Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2013
Игорь Сергеевич Кузьмичев пришел на работу в издательство «Советский писатель» сразу после окончания Ленинградского университета, в 1956 году. Местом его службы, я бы сказал «служения», стала на многие годы небольшая ком-ната в конце коридора третьего этажа знаменитого дома компании «Зингер». Комнату эту я хорошо узнал через шесть лет. Мне довелось работать в редакции современной литературы вместе с М. И. Дикман, К. М. Успенской, Ф. Г. Кацас и другими редакторами, встречаясь в издательстве в «присутственные» дни. Иногда собирались вместе в шестиметровом кабинете главного редактора…
Ко времени, когда я начал работать в издательстве, Игорь стал уже человеком авторитетным в литературной среде. С ним считались и работали писатели В. Панова, М. Слонимский, Д. Гранин, О. Берггольц, молодые тогда В. Конецкий, Г. Горышин и дебютант 1962 года Александр Кушнер. Он до сих пор не упускает случая рассказать, как защищал и продвигал в печать его редактор книгу «Первое впечатление», а после позорно-доносительской рецензии в «Смене» (Ю. Голубенский) не принял упреков Кушнеру в «мелко-темье».
В ту пору к нам в «Советский писатель» приходили молодые литераторы, которым не было хода, скажем, в тогдашний Лениздат, — А. Битов, И. Ефимов, Р. Грачев, Е. Калмановский, С. Тхоржевский. На «огонек» в издательство и литературное объединение при нем (руководители М. Слонимский, Л. Рахманов) являлись будущие авторы.
Кузьмичев выпустил за свой редакторский век около двухсот книг. За ними судьбы их авторов. Некоторые стали друзьями Игоря на всю жизнь.
В 1968 году в издательстве вышла его первая книга. Она была о поэте и прозаике Вадиме Шефнере. До сих пор это единственная монография о большом русском поэте. В новом веке, уже после ухода из жизни Вадима Сергеевича, критик подготовил к изданию и выпустил в «Библиотеке поэта» однотомник Шефнера. Шефнер был далек от активной общественной жизни, но подставлял свое плечо редактору, когда возникала необходимость. Вот в издательстве в 1967 году появилась рукопись стихов И. Бродского, поэта, практически не печатавшегося на родине, но известного своей судьбой (арест, ссылка). Без большой надежды на публикацию рукописи Шефнер все же настаивал во внутренней рецензии: «Это стихи, написанные на профессиональном уровне, и это стихи человека талантливого. <…> Я — за издание этой книги». Бродского выдавливали из страны. Книгу печатать не стали. Но сам факт существования такой рецензии показателен.
Все мы, редакторы издательства, встречались с примерами дичайших требований тогдашних «кураторов» литературы. Из одной книги В. Конецкого выдирали уже напечатанные страницы, на которых в связи с В. Маяковским автор упомянул имя Лили Брик, адресата стихов «трибуна революции». Отдельная история — судьба последней (новой) книги Ольги Берггольц «Узел» (1965). Возможно, в 1963-м проблем с ее изданием не возникло бы. Но «оттепель» закончилась, перестали писать о репрессиях, а тут — книга, которая открывалась стихами, написанными в 1938-м в тюрьме.
Берггольц получила внутреннюю рецензию литературоведа, главного редактора «Библиотеки поэта» В. Н. Орлова, человека влиятельного. Он предложил изменить композицию сборника, поскольку в нем «тема испытания, душевных страданий и утрат слишком выдвинута на первый план». Эти предложения шли вразрез с авторским замыслом.
От своего редактора Ольга Федоровна узнает, что во время встречи в Ленинграде с редколлегией «Нового мира» было проявлено «хорошее отношение» к ней сотрудников журнала и редактора, поэта А. Твардовского. Поэтесса пишет другу-поэту об этом мнении своего редактора, «человека порядочного». Очевидна была мысль о получении второй рецензии. Твардовский ее писать не стал, но, как член ЦК партии, он в середине шестидесятых еще мог воздействовать на директора центрального издательства Н. В. Лесючевского. Книга вышла такой, какой Ольга Берггольц ее задумала.
О собственной редакторской работе И. Кузьмичева многое можно почерп-нуть из двух книг (обе в соавторстве с Е. Гушанской) — «Редакционно-издательский процесс» и «Редактирование художественной литературы». Непреходящие уроки для нынешних издателей.
В первой своей книге — о Шефнере, в других работах — о документальной и лирической прозе (В. Конецкого, А. Битова, Г. Горышина) критик писал о хороших знакомых, близких людях. Тут был и его жизненный опыт. Тем неожиданней оказалось обращение к иному материалу и другой эпохе. Это были жизнь и творчество В. Арсеньева, путешественника, охотника, ученого и писателя, чей литературный талант М. Пришвин назвал «реликтовым». Понимая, что В. Арсеньев прежде всего известен книгой об уссурийском охотнике Дерсу Узала, автор расширяет наше представление о выросших из дневников произведениях писателя. Думаю, на Дальний Восток Кузьмичева «послал» и интерес к творчеству Вадима Шефнера, внука двух адмиралов российского флота, один из которых был среди основателей Владивостока (есть мыс Шефнера). Кузьмичев увидел мир Арсеньева, изучил хранящиеся в Приморье архивные материалы.
В Юрии Казакове критик увидел талант, связанный с «переменой мест». Как и в случае с Шефнером, книга о Казакове стала первой о творчестве одного из ярчайших наших новеллистов второй половины ХХ века. Кузьмичев пишет о своеобразии его творчества, позволившего выйти из-за высокой «тени» Бунина, что понимали далеко не все.
Вскоре после ухода Казакова (1982) критик выпустил книгу «Юрий Казаков. Набросок портрета», а совсем недавно появилось его же документальное повествование «Жизнь Юрия Казакова» (2012). В предисловии к нему автор пишет: «Как удалось ему в советских условиях сохранить в себе ощущение вечности и острое чувство правды? Неколебимо верить в свое призвание, в высшее предназначение писателя?»
Выбором своих героев Игорь Кузьмичев отчасти отвечает на эти вопросы. По-своему сказал он об Андрее Битове, чей роман «Пушкинский дом» был тогда как бы несуществовавшим. Открыто, честно написал о «душевной исповеди в книгах Конецкого, требующих <…> действительно предельной искренности и внутренней раскованности». Украшением книги о Казакове стали его 130 писем к людям, близким ему, — в них сквозит горечь об уже давней потере большого таланта. А чего нет как нет — протухшего словосочетания «социалистический реализм», как не было никогда и у автора этих строк.
Среди подготовленных Кузьмичевым (совместно с Г. Цуриковой) книг «обречена» на широкое цитирование — «Вспоминая Ольгу Берггольц» (1979). К сожалению, ее широко используют без указания имен составителей. (Так же относятся и к публикациям дневников О. Берггольц ее сестрой М. Берггольц.) В этом смысле Кузьмичев безукоризнен, называя своих предшественников, в частности, в книге о В. Арсеньеве.
На рубеже веков (2000) Кузьмичев опубликовал небольшую по объему, но весьма значительную для понимания многих общественных процессов работу «А. А. Ухтомский и В. А. Платонова». В подзаголовке стояло: «Эпистолярная хроника». Союз «и» в основном заголовке не имеет привычного значения. Ставший со временем широко известным ученым, физиолог был «монахом в миру» и позволить себе союз «и» в общем понимании не мог. Была трагическая дружба-поддержка и почтовая «связь». Главным же в книге становится гражданская позиция, точнее, оппозиция новой власти. Отсюда и аресты Ухтомского, и постоянная угроза новых преследований.
Такая книга была невозможна до конца 1980-х. Но потом еще предстояло ее написать. Автор передает атмосферу, в которой живет и работает крупный ученый, оставаясь верным своим убеждениям, отвергаемым новым обществом. На страницах его дневника и в отдельных записях на полях прочитанных произведений А. А. Ухтомский выражал свои потаенные мысли. В книге приводится широкий круг литераторов, философов, ученых, у которых он находит поддержку и опору. Это Пришвин и Блок, Вернадский и Флорен-ский, это классики XIX века (и Тургенев, и Достоевский, и Толстой). Ученый деятелен и осмотрителен. Он знает, что его письма читают не только адресаты. «Надо все время опасаться, озираться, не высказываться».
Уже став академиком, он записывает (1936) в дневнике: «Великие преобразования выразились в том, что Тяпкины-Ляпкины, Хлестаковы, Чичиковы… сделав усилие └привести себя в порядок“ по Штольцу, объявили категорически, что отныне людям вроде Аввакума Петровича больше в мире места нет и быть не может!» (То есть верующим непреклонно, готовым на все за веру, как Аввакум.) Такой стиль поднимает «регистр» авторского текста: «В канун сороковых годов, когда <…> разноликий фашизм беззастенчиво сбрасывал с себя маску, когда человечеству вновь предстояло пройти └через кровь и дым событий“, идея └исторической совести“ не покидала Ухтомского». Кузьмичев написал в своей книге о преследовании верующих, разделивших судьбу всех «несогласных». Это не было шагом в сторону от основной линии творчества критика. Не так ли терзались его герои? Отказываясь, как В. Шефнер, подписать письмо, осуждающее опального поэта Л. Друскина. Не позволив, как О. Берггольц, «пересоставить» свою книгу. Сохраняя преданность Бунину, торить свой путь, как Юрий Казаков.
Старший товарищ критика и объект его исследования В. Шефнер выразил свое понимание о достойной жизни: идти «по теневой, по ненаградной, по непарадной стороне».
Два десятилетия назад в предисловии к своему сборнику Игорь Кузьмичев выразительно высказался о собственной профессии: «Итоги, которые подводит критик, оценивая проделанную работу, для него порой столь же неожиданны, как и парадоксы его подопечных. И потому любой, я думаю, критик был бы счастлив удостовериться, что год от году все последовательнее двигался к поначалу неясным целям и цели эти не обманули его надежд».