Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2013
ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА
Мириам Гамбурд
ДинастиЯ ШТИГЛИЦЕВ
«Сечь, переименованная селом Покровским, подарена бывшему тогда генерал-прокурору князю Александру Алексеевичу Вяземскому при 200,000 десятин земли. Впоследствии времени сии 200,000 десятин заселены 3,000 душами и наследниками князя Вяземского проданы жиду Штиглицу, соделавшемуся коллежским ассесором, нажившим необъятную сумму денег от содержания им на откупу соляных озер в Тавриде. Таким образом Штиглиц соделался первым в краю помещиком. Такова Россия для бродяг: кто бы смел подумать в прежние времена сказать запорожцам, что их милая Сечь будет со временем принадлежать жиду!..»
Пассаж из доклада «Примечание Александра Пишчевича на Новороссийский край», датированного 1806 годом, появился на экране моего компьютера, когда я собирала материал для повести о запорожских казаках и краденых в украинских местечках еврейских девушках. По деловой хватке я тотчас распознала одного из «наших» Штиглицев. Купить Сечь, согласитесь, не слабо!
Купчая, однако, в Сенате легализована не была. Этому воспрепятствовал поэт Гавриил Романович Державин, бывший в 1802 году министром юстиции. Согласно действующим законам Российской империи, евреям не дозволялось владеть христианами. Державин: «…дабы евреи деревнями и помещичьими крестьянами ни под каким названием и наименованием отнюдь не владели и не распоряжались». Лапсердак еврейства был тесен немецкому предпринимателю Николаусу Штиглицу и трещал по всем швам, но он не спешил менять его на светское христианское платье, и только через одиннадцать лет после покупки у вдовы князя Вяземского огромного имения в Екатеринославской губернии, когда богатство уже было сколочено и связи в верхах выстроены и, казалось бы, отход от иудейства потерял свое стратегическое значение, Штиглиц в 1812 году принял крещение в лютеранскую веру.
Как
же сложилась ситуация, при которой еврей мог купить земли Сечи? Запорожские
казаки, будучи испокон веку людьми царя, изменили короне и поддержали восстание
Пугачева. В наказание за измену Екатерина II лишила их вольностей, согнала с
земли, Сечь была обложена и переименована в село Покровское, а казаки «пошли
под турка». Казачество, поставленное буфером между югом России и крымскими
татарами, обвинили и в том, что оно попустительствовало татарве
и та доходила до самой Белокаменной.
В 1775 году Потемкин пригласил колонистов, евреев в том числе, на
освободившиеся земли, в 1777-м предложил поселенцам занимать брошенные казаками
дома и освободил их от уплаты налогов сроком до семи лет. Приобретая земли
милой сердцу казаков Сечи, Штиглиц, по всей
вероятности, не задумывался об исторической мести за еврейские погромы. Это был
поступок олигарха в период накопления первоначального капитала — ни мести, ни
морали, ни жалости. Правила игры — они и есть законы морали, их,
и только их, надлежит соблюдать. Абсурд — обидеть пешку, сбросив ее с доски,
или пощадить коня из любви к чистопородным скакунам, или сберечь королеву
противника из, скажем, почтения к монархии. Уже свои первые ходы в России
гроссмейстер делает на нескольких досках одновременно, и это станет фамильным
почерком всех последующих Штиглицев. Тем более
любопытно, что Державин в частном письме советует некоему своему неудачливому
знакомцу обратиться за помощью к Николаю (так его стали именовать в России) Штиглицу, человеку честному и отзывчивому.
Земли Сечи — имение Штиглица — затопили воды Каховского водохранилища при пуске в действие Каховской ГЭС в 1956 году. Все ушло на дно.
Николаус был одним из шести сыновей еврея Лазариуса Штиглица, служившего при дворе князя Вальдекского. Записи о рождении детей Лазариуса сохранились в синагогальных книгах немецкого городка Арользена земли Гессен. После смерти мужа в 1798 году вдова Федерика-Луиза продала семейный дом, разделила вырученную сумму между сыновьями и переехала жить к брату. Николаус и двое других братьев отправились в Россию, где они надеялись найти применение своим способностям. В Арользене в Вальдекском замке есть музей семьи Штиглицев. Но не он, а внушительной архитектуры дворец в Соляном переулке в Санкт-Петербурге, построенный в 1876—1881 годах крупным российским меценатом бароном Александром Штиглицем «для обучения техническому рисованию лиц обоего пола», и Музей прикладного искусства при нем прославили имя «Штиглиц». Училище, задуманное как учебное заведение по подготовке художников для текстильных мануфактур барона, уже на стадии архитектурных чертежей превзошло первоначальный скромный замысел и разрослось в империю, а музей, для которого меценат собрал пятнадцать тысяч западноевропейских произведений прикладного искусства, стал одной из самых богатых коллекций в Европе.
Соляной городок, Соляной переулок, соляные озера в Тавриде, соль как основа семейного финансового процветания. На соли создавался фундамент славного училища. На соли и на идеях германского еврейского просвещения Хаскала. Соляные копи в Крыму — адовы воронки, зрелище неземной красоты. Маслянистая амальгама свинцовой поверхности озер, выбитые в соли ходы, ступени, террасы и траншеи, лоснящиеся соленым потом обнаженные тела рабов (кого же, если не рабов?), тележки, груженные слепящим на солнце драгоценным сырьем. В 1799 году Николаус Штиглиц вместе с компаньоном, херсонским купцом Абрамом Перетцем, получили на откуп добычу соли в Тавриде, и в 1801 году царь Павел I утвердил их монопольное право снабжать крымской солью юго-западные губернии. Очевидно, Штиглиц применил неведомые тогда в России новые удачные методы организации труда и сбыта продукта, которые принесли неслыханные барыши. Когда в 1803 году Державин и генерал-прокурор А. А. Беклешов добились признания Сенатом частной монополии на соль «промыслом вредным для державы» и прииски были отчуждены в пользу государства, оба компаньона были уже баснословно богаты. Настолько, что Николаус вскоре ссудил и перевел за границу на личные нужды взошедшего на престол Александра I трина-дцать миллионов рублей и по пожеланию царя в 1809-м тайно финансировал партизанскую войну против Наполеона в Испании и Италии.
С Абрамом Перетцем Николаус встречался в берлинских кругах, исповедовавших идеи Хаскалы, привлекавшие молодежь. Хаскала настаивала на получении евреями наряду с традиционным религиозным светского образования, на свободном владении языком страны проживания, на проявлении ими лояльности к власти и преданности отечеству, на достойном труде. Перетц был женат на дочери раввина Иешуа Цейтлина, управляющего имением Потемкина. Благодаря его высокому покровительству Абраму достался на откуп соляной промысел, и он пригласил в компаньоны своего берлин-ского друга.
Упомянуть вскользь крупного раввина своего времени Цейтлина и не рассказать о нем — нельзя. Полиглот и харизматическая личность, знаток Талмуда, ученый-гебраист и сторонник еврейского просвещения, друг вдохновителя Хаскалы философа и теолога Мозеса (Моисея) Мендельсона, он был советником, финансистом и правой рукой князя Таврического. Приближенным светлейшего князя случалось наблюдать необычное зрелище: раввин Иешуа Цейтлин при бороде и пейсах, в лапсердаке и ермолке и генерал-фельдмаршал Потемкин совершают неспешную конную прогулку, мерно покачиваясь в седлах и обсуждая отрывок из Талмуда. Во время этих прогулок Цейтлин даже убедил своего патрона создать еврейское государство в Палестине, но все, увы, кончилось ничем.
Когда младший брат Николауса Штиглица Людвиг, приписанный к гамбургскому купечеству, открыл свое дело и прогорел, Николаус пригласил его в Санкт-Петербург. Думаю, было удачей, что прогорел, — преуспей он в Германии, наверняка там бы и остался. Людвиг приехал в Россию в двадцать пять лет, зрелом по тем временам возрасте. Только что он потерял все свои деньги, изъяснялся на ломаном русском (в Геттингенском университете русский язык не изучали). И каким вы его себе представляете? Евреем в нечищеных ботинках под моросящим петербургским дождем, боязливо шарахавшимся от полицейских — как бы обратно домой за черту оседлости не отправили? Полноте! Ничего подобного! Людвиг прибыл в Петербург как представитель немецкого торгового дома Питера Клейна, своего дяди. Старший брат и дядя ссудили ему сумму, необходимую для основания филиала фирмы в Петербурге, и — снова неудача. Только с третьей попытки дело заладилось. Людвига Штиглица можно считать олигархом второго поколения, ему не пришлось возделывать целину соляных промыслов и семейного бизнеса, а главное — ему достались связи в верхах, которыми он весьма грамотно воспользовался.
Компаньон Николауса херсонский купец Абрам Перетц вошел в петербургский фольклор крылатой фразой — «где соль, там и Перетц». Сын любарского раввина, он готовился к богословской карьере. Вероятно, он не был прирожденным коммерсантом и в 1812 году, подрядившись вместе с компаньонами на огромные поставки провианта для вою-ющей русской армии, обязательства свои выполнил, но обанкротился. В полицейских архивах города Николаева хранится дело от 1816 года о распродаже имущества Абрама Перетца. Нищета его представляется нам весьма относительной: он владел домом в столице и одно время сдавал его либералу и реформатору графу Михаилу Михайловичу Сперанскому. Перетц был другом и советником Сперанского и разработал основной план его финансовой реформы 1810 года. Немецкий был вторым (точнее, четвертым) родным языком Абрама, и это позволило ему познакомиться с идеями своего современника, немца барона Генриха Штейна, крупного реформатора и сторонника отмены крепостного права, и предложить Сперанскому перенести его идеи на русскую почву. Этим сотрудничество друзей не ограничилось. Они подали в Сенат проект реформирования православной церкви и проект по еврейскому вопросу, причем Сперанский настаивал на предоставлении евреям свобод и прав. Оба проекта не прошли.
Старший сын Абрама Перетца Гирш (Григорий) вошел в историю декабристского движения как автор тайного пароля, им стало ивритское слово «хейрут» («свобода»). Излишне сообщать читателю о переходе Перетца в лютеранство — это и так ясно. По сути своей протестантство и его старейшая ветвь лютеранство близки к иудаизму исповеданием Ветхого Завета. Крещение еврея в лютеранство считалось в обществе формальным шагом, обусловленным обстоятельствами.
После провозглашения Александром I манифеста, запрещающего иностранцам состоять в купеческой гильдии, Людвиг Штиглиц в 1807 году принял «вечное российской державы подданство», а в 1812-м тоже крестился в лютеранскую веру и женился на немке-христианке Ангелике Готшальк-Дюссельдорф, будущей матери Александра, который появится на свет в 1814 году. Любима Ивановича (он — Людвиг-Иоганн, по отчеству Лазаревич, но Любим Иванович — благозвучней для русского уха) как предпринимателя отличало панорамное видение политической и коммерческой ситуации, и он был тонким дипломатом. России он служил верой и правдой… и неправдой. Во время континентальной блокады Англии суда торгового дома «Штиглиц и К╟» доставляли на остров зерно, традиционный русский экспортный продукт, и царское правительство, разумеется, «ничего об этом не знало». В 1820 году по смерти брата Николауса Людвигу перешло его огромное состояние. В активе Любима Ивановича — строительство железной дороги Моск-ва—Петербург, первая в России судостроительная акцизная компания, судоходство между Петербургом и Любеком, сахарные заводы, Невская мануфактура и бумагопрядильные фабрики, широкая благотворительная деятельность и, что немаловажно, обеспечение России иностранными займами. Людвига фон Штиглица видно по масштабу предприятий. Орел, говорит латинская максима, мух не ловит. На фамильном баронском гербе Штиглицев изображен орел, мухам здесь не место, но есть пчелы, символ трудолюбия, и маленькая птичка на ветке, щегол. Штиглиц — «щегол» по-немецки. Потомственное баронское достоинство Людвиг получил «за оказанные правительству услуги и усердие к распространению торговли» по случаю коронации Николая I в 1826 году и в 1828-м был причислен к первостатейному петербургскому купечеству.
В завещании Людвиг наказывает своему единственному сыну беречь имя. «Имя, которое носишь, — второй для тебя капитал. Вот плоды неутомимых усилий двух поколений, носивших это имя, превосходного дяди твоего Николая, основателя нашего благосостояния, и собственных моих, которому счастье весьма покровительствовало. Сохрани это имя, дабы оно перешло и к тем, которых однажды после себя оставишь». И Александр очень серьезно отнесется к отцовским словам. Имя будет играть огромную роль в судьбе и поступках третьего и последнего из династии русских Штиглицев и обяжет его принять тяжелое решение, поступившись мечтами юности.
Александр не собирался продолжать дело отца, денег у него было предостаточно, чтобы вольготно жить на проценты. Он готовил себя для другой жизни: в Дерптском университете юноша изучал латынь и греческий, а не банковское дело и экономику, его манили путешествия, и он увлекался искусствами и наукой. Николай I обратился к Александру Штиглицу с письмом, в котором убеждал его взять отцовские дела в свои руки после внезапной кончины старшего барона в 1842 году — и тот согласился. Собственно, царь ничего не знал о деловых качествах Александра, не знал о них и сам наследник многомиллионного состояния. Но во время и после Крымской войны Россия остро нуждалась в иностранных займах, и безупречной репутации банкирский дом Штиглица, сотрудничавший с банками Амстердама, Парижа, Лондона и Варшавы, их обеспечивал. Вексель Штиглица ценился как наличные деньги, а слово ценилось выше векселя. И действительно, имя сработало, и молодой барон заключил долгосрочные кредиты на хороших для державы условиях.
Так начинается триумфальный путь банкира, предпринимателя и мецената Александра фон Штиглица и завершается он созданием знаменитого училища. С 1846-го по 1859 год Штиглиц возглавлял Петербургский биржевой комитет. На эту должность барон был избран биржевым купечеством. А в 1859-м ему пришлось пережить большую обиду — за его спиной правительство заключило договор на долгосрочный заём с представителем банкира Ротшильда, главного конкурента Штиглица. Барон отошел от дел и засобирался в Германию. (Куда же вы, Александр Людвигович? В Соляном городке засыпали канал, Партикулярную судостроительную верфь перенесли на Выборгскую сторону — здесь рядом с Пантелеймоновской церковью пустует превосходная строительная площадка! Вас ждет дело всей вашей жизни. Император Александр II назовет его «подвигом просвещенной благотворительности». Останьтесь!) В 1860-м Штиглиц стал главой вновь созданного Государственного банка, бросил мысли о переезде и последующие шесть лет успешно контролировал жизнедеятельность всей сердечно-сосудистой системы государства Российского.
Свидетельства современников барона о его личности противоречивы. Одни восхищались присущим Штиглицу ярким чувством социальной справедливости по отношению к ниже стоящим на общественной лестнице. Он утверждал пенсии и раздавал денежные пособия и подарки целой армии рабочих и служащих своих многочисленных предприятий. Другие характеризовали его как хищного и прагматичного биржевика-диктатора, пекшегося прежде всего о собственной выгоде. Впрочем, эти, казалось бы, несовместимые качества скорее дополняют, чем исключают, одно другое.
Барон жертвовал крупные суммы на нужды отечества и построил на средства из своего кармана железнодорожные ветки Петербург—Петергоф, Гатчина—Луга и Балтийский вокзал. Несмотря на это, а может быть, благодаря этому Штиглиц-сын удвоил доставшийся ему от отца огромный капитал.
Долгие годы ответственного труда и неукоснительного исполнения долга он готовился к тому, что по-человечески трогательно назовет «временем для себя». Последние два десятилетия жизни барон посвятил учреждению и строительству училища и в завещании просил потомков сохранить за ним свое имя. Не уважили, не сохранили. Центральное училище технического рисования барона Штиглица было переименовано в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище им. В. И. Мухиной. В 1924-м великий город утратил имя своего создателя, а те, кто переименовал город, с училищем церемониться не стали. (Александр Людвигович, вы слышите меня? Мы, студенты Мухинки, называли друг друга штигличанами, и я гордо ношу это имя всю жизнь!)
Подкидыша царских кровей, побочную дочь великого князя Михаила Павловича Романова Александр Штиглиц удочерил, дал ей подобающее воспитание и выдал замуж с миллионным приданым, — но имени своего не дал. Спеленутого младенца женского пола барон нашел, прогуливаясь в саду своего дома на Каменном острове. Стояла белая июньская ночь, и поэтому девочке дали фамилию Июнева. Расчет тех, кто подкинул ребенка, был верным: супруги скорбели по недавно умершему младенцу и девочку призрели. Своих детей у них больше не было.
Почвенники упрекают пришлых Штиглицев в том, что они катапультировали Россию в индустриальный капитализм, опутали и задушили лапотную аграрную страну сетью железных дорог и привели ее к катастрофе 1917 года. Им ставят в вину излишнюю, якобы развращающую народ благотворительность, хотя, казалось бы, что плохого в учреждении на свои средства больницы для бедных, приюта для сирот и богадельни для увечных солдат? И только создание славного училища, этот безупречный поступок, достойный мецената эпохи Возрождения, ни у кого не вызывает нареканий.
Училище стало для барона — используя ивритскую идиому — «птицей его души». Дворец, выстроенный архитекторами А. И. Кракау и Р. А. Гедике (позд-нее, на стадии строительства музея, к ним присоединился архитектор академик М. Е. Месмахер, ставший первым директором училища), являет собой образец восхитительной эклектики. Обилие круглых скульптур на фронтоне и в нишах и медальонов-барельефов с портретами великих художников прошлого на мозаичном терракотовом фоне, надписей и вставок, пилястр и ризолитов — все это разнообразие форм и стилей не дробит целостности здания, напротив, создает впечатление благородства и умеренно-сти. Фасад дворца — в духе венецианских палаццо XVI века, залы — каждый в своем стиле и со своим убранством, но лучше всего — стеклянный четырехреберный купол-потолок. Он перекрывает самое большое центральное внутреннее пространство дворца, и его ребристая прозрачная поверхность позволяет свету проникать в здание с рассветом, а в белые ночи интерьер залит светом всю ночь. Достижения инженерной мысли и новые сплавы металлов позволили состояться этому шедевру архитектуры XIX века. Купол виден издалека с Фонтанки — он возвышается над соседними зданиями и возвещает о появлении дворца прежде, чем тот оказывается в поле зрения.
Центральным кованым орнаментированным дверям (каким там дверям — порталу!), расположенным по центру под фронтоном, не повезло. Ни разу я не видела их отворенными. Публика входит в здание через другие, куда более невзрачные двери. Советская власть страдала комплексом «парадного подъезда», иначе как объяснить, почему почти все добротные двери в Ленинграде были наглухо-накрепко заперты, так что приходилось проникать в дом через черный ход для прислуги?
По инициативе барона при приеме в его учебное заведение не учитывались сословное положение и материальные возможности абитуриентов, нуждающимся студентам выплачивалась специальная стипендия. Щедрое финансирование позволило пригласить лучших художников своего времени преподавать в училище.
При жизни Александру Людвиговичу нет-нет да и ставили в вину его нерусскость и чужеродность, и, стремясь доказать обратное, он грешил верно-подданничеством. На вопрос коллеги, почему он хранит свои капиталы только в русских банках, Штиглиц ответил: «Отец мой и я нажили свое состояние в России, и если она окажется несостоятельной, я готов вместе с ней потерять все свое состояние».
Оставаясь лютеранином, Штиглиц построил в 1875 году православную церковь Святой Троицы Живоначальной в Нарве и получил благословение митрополита Исидора на устройство семейной усыпальницы в крипте. Здесь он и был погребен в 1884 году подле умершей десятью годами раньше жены Каролины Карловны, в девичестве Миллер. Строительство и убранство церкви в Нарве осуществлено бароном с присущим ему в архитектуре и в бизнесе размахом и вкусом. Проект был выполнен архитектором Кракау в псевдовизантийском стиле, картон настенной росписи Федора Антоновича Бруни первоначально предназначался для Исаакиевского собора в столице, но был перекуплен Штиглицем. Кракау был автором семейного дома-дворца Штиглицев в духе Позднего Ренессанса на Английской набережной в Петербурге.
Крипту затопили воды Нарвского водохранилища при пуске по-строенной в 1956 году Нарвской ГЭС. Уровень воды поднялся, и усыпальница с захоронениями на тридцать лет ушла под воду.
Александру Штиглицу повезло — он не дожил до революции и не увидел, как кромсают и рушат то, что он создавал и пестовал. Ему повезло, он не был свидетелем стачек в 1905-м на некогда принадлежавших его семье Невской и Екатерингофской мануфактурах. Сам будучи заботливым и радивым хозяином, не допускавшим озлобления рабочих, он, возможно, отнес бы беспорядки за счет плохих условий труда и оказался бы прав. Но больше всего барону повезло, что он не стал свидетелем отказа большевиков выплачивать долгосрочные займы царского правительства, заключенные (вполне возможно!) при посредстве безупречной репутации банкирского дома «Штиглиц и К╟». Не платить долги — вот что было для него совершенно недопустимо!
Барон завещал своему любимому училищу девять миллионов серебром с тем, чтобы оно достойно существовало на проценты с этого вклада. Жалованье преподавателям и стипендии студентам рассчитал на много лет вперед. После революции в 1925 году большая часть экспонатов музея была передана Эрмитажу. (Не все. Я помню два красивейших французских гобелена со сценами охоты. Они висели в Актовом зале, облицованном высокими резными деревянными панелями. Это было во второй половине шестидесятых.) Училище бездействовало много лет из-за нехватки средств и было вновь открыто только в 1945 году под чужим именем.
Мраморную статую основателя училища, работы скульптора Марка (Мордехая) Антокольского, установленную на верхнем пролете центральной парадной лестницы в 1896 году, в 1945-м сняли с пьедестала. Скульптуру вымазали масляной краской и задвинули в угол в подсобке. Да и кому в послеблокадном Ленинграде могло бы прийти в голову заботиться о сохранности статуи барона, да еще и немца! Портретную фигуру Штиглица никак нельзя отнести к лучшим произведениям Антокольского. В ней нет драматизма знаменитого «Мефистофеля» или «Ивана Грозного», но ведь и персонаж — другой. Мы видим скромного, без признаков величия, усталого человека, неловко сидящего в слишком роскошном для него кресле. Трудно угадать в нем ту мощную созидательную энергию, которой был наделен Александр Штиглиц.
Меценат обладал чутьем крупного игрока — он поставил на правильную лошадку, и она вырвалась вперед на финише. В 2006 году Мухинка была переименована в Санкт-Петербургскую государственную художественно-промышленную академию имени А. Л. Штиглица. В 2011-м мраморный барон вернулся из Новгородского государственного музея-заповедника, где он провел без малого полвека, на свое место. Отсюда он может любоваться студентами, поднимающимися по парадной Итальянской лестнице, что соответствует первоначальному замыслу Антокольского.