Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2013
* * *
За церковной стеной, как багульник,
разрастается ересь моя.
Бог души моей сам богохульник —
и какая бы епитимья
ни грозила прополкой под корень
семя веры живой на корню
истребить, отродясь непокорен,
в порах дикий дурман сохраню.
* * *
Стихийный лабиринт, непостижимый лес…
О. Мандельштам
Ветер неистовый. Сосны — как трубы органа.
Птицы притихли. Небесному голосу бор
вторит — готический емлющий холод собор,
зренью и слуху представший как фата-моргана.
Божьего гнева раскаты и всполохи веры
образ в сознании смутном достроят вот-вот —
и заведут, воспаряя под стрельчатый свод,
свой хоровод полуангелы-полухимеры.
Осень крестом свой приход, как последней любовью,
ознаменует, в древесности окаменев.
Волны хорала качнут многопарусный неф
гулким влечением к новому средневековью.
Зиждясь воочию, апофеоз темно-хвойный
сквозь чешую мозаичную ввысь устремит
шпили и помыслы… Господи, что предстоит?
Сумерки разума? Религиозные войны?
Диких ли скифов уесть, непокорным ли персам
перцу задать — престарелой Европе уже
вряд ли под силу… Слабеющий свет в витраже
призрачный не оживляет собор-универсум.
Тропы былых заблуждений порочная воля
вновь проторит, возвращая на круги своя…
Что человек? Раздавить его, как муравья!
Дымом костров уже тянет с цветочного поля.
Выпростав корни и жухлую милость рассыпав,
тщетно о месте сакральном расколотый ствол
напоминает — всего христианства символ,
переходящий в двоящийся мир архетипов.
Веско и внятно приближен рубеж чужедальний.
Вычислен зверь, затаившийся где-то в кустах.
Молоту ведьм, что сегодня у всех на устах,
истинной веры не выковать без наковальни!
Высоковольтное время, как люгер летучий,
каждою мачтой своей бередит небеса,
каждым регистром пустые глушит словеса,
каждое — вертит пытливо, как флюгер скрипучий.
Жертвенник лживая вновь окружила завеса.
Воздух дрожит. Над букашками вереск и хвощ —
рощей священной, и вся сокровенная мощь —
здесь, под стропилами непостижимого леса.
* * *
Бурлаки, и под плетью метели
водовозы в упряжке — подростки,
всюду жизнь, и грачи прилетели —
колорит состраданья неброский,
краскам вторящий русской природы,
колобродит Владимирским трактом…
Бурлюки, сумасброды, юроды
шарят в будущем: что там и как там?
Жаль, в их ярком и яростном мире
продержалась недолго Коммуна.
Изведясь в коммунальной квартире,
смолкла вещая трель Гамаюна,
уплыла лебединой царевной —
и воркует печаль на перроне
под окошком с решеткой тюремной
отрешенно и потусторонне.
В пепелищах, руинах, увечьях
все пространство, войною продуто —
Эверест черепов человечьих.
И перовская «Тройка» как будто
сквозь блокадную тащится зиму:
небо рваное, в трещинах стекла —
и молитва сопутствует дыму,
а палитра, как память, поблекла.
* * *
Помню, как ужас овладевал
детской душой — страх Божий? —
гибель Помпеи, девятый вал…
Пульс пропадал под кожей.
Там, средь обломков, будто я сам,
вторя тем страстотерпцам,
воплем немым взывал к небесам
и сокрушенным сердцем.
Краски последние. Все черно
будет через мгновенье.
Зримое, видел, обречено
так на исчезновенье.
То было поводом заглянуть
краешком глаза в бездну.
Подан сигнал был: когда-нибудь
так вот и я исчезну.
Милостью чьей, узнавал, храним
на волоске повисший
мир: надо мною, как и над ним, —
тот же Промысел высший.
…Теплится тихой тоской душа
по дорогим утратам.
Вечность, надежды ее круша,
черным глядит квадратом.
* * *
Пейзаж с водонапорной башней…
Она (анахронизм, как я)
давно бездействует, тая
тоску о функции вчерашней:
нутром черпаемую воду,
подняв наверх, распределять
и слабины не позволять
окрестному водопроводу.
Как хороша она в пейзаже —
подобна башне крепостной!
Дополнить мысленно стеной —
и вот уж высится на страже
колеблемых кругом устоев
и в гладь Петровского ковша
глядится, память вороша
и роль старушечью освоив.
Не так же ли и я когда-то
черпал, чтоб поддержать напор,
из глубины живой? С тех пор
стал сам цитатой бородатой
из прошлой жизни, старой темы:
одни лишь вздохи, пузыри,
и нет давления внутри
распределительной системы.
Не так же ль башню крепостную —
обшарпан, пуст, неисправим —
являю образом своим?
Что сим подобьем знаменую —
свой крах, убожество, нелепость?
Здесь архаичный, как язык,
мой дух, наверное, воздвиг
свою бессмысленную крепость.