Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2014
Aфористика — лаборатория мышления
Афоризм — один из самых интригующих жанров словесности. Его формула: наибольшее в наименьшем. Афоризм вбирает в себя опыт всей человеческой жизни и, в отличие от эпоса, лирики, драмы, относится не к кон-кретному событию или моменту времени, а к бытию в целом. Даже гигант-ский роман-эпопея охватывает ограниченный промежуток времени, тогда как афоризм сверхвременен. Он стремится к максимуму содержания, к универсальности и вместе с тем к минимальности формы. Уже в этом соотношении наибольшей емкости и наименьшего размера выражается парадоксальность афоризма как жанра. По компактности мыслительного вещества это «белый карлик», самый плотный тип звезд интеллектуальной вселенной. Как работает мысль, из каких элементов она состоит и как они взаимосвязаны — все это нагляднейшим образом явлено в афоризме.
1. Чем афоризм отличается от других кратких изречений?
Любое предложение — языковая, синтаксическая единица — порой определяется как «законченная мысль», но это совсем не так. «Было тихо». «Зеленеет трава». «Купи хлеба». Это предложения, но не мысли, а только сообщения, единицы информации. Если же прочитать такое предложение: «Чтобы что-то создать, надо чем-то быть» (Гете), то не возникнет сомнения, что это — законченная мысль, которая понятна вне контекста. Можно даже сказать, что афоризм — это минимальная единица мысли, ее молекула, на основе которой можно смоделировать свойства мысли как таковой.
Чем афоризм как жанр словесного творчества выделяется среди других разновидностей кратких изречений? Прежде всего, он всегда имеет автора и тем отличается от народной пословицы. Пословица тяготеет к конкретной, вещественной образности, тогда как афоризм — к общим понятиям. Пословица опирается на обыденный опыт и здравый смысл, тогда как афоризм бросает вызов устоявшимся понятиям. Сравним два изречения, обличающие лень: пословицу «Лентяй и сидеть устает» — и афоризм Л. Вовенарга «Празд-ность утомляет больше, чем труд». Пословица, пользуясь бытовым наблюдением, сообщает очевидную истину о том, что лентяй ленится даже тогда, когда ничего не делает (что, по сути, тавтология), тогда как афоризм переворачивает общепринятое представление о том, что праздность легка, а труд утомителен.
Aфоризмы вбирают в себя противоположные понятия и играют ими, то-гда как пословицы, как правило, прямолинейны и однозначны. «Кашу маслом не испортишь» и «Ложка дегтя портит бочку меда». Эти две пословицы применимы в противоположных ситуациях, и каждая из них по-своему убедительна и подтверждается житейским опытом.
Пословицы — не столько завершенные внутри себя мысли, сколько оценочные суждения, практические наставления, советы, пожелания… Они одобряют или осуждают, причем об одном и том же могут высказываться противоположно. Например, о молчании говорится одобрительно: «Слово — серебро, молчание — золото»; «Кто молчит, не грешит»; «Умный молчит, когда дурак ворчит». И осудительно: «Молчбою прав не будешь»; «Крепкое молчание — ни в чем не ответ»; «Молчит как пень».
По
наблюдению польского афориста Станислава Ежи Леца, «пословицы противоречат одна другой. В этом,
собственно, и заключается народная мудрость». Мудрость индивида, напротив,
проявляется в способности противоречить себе, видеть сразу обе стороны медали.
Однако назидательность, свойственная пословицам, может проявляться не только в фольклорных, но и в авторских изречениях. Так, древнегрече-ские гномы или латинские сентенции — это изречения нравоучительного характера, «похожие на советы или декреты» (Квинтилиан, «Наставление оратору», 8.5). Вот, например, гнома Пифагора: «Во время гнева не должно ни говорить, ни действовать». Или наставление Ницше: «Когда идешь к женщине, не забудь взять плеть». Близки к сентенциям и максимы — моральные правила, имеющие высшую степень общности и обязательности, те логические и этические принципы, которым человек должен руководствоваться. «Сомневаясь, приходи к истине» (Цицерон).
Очевидно, не стоит смешивать афористику с такими советами, поучениями и пожеланиями, имеющими практическую и дидактическую направленность. Вообще понятие «афоризм» в житейском языке и популярных изданиях используется чересчур широко и требует более строгой спецификации, что ставит вопрос о месте афористики среди собственно литературных жанров. Например, можно ли назвать афоризмом — трюизм, то есть общеизвестную, избитую истину: «Книга — источник знаний», «Любовь вольна, как птица»? Это скорее понятийные дефиниции, ставшие крылатыми словами. Точно так же вряд ли можно отнести к афористике политические лозунги и де-кларации, которые содержат призыв к действию или оценочное суждение вроде «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи».
Есть афористика первичная и вторичная. Первичная — это самостоятельные произведения, созданные в жанре афоризмов, задуманные их авторами именно в форме кратких изречений или целого собрания таковых. Таковы ветхозаветные книги Екклесиаста и притчей Соломоновых, новозаветные Евангелия и Послания, афористические сочинения Лао-цзы, Омара Хайама, Руми, Ларошфуко, Гете, Ницше, Лихтенберга, Л. Толстого, Уайльда, Шоу, Честертона, Тагора, Халиля Джебрана («Пророк»), Леца… Вторичная афористика — это изречения, извлеченные из других жанров — романов, пьес, поэм, стихотворений, статей, трактатов. Как правило, именно первичные афоризмы обладают наиболее развитой структурой мыслетворчества, поскольку вмещают в себя собственный контекст, то есть раскрывают мысль в ее парадоксальной динамике и полноте. Изречения, почерпнутые из сочинений иных жанров, часто одноплановы, вписаны в более широкий контекст — и вырываются из него составителями с поучительной, подчас идеологической целью. Таковы почти все цитаты из Ленина и Горького, преподносимые как афоризмы («Человек — это звучит гордо»). В дальнейшем мы будем рассматривать, как правило, только первичные афоризмы, хотя не всегда эту границу легко установить. Например, «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки или «Мысли» Паскаля написаны столь афористической прозой, что отдельные изречения в них легко выделяются при чтении, хотя и не выделены самими авторами.
Известный американский литературовед Гари Сол Морсон поставил задачу найти в афористике особое «жанровое мировоззрение». Во многом он следует методологии М. Бахтина, который описал мировоззрение романа как открытого, ищущего, становящегося жанра (в отличие от эпоса с его завершенностью). Исходя из этого Морсон предложил различать два типа кратких обобщающих суждений: dictum и афоризм.1 Dictum (буквально — «сказанное, изреченное») — к этому типу относятся сентенции, максимы, лозунги, императивы — упрощает явление, сводит его к голой сути, предлагает ключ к разгадке, указывает кратчайший путь к цели. Характерные примеры: «Все, что случается, имеет на то причину и потому происходит так, а не иначе» (Лейбниц); «Наибольшее счастье наибольшего числа людей — вот основание морали и законности» (Бентам); «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» (Маркс и Энгельс). Часто такие суждения пронизаны утопической или директивной направленностью, они предлагают рецепт счастья для человечества, объяснение глубоких тайн. Это предельно краткие дефиниции, прокламации или императивы, готовые формулы того или иного явления.
Напротив, афоризм, по Морсону, намекает на тайну, но не дает ее разгадки. В отличие от закрытого dictum, aфоризм не исчерпывает сути явления, но таит нечто невысказанное, лежащее за пределами слов, и потому способен приводить мысль в потенциально бесконечное движение. Характерные образцы афоризмов принадлежат Лао-цзы, Паскалю и Витгенштейну: «ДАО, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя». («Дао дэ цзин»); «Высмеивать философию — значит истинно философствовать» (Паскаль, «Мысли»); «Как уст-роен мир, совершенно безразлично для высших сфер. Бог не раскрывает себя в мире» (Витгенштейн, «Логико-философский трактат», 6. 432). То, о чем говорится и что познается, по сути, неизрекаемо и непознаваемо — таков общий смысл этих афоризмов.
Вряд ли можно согласиться с Морсоном, что все афоризмы трактуют тему невыразимого или содержат в себе указание на тайну, выход в трансцендентное. Такое истолкование слишком сузило бы тематическое и мировоззренческое многообразие афористики. Но есть глубокий резон в замечании Морсона, что «в отличие от афоризма, который склонен обращаться сам на себя (curl back on itself), dictum избегает самореференции такого рода, которая могла бы породить парадокс или сомнение» (418). В афоризме действительно мысль «играет», она выявляет свои собственные возможности, а не направлена на практическое действие. По Морсону, «Dicta провозглашают знание и требуют власти. Они принадлежат правителям или тем, кто хотел бы править» (418). Афористика не преследует этой цели, в ней мысль движется не линейно, а скорее по кругу, возвращаясь в исходную точку.
2. Что делает мысль мыслью?
Есть ли какие-то общие признаки у мыслей-афоризмов? И если мы поймем механизм их производства, то сможем ли сознательно им пользоваться, сочиняя неограниченное число новых изречений? Есть ли у афористики порождающая модель, набор определенных элементов и правил их сочетания, овладев которыми мы сможем создавать произведения, сопоставимые с характерными образцами этого жанра?
В целом я склонен к оптимистическому ответу на этот вопрос, хотя мой оптимизм умеряется сознанием того, что ни одно гениальное произведение, даже и столь краткое, как афоризм, не создается по правилам, даже если эти правила хорошо известны. Всегда добавляется нечто непредсказуемое, из правил невыводимое, и в этом суть жизни — и творчества как ее высшего проявления. Но если творческий акт несводим к правилам, это еще не значит, что нужно отбросить всякую попытку его описать. Невозможно породить живое из неживого, но из этого не следует, что нужно отказаться от его изучения средствами биологии, физиологии, анатомии, генетики, медицины. Тем более что в изучении афоризмов можно ближе подойти к тайне их рождения, чем в отношении живых организмов.
Самое общее правило творческого мышления — смещение устоявшихся понятий, передвижение их границ. Мысль — это энергия, только приложимая не к физическим телам, а к ментальным. Понятия — элементарные единицы знания о мире, которые фиксируются в языке и передаются из поколения в поколение. В этой картине мира есть «любовь», «ревность», «вещь», «машина», «жизнь», «смерть», «боль», «радость», «страх» и т. д. Эти единицы концептуальной системы, образующей национальную и глобальную картину мира, интуитивно ясны каждому. Сами по себе, в своих словарных определениях, они статичны. Но когда мы начинаем мыслить, они приходят в движение, пересекают отведенные им границы. Афоризм опирается на понятия, какими они уже сложились в языке, но переворачивает их, включает в драматическое действие.
Вот простейший афоризм Ф. Бэкона (1597), состоящий из двух слов: «Знание — сила» (в английском оригинале из трех: «Knowledge is power». В чем тут заключается мысль? Понятия «знание» и «сила» относятся к разным лексико-семантическим категориям и обычно противопоставляются друг другу. Силачу с накачанными мускулами не нужно много знать, чтобы побить слабого. А очкарик-эрудит, хоть и знает много, окажется слабее безмозг-лого драчуна-второгодника. И вот мысль Бэкона нарушает эту самоочевидную оппозицию понятий и ставит их рядом, отождествляет. Оказывается, знание — это тоже сила, даже более мощная, чем физическая или мускульная. Этот популярный афоризм уже воспринимается как достаточно тривиальная истина, но по сути она парадоксальна, противоречит тем понятиям, которые сложились в языке, разрывает их старую связь и устанавливает новую. Точно так же строится знаменитое высказывание, приписываемое Тертуллиану: «Верую, ибо абсурдно». Мысль создается энергией перестановки понятий.
Афоризм — это не просто игра слов, иначе любое бездумное сопряжение противоположных понятий могло бы стать афоризмом. «Великое — это ничтожное». «Глупость — это ум». Даже зная работающую модель афористики, невозможно механически создать содержательный афоризм: нужно включить в игру языка еще и свой жизненный опыт, понимание тех смыслов, которые могут сопрягать понятия в бытии людей. Но и вышеприведенные понятийные уравнения содержат в себе схему, из которой могут вырасти афоризмы. Например, «Великое — это ничтожное» лежит в основе известного афоризма Наполеона: «От великого до смешного — один шаг». «Глупость — это ум» прочитывается в афоризме генерала Александра Лебедя: «Глупость — это не отсутствие ума, это такой ум». Каждое из этих изречений отступает от чисто логической схемы антитезы, и это отступление столь же необходимо для афоризма, как и сохранение его логической основы.
Aфоризм «Знание — сила» тоже не отождествляет прямо противоположные понятия, как было бы в случае «Знание — невежество». Такие прямые тождества могут иметь место, но скорее в пародийных целях, как, например, в известных лозунгах из романа Дж. Оруэлла «1984»: «Мир — это война», «Свобода — это рабство», «Правда — это ложь», которые имитируют «диалектику», а по сути — подмену, извращение понятий, свойственное тоталитарному мышлению.
3. Пресуппозиция и парадокс
Афоризм переворачивает наше представление о природе вещей и смысле явлений. Поэтому важно ввести в теорию афоризма понятие «пресуппозиции» (presupposition — предпосылка). Это аксиоматическое предположение, создаваемое концептуальной системой языка, культурной традицией и стереотипами. Пресуппозиция — тот круг устоявшихся понятий, с которыми афоризм работает, вырывая их из трюизма, тавтологии, самоочевидности. Афоризм — это взрыв связанной мысли, ее освобождение из плена языка. Классический афоризм — высказывание Гераклита: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Житейский опыт, казалось бы, говорит об обратном. Однако если учесть, что река состоит из воды, протекающей через ее русло и непрерывно обновляющейся, то мы обнаружим истинность Гераклитова высказывания. Хотя оно и противоречит здравому смыслу, но опознается нашим глубинным опытом. Можно было бы передать смысл гераклитовского афоризма на языке чистой логики: «То, что кажется тождественным, на самом деле нетождественно». Тайна афоризма именно в том, что голая логика просвечивает через ткань жизненных наблюдений.
Парадокс — наиболее концентрированный вид афористики, выворачивающий наизнанку понятия, которые считаются общепринятыми. Мастером парадокса был О. Уайльд: «Единственный способ избавиться от искушения — это поддаться ему». «Ужасно тяжелая работа — ничего не делать». «Опыт — это название, которое каждый дает своим ошибкам». «Что такое циник? Человек, знающий цену всему, но ничему не придающий ценно-сти». «Действие — последнее прибежище тех, кто лишен воображения». Афористическая мысль не уводит нас от истины, а приводит к ней, но наиболее неожиданным, изумляющим путем.
Вот еще пример: известно, что орудия существуют для того, чтобы человек ими пользовался. На основе этой самоочевидной констатации Генри Торо создал свой афоризм: «Человек стал орудием своих орудий». Оказывается, человек и созданные им орудия могут меняться местами — и тогда сами орудия начинают пользоваться человеком.
Порой достаточно даже одного понятия, чтобы, противопоставив его самому себе, создать афоризм. «Единственное, чему следует удивляться, — это нашей способности еще чему-то удивляться» (Ларошфуко). Неожиданность в том, что понятие «удивления» симметрично удваивается, его объект оказывается и его субъектом.
Собственно, анализ афористической структуры и состоит в том, чтобы выявить ее пресуппозицию, точнее, соотношение готовых, предзаданных понятий — с теми, которые возникают в ходе их творческой переработки.
4. Как устроен афоризм?
Попробуем
вывести набор правил, согласно которым из элементарных единиц смысла создается
краткое, обобщающее, логически организованное и эстетически оформленное
суждение. Разумеется, в одной статье нельзя охватить всего многообразия
афоризмов и их моделей. Тем не менее я полагаю, что в
основе афористического мышления лежит замкнутая, самодостаточная
структура, которая может видоизменяться — усложняться или, наоборот,
упрощаться. Эта структура состоит из двух антитез, которые так скрещиваются
между собой, что образующие их четыре понятия порождают новый смысл. Структура
может включать пятый элемент или редуцироваться до трех элементов, но ее ядром
остается набор двух антитез, элементы которых выходят из устойчивых сочетаний, пресуппозиций, — и вступают
в новые сочетания, производя своего рода переворот в мышлении.
Группа I (простая и полная, четыре элемента)
Впервые афоризмами назвал свои изречения Гиппократ, и первый из них: «Жизнь коротка, искусство вечно».
Естественно начать наш анализ с этого афоризма, который состоит из четырех слов, попарно связанных между собой:
1 жизнь 2 коротка 3 искусство 4 вечно.
Это речевая развертка двух антитез:
жизнь — искусство
короткий — вечный.
Таким образом, афоризм состоит из четырех элементов (слов-понятий) и двух антитез, члены которых попарно соединены. Если обозначим жизнь как +А, то противоположностью ему будет не-жизнь, то есть искусство, –А. Если долговечность обозначим как +Б, то ее противоположностью будет кратко-временность, –Б. Под плюсами и минусами мы имеем в виду не оценочный смысл того или иного понятия, а просто их противопоставленность друг другу. Формула данного афоризма: перекрестная перестановка противоположных знаков:
+А –А
+Б –Б.
Обычно жизнь противопоставляется искусству как первичное — вторичному или подлинное — условному. Гиппократ переворачивает это соотношение в пользу искусства, которое вечно в отличие от краткой жизни.
В изречении древнегреческого мудреца и правителя Солона «Прежде чем приказывать, научись повиноваться», тоже сводятся две антитезы:
сначала — потом
повиноваться — приказывать.
Антитетичность первой пары — противопоставление по признаку времени, настоящего и будущего. Антитетичность второй пары вытекает из противоположности субъекта и объекта: будь объектом повеления, прежде чем стать его субъектом.
По этой же схеме строится афоризм Гете: «Чтобы что-то создать, надо чем-то быть», —
сначала — потом
быть — создать.
Афоризм английского поэта Уильяма Блейка «Радости оплодотворяют. Скорби рождают» тоже состоит из двух антитез:
радость (+А) скорбь (–А)
оплодотворять (+Б) рожать (–Б).
Пресуппозиция: радость предпочтительнее скорби. Но афоризм утверждает, что скорбь не менее плодотворна, чем радость, поскольку порождает новое и неотделима от творчества.
Итак, афоризм выступает как механизм перегруппировки понятий, перестройки их соотношения. Понятия выходят из своих привычных пар и встраиваются в другие сочетания. Афоризм — это атака мышления на язык. Имеется в виду не столько вербальный, сколько культурный язык, система концептов, сложившихся в обществе.
Группа II (простая и неполная, три элемента)
Рассмотрим еще одну вариацию афоризма — его стяжение к трем элементам. Афоризм Ларошфуко «В ревности больше себялюбия, чем любви», казалось бы, отклоняется от классической модели, поскольку здесь только три значимых понятия — «ревность», «любовь», «себялюбие». Однако рассмотрим внимательнее это суждение. Оно исходит из предпосылки, что любить кого-либо означает ревновать его; на самом деле ревновать означает любить не того, кого ревнуешь, а самого себя. В пресуппозиции ревность ассоциируется с любовью (как ее проявление или следствие), а в афоризме оказывается антитезой любви. Таким образом, за тремя значимыми понятиями скрывается четырехэлементная структура:
любовь — ревность
сам — другой.
По сходной модели создан афоризм Паскаля: «Ни один человек не отличается так от другого, как временами — от самого себя». Казалось бы, здесь только три понятия — «человек», «другой», «отличие». На самом деле человек может соединяться с «самим собой» двумя типами отношений — тождеством и различием, —
тождество — отличие
сам — другой.
В пресуппозиции — идея, что человеку свойственно быть похожим на себя и не похожим на других. Но по логике афористики возможно перекрестное соединение элементов «сам» и «отличие»: отличаться от себя больше, чем от другого. Это подтверждается опытом духовного становления, когда человек перерастает или, напротив, теряет себя.
Приведем еще примеры того, как может усложняться исходная структура афоризма.
Группа III (пять элементов)
Афоризмы могут включать пятый, нейтральный элемент, не входящий в антитезы. Немецкий ученый и публицист Г. К. Лихтенберг: «Кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что имеет больше, чем заслуживает», —
больше — меньше
желать — заслуживать.
Здесь у двух антитез есть общая тема, то есть пятый элемент в структуре афоризма: «тот, кто имеет… должен знать».
Многие афоризмы строятся именно по такой схеме.
Китайский мудрец Чжуан-цзы: «Укравшего поясную пряжку казнят, а укравший государство становится правителем».
Здесь нейтральный тематический элемент — «укравший». Ему соответствуют два противоположных объекта действия «украсть»: маленький (пряжка) и большой (государство) — и, соответственно, два противоположных результата (потерять жизнь — приобрести власть):
пряжка — государство
казнь — владычество.
В пресуппозиции за мелкую кражу должно следовать мелкое наказание, а за большую — большое. Но опыт показывает, что бывает наоборот: за мелкую кражу может следовать серьезное наказание, а за кражу чего-то огромного — огромная награда.
Группа IV (сложная, антитеза внутри антитезы)
Внешне простые афоризмы могут быть внутренне сложными, разноуровневыми, как в памятнике раннего буддизма «Дхаммападе»: «В счастье живет спокойный, отказавшийся от победы и поражения».
Сразу бросается в глаза антитеза «победа — поражение». Но она выступает как элемент другой антитезы более высокого уровня, где ей противопо-ставлен покой, ведущий к счастью:
Уровень 1: победа — поражение (как два противоположных исхода борьбы)
Уровень 2: борьба — покой и счастье.
Иными словами, антитеза одного уровня встраивается в антитезу другого. Противоположности, возникающие в борьбе, противопоставляются покою и счастью.
Группа V (сложная, удвоение двух антитез)
Еще одна форма усложнения афоризма — удвоение его структуры, как, например, у древнегреческого философа Эпикура: «Смерть для человека — ничто, так как, когда мы есть, ее еще нет, а когда она приходит, уже нет нас».
Здесь четырехэлементная структура выступает наглядно:
мы (живые) (+A) — смерть (–A)
быть (+Б) — не быть (–Б).
Эти элементы из верхней и нижней строк перекрещиваются, причем в двух возможных комбинациях. Если мы есть, то нет смерти; если есть смерть, то нет нас:
Если +А +Б, то –А –Б
Если –А +Б, то +А –Б.
Эта восьмиэлементная структура отличает эпикуровский афоризм от более простой, четырехэлементной, где выбрана лишь одна комбинация из двух (вроде «Жизнь коротка, искусство вечно» Гиппократа).
Сходное удвоение — у Л. Толстого: «Люди обычно живут чужими мыслями и своими чувствами, а надо жить своими мыслями и чужими чувствами».
В пресуппозиции противопоставлены две пары понятий, которые
могут по-разному перекрещиваться:
свое (+А) — чужое (–А)
чувство (+Б) — мысль (–Б).
У Толстого даны оба варианта скрещения: «свое чувство — чужая мысль» и «своя мысль — чужое чувство». Две антитезы на другом уровне связаны отношением антитезы. Хотя структура удваивается, ее основа остается неизменной. Обычно для афоризма достаточно одной перестановки понятий, здесь же две антитезы противопоставлены друг другу.
Как видим, во всех эти случаях афоризмы порождаются скрещением двух антитез, которое может быть однократным или двукратным, простым или сложным. Почему четыре элемента, как правило, задействованы в этой структуре? Мышление основано на соположении и противопоставлении понятий, но сама по себе оппозиция не обеспечивает динамики элементов, то есть мышления как такового. Мыслить — значит приводить понятия в движение. Две антитезы наилучшим способом служат этой цели, поскольку понятия в них могут перемещаться из одной в другую, по-разному группироваться. Например, антитезы «жизнь — искусство» и «краткое — вечное» позволяют соединить попарно и вместе с тем противопоставить свои элементы. В принципе возможно привести в движение и структуру из двух понятий, например, утверждая, что знание есть сила, то есть отождествляя то, что различено в языке. Но возможности такой динамизации структур, состоящих из одной антитезы, крайне ограничены, как в случаях «мир — война», «ненависть — любовь» и т. д. Глубинная динамика понятий возникает только при скрещении двух антитез. Разумеется, их может быть и больше, но такие структуры уже воспринимаются не как предельно компактные, но как составные, сложенные из нескольких ядерных структур (четырехэлементных). Такой текст, как правило, выходит за минимальный жанровый «формат» афоризма, перерастая во фрагмент, эссе, манифест…
Четырехэлементная структура воспринимается как симметричная, «повернутая» на себя. В афоризм как бы вставлено маленькое зеркальце: одна его часть отражается в другой, подчас в перевернутом виде. «Если есть смерть, нет нас. Если есть мы, нет смерти». Благодаря этой зеркальности афоризм воспринимается как замкнутое целое, как самодостаточный организм мысли. Собственно мысль как единица мышления и представляет собой такой «переворот» понятий, поворот вокруг оси симметрии. Афоризм саморефлективен не потому, что он размышляет о себе, а потому, что он мыслит самоповтором, точнее, самопереворотом. В нем есть свойство бумеранга или рикошета: отлетать от себя — и возвращаться назад.
5. Как построить афоризм?
Теперь, выявив матрицу афористического мышления, попробуем воспользоваться ею в практических целях, то есть создать на ее основе новые афоризмы. Иными словами, от научной статьи Б. Эйхенбаума «Как сделана „Шинель“ Гоголя» перейдем к руководству В. Маяковского «Как делать стихи?». Этим мы проверим истинность теории — и одновременно разработаем творческую технологию ее применения. Ниже предлагается ряд афоризмов, которые я построил по ранее описанной модели этого жанра. Чтобы избежать чрезмерного схематизма, я не буду делить экспериментальные афоризмы на те же категории, которые уже рассмотрены выше.
Вот простейший афоризм из двух скрещивающихся антитез: «Правда до людей доходит, а добро долетает», —
правда (А+) добро (А–)
доходит (Б+) долетает (Б–).
Правда — это знание, добро — действие, поэтому оно распространяется быстрее.
«Писать можно начерно, а жить — только набело», —
писать — жить
начерно — набело.
Теперь осложним задачу, введем пятый элемент, нейтральный по отношению к антитезам.
Грех не так сладок, как его предвкушение, но и не так горек, как его послевкусие.
Здесь добавляется тематический элемент «грех», по отношению к которому объединяются две антитезы:
сладкий (A+) — горький (A–)
предвкушение (Б+) — послевкусие (Б–).
Искусство афоризма — это во многом искусство нахождения пятого понятия, которое свело бы две антитезы и позволило бы перегруппировать попарно их элементы.
«Жизнь планеты начинается как растительная, а жизнь человека ею заканчивается».
Здесь
центральным элементом, нейтральной темой, связующей две антитезы, выступает
понятие «растительная жизнь», которая знаменует начало планетарного цикла и
конец индивидуального:
планета (А+) — человек (А–)
начинается (Б+) — заканчивается (Б–).
«В человеке столько зла, сколько нужно для того, чтобы добро могло побеждать в равной борьбе».
Добро предназначено побеждать зло, но только в равной борьбе, отчего исход ее становится непредсказуем. Здесь имеются две антитезы, одна из которых встраивается в другую на более высоком уровне. Первая, очевидная антитеза — добро и зло. На второй ступени между ними устанавливается равенство. Но именно в таком качестве, как один из элементов новой антитезы, они оба противопоставляются победе добра, которая, как ни парадоксально, имеет моральный смысл только потому, что силы добра равны силам зла:
добро (А+) — зло (А–)
победа (добра) (Б+) — равенство (добра и зла) (Б–).
Таким образом, это асимметричная и двухуровневая структура, поскольку одна антитеза входит в состав другой.
«Если свет проникает через окно, напрасно запирать дверь. Если страсть проникает через сердце, напрасно запирать разум».
Здесь структура афоризма осложняется аналогией: между светом и страстью, окном и сердцем, дверью и разумом. Первое предложение показывает в наглядных, предметных образах то, что на уровне понятий и чувств представлено во втором:
окно / сердце — дверь / разум
проникать — запирать.
Роль пятого, тематического элемента играет «свет» в первом предложении и «страсть» во втором.
В принципе одного из этих двух предложений (любого) было бы уже достаточно для построения афоризма. Но повторение этой структуры в двух предложениях подчеркивает ее регулярность, действует как экспрессивное усиление.
«Лучшие писатели те, кто беспощадны в наблюдениях и великодушны в оценках».
Тема афоризма аналогична предыдущей — «лучшие писатели». Они характеризуются двумя антитезами:
беспощадность — великодушие
наблюдение — оценка.
Как может великодушие сочетаться с беспощадностью?
Великие писатели беспощадны, поскольку говорят горькую правду о мире; и вместе
с тем великодушны, поскольку эта правда не мешает им любить мир и человека
в нем. Если писатель только беспощаден, то он скорее
сатирик или очеркист; если только великодушен — то романтик или утопист;
но великая литература рождается из соединения этих свойств.
«Искусство понимать — только прелюдия к искусству прощать».
Этот афоризм выявляет антитезу между пониманием и прощением, которая нечетко выражена в языке, не является регулярной, стереотипной. Поэтому отношение между ними строятся по схеме другой антитезы: начало — конец, что обозначается словом «прелюдия». Оказывается, что понимание — это не цель сама по себе, а только прелюдия к более глубокому искусству прощения:
понимать — прощать
начало — конец.
«Когда все кричат, а один молчит, слышнее молчание».
Антитезы:
все (А+) — один (А–)
крик (Б+) — молчание (Б–).
Афоризм соединяет эти понятия перекрестно и переворачивает их исходное соотношение: хотя все кричат, а один молчит, молчание одного воспринимается как крик, а общий крик — как молчание.
«Чужой ум вызывает наибольшее вожделение, потому что нет такой близости, которая может его утолить».
Обычно предметом вожделения выступает тело. Но в расширительном смысле можно говорить и о вожделении к уму, остроумию, блестящему интеллекту. Поскольку невозможно обладать умом другого человека столь же полно, как его телом, такое вожделение оказывается неутолимым, а значит, наиболее острым:
ум — (телесная) близость
вожделение — утоление.
«Техника обнаруживает свой гуманистический смысл в часы пик, когда пешеход начинает обгонять машины», —
пешеход — машина
гуманизм — техника.
Считается, что техника должна служить человеку, и в данном афоризме эта мысль не оспаривается, но подается в иронически перевернутом виде. Техника гуманна лишь постольку, поскольку перестает действовать.
Афоризмы собственного сочинения труднее поддаются логическому расчленению, чем чужие, поскольку создаются интуитивно, когда из множества понятий отбираются именно те, которые вмещают личный опыт. Конечно, афористическому мышлению нельзя просто выучиться — оно всегда содержит, во-первых, элемент непредсказуемости, во-вторых, обобщение жизненного опыта. Но освоение науки «афоризмологии» может существенно способствовать развитию соответствующего искусства.
6. Афоризм как рифмовка понятий и как ментальное событие
Афоризмы пишутся в прозе или в стихах (Омар Хайам, Ангелус Силезиус). Однако независимо от внешней формы афористика поэтична по своей глубинной структуре и может рассматриваться как поэзия рифмующихся понятий. Особенность поэзии, в отличие от прозы, — ритмическая организация, деление речи на соизмеримые и созвучные отрезки. В афоризмах основой гармонических созвучий становятся значения слов.
Афоризм из двух скрещенных антитез можно сравнить с перекрестной рифмой в четверостишии. Так, в афоризме Сенеки «Желающего судьба ведет, нежелающего тащит» понятия рифмуются по схеме, которую в стиховедении принято обозначать abab (первая строка с третьей, вторая с четвертой):
a. желающий
b. судьба ведет
a. нежелающий
b. судьба тащит
В отличие от стихов, где основой римфовки является сходство звучания, понятия в афоризме перекликаются по принципу контраста. Слова-понятия, которые вступают в перекличку, можно назвать созначными (то есть созвучными по значению). В афоризме Сенеки созначны (a) желающий — нежелающий и (b) ведет — тащит. Они созначны, поскольку образуют антитетическую пару.
Напомню, что в четверостишии наряду с перекрестной рифмой abab возможны кольцевая (опоясывающая или охватная) рифма abba, смежная (парная) рифма aabb и, реже, сквозная рифма aaaa. Пример смежной (парной) — в афоризме Ангелуса Силезиуса: «Бог жив, пока я жив, / в себе Его храня. / Я без него ничто, / но что Он без меня?» Здесь звуковой ритмической организации соответствует концептуальная:
a. Бог жив
a. Я жив
b. Я ничто без Бога
b. Бог ничто без меня.
Афоризмы не обязательно равнообъемны четверостишиям, в них может быть больше понятий-рифм — например, афоризм-восьмистишие по схеме abcdabcd. «Разлука ослабляет мелкие страсти и усиливает большие так же, как ветер задувает свечи и раздувает пламя» (Ларошфуко):
a. разлука ослабляет
b. мелкие страсти
c. усиливает
d. большие
a. ветер задувает
b. свечи
c. раздувает
d. пламя.
Как видим, все понятия в этом афоризме созначны, «рифмуются».
Вместе с тем афористике можно найти аналог и в прозе, в построении сюжетного повествования. Афоризм — это не только ритмическая организация понятий, но и их острая сюжетность, склонность к перипетиям, внезапным переворотам. Это мышление в его предельной событийности. Юрий Лотман в своей концепции «семиосферы» рассматривает событие как основную единицу сюжета, как пересечение границы смысловых полей. Эти границы устанавливаются картиной мира в том или ином обществе, культуре, читательской среде. Миф, религия, наука, здравый смысл, наконец, сам язык создают эти границы, которые затем нарушаются персонажем: живой попадает в царство мертвых, богатый становится нищим, провинциал завоевывает столицу, столичный житель возвращается на лоно природы и т. д. Сюжет — последовательность событий, то есть нарушений семантических границ, а значит — революционный взрыв в картине мира.
Исходя из этой концепции сюжета можно определить афоризм как событие в сфере мысли, как пересечение границы между понятиями. Афоризм — маленькая революция ума. Революция, то есть переворот, совершается мгновенно: она движет историю, но сама оказывается как бы вне истории, в разрыве между двумя эпохами — она и есть время этого разрыва, или разрыв времени. Потому афоризм и должен быть краток как всякая революция (в отличие от долгой и медлительной эволюции). Семантические поля имеют протяженность, но граница между ними не имеет «толщины», поэтому и пересечение ее совершается мгновенно, одним усилием ума. Афоризм — цельная мысль, которая не имеет протяженности во времени как некий неразложимый квант творческого мышления.
Афористика раскрывает драму мышления, его внутреннюю парадоксальность, динамику и трагическую напряженность самого бытия. Парадоксальность — не самоцель афористики, а искусство возвышаться над противоположностями, достигая сложной, подчас мучительной гармонии. Сошлюсь на свою давнюю работу: «Исходя обычно из противоположных или тождественных понятий афористика, соответственно, сближает или разъединяет их, чем достигается своеобразный катарсис — очищение ума от предвзятости, односторонности». Афоризм — это не только отдельная законченная мысль, но и настройка ума. Ничто так не способствует подвижному равновесию и гармонизации понятий, как усвоение афористической мудрости. Ведь мудрость отличается от здравого смысла тем, что способна вместить и его противоположность — романтическое безумие, революционную страсть, саркастиче-скую насмешку. Энтони Бёрджесс сказал: «Афоризмы подобны адвокатам, неизбежно видящим лишь одну сторону дела». Я бы сказал иначе. Афоризмы подобны акробатам: вращая вселенную вокруг себя, они видят ее со всех сторон.