Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2013
Утро актера Барского началось, как всегда, с горячей ванны. Он любил погрузиться в широкую, оборудованную различными соплами и кранами емкость и долго сидеть в плену густой пены.
В это утро он как обычно опустился на дно так, чтобы вода доставала до середины груди, разбросал руки, откинулся на подголовник, закрыл глаза и лежал какое-то время, ни о чем не думая, в сладком полусне.
Скоро вода остыла, он добавил горячей, снова откинулся и полежал еще немного, медленно разводя в стороны высокие, похожие на горные вершины, густые белые хлопья. Потом, встряхнувшись, протянул руку и взял, не глядя, в кафельной нише рядом с ванной одну из сваленных вперемешку с шампунями и лосьонами книг. Открыл на первой странице, прочитал:
«Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь…
Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется └татарином“ и который старательно окашивают, а когда он нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало того что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того, он по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета. Я пожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своем месте, и бросил его. └Какая, однако, энергия и сила жизни, — подумал я, вспоминая те усилия, с которыми я отрывал цветок. — Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь“».
Вода снова остыла. Барский помедлил секунду, но больше лежать не стал, отложил книгу и, тут же забыв, о чем читал, вылез на мягкий пушистый коврик, взял сверху высокой стопки большое махровое полотенце и обтерся им насухо.
Позавтракав, Барский набрал номер своего водителя и сказал: «Подъезжайте». Этого водителя Барский нанял по рекомендации: про него сказали, что он бывший военный, но потом работал «там» и поэтому «надежный». Водители у Барского не задерживались, он увольнял их по любому поводу и без повода, поскольку все они, по его убеждению, были глупы, ленивы и, главное, нечистоплотны. Последнее раздражало больше всего. Барский был чувствителен к запахам, или, как он сам говорил, «odour-sensitive», и не выносил, когда пахло несвежим бельем или нечистым телом. «Он воняет», — говорил себе Барский, увольняя очередного водителя, и начинал поиск нового.
— В ресторан, — сказал Барский водителю, и тот, не спрашивая в какой, поехал в нужный, где Барский обычно назначал встречи. Водитель уже успел изучить привычки актера.
На этот раз в ресторане у Барского было назначено интервью с журналист-кой популярного издания. Он выехал позже, чем было нужно, почти преднамеренно. Когда подъехал, позвонил помощнице и прошел в ресторан только после того, как она подтвердила, что журналистка уже ждет его. Он вошел в зал и нашел журналистку без труда — она смотрелась не к месту в этом дорогом модном заведении, где не только в одежде, но даже в лицах посетителей читался их высокий достаток.
Немолодая, грузная, неряшливо одетая женщина поздоровалась с актером не вставая, и он заметил, что в ее приветствии не было заискивания, которое он всегда замечал у молодых журналисток. Он сел и заказал воду у бесшумно возникшего возле столика официанта. На его: «А вам?» — она отрицательно мотнула головой, достала из-под стола большую потасканную сумку, похожую скорее на баул, и начала в ней рыться. Ей почти сразу удалось извлечь старый, в потертом кожаном чехле диктофон, который она положила на стол, потом снова запустила руку по самый локоть, и на столе появился блокнот, а потом стержневая ручка с искусанным колпачком. Барский смотрел на все это с удивлением, но журналистка, казалось, не испытывала ни капли смущения, ситуация не казалась ей неловкой. Неторопливо разложив свой профессиональный инвентарь, она включила диктофон и подняла на Барского глаза. Он посмотрел на ее желтые неухоженные ногти и брезгливо поморщился.
— Вы снимаетесь в новом сериале, — начала журналистка, — о чем он?
Барский не любил интервью. Он не понимал, зачем встречаться с журналистами, ведь обязательными условиями всегда были заранее согласованные вопросы и его право вносить исправления в ответы, однако личная встреча была заведенной и неизменной традицией, которой принято следовать, несмотря на то, что она давно потеряла всякий смысл.
— О контртеррористическом подразделении. — Он кинул взгляд на дешевый, исписанный корявым почерком блокнот и сел вполоборота к столу. Народу было немного, но, кажется, все, кто был в ресторане, заметили его появление.
Внимание и любопытные взгляды сопровождали Барского повсюду. Он давно уже не мог ездить в транспорте или гулять по городу и появлялся только в особых, старательно отобранных местах. Раньше он удивлялся тому количеству внимания, которое оказывают знаменитостям, но со временем привык и начал считать это в порядке вещей. Он делал вид, что его раздражает назойливое внимание поклонников, но на самом деле он теперь не мог представить свою жизнь без него.
— Ваша известность не мешает вам?
— Известность не цель, — Барский любил это повторять, — известность означает только, что к вам прислушиваются, и вы можете сказать людям что-то важное.
Журналистка записала в блокнотик: «…что-то для них важное», — у ручки слетел колпачок, выскочил стержень. Журналистка по-мужски выругалась и начала прикручивать колпачок…
— Вас считают актером-интеллектуалом…
Барский попытался вспомнить, те ли это вопросы, которые он получил перед интервью, но не смог, он их толком и не читал.
Колпачок не держался.
— Вы снялись в пяти фильмах в прошлом году…
Она отбросила сломанную ручку и стала делать пометки стержнем.
— Вы получили приз…
Он представил ее семью — дети, муж, собака… Мужа, впрочем, наверняка нет, а собака точно есть — и скорее всего, толстая старая сука. Квартирка где-нибудь в Бибирево. Запущенная дача, сад, огород, в которых для нее больше интереса, чем в статьях, которые пишет, а пишет только ради денег. Впрочем, она не такая дура и пишет, видимо, неплохо. Этакая рабочая лошадка, одна на всю редакцию. Так что он должен быть польщен тем, что прислали именно ее: эта толстая баба со стержнем — знак подлинного признания. Он хмыкнул, его позабавила эта мысль.
Барский посмотрел на свои дорогие часы, журналистка едва заметно усмехнулась и задала следующий вопрос. Они разговаривали уже сорок минут, Барскому это казалось пыткой.
У столика вновь возник официант, услужливо протягивая бутылку вина. Барский удивленно вскинул брови, официант кивком указал на дальний конец зала. Владелец ресторана поприветствовал Барского не вставая, но тут же, будто раскаявшись, поднялся и прошел к ним через зал.
— В подарок. Отличное. Сами делаем, в Молдавии, но не хуже… — владелец назвал известное французское вино.
Официант вытащил пробку и налил чуть-чуть Барскому.
Владелец ресторана вел себя фамильярно, Барский терпеть этого не мог, но решил подыграть и, отхлебнув, погонял вино во рту и проглотил.
— Отличное, да? — владелец теперь уже сам наполнил оба бокала, — угощайтесь, а с собой я вам…
— Спасибо, — сказал Барский и замялся. Он хотел назвать владельца ресторана по имени, но понял вдруг, что не помнит, как того зовут. Барский скосился на журналистку, но та, кажется, ничего не заметила; прикрыв рукой рот, она говорила что-то по телефону, скороговоркой, сердито. Барский повернулся и, широко улыбаясь, кивнул. Владелец ресторана кивнул в ответ. Никто, казалось, не заметил неловкости.
— Много работы? — недовольно спросил Барский, когда журналистка закончила говорить.
— Да нет, сын, — сказала она и продолжила как ни в чем не бывало: — Тот образ, который вы создаете на экране, насколько он соответствует вашему подлинному характеру?
— Мне кажется, что мои герои сродни мне, — Барский поморщился, — не в смысле профессии, конечно, а по своим личным качествам, — он замолк на секунду, — потому что готовы пожертвовать собой за то, во что верят, — он снова сделал паузу, — это важно для человека любой профессии, наверное, это самое важное в жизни, — закончил он, попытавшись придать своему голосу торжественности.
— Ваши герои — люди мужественные?
Он посмотрел на нее почти с ненавистью.
— Я надеюсь, что в этом у меня с ними много общего, хотя они, как и я, иногда позволяют себе плакать, — сказал Барский.
Прошло не менее часа, прежде чем закончилась эта пытка. Захлопнув блокнот, журналистка выключила диктофон, напомнила про фотографии и начала сбрасывать инвентарь в сумку. Она собиралась быстро, так что Барскому даже показалось, что она сейчас встанет и тогда ему придется выходить вместе с ней, что было бы против правил — он должен был уйти первым. Он встал поспешнее, чем было нужно, сухо сказал «до свидания» и направился к выходу. К своему удивлению, он не услышал за спиной ее шагов и, дойдя до конца зала, обернулся: журналистка и не думала уходить; бросив вещи в свой баул, она устроилась поудобнее и пила с нескрываемым удовольствием оставшееся на столе вино.
«Жаба!» — подумал Барский и вышел из зала.
Привычным жестом Барский вскинул руку и посмотрел на часы. Он опаздывал на студию, но ехать туда ему не хотелось. Он глянул в окно: была самая середина лета, но солнце этим летом почти не показывалось, и сегодня снова над городом повисли тяжелые низкие облака, отчего он казался еще более грязным.
Водитель знал расписание Барского и, ничего не спрашивая, вез его на студию.
— В книжный, — неожиданно сказал Барский.
Водитель посмотрел в зеркало заднего вида. Он знал, что Барский опаздывает, но все-таки свернул к магазину. Это было одно из немногих мест, которые посещал Барский, когда было время. О его появлениях там ходили слухи. Так, по крайней мере, он думал.
В магазине, стараясь не встречаться глазами с посетителями, он пошел прямиком к полкам. Окинул их деловито и, будто приступая к привычной работе, начал водить пальцами по корешкам…
Барский покупал книги подряд и без разбора. Он подолгу простаивал у стеллажей, просматривал, пролистывал и даже иногда читал что-нибудь, сидя в небольшом кафе, которое было тут же, в магазине. Дома этими покупками были забиты все полки. Книги были везде — в комнатах, в кухне, в ванной. Даже в туалете была книжная полка. Но книг Барский не читал, только пролистывал или же, открыв наугад, пробегал первый попавшийся фрагмент, абзац, отрывок… бросал, брал новую книгу, снова бросал — и так до бесконечности…
Барский пробегал глазами корешки, что-то привлекло его внимание. Он взял книгу, открыл на первой попавшейся странице, прочитал:
Сияла ночь, играя на пандури,
Луна плыла в убежище любви,
И снова мне в садах Пасанаури
На двух Арагвах пели соловьи.
Он смолк, скосил глаза на посетителей. Его до сих пор не заметили. Он улыбнулся, в голову пришла забавная идея. Он выступил немного вперед, к самому краю стеллажа, и начал читать стихотворение вслух:
Под звуки соловьиного напева
Я взял фонарь, разделся догола,
И вот река, как бешеная дева,
Мое большое тело обняла.
Барский читал:
И я лежал, схватившись за каменья,
И надо мной, сверкая, выл поток,
И камни шевелились в исступленье
И бормотали, прыгая у ног.
Барский повысил голос и прочел стихотворение до конца, остановился и поднял глаза. Его все так же никто не замечал, и шепоток восхищения, который он ожидал, не бежал по залу. В магазине было немного посетителей: видимо, студентки, как раз такие, которые обычно разевают рот при его появлении; мужчина, одетый не по погоде в плащ и берет; средних лет женщина, сухая и очень сосредоточенная; продавщица, которая копалась в каких-то бумагах.
Он взглянул на строки, которые только что прочел, они больше не вы-звали у него интереса. Он небрежно поставил книгу на место, снова взглянул в зал — все было по-прежнему, только студентки, вертя в руках какую-то брошюрку, захихикали высокими противными голосами. Этот смех начал раздражать Барского, он двинулся через центр зала к другому стеллажу, но у кассы заметил стенд с журналами, где на видном месте стоял последний номер «Hello» и актер Н., которого Барский знал и недолюбливал, смотрел на него улыбаясь с обложки. Барский остановился, словно наткнулся на преграду, повернулся и быстро вышел из магазина.
— На студию, — сказал он водителю, хлопнув дверью.
В павильонах шла работа, слышался шум. Барский шел по пустому коридору студии, и шаги его отдавались гулким эхом. Он открыл дверь нужного павильона и увидел недалеко от входа в ярко освещенном конусе несколько человек в камуфляже и с автоматами, которые они держали на скрещенных на груди руках. Режиссер фильма и придирчиво осматривал группу.
— Хорошо! — сказал режиссер, усмехаясь. — Только намажьте им побольше грима, мне нужны монстры, а не люди!
Никто не заметил появления Барского, который стал в углу и презрительно смотрел на людей.
Прошло не менее пяти минут, прежде чем его заметили; кто-то шепнул режиссеру, и тот, вполне по-военному повернувшись кругом, двинулся к Барскому с проворностью, которую трудно было ожидать от этого немолодого и грузного человека. Режиссер заранее растянул губы в широкой улыбке и с размаху накрыл своей широкой ладонью небрежно протянутую руку актера, потом начал энергично трясти ее.
— Давно ждем-с. Гримера! — крикнул он, назвав Барского по имени-отчеству.
За спиной режиссера уже толпилось несколько человек, и помощница Барского, нетерпеливо вытягивая шею, подавала ему какие-то сигналы, пытаясь сообщить что-то срочное. Но Барский привык не обращать внимания на ее суетливость. Вместо того чтобы пойти в гримерку, он отошел в сторону и начал звонить по телефону, все остановились поодаль, ожидая, когда он закончит разговор.
Барский сделал два звонка и только потом обернулся. Те, кто его ждал, стояли на почтительном расстоянии, не двигаясь, безмолвно. Барский посмотрел на них, все ждали, что он что-то попросит или скажет, но он ничего не сказал; тяжело вздохнув, прошел мимо, вглубь павильона, в гримерку.
В гримерке было полно народу, а в единственном не заваленном костюмами и всяким хламом кресле сидел пожилой актер, который играл с Бар-ским в этом сериале. Актер увлеченно рассказывал историю другого актера, который оставил профессию, а заодно и жену с детьми, и ушел в религию, вступив в секту «Свидетели Иеговы». Рассказ в исполнении актера был полон забавных подробностей, все хохотали.
При появлении Барского актер встал и широко развел руки, чтобы обняться, но Барский отделался рукопожатием. Актер не смутился и, улыбаясь, стал трясти руку Барского. Барский улыбнулся в ответ без особой радости и в этот момент поймал чуть слышный, но очень ясный, свойственный телу пожилого человека запах. Он посмотрел на актера и в первый раз заметил, какой дряблой стала у того кожа и какой немощной казалась теперь вся его фигура.
Барский знал его давно, еще со студенческих лет. Потом известность этого в прошлом очень популярного артиста уже прошла, но мастерство и авторитет, особенно среди студентов, оставались бесспорными. В прошлом он много играл, в основном у известных режиссеров — Бондарчука, Чухрая, Герасимова, но потом спрос на него прошел, его забыли, он оказался в бедственном положении. Только в этом году он снова всплыл и смог получить ангажементы, в основном на телевидении, чему был рад, несмотря на то, что телевидение в душе презирал.
Барский постоял немного, недовольно осматриваясь, потом сел в кресло, которое таким естественным образом освободил для него пожилой актер, и взглянул на свое отражение в большом, подсвеченном желтыми пыльными лампочками зеркале. В Барском начало расти недовольство. Оно было тем большим, чем дольше он вглядывался в свое отражение на фоне заваленной хламом и заполненной людьми комнаты. Он посмотрел на гримершу, костюмершу, актеров, толпившихся тут же, и процедил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— А что вам всем здесь, собственно, надо?
И сразу стало тихо, а потом вдруг все зашевелились, задвигались, но в конце концов остались там, где и были, только пожилой актер вышел из гримерки, так и не досказав своей истории.
Костюмерша, молодая, подвижная девушка, привыкшая к капризам звезд, подошла к Барскому как ни в чем не бывало и достала костюм. Бар-ский взглянул на нее и неохотно снял куртку в очень модном в этом году стиле милитари. Барский был довольно рыхлым и совсем не спортивным, но лицо его в правильном ракурсе имело черты человека мужественного. Его иногда сравнивали с Аль Пачино, что льстило Барскому, но это было неверное сравнение. Его герои больше походили на образы, которые создавал на экране Джейсон Стетхем, только славянского типа…
С помощью костюмерши он переоделся. Настала очередь гримерши. Грим не занял много времени; те, кто работал на студии, знали свое дело, так что очень скоро одетый в форму спецназовца и загримированный Барский вышел на площадку.
— Снимаем сцену боя, — сказал режиссер с какой-то торжественно-стью, — штурм школы и уничтожение боевиков.
В центре павильона был сооружен макет школы, у которой не было внеш-них стен, так что видны были все внутренности — коридор, в который выходило несколько дверей, комнаты. Везде были провода, рельсы, валялись школьные маты, площадку заливал яркий свет.
— Штурм, — сказал режиссер и искоса посмотрел на Барского, в глазах его сверкнули веселые огоньки, — смертельная схватка. Отсюда, — он указал Барскому место в начале коридора, — медленно по коридору, — режиссер показал, куда надо двигаться, — здесь общий план, потом немного вперед, здесь крупный план и потом снова общий план. Крупный план — взгляд в камеру, пожалуйста, с этого места смотрите в камеру.
Барский ничего не сказал, только бросил взгляд на режиссера, и тому было достаточно этого взгляда.
— Отсюда выскакивает террорист, — показал режиссер и энергично, не обращая внимания на провода, пробежал вперед, стал у первой комнаты и, протянув руку, вывел из комнаты одетого в камуфляж, обвешанного гранатами террориста. — Стреляете в него!
Барский слушал молча, переступая с ноги на ногу.
— Всё. По местам…
Все приготовились, дали команду, Барский пошел, держа автомат у пояса, режиссер закричал: «Крупный план», — Барский посмотрел в камеру, выставив вперед подбородок, что придавало ему мужественности. Тут же выскочил боевик, Барский вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок, появился дым, боевик подпрыгнул и упал плашмя на спину, на приготовленный для этого мат.
— Снято, — сказал режиссер, — теперь еще дубль.
Барский, не взглянув на него, встал на исходную позицию. Где-то в углу павильона старый актер, приосанившись, изобразил, как Барский идет с автоматом, выпячивая подбородок. Он спародировал очень смешно, и те, кто был рядом, засмеялись.
— Тишина там, мать вашу! — режиссер не стал стесняться в выражениях.
Сцену повторили. Террорист выскочил, Барский вскинул автомат и вы-стрелил. Раздался щелчок, рвануло пламя, метнулось облачко дыма, террорист упал, подбросив ноги и сделав ими в воздухе «ножницы».
— Хорошо, — сказал режиссер, стоя рядом с оператором и сосредоточенно глядя в экран камеры, — снято. Теперь из засады выскакивает второй террорист.
— А сколько их… всего? — спросил Барский.
— Всего по сценарию надо уничтожить… — режиссер сверился со сценарием, — пять террористов. — Он поднял голову и посмотрел на Барского с улыбкой, смешно моргая. — И вам еще надо спасти девочку, которую взяли в заложницы. — Режиссер, широко улыбнулся и заискивающе посмотрел Барскому в глаза.
«Клоун», — подумал Барский.
Съемки продолжились. Сначала уничтожили второго террориста, который выскочил вслед за первым. Потом пиротехник организовал шумный взрыв в комнате, которую зачистил спецназ; студия наполнилась дымом, вышли несколько человек с огнетушителями. Потом в ожесточенной перестрелке, которую снимали довольно долго, убили четвертого террориста выстрелом в голову, но оказался ранен один из спецназовцев. Сняли, как его выносят из-под огня…
Уже поздно вечером на площадку привели девочку с напудренным лицом, в школьном платье и переднике. Она испуганно глядела на все, что делалось вокруг, но, как только заметила, что на нее смотрят, начала отвратительно кривляться. Барский с неприязнью посмотрел на девочку. Она за-кривлялась еще больше.
— Вот здесь, — сказал режиссер, снова выбегая на площадку с завидной прытью, не выказывая ни капли усталости, — в помещении класса террорист держит в заложниках ребенка. Надо будет вступить с ним в рукопашную схватку. — Он выразительно посмотрел на Барского. Тот не выказал никаких эмоций, казалось, что его это не касается. — Он держит ребенка вот так, — режиссер показал, как террорист держит ребенка, — ребенок плачет. Вы, — он сделал паузу, показал, где должен стоять актер, — оценили ситуацию, он, — режиссер встал на место террориста, — держит ребенка. Вы, — он снова поменял свое положение, — кладете автомат и поднимаете руки, показывая ему, то есть боевику, «спокойно». — Режиссер изобразил, как надо показывать «спокойно». — Одними губами вы говорите «спокойно», здесь крупный план! Потом вы идете вот сюда, а он, — режиссер, уже не меняя своего положения, ткнул пальцем в боевика, — двигается в другую сторону, вы — взгляд в камеру и бросаетесь вперед, выхватываете ребенка и убиваете террориста ударом ножа. Встаньте, посмотрите в камеру, сделайте два шага, потом снова взгляд в камеру! Челюсть вперед, на лице решительность, как вы это умеете. Всё… Удар ножом снимем с каскадером.
Барский ничего не сказал. Подошла гримерша.
— Вы бликуете, — сказала она, и Барский, не скрывая раздражения, наклонился к ней, чтобы она напудрила ему лицо.
Дали команду. Боевик подхватил ребенка, приставил пистолет к голове, девочка сморщила лицо и сделала вид, что она хнычет, по ее лицу побежали слезы.
«А она играет!» — с удивлением подумал Барский.
Он начал двигаться так, как сказал ему режиссер, то и дело смотря в камеру; актер, играющий боевика, тоже двинулся…
— Стоп! — наконец крикнул режиссер.
Девочка соскочила с рук на пол и тут же перестала плакать. Она снова скривила лицо в жеманную гримасу и глянула на Барского с кокетством, нелепо копируя ужимки взрослой женщины. Барскому стало неприятно, он отвернулся.
Работа продолжалась до позднего вечера. Когда съемки кончились, Барский вернулся в гримерку, снял грим, переоделся, а потом, когда все ушли, долго сидел в кресле и смотрел на свое отражение. Он был не в духе. Его злило все вокруг, и, если бы кто-то оказался сейчас рядом, он сорвал бы на нем злость. Но гримерка была пуста, он был один, и только в каком-то дальнем помещении снова слышался голос старого актера, звон стаканов и смех.
Барский встал, прошел на площадку и остановился. Площадка тоже была пуста, и только над макетом школы все еще висел дымок от спецэффектов.
— «Пустыня внемлет Богу».
Барский обернулся. Режиссер шел прямо на Барского широкими шагами так, что Барскому показалось, что он сейчас упрется в него животом, он отстранился, но успел уловить тяжелый винный дух и поморщился.
— «Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу. — Как далеко до завтрашнего дня!.. И Лермонтов один выходит на дорогу, серебряными шпорами звеня», — процитировал с дурашливой торжественностью режиссер, посмотрел на Барского, как тому показалось, с издевкой. — Ну что, завтра выдвигаемся?
— Куда? — спросил Барский нехотя.
— Туда, — сказал режиссер. — Натурные съемки, — сказал режиссер и хитро посмотрел на Барского.
— Где? — спросил Барский, поморщившись.
— Там, — ответил режиссер; в его голосе все еще слышалась игривость, — где Лермонтов бродил, серебряными шпорами звеня.
Барский посмотрел на него с раздражением.
— В Тамани?
— На Кавказе! — Взгляд режиссера вдруг стал колючим. — В горах завтра снимаем, на Кавказе! — сказал он с какой-то злостью.
Барский вышел не попрощавшись, сел в свой автомобиль и сказал водителю:
— Домой!
Было уже поздно, улицы начинали пустеть. Они
долго ехали в тишине, так требовал Барский, который не любил, когда работало
радио. Он смотрел сначала в окно — на тот же серый и грязный город, теперь еще
и темный,
а потом перевел взгляд на водителя: затылок, аккуратно подстриженный скобочкой,
отглаженный воротничок новой, но, очевидно, недорогой рубашки, тонкая шея.
Барский на секунду задумался, пытаясь что-то вспомнить.
— Вы служили? — спросил он водителя.
Водитель посмотрел в зеркало заднего вида. Барский поймал его спокойный, сосредоточенный взгляд.
— Да, — ответил он помедлив.
— Какие войска? — Барский придал небрежность своему тону.
— Военная разведка. В Чечне, на войне, — ответил водитель, словно предвидя следующие вопросы Барского.
Он отвечал не торопясь, будто взвешивая каждое слово, и всякий раз, прежде чем сказать, поднимал глаза и смотрел на актера в зеркало заднего вида. Его глаза не двигались, и их выражение не менялось. Барский подумал о том, что он ни разу за все это недолгое время не видел, чтобы его водитель улыбался или хмурился. Кроме того, водитель не повышал голоса, не ругал пробки, других водителей и погоду. Он молчал в любых обстоятельствах. Вот и сейчас у него был ровный голос, только перед каждым ответом, как будто раздумывая, отвечать или нет, он смотрел в зеркало заднего вида.
Барский пожалел, что начал это разговор, который неизвестно к чему мог привести. Он замолчал и задумался о том, отчего люди выбирают работу, на которой могут убить. Он снова посмотрел на затылок водителя. Что могло заставить его рисковать собственной жизнью? Легко отдать, наверное, только ту жизнь, которая ничего не стоит. Он никогда не понимал тех, кто подвергал себя напрасному риску, тем более без очевидной материальной выгоды. Барский считал это уделом неудачников. «Роли второго плана» — так он называл их. Раньше он часто думал о них, но потом забыл думать. Теперь он считал это в порядке вещей и потому своего водителя больше ни о чем не спросил.
Самолет приземлился в Минводах. У специального выхода для VIP-пассажиров Барского ждал автомобиль. Автомобиль, как и отдельный выход, были обязательными условиями контракта.
— Вас встретит мой помощник, — сказал ему режиссер, который вышел вместе с остальными пассажирами.
Он хотел предложить режиссеру поехать с ним, но, припомнив вчерашний разговор, передумал, сел, не говоря ни слова, в машину, и она тут же тронулась. Режиссер махнул ему рукой и направился к съемочной группе, которая шумно входила в подъехавший вразвалочку старый, еще советских времен автобус.
Водитель Барского, молодой парень в цветастой, расстегнутой почти до пояса рубашке, рванул с места так, что актера вдавило в сиденье и он даже ухватился рукой за поручень. Барский хотел уже обругать водителя, как делал обычно, но, заметив любопытный взгляд в зеркало заднего вида, промолчал. Парень гнал, не обращая внимания на светофоры и пешеходов, никого не пропуская и то и дело выскакивая на встречную полосу. По-видимому, именно такой ему представлялась езда с почетным гостем и, по-видимому, так здесь ездили все, кто пользовался почетом.
— Сколько до места? — спросил Барский с раздражением.
— Три часа, — сказал парень с каким-то глупым восторгом.
Ехали сначала по равнине. Вдоль дороги тянулись села — ровные, аккуратно покрашенные заборы, каменные дома, сады. Раз или два мелькнули минареты, и Барский заметил в одном поселке мечеть, пристроенную к крайнему жилому дому и выкрашенную в ярко-голубой, совсем не идущий ей цвет. Светило солнце, было жарко, здесь было настоящее лето. Сады уже отцвели, поля были скошены, и только на обочине виднелись редкие полевые цветы… Барскому было нечем заняться, и он ерзал на сиденье, то вытягивая ноги, то подбирая их. Водитель безостановочно говорил что-то, но Барский его не слушал. Наконец и водитель замолчал и только гнал автомобиль с каким-то особым презрением к правилам дорожного движения.
Предгорья остались позади, начались горы, где-то
внизу послышался шум реки. Барский устал, дорога начала раздражать его. На
крутых поворотах, которые попадались все чаще, его то и дело бросало то влево,
то вправо, и с каждым поворотом раздражение росло. Ему все время казалось, что
они приехали, но дорога все тянулась и тянулась, и повороты мелькали, сменяя
друг друга. В конце концов раздражение Барского
сменилось безразличием, и, когда они, миновав высокий перевал, на котором лежал
снег, спустились
в небольшое горное селение и остановились, он даже не вышел из машины.
Водитель, не обращая на него внимания, куда-то ушел, крича кому-то на
непонятном, похожем на лай языке… Барский сидел, откинувшись на подголовник, и
смотрел с ненавистью на село, кусты, дорогу. Только минут через пятнадцать он
открыл дверцу машины и вышел.
Село стояло высоко на склоне горы. Внизу лежала широкая, уходящая вдаль долина, по которой текла река. Вдоль долины тянулись пологие, перетекающие один в другой, как волны, склоны невысоких гор, покрытых сочной зеленой травой. Сочная зелень резала глаза, но еще больше небо — высокое, бескрайнее и совершенно чистое.
Барский поймал себя на мысли, что ему непривычно и даже неуютно оттого, что взгляд его совершенно свободен, что вокруг пустое, ничем не стесненное пространство и видеть можно на много километров вперед. Он подумал, что всего этого слишком много. Много травы, много неба, много воздуха, много пустого, свободного пространства, и он даже поежился. Потом достал солнцезащитные очки и вдруг вспомнил, как лет десять назад в горах погибла съемочная группа при сходе селя. Еще раз осмотрелся.
В селе было заметно присутствие чужих людей. Часть съемочной бригады прибыла сюда за несколько дней, чтобы подготовить площадку, и теперь киношники шатались по деревне. Их легко было узнать: необычная одежда, цветные волосы, кольца, серьги, татуировки. Здесь, на фоне гор, на фоне сельских домов, все это особенно бросалось в глаза, но члены съемочной бригады, казалось, не чувствовали ни капли смущения и вели себя как дома, впрочем, они вели себя как дома везде, куда бы их ни занесло.
Местные жители не обращали на приезжих внимания. Женщины шли по своим делам, мужчин вообще не было видно, только у забора одного из домов сидели на корточках несколько подростков. Они лениво смотрели на все, что происходит, и перекидывались редкими фразами. Заметив Барского, кто-то показал на него пальцем, кто-то сказал что-то, раздался смех, Барский отвернулся.
— Все соберутся только к вечеру, — сказал худой медлительный парень, помощник режиссера.
— А сейчас? — спросил Барский, не оборачиваясь, изо всех сил сдерживая злость.
— Свободное время, — помощник сказал это как-то неуверенно.
От группы подростков отделился мальчишка лет двенадцати-четырна-дцати, подошел, стал и начал смотреть на Барского бесцеремонно своими темными блестящими глазами.
— Чего тебе? — спросил Барский.
Парень не ответил, продолжая смотреть.
— Аслан, — сказал он вдруг, протягивая Барскому руку и, по-видимому, представляясь.
Барский хотел отвернуться, так он обычно поступал, когда нужно было отделаться от назойливого поклонника, но, покосившись на помощника, который стоял не двигаясь, неохотно пожал протянутую руку. Отпустив его руку, мальчишка не двинулся и остался стоять, не сводя с Барского нагловатых глаз.
— Ты живешь там, — сказал он так же неожиданно, хотя никто его об этом не спрашивал, и показал куда-то рукой. «Ты» резануло слух актера, но он ничего не сказал и, секунду помедлив, взял свою сумку и двинулся по узкой тропинке в указанном направлении.
— Кто это? — спросил Барский помощника.
— Не знаю, — сказал тот как-то неуверенно. Барский, почувствовав это, метнул на него полный раздражения взгляд. Но помощник только пожал плечами. Барский обернулся, мальчишка стоял на том же месте и смотрел им вслед.
Барский
с помощником шли по узкой, поросшей травой тропинке навстречу группе солдат.
Солдаты шли друг за другом неровным, ленивым строем, шаркая ногами. Никто из
них не поднял головы, так что Барскому с помощником пришлось сойти с тропинки и
уступить им дорогу. Позади строя, отстав шагов на десять, шел сержант с длинным
прутиком в руке, которым он сшибал головки одуванчикам, за ним шел еще один
солдат в плохо подогнанной, мятой форме. Сержант был увлечен своим занятием
и не взглянул на Барского, а солдат, поравнявшись, бросил на актера быстрый
взгляд. Что-то злое было в его маленьких, рыскающих, как у крысы, совершенно
бесцветных глазах.
— Дай денег, — сказал солдат, останавливаясь, безо всяких церемоний.
Барский опешил.
— Иди отсюда, — как-то по-свойски сказал солдату помощник режиссера.
Солдат исподлобья взглянул на помощника, снова на Барского; сержант, заметив отставшего, свистнул. Солдат еще мгновение простоял не двигаясь, как будто еще на что-то надеясь, но потом, смерив Барского все тем же злым, колючим взглядом, двинулся догонять строй.
— Массовка, — сказал помощник режиссера, кивнув на солдат.
Барский ничего не сказал, прошел вперед.
Остаток дня он провел в трейлере и только пару раз вышел на улицу, чтобы немного размяться. Обед ему принесли прямо туда, как и ужин. Он ни с кем не разговаривал, какое-то время читал случайно прихваченную из дома книгу, потом учил роль, которая была немногословной, но все-таки… Учить роли он не любил, но именно этим он был занят поздно вечером, когда в дверь постучали. Барский нехотя встал и открыл. Перед дверью стоял Аслан. Он так же неподвижно смотрел на Барского своими большими черными глазами, потом поманил Барского, как манят детей, пальцем.
— Чего тебе? — спросил Барский.
— Выйди, — сказал ему Аслан, и у Барского возникло твердое желание хлопнуть дверью, но вместо этого он зачем-то высунулся вперед из трейлера. — Тебя Ахмед хочет видеть, — скороговоркой проговорил Аслан.
«Кто?» — хотел спросить Барский, но не успел. Сбоку что-то мелькнуло, и какое-то время он думал только о том, что кто-то должен за это ответить, вот только Барский никак не мог понять за что.
Барский очнулся оттого, что в бок ему впилось что-то острое. По бледным розовым подпалинам на небе он понял, что сейчас раннее утро. Он привычным жестом вскинул руку, чтобы посмотреть на часы, но часов не было. Он попытался вспомнить, были ли они на руке вчера вечером, но не смог. Сильно болела голова, и какая-то слабость была во всем теле. Тяжелой непослушной рукой он нащупал на голове шишку, она сильно саднила. Он лежал на каком-то дворе, окруженном невысоким каменным забором. В углу, сложенный из таких же камней, стоял не то дом, не то сарай без дверей и окон, рядом — деревья с короткими кривыми стволами. Горы, которые уже просматривались в утренних сумерках, стали словно круче, склоны леси-стей. Вдалеке виднелись темные зубцы скал.
Посреди двора, прямо на земле перед костром, скрестив по-турецки ноги, сидели одетые в камуфляж люди. У каждого был автомат. Никто не двигался и даже не смотрел в его сторону: казалось, им нет до него никакого дела.
Барский, выждав минуту, попробовал подняться. Но его голова закружилась, он качнулся и вновь повалился на землю. Двое у костра встали и подошли к нему. Барский замер, ожидая, что они ему скажут, но они ничего не сказали, лишь молча взяли его под мышки и быстро пронесли в угол двора. Барский не ожидал такого обращения, но, оказавшись в такой глупой позе, только поджал ноги, чтобы им было удобнее его нести. Они бросили Бар-ского на землю, и один из них крикнул что-то. Из сарая в углу двора выбежал мальчишка, за ним вышел крупный мужчина.
Широко и тяжело шагая, он подошел к Барскому, взглянул ему в лицо — черные, как две ямы, глаза и длинная густая борода, которая начинала расти прямо на скулах и, покрывая все лицо, свисала на грудь клочьями. Барский, который подумал, что это тут главный, встал, выдвинул вперед челюсть и придал своему лицу смелое, но не дерзкое выражение. Он собирался потребовать объяснений, но молчал, так как не считал, что должен заговорить первым. Человек остановился совсем близко. Барский ждал, но человек молчал, и Барский перевел взгляд на мальчика. Он узнал его. Это был Аслан. Аслан смотрел то на Барского, то на бородатого, и какая-то дикая, шальная улыбка играла у него на лице.
— Барский… из спецназа, — сказал он с какой-то искрящейся радостью, щелкнув языком, как делают кавказцы, и добавил еще что-то на своем языке.
— Ерунда! — сказал бородач с сильным акцентом после долгой паузы и вдруг ударил Барского под дых.
Удар
был такой сильный, что Барский согнулся пополам и первые
несколько секунд не чувствовал ничего, кроме абсолютной беспомощности.
Барский не мог пошевелиться, не мог даже вздохнуть. Он лишь испустил слабый
молящий стон и почувствовал, как тяжелая рука легла ему на загривок. К своему
собственному удивлению, Барский сразу начал пятиться назад, оставаясь согнутым,
как будто в поклоне, и думая только о том, чтобы его не ударили снова. Сделав
два шага, он наткнулся на торчащую из отверстия в земле лестницу и послушно, не
разгибаясь и ни о чем не спрашивая, быстро спустился.
Лестницу тут же выдернули из ямы и отверстие закрыли. Барский остался в полной
темноте. Плохо понимая, где он, повалился на землю, пытаясь отдышаться и с
нетерпением ожидая, когда отпустят боль
и страх. Но, когда боль отпустила, страх остался. Он лежал некоторое время в
каком-то оцепенении, в состоянии, которое прежде никогда не испытывал: боли не
было, он вообще ничего не чувствовал, и голова была пуста. Затем постепенно
Барский начал приходить в сознание, и первое, что он ощутил, была страшная вонь.
Барский попытался осмотреться, но ничего не было видно и слышен был только запах, настолько резкий, что у Барского начали слезиться глаза. Он хотел смахнуть слезы, но руки оказались чем-то вымазаны, попробовал вытереть их о брюки, но только еще больше измазался, он весь был в чем-то липком. Машинально он вскинул руку, чтобы определить который час, забыв, что часов на ней уже нет… Он не знал, сколько прошло времени с того момента, как он попал сюда, и быстро оно идет или медленно. Чтобы представить, как идет время, он начал считать про себя: «Раз-и, два-и…» — полагая, что каждый счет равен секунде, и складывать секунды в минуты, но уже на четвертой сбился, попробовал начать снова, но опять сбился и перестал считать… Какое-то время он лежал неподвижно. Воняло нестерпимо, Бар-ский старался дышать только ртом, но все равно ощущал ужасную вонь, которую не мог больше терпеть. Он решил, что нужно позвать кого-то и попробовал крикнуть, но крикнуть не получилось. Он напряг связки и снова попытался, и снова не прозвучало ни звука.
— Эй! — наконец крикнул он, но почти шепотом, понимая, что его все равно никто бы не услышал, да он и сам, кажется, не хотел, чтобы его слышали.
Еще несколько минут он лежал не двигаясь. «Надо встать», — подумал он, попробовал подняться и тут же наткнулся на что-то мягкое ногой, что дернулось от его касания. Барский отпрянул.
— Кто здесь? — спросил он.
Тишина.
— Кто? — спросил он громче.
Снова не было ответа, только легкий шорох и земля посыпалась со стены. Он подождал, надеясь, что глаза привыкнут к темноте, но все равно не смог ничего разглядеть.
«Мертвец?» — подумал Барский; холод пробежал по спине.
Прошло еще несколько долгих минут. Тишина. Тогда он подался вперед и протянул руку.
— Отползи!
Голос прозвучал глухо, но властно. Барский отдернул руку. Барский снова изо всех сил всмотрелся в темноту, чтобы увидеть того, кто сказал это, но по-прежнему не мог ничего различить, зато теперь он ясно слышал чужое дыхание. Ему стало жутко, он не мог понять, почему сразу не почувствовал чужого присутствия.
Прошло несколько минут.
— Вы слышите меня? — спросил Барский. Ответа не было. — Эй, — снова произнес он, — где мы? — Ему казалось важным понять именно это. Но ответа не последовало. — Где мы, а? — спросил он снова. Молчание. Яма была узкой, как шурф, и Барский знал, что если он протянет ногу, то коснется чужой ноги. — Ну где мы? — он спросил еще раз, как будто ответ ему был жизненно важен.
— В зиндане, — ответили ему так же глухо, но что-то еще было в том, как произнесли это слово, Барский не смог определить что. На секунду он задумался о том, что только что услышал.
— А как отсюда выйти? — спросил он. Ответа не было. — Я хочу отсюда выйти! — Барскому показалась невыносимой эта тишина. Его голосу вернулась привычная сила, он произносил эти слова требовательно, как будто лежащий перед ним человек должен был ему в этом помочь. — Я хочу отсюда выйти! — Барский вскочил. Он хотел повернуться, но потерял равновесие, упал на человека. Тот вскрикнул. Барский барахтался, пытаясь найти опору. Человек стонал, а Барский все никак не мог подняться. Наконец две руки уперлись Барскому в спину и столкнули его. Барский отполз в угол.
— Я хочу выйти отсюда, — переводя дыхание, признался Барский негромко и словно ни к кому не обращаясь.
— Лежи тихо, — сказали ему глухо, — скоро выйдешь.
— Нас отпустят? — Барский уставился в темноту.
— Нас кончат, — ответили ему после паузы, которая показалась бесконечной.
И снова что-то странное, едва уловимое было в том, как человек произнес эти слова. Барскому показалось, что смысл был не в словах, а в звуках, в грубости низкого, глухого голоса. Барскому захотелось видеть лицо человека, который сказал это. Самым важным для него сейчас стало увидеть его лицо. Он вперил взгляд в темноту и в наступившей тишине вдруг ясно ощутил, как пропали и вонь и шорохи, пропало все, и только внутри его, где-то в животе появилась тяжесть, а потом холод, и холод этот разлился сильной волной по всему телу, отчего оно стало чужим. Одна простая мысль пришла в голову Барскому: он впервые в жизни подумал о том, что его могут убить. Секунду он не шевелился, даже не дышал, а потом вдруг услышал, как колотится сердце, как еще сильнее завоняло в яме, как тяжело хрипит против него второй пленник, как сыпется земля со стен. К горлу подступил ком, и Барский заплакал. Сначала тихо, затем громче, потом заревел в голос, как ребенок, и все не мог успокоиться.
— Андрей! — сказал вдруг тот, кто был сейчас с ним в яме. Барский понял, что тот зовет его, Барского, но ведь у Барского было другое имя. — Огонь! — сказал человек, вскрикнул и тут же затих.
«Он бредит», — подумал Барский.
— Отдай им деньги, — сказал человек.
Барский не понял, к кому он обращался, задумался на секунду, и вдруг спасительная мысль посетила его. То, о чем подумал Барский, было очевидным, и Барскому показалось странным, что он раньше не подумал об этом. Ведь единственной причиной, по которой его могли бросить в эту яму, мог быть только выкуп! На секунду он забыл о том, что окружало его. «Сколько они попросят?» — лихорадочно думал Барский. Подтянув ноги к груди, он начал вспоминать все, что слышал о выкупе пленных на Кавказе… «Сколько они попросят? — думал Барский. — Они знают, кто я, и могут попросить много, но сколько?»
Он думал о сумме выкупа. О цифрах. О числе.
«Сколько, они думают, я мог бы им заплатить? Десять тысяч, сто, миллион…»
Барский всегда знал одно: миллион долларов — это немного. Вот только у него не было миллиона, у него вообще не было денег. Он тратил все, что зарабатывал, и не потому что любил тратить, а потому что знал, что, только тратя, он мог снова заработать. Так была устроена система, в которой он существовал, и он, как никто другой, понимал, как она работает, и тратил. Он тратил на полезные связи, на участие в престижных проектах, на подарки тем, кто ему был нужен. Он платил за статьи о себе в журналах, за призы на конкурсах, за профессиональные награды. А еще он платил помощнице, агенту, водителю, стилисту, косметологу, массажисту. А еще гардероб, поездки, покупки, обеды и ужины, новый автомобиль… Все это только казалось атрибутами славы, а на самом деле было ее непреложным условием. Барский знал уже, что успех — это иллюзия; успешен тот, кого считают успешным, но успех не значит богатство. Он часто рассуждал о нелегкой жизни актеров в интервью и частных беседах. В России, не в пример Америке, говорил Барский, даже популярный актер остается бедным. И он считал себя бедным, хотя мог заработать миллион рублей за вечер — сумму немыслимую для многих его коллег, но его огромных заработков едва хватало на жизнь. «Мне не дадут пропасть», — думал Барский, но не хотел думать кто. Вместо этого он думал о том, кому и как сообщить об условиях выкупа, а еще о том, что нужно будет попросить, чтобы дали помыться до того, как его кто-то увидит…
Наверху послышался шум. Кто-то подошел к яме, Барский вскочил, задев ногой того, кто лежал рядом, кровь застучала в висках. Крышка поднялась, и яркий солнечный свет ударил актера по глазам, и он, привыкший к софитам, закрыл лицо и отпрянул.
Наверху послышался чей-то голос, и яму тут же закрыли. Барский хотел сказать что-то, но было поздно. Он закричал. Как в лихорадке, стал вспоминать, чтЛ только что сказали у ямы, он решил, что может понимать чужой язык. Он все смотрел, задрав голову, пытаясь различить хоть щелочку, хоть просвет в крышке, и прислушивался. Он ждал шагов, он ждал, что яму снова откроют и дадут сказать про выкуп, про деньги. В яме царила тишина, которую нарушало только тяжелое дыхание и редкий стон невидимого Барскому человека.
Барский
опустил голову и сидел так долго, вспоминая события этого дня. Как такое могло
случиться с ним? Он начал думать о том, что в любой момент, начиная от самой
Москвы, он мог поступить иначе — не поехать, не открыть, не выйти — и тогда он
не оказался бы здесь. Еще вчера, дома, в Москве все это показалась бы ему
невозможным, немыслимым. И чем больше он думал об этом, тем обиднее ему
становилось оттого, что так глупо, так нелепо сложились обстоятельства, и
именно с ним, а не с кем-то другим. Барский снова почувствовал, как у него
перехватило дыхание и на глаза навернулись слезы. От обиды ему захотелось
расплакаться, но вдруг он сам себе задал вопрос: почему он так легко сдался?
Почему не оказал сопротивления? Не защищался? Его похитил мальчишка! Барский
снова стал вспоминать события последнего дня. Он мог поступить иначе в
трейлере, на дворе, у ямы. Он представил себе, как первым
бьет бородатого в лицо, вы-хватывает у него автомат и открывает огонь по тем, у
костра… Он столько раз проделывал это в кадре, и на секунду ему это показалось
вполне реальным. Он подумал о побеге. Вырыть углубления в стене,
упереться в них ногами, подобраться к самому верху и напасть на того, кто
откроет лаз. Или выбраться ночью, когда все будут спать. Он вспомнил про
человека рядом
с ним. Они могли бы бежать вместе.
— Эй! — сказал Барский в темноту. Раздался тихий стон, и Барский принял его за ответ. — Нас отпустят за деньги? — спросил он.
— Меня нет, — ответили после долгой паузы.
— А меня? — спросил Барский скорее машинально…
Когда яму открыли, на светлом небе уже видны были первые звезды. Спустили лестницу, и кто-то крикнул:
— Давай, майор!
Барский, который смотрел не отрываясь на лаз, опустил глаза и увидел того, кто был с ним в яме. На земле лежал человек крупного сложения в военной форме. Он весь был испачкан в крови и руку прижимал к животу. Подняв голову, он смотрел не мигая на лаз. Потом, сжав зубы, встал, упираясь в стены шурфа руками. Движение причинило ему боль, Барский видел, как перекосилось его серое, заросшее щетиной лицо. Взявшись за лестницу, он взглянул на Барского. Взгляд его был пуст. Барский заметил, что эта пустота была особой. Это были не безразличие или усталость, не гордая надменность, с которой он так часто сталкивался. Майор смотрел на него, но как будто его не видел. Барскому стало не по себе. Он нервно повел плечами и хотел что-то сказать, но промолчал; военный тоже молчал, и Барский вдруг заметил, что глаза военного ожили, в них появилось удивление. Военный узнал Барского. Еще секунду он смотрел на Барского, но потом отвернулся и поставил ногу на ступеньку. Выбраться из ямы ему не хватало сил. Кто-то заглянул в яму.
— Эй ты, помоги, — сказали повелительно Барскому, и Барский сразу, проворно встав за майором, начал подталкивать его в спину.
Чьи-то сильные руки наконец вцепились в майора и вытянули его из ямы. Барский полез следом.
Возле ямы он осмотрелся: военный лежал чуть поодаль, прижимая ладонь к животу. Рядом с ним стояли двое с автоматами. Еще несколько человек и бородач были в центре двора, там, где недавно горел костер. Барский, не зная, что ему теперь делать, отполз в сторону. Один из вооруженных людей, не обращая на него внимания, подошел к майору.
— Ты меня слышишь? — спросил он наклонившись, с сильным акцентом.
Тот что-то тихо ответил. Боевик обернулся к тем, кто стоял в центре, и крикнул. Барский видел, что глаза бородатого при этом блеснули. Все стояли, будто ожидая чего-то.
Барский тоже ждал, сам не зная чего, и все
крутил головой по сторонам. Перед ним был все тот же окруженный забором пустой
двор, полуразрушенный дом, два кривых дерева и заросли репейника с малиновыми
цветами вдоль забора. Дальше, насколько хватало глаз, были горы. Пели птицы, но
Барский не слышал их голосов. Спустя минут десять, правда, он услышал какой-то
рокот, который начал нарастать, и скоро стало понятно, что это звук мотора. Еще
через пару минут во двор въехали два внедорожника, из
них вышли водители и по очереди, не торопясь, обнялись с бородачом. Затем один
открыл двери и помог выйти трем одетым в похожие длинные платья женщинам.
Головы их были покрыты черными платками, так что лиц было не видно. Ни с кем не здороваясь и не говоря ни слова, они стали
в стороне; Барский заметил, скорее машинально, что военный, который лежал на
боку неподвижно, увидев женщин, дернулся и попытался сесть.
К нему тут же подошли.
— Узнаёшь? — спросил один из подошедших все с тем же сильным акцентом, указывая на женщин.
Военный не ответил, только взглянул на того, кто спрашивал. Два человека взяли его под руки и поволокли. Майор пытался идти сам, выбрасывая вперед ноги, но у него не хватало сил, ноги волочились; его вытащили на середину двора. Барский смотрел на все как во сне, он почти ничего не соображал.
Неожиданно один из вооруженных людей достал камеру, включил, настроил и начал снимать. Барский невольно отметил, что тот, кто снимал, делал это как опытный оператор. «Оператор» дал общий план, потом снял человека с длинной бородой, который сказал в камеру несколько слов, потом подошел к Барскому и направил камеру на него. Барский, который все крутил головой и смотрел на то, что происходило, будто со стороны, начал думать теперь, что это съемки, и вдруг, выставив вперед подбородок, повернул голову так, чтобы, если и его будут снимать, получился выгодный ракурс.
Оператор отвернулся и пошел к тем, кто держал майора. Они, как по команде, отвели ему назад руки и повалили на землю. Майор боролся, несмотря на слабость, и его с трудом удерживали. Бородач обошел военного сзади, поставил колено на спину и навалился всем весом, так что майор не мог уже сопротивляться. Бородач наклонился и как будто сказал что-то майору на ухо, потом замер, быстро встал, и майор отчаянно забил ногами по земле. «Что это?» — подумал Барский. Раздался какой-то звук, похожий на клокот, который вдруг оборвался. Бородач снова наклонился к майору, взял его за волосы, и Барский увидел, как из майора хлещет кровь сильными пульсирующими толчками.
Когда Барский очнулся, первое, что он увидел, были камни на земле двора, мертвое тело и испачканная землей голова, которая валялась в нескольких шагах от тела.
Женщин не было; те, кто остался, собирались, складывая какие-то вещи в автомобиль. Кто-то заметил, что Барский очнулся, и указал на него бородачу, но тот, даже не взглянув, только махнул рукой. Все уселись в автомобиль, и «оператор» направился к Барскому. Барский задрожал всем телом и пополз прочь. Не доходя до Барского, оператор крикнул ему:
— На, передашь своим! — И бросил Барскому кассету.
Через несколько секунд автомобиль уехал.
Барского нашли на следующий день. Он сидел на том же месте, сжимая в руках кассету. Кажется, за ночь он даже не пошевелился. Его отправили в ближайший госпиталь, где он долго не мог прийти в себя. Кассету, которую оставили боевики, передали в прокуратуру, но дело, связанное с местью за убийство местных жителей, хода не получило, зато новость о том, что Барский во время съемок на Кавказе попал в плен и вырвался из плена, прибавила ему популярности. Впрочем, Барский перестал сниматься, и что стало с ним потом — неизвестно.