть и прими-ре-ние враждовавших сто-рон, обес-пе-чи-ва-ющее себе дли-тель-ность лишь в тех обстоя-тель-ствах, когда оно подра-зу-ме-вает не просто обоюдные ус-тупки антагонистов, но сдвиг от отправления насилия к идеологи-ческо-му соревно-ва-нию, которое соответствует са-мой умозрительной приро-де государ-ствен-ной власти, ус-т-рем-ленной в потусто-рон-ность.
Как бы то ни было, война сограждан и
соплеменников имеет тот смысл, что раз-вя-зы-ва-ется историческим человеком,
расписывающимся в своeй
неспособности восстано-вить един-ст-во семьи и общества. Не вполне устойчивая,
головная государственность — ус-ловие та-кого конфликта, но сам по себе он в
первую очередь интрасоциален. Он зна-ме-нует со-бой
попытку победить историю и вместе с тем заведомое поражение, испыты-ва-емое
теми, кто со-про-тивляется ей, кто подменяет большую семью большой враждой в
доме — госу-дар-ст-вен-ном ли, национальном ли.10
Между тем внешние войны надысто-ри-чны, всегдашни — им предаются как homo
ritualis, так и homo historicus. Тот факт, что граж-данские
войны раз-рывают родственные связи, — обычная тема и художественной ли-те-ратуры
(пусть ил-лю-страцией будет новелла Исаака Бабеля «Письмо»), и полити-чес-кого
красноречия (так, выступая в 1863 г. в палате представителей Клемент Вал-лан-ди-гам (Vallandigham), приз-вал североамериканцев прекратить боевые
действия против юж-ных штатов со ссыл-кой на то, что это противоборство
проходит через семьи11). Без-на-дежно дефамильяризовавшееся
общество, расчленяемое войной, не гнушается тем, что-бы рекрутировать на
опасное дело своих младших членов — тех, кому еще предсто-я-ло бы стать отцами
семейств. Речь идет не только
о детях-солдатах, терроризирующих в наши дни население в дебрях Африки, но и о
фигурантах более ранних гражданских войн: к примеру, о пятнадцатилетнем красном
командире Аркадии Голикове (Гайдаре) и о Борисе Павлове, четырнадцатилетнем
«сыне полка» в белогвардейских войсках ге-не-ра-ла Алексеева. Ясно, почему
война, дезинтегрирующая общество, не наделена общечеловеческим со-держанием,
локальна (по крайней мере, до тех пор, пока одна из партий, участ-ву-ю-щих в
ней, не выиграет ее и не вознамерится распро-странить свой опыт на зарубежье).
Войну, отбрасывающую общество в его фратриальное
прошлое, каковое, однако, вы-ступает в современности в качестве вопиющего
самоотрицания, ведет не тот человек, ко-торому хотелось бы перешагнуть за черту
своей национальной и государственной иден-тичности, а тот, что ищет иносоциальности, не находя ее в устроении социума на основе
кровного родства. Существу, выбравшему себе эту роль, постоянно
угрожает ска-ты-вание в криминогенность, в девиантное поведение, в «приватизацию насилия», по уда-чному
выражению Амаленду Мисры.12
Граждан-ской розни сопут-ст-ву-ет преступ-ность, будь то разгул бандитизма в
период Тридцатилетней войны в Гер-ма-нии, впеча-т-ля-юще изображенный Гриммельс-гаузеном, гостеррор
аргентинской хун-ты в 1976—1983 гг., стоивший жизни тридцати тысячам тайно
похищенных левых акти-ви-стов, или сот-ру-д-ничество колумбийских партизан
(FARC) c производителями и пос-тав-щи-ками
кокаи-на. Риторика гражданских войн изобилует взаимными обвинениями
ан-тагонистов, уп-ре-ка-ющими друг друга в отклонении от закона (так, Цезарь
пенял По-м-пею за то, что тот преследовал народных трибунов).
Точно так же становится понятным, что именно делает интрасоциальную вражду в по-следней ее глубине топологической, а не темпоральной. Она выпадает из любого кон-струируемого людьми времени — и из преисториче-ски ритуального, и из собственно ис-торического. Событие в пространстве не совпадает с событием во времени в том, что раз-вертывается экстенсионально, не обладая возможностью перестроить свой интен-си-онал. Всяческого вида внутренние войны то сужают объем (если, допустим, открытая кон-фронтация, захватившая значительные слои населения, перевоплощается в антиго-судар-ственный террор профессионалов-подпольщиков), то раздвигают свои границы (сре-ди прочего при вмешательствах в конфликт извне). Но при этом значение противо-бор-ства остается к его концу тем же, каким оно было в отправном пункте. Внешние во-ору-женные стол-кновения нередко перелагаются в свою противоположность: война про-тив страны, осуществлявшей геноци-д под именем «окончательного решения еврейс-ко-го во-проса», са-ма вылилась в массовoe уничтожение мирных жителей Германии с воз-ду-ха. В свой черед, внутренние войны монотонны (одна из их персонификаций — ве-ре-ни-ца самозванцев, сеявших «cмуту» в Московии начала XVII в.); меняют не со-держа-ние, но тактику (например, активную на консервативную: Великий северный поход был пред-принят Мао Цзэдуном в 1934—1935 гг. с тем, чтобы спасти повстанческую ар-мию); бывают крайне затяжными (герилья в Колумбии длится уже пятьде-сят лет); вспы-хивают заново после заключения мира и наступления затишья на фронтах (как то слу-чaлось в Мексике в 1910—1920 гг.)13; переносятся с места на место (из Руанды в со-сед-нее Конго); про-дол-жа-ются в иных по сравнению со стартовыми формах (в «раску-ла-чивании», возоб-но-вившем меж-до-усобицу в России в качестве административного на-си-лия). Чем упорнее современная со-циокультура концептуализует себя как «постисто-рическую» и ре-ализу-ется, глобализуясь хозяйственно, скорее в пространстве, нежели во времени, тем уча-щеннее сотрясают ее внутренние и гражданские войны, каковые явились, по фор-му-ли-ров-ке Май-ка Л. Р. Смита, «доминирующей моделью вооруженных действий за по-след-ние бо-лее чем 50 лет».14
2
Конкретные мотивы социального разлада чрезвычайно разнолики. Он обусловлива-ет-ся то мировоззренчески (религиозная Тридцатилетняя война), то экономически (схва-т-ка за контроль над природными ресурсами в Сьерра-Леоне и в Демократической Рес-пу-блике Конго), то эт-нически (вражда народностей хуту и тутси в Руанде), то тер-ри-то-ри-ально (первая и вто-рая чеченские войны), то клас-со-во (античные восстания рабов), то эмансипаторно (свержение компрадорских кор-румпи-рованных режимов, например на Ку-бе) и т. д. Тем не менее субъект, ступающий на путь подобных войн, неизменен. Он об-рубает связь с соб-ственным Другим. Такой наружный отказ от обмена и партнерства не состоялся бы, ес-ли бы его не питало расстройство самосо-знания, перестающего ра-бо-тать: разъединять и соединять рефлексирующее «я» с рефлексируемым. Против соб-ст-венного Другого вос-стает тот, кто не ощущает его в себе, — субъект, утративший транс-цендентальность.
Не допуская своей объектности, индивид вменяет ее иному индивиду, каковой об-ре-ка-ется на смерть, физическое страдание, несвободу, ущемление в правах, экском-муни-ци-рование.15 Не-трансцендентальный субъект (я отдаю себе отчет в парадоксальности это-го словосочетания) впрямую противоречит тому носителю нрав-ствен-но-сти, которо-го философия Канта обязывала относиться к ближним и даль-ним, как к са-мо-му себе.16 От-меняя императив морали, гражданские войны отличают-ся, по друж-ному мнению по-ле-мологов, особой жестокостью, проистекающей, как пред-ста-в-ляется, из обоюдно-го не-при-знания противниками сходства их статусов. Враг лишается до-стоинства, кото-рым на-делял его Карл Шмитт, антропологизируя понятие полити-чес-ко-го. С кем бы ни сра-жал-ся участ-ник гражданской войны, он сокрушительно проигрывает бой с тенью — с со-бой же, опу-сто-ша-ет свою спо-собность к саморазвитию, самоотрицанию. Под-нять-ся до того, чтобы за-нять метапо-зи-цию и критически взглянуть на себя, такой человек не в си-лах. Не испы-ты-вающий потребности в авто-не-гации, он рас-тво-ря-ется в группе со-рат-ни-ков, накрепко сби-той воедино слепым взаи-мо-подражанием своих членов.
То заключение экспертов, согласно которому междоусобицы в современном мире раз-дирают по преимуществу страны с низкими доходами17, вряд ли позволительно рас-про-странять вглубь истории. Можно ли, прибегая к этому критерию, понять Гражданс-кую войну в Соединенных Штатах Aмерики, отнюдь не страдавших к ее времени эко-но-мической отстaлостью, или битвы Помпея и Цезаря в богатой Римской им-пе-рии? Не сто-ит возвращаться к Прудону («Война и мир», 1861), объяснявшему все вой-ны «пау-пе-ри-зацией» народонаселения. В зажиточных ли, бедных ли регионах разра-жа-ется кро-во-пролитный кризис, он всегда показывает, что общество, впавшее в него, не в со-сто-я-нии быть самодеятельным, контролирующим себя путем двусторонних ус-ту-пок, кото-рые устраняли бы те факторы, что подрывают социальную стабильность. По-ляризован-ные лагеря, отстаивающие во что бы то ни стало собственные ин-те-ресы, отвергающие кон-цессию, не готовы принять в себя объектность, согласиться на жертвенноe само-ог-ра-ничивание. Крах претерпевает в гражданских войнaх коллективный трансцен-ден-таль-ный субъект, социальное тело, прекращающее внутренний обмен, которым гаран-ти-руется, что оно бу-дет самодостаточным, предрасположенным к совершенствованию. Во внутреннюю войну втягивается общество так или иначе несамодостаточное — не обе-с-печивающее из-за бедности удовлетворения своих первоочередных нужд, подпав-шее под двоевластие или многовластие, ошеломленное внезапным обрывом династи-че-с-кого правления, слабо институционализованное или недовольное дисфункцией бюро-кра-ти-чес-ких учреждений, лишившееся в ре-зультате жестокого го-сударственного дик-та-та инициативно-сти, не полностью пере-шед-шее в новую эволю-ци-онную фазу, так что на-род-ные массы не поспевают за аван-гар-дом, и т. п.
Чтобы до конца разобраться в том, как corps social раскалывается в неснимаемом проти-во-речии, нужно, хотя бы бегло, коснуться конституции, свойственной вообще че-ло-вечес-ко-му телу. Мне уже неоднократно приходилось писать о том, что оно не бес-ти-аль-но, по-с-кольку удвоено18: верхние конечности дополняют нижние, левая — вспо-мо-га-тель-ная — рука асим-метри-чна к правой — трудовой, и аналогичнo по-разному функцио-ни-руют семисферы го-ловного моз-га. Это дублирование плоти, сопровождаемое ее диф-фе-ренцированием, не устраняет того факта, что она остается ор-ганизмом, все части ко-то-рого взаимозависимы, а не относительно самосто-я-тель-ны, наподобие правой поло-ви-ны мозга у правшей, подменяющей левую, «доминантную», если та по-чему-либо вы-ш-ла из строя. Мы переживаем, следовательно, коллизию взаимоисключающих, но оди-на-ко-во в се-бе завершенных, соматических систем, одна из которых целостна, потому что скомпа-нована из комплементарных подсистем, а другая — потому что все ее состав-ля-ю-щие на-ходятся в соподчинении, согласованности, структурном единстве. Человеческая би-о-ло-гия отпадает от животной в одном и том же существе. Нам имманентен опыт от-чужде-ния от животной соматики, от нашего же организма, то есть заведомое знание о его ко-нечности — нашей смертности. У танатологически компетентного человека есть два выхода из этого удручающе отчаянного положения: креативно-спасительный, заклю-ча-ющийся в выстраивании социокультурного инобытия, которое оспаривает принад-леж-ность людей только к отприродному бытию, и агонально-разрушительный, проеци-ру-ю-щий брен-ность плоти на чужое «я».
Как исполнитель агрессивно-деструктивной роли человек опять же не-однозначен. Он может стремиться и к тому, чтобы уничтожить в Другом организм, сломить сопро-тив-ление врага, выступающего в виде биомассы, и к тому, чтобы подавить в сопернике ту телесность, каковая антропологически специфична. В первом случае перед нами вне-ш-няя война, противоборство смерт-ных тел, более или менее щадящее, однако, яв-лен-ность в них сугубо человеческой соматики, которая рождается из quid pro quo, из за-ме-щения органов (четырех двигательных конечностей только двумя — в далеком начале это-го про-цесса) и тем самым открывает путь для осуществления самых разных субсти-ту-ций, к чему бы те ни прилагались, — для обшир-ной духовной деятельности. Внешняя вой-на не ведется против спиритуали-за-ции телa. Да-же если она идеологична, она на-це-ле-на на нис-провержение конкрет-ных мы-слитель-ных конструктов, а не идейности как та-ковой.19 Этого рода конфронтация подразумевает эквивалентность противников (со-по-ста-ви-мых по Духу) и по-то-му под-дается конвенционализации, договорному вставле-нию в правовые рамки (которые, впрочем, часто перешагиваются комбатантами, осо-бен-но партизанами, что все же не во-спринимается в качестве нормы боевых действий). Во втором случае мы имеем дело с внутренним конфликтом, в котором обе стороны за-ня-ты борьбой с асимметричной дву-те-лес-ностью — вместилищем самосознания. Гу-бя-щая трансцендентальное «я», внутренняя война агуманна; она не протянута через всю че-ловеческую историю, набирает силу лишь тогда, когда происходит разделение об-ще-ст-ва и государства, когда социум принимается изживать фундировавшее его со-вме-ще-ние субъект-ного и объектного — свою суверенность, отдаваемую в распоряжение «Ле-ви-афана». Что-то похожее на только что ска-зан-ноe о внешних и внутренних бранях имел в виду и Николай Бердяев (не пускав-ший-ся, правда, в объяснение установленной им разницы между еще этическими и бе-сти-аль-ны-ми войнами и теоретически неосто-рож-но сводивший последние к революционным во-з-му-ще-ниям):
«В исторических войнах народов никогда не бывает такого отрицания чело-ве-ка, как в революционных войнах классов и партий. Война имеет свою обя-за-тель-ную этику отношения к противнику. <…> В революционных классовых вой-нах всё считают дозволенным, отрицается всякая общечеловеческая эти-ка. С врагом можно обращаться, как с животным».20
Интерсоциальные битвы («народов», как выражался Бердяев) при всем своем отли-чии от интрасоциальных, тем не менее, переливаются в междо-усобицы, разыгрываю-щи-еся в том стане, который терпит поражение. Гражданская война в России, бывшей вы-ну-жден-ной заключить крайне невыгодный для себя Брестский мир, — одно из рази-тель-ных до-казательств этого тезиса. В ту же парадигму входит разгром версальскими вой-сками Парижской коммуны после неудачной для Франции войны с Германией.21 Гра-ж-данс-кую свару затевает тот, чье трансцендентальное содержание оказывается де-фи-цит-ным, не вы-держивающим батального испытания. С демонической прозорли-во-с-тью Ле-нин делал став-ку в статьях 1914—1915 гг. на поражение Российского государства в Пер-вой миро-вой войне в надежде, что та превратится из «империалистической» в «гражданскую». И напротив: расчет на выигрыш в этой войне придавал Евгению Тру-бе-цко-му уверенность (увы, идеалисту, не подтвердившуюся) в том, что его страну более не постигнет «кро-вавая смута», по-добная той, что случи-лась вслед за крахом царской по-литики на Даль-нем Востоке в 1904—1905 гг.22
Вряд ли справедливо мнение о том, что две глобализовавшиеся войны ХХ столетия стерли контраст между внешними и внутренними конфликтами так, что первые пере-шли во вторые (к такому представле-нию склонялся Карл Шмитт, загипнотизированный Ле-ниным23). Различие между этими видами вооруженных столкнове-ний слишком фун-да-ментально, чтобы оно могло быть когда-либо нейтрализованным.24 Ско-рее следует ска-зать, что вследствие повтора мировой войны и ее преобразования в хо-лодную интра-со-циальное кровопролитие также небывало расширило свой масштаб, утратило геро-и-ко-романтическую сенса-ци-онность (каковой еще обладал поединок республиканцев с фран-кис-та-ми в Испании), расползлось по земному шару, захватив множество мест, в том чи-сле и Европу (Москву в 1993 г., бывшую Югославию, Украину). Гражданская вой-на не мо-жет не быть ло-каль-ной. Чтобы стать равновеликой мировой войне, она де-ла-ет-ся пер-ма-нен-т-ным за-ня-тием лю-дей то здесь, то там; она ограничена территориально, но устойчива ныне во времени (которое, как отмечалось, ей безразлично). Ее не было в фа-мильяри-зо-ванном обществе — теперь она приобрела непрерывный характер, обра-ти-лась в рутину. Субъект, расстав-ший-ся с авторефлексией, вынужден к подражанию, по-то-му что у него нет имманен-т-но-го ему объекта, каковой он делит с сопереживаемым им Дру-гим. Уси-лив-шие во мно-го крат свою значимость, современные внутренние войны — ими-тат ми-ро-вых внеш-них.
Главная проблема, которую стараются решить полемологические исследования по-с-лед-них лет, состоит в том, как определить специфику новейших войн. Ориентирован-ная в такой ма-нерe обширная научная литература была вызвана к жизни пионерской книгой Мар-ти-на ван Кре-вел-да «Трансформация войны», где утверждалось, что насилие и агрес-сив-ность более не соблюдают разграничения, проходившего ранее между госу-дар-ст-вом, армией и мир-ным населением.25 Тезис голландского ученого переворачивает ту кон-це-п-цию, в со-от-вет-ствии с которой мировые войны перевели внешние противо-бор-ства во внут-рен-ние. Любая боевая активность предполагает сейчас, по ван Кре-вел-ду, ра-спад «трои-чной структуры» традиционного национального государства, то есть зи-ждется на овну-трива-нии разрушительности. Наступила ли и впрямь эра энтропийных войн («low-in-ten-city con-flicts»)? Предвидение того, что «государство потеряет свою мо-но-полию на вооруженное насилие»26, не отвечает фактическому положению дел. Втор-же-ние международных во-ору-женных сил во главе с американцами в Ирак (2003) явило со-бой классическую вне-ш-нюю войну. Капитулировавший Ирак превратился в поле меж-доусобной брани также по хо-ро-шо извест-но-му истории сценарию. Сущностная диф-ференциация войн не то-ль-ко не исчезла — она даже возросла. Ведь отличительный приз-нак наших дней — сопро-тив-ле-ние, которое внешние войны оказывают внутренним, под-рывающим социостаз в са-мых раз-ных уголках планеты: функцию мирового поли-цей-ского, вмешивающегося в чу-жие не-урядицы, взяли на себя прежде всего США, но ее выполняет и ряд других стран, на-при-мер Франция, посылающая своих солдат в Цен-траль-ную Африку.
Хотя угол зрения, выбранный ван Кревелдом, нельзя считать верным, современные вой-ны, несомненно, не похожи на прежние. Сражения с противником тяготеют к тому, что-бы стать бестелесными. Конечно же, это новое качество ратный труд во многом пoлучает по ходу технического прогресса, преобразующего бойцов с оружием в ру-ках в опе-раторов, которые поднимают в воздух беспилотные летательные машины или отдают команды, ведя cyber war. Однако кроме технических средств, позволяющих из-бе-жать непо-средственного контакта с врагом, у бестелесных войн есть и иные возмож-но-сти. В первую очередь здесь нужно упомянуть замещение боестолкновений экономи-чес-кими санкциями, весьма эффективными (о чем свидетельствует их использование против Ирана) в условиях глобализованной хозяйст-вен-ной кооперации — оторванная от нее страна обречена на промышленно-финансовый упа-док. Пропагандист-ски-дезинформационные мероприятия отнюдь не являются изо-брете-нием текущей истории, но сегодня они подменяют со-бой массированное вторжение армейских подразделений, а не просто аккомпaнируют войнe, как было раньше. Импульс бестелесным баталиям дал финал холодной войны, за-вершившейся, несмотря на свои — принесенные до того — многочисленные жертвы, победой, которую Запад одер-жал без единого выстрела.
Развоплощению подвергаются только акции, совершаемые в рамках внешних войн (вклю-чая сюда борьбу иудео-христианской цивилизации с исламистским террором). Граж-данская рознь бывает в высшей степени хитроумной в тактическом плане (Кром-вель сделал карьеру, изменив маневренный строй кавалерийской атаки; тачанки Махно и туннели, прорытые по приказу генерала Во Нгуен Зиапа, обеспечивали батальные ус-пе-хи украинским анархистам и северовьетнамским националистам марксистского тол-ка). И все же внутренняя война не предрасположена к выработке радикальной страте-ги-чес-кой аль-тернативы по отношению к самой физиологии боевых действий, к извечному учас-тию в них гибнущих и убивающих тел. На такую перекройку войны способен лишь тот, для кого конститутивно самопреодоление, — трансцендентальный субъект. Уловки при за-щите жизни и захватe добычи свойственны любым организмам — не обязательно человеческим.
1 См. подробно: Смирнов И. П. Социософия революции. СПб., 2004.
2 Обратное соотношение, впрочем, также известно истории: война короля с парламентом в Англии се-ре-ди-ны XVII в. предшествовала революции Кромвеля.
3 Шмитт К. Теория партизана. Промежуточные замечания к понятию политического (Schmitt Carl. Theorie des Partisanen. Berlin, 1963) / Пер. Ю. Ю. Коринца. М., 2007.
4 Современные работы о гражданских войнах, претендующие на теоретичность, сосредоточены в ос-новном на материале, который поставляет Новейшая история. Между тем только если эти неурядицы бе-ру-т-ся во всей их протяженности, от первых известных нам к самым последним, они поддаются модели-рованию, раскрывающему их ноуменальное содержание. Сочинения, посвященные гражданским войнам, про-делали долгую эволюцию, которая началась в античных рассказах о перипетиях боевых операций (Фу-кидид, Цезарь, Лукан) и привела к новейшим исследованиям, пытающимся ответить на вопрос, како-вы наилучшие способы умиротворить враждующие группы населения и как избежать внутренних кон-флик-тов (см., например: Duffy Toft Monica. Securing the Peace. The Durable Settlement of Civil Wars. Prince-ton, 2010; см. также научную литературу, цитируемую далее). Граж-данская война — трудный предмет для генерализованного осмысления, отказ от которого принял на первых порах литературно-повествовательную форму и заканчивается теперь в нарастающем бегстве из ис-толкований агональности в изучение того, что ее исключает.
5 Что не прошло мимо внимания исследователей — см., напримeр, коллективную монографию: Trans-national Dynamics of Civil War / Ed. by J. T. Checkel. Cambridge; New York e. a., 2013; ср. уже статью Карла Дёйча: Deutsch Karl W. External Involvement in Internal War // Internal War. Problems and Approaches / Ed. by Harry Eckstein. London; New York, 1964. P. 100—110.
6 Ср. хотя бы: Waldmann P. Bьrgerkrieg — Annдherung an einen schwer faЯbaren Begriff // Bьrgerkriege: Folgen und Regulierungsmцglichkeiten / Hrsg. von H.-W. Krumwiede, P. Waldmann. Baden-Baden, 1998. S. 15—36.
7 Godelier M. Stamm, Ethnie, Staat. Ьber Gesellschaft und Gemeinschaft im Lichte der Anthropologie // Lettre international, 2010, № 91. S. 118—127.
8 Godelier M. La production des Grandes Hommes. Paris, 1982.
9 В разногласиях, предметом которых служит «публичное право», усматривал начало гражданских войн Фрэн—сис Хатчесон, посвятивший им специальный раздел в своей «Системе моральной философии» (Hut-cheson F. A System of Moral Philosophy (1755). Volume II // Facsimile Edition. Prepared by Bernhard Fa-bian. Hildesheim, 1969. P. 348—349).
10 По-видимому, далеко не случаен тот факт, что лидеры гражданских войн нередко происходят из семей, потерпевших непоправимый урон. Мстителями за невосстановимый ущерб, причиненный семье государ-ственным насилием, были, к примеру, Ленин, потерявший старшего брата, которого казнили за принад-леж-ность к антиправительственному заговору, и вьетнамский генерал Во Нгуен Зиап, чей отец, высту-пав-ший против колониального режима, умер под пытками в тюрьме. Отплачивая за надругательство над млад-шей сестрой, Панчо Вилья подался к бандитам, чтобы позднее возглавить одну из армий в Мекси-кан-с-кой гражданской войне.
11 Цит. по: The Civil War and Reconstruction. A Documentary Reader / Ed. by S. Harrold. Malden, MA; Oxford, UK, 2008. P. 157—160.
12 Misra A. Politics of Civil Wars. Conflict, Intervention and Resolution. London; New York, 2008. P. 62.
13 О повторяющихся и «замороженных» внутренних конфликтах см. подробно: Call Charles T. Why Peace Fails. The Causes and Prevention of Civil War Recurrence. Washington, 2012.
14 Smith M. L. R. Strategy in an Age of „Low-Intensity“ Warfare // Rethinking the Nature of War / Ed. by I. Duyvesten, J. Angstrom. London; New York, 2005. P. 44 (28—64). Эта констатация кочует из исследования в ис—следование — ср. хотя бы: Collier Paul e. a. Breaking the Conflict Trap. Civil War and Development Policy. Washington, 2003. P. 93 ff.
15 Насилие при этом часто становится автотеличным, заслоняет собой прочие цели гражданской войны, вов-се теряющей из виду исходное значение. Ср.: Waldmann P. Eigendynamik und Folgen von Bьger-kriegen // Bьrgerkriege: Folgen und Regulierungsmцglichkeiten. S. 108—109 (108—132).
16 Ср., напротив, трактовку Первой мировой войны как
отвечающей — в
своей
регулярности — заветам
Канта: Eksteins M. The Great War: Ritual, Symbol, and Meaning // Main Trends
in Cultural History / Ed. by W. Melching, W. Velema. Amsterdam; Atlanta, GA,
1994.
P. 204—221.
17 Collier P. e. a. Breaking the Conflict Trap. P. 91.
18 См., например: Смирнов И. П. Генезис. Философские очерки по социокультурной начинательности. СПб., 2006. С. 73 сл.
19 С этой точки зрения неудивителен антигитлеровский альянс парламентских демократий со сталинским то-талитарным режимом: мировоззренческие расхождения не помеха для братства по оружию.
20 Бердяев Н. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии (1923). Paris, 1971. C. 195.
21 Знаменательно, что «Вервольф», созданный нацистами как будто для партизан-ских операций против на-ступаю-щих союзных армий, на самом деле боролся с дезертирами и дефетистами в рядах соотечест-вен-ников.
22 Трубецкой Е. Н. Отечественная война и ее духовный смысл. М., 1915. С. 6—7.
23 См. подробно: Дмитриев Т. Теория партизана вчера и сегодня // Шмитт К. Теория парти-за-на. С. 264—265 (203—300).
24 Попыткой снять здесь противоположность была Корейская война (1950—1953), развязанная как граж-дан-с-кая, но бывшая по замыслу мировой в миниатюре и вовлекшая в себя маоистский Китай и Совет-с-кий Союз, с одной стороны, а с другой — Север-ную Америку с ее союзниками. Показательно, что эта про-ба сил завершилась патовой ситуацией, для-щей-ся по сию пору. Вьетнамская война (1965—1973) расходи-лась с (как будто аналогичной ей) Корeйской в том, что продолжила антиколониальную борьбу народа (1946—1954), совместив ее c вну-тринациональным конфликтом. Как отпор чужеземному господству (вна-чале французскому, за-тем американскому) эта война располагалась в ряду многих других антиколо-ни-аль-ных войн сво-его времени, которые менее всего претендовали на то, чтобы стать прологом к третьей ми-ровой.
25 Creveld M. van. The Transformation of War. New York e. a., 1991. P. 194 ff.
26 Ibid. P. 195.