Публикация и вступительная заметка Ларисы Мелиховой
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2012
НАШИ ПУБЛИКАЦИИ
Александр Гуревич
Александр Сергеевич Гуревич (10.06.1959—11.08.2002) родился и прожил всю жизнь
в Ленинграде—Петербурге. Окончил математико-механический факультет Ленинградского государственного университета. Работал научным сотрудником в одном из НИИ. В 1990 г. ушел из НИИ и стал переводчиком. Переводил технические тексты, работал в Республике Коми у американских нефтеразведчиков, служил переводчиком в университете.
Тогда же, в годы перестройки, начал писать и переводить стихи, посещать поэтические литобъединения Александра Кушнера и Нонны Слепаковой. В 1997 г. вступил в Союз писателей Санкт-Петербурга. Был участником многочисленных конференций и съездов молодых литераторов, встреч с американскими поэтами. Участвовал в деятельности Пенсил-клуба — неформального кружка поэтов, сочиняющих пародии и импровизации на заданные темы.
Стихи Александра Гуревича публиковались в журналах “Звезда”, “Нева”, “Крещатик”, “Таллин”, а также в российских, американских и французских поэтических сборниках. Выпустил книги стихов: “Урок биографии” (СПб., 1997), “По дороге” (СПб., 1999) и “К исходной точке” (СПб., 2002). В последней Гуревич, по словам автора предисловия А. Кушнера, “…перетасовал свои стихи с переведенными им стихами Шекспира, Филипа Сидни, Эдмунда Спенсера — поэтов, знавших толк в вечных темах любви, смерти, смысла жизни и ее абсурда. Но в отличие от старших английских собратьев Александр Гуревич, рожденный в другое время и в другой стране, строит лирический сюжет, привлекая бытовые подробности и реалии сегодняшней жизни, без которых вечные темы показались бы сегодня перепевом уже известного, сказанного великими предшественниками”.
Перевод с английского стихов и прозы занимал важное место в творчестве Гуревича.
М. Шерешевская пишет: “…хотя Александру Гуревичу было отпущено мало времени, вклад его, особенно в поэтический перевод, очень ценен. Он дал русскому читателю возможность познакомиться с английскими поэтами — елизаветинцами (XVI в.), его русские варианты сонетов Э. Спенсера (1552—1599) и Ф. Сидни (1554—1586) заполняют досадную лакуну, существующую в русском поэтическом переводе” (Нева, 2003, № 8). Переводил стихи современных американских поэтов — Роберта Боуэна, Юзефа Коммуняки, а также прозу: от произведений таких мастеров, как У. Фолкнер, Ф. Купер, Э. Питерс, до изящных юмористических рассказов. Выполнил перевод на английский язык звуковой дорожки к кинофильму Юрия Мамина “Русские страшилки”. В 1998 г. получил 3-й приз на Североамериканском конкурсе открытой поэзии за автоперевод своего стихотворения на английский.
По словам А. Танкова, “…он был поэтом гумилевского склада, путешественником и романтиком, искателем приключений <…> математиком и прекрасным переводчиком, он был тонким знатоком музыки, и сам прекрасно играл на фортепьяно. И все это многообразие его натуры, многообразие дарований отразилось в его стихах”. “Звезда” представляет читателям несколько ранее не публиковавшихся стихотворений поэта.
Распад формы
Спускаясь вдоль перил в проспектов теплотрассы,
Я в город выходил в тот вечер из сберкассы.
Я знать не мог тогда, постигнув лишь намедни,
Что форма изжита, что этот день — последний;
Что утром мне, как встарь, встречать зарю в пустыне.
И вряд ли думал царь, построив на трясине
Свой город как урок соседям-супостатам,
Что век его истек в столетии двадцатом.
Прощай, любовь моя! Без слова и без вздоха
К нам лезет в кумовья глумливая эпоха.
Я буду жить как жил, без цели и без толка;
Но знай, что я любил. И сильно, пусть недолго.
О бедный город мой! О, плоть цивилизаций!
Он весь пропитан тьмой в крови канализаций;
По пояс погружен в бездонную траншею,
Он нем, и обнажен, и взят судьбой за шею.
Мы с ним — одна душа, и мы нужны друг другу:
Здесь время, мельтеша, вращает нас по кругу;
Мы вместе с ним парим над этим зыбким краем,
Мы молча говорим и громко умираем.
Я верю в люки, рвы, канавы и колодцы,
И в рвение Невы: вода с водой сольется,
Потрескается сталь, начнет крошиться камень,
Провалится асфальт, обрушится фундамент;
Фасады и торцы, пролеты и балконы,
Особняки, дворцы и новые районы
Воротятся в нутро родительницы тряской.
У кратеров метро, подернувшихся ряской,
В империи пустой начнут гнездиться цапли;
Лишь ангел золотой да золотой кораблик
Мелькнут, концами спиц обозначая место
Для перелетных птиц недолгого насеста.
Ингерманландский путч, свергающий барокко;
И первый солнца луч свирепо и жестоко
Восславит правоту природного чухонства,
Похоронив мечту, не давшую потомства.
Никто не встанет впредь над стылою волною,
Не вздумает гореть любовью неземною
И не откроет рот, чтоб оскорбить стихами
Поверхности болот, затянутые мхами.
* * *
Пускай я стар, но этот шар хочу узнать сполна;
Не время вылечит того, кто заражен пространством
И в чьей крови, как ни живи, верста растворена.
Я отвергаю корабли и лайнеры с порога,
И автостоп, хоть я не сноб, отнюдь не идеал:
Ах, колея, любовь моя, железная дорога!
В моей вселенной, черт возьми, еще хватает шпал!
Когда на поезд я спешу в своих кроссовках рваных,
И гром и гам по тамбурам влекут от скуки дел,
За мною гонятся хребты и топят в океанах,
И горизонты надо мной вершат свой беспредел.
Я ревизорами любим и с детства привечаем,
Со мной близки проводники, и если я продрог,
Меня хозяева дорог отпаивают чаем,
А пассажир, что твой Шекспир, толкает монолог.
Я распылен, как электрон, я нелокализуем:
Я весь в езде, я есть везде, где правит МПС;
Когда наскучат мне друзья, я делаю козу им
И к облюбованным местам теряю интерес.
Но вот беда: идут года, во тьму летя со свистом,
Оседлый быт за мной следит, мою смиряя прыть,
И молодеют не по дням честные машинисты,
И сотню юных проводниц я б мог удочерить.
Все о грядущем говорят, но мне его не слышно:
Я рвусь туда, где провода всегда летят назад;
Один мотив звучит в ушах, простой, как “Харе Кришна”,
И только с ним, да, с ним одним мой голос льется в лад.
Ах, колея, любовь моя, ты — как стихосложенье:
Ты мчишь сквозь грязь вперед, грозясь отправить под откос.
А что есть я? Материя, и мой удел — движенье;
Мои сансары рождены вращением колес.
Я и в раю не устою, и я спрошу у Бога,
В раю, за праведность свою не требуя наград:
“Господь, скажите, где у Вас железная дорога?
А если нет, тогда привет, скорей спускайте в ад!”
Речь об Экклезиасте
Словно дым сигареты в промозглую рань,
В заоконное утро уткнувшийся лбом,
Мой рассудок ползет, натолкнувшись на грань,
Отстраняемый вверх безразличным стеклом.
Где же грани империй, что видит мой взгляд?
Кто же я, неизвестный рабам властелин?
Все вокруг меня в косную землю глядят;
Неужели же в небо смотрю я один?
В исчезающих царствах я бы мог править бал,
Как Великий Могол средь толпы пастухов,
Тот, что порции рупий надменно бросал
Охраняющим быдло священных коров.
Кто же мне хоть единую драхму подаст?
Продвиженье по службе — естественный путь.
Что еще предложил мне мой Экклезиаст,
Как унылую жвачку из жизни тянуть?
Что мне мудрость веков? Что мне золота звон?
Что мне власть и ее обветшавший завет?
Но безумнейший царь из царей, Соломон,
Приглашает насмешливо в свой кабинет.
Тщетно рвусь я из плена пространств и времен,
Зря стараюсь порвать петли ржавых цепей:
С иудейским упорством талдычит закон
Над рассыпанной вдребезги плоскостью дней.
Что мне имя твое? Только символ любя,
Я по карте хожу в неизвестной стране.
Чем телесней я чувствую близость тебя,
Тем бесплотней становится чувство во мне.
Что мне смерть? Хоть потом, хоть сейчас я приму:
Что мне даст продолжение тусклого дня?
В этой кухоньке затхлой, в табачном дыму
Поглощает при жизни забвенье меня.
Сигаретным кольцом разбухаю как ноль.
Я — бесстрастный любовник, бесславный поэт,
Бессребреник царственный, голый король,
Покоривший себя суетою сует.
Шуберт
Откинув саван зимних странствий
И летаргического сна,
Над романтическим пространством
Тоскует Шубертом весна.
И снег ключом скрипичным тает;
И, льды вскрывая со щелчком,
Разливы чувств овладевают
Мятежно плачущим смычком.
Вишневой плотью сердце сжато,
И душу вновь щемит апрель,
И выпевает глуховато
Свою печаль виолончель.
Замах руки судьбу отвадит,
Мелодия растопит лед,
И царь лесной коня осадит,
И смерть над девушкой замрет.
Нет сил пропеть, поставить точку,
И вновь влекут потоки нот,
И дарит новую отсрочку
Повтор божественных длиннот.
Мир наливается плодами,
Готовясь вспарывать стручок.
Мотив весны плывет над нами,
Как жизнь, нанизан на смычок.
* * *
Понаехали люди из города;
Облака, шашлыки,
Желтым жиром закапаны бороды.
И туман до утра
Наполняется смехом и руганью;
Парни пьют у костра
И гуляют по гальке с подругами.
За излучиной — плес,
Ну а здесь все звенит перекатами;
И дрожание лес,
Позабытых лихими ребятами.
Над обрывом село
Или поле, заросшее травами,
Поднимает чело,
Растревожено странными нравами.
И похмельный народ
До рассвета с рекой не расстанется;
И стоит у ворот
Деревенский потасканный пьяница.
Он плетень обоймет,
Вспоминая вчерашнюю горькую,
Бормоча под восход
Речь про жизнь, обрученную с зорькою.
Публикация и вступительная заметка
Ларисы Мелиховой