Публикация, вступительная заметка и примечания Ирины Вербловской
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2013
ПИСЬМО ИЗ ПРОШЛОГО
Из ПЕРЕПИСКи А. Ф. КОНИ
с Н. И. ВЕРБЛОВСКОЙ
(1918—1927)
Анатолий Федорович Кони (1844—1927) — один из крупнейших деятелей российской юриспруденции. В дореволюционное время он прошел путь от помощника секретаря Окружного суда до обер-прокурора Сената, возглавив Кассационную коллегию департамента по уголовным делам. Он имел чин действительного тайного советника, был сенатором и членом Государственного совета, кавалером девяти орденов, пожалованных ему царской властью, удостоился пятнадцати медалей от Академии наук и многих общественных организаций за свою научную, литературную и общественную деятельность. В роли председателя cудебной палаты окружного суда Санкт-Петербурга он принимал участие в 1878 г. в деле Веры Засулич. Суд присяжных, как известно, оправдал ее, исходя из мотивов совершенного преступления. После этого процесса в течение многих лет Кони находился в опале. Но его блестящий ум, бескорыстное служение делу российского правосудия, его необъятные знания были нужны государству, когда в пореформенной России создавалась новая судебная система. И тогда, когда наступила реакция, с его именем были связаны представления о благородстве, неподкупности, чести и достоинстве, наконец, гуманности и милосердии. Таким он был в своей судебной деятельности. Об этом свидетельствуют опубликованные еще в дореволюционной России и переизданные в советское время его «Судебные речи» (СПб., 1888) и воспоминания «Из записок судебного деятеля» (СПб., 1912).
Кони был непревзойденным мастером живого слова. Его выступления в суде, в общественных, учебных заведениях привлекали огромное количество слушателей, и для каждого посещение такой лекции, доклада, судебной речи было событием. В советское время он читал в Институте живого слова курс ораторского искусства.
Его дружба с писателями-современниками Некрасовым, Тургеневым, Достоевским, Л. Толстым, Боборыкиным, Писемским, артистами Горбуновым, Савиной, многими другими деятелями культуры была взаимно плодотворна. Эта дружба позволила ему создать непревзойденные по живости и достоверности словесные портреты многих его великих современников. Они вошли в его пятитомник «На жизненном пути» (Т. З. Ревель—Берлин, 1922). Литературные заслуги А. Ф. Кони получили признание. Он был избран почетным академиком Академии наук по разряду изящной словесности.
Нетрудно догадаться, как непросто было ему прожить последнее десятилетие своей долгой жизни. Кое-что прослеживается в публикуемых письмах. В умолчаниях об арестах и казнях чувствуется тот страх, который на несколько долгих десятилетий сковал русское общество. По предлагаемым читателям письмам видно, как достойно прожил эти годы А. Ф. Кони, лишенный не только своего социального статуса, но в полном смысле слова ограбленный, когда по ордеру ЧК у него были изъяты все драгоценности вплоть до медной цепочки, все ордена и медали, когда все его немалые сбережения были изъяты государством при национализации банков. Он распродавал книги, фамильный архив, все то, с чем трудно было расставаться.
Предлагаемая читателю переписка Кони с Натальей Вербловской охватывает именно этот период времени.
Наталья Исааковна Вербловская родилась в Петербурге в семье зубного врача Исаака Иохелевича Вербловского 11 (24) августа 1901 г. Родители переехали в Петер-бург из Риги за два года до рождения дочери. Девочка до тринадцати лет получала домашнее образование и ко времени поступления в 1914 г. в гимназию владела пятью иностранными языками. Она окончила частную гимназию Хитрово с золотой медалью в 1917 г. Беру на себя смелость предположить, что юридический факультет Петроградского университета она выбрала под влиянием знакомства с Кони. Занятия в университете она совмещала с учебой в Консерватории, которую окончила по классу рояля одновременно с университетом в 1922 г. Только через несколько лет по окончании университета ей удалось поступить в Ленинградскую коллегию адвокатов. В одном из последних писем Кони поздравляет ее с вступлением на это поприще.
В 1929 г. она с мужем подверглась административной высылке на три года в Новосибирск. Поводом было регулярное посещение ими итальянского консульства, где работала подруга Натальи Исааковны. В 1932 г. они вернулись. В том же году родились близнецы — мой брат, Георгий Савельевич, и я. Мама с юных лет болела туберкулезом. Не дожив до сорока лет, она скончалась от этой болезни в самом начале войны, оставив двух девятилетних детей. Ее мать, моя бабушка, Полина Ильинична, которой Кони регулярно передает в письмах приветы и адресует два письма, пережила единственную дочь на два года и умерла в эвакуации на Урале в 1943 г.
Будучи человеком щедро одаренным, Наталья Исааковна не сумела (или не успела) реализовать свои таланты. Она прожила трудную жизнь в трудное время. У меня хранятся альбомы юношеских стихов, написанный для подруги веселый водевиль в стихах, в моей памяти остались рассказы-воспоминания уже ушедших современников о ее остроумии, ораторском даре, проявившихся в ее адвокатской практике.
Знакомство семидесятитрехлетнего Кони с шестнадцатилетней Вербловской, только что окончившей гимназию, состоялось в 1917 г. в Павловске, где они оба проводили летние месяцы. Обстоятельства их знакомства мне не извест-ны, но в семейном архиве имеется фотография Вербловской с дарственной надписью, датированная 7 ноября 1917 г. Есть и фотография Кони с дарственной надписью, датированная 1919 г.
Говоря об уникальной личности Кони, невозможно не отметить его огромное обаяние, доброжелательность, феноменальную общительность. Он обладал совершенно особым даром дружбы. Он не просто располагал к себе, а вызывал глубокое чувство доверия, сразу становился моральной опорой для своего нового друга, независимо от его возраста. Это отмечали все, кто встречался с ним. Это видно и по письмам, которые вы сможете впервые прочесть.
Переписка внутри города из дома № 3 по Надеждинской (ул. Маяковского) в дом № 28 по Загородному проспекту, иногда летом в Павловск из Петрограда-Ленинграда длилась с 1918-го до весны 1927 г., когда Кони тяжко заболел. Послед-няя его открытка написана под диктовку и только подписана им. После смерти Кони его домоправительница, приятельница и душеприказчица Елена Васильевна Пономарева отдала маме ее письма. По этой причине в архивах, где имеются фонды Кони, имя Вербловской не встречается.
Таким образом, перед вами двусторонняя переписка. Иногда письмо продолжает разговор, что велся при встрече. Почти все конверты перелицованы из ранее пришедших. Это убедительное свидетельство о времени, когда приобретение конверта было сложной проблемой — либо их не было в продаже, либо они стоили недоступно дорого. В одном из писем Вербловская посылает почтовую марку для ответного письма, потому что на работе она ими располагает, а покупка марки — «большой расход».
То, что эта переписка почти полвека назад попала в мои руки, — чудо! В феврале 1942 г. перед эвакуацией мой отец, Савелий Григорьевич, перенес письма из квартиры бабушки в квартиру своей второй жены, Марии Семеновны Дмитриевой, с которой он расстался после окончания войны. Таким образом, рукописи, казалось, канули навсегда. В 1965 г. отец умер.
Через полгода после его смерти я шла по пустынному Марсову полю. Дорожки были занесены снегом. Издали замаячила женская фигура. Мы поравнялись и прошли мимо друг друга. Не знаю, что заставило меня остановиться и оглянуться. Я увидела, что женщина стоит и смотрит на меня. Тут она воскликнула: «Ирочка!» — это была Мария Семеновна. Я ее не видела двадцать лет! Через несколько дней получила от нее пакет, в котором были документы мамы, деда И. О. Вербловского, фотографии и эта переписка. Я попробовала прочитать непростой почерк Кони, но дело застопорилось. Житейские обстоятельства отвлекли меня от этих писем надолго.
К сожалению, не все имена и события, упомянутые в письмах, удалось прокомментировать в должной мере. Орфография и пунктуация приведены к современным нормам, но в отдельных случаях сохранены особенности авторского написания.
Ирина Вербловская
1
24. VIII. 1918
Дорогой друг мой Наташа, — к несчастью, я не могу прийти Вас лично поздравить, чувствуя себя очень нехорошо (душа моя подавлена горем и тоской1) и боясь потратить последние силы, нужные для вечерней лекции. Примите мои лучшие пожелания и прилагаемую книгу, в которой Вы найдете страницы любящего Вас А. Кони
Пусть Ваш жизненный путь будет так же светел, как на этой карточке!
1 Возможно, речь идет о казни в Алапаевске членов императорского дома (18. VII. 1918), среди которых был князь Владимир Палей, с которым Кони был дружен.
2
16. IX. 1918
Глубокоуважаемый Анатолий Федорович! Не знаю, как благодарить Вас за милое и ценное для меня внимание, которое Вы оказываете мне, моим занятиям и даже моим стихам. Ведь то, что Вы пишете мне о моих стихах, мне очень дорого и ценно, и я себя считаю очень счастливой тем, что обладаю Вашей дружбой и руководством.
Я все время занимаюсь энциклопедией. В настоящее время я штудирую Ваши лекции и делаю из них выписки. Всю прошлую неделю я не имела ни одной минуты для себя. Мамочка простудилась и лежала 3 дня с высокой температурой, и мне пришлось нести всю «бренность» теперешнего хозяйства на себе. Кроме того, что это «гнусное дело» отнимает весь день, я не могла оставить мамочку одну и все время не отходила от нее, так что потеряла очень много времени и не занималась, но теперь я уже свободнее и снова берусь за свои занятия.
Вы пишете мне, дорогой Анатолий Федорович, что у меня есть талант, но что я должна много работать над техникой. Не будете ли Вы так добры, как во всем, указать мне, в каком направлении я должна работать и чем руководствоваться. Я бы не хотела быть диллетанткой; слишком у меня для этого высокий взгляд на поэтическое творчество. Вы так добры и внимательны ко мне, что осмеливаюсь послать мое самое последнее стихотворение, которое лучше всяких слов выразит Вам мое теперешнее настроение, и надеюсь, что Вы не откажете высказать мне Ваше мнение. Желаю Вам всего хорошего и, если позволите, крепко целую Вас, моего горячо любимого Анатолия Федоровича.
Ваша Наташа <…>
3
11. XII. 1918
Дорогой и уважаемый Анатолий Федорович!
Не знаю, как и благодарить Вас за Ваше внимательное и доброе отношение ко мне и за Ваш ценный дар.1 Для меня это была такая радость, что меня все спрашивали вчера, не именинница ли я, так я сияла. Вряд ли мне что-нибудь могло бы доставить большее удовольствие! Единственное, что бы мне хотелось, это сделать Вам что-нибудь приятное. Вы мне так много даете Вашим ласковым отношением ко мне, Вашим дорогим для меня руководством, а что я могу? Да и недостойна я всего этого. Так хочется быть Вам полезной или приятной. Если Вы позволите (конечно, это очень смешно!) посвятить Вам все мои лучшие стихи, я буду Вам чрезвычайно благодарна. Это все, что есть дорогого мне после Ваших писем. Боюсь быть навязчивой! С нетерпением жду Ваших лекций у нас. Будут они вечером? Я получила еще один урок у княгини Гагариной и все утро с 10 до 12 занята уроками. Днем усердно занимаюсь музыкой, а вечером до 8, а иногда до 10 в Университете. Дорогой Анатолий Федорович! Какой экзамен Вы бы мне посоветовали держать первым? В программу I курса входят: 1) Энциклопедия права. 2) История римского права. 3) История русского Государствен<ного> права (древний период). 4) Политическая экономия и История хозяйственного быта. 5) Государственное право (общ<ее> учение). Очень бы мне хотелось знать Ваше мнение об учении Петражицкого.2 У нас читает пр<иват>-д<оцент> Цызырев3; он изложил доктрину Петражицкого, а теперь приступил к критике ее и, по-моему, насколько я могу судить, довольно правильно указывает на некоторые недостатки Петражицкого. Энциклопедия права, вернее «Общая теория права», мне очень нравится, один из самых интересных предметов. Хотела Вас попросить дать мне на время Новгородцева «Нравственный идеализм в праве» или его же «Кризис правосознания», но только если это Вас не затруднит.
Как Ваше здоровье? Молю Бога, чтоб Вы поправились. Мне больно, что Вы болеете. Надеюсь, Вам лучше. Наша корпорация4 просит Вас оказать нам честь, приняв на себя звание нашего почетного председателя, причем о том, когда Вы сможете принять активное участие, не может быть и речи. Мы все в Вашем распоряжении. Когда Вы сможете и захотите. Так как пока собрания происходят еженедельно на частных квартирах, мы будем Вас извещать, когда же Вы сможете принять участие, мы устроим там, где Вам удобно, хотя бы и у Вас, если это Вам улыбнется, и когда Вам удобно. О всем можете осведомиться у меня.
Я надеюсь, что Вы когда-нибудь исполните Ваше намерение посетить нас лично, конечно, когда Вы будете совсем здоровы и не так заняты.
Ваша преданная и благодарная
Наташа В. <…>
Моему дорогому Великому другу
Анатолию Федоровичу посвящается
Мы все находимся на «Жизненном пути»5,
Но кто из нас, как Вы, уверенной стопою
Сумеет по нему с достоинством пройти
Средь терний и кустов, мешающих порою…
И кто из нас спокойно, терпеливо
Умеет выслушать, как Вы, чужую речь,
А после создавать так просто и так живо
Прекраснейший альбом своих «Житейских встреч».6
1 Письма Гончарова, Майкова и К. Р. с предисловием А. Ф. Кони.
2 Лев Иосифович Петражицкий (1867—1931) — правовед, социолог, философ. Возглавлял кафедру энциклопедии права С.-Петербургского университета (1898—1918).
3 Иван Федорович Цызырев — приват-доцент на той же кафедре.
4 Студенческие корпорации объединяли студентов и преподавателей. Со следующего учебного года были отменены.
5—6 Cм. вступительную статью.
4
3. I. 1919
Дорогой и уважаемый Анатолий Федорович!
Благодарю Вас за Ваше милое поздравление, которое меня глубоко тронуло. Я получила его как раз, когда вернулась от Вас. Единственно, что меня огорчило — это разница между ответами на вопросы о Вашем состоянии. Ваша прислуга меня обрадовала, сказав, что Вам много лучше, а Вы мне пишете, что хвораете так же тяжко и мучительно, как и прежде. Желаю Вам, мой дорогой, любимый друг, в этом году избавиться от этих незаслуженных тяжких страданий и надеюсь, что <19>19 год даст Вам много отрадных дней.
Благодарю Вас за присланные повестки на доклады памяти С. Андреев-ского.1 Мамочка и я постараемся пойти обязательно. Все праздники провела очень неудачно. Была занята по горло устройством одного, очень неудачно сошедшего студенческого вечера и с утра до вечера была в бегах.
Теперь опять принялась за книги и учебники.
Мне пришлось слышать, что наш факультет все-таки остается с маленькими изменениями.2
Очень надеюсь, что Ваша кафедра останется; было бы так хорошо снова видеть Вас каждый четверг, слушать Ваши чудные лекции, разбираться в Вашей интересной «клинике».
Желаю Вам всего хорошего. Будьте здоровы.
Ваша горячо любящая Вас
Наташа
1 Сергей Аркадьевич
Андреевский (1847—1918) — юрист, ушедший в отставку с государственной службы в
связи с отказом выступить обвинителем по делу Веры Засулич. Адвокат, поэт и
переводчик, близкий друг Кони. Очерк А. Ф. Кони о нем опубликован
в качестве вступительной статьи к «Книге о смерти» (Л., 1924) Андреевского.
2 На юридическом факультете университета до 1918 г. было тринадцать кафедр. В ходе реорганизации все гуманитарные факультеты были объединены в один — факультет общественных наук. Некоторые кафедры были закрыты. Кафедра уголовного права осталась.
5
8. II. 1919
Дорогой Анатолий Федорович!
Возвращаю с благодарностью Ваше чудесное произведение, как и обещала, в субботу. За эти 2 дня я имела столько неприятностей и огорчений, что сама себе кажусь постаревшей на несколько лет. Каким отдыхом и забвением было мне чтение Вашей прекрасной художественной статьи и как я радовалась, когда ловила себя на мысли, что автор этих строк, этой словесной музыки — мой друг. Спасибо Вам за все, за все.
Будьте здоровы. Целую Вас.
Ваша
Наташа
Р. S. Мамочка и я радуемся Вашему предстоящему визиту в воскресенье 16-го. Я же надеюсь, что Вы разрешите мне зайти к Вам в среду, чтобы узнать Ваше решение касательно лекции в Университете.
6
23. II. 1919
Сегодня в суматохе «Александринки»1
мне не удалось перемолвить с Вами слова, милая Наташа, и поблагодарить Вас за
тронувшую меня заботу обо мне, выразившуюся в посещении меня вместе с Вашей
подругой в прошлый четверг. Я почувствовал себя вчера в театре нехорошо (в
области сердца) и, боясь припадка, должен был уйти в начале речи студента,
которая мне не понравилась своим искусственным смирением и вместе приподнятым
тоном. Впрочем, это может быть лишь первое впечатление, а затем она оказалась
дельной. О речи Хвольсона2 поговорим при
свидании. В четверг я непременно буду в Первом
Университете и увижу Вас и ваших милых подруг. У Елены Васильевны3
воспаление легких прошло, но вчера обнаружился плеврит — и ей снова предстоит
лежать. <…> Будьте здоровы и кланяйтесь Вашей матушке. Преданный Вам
А.
Кони
По просьбе милой делегации от артистов Алексан<дринского> театра сегодня я начинаю читать для них и для Школы Русской Драмы лекции ораторского искусства в фойе Алекс<андринского> театра.
1 В Александринском театре проходило торжество по поводу столетия университета.
2 Орест Данилович Хвольсон (1852—1934) — физик и педагог, почетный член Академии наук (1920).
3 Пономарева (см. вступительную заметку).
7
12. V. 1919
Спасибо, дорогой Анатолий Федорович, за Ваше любезное предупреждение. Ада В<олобринская> и я будем, согласно Вышему предложению, в четверг. Как Ваше здоровье? Мы все время без прислуги, и я настолько занята хозяйством, что не имею времени готовиться к экзамену, чем очень огорчена.
Получила вчера подарок, очень редкий и ценный — «Лекции по уголовному судопроизвоству» проф<ессора> А. Ф. Кони. Вы понимаете, как мне это дорого.
Не знаете ли Вы, дорогой Анатолий Федорович, в каких условиях находится Таганцев1? Нуждается ли он в уходе, пище? Есть ли при нем кто-нибудь? Если он одинок, то моя приятельница, чудная фельдшерица, и я, может быть, сумеем быть ему полезны? Поэтому прошу Вас ответить мне, ибо дело не терпит отлагательств.
Целую
Вас. Ваш маленький друг
Наташа
P. S. У моей тети, которой Вы, кажется, симпатизируете, появились плохие симптомы — кашель, болит грудь и… кровохарканье. Мы в большом горе, ибо все при теперешних условиях неизлечимо.
1 Николай Степанович Таганцев (1843—1923) — академик, сенатор, член Государственного совета. Читал на юридическом факультете курс основ уголовного судопроизводства.
8
3. VII. 1919
Милый и близкий друг мой Наташенька! Грустно мне было читать Ваше письмо и знать, что помочь в таких семейных компликациях почти ничем невозможно. <…>
Господь да не покинет Вас на этом тернистом пути.
Я
теперь здоров, а на прошлой неделе, приняв обычную дозу сульфаната
(0,5) от бессонницы, не рассчитав сильной ослабленности
моего организма, — чуть не отравился и прохворал два дня, в головокружении,
тошноте, дрожании рук и падении зрения (это самое неприятное!). Кругом так
много скверного,что видеть
все это — вовсе не весело. Да и видеть-то приходится не Вас и милую Е<лену> В<асильевну>! Радуюсь
отношению к Вам Хохловкина1
— благодарю за доверие ко мне. Мысленно целую Ваше
доброе и благородное сердце. Ваш
А.
Кони
Пожалуйста, не падайте духом! Меня Вы застанете ежедневно, кроме воскресенья и субботы, по утрам.
1 Михаил Абрамович Хохловкин (1895—1928) — юрист, приятель Н. И. Вербловской.
9
Июль 1919
Милая Наташа! В то время как Вы были сегодня в Университете, я был в нем также в заседании Совета, <нрзб> было два и в субботу будет третье на этой неделе. После заседания я зашел за жалованьем. После 1 августа я, пользуясь Вашей добротою, вменяю Вам доверенность на получение жалованья за вторую половину июля. Я был бы здоров, если бы не боль от какого-то укуса или от ревматизма пальца.
Буду рад Вас видеть в понедельник вечером, т<о> е<сть> после 81/2 часа.
Господь
с Вами!
А где будете праздновать 24 августа?1 В городе? Ваш единственный друг А. Кони
Кланяюсь матушке.
1 День рождения Н. И. Вербловской.
10
7. VIII. 1919
Дорогая
Наташа — судьба против моей поездки в Павловск. Сейчас я получил повестку на
летнее заседание Совета I Университета1
именно в субботу в 2 часа. Отсутствовать невозможно. Может быть, удастся на
будущей неделе, о чем я Вас извещу. Я зайду в Казначейство (если успею). Но Вы
все-таки наведайтесь, когда будете во вторник. Ваш
А. Кони
Кланяюсь матушке и тетушке.
1 В 1919 г. в Петрограде было три университета: 1. Петроградский — на Университетской набережной; 2. Им. Зиновьева — во Дворце Урицкого (Таврическом); 3. Университет, преобразованный из Высших Бестужевских курсов, слившийся вскоре с 1.
11
25. VIII. 1919
Дорогая Наташа! Во-первых: благодарю Вас за ваше вчерашнее гостеприимство и за приятный час, проведенный у Вас.
Во-вторых — прошу сообщить мне, как имя, отчество и фамилия той милой особы, с которой Вы меня познакомили и которая так незаслуженно добро отнеслась ко мне и какая ее профессия?
В-третьих — не удивляйтесь, что я вчера похитил поднесенную Вам книгу и возвращу ее Вам при свидании в запечатанном пакете с просьбой вскрыть его лишь через 20 лет. Я затрудняюсь назвать по достоинству поступок Вашего кузена. Он не мог не видеть отвратительные по цинизму, по гнусной животности и по отталкивающей откровенности картинки этой книги — так ведь, если бы он даже не читал грубо порнографического текста, картинка на обложке из картона уже должна была ему сказать, что содержится в книге. Но его посвящение Вам показывает, что он знает и содержание книги… И эту заразительную и ядовитую эстетически и этически мерзость он осмеливается поднести Вам и осквернить Ваше воображение! Вам — чистому и возвышенному нравственно существу. Притом такую книгу надо было специально искать! Такому юноше нельзя подавать руки… А об издателях такой книги мы поговорим на наших лекциях.
Кланяюсь
Вашим родителям и с нежным уважением целую Вашу руку. Ваш
А.
Кони
Извините меня пред Адой Волобринской, что я ее не узнал. Я уверен, что Хохловкин разделяет это мое мнение и о книге и о нравственности.
12
26. VIII. 1919
Дорогой и горячо любимый Анатолий Федорович!
Получила Ваше письмо, которое меня утешило своим добрым и ласковым вниманием по отношению ко мне, так как я уже немного волновалась, не рассердились ли Вы на меня за злополучную книгу, не подумали ли, что это было куплено с моего согласия, но нет, нет, Вы ведь понимаете, что я впервые в жизни держала эту книгу в руках и даже не видела и не просматривала ее содержания; мне попалась одна гаденькая картинка и посвящение «aux petites maîtresses»1, которые и навели меня на мысль, что книга неприличная и неинтересная. Я и не хочу ее иметь. Если бы не надпись, я бы ее обменяла, т<ак> к<ак> за ее стоимость можно приобрести несколько хороших книг, а с надписью Вы — мой доктор Гааз2 — отправьте ее туда, куда отправил «святой доктор» картину «нечистоплотного» (нравственно) холо-стяка, т<о> е<сть> в печку, а я и через 20 лет найду получше чтение, чем неприличные стихи и бульварные рассказы. Вам же большое, большое спасибо за то, что Вам не безразлично, какие я получаю книги и как ко мне относятся. Поверьте, что я, конечно, все равно бы, после первых строк, отложила бы или бросила эту книгу, потому что я не люблю безнравственности ни в откровенном грязном виде, ни в прикрашенных утонченных остротах.
Имя моей приятельницы Эттель Израйлевна Мойсеевич. Она медичка окончившая, она фельдшерица, очень образованная, знающая, интеллигентная девушка, а главное — сердечная, чуткая, отзывчивая и добрая. Она будет счастлива, если сумеет быть Вам полезна, я с ней очень и очень дружна и искренне люблю ее. Я рассказывала Мих<аилу> Абр<амовичу> Хохловкину историю с злополучной книгой, и он очень доволен, что Вы унесли ее; он бы не решился это сделать, но ему была бы нетерпима мысль, что у его друга, которого он уважает и ценит, есть такая мерзость. (Его слова.)
Я надеюсь, что Вы не очень измучились после визита к нам и мы не очень утомили Вас. Тетя же моя, родители мои и я были счастливы Вашим дорогим присутствием. Очень жалели Хохловкин и его милая сестра3 (жаждущая познакомиться с Вами), что почти не видали Вас, они так дорожат Вашим обществом.
Что касается Ады, я хотела бы лично поговорить с Вами о ней, она меня очень огорчает своим поведением, и я бессильна, кажется, повлиять на нее при всем желании.
Сегодня была на Вашей лекции, получила полное наслаждение; в пятницу, надеюсь, если буду здорова, опять быть. Сегодня очень плохо себя почувствовала и ушла в перерыве, чем искренне огорчена.
Спасибо Вам за все.
Целую Ваши руки.
Наташа
P. S. Пока я Вам писала, мама говорила по телефону с матерью глупого мальчишки, поднесшего мне книгу, и выразила ей свое неудовольствие; она просила вернуть ей книгу.
1 Маленькой любовнице (фр.).
2 Федор Петрович (Фридрих-Йозеф) Гааз (1780—1853) — филантроп, посвятил жизнь облегчению участи заключенных и ссыльных. Главный врач московских тюрем, создатель первой тюремной больницы и школы для детей арестантов. Римско-католиче-ская церковь рассматривает вопрос о его канонизации. Кони написал о нем обширную работу «Ф. П. Гааз. Биографический очерк» (СПб., 1897).
3 Анна Абрамовна Хохловкина (в замужестве Золотаревская; 1898—1971) — музыковед, обучалась в Петроградской, потом в Московской консерватории по классам фортепиано и истории и теории музыки. Специалист по западноевропейской музыке. Автор многих монографий. Жила в Москве.
13
2. IX. 1919
Милая Наташа (судя по вчерашнему костюму — ослепительная Наташа) <!> Е<лена> В<асильевна> пришлет Вам сегодня или завтра прислугу, которая долго служила у нее и отлично готовит. Я решил возвратить Вам книгу в запечатанном конверте, сделав из нее необходимые выписки. Быть может, тот, кто подарил ее, найдет возможность продать ее обратно. Она ведь должна стоить очень дорого.
Господь с Вами! Ваш
А.
Кони
Книгу отдам, когда Вы вновь забежите.
14
22. IX. 1919
Милая и дорогая Наташа, — вчера, вернувшись домой, я обнаружил следы Вашего милого посещения и был этим чрезвычайно тронут. Вы умели поэтическим образом откликнуться на предполагаемую прозаическую нужду. Спасибо Вам за милое намерение и за его, тронувшее меня, выполнение. Мне хочется, чтоб Вы улыбнулись, и потому посылаю Вам символическое изображение ужаса человека, лишенного пропитания.
Господь да хранит Вас! Ваш сердечно
А.
Кони
Пишу очень неразборчиво: теперь 8 часов, на дворе тьма и туман, а электричества не полагается.
15
1919
Милая Наташа! Очень обрадован Вашим письмом, но пишу всего две строчки, ибо чрезвычайно занят. Посылаю Никитенко1 (только не уничтожайте моих закладок) и 2 книжки стихов Тхоржевского.2 Гюго у меня, к сожалению, нет под руками.
Выздоравливайте! Господь с Вами. Ваш преданный А. Кони
Очень кланяюсь Вашим родителям.
1 Александр Васильевич Никитенко (1804—1877) — историк литературы, мемуарист, профессор Петербургского университета, член цензурного комитета, коллега Ф. И. Тютчева.
2 Иван Иванович Тхоржевский (1878—1951) — поэт, переводчик, юрист по образованию, работал в кабинете министров у Витте, Столыпина. С 1920 г. — в эмиграции.
16
30. XII. 1919 <В письмо вложена картинка, изображающая трех японок.>
Дорогая Наташа! Не знаю, увижу ли Вас до наступления нового 1920 года и смогу ли поэтому лично пожелать Вам всего в нем хорошего. Поэтому поручаю трем милым японочкам передать Вам мои пожелания и поклоны Вашим родителям. Хочется думать, что опасения, о которых Вы мне говорили, — не оправдались, что болезнь с ее угрозами оставила Вашу обитель.1
Господь да хранит Вас и даст Вам силы исполнять высшее призвание женщины: иногда исцелять, часто облегчать и всегда утешать…
Ваш
сердечно преданный
А.
Кони
Не можете ли передать мне хоть, например, через Елену Васильевну — мне <надо> знать ту — по-видимому, распорядительницу2, — которая обитает в коридоре 1-го этажа Общежития студентов. Она носит всегда pince-nez, и ее комната рядом с общей.
Мне надо знать ее имя, отчество и фамилию.
1 В 1920 г. в семье Вербловской умерли тетя и отец.
2 «Распорядительница» обеспечивала лекторов кипятком.
17
<Январь?> 1920
Милая Наташа — я мог быть дома только до половины второго. Жаль, что не повидались. Всю остальную неделю несвободен. Книжку о Каролине Павловой1 получил и благодарю Хохловкина. Господь с Вами! Не теряйте бодрости: надо вспомнить, сколько людей более несчастных, чем мы.
В смиреньи сердца надо верить
И терпеливо ждать конца.
(Барат<ынский>)
Ваш
А.
Кони
Кланяюсь маме и тете.
1 Известна единственная книга о К. Павловой, вышедшая до 1920 г.: К. Павлова: Материалы для изучения жизни и творчества. Пг., 1916. Очерк Кони «К. Павлова» был опубликован в 1918 г. (Европа, № 4/5).
18
15. I. 1920
Милая Наташа!
Всем сердцем сочувствую Вашим скорбям.1 Да! Вопреки поговорке о «бочке меду с ложкой дегтя» — жизнь есть бочка дегтю с ложкой меду, да и то по большей части фальсифицированного…
Буду Вас ожидать, когда Вы поуспокоитесь, это уже на будущей неделе, например, во вторник после Университета, т<о> е<сть> 1/2 9-го. Елена Вас<и-льевна> и сегодня обнимает Вас. Господь с Вами! Ваш А. Кони
1 От скоротечной чахотки скончалась любимая тетя Н. И. Вербловской — Елизавета Ильинична Нашатырь.
19
10. VII. 1920
Дорогая Наташа! — я слышал от Е<лены> В<асильевны>, что Вы смотрите устало и грустите, причем Ваши домашние дела не дают Вам ни успокоения, ни утешения. Да! Моисей, сочиняя свои заповеди и говоря: «Чти отца и матерь твою», позабыл сказать отцам и матерям: «Чтите детский мир своих чад и берегите сердце их!», а между тем опыт жизни подсказывает, что чем раньше раны этому сердцу наносят, тем медленнее они заживают, да и когда заживают, то оставляют рубцы, которые болят при каждом воспоминании. Насколько я знаю Вас и Вашу деятельность во имя давших Вам жизнь, Вы заслуживаете самого глубокого уважения с их стороны и самого нежного, чтоб не сказать умилительного отношения к Вам. Но, милый друг, тернии жизни неизбежны в той или иной форме, и надо их переносить с твердым сознанием исполненного долга, находя себе в нем нравственное утешение. «Все минется, — говорится в Священном Писании, — одна правда останется!» Эта «правда» на Вашей стороне, и да укрепит Вас ее сознание.
Целую Вашу милую, изящную и в то же время трудовую руку.
Что сказать о себе? Я начинаю понемногу отдыхать от моих бесчисленных лекций (Мне жаль, что Вам не пришлось быть на моей лекции о старом Петербурге1, — говорят, что она была интересна и привлекла множество слушателей, и, вероятно, осенью ее придется повторить) и чувствовать маленький прилив бодрости. Меня зовут прочесть лекции в Царском Селе, но я это еще не решил; у меня много домашней работы для Академии Наук и притом, ввиду чрезвычайно усиливающейся моей хромоты, всякое передвижение меня пугает.
Если будете в городе, не зайдете ли ко мне на 1/2 часика. Вы меня застанете всегда от половины четвертого до половины шестого. Господь с Вами.
Сердечно
Ваш
А.
Кони
1 В 1920 г. на основе существовавшего ранее «Семинария по изучению Павловска» начало работать «Общество изучения популяризации и художественной охраны старого Петербурга и его окрестностей». Кони регулярно читал лекции в этом обществе. Из них сложилась книга «Петербург. Воспоминания старожила».
20
12. VII. 1920
Милая и душевно мне дорогая Наташа! Я только что
узнал, что Вы лишились отца. Понимаю Вашу скорбь и нервное состояние. В такие
минуты вспоминается одно хорошее, и светлые воспоминания детства окружают
в глазах оставшихся почившего примиряющим и трогательным ореолом. Да будет ему
легка земля, на которой он физически и, без сомнения, нравственно, как всякий
смертный, отстрадал свою долю. Теперь он предстал пред
Вечного Судию и Свидетеля — и он, этот Судия, будет к
нему милосерд, оказав свое милосердие уже и тем, что отозвал его из нынешней
нашей оскорбительной и тягостной житейской обстановки. Но моя мысль летит к Вам
— и тревожится за Вас, однако. Во-первых, Вам и Вашим ослабленным силам предстоят
большие хлопоты с погребением и его особыми, по вере Ваших отцов, раздирающими
сердце обрядами и пением, в толпе знакомых и провожающих, а это не может не
подействовать на Ваши нервы и силы. Друг мой — поберегите
себя и свое здоровье, важные и для мамы и для всех знающих и любящих Вас.
А всякий, кто знает Вас, невольно Вас любит. Во-вторых, — житейский опыт учит,
что после смерти близких по душе или совместному сожительству, или, наконец,
просто по рождению — невольно наступает нечто вроде угрызений совести, и
начинает болезненно казаться, что чем-то виноват перед усопшим, что чего-то
недоделал или упустил в смысле внимания к его страданиям или душевному
настроению. Это может случиться и с Вами, но ради Создателя — не предавайтесь
такому наплыву мрачных мыслей, обыкновенно не имеющих никаких оснований в
действительности и заставляющих только переживать мучительные состояния. Это
все наносное, над которым самому приходится потом улыбнуться. Вы были доброй,
покорной и терпеливой дочерью и настоящей житейской помощницей Вашему отцу, и
упрекать Вам себя не в чем… Не зная, когда Вы будете в городе и не имея сил поехать в Павловск (ах! как бы я был рад уйти
вслед за Вашим отцом), я не могу лично выразить Вам и Вашей матушке мое
сочувствие, но, если Вы будете в городе, отберите какой-нибудь вечер, кроме
вторника на будущей неделе, и зайдите ко мне. Дайте взглянуть на себя и
побеседовать с Вами. Днем я всегда дома от 2 до 6, опять
исключая вторник. Господь да хранит Вас.
Передайте маме мое искреннее соболезнование. С нежным уважением целую Вас. А. Кони
21
18. X. 1920
Милый друг Наташенька, — я и не думаю роптать на Вас, зная, как бесчеловечно Вы заняты.
Очень хотел бы слышать Вас в Тургеневском1 10-го, но если у Вас нет необходимого времени, то отложим этот доклад, только дайте знать мне теперь же, ибо уже пора печатать повестки, и Вас придется заменить кем-либо. Что же до «Гишпании», то, пожалуйста, не торопитесь с этим и даже бросьте вовсе. История об этой <нрзб> что-то мне кажется несколько неправдо-подобной. Es klingt mir etvas Spanisch vor!2 Не ввели ли Вас в заблуждение?
Всегда буду счастлив Вас видеть, но должен предупредить, что все вечера у меня лекции, сопровождаемые большой усталостью, днем же я всегда дома (для Вас весь день до 5-ти часов). Кланяюсь маме.
Ваш А. Кони
Целую Вашу милую руку.
1 «Тургеневское общество» было создано по инициативе и при активном участии А. Ф. Кони после того, как литературная общественность отметила столетие И. С. Тургенева. Оно просуществовало два с половиной года и в 1921 г. прекратило свое существование из-за отсутствия финансирования. Общество издало один сборник и провело пятнадцать заседаний. На десяти Кони делал доклады. Из них опубликован лишь один, о похоронах Тургенева. Заседания проходили чаще всего на Бассейной, 15 (в Доме литераторов). Кони был лично знаком с И. С. Тургеневым.
2 Дословно: «Это звучит как-то по-испански» (нем.); дословно: «Это неправдоподобно». Речь идет о каком-то эпизоде, который не находит обоснованного подтверждения в работе Н. И. Вербловской над докладом для «Тургеневского общества».
22
22. XII. 1920
Дорогой Анатолий Федорович!
Большое, большое Вам спасибо за милых Гонкуров и Льюиса.1 Гонкуров я уже кончила и с последней страницей почувствовала, что, читая подряд все 9 томов, до такой степени увлеклась и сжилась с ними, что у меня что-то оборвалось в душе. Какая красота! Какой ум! Какой язык!
Счастлива тем, что прочла их в оригинале. Я еще не выхожу. Врач нашел сильный бронхит и велел очень остерегаться, помня наследственность. Читаю запоем и очень довольна. Льюиса тоже кончаю.
Дорогой Анатолий Федорович! Сегодня ночью я не спала и надумала написать доклад на тему «Французское и русское общество времен Тургенева». Французское — по дневникам Гонкуров, русское — по материалам, которые Вы мне дадите. Одобряете ли Вы эту тему? Сейчас почему-то совсем не могу заставить себя зубрить к экзамену, все тянет к книгам, к литературным занятиям.
Если только Вам не трудно, пришлите мне еще что-нибудь почитать, какие-нибудь мемуары. Какие-нибудь литературные воспоминания, может быть, что-нибудь о русской общественности времени Тургенева, а впрочем, что я прошу, Вы мой Учитель и друг (не правда ли?), и сами мне дадите.
Сегодня ночью я пришла к заключению, что из меня никакого толку не выйдет, потому что я слишком разбрасываюсь, а между тем чувствую, что при известной системе, может быть, и вышел бы интеллигентный человек, силы есть. Пока — какие-то обрывочные беспорядочные знания, одно недоразумение, а не человек.
Самое достойное во мне — это Ваша дружба; я — как дождевая капля, в которой отражается солнце, но сама — нуль.
Милый мой, милый Анатолий Федорович, поругайте меня за разбросанность интересов и вкусов и велите мне учиться. Вас ведь я послушаю.
Посылаю Вам список тем, данных для доклада на практических занятиях по уголовному праву. Не знаю, на чем остановиться.
Благодарю Вас за все.
Целую Ваши дорогие руки. Ваша преданная «путаница»
Наташа
P. S. Как я жалею, что не буду сегодня в Тургеневском Обществе на Вашем докладе!
1 Вероятно, имеется в виду американский писатель Гарри Синклер Льюис (1885—1951).
23
12. I. 1921
Дорогой друг Наташенька! Спасибо за поздравление и добрые пожелания. Радуюсь за Вас ввиду Вашей семейной радости. Жизнь станет полною. О работе в Д<оме> Литературы (всемирной)1 наведу самые обстоятельные справки и постараюсь Вас там устроить. Только, кажется, в последнее время деятельность Всем<ирной> Лит<ературы> очень сокращается, а о пайке простым сотрудникам я что-то ничего не слышал, хотя сам дважды работал в В. Л.
Во всяком случае вскоре поставлю Вас обо всем в известность.
Приветствую Ваше желание продолжать учиться. Вы так одарены, что Вам грешно зарывать свое светлое будущее в ежедневную прозаическую работу.
Голубчик, — мне нужна моя «Необходимая оборона».2 Я Вам дам ее по миновании надобности, а теперь пришлите мне ее.
Ваш А. Кони
Очень кланяюсь маме.
1 Созданное М. Горьким издательство «Всемирная литература» ставило целью издать шедевры мировой литературы на русском языке. На курсах, которые были при издательстве, Кони читал лекции.
2 За выпускную диссертацию «О праве необходимой обороны» (Московские университетские известия. 1866. № 8—9) Кони едва не подвергся судебному преследованию.
24
16. I. 1921
Милая Наташа, — я совершил хождение во Всемирную Литературу и навел необходимые справки. Работа уменьшилась, но кризис этого предприятия пережит благополучно. Постоянные сотрудники получают паек. Вам надлежит явиться на Моховую, 36, во вторник или пятницу от 3 до 4 часов и обратиться к Е. М. Браудо1, передать ему прилагаемое письмо — и, вероятно, дело устроится.
Спасибо за добрые пожелания.
Сердечно Ваш А. Кони
<Приложение>
Сим удостоверяю, что слушательница читаемого мною в течение 1919—20 и 1920—21 учебных годов курса «учение об уголовном суде» проявила в неоднократных личных со мною объяснениях и во время практических занятий живой интерес к знанию, горячее стремление овладеть научными сведениями и выходящими из ряду способностями.
Профессор, Академик А. Кони
1 Евгений Максимович Браудо (1882—1939) — переводчик, литературовед, историк музыки, один из сотрудников издательства. Неизвестно, воспользовалась ли Вербловская этой рекомендацией.
25
17. II. 1921
Милая Наташа, — я предоставляю слушателям самим распределить свои роли и назначу слушанье дела на будущий вторник.1 Так что Вы в пятницу (буду Вас ждать ровно в 5 1/2 часов, чтобы ехать вместе) можете взять дело у Красиковой2 и с ним познакомиться. Вчера факультет возложил на меня чтение лекций и за Розина, так что я буду читать по вторникам и пятницам по 4 часа с 6 часов. Факультет решил издать сборник в память Н. Н.3 и повесить его портрет в Кабинете уголовного права. В сборнике будет ряд статей и моя. Факультет уполномочил меня предложить Вам написать воспоминания Ваши о последних месяцах преподавания Н. Н. для помещения в сборник. Если желаете — я могу их редактировать.
Сердечно Ваш
А.
Кони
1 На практических занятиях студенты разыгрывали судебное действие с последующим разбором.
2 Секретарь деканата.
3 В самом начале 1921 г. скончался заведующий кафедрой уголовного права Николай Николаевич Розин.
26
10. III. 1921
Милая Наташа! Посылаю Вам обещанные материалы к дуэли.1 Не оглашайте в аудитории, что они были у Вас: это может возбудить зависть. Кланяюсь маме. Ломтик был превосходный.
Ваш
А.
Кони
1 Имеется в виду состязательность сторон в судебном процессе, который разыгрывали студенты.
27
22. V. 1921
Милый мой друг Наташа, — спешу Вам ответить: здоровье мое было плохо, были два сердечных припадка на почве чрезвычайного переутомления. Теперь мне лучше, и я снова впряжен в лекционные оглобли. Всю будущую неделю занят чрезвычайно, и меня можно застать днем лишь в пятницу и субботу до 5 или в те же дни вечером после 91/2. Следующую затем неделю свободен «по все дни», кроме позднего вечера понедельника. Впрочем, в пятницу 27 я тоже не свободен до 2-х часов.
С болью в сердце узнавал о ваших испытаниях и о «родственных» шипах без роз милой Вашей мамочки, которой очень кланяюсь. А Ваше «личное и тяжелое» меня очень тревожит, несмотря на мою веру в Ваш ясный ум и благородство. Есть и у меня, что порассказать Вам.
Господь с Вами!
Ваш
неизменный
А.
Кони
В среду и субботу я читаю в Аничковом дворце с 31/2 до 5 лекцию о «Старом Петербурге».1 Вход свободный.
1 См. примеч. 1 к письму 19.
28
25. VI. 1921
Милая Наташа! Сегодня Е<лена> В<асильевна> передала мне Ваше письмо и порадовала меня этим.
Я весьма соскучился по Вас, хотя знал, что Вам «однове дохнуть», как говорит одна из действующих лиц в «Плодах просвещения». А у Вас это притом даже не плоды, а тернии просвещения! Но дай Вам Бог сил и здоровья для продолжения Вашей деятельности.
Я тоже очень устал и чувствую невероятную слабость. Очень уж я много выступаю лектором…1 Буду чрезвычайно рад Вас видеть, но только не во вторник: у меня заседание Совета Университета, и я с 12-ти до 6-ти не буду дома. Но все остальные дни после вторника — ежедневно между 3 и 5, и чем раньше, тем лучше.
Господь с Вами. Сердечно Вас любящий
Ваш друг
А. Кони
1 За первые пять послереволюционных лет Кони читал лекции в 60 государственных и общественных организациях, имея нагрузку еженедельно 22 часа преподавания в университете, Институте живого слова, Железнодорожном институте (техникуме), Институте гражданских инженеров, Клиническом институте (Институте усовершенствования врачей).
29
29. VI. 1921
Дорогой друг Наташенька, как печально то, что Вы пишете о себе! И откуда столько неприятностей? Буду с радостью ждать Ваших посещений. Только в пятницу я весь день не свободен. Вчера я закончил свою лекцию в Библиотеке Григоровича, и мне сказали речь, и слушатели поднесли сладкий торт, какого я и во сне давно не видывал. Очень жалею, что не могу им поделиться с Вами: он быстро портится. Радуюсь Вашей встрече и знакомству с Ф. М. Сметанич.1 Это прекрасная и премилая женщина, очень умная и образованная.
Кланяюсь маме.
Я начинаю понемногу отдыхать, но весь погрузился в разбор материалов для осенних лекций.
Целую Вас! Ваш преданный
А. Кони
1 Фанни Мироновна Сметанич, в девичестве Магазинер (1870—1951), жена Осипа Оскаровича Сметанича, известного коллекционера, отца переводчика Валентина Осиповича (псевд. Стенич). Ее брат Яков Миронович Магазинер был специалистом по гражданскому праву до и после революции. Знакомство Кони с этим семейством восходит к его недолгому пребыванию в Харькове, откуда родом Магазинеры.
30
10 <?>. VIII. 1921
Дорогая и милая Наташа — в среду Ваше рождение, и я шлю Вам самые горячие пожелания счастья, спокойствия и успеха в новом году Вашей деятельной, полезной и прекрасной жизни.
Пусть волны житейского моря Вас лишь мирно качают, и Вы по ним неуклонно и победно стремитесь к своим целям, не допуская судьбе разменять Ваше золотое сердце на мелкую монету болотного стояния. Господь да хранит Вас! Очень грущу, давно не видя Вас.
Ваш всей душой А. Кони
31
11. VIII. 1921
Милая Наташа! Когда Вы ждете меня 24-го? Днем или вечером? Дело в том, что вечером с 8-ми часов у меня публичная лекция в рабочем клубе в Офицерской, и я должен везти туда мою сестру. Можно ли прийти днем, как и в прошлом году? Я могу быть свободен до половины шестого. Сейчас был в университете и слушал бесплодную и бесцельную <бездельную?> болтовню множества профессоров ввиду надвигающейся на У<ниверситет> опасности. Quel malheur, — восклицает Тэн. — D’avoir une tête et deux oveillts par lequels chacun peut verser sa bêtise!1
Ваш
сердечно
А.
Кони
1 «Что за напасть — иметь голову и два уха, куда каждый может изливать свою глупость!» (фр.).
32
24. VIII. 1921
Милый друг мой Наташа! Я в большом огорчении, что не могу прийти к Вам сегодня отпраздновать Ваш день рождения. Третьего дня, читая в Просветительном отделе Мурманки1 лекцию, — я простудился на сквозном ветре и вот уже второй день страдаю неистовым кашлем, насморком и подъемом температуры, делающими меня совершенно негодным для общения и не позволяющими выходить из дому.
Мне грустно, что в этот радостный для Вас и всех любящих Вас день — я не могу приветствовать Вас и высказать Вам мои сердечные пожелания самого безоблачного счастья, крепости физической и бодрости душев-ной — и выразить надежду скоро увидеть Вас, вооруженною всею полнотою юридических знаний на пути к широкой деятельности, которая Вам, по Вашему уму и энергии, конечно, предстоит в будущем.
Пусть эти строки хоть отчасти заменят меня.
Кланяюсь маме и заочно целую Вас. Почти 80-тилетнему старику это позволительно. Будьте счастливы!
Ваш преданный
А. Кони
Я написал маленькую книжку о Достоевском и Некрасове к 100-л<етию>.2 Она выйдет в сентябре.
1 Просветотдел Мурманской железной дороги располагался в Кузнечном переулке, д. 14а.
2 А. Ф. Кони. Некрасов и Достоевский по личным воспоминаниям. СПб., 1921.
33
24. XII. 1921
Дорогой мой и милый друг Наташа! Вчера, запасшись книгами для Вас, поехал к Вам пред лекцией на Мурманке, но не мог к Вам проникнуть. Парад-ная дверь оказалась запертою, а искать черную и пробираться в темноте с ношей и двумя палками я не решился, ибо после ушиба при падении с пролетки стал очень нетверд на ногах и мог бы еще наделать Вам хлопот. Я имел и поручение от Ел<ены> Вас<ильевны> — просить Вас посетить ее, если возможно, в воскресенье, после 3-х часов. Буду вообще ждать Вас, начиная с воскресенья, только не в понедельник, когда у меня и днем и вечером лекции. Надо поговорить о Ваших литературных планах и передать Вам приготовленные для Вас книги.
Господь с
Вами, мой «милый человек». Ваш
А.
Кони
34
27. XII. 1921
Дорогой, горячо любимый Анатолий Федорович!
Только недавно вернулась от Вас и так безудержно захотелось сказать Вам многое, что решаюсь побеспокоить Вас своим письмом.
Мой чудный, мой Великий друг, если б Вы знали, как я люблю Вас, как преклоняюсь перед Вами и как у меня болит душа при мысли, что Вам сейчас материально и, главное, морально тяжело. Увы, я бессильна что-либо сделать для того, чтобы должным образом показать Вам на деле, а не на словах свою преданность, свою любовь и благодарность Вам, но, если, Анатолий Федорович, я чем-либо могу быть Вам полезна, — я вся к Вашим услугам; я буду счастлива при мысли, что могу послужить Вам. Я сейчас не служу и имею довольно много времени и, если только Вам могу быть полезна, работой ли у Вас, перепиской, исполнением поручений, — я все готова делать и буду Вам только обязана за доверие и честь. Ведь Вы, Анатолий Федорович, Ваше отношение ко мне — то великое и светлое в моей жизни, что в самые тяжелые минуты ободряет и утешает меня; я не иду к Вам, когда мне тяжело, только потому, что стыдно Вам нести свои горести, но мысленно я с Вами, и мне уже легче, а ведь бывает так тяжело иногда… Итак, Анатолий Федорович, если Ваш маленький друг может быть Вам полезен — располагайте им как и когда хотите — я, в особенности теперь, свободна и вся к Вашим услугам. Наташа <…>
35
9. IV. 1922
Дорогая Наташа, — посылаю Вам книгу на несколько дней. Она мне ча-сто нужна. Мне казалось, что у Вас уже есть экземпляр без переплета. Пожалуйста, поберегите эту книгу и мои заметки при ней. Они мне очень ценны! Целую Вас. А. Кони
36
16. IV. 1922 <Открытка с надписью «Христос Воскресе!»>
Дорогого и любимого Анатолия Федоровича поздравляю с Светлым Празд-ником. Крепко целую и милую Елену Васильевну. Дай Вам Бог всего лучшего и счастливого, здоровья, покоя и сил.
Не могу зайти сама, т<ак> к<ак> мама меня очень волнует состоянием своего здоровья. Она была день больна инфлуэнцией, и это отразилось на зрении. Врачи ничего утешительного не говорят. Если только острый период ее болезни пройдет — я первым долгом забегу к Вам; пока что она очень скверно видит и с каждым днем все хуже и хуже.
Книги Тарновской1 — без переплета, по-русски — у меня нет; была, но я в сентябре ее Вам вернула вместе с таганцевским «Преступлением против личности».2
Чтение лекций идет у меня довольно успешно, прочла 3 лекции на тему «О детской преступности», 2 — на тему «Пол как фактор преступности» и 2 на тему «О Версальском мире и его последствиях» — пока все удачно. Целую Вас крепко, крепко, крепко, как люблю.
Преданная Вам Наташа В.
1 Прасковья Николаевна Тарновская (рожд. Козлова, 1848—1910) — врач, автор исследования «Воровки» (Журнал Русского общества народного здоровья. 1891. № 6) и книги «Женщины-убийцы» (СПб., 1902).
2 Вероятно: Н. С. Таганцев. О преступлениях против жизни по русскому праву. СПб., 1870.
37
<Апрель> 1922 <Открытка>
Благодарю Вас, милый друг Наташенька, за привет и поздравление. За маму не тревожьтесь: я знаю, так случалось, это проходило. Это результат переутомления. Радуюсь Вашим успехам. Сегодня среди прибоя житейских волн стоит эта скала!
Ваш
А. Кони
В среду и четверг меня дома не будет. Передайте мои приветы маме.
38
25. V. 1922
Милый друг Наташенька! — шлю Вам привет, поздравления с новой ролью1 и пожелания в ней полнейшего успеха, в котором, впрочем, и не сомневаюсь. Радуюсь за детей, которые получат наконец разумное руководство. Любящий Вас А. Кони
1 Н. И. Вербловская организовала художественно-хореографическую студию для детей в Павловске.
39
27. VIII. 1922 <Открытка>
Дорогая Наташа! Несмотря на все мое желание и
сделанные в этом смысле приготовления, я лишен удовольствия и радости быть сегодня у Вас и пожелать «лично и персонально», как
говорилось в старину, всего, всего лучшего и светлого в новый год Вашей жизни.
Ночью у меня случился сильнейший сердечный припадок (следствие переутомления),
и я до сих пор не могу отделаться от его последствий. Идти куда-либо нечего и
думать! Пришлось отменить лекцию и отказаться от мысли быть у Вас. Кланяюсь
маме. Ваш
А.
Кони
С трудом пишу. Дрожит рука.
40
12. I. 1924
Дорогой Анатолий Федорович! С Новым годом! От души желаю Вам здоровья и покоя, а эгоистически и альтруистически желаю много лет еще в Вашем лице иметь «Den Arzt der Seele»1, каким Вы всегда являлись для Ваших друзей и, в частности, для меня.
Поверьте, дорогой Анатолий Федорович, что если я не пришла Вас личнo повидать, то причина может быть только одна: очень мне было все это время тяжело и скверно на душе; к Вам я всегда прихожу как на исповедь, готовая всегда открыть Вам все, что я имею на душе, а прийти в праздничные дни — «pleurer dans votre gilet»2 — было бы с моей стороны очень бестактно, прийти же к Вам и не говорить о том, что за последнее время меня очень поглотило, — я не могла.
Вы знаете меня почти 7 лет, cемь лет — каких лет! Тяжелых, трудовых лет. Я часто приходила к Вам делиться с Вами своими переживаниями и рассказывала Вам почти все, что было на душе, и Вы своим дружеским участьем помогали мне. Если Вы, Анатолий Федорович, сохранили ко мне то отношение, которое позволяло мне считать Вас своим другом, прочтите мое письмо, подумайте обо мне и напишите мне Ваш мудрый совет.
Я посвящала Вас, дорогой, уважаемый друг, в мое «неудачное» чувство к Влад<имиру> Ив<ановичу> Клейну, моему другу, которого я искренне любила, но у которого никогда не пользовалась успехом как женщина и для которого была только милым хорошим товарищем. Прошло с тех пор полтора года, даже больше, как я изжила в себе элемент «сверхдружеский», который был в моем отношении к Вл<адимиру> Ив<ановичу>, и теперь мы лучшие друзья в мире. (Это лирическое отступление, дабы Вам было понятнее мое душевное состояние.) Скажу откровенно, что известный осадок, какую-то горечь — это неразделенное чувство оставило; но жизнь брала свое — борьба за существование, повседневные заботы заставили меньше думать о себе, своих переживаниях, и так шли дни, недели, месяцы. Я всегда чувствовала известную дисгармонию своей души, своего «я», чувствовала какой-то перевес, какое-то преобладание интеллекта над эмоциональной стороной, ум жил активно и деятельно, а сердце спало. У меня не было ни увлечений, ни «романов», ни даже невинных флиртов. Общие условия моей жизни сделали из меня на 60 % мужчину, а между тем далеко-далеко в душе хотелось своего женского счастья — любви.
Год тому назад, на большом благотворительном балу я познакомилась с одним молодым человеком. Через некоторое время он стал бывать у нас. Этот человек не вызвал с моей стороны не только чувства, но даже симпатии к нему я сначала не питала. Человек 34—35 лет, уроженец Риги, с известной немецкой тяжеловесностью, солидный, спокойный, уравновешенный, он мне казался необычайно неподходящим — даже в виде знакомого.
Он увлекся мной, увлекся чрезвычайно активно для такого методичного и спокойного человека, т<о> е<сть> через месяц после знакомства предложил мне быть его «попутчицей в жизни». Я ответила ему, что брак очень серьезный шаг, а я его слишком мало знаю, чтоб ответить положительно; знакомство продолжалось; не скажу, чтобы он был мне неприятен, я привыкла к нему, мы много и часто выезжали вместе, а он (буду называть его Е. Б. — Евгений Борисович) стал применять в отношеньях ко мне метод мужа в «Укрощении строптивой». Летом мы жили на даче друг против друга. Скрытый и замкнутый, он как-то не поддавался изучению, но все же в какой-то беседе я почувствовала в нем те черты, на которые я очень падка — душевное благородство и культурность подлинную, а не напускную, каковая свойственна многим в наше время.
Трудно так анализировать себя, но к осени я поняла, что мне необходимо общество Е. Б. Налицо были: привычка, привязанность, уваженье, дружба, симпатии, и я ясно сознавала возможность полюбить его тем хорошим прочным чувством, которое может служить залогом семейного счастья. Мы продолжали часто встречаться, но он буквально изводил меня тем, что я «недостаточно женственная», «слишком самостоятельная, слишком умная, нескромная и экспансивная». Без всякой рисовки скажу Вам, Анатолий Федорович, что это не так, эти черты мне не свойственны, и сужденье его поверхностное. Но не могу же я ему говорить, что «Нет, мол, я скромная и глупая, и милая, и вообще такая, как Вы хотите!». Встречи наши происходили обыкновенно в театрах, в обществе, и как-то незаметно его близкие (очень чопорная немецкая семья) приняли меня как его невесту — это не говорилось, но чувствовалось. Не знаю, было ли это неосмотрительно с моей стороны, я оставила «aller les chоses»3. Я так привязалась к нему и чувствовала себя в его обществе так хорошо и покойно, что брак с ним (а объективно — он все же тяжелый, нет, ce n’est pas le mot4, «трудный» человек) был мне желателен. Я была неоднократно приглашена в его семью (кстати, его брат женат на m-lle Абельман, мать которой Вы, кажется, знаете?) и очень ласково и горячо принята, последний месяц мы настолько везде и всюду бывали вместе, что все считали нас неофициально помолвленными. Он продолжал относиться ко мне внимательно, тепло (настолько, наск<олько> вообще он на это способен, Е. Б. — очень холодный), не скрывая, что я ему очень нравлюсь, нередко звучали нотки ревности, иногда сквозили намеки на то, что отношения перешли в такую фазу, когда должен наступить «заключительный период», откровенно говоря, я сама себя считала связанной и, дабы не доставлять Е. Б. неприятных минут, избегала ухаживаний и внимания других мужчин. Но вот как-то на днях, возвращаясь из какого-то театра, Е. Б. рядом фраз дал мне понять, что он не верит мне, что, выйдя замуж, я наверное изменю мужу (?!), что мы разные люди, что мы можем быть друзьями, и только; что нужно реже встречаться, потому что стали о нас «говорить». Я ничего не могла ему возразить, даже слов не находилось.
Вы поймете, Анатолий Федорович, мое состояние; пусть я недостаточно «женственна», но сердце у меня все-таки есть, и играть мною так — все же жестоко.
Может быть, это одно из многих испытаний, которым Е. Б. меня с лета мучительно подвергал? (Через несколько дней он встретил меня так же мило, как всегда.) Я сама не знаю, что думать, знаю только, что нервы издерганы, а душа, душа, как цветок, который сорвали, чтоб понюхать, и выбросили, так все надломлено…
Вы знаете людей, Вы такой умный, чуткий и добрый, помогите мне разобраться во всем этом и понять, в чем дело? Или мечта о счастье меня обманула, или я не заслуживаю его? В чем суть?
Напишите мне, Анатолий Федорович, снимите камень с сердца.
Ваша преданная Вам
Наташа Вербловская
P. S. Все это, конечно, между нами, не правда ли?
1 Врачеватель души (нем.).
2 Плакаться в жилетку (фр.).
3 Ход вещей (фр.).
4 Не то слово (фр.).
41
15. I. 1924
Милая и дорогая моя Наташа.
Вы задаете мне довольно мудреный вопрос, на который, не видя и не зная лично Е. Б., трудно определенно ответить. Скажу одно: настоящая любовь, и влюбленность, и страсть — совершенно разные состояния. Залогом семейного счастья и прочного домашнего очага должны служить в последовательном развитии — сначала уважение и доверие, потом симпатия, затем дружба и то, что называют французы amitiБ amourense, — затем любовь (Тургенев писал Савиной, что любимой женщине надо писать — не «Моя дорогая, моя милая» и т. д., а «Моя вселенная!»), и, наконец, страсть, завершающая любовь, — есть взаимное слияние не только душ, но и телесной оболочки. Страсть не вечна, она проходит. Шиллер говорит: die Leidenschaft fliegt — die Liebe muss bleiben1, что любовь и все пройденные этапы должны остаться и наполнять жизнь. Обыкновенно же начинают прямо со страсти — и, когда она проходит, ничего не остается, кроме горького разочарования и холодности. С этой точки зрения Ваши отношения с Е. Б. сложились хорошо и обещали прочное счастье.
Но то, что на пороге от душевной близости и доверия — он начал сомневаться не только в счастье, но даже и в Вашей супружеской верности, показывает, что он не верит в искренность Вашего чувства, считает его случайным, а и сам-то по отношению к Вам был увлечен не любовью, а страстным желанием обладания. Перемены в его отношении к Вам и его «замкнутость» показывают, что между вашими душами очень мало общего и что в браке, среди мелочей повседневной жизни, эта переменчивость настроений может выразиться очень тяжелым образом. Самый мотив «заключительного аккорда» — потому что «начинают говорить слишком мелочные и недостойные серьезной любви». А брак без любви и с недоверием есть дело расчета или одного животного вожделения, а когда он связан для девушки с материальным обеспечением — немногим отличается от проституции.
Я не берусь Вам советовать, но очень сомневаюсь в возможности при этих условиях Вашего счастья, вполне Вами заслуженного.
Конечно, принять предложение о дружбе после того, как Вы побывали в области любви, трудно и больно, но это все-таки нечто определенное. Тогда как брак при этих условиях есть уравнение со многими неизвестными (помните уроки алгебры?). Идти же с надеждой в случае нужды — разойтись — недостойно уважающей себя женщины. Лучше перестрадать скорбь своего положения в настоящем, чем идти навстречу скорби в будущем.
Все эти выезды в театры, развлечения составляют лишь иллюзию душевной близости и лишь предмет для праздных разговоров и не лишенного зависти любопытства. Не на этом должно строиться здание семейного счастья.
Вот мое мнение вообще. Как я сочувствую Вашим тревогам и сомнениям — Вы не можете сомневаться. Но — обдумайте хорошенько будущее и <нрзб> Гейне: «Du selbst gehen und nicht gegungen sein!» Идите своей жизненной дорогой и не будьте ведомы другими.
Всю эту неделю у меня публичные чтения и разные кабинетные заседания, но на будущей неделе, с 23-го, я свободен от 3 до 6 часов и рад буду с Вами поговорить.
Впрочем — не опоздало ли и это письмо? До меня дошел слух из «сопленительного» Вам Общества, что где-то был назначен бал, на котором Вы должны быть объявлены невестой…
Во всяком случае — желаю Вам счастья.
Душевно Вам преданный, старый и даже престарелый друг. Ваш А. Кони
Я восхищался языком Вашего письма. Он превосходен. Целую Вашу трудовую руку.
1 Страсть пролетает — любовь остается (нем.).
42
18. I. 1924
Дорогой уважаемый любимый друг! (Как я горда, что могу Вас так называть.) Благодарю Вас за Ваше доброе и мудрое письмо. Вы, как всегда, поняли, выражаясь современно, «конъюнктуру» наших отношений, поняли мое душевное состояние и дали мне хороший и благожелательный совет. «Лучше перестрадать скорбь в настоящем, чем идти навстречу скорби в будущем», а скорбь бы, несомненно, была…
Я много переживаю и страдаю сейчас, страдаю оттого, что непонята, или, вернее, оттого, что мое отношение вызвало незаслуженное и обидное недоверие. Я не стану жаловаться Вам на судьбу, на Е. Б., винить никого нельзя, я чувствую и знаю, что Е. Б. я нравлюсь очень серьезно, чувство только увлеченья ему несвойственно, но он любит «горестно и трудно»; (не скажу, чтоб моему отношению подошел бы конец фразы — «а сердце женское — шутя»1), а я гораздо проще, но глубже. Взгляды на брак — у нас тоже разные. Я хотела бы видеть в муже — настоящего спутника в жизни, друга, с которым бы мы шли рука об руку, которому и я была бы другом, а не только «кошечкой», «игрушкой» — я для этой роли не гожусь. В браке я вижу «содружество» двух людей, души которых близки и нужны друг другу… а Е. Б. ищет в браке — покоя, в жене — покорную и безвольную рабу, без силы и воли, а главное, не слишком умную, сумеющую всецело жить его интересами, отказавшись от своего «я», да, впрочем, спокойнее, когда у жены вообще нет интересов и запросов. «Вы удивительно интересный человек», «У Вас не женский ум», «Вы слишком много думаете» — вот постоянные мотивы его разговоров. «Мне с Вами интересно и приятно, но неспокойно, у Вас слишком большой успех в обществе!» — и, наконец, совершенно недопустимая оскорбительная ревность — вот его отношение ко мне. «La plus belle fille du monde ne peut donner que ce q’elle a»2 — говорят французы; Е. Б. дает все, что он может, — для него это слишком много, но мы разные люди, и я должна собрать все свои силы и решительно отказаться от того шага, который казался мне раньше — шагом по дороге к счастью. Я устала… да, это так, я чувствую большую душевную усталость, большую потребность в любви и ласке, я очень одинока духовно. Большой круг знакомых и так наз<ываемых> друзей любит веселую жизнерадостную Наташу; кому какое дело до души, а я не люблю обнажать свое душевное состояние перед людьми. Чувство тоски меня совершенно не покидает. До половины шестого-шести ч. дня я провожу время за совершенно неудовлетворяющей, но необходимой работой в конторе, приходя домой, усталая и разбитая, — меня охватывает чувство такой пустоты, такой тоски, что я не могу дождаться того часа, когда можно лечь спать. Сон — самый отрадный момент моего существования. Я много играю на рояле, занимаюсь, читаю, но все очень непроизводительно; такое чувство ко всему, как будто я «убиваю» время, а не живу. О. Уайльд сказал: «Жить — ничего нет более редкого; большинство же существует — и только». Я не живу, я существую, и это меня сильно угнетает.
Я никому до сих пор не говорила об этом, но порой мне кажется, что есть в жизни каждого человека своя путеводная звезда, свой маяк, который дает тот незримый свет, то сияние, благодаря которому люди живут, а не существуют, и иногда мне думается, что и у меня есть свое призвание, своя звезда — это область литературы. М<ожет> б<ыть>, это очень смело с моей стороны, но иногда мне кажется, что все, что я переживаю, все горести и страдания, все это — для того, чтобы обогатить душу, чтобы «выстрадать» право когда-нибудь потом, когда я буду достойна этого, — писать. Что-то подсказывает мне, что я найду себя только в литературе, но сейчас я не смею, я не вправе еще… Смутно и неясно бродят много мыслей, образов; нужно, чтоб все это выкристаллизировалось, и тогда, может быть, я осмелюсь. Вы, дорогой Анатолий Федорович, мне говорили и писали несколько раз, что Вы верите в меня, считаете меня способной послужить духовно обществу; о, если б это было так! Но порой я начинаю сомневаться в своих духовных силах, может быть, я просто воображаю то, чего нет, это остаток юношеского самомнения. И тогда я чувствую себя ненужной, и безнадежно-тоскливо.
Конечно, у меня есть мать, которую я так люблю, что жить для нее — моя отрада, но жить, ничего не давая окружающим, не имея личной жизни в области чувства, так жить — тяжело.
Разрешите мне, Анатолий Федорович, писать Вам. Личные посещения отнимают у Вас время, да и я слишком поздно освобождаюсь, чтобы прийти к Вам, вернее, приходить к Вам. Изредка Вы мне не откажете в этом, не правда ли? Ваши дорогие письма доставляют мне большую радость, а когда я пишу Вам — я чувствую, что пишу Другу, которому можно все сказать. Буду Вам благодарна, если Вы, по старой памяти, дадите мне почитать что-нибудь по Вашему усмотрению — все равно, русское или иностранное. Может быть, какие-нибудь дневники или мемуары; нет ли у Вас стихов Мирры Лохвицкой3? Книги я не задержу и верну аккуратно и быстро.
Целую Ваши дорогие руки.
Преданная Вам
Наташа В.
P. S. Простите мою смелость, но марки составляют сейчас большой расход, а я их имею по службе, разрешите мне положить для ответа.
1 Из поэмы Пушкина «Цыганы»: «Ты любишь горестно и трудно, / А сердце женское шутя».
2 Самая прекрасная девушка не может дать больше, чем у нее есть (фр.).
3 Мирра Александровна Лохвицкая (1869—1905) — поэтесса.
43
19. I. 1924
Милый
друг мой Наташа. Радуюсь, что Вы отчасти разделяете мое мнение. Буду писать
Вам, когда освобожусь от гнетущих забот — по председательству на юбилее
Стасова, на лекции о покойном Стаховиче и на лекции
о Фигнере в понедельник, 21-го в 8 ч. в театральном музее (Александринская
площадь, д. 1, Дирекция Театров).1
Совсем я заработался.
Посылаю Вам мемуары Пассек2 (много о любви ее к Герцену). Вход в музей свободный.
Особенного интереса не обещаю, но если Вы придете без многих провожатых (один допустимо), то, быть может, это Вас развлечет.
Спасибо за марку. Сберегу ее на большое письмо. Ваш преданный А. Кони
1 А. Ф. Кони был председателем комитета по подготовке празднования столетнего юбилея Владимира Васильевича Стасова. Торжество состоялось 14 января 1924 г.
Михаил Александрович Стахович (1861—1923) — либеральный государственный деятель. Был назначен Временным правительством послом России в Испании. Скончался в Париже. Приближалась годовщина его кончины.
Николай Николаевич Фигнер (1857—1918) — оперный певец (тенор), чьей коронной ролью была партия Германна в опере Чайковского «Пиковая дама». После революции Кони принимал участие в деятельности Музея академических (бывших Императорских) театров, Академического театра драмы (Александринки), Школы русской драмы, Театрального общества. Интерес к театру и театральная жизнь ему были близки с детских лет благодаря его отцу Федору Алексеевичу Кони, известному комедиографу.
2 Татьяна Пассек. Из дальних лет // Русская старина. 1872. Т. 6. № 12; 1873. Т. 7. № 3.
44
25. II. 1924
Дорогая
Наташа! Спасибо за Ваше милое и вместе грустное письмо. Не нужно падать духом!
Мне тоже живется невесело (лекции сокращаются), а вместе с этим сокращаются
ресурсы и радость видеть внимательных слушателей… Берегите себя. Вам еще
предстоит многое светлое в жизни. Очень кланяюсь маме. Ваш преданный
А.
Кони
Я сажусь за мои воспоминания и буду свободен лишь целый день во вторник и воскресенье до половины седьмого.
45
31. VII. 1924 <Волховстрой1>
Дорогая Наташа (можно еще так называть Вас?), Елена Васильевна сообщила мне, что встретилась с Вами и о том, что Вы собираетесь навестить меня. Буду этому крайне рад, но ввиду того, что по возвращении моем с Волховстроя к 10. VIII у меня будет много хлопот и спешной работы, прошу Вас посетить меня в одно из воскресений, с 5 ч.; если же нужно не-отложно, то, конечно, до 12 ч. Вы меня почти наверно застанете каждый день. Кланяюсь Полине Ильиничне. Желаю Вам всего, всего лучшего. Ваш А. Кони
1 На Волховстрое жила сестра Кони Людмила Федоровна Грамматчикова. Она договорилась о чтении братом лекций в рабочем клубе.
46
31. VIII. 1924 <10 часов вечера>
Уйдя от Вас, дорогой Анатолий Федорович, думала о нашем разговоре, и Ваши слова о себе так больно запали мне в душу. Я знаю, что, может быть, все, что я напишу Вам, покажется детским, смешным и даже… смелым; не мне уговаривать Вас или советовать Вам — Вы слишком велики, я слишком мала, но Ваше доброе отношение ко мне и моя безграничная глубокая любовь дают мне смелость сказать Вам: «Не грешите!»
Я не христианка, но я верю, что есть Бог, в руках Которого наша жизнь, и не нам пресекать ее.
Если я в своей вере не стойкая, если я не говорю определенно, что я верующая, то это лишь потому, что многое для меня в религии покрыто мистической оболочкой, много неопределенного, неясного, но я определенно верю, что есть Бог и что лишать себя жизни — явление противное Давшему нам жизнь и Вдохнувшему в наше тело душу и разум, в особенности такую душу, как Ваша, и такой разум.
Вы сейчас для молодежи, для всей не «опошлившейся» интеллигенции — маяк, который светит в мраке ночи, который спасает от окружающей тины пошлости и обывательщины. Если Вы не ведете нас вперед, Вы возвращаете и обращаете наши мысли к прошлому, богатому столь светлыми силуэтами, и напоминаете нам о тех, которые в свое время для человечества были тем, что Вы — для нас — солнцем светящим и греющим. У Вас тяжелая жизнь, Господь послал Вам много испытаний, Вы заслужили лучшего. Я уверена, что всякий знающий Вас сказал бы это. Увы, вряд ли кто-нибудь в силах создать достойную Вас обстановку; это в силах одной России, но сейчас она сама мала и беспомощна, а мы, люди, можем только дать Вам наши сердца, полные горячей благодарности к Вам, умеющему в такое время будить лучшие струны наших притупившихся душ.
Вы нужны людям, Вы нужны бедной России, Вы нужны всем, кто умеет читать, Вы нужны Вашим друзьям, Вы нужны великому делу просвещения и Вы нужны на земле — такова воля Божья. Да хранит Вас Господь еще на много лет в лучших условиях, а нам, Вашим друзьям, дайте счастье заботиться о Вас! Помните, Анатолий Федорович, что нет жертвы, на которую я бы не была готова для Вас, располагайте мной всегда, и пусть никогда, никогда не мелькают в Вашей светлой голове темные мысли. Я никому не скажу о нашем разговоре, а Вы не смейтесь над моим письмом, все, что я пишу Вам, искренно. Мне бы хотелось броситься на колени перед Вами, целовать Ваши руки и говорить Вам, как я Вас люблю и как Вы нужны русским людям, потерявшим родину, честь, надежды и имеющим в Вашем лице светлое прошлое и призыв к соблюдению нравственных законов, столь необходимых в общежитии.
Простите за мое письмо.
Ваша преданная Наташа
47
1. IX. 1924
Сегодня утром я писал Вам, милый и дорогой мой друг, а сейчас, придя с обеда у Елены Васильевны, нахожу Ваше письмо, которое нежно целую за все выраженные Вами мысли и чувства. Вы, конечно, совершенно правы, но Вы не можете измерить глубины моего горя по поводу поругания всего, что мне было дорого и свято. Есть прекрасное латинское выражение: vivit sub pectore vuluns — живешь, когда в сердце рана. Конечно, я стараюсь жить, чтобы выполнить мою, ведомую Господу задачу, — но жить мне стало очень тяжело. Только лекции для студентов (среди которых одно из первых мест заняла белый ландыш — Наташа) и заставляют меня на время забывать печальную действительность и не заглядывать в мрачные перспективы. Благодарю Вас сердечно — и радуюсь Вашему тонкому трогательному чутью, которое подсказало Вам эти строки.
Душевно Вам преданный А. Кони
48
27. IX. 1924
Дорогой и уважаемый Анатолий Федорович!
Так давно не была у Вас, не видела Вас и даже не писала Вам. Правда, не могу сказать, что не думала о Вас и не вспоминала, но Вы знаете, Анатолий Федорович, что, когда мне на душе очень плохо, когда в моей жизни ничто не теплится, ничто не дает ни света, ни тепла, — я предпочитаю уйти в себя, а не идти изливать свои горести другим, когда у каждого и без того так мало радостного. А у меня много огорчений. <…>
Чувство физической слабости и лихорадочное состояние по вечерам вынудили меня обратиться к врачу, и, увы, три прекрасных врача нашли у меня процесс в правом легком и задетым левое легкое. Повышенная температура, кашель, боль в спине, все атрибуты налицо. Врачи предписали немедленный отъезд в санаторию. Средств для этого нет. Должна сознаться, что состояние было ужасное, да к тому же служить и работать надо. С трудом выхлопотала по комиссии отпуск на три недели. Подала заявление в Финское консульство и со дня на день жду визу для въезда в санаторию. Сейчас чувствую себя немного лучше, кашель почти прекратился, но продолжаю температурить. Не принимаю никаких решительных шагов в своей личной жизни, потому что нет сил. Нужно избегать всяких волнений и «эксцессов», и я тяну нудную, тоскливую, ненужную лямку. Моя жизнь сводится к тому, что с 10 до 5 — 5 1/2 я просиживаю на службе, а по возвращении домой лежу на диване до 10 1/2 вечера и тогда отправляюсь спать. Я не в силах, а между тем здесь я не вижу другого выхода, другого «modus’a vivendi».
Мне всегда где-то в глубине души верилось, казалось, что я смогу «что-то» сделать, что есть какое-то духовное богатство, что меня несколько возвышает над обычной мещанкой, что я найду свое призвание, удовлетворение в литературе, общественности, что будут в моей жизни часы, когда охватывает неизъяснимое чувство удовлетворения от работы, но работы не машинальной; от работы творческой, и ничего этого нет и не видно впереди.
Напишите мне, Анатолий Федорович, найдите Вы мне с Вашей житей-ской мудростью просвет, может быть, он есть, а я его не вижу.
К сожалению, мне нельзя выходить по вечерам, а днем я перемогаюсь на службе, но если смогу, то перед отъездом в санаторию загляну к Вам.
Привет Елене Васильевне. Мы с 5 часов всегда с мамочкой дома, были бы рады видеть ее; Вас боюсь беспокоить в такую погоду. Целую крепко.
Ваша преданная Вам Наташа В.
49
6. X. 1924
Дорогая Наташа! (Можно ли Вас так называть и после Вашего «преображения»?1) Ваше письмо возбуждает кроме сердечного сожаления о Вашем здоровье целый ряд вопросов, на которые мне некогда (сегодня читаю в пользу пострадавших от наводнения), да и трудно сразу ответить. Лучше поговорить. Вы меня застанете в воскресенье до 2-х. Прийти не могу (сердце!). Кланяюсь матушкe.
1 Н. И. Вербловская вышла замуж.
50
28. Х. 1924
Дорогая Наталья Исааковна! Очень мне горестно, что Вы хвораете. Нужно Вам обязательно серьезно полечиться. Вы при Вашем уме и даровании должны старательно беречь себя для друзей, для мамы, для общества.
Я бы пришел Вас навестить, но после двух больших лекций в пятницу и субботу у меня чрезвычайно болит сердце — до стона и крика и полной потери сил. Как можете Вы думать, что я могу поменяться к Вам? Кланяюсь маме. Ваш А. Кони
51
15. XII. 1924
Дорогой и уважаемый Анатолий Федорович! Горячий привет шлю Вам из Hyvinge — прелестной санатории, где я хорошо поправляюсь и отдыхаю. Вскоре надеюсь вернуться обратно, к Новому году. Первое время я очень плохо поправлялась, так как ужасно разошлись нервы, но последние дни состояние лучше, и я стараюсь наверстать потерянное. Надеюсь, что Вы хорошо себя чувствуете и вполне здоровы. Привет и лучшие пожелания милой Ел<ене> Вас<ильевне>.
Наташа Вербл<овская>
52
23. XII. 1924
Очень благодарю за весточку. Беспокоюсь о Вас и Вашем гордиевом узле. Желаю мирно и весело провести праздники и вернуться совсем здоровой и душевно спокойной.
Я
совсем заработался и чувствую себя плохо. Ел<ена> Вас<ильевна>
Вам очень кланяется. Желаю Вам всего, всего хорошего. Ваш
А. Кони
53
23. III. 1925
Дорогая Наташа, меня беспокоит отсутствие известий от Вас, о Вашем здоровье и душевном настроении. Не зову к себе, ибо до крайности занят лекциями и спешными литературными работами, но был бы рад получить открыточку. Зовут меня в Харьков читать лекции, но не решаюсь поехать ввиду состояния здоровья. Всего хорошего Вам и поклон Полине Ильиничне.1 Преданный Вам неизменно А. Кони
1 Полина Ильинична Вербловская (1879, Двинск — 1953, Бирск) — мать Н. И. Вербловской.
54
14. IV. 1925 <Открытка>
Милая
Н<аталья> И<сааковна> — как здоровье Ваше и как Вы себя чувствуете
душевно? Черкните мне строчку. Bы
знаете, что меня эти вопросы сердечно интересуют. Я на эту неделю запираюсь для
работы.1 Но не от Вас. Буду ожидать от 4 до
6, кроме среды. Кланяюсь Полине Ильиничне. Преданный Вам
А.
Кони
1 Кони готовил к изданию литературные портреты, которые вошли в 5-й, посмертный, том мемуаров «На жизненном пути» (Л., 1929).
55
17. IV. 1925
Милая
Наташа! Елена Васильевна просит Вас и маму в понедельник в 2 часа. Будьте
добры, изготовьте мне маленькую записочку о тех путях, которыми добывается
разрешение переехать в Финляндию.1 Я боюсь перепутать то, что Вы мне
говорили. Желаю Вам приятных праздников! И посылаю символическое изображение
Вас, свидетельство Вашей чуткости. Преданный
А.
Кони
1 В 1922 г. Кони писал: «Переселясь за границу, я обрек бы себя на тяжкую тоску по родине и оставил бы в России дорогих мне людей… Не оставляя родину-мать, как добрый сын, я составил для многих нравственную опору и дал повод русской интеллигенции не-однократно доказать, как она ценит мое присутствие среди униженных и оскорбленных». Но в феврале 1925 г. начались аресты выпускников и преподавателей Александровского лицея. Эти аресты длились до мая включительно. Арестовано было более 150 человек. По сведениям Н. Н. Пунина, были расстреляны 52 человека. Поводом были ежегодные собрания 19 октября; содержание кассы взаимопомощи; ежегодная панихида по умершим и погибшим, в том числе и членам царской семьи. Кони много лет преподавал в этом учебном заведении курс уголовного права и судебной этики. Естественно, он посещал эти собрания и опасался ареста. Поэтому он обдумывал отъезд в Финляндию, но не реализовал это намерение.
56
18. II. 1927
Дорогая Наталья Исааковна, всю будущую неделю я чрезвычайно занят и, несмотря на мое желание, не могу быть свободен для беседы, кроме вторника в половине четвертого. Если это Вам удобно, буду ждать Вас. Кланяюсь Полине Ильиничне. Преданный Вам А. Кони
57
2. V. 1927
Милая
Наташа! Благодарю Вас за память и поздравление и радуюсь за Вас, что Вы
становитесь юристом, что во всяком случае интереснее
всяких хозяйственно-административных занятий.1 Может быть, иногда и
припоминаете лекции старого профессора в <19>20—23 годах? Диктую письмо,
потому что уже неделю лежу больной воспалением легких, причем мне запрещены
всякие свидания и разговоры. Когда запрещение будет снято, извещу Вас, чтобы
поговорить о Вашей личной жизни. Кланяюсь Вашей маме. Ел<ена> Вас<ильевна>
присоединяет свой привет. Преданный Вам
А. Кони
1 Н. И. Вербловская была принята в Ленинградскую коллегию адвокатов.
2 От этой болезни Кони скончался через три с половиной месяца.
Дополнения
1
3. III. 1920
Многоуважаемая Полина Ильинична.1 В воскресение Ваше рождение, и я очень огорчен, что не могу прийти лично пожелать Вам всего хорошего на новый год вашей жизни, ибо с двух часов должен читать публичную лекцию и слушать лекцию моего товарища по профессуре. Но позвольте хотя бы письменно отправить вам горячие пожелания здоровья, душевного спокойствия и утешения в Вашей милой Наташе, которая представляет завидное соединение ума и сердца, что так редко в наше тягостное время.
Искренне
Вам преданный
А.
Кони
1 См. примеч. 1 к письму 53.
2
Николаю Константиновичу де-Сеньи1
Лиговка 151. Пожарно-технический Институт
В Канцелярию по студенческим делам
16. IX. 1921
Многоуважаемый Николай Константинович!
Позвольте, согласно нашему последнему разговору, рекомендовать Вам для работы в одной из должностей, о которых Вы упоминали, мою добрую знакомую и очень симпатичную женщину Полину Ильиничну Вербловскую. Устроив ее на соответственное место, Вы очень обяжете.
Искренне
Вам преданный
А.
Кони
1 Николай Константинович ди Сеньи (1881—19??) — математик.
Публикация и примечания Ирины Вербловской