Портрет в диалогах
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2012
Игорь Ефимов
ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ
БАС (обращаясь к собеседнику): Я знаю, что вы уже с юности были покорены и заворожены этим писателем. Не могли бы вы вкратце обрисовать свои чувства тех лет? Секрет невероятного успеха и мировой славы Хемингуэя пытались разгадать многие исследователи. Но мне до сих пор не довелось прочесть какое-нибудь убедительное объяснение. Что оказалось самым захватывающим для вас?
ТЕНОР: Мне было лет пятнадцать, когда кто-то из приятелей дал мне “Прощай, оружие!”. С первых же страниц я был подхвачен, унесен, вырван из своей повседневной жизни, как какая-нибудь Дороти в “Волшебнике Изумрудного города”. Простые понятные слова, простые короткие фразы. Облетевшие деревья, грязь на дорогах, стены домов со следами шрапнели. Верхушки гор срезаны туманом. У водителя “скорой помощи” узкое и очень загорелое лицо, фуражка на голове. Этот водитель уйдет из повествования
и никогда больше не появится. Но сама случайность, необязательность его появления создает ощущение, что автор напряженно вглядывается в череду событий и сцен, проносящихся перед его глазами, пытаясь разглядеть за ними какую-то главную таинственную суть бытия, которая струится под поверхностью зримого мира, как кровь струится под кожей. Вот-вот разглядит, вот-вот тайна откроется.
БАС: Не похоже ли это на прием паузы, которым пользуются режиссеры театра и кино? Например, в фильме Бергмана “Персона” героиня умолкает, отказывается говорить с окружающими. И мы вглядываемся в ее лицо,
в движения руки, берущей стакан с водой, в скольжение гребня по волосам, но при этом всеми силами пытаемся понять, о чем она молчит. Тайна, столь необходимая всякому искусству, рождается сама собой и маняще светит за поверхностью экрана.
ТЕНОР: Да, именно тайна. В рассказе “Что-то кончилось” юноша и девушка плывут в лодке на ночную рыбалку. Подробно описаны берега залива, заброшенные здания лесопилки, силуэты холмов на темнеющем небе. Из коротких реплик, роняемых героями у разведенного на берегу костра, мы понимаем, что они знают друг друга давно, что рыбачат вместе не первый раз. Ничто не предвещает беды, но напряжение нарастает. Что-то должно случиться. Медведь выйдет из темного леса? Пьяный индеец с ружьем?
О нет, только не у Хемингуэя. Случится что-то в тайниках души. Невинный обмен репликами: “Скоро взойдет луна”. — “Я знаю”. — “Все-то ты знаешь”. — “О, Ник, перестань! Пожалуйста, пожалуйста, не начинай это”. И мы так и не узнаем, что и в какой момент оборвало ниточку, связывавшую этих двоих. Но мы вспомним все беспричинные разрывы, которые довелось пережить нам самим, и поверим с волнением в то, что Ник не смог объяснить девушке, что произошло, а только повторял: “Все это больше не в радость”. — “И любовь не в радость?” — “И любовь”. И она уплывет на лодке, а он останется сидеть, уронив лицо в ладони.
БАС: Может быть, мне просто не повезло, потому что для меня первой книгой оказалась какая-то из его африканских эпопей. Не могу передать, какое отвращение у меня вызвали и продолжают вызывать эти бессмысленные убийства львов, носорогов, буйволов, слонов, леопардов. Кровавый спорт богатых бездельников! Да еще с попытками придать своей забаве какой-то высший смысл, будто это действительно состязание в мужестве. Да еще заставлял, затягивал своих женщин участвовать в бойне — такой стыд!
ТЕНОР: Но у поколения, входившего в жизнь после Первой мировой войны, сострадание животным было сильно притуплено пережитым ужасом всемирного четырехлетнего пожара. Стыдились они другого — высокопарного краснобайства. Ведь именно оно оправдывало кровавое извержение высокими понятиями чести, патриотизма, исторической справедливости. Хемингуэй очищал человеческую речь от шелухи и мути и тем возвращал ей правдивость и достоинство. Диалог у него строится из пустот, часто из повторов, но при этом слова бережно огибают нечто главное, невыразимое. Словам возвращалась их изначальная ценность, как краскам на картинах Сезанна, Ван Гога, С.ра, Гогена, Ренуара. Кажущаяся пустота как бы создает плодотворный вакуум, который извлекает эмоциональное бурление из души самого читателя.
БАС: Действительно, Первая мировая война вынесла наверх целую плеяду писателей, пытавшихся литературными средствами осмыслить произошедшее. Ремарк в Германии, Олдингтон в Англии, Барбюс во Франции, Шолохов
в России. Да и Толстой в свое время, после боев на Кавказе и в Севастополе, продолжал вглядываться в феномен войны до конца жизни. Начал с “Казаков”, закончил “Хаджи-Муратом”.
ТЕНОР: Вот еще какое сравнение пришло мне в голову: стиль Хемингуэя отличается от прозы его современников так же, как витраж отличается от живописного полотна. Многоцветье картины мы воспринимаем через отраженный свет, а многоцветье витража — через свет, идущий как бы изнутри. И это появилось уже в самых первых рассказах. Что меня поражает: каким чутьем обладал Шервуд Андерсон, чтобы уже по первым зарисовкам начинающего автора — демобилизованного солдата без университетского образования — разглядеть большой талант, начать поддерживать его, снабдить рекомендательными письмами к парижским друзьям — Гертруде Стайн, Эзре Паунду и другим. Может быть, это связано с тем, что Андерсон расслышал
в рассказах Хемингуэя продолжение собственных исканий. Для всего литературного поколения, входившего в американскую литературу в 1920-е годы, творчество Андерсона открыло новые горизонты, оказалось маяком, камертоном. Но для Хемингуэя — в особенности.
БАС: Вы упомянули Париж — не пора ли нам отправиться туда вслед за нашим героем и его первой женой? Если Андерсона можно считать стартовой площадкой космического корабля “Папа Хем”, то на долю Хедли Ричардсон выпала роль ракеты-носителя. Ее горячая вера в талант мужа, ее готовность отказаться от карьеры пианистки и отдать все силы на то, чтобы обеспечить ему возможность посвятить себя литературе, конечно, были бесценной поддержкой. Скромный ежегодный процент с полученного ею наследства, составивший две с половиной тысячи долларов, в послевоенном Париже позволил молодоженам иметь самое необходимое — а большего в те годы они и не ожидали. Плюс журналистские заработки самого Хемингуэя. Хватало даже на то, чтобы угощать в своей квартирке новых друзей.
ТЕНОР: Первая серьезная ссора с женой произошла, когда она умоляла его осенью 1922 года не ездить на греко-турецкую войну. Но Хемингуэй был послан туда его нанимателем, канадской газетой “Стар”, и не чувствовал себя вправе отказаться. Снова страшные сцены войны, горящие дома, обозы с беженцами. В прозу потом попадет женщина с мертвым младенцем на руках, которого она не отдавала несколько суток. Воспоминания об этих днях всплывут в памяти героя рассказа “Снега Килиманджаро”. Так как Хемингуэй не любил и не умел выдумывать, мы должны поверить тому, что в Стамбуле он впервые изменил жене с какой-то армянской шлюхой — “перезрелой, грудастой, сиропно сладкой, гладкокожей и не нуждавшейся
в подушке под ягодицами”.
БАС: А в следующем году супруги совершили поездку в Испанию. И тут Хемингуэй был на всю жизнь захвачен — покорен — заворожен древним испанским варварством — боем быков. Это не просто спорт, объяснял он жене, а высокая трагедия, требующая невероятного искусства и мужества. Все равно как если бы война проходила на арене, а ты получил место на трибунах
и смотрел на нее, не подвергаясь никакому риску. Оказалось, что Хедли могла спокойно взирать на сизые кишки, вывалившиеся из распоротого живота лошади, и продолжать вышивать распашонку для ожидавшегося младенца.
ТЕНОР: Эрнест не только отсиживался на трибунах. Перед началом главного зрелища быка выпускают на арену и разрешают матадорам-любителям дразнить его для потехи. Наверное, тут уж сердце у Хедли сжималось, когда она видела своего отчаянного мужа, скачущим в метре от острых рогов. Но она уже знала, что опасность была для него как наркотик, без которого жизнь теряла блеск и пряность.
БАС: Сын Джон Никанор родился, когда супруги гостили в Торонто, но крещение произошло уже по возвращении в Париж. Чтобы спастись от плача ребенка в тесной квартирке, Хемингуэй уходил писать в соседнее кафе. Здесь были написаны рассказы, вошедшие в сборник “В наше время”, действие которых происходит по большей части в местах, где прошла юность автора, — в Мичигане и Иллинойсе. Когда сборник выйдет из печати, родители будут возмущены его содержанием. Отец вернет издателю все заказанные экземпляры, написав, что он не желает иметь в христианском доме “подобную грязь”. Знакомым даже заявит, что предпочел бы видеть сына мертвым, чем пишущим произведения, подрывающие основы религии и морали.
ТЕНОР: Мать писателя Грейс Хемингуэй умоляла сохранить хоть один сборник — отец остался непреклонен. Эрнест с детства был любимцем матери. Именно она привила ему отношение к искусству как высочайшей ценности. Грейс пела, музицировала, готовилась стать профессиональной певицей. Энтони Бёрджесс считал, что ритмичность прозы Хемингуэя берет свое начало из музыкальных впечатлений детства. Когда стать певицей не удалось, Грейс увлеклась живописью и достигла определенных успехов: ее пейзажи выставлялись и покупались. Почему во взрослом Хемингуэе созрела такая острая антипатия к ней, мне всегда оставалось неясным. Некоторые биографы считают, что он обладал теми же свойствами, что его мать: тяга к творчеству, стремление к совершенству, умение привлекать к себе внимание и доминировать над людьми. Но качества, ценимые им в мужчине, в женщинах он ненавидел. К отцу же, скромному провинциальному врачу, пристрастившему его к охоте и рыбалке, он сохранил уважение до конца жизни.
БАС: Отец его тепло описан в рассказе “Лагерь индейцев”. Помните, это там, где индианка тяжело рожает и приехавший врач делает кесарево сечение перочинным ножом, без анестезии. При первом прочтении я был очень удивлен, что и мать и ребенок остались живы. Я уже привык, что смерть маячит во всех произведениях Хемингуэя, что большинство его героев погибает в конце. Но через несколько строчек все разъяснилось, все стало на свои места: оказывается, муж рожавшей, лежавший в той же хижине на подвесной койке, перерезал себе горло, так сказать, принес себя в жертву, чтобы умилостивить злых духов и дать ребенку родиться.
ТЕНОР: Да, многие замечали, что в глазах Хемингуэя только близость смерти придавала серьезность тому, что происходит с человеком. Но я могу указать на десятки тончайших рассказов, в которых ключом сюжета оказывается не смерть человека, а смерть чувства, чаще всего — любви. Таковы “Что-то кончилось”, “Три дня под ветром”, “Очень короткая история”, “Солдат дома”, “Кошка под дождем”, “Конец сезона”, “Десять индейцев”, “Канарейка в подарок”. И во всех них автор целомудренно избегает произносить обесцененное слово “любовь”.
БАС: Если бы он оставил эти рассказы так, как они были написаны, это была бы коллекция жемчужин, которые мало кто мог бы оценить. Но к моменту издания сборника он уже заразился страстью к корриде. И видел,
в какой экстаз приходит толпа при виде крови. Пикадоры и бандерильеро разжигают зрителей перед началом главного боя. Почему бы не применить такой же прием в литературе? И он решает вставить перед каждым рассказом миниатюру, не имеющую никакого отношения к содержанию, но насыщенную кровью и ужасом. Перед нежным “Что-то кончилось” мы должны узнать, как одного за другим подстреливали немецких солдат, перелезавших через ограду. Перед другим рассказом встречаемся с двумя ранеными, валяющимися у стены под горячим солнцем. Далее: упавшую на арене лошадь бьют палками по ногам, заставляя подняться. Далее: солдат в траншее под градом снарядов взывает к Христу. Далее: измученного быка, упавшего на песок, приканчивают кинжалом. Возможно, эти миниатюры сильно увеличили цифры продаж. Но у меня этот ход вызвал только отвращение.
ТЕНОР: Все же в кругу парижских друзей нашлись люди, способные по достоинству оценить эти ранние рассказы даже без вставных ужастиков. Начинающий американский писатель Гарольд Лойб послал их своему издателю, и зимой 1925 года из Нью-Йорка пришла радостная весть: Хемингуэю предлагали заключить договор на публикацию сборника “В наше время” под маркой издательства “Бони и Ливрайт”. Бедность отступала, парижская жизнь оживилась с приходом весны, компания кочевников по барам и ресторанам росла. И в какой-то момент из этой толпы вынырнула прелестная английская аристократка, которой было суждено пленить сердца миллионов читателей во всем мире под именем Брет Эшли в романе Хемингуэя “Фиеста”.
БАС: Реальная леди Дафф Твисден мало отличалась от героини романа. Она тоже развелась с первым мужем, чтобы выйти за баронета, служившего в военном флоте, тоже прожила с ним несколько лет, родила ребенка
и потом удрала с беспутным, но очаровательным шалопаем, тоже легко заводила романы с его ведома и согласия. Хемингуэй был очарован ею, как
и десятки других мужчин в их кругу. Но в свои двадцать шесть лет он еще оставался добродетельным юношей с американского Среднего Запада, считавшим измену жене делом постыдным и невозможным. Себя он вывел
в романе под именем журналиста Джейка Барнса, давно и безнадежно влюбленного в леди Эшли. Она отвечает ему взаимностью, летит к нему по первому зову — а иногда и без зова, — счастлива гулять с ним по ночному Парижу. Откуда же безнадежность? Оказывается, ранение, полученное Барнсом на фронте, сделало его импотентом. Хирург в итальянском госпитале сказал ему: “Вы пожертвовали больше, чем жизнью!”
ТЕНОР: Реальная Дафф сдружилась с семьей Хемингуэя, часто бывала
у них, любила играть с сыном. Хедли потом вспоминала ее заразительный смех, ее очаровательные манеры. После нескольких бокалов вина в ее речи могли проскакивать крепкие словечки, но даже они произносились тем легким тоном, который снимал налет грубости. Кроме того, она придерживалась своих правил поведения и на чужих мужей не покушалась. Хемингуэй был за рамками кода — она выбрала для нового романа Гарольда Лойба
и уехала с ним на две недели в Испанию.
БАС: Бедный Лойб! Думал ли он, что эта поездка вызовет такую бешеную ревность в обожаемом им писателе и что на него обрушится месть длиною в двести страниц! В “Фиесте” он выведен под именем Роберта Кона. За ним оставлены все реальные черты: высокий, миловидный, отличный боксер и теннисист, выпускник Принстона, трезвенник, чувствительный мечтатель. Но при этом он изображен невыносимым занудой, не умеющим ни пошутить, ни поддержать интересный разговор, ни блеснуть оригинальным парадоксом. “Чего ты лезешь туда, где тебя не хотят видеть?” — говорят ему другие персонажи. За глаза называют жидом. Все нормальные люди уже примирились, что в новые времена мужчины и женщины легко меняют партнеров. А этот из-за ревности пускает в ход кулаки, а потом льет слезы раскаяния и просит прощения. Наконец, самый страшный грех: равнодушен к корриде, которой остальная компания упивается в Испании день за днем.
ТЕНОР: Видимо, вся история с леди Твисден и Лойбом задела Хемингуэя так глубоко, что он был не в силах дать ей время отлежаться — начал делать наброски романа тут же, еще до возвращения в Париж. Он мало заботился о том, что друзья узнают себя в его персонажах и могут возмутиться. Их образы вставали перед ним так ярко и драматично, что он не видел нужды напрягать воображение, наполнять роман выдуманными людьми
и событиями.
БАС: Конечно, в начале XX века наличие сюжета в романе перестало считаться обязательным условием. Свободное скольжение в толпе персонажей, произвольные перелеты во времени и географическом пространстве применяли Пруст, Музиль, Кафка, Джойс. Хемингуэй не остался в стороне от этого поветрия. В середине “Фиесты” он теряет Роберта Кона и заставляет нас таскаться за Джейком и его приятелями по злачным местам, отправляет в Испанию на рыбалку, потом на корриду в Памплоне. Их диалоги должны быть очищены от сентиментальности, поэтому идут бесконечно повторяющиеся “Что будем пить?”, “Не знаю”, “Какая завтра погода?”, “Сколько форелей ты поймал вчера?” и так далее. В какой-то момент я так устал от описаний жареной зайчатины и устриц под соусом, что начал просто пролистывать страницы в поисках имен Кона и Брет.
ТЕНОР: Гарольд Лойб был огорчен своим портретом в романе. Он воображал себя другом замечательного писателя, а тут вдруг такие черные краски и ушаты презрения. “Что ты таскаешься за нею как упрямый вол?! — кричит Роберту Кону жених Брет Эшли. — Что с того, что она спала с тобой? Она спала со многими получше тебя!” Но у меня есть одна догадка. Мне кажется, в Гарольде Хемингуэй разглядел того чувствительного романтика, которого он выжигал в себе с ранней юности, и попытался добить его литературными средствами. Играла свою роль и ревность. То, что Дафф Твисден ездила
в Сан-Себастьян с Лойбом, а не с ним, должно было точить самолюбие. Ее нежелание причинить боль Хедли могло выглядеть просто отговоркой в его глазах. Правда, он взял одну строчку из ее письма и вложил ее в уста Брет: “Мы не должны ранить других. Это у нас вместо веры в Бога”.
БАС: Роман “Фиеста” вышел в 1926 году и имел большой успех, хотя
и с привкусом скандала. Критики хвалили, читатели раскупали, а родители опять были возмущены. “Стоило ли тратить свой талант на описание таких дегенератов? — писала мать. — Не много чести — опубликовать самую грязную книгу года”. Оправдываясь, Хемингуэй объяснял, что невозможно изображать правду жизни, обходя все уродливое, жестокое и подлое, что в ней есть.
ТЕНОР: С выходом к широкому читателю неизбежно умножились шипы сарказмов, отталкивания, насмешек. Обостренное самолюбие писателя также больно задевали сравнения его с другими авторами. Дружественно настроенному критику Эдмонду Вилсону Хемингуэй писал: “Нет, я не считаю, что рассказ └Мой старик“ вырастает из рассказа Андерсона └Хотел бы
я знать — зачем?“ Мой — о мальчике, его отце и скаковых лошадях. Шервуд написал о мальчиках и лошадях. Тут нет ничего общего. Я хорошо знал Андерсона. Он писал хорошие рассказы… Но нью-йоркские критики развратили его похвалами, и его творчество заваливается к чертям”.
БАС: Видимо, эта затаенная ревность подвигла Хемингуэя на нелепую затею — написать пародию на новый роман Андерсона “Темный смех”. Название для пародии он заимствовал у Тургенева — “Вешние воды”, а в качестве эпиграфа взял цитату из Филдинга: “Единственный источник по-настоящему смешного — чувствительность”. Пародия писалась параллельно
с “Фиестой”, в которой, как мы помним, чувствительность свойственна только отрицательному персонажу — Роберту Кону.
ТЕНОР: Сам Андерсон отнесся к публикации “Вешних вод” довольно снисходительно. Даже написал Эрнесту, что эта пародия сыграла роль рекламы для его книги. В ответном письме Хемингуэй утверждал, что писатели обязаны честно говорить собрату по перу, когда ему случится написать барахло, и что он веселился все шесть дней, пока писал свою пародию, а потом получил еще пятьсот долларов гонорара в придачу. В конце все же признавал, что чувствует себя паршиво и что, по всей вероятности, потеряет многих друзей из-за этой истории.
БАС: Хедли, Скотт Фицджеральд, Гертруда Стайн, Дос Пассос и многие другие, кому Хемингуэй читал рукопись, уговаривали его не печатать ее. Но нашлась! — нашлась одна слушательница, которая только хохотала и хлопала в ладоши. А много ли надо покорителю слов и сердец? И новая любовь запылала осенью 1925 года, как стог пересохшего сена.
ТЕНОР: Полина Пфайфер приехла в Париж в качестве корреспондентки журнала “Вог”. Ей было поручено описывать новости французской моды. Она быстро стала своей в кругу друзей Хемингуэя. Дружеские чувства, которые она испытывала к нему самому и к Хедли, порой окрашивались вспышками экзальтации. Проведя вместе с ними Рождество на лыжном курорте
в Австрии, она писала им из Парижа: “Я скучаю по вам почти до неприличия и буду изо всех сил стараться заманить вас сюда. Подумайте об этом серьезно. Я не такая женщина, с которой можно обращаться небрежно и могу повести себя очень скверно, если мною пренебрегают”.
БАС: Хемингуэй откликнулся на этот призыв, остановился в Париже по пути в Америку в январе 1926 года и провел несколько дней, регулярно встречаясь с Полиной. То же самое — на обратном пути. Летом того же года все трое оказались вместе на средиземноморском курорте. Хедли не могла не видеть того, что происходит между ее мужем и Полиной. Не в силах выдержать болезненного напряжения, она спросила его напрямую: “Вы влюблены друг в друга?” Он не стал отрицать или оправдываться, а, наоборот, набросился на нее с упреками: “Зачем ты произнесла это? Ты сказала вслух и все разрушила. Нужно было оставить это под покровом, и тогда бы мы все уцелели”.
ТЕНОР: Ситуация казалась безвыходной для всех троих. Хедли любила мужа, и ей было невыносимо видеть его искренние страдания. Хемингуэй все еще любил жену и сына, и ему страшно было потерять их. Если бы даже он развелся с Хедли, Полина — верующая католичка — не могла бы выйти замуж за разведенного. Кроме того, заповедь Дафф Твисден “не причинять боли другим” не была для нее пустым звуком. В письмах Эрнесту, после горячих излияний, она все время возвращалась к теме их вины перед Хедли. “Мы должны сделать все, о чем она попросит, абсолютно все — ты ведь понимаешь это?”
БАС: Как всегда, сильное жизненное переживание у Хемингуэя должно было искать исхода в литературе. Неизвестно, когда он начал писать роман “Сады Эдема”, но очень важно, что он так и не смог закончить его. После его смерти вдова и сыновья подготовили рукопись к печати и опубликовали со значительными сокращениями. В версии, доступной нам сегодня, все выглядит как фантазия автора на тему “Лето втроем на берегу Средиземного моря”. Герой, молодой американский писатель, окрыленный успехом своей первой книги (кто бы это мог быть?), приезжает с женой на курорт, чтобы писать новое произведение. Тема — охота и отношения с отцом. К ним присоединяется молодая прелестная женщина Марита, про которую жена говорит: “Она влюблена в нас обоих”. Драма в любовном треугольнике движется извилисто и непредсказуемо, но в конце писатель успешно завершает новую книгу и уходит от жены к Марите. Кажется, это единственный роман Хемингуэя, в котором никто не гибнет в конце. Может быть, именно поэтому он казался ему незавершенным?
ТЕНОР: Однако в романе есть и важные отступления от автобиографической канвы. Дело представлено так, будто жена, Кэтрин, сама — из прихоти — пригласила Мариту пожить с ними в одном отеле, сама подталкивала ее и мужа друг к другу. Опущена немаловажная деталь: супруги Хемингуэй приехали на курорт с сыном Джоном в надежде, что солнце и море вылечат его затянувшийся коклюш. Хедли в это несчастное лето находилась под двойным прессом: больной ребенок и разваливающийся брак. В романе же она представлена загадочно капризной, непредсказуемой, постоянно провоцирующей мужа на расширение сложившегося треугольника.
БАС: В этих экспериментах она доходит до того, что изменяет мужу
с Маритой. Но не делает из этого тайны, а говорит, что да, любит их обоих. Муж тоже должен признать, что влюблен в обеих женщин, но он хотя бы полон чувства вины, считает это ненормальным. Образ жены постепенно чернеет. При Марите она начинает издеваться над мужем-писателем за то, что он постоянно перечитывает вырезки из газет с хвалебными статьями
о нем. “Их сотни, и он постоянно таскает их с собой. Это хуже, чем носить порнографические открытки. Он изменяет мне с этими вырезками. Наверное, тут же, в мусорную корзину”.
ТЕНОР: И как же далеки эти образы от того, что происходило в действительности! В сохранившихся письмах мы можем разглядеть троих людей, ошеломленных тем, что с ними происходит, страдающих, ищущих спасения, стремящихся вовсе не к тому, чтобы сохранить маску невозмутимости (так —
в романе), а к тому, чтобы не причинять друг другу лишних страданий.
БАС: Чтобы окончательно опустить образ жены, прокурор Хемингуэй извлекает историю, случившуюся в начале его супружества с Хедли. Она ехала к нему из Парижа в Швейцарию и везла чемодан с его рукописями, которые в то время еще не были опубликованы. Он просил ее привезти ту, над которой собирался работать, но она, в порыве чрезмерной обязательности, упаковала в отдельный чемодан весь его архив до последнего листочка. И на вокзале этот чемодан украли. От ужаса случившегося Хедли лишилась речи. Когда Хемингуэй встретил ее на перроне, она могла только рыдать
и умолять о прощении. Реальный Хемингуэй мужественно принял удар
и как мог успокаивал жену. Но в романе “Сады Эдема” история повернута по-другому: жена Кэтрин намеренно сжигает все рукописи мужа-писателя.
Естественно, после такого его уход к Марите получает моральное оправдание.
ТЕНОР: На самом же деле страдания всех троих растянулись чуть ли не на год. Измученная Хедли обратилась к Эрнесту и Полине с последней просьбой: “Расстаньтесь на сто дней. Если после этого ваша любовь будет пылать с той же силой, я соглашусь на развод”. И влюбленные немедленно согласились. Полина уплыла в Америку к своим богатым родителям и писала оттуда страстные письма: “Мы с тобой одно, один человек… Люблю тебя сильнее, чем когда-нибудь… Смотрю на окружающих и недоумеваю, как они могут жить без Эрнеста. Уверена, что им очень худо без него… Люблю тебя и через два месяца сойду с парохода в Булони… Главное, помни, что мы с тобой — единое целое… Сама по себе я только половинка… Время без тебя течет пусто и бесполезно…”
БАС: Хемингуэй отвечал ей в том же духе: “До тех пор пока у меня есть ты, я могу вынести что угодно, пройти через любые невзгоды… Но ты покинула меня, потому что считала это самопожертвование правильным и справедливым, и я чувствую себя ужасно, Пфиф, невыносимо несчастным… Похоже, единственное, что я могу сделать, чтобы избавить тебя от чувства греховности, а Хедли от тягот развода, — это покончить с собой. Но я не святой, не создан таким и обещал себе не делать ничего отчаянного, пока ты не вернешься и мы не поймем, что нам делать дальше”.
ТЕНОР: Нет, не мог подобный чувствительный романтик появиться
в качестве героя на страницах книг писателя Хемингуэя. Но каким-то витражным чудом он просвечивал сквозь образы всех этих суровых мужчин, скупых на слова, закаленных жизнью, полных непоказной отваги, мужественно принимающих каждое новое поражение. И судьба смилостивилась над Эрнестом. Хедли убедилась, что любовь этих двоих неизлечима, дала согласие на развод. Нашелся священник, который объяснил, что первый брак Хемингуэя не был освящен католической церковью, он не считается, поэтому Полина имеет право не считать себя грешницей, выходя замуж за Эрнеста. Хемингуэй передал в пользу Хедли и сына все свои гонорары за будущие издания “Фиесты”. Он заверил священника, что был крещен по католическому обряду, когда лежал в госпитале в Италии во время войны. Бракосочетание состоялось в мае 1927 года, а год спустя молодожены вернулись в Америку.
БАС: По совету Дос Пассоса они выбрали местом проживания самую южную точку страны: маленький островок Ки-Уэст, завершающий цепочку островов к югу от Флориды. Здесь Хемингуэй получил возможность спокойно и с увлечением работать над новым романом, начатым еще во Франции. Как всегда, события, темы и образы он черпал из собственной биографии. Но на этот раз ему пришлось спуститься в кладовые памяти на десять лет назад, и в результате он смог увидеть себя как бы со стороны — яснее
и глубже. В отличие от “Фиесты” роман “Прощай, оружие!” оказался очищен от сведения счетов с окружающими, от всего сиюминутного и преходящего. В нем слышен голос зрелого художника — и критики сразу отметили подъем Хемингуэя на новую творческую ступень.
ТЕНОР: Считается, что прототипом главной героини, Кэтрин Баркли, была медсестра Агнес фон Куровски, с которой у Эрнеста запылал роман, когда он раненый оказался в госпитале в Милане. Но, может быть, ближе
к истине те исследователи, которые считают Кэтрин Баркли просто идеализированным женским образом — воплощенной мечтой Хемингуэя. Искренняя, бескорыстная, любящая, а главное — умеющая вести себя с благородной сдержанностью, исключающей всякую аффектацию.
БАС: На самом деле общее у Кэтрин и Агнес только то, что обе были медсестрами и имели роман с раненым американцем. Реальная Агнес запомнилась друзьям и коллегам веселой, переменчивой, склонной к флирту, легко забывавшей о своей помолвке с нью-йоркским доктором. Она была старше Эрнеста на семь лет, так что ее любовь к нему сильно окрашивалась материнскими интонациями. В письмах часто мелькают обращения “дорогой мальчик”, “малыш”. Она охотно поддерживала разговоры о женитьбе, о планах на будущее в Америке, но в душе не была готова расстаться ни с Италией, ни со своей работой, которая ей нравилась. В строгой атмосфере военного госпиталя им вряд ли удалось пойти дальше переплетения пальцев под простыней. Но, видимо, и это было замечено, потому что вскоре Агнес была отправлена в другой город.
ТЕНОР: Эрнест же отдался своей первой любви всей душой. Он писал
о ней матери, специально отметив, что в кадрах кинохроники, которую его родственники с ликованием смотрели в Чикаго, медсестра, выкатывающая его в кресле на балкон, — не Агнес. Агнес гораздо красивее. В письме другу он сообщал, как Агнес отреагировала на его злоупотребление алкоголем: “Малыш, — сказала она, — нам предстоит стать партнерами. Если ты будешь выпивать, я последую твоему примеру. И выпью рюмку за рюмкой столько же, сколько выпьешь ты”. Слов на ветер не бросала, тут же опрокинула вслед за ним стаканчик джина. “Ох, Билл, как мне повезло, что я встретил эту девушку! — писал дальше Эрнест. — Не знаю, что ее могло привлечь в таком неотесанном увальне, но благодаря какому-то астигматизму она любит меня. Так что, вернувшись в Америку, я поступаю работать в фирму. Готовься сыграть роль шафера!”
БАС: Как только Эрнесту разрешили покидать госпиталь после операции, он отправился к новому месту работы Агнес и поразил ее, появившись внезапно в палате, опираясь на трость. Ему удалось пробыть только один день, и она писала ему потом: “Не могу поверить в то, что нам удалось повидаться… Сможешь ли ты вырваться снова?.. Я написала матери, что собираюсь выйти замуж за человека моложе меня… Так как это не будет нью-йоркский доктор, она, наверное, в отчаянии махнет на меня рукой
и объявит легкомысленной”.
ТЕНОР: Эрнест отплыл в Америку в феврале 1919 года. Однако в родном доме он не мог найти себя — слонялся целыми днями без дела или лежал на кровати и ждал появления почтальона. Письма из Италии приходили все реже, а он писал чуть не каждый день. И вдруг в марте пришло убийственное известие: Агнес полюбила другого — итальянского лейтенанта знатного происхождения, — и они собираются пожениться. Горю и гневу Эрнеста не было предела. Возлюбленная бросила его, не дав ему шанса вступить в схватку с соперником! Конечно, он был слишком молод, слишком беден, слишком далеко. О, сердце женщины! Он лежал в своей комнате, отказывался есть, его лихорадило. Встревоженным родителям ничего не объяснял, но подруге Агнес написал гневное письмо, заканчивавшееся проклятьем в адрес неверной: пусть она споткнется на лестнице, упадет и выбьет все передние зубы!
БАС: Ничто из этих переживаний не попало в роман “Прощай, оружие!”. Как можно! Подобная чувствительность пристала слабаку, но не смелому мужчине, опаленному войной, умеющему с достоинством принимать удары судьбы. Однако в рассказе “Снега Килиманджаро” умирающий писатель вспоминает свою жизнь и ту первую возлюбленную, которая оставила его и которую он так и не мог забыть. Помолвка Агнес с лейтенантом распалась под давлением аристократической семьи жениха. Впоследствии она дважды была замужем, а в разговорах с биографами знаменитого писателя говорила о нем с нежностью и иначе как “Эрни” не называла.
ТЕНОР: Публикация “Прощай, оружие!” в 1929 году превратила Хемингуэя в фигуру мирового масштаба. Кроме литературных достоинств роман привлекал пафосом разочарования в цивилизации, которая могла допустить кошмар Первой мировой войны. А знаете, у кого Хемингуэй подслушал этот волнующий ритм прозы с бесконечными “и”, который доминирует в романе? У Екклесиаста! “И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа”. Недаром второе название романа “Фиеста” — строчка из Екклесиаста: “И восходит солнце”.
БАС: Дом Эрнеста и Полины в Ки-Уэсте сделался местом паломничества поклонников и друзей. Полина была совсем не похожа на Кэтрин Баркли, но любовные признания героини романа взяты почти дословно из ее письма: “О, дорогой, я так хочу тебя, хочу стать тобой, хочу, чтобы мы растворились друг в друге… Не хочу, чтобы ты уезжал, без тебя я просто не живу”. Полина сумела стать верной спутницей и партнером в главных страстях мужа: рыбалке и охоте. Они бороздили воды Карибского моря и возвращались гордые добычей. На фотографии оба стоят сияя, рука Эрнеста вздымает меч-рыбу в человеческий рост. Один за другим родились сыновья Патрик и Грегори. А в 1933 году богатый дядюшка Полины предложил им огромную по тем временам сумму — двадцать пять тысяч долларов, чтобы они могли осуществить давнишнюю мечту Эрнеста — отправиться на охоту в Африку.
ТЕНОР: Вы уже говорили, что “Зеленые холмы Африки” и другие охотничьи эпосы Хемингуэя не увлекли вас. А что вы скажете о двух коротких вещах, использующих африканскую саванну в качестве фона: “Снега Килиманджаро” и “Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера”?
БАС: Первый рассказ — безусловный шедевр, пронизанный настоящей душевной болью и глубиной. Мне кажется, он восходит к знаменитой повести Льва Толстого “Смерть Ивана Ильича”. Писатель Гарри мог бы с таким же успехом умирать на каком-нибудь необитаемом острове на озере Мичиган или в снегах Аппалачей рядом с разбившимся самолетом. Исчезла бы экзотика, но осталось бы главное: предсмертный взгляд на прожитую жизнь, горестное подведение итогов и тщетные — последние — попытки перестать терзать преданную жену зрелищем своей умершей любви.
ТЕНОР: Мне кажется, Хемингуэй до конца жизни так и не мог смириться с тем, что любовь не живет вечно, что она такое же смертное существо, как и все живое. Нет, если любовь умерла, значит, кто-то или что-то убило ее. Кто-то должен быть виноват. Это мелькает уже в “Фиесте”: “А потом пришли богатые и вс. испортили”. Обвинения золотому тельцу мелькают
и в этом рассказе. “Ты и твои деньги”, — с презрением говорит герой своей жене.
БАС: Воображаю, как тяжело было Полине читать “Снега Килиманджаро”. Особенно тот отрывок, где герой называет любовь кучей навоза, а себя — петухом, распевающим на этой куче и постоянно лгущим. “Неужели тебе нужно разрушить все, что ты оставляешь после себя? И коня, и седло,
и жену, и доспехи?” — “Твои проклятые деньги были моими доспехами”, — отвечает он. Герой вспоминает, что, оказавшись среди богатых, он воображал себя шпионом в чужой среде, которому предстоит описать ее. А потом
в мыслях обзывает жену доброй, заботливой сукой, разрушившей его талант.
ТЕНОР: Но ведь тут же он переходит от осуждения к самообвинениям — и каким безжалостным! “Вздор. Ты сам разрушил свой талант. Зачем обвинять женщину, которая поддерживала тебя? Ты разрушил талант тем, что не использовал его, пьянствовал так, что терял остроту зрения, разрушил ленью, разгильдяйством, снобизмом, гордыней… А не странно ли, что каждый раз, когда ты влюблялся в новую женщину, оказывалось, что у нее больше денег, чем у предыдущей?”
БАС: Но к теме “женщина — губительница” Хемингуэй возвращается много раз. В рассказе “Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера” жена просто убивает мужа — якобы случайно — на охоте, когда в нем воскресла смелость и уверенность в своих силах. В рассказе “Три дня под ветром” герои говорят о том, что женатые — люди пропащие и что нельзя позволять женщине затоптать себя. Жену Скотта Фицджеральда, Зельду, он обвинял в том, что своими нападками она разрушает уверенность мужа в его творческих силах. Про родную мать в разговорах с приятелями говорил, что она желала его гибели на войне — тогда бы ей досталась слава матери героя. В 1928 году застрелился отец Хемингуэя, и он утверждал, что это его мать довела мужа до депрессии своим расточительством, своими долгими отлучками, своим пренебрежительным отношением к человеку, который, видите ли, не воспарял вместе с ней к вершинам прекрасного. Хотя на самом деле больной диабетом доктор Хемингуэй сам диагностировал закупорку вены в ноге и, скорее всего, застрелился, чтобы избежать мучительной смерти от гангрены.
ТЕНОР: Любовь к матери умерла у Эрнеста довольно рано и точно таким образом, каким она умирает у молодых людей, когда родители не поспевают за их взрослением, когда продолжают поучать или сюсюкать над ними. Эрнест попытался описать это в рассказе “Дом солдата”. “Ты ведь любишь свою мать, дорогой мальчик?” — говорит там миссис Кребс вернувшемуся
с войны ветерану. “Нет, не люблю”, — отвечает тот. Мать начинает плакать. Слезы срабатывают, Кребс начинает уверять, что он просто в плохом настроении, что слова вылетели случайно. Немедленно веревка ласкового принуждения делает новый виток: “Давай станем на колени и вместе помолимся”. Героя рассказа при этом чуть не стошнило. Но не будем забывать, что реальный Хемингуэй после смерти отца немедленно пришел матери на помощь и обеспечил ее и сестер, передав в их пользу почти весь гонорар за “Прощай, оружие!”.
БАС: Только восемь лет спустя Хемингуэй завершил и опубликовал новое большое художественное произведение. Мне не хочется называть “Иметь и не иметь” романом. В середине 1930-х он написал два великолепных рассказа о владельце рыболовного катера Гарри Моргане, который в тяжелые годы депрессии вынужден заниматься опасной контрабандой, курсируя между Кубой и Флоридой. Рассказ “Через пролив” написан от первого лица, поэтому в нем герой не мог погибнуть — вместо этого он сам совершает убийство. Второй рассказ, “Возвращение торговца”, написан от третьего лица,
и там писатель держит нас в напряжении: погибнет герой от ран, полученных в перестрелке с береговой охраной, или выживет? Оставить героя
в живых, соединить два рассказа и добавить к ним заключительную историю о перевозке кубинских бандитов-революционеров в Гавану было бы правомочным ходом. Но зачем было пристегивать в середине шестьдесят страниц про компанию богатых туристов, не имеющих никакого отношения к Гарри Моргану? Только для того, чтобы лишний раз врезать богачам? Или все же хотел дотянуть компактную повесть до размера романа?
ТЕНОР: Согласен, что сюжетное построение этой вещи выглядит неоправданным. Видимо, Хемингуэй начал работу над семейной драмой писателя Ричарда Гордона отдельно, увяз в автобиографических коллизиях, не знал, как выбраться, и решил просто погрузить ее на катер Гарри Моргана. Но если Ричард Гордон — автопортрет, нам придется снова сострадать Полине. Взаимная усталость на грани ненависти между супругами, обвинения, контробвинения, пощечины изображены так ярко, что невозможно отделаться от впечатления: писалось кровью сердца. Тем более что в эти годы
у Хемингуэя запылал роман с Джейн Мейсон — прелестной женой директора кубинского отдела авиакомпании “Пан Американ”. “У тебя след губной помады на рубашке, — говорит жена писателю Гордону. — И на лбу тоже”. Когда это писалось, не витал ли над головой писателя запах помады Джейн Мейсон?
БАС: Другая туристка в романе, лежа рядом со своим заснувшим любовником в каюте его дорогой яхты, произносит мысленно целый монолог на тему мужского непостоянства: “Они устроены по-другому. Им хочется новую, или какую-нибудь помоложе, или ту, которую нельзя… Если ты брюнетка, они захотят блондинку. Если ты блондинка, они захотят рыженькую. Или еврейку, или китаянку, или лесбиянку, или бог знает кого… А может, они просто устают… Чем лучше ты обращаешься с мужчиной и чем больше ты выражаешь ему свою любовь, тем скорее он устает от тебя… Видимо, лучшие из них устроены так, чтобы иметь множество жен… Но это так утомительно — пытаться жить внутри этого множества”.
ТЕНОР: Мое внимание привлек мелкий эпизод, не имеющий никакого отношения к главному действию. Писатель Гордон видит, как у входа в бар один пьяница избивает другого, уже бьет его лицом о тротуар. Полицейский пытается разнять дерущихся, но избиваемый кричит ему, чтобы он оставил их в покое и убирался. Через какое-то время Гордон оказывается у стойки бара рядом с драчунами, и избитый объясняет ему с гордостью, что он может принять любую порцию побоев. Избивавший с усмешкой подтверждает: “Вчера бил его бутылкой по голове, как по барабану, — и ничего”. “А хочешь, я открою тебе секрет? — говорит избитый Гордону, еле шевеля распухшим губами. — Иногда получаешь от этого удовольствие”.
БАС: Чем вас заинтересовала эта сцена?
ТЕНОР: Она как-то перекликается со случаем, произошедшим с Хемингуэем на морской рыбалке. Он взял с собой Дос Пассоса и его жену, и они отправились на катере “Пилар” из Ки-Уэста в сторону островов Бимини ловить акул. Ловля была азартная, Эрнесту попалась хорошая акула, он подтягивал ее к борту и достал свой кольт, чтобы пристрелить, прежде чем вытаскивать из воды. Его спутники, занятые своими удочками, услышали выстрелы, обернулись и увидели, что Эрнест упал, обливаясь кровью. Каким-то образом он ухитрился ранить себя в обе ноги. Как это могло случиться? Стрелял в акулу, катер качнуло, и пуля попала в ногу — это я еще могу представить. Но в обе ноги? Какую позу надо было принять для этого? И еще деталь: жена Дос Пассоса, как пишут биографы, не сострадала раненому, а была в гневе, отказалась разговаривать с ним.
БАС: Не могло ли это ранение быть преднамеренным? Ван Гог, например, что-то явно хотел доказать Гогену, когда послал ему свое отрезанное ухо. Не следует забывать, что в молодости жену Дос Пассоса звали Кейт Смит и она была в романтических отношениях с Эрнестом, когда он начал ухаживать за своей первой женой. Может быть, накануне инцидента, в разговоре, Кейт или ее муж поставили под сомнение мужество Эрнеста и он хотел продемонстрировать им свою стойкость?
ТЕНОР: Перечень травм и ранений, полученных Хемингуэем в течение жизни, просто удручает. Причем больше в мирное время, чем во время тех войн, в которых он участвовал. В парижской квартире ухитрился ночью обрушить себе на голову оконную раму, вделанную в потолок, в результате — двухдюймовая рана и последующий шрам над левой бровью. На ночной дороге в Вайоминге слетел в канаву, сломал руку, двое пассажиров вылетели из автомобиля, но уцелели. Глубокие порезы ножом или гарпуном во время рыбалки с последующим воспалением — без счета. В июне 1945 года он повезет свою четвертую жену Мэри в гаванский аэропорт, не удержит “линкольн” на скользкой дороге, и опять — канава, удар о дерево, оба покрыты кровью, у Эрнеста сломано пять ребер и опасное кровоизлияние в колене. Описание самолетных и автомобильных аварий, в которые он попадал не по своей вине, могло бы составить отдельный том в его биографии.
БАС: Получать удовлетворение от причиняемой себе боли — мало изученный синдром. В массовом виде мы сталкиваемся с ним в процессиях религиозных флагеллантов, в индивидуальном — на примере так называемых “саморезов”, которые спокойно и с упоением наносят себе порезы бритвой, аккуратно убирают кровь заготовленной ватой и режут дальше. Вспоминаю, что один психиатр в 1930-е годы провел психоанализ типичного героя Хемингуэя. Это человек, который смотрит на женщину с презрением и постоянно должен доказывать себе, что не боится ее. Для этого ему необходимо все время самоутверждаться. И тут просто смело встречать опасности — недостаточно. Нужно искать их, идти на риск, спешить навстречу смертельной угрозе — только так проявляется настоящее мужество.
ТЕНОР: И надо же, чтобы судьба устроила Хемингуэю встречу с женщиной, которая — по его собственному признанию — не уступала ему в смелости. К моменту их знакомства в Ки-Уэсте в начале 1937 года Марта Геллхорн была известной журналисткой, только что опубликовавшей нашумевшую книгу “Беда, увиденная мною”. Ее талант восхваляли Герберт Уэллс
и Грэм Грин, газеты были полны восторженными рецензиями, Элеонор Рузвельт многократно упоминала ее в своей колонке “Мой день”. Темой книги были жизненные тяготы простого американца, пытающегося выжить под гнетом Великой депрессии. Марта имела возможность встречаться с сотнями людей, будучи инспектором в том же “Бюро оказания срочной помощи”, в котором работала подруга Элеонор Рузвельт Лорена Хикок. Один из критиков писал о книге: “Эта проза жжет. В воссоздании подлинной американской речи Марта Геллхорн не уступает Хемингуэю. Да и умению экономить слова он вряд ли может научить ее”.
БАС: Я не верю, что их встреча произошла случайно. Со студенческих лет Марта восхищалась книгами Хемингуэя. Пусть ее биографы рассказывают кому-нибудь другому, будто она вот так просто увезла мать и брата на отдых во Флориду; дескать, им не понравилось в Майами, они сели в автобус, поехали дальше на юг неизвестно куда, доехали до крошечного Ки-Уэста, пришли в бар “Неряха Джо”, а там как раз сидит в грязной рубахе и шортах — кто? Надо же такое совпадение — любимый писатель! И они знакомятся,
и вот он уже катает ее по островку, приводит домой, знакомит с женой. Как удачно!
ТЕНОР: Поначалу Полина не почувствовала опасности. К тому времени она уже пять лет с тревогой и терпением следила за романом мужа с Джейн Мейсон. Каждая его поездка на Кубу наполняла сердце тоской. Кроме того, она должна была чувствовать себя без вины виноватой, потому что после двух кесаревых сечений врачи объявили, что новая беременность может окончиться для нее смертельным исходом. При таких обстоятельствах может ли католичка, не применяющая противозачаточные средства, много требовать от мужа, оставленного во власти дракона сладострастия?
БАС: Но похоже, что к тому моменту Эрнест начинал уставать от неустойчивого характера и нервных срывов красавицы Джейн. Она не раз покушалась на самоубийство, боялась сойти с ума. Оказывается, рассказ “Какими вы не будете” был написан в утешение ей. Хемингуэй описал там контуженного солдата, у которого случаются припадки полного затмения, дикого страха, утраты ориентации. Более правильный перевод на русский был бы “Какою ты не будешь”.
ТЕНОР: Кроме того, Джейн была замужем, а Марта — свободна. Полину должно было бы насторожить то, что на следующий день после отъезда гостьи ее муж тоже вдруг сорвался и объявил, что срочно едет в Нью-Йорк. Но вряд ли она могла узнать в те дни, что он догнал Марту в Джексонвилле
и вскоре они уже мчались на север вместе, глядя на пролетающие пейзажи из окна вагона-ресторана.
БАС: Марта рассказывала ему о гражданской войне в Испании. О героических защитниках Мадрида, о детях, гибнущих под бомбами и снарядами, об оружии, получаемом фалангистами от Гитлера и Муссолини, о бойцах интернациональных бригад. Новая женщина, новая война — можно ли было устоять перед таким соблазном? И в апреле 1937 года они оба уже в осажденной столице Испании. Ужинают в подвале отеля для журналистов водянистой пшенной кашей и сильно припахивающей рыбешкой. Лифт не работает, горячая вода — редкость, свежий апельсин — праздник. В таких условиях сохранить в тайне интимные отношения нелегко. Ночью сняряд угодил в отопительный бак, обитатели отеля начали выскакивать из номеров — тут и обнаружилось, кто с кем спит в перерывах между поездками на фронт.
ТЕНОР: Любовь под бомбами была описана Хемингуэем в пьесе “Пятая колонна”. Марта и Эрнест часто выезжали на передовую и потом посылали отчеты о боях в американские газеты. Летом они вернулись в Америку
и привезли документальный фильм о войне, который произвел сильное впечатление на обитателей Белого дома и на делегатов литературного конгресса в Нью-Йорке. Впоследствии Марта вспоминала, что в Испании Эрнест покорил ее своим мужеством и бескорыстной преданностью делу республики. Он учил ее искусству выживания во время обстрелов и прочим премудростям военного дела. Она всегда могла опереться на него в опасных ситуациях и в сложных переплетениях политической борьбы между различными группами лоялистов. Но, главное, во влюбленном Хемингуэе просыпался юношеский жар, он делался неотразим, он покорял женщину яркостью и искренностью своего чувства.
БАС: Зато возвращение в семью снова наполнило его такой же тоской, какую он пережил уже раньше, одиннадцать лет назад. Как и тогда, в Париже, он оказался в невыносимой для него ситуации: женат на одной женщине, успевшей родить ему двух сыновей, влюблен в другую и все надеется, что какое-нибудь непредсказуемое чудо вырвет его из этого мучительного тупика. Участились запои, вспышки слепого бешенства. Кто-то повесил замок на дверь его рабочей кабинки, он не мог найти ключ, схватил пистолет, чтобы отстрелить замок, но сначала в ярости выстрелил в потолок. Испуганная Полина одна уехала на костюмированную вечеринку в клубе. Через час Эрнест совладал с собой, приехал в клуб, танцевал с женой. Но когда кто-то из ряженых попытался увести ее от него на танец, накинулся с кулаками на дерзкого, избил.
ТЕНОР: Тягостный процесс расставания со второй женой занял еще больше времени, чем расставание с первой. Втайне от Полины Эрнест и Марта поселились на Кубе, купили дом в окрестностях Гаваны, ездили вместе на охоту в Монтану. И все это время Хемингуэй плодотворно работал над романом о гражданской войне в Испании. Марте пришлось несколько раз надолго расставаться с возлюбленным. Летом 1938 года журнал “Кольерс Уикли” посылает ее вести репортаж из Чехословакии, которой грозит вторжение Гитлера, осенью 1939-го — в Финляндию, которая доблестно отбивается от сталинских полчищ. Только в ноябре 1940 года Полина дала мужу развод,
и он смог жениться на новой избраннице.
БАС: Условия развода были нелегкими. Эрнест жаловался друзьям, что жена совершенно разорила его. На этот раз на роль виноватой в развале брака была выбрана сестра Полины Вирджиния, которая якобы чернила его в глазах жены и родственников. Также обвинения предъявлялись католическим предрассудкам Полины, из-за которых сексуальная жизнь Хемингуэя была сведена к выпрашиванию подачек. Тот факт, что в течение двенадцати лет благополучие семьи держалось главным образом на деньгах семейства Пфайфер, замалчивался.
ТЕНОР: Но финансовым трудностям не суждено было долго отравлять жизнь Хемингуэя. Роман “По ком звонит колокол”, посвященный Марте Геллхорн, вышел летом 1940 года и вскоре разошелся тиражом двести тысяч, а Голливуд предложил сто тысяч долларов за право экранизации. Газеты были переполнены восторженными рецензиями. Скотт Фицджеральд незадолго до смерти благодарил за надписанный экземпляр, писал, что это лучшее из читанного им за многие годы, и сознавался, что умирает от зависти.
БАС: Диссонансом к хвалебному хору звучала реакция левой прессы. Коммунистическая “Дейли Уоркер” опубликовала коллективное письмо участников войны, обвинявшее Хемингуэя в том, что он дал искаженную картину борьбы, в которой столько достойных людей отдали свои жизни, что очернил Долорес Ибаррури и Андре Марти, что неправильно представил роль Советского Союза. Но Эрнест не принимал близко к сердцу эти нападки. Закончив большой труд, он чувствовал себя вправе вернуться к любимым развлечениям: охотился на дичь в окрестностях Гаваны, рыбачил, засиживался допоздна в барах и даже купил несколько боевых петухов и стал членом клуба любителей петушиных боев.
ТЕНОР: Выбор Кубы в качестве местожительства помогал защитить обрушившееся богатство от налогов: американским гражданам, проживавшим за границей больше шести месяцев в год, полагались значительные послабления. Сыновья, часто навещавшие отца в его кубинском поместье Финка Вигия, были покорены новой мачехой. Но сама она всем сердцем рвалась
в охваченную войной Европу. Там решалась судьба мировой цивилизации,
и журналистка Геллхорн считала своим долгом быть в центре событий.
БАС: Надежды американцев на то, что их стране удастся сохранить нейтралитет, рухнули 7 декабря 1941 года. В начавшейся войне Хемингуэй пытался найти себе роль, которая оставляла бы его свободным от армейской дисциплины. По договоренности с американским послом в Гаване он организовал тайный кружок, в задачу которого входило собирать информацию
о прогерманском движении на Кубе, а оно было весьма заметным в те годы. (Один из примеров: молодой студент университета по имени Фидель Кастро был горячим поклонником Гитлера.) Хемингуэй также убедил американскую контрразведку снабдить его гранатами и пулеметом, чтобы он мог вместе с небольшой командой патрулировать на своем катере “Пилар” прибрежные воды в поисках немецких подводных лодок.
ТЕНОР: Пока Эрнест неделями пропадал в океане, Марта оставалась дома одна — вела хозяйство, писала рассказы, заботилась о саде и домашнем зверинце, разраставшемся на глазах. В какой-то момент у них собралось девять кошек, полдюжины собак, три утки, павлин и четыре десятка голубей. Периоды одиночества также давали ей возможность задуматься о трудностях отношений с таким сложным человеком, как Эрнест. В письме подруге она писала: “Двум людям нелегко создать упорядоченную жизнь, если оба они — ад на колесах. Они должны постоянно укрощать себя, но каждый при этом теряет какую-то часть своей личности. Что с этим делать — не знаю. Эрнест и я — мы оба взрываемся так легко, что начинаем побаиваться друг друга”.
БАС: Друзья и родственники часто бывали смущены и подавлены, когда им доводилось быть свидетелями ссор между супругами. Однажды на вечеринке в Гаване Эрнест вдруг прилюдно набросился на жену, упрекая ее
в том, что их рождественские подарки слугам были слишком дешевыми. Накричал, выбежал из дома, уехал один, оставив ее добираться с помощью знакомых. В другой раз он так набрался, что Марта потребовала ключи от машины. Он уступил, но по дороге снова взъярился и дал ей пощечину. Она в ответ нажала на тормоз, съехала в канаву и разбила его любимый “линкольн” о дерево. Ее также выводила из себя его привычка расхаживать
в грязной, пропотевшей одежде, не мыться неделями, собирать в доме собутыльников и сидеть с ними далеко заполночь, привирать без нужды о своих подвигах и охотничьих успехах. Патрулирование на катере она считала пустой затеей, нужной Эрнесту только для того, чтобы получать лишние талоны на лимитированный в те годы бензин и отправляться на рыбалку.
ТЕНОР: Только осенью 1943 года Марте удалось получить визу для полета в Англию. Она уговаривала Эрнеста лететь вместе, но он сердился и доказывал, что место жены — сидеть дома и заботиться о муже. Она уехала опечаленная, но в письмах пыталась заделать трещину, прошедшую по их отношениям: “Пожалуйста, помни, что я люблю тебя… Как человек ты лучше меня, но я надеюсь, что могу быть неплохой женой… Мне стыдно быть счастливой, если ты несчастен. Но сейчас, направляясь навстречу неведомому, я счастлива, как пожарная лошадь, несущаяся на пожар… Ведь это только временная отлучка, как и твои отлучки… Мы оба вернемся в наш славный дом, и будем писать книжки, и вместе встречать осень, и гулять вдоль полей кукурузы, ожидая прилета фазанов”.
БАС: Не следует забывать, что свои финансы супруги вели раздельно. Для гордой Марты попасть в денежную зависимость от мужа было бы мучительно. В долгие журналистские экспедиции она отправлялась не только потому, что чувствовала в этом свое призвание, но и из-за нужды в заработках. Она пробыла в Англии несколько месяцев, регулярно посылая репортажи в “Кольерс”, и в марте 1944 года вернулась на Кубу, намереваясь уговорить мужа присоединиться к ней в Лондоне. Но он встретил ее поношениями, обзывал эгоисткой, думающей только о себе, неспособной понять важность его морского патрулирования, которое было его формой участия в войне.
ТЕНОР: За время ее отсутствия дом пришел в запустение, ураган повредил крышу, повалил деревья. Мыши, купленные для подкормки кошек, нагло бегали по полу, а кошки прятались от них в своих загаженных углах.
В гостевом доме и в столовой часто толпились собутыльники, которых Эрнест развлекал приукрашенными историями о своих подвигах на море и на суше. Порой даже нетрезвые слушатели приходили в смущение от его безудержного и неправдоподобного хвастовства. Но один из них объяснил приятелям, что писатель по своей профессии есть выдумщик, то есть сочинитель, то есть враль. Он не может включать свою фантазию только в часы работы, а потом отключать ее для обыденной жизни. Такое объяснение всех устроило, и гулянки продолжались.
БАС: Марте наконец удалось уговорить мужа отправиться в Европу
в качестве военного корреспондента. Военный атташе в британском посольстве в Вашингтоне обещал преодолеть все трудности и устроить Эрнесту место в самолете, перевозившем военных, если он возьмется писать статьи о Королевском военно-воздушном флоте. Марта надеялась, что муж попросит о месте и для нее, но он заявил — солгал, — что эти самолеты перевозят только мужчин. Другое предательство: имея возможность заключить договор с любым журналом, Хемингуэй выбрал именно “Кольерс” — издание, с которым Марта сотрудничала уже семь лет. А по законам военного времени каждый журнал имел право посылать только одного корреспондента во фронтовую зону. Марта потеряла свою аккредитацию, осталась без нужных документов и с трудом устроилась на торговое судно, везшее в Англию груз динамита.
ТЕНОР: Пока грузовоз с динамитом зигзагами пересекал Атлантику,
в Лондоне Хемингуэя с восторгом встречали старинные друзья. Писатель Ирвин Шоу познакомил его с американской журналисткой Мэри Уэлш, муж которой, тоже корреспондент, находился в это время в Северной Африке. На следующий день Эрнест и Мэри уже ланчевали вместе, а еще через пару дней он явился в ее номер и долго рассказывал ей и ее соседке о своем детстве в пригороде Чикаго. Уходя, задержался в дверях и объявил: “Мэри,
я совсем не знаю вас, но я хочу на вас жениться”. Она решила, что это просто пьяная шутка и обратила его внимание на то, что они едва знакомы и оба состоят в браке. “Война разлучит нас на какое-то время, — сказал Эрнест. — Но помните, что я хочу на вас жениться”.
БАС: Попойки с друзьями продолжались, несмотря на бомбежки Лондона. После одной из них сильно набравшийся собутыльник вез Эрнеста
в отель по затемненным улицам и врезался в стоявшую у тротуара цистерну с водой. Результат: сотрясение мозга, разбитые колени и голова, изрезанная осколками разлетевшегося стекла. Хемингуэй уверял, что операция длилась два с половиной часа и потребовала наложения пятидесяти семи швов.
ТЕНОР: Прибывшая в Лондон Марта застала его в больничной палате,
с тюрбаном бинтов на голове. Он уже был окружен слушателями, под кроватью валялись пустые бутылки из-под шампанского и виски. Вместо сочувствия раненый получил поток упреков за недостойное поведение во время войны. Марта заявила, что за семнадцать дней плавания в трюме рядом
с грузом динамита у нее было достаточно времени все обдумать и она поняла, что с нее довольно. Его пьянство, его грубые и несправедливые нападки, его предательство с журналистской аккредитацией, его безудержное хвастовство — довольно! Впоследствии она сознавалась, что в эти дни умерла не только ее любовь к Эрнесту — она утратила уважение к нему.
БАС: Можно сказать, что главной страстью Эрнеста Хемингуэя с юности была потребность состязаться, побеждать, покорять. Даже в литературном ремесле ему важно было написать лучше всех. Мы уже упоминали его увлечение корридой, охотой, рыбной ловлей, петушиными боями, теннисом и другими видами состязаний. Но мы еще ни слова не сказали о том, как много места в его жизни занимал бокс. Он ходил на матчи, знал по именам сотни боксеров, со многими дружил. В бедные годы в Париже подрабатывал, участвуя в тренировках профессионалов на ринге. Почти всех своих знакомых мужчин он уговаривал побоксировать и нередко, войдя в раж, сбивал их
с ног неожиданным ударом. Возможно, и Гарольда Лойба он так невзлюбил за то, что в боксе тот был сильнее.
ТЕНОР: Поводы для состязаний могли быть самыми нелепыми. В Лондонском баре писатель О’Хара показал ему роговую трость, подаренную ему Стейнбеком. Хемингуэй уговорил его побиться об заклад на пятьдесят долларов, что сможет сломать эту трость о собственный череп. О’Хара не выдержал эмоционального напора, согласился. Эрнест положил трость на голову, нажал обеими руками и сломал. Бедный О’Хара остался без трости
и без пятидесяти долларов. Какая вмятина образовалась на черепе Эрнеста, остается только гадать.
БАС: Побеждать, покорять — от этого адреналин безотказно вскипал
в крови. Но Марту покорить ему так и не удалось. После высадки союзников в Нормандии она сумела пробраться близко к линии фронта, однако была арестована военной полицией за отсутствие необходимых журналистских документов. Это ее не остановило. На второй день она сбежала из-под стражи, добралась до военного аэродрома. Молодой пилот транспортного самолета поверил ее истории (“должна встретиться с женихом, ждущим ее в Неаполе”) и доставил в Италию. Там она следовала за наступающими частями англичан, поляков, французов, американцев и слала репортажи в “Кольерс”. Все это время разъяренный Хемингуэй в разговорах с общими знакомыми поливал непокорную грязью, чернил со свойственным ему искусством перемешивать полуправду с полувраньем.
ТЕНОР: Марта вырвалась на волю — теперь пришла очередь Мэри Уэлш стать объектом покорения. Оказавшись в районе боев в Северной Франции, Хемингуэй вскоре нашел себе роль по душе: используя свое знание французского, создал разведывательную группу из местных партизан и шнырял вместе с ними вдоль рыхлой линии фронта, собирая сведения о скоплении немецкой пехоты и бронетехники. Его письма к Мэри переполнены описаниями военных эпизодов и многократными упоминаниями радостного возбуждения, которое вызывала в нем близость опасности. Он в гуще схватки, он в своей стихии! “У нас тут жизнь веселая, полно трупов, немецкие трофеи, стрельба, пыльные дороги, холмы, поля пшеницы, мертвые коровы, лошади, танки, фургоны, убитые американцы, есть порой нечего, спим под дождем, на земле, в амбарах, на телегах, и я не скучаю ни по чему — только по Вам”.
БАС: Поначалу он обращается к Мэри “мой маленький друг” и довольно сдержан в выражении интимных чувств. “Хотел бы снова увидеть Вас. Очень скучаю по Вам, хотел бы говорить и шутить, предпочтительно — в постели. Наверное, мне не следует произносить слова └я Вас люблю“, потому что я не знаю Вас. Но мне очень одиноко и очень недостает Вас — и никого другого”. Однако в освобожденном от немцев Париже им удалось встретиться вновь, и в номере отеля “Ритц” военная любовь запылала так же горячо, как семь лет назад она пылала в мадридском отеле с Мартой Геллхорн.
ТЕНОР: Похоже, Эрнест и Мэри легко подхватывали мячики иронии друг друга и с азартом перебрасывались ими в разговорном теннисе. Сидя
в летнем парижском кафе, они беседовали с призраками знаменитых французов и других гостей, удостоивших присоединиться к ним. “Маршал Ней, как вам удавалось поддерживать моральный дух армии при отступлении из Москвы?” — “Мораль? Это слово не употреблялось в армии императора”. — “Месье Сезанн, нравится ли вам Париж?” — “Свет здесь какой-то блеклый, не сравнить с радужным светом Прованса”. — “Месье Нобель, что бы вы хотели сказать нашим современникам?” — “Если бы мне удалось вернуться в Европу, я бы вынул из банка свой капитал, с которого выплачивается премия мира, названная моим именем. Европейцы двадцатого века не заслужили ее”.
БАС: Войска союзников продолжали наступление на восток, Хемингуэй следовал за линией фронта, и теперь его письма к Мэри были полны признаниями в любви и обещаниями счастливой совместной жизни впереди. “Я просто счастлив и мурлычу, как какой-нибудь старый зверь в джунглях, потому что люблю тебя, а ты любишь меня. Надеюсь, огурчик, ты настроена так же серьезно, как я, а моя решимость сравнима с целеустремленностью танковой колонны на узком шоссе, с которого свернуть некуда, а параллельных дорог нет”.
ТЕНОР: Желая подготовить сына Патрика к возможному появлению новой мачехи, Эрнест писал ему: “В Лондоне встретил женщину по имени Мэри Уэлш. Потом мы снова свиделись в Париже и славно провели время. Думаю, она тебе понравится. Дал ей прозвище └Папин карманный Рубенс“. Если она похудеет, повышу в ранге до └Карманного Тинторетто“. Чтобы получить верное представление, тебе придется сходить в музей └Метрополитен“. Славная девушка. Заботилась обо мне в тяжкое для меня время. Если мы продержимся вместе еще две недели, перед нами откроется чудная жизнь впереди”.
БАС: Чтобы достичь “чудной жизни”, оставался сущий пустяк — разгромить гитлеровскую Германию. Хемингуэй и его разведгруппа продвигались вперед вместе с бригадой полковника Лэнхема. В какой-то момент им удалось захватить трофей — мотоцикл с коляской. Они разъезжали на этом мотоцикле до тех пор, пока не заблудились и не напоролись на немецкие позиции. Противотанковое орудие выстрелило по ним, расчет открыл огонь из автоматов. Американцы едва успели попрыгать в придорожные канавы. Эрнест сильно ударился головой о булыжник, спиной — о другой. Почти два часа они лежали затаясь и слышали переговоры немецких патрульных. Только с наступлением темноты им удалось уползти и добраться до своих.
ТЕНОР: После победы в Европе Мэри появилась в поместье Финка Вигия под Гаваной. К ее приезду Эрнест постарался ликвидировать разрушения, причиненные дому и саду осенним ураганом. Мэри пришла в восторг от цветущих деревьев, от бассейна, от гостевого домика, где ей был приготовлен ночлег. Видимо, для соблюдения приличий Эрнест не хотел афишировать их отношения до официального развода с Мартой. Мэри решительно настроилась стать своей в этом новом для нее мире, приспособиться к привычкам хозяина дома, сделаться настоящим партнером и спутницей жизни.
БАС: А это было ох как нелегко! Дом обслуживался дюжиной слуг — дворецкий, шофер, садовники, повар, плотник, горничная, — и для того чтобы объясняться с ними, новой хозяйке пришлось срочно учить испанский. Выезжая в океан на катере “Пилар”, она осваивала секреты рыбной ловли и делала это успешно. Хуже обстояло дело с ружьем. В охотничьем клубе устраивались состязания в стрельбе по летящим голубям, и Мэри поначалу только тратила патроны впустую. Сыновья Эрнеста приехали на каникулы, и ей понадобилось много такта и обаяния, чтобы дать им возможность привыкнуть к новой женщине в жизни отца. И, может быть, самое трудное: когда в доме собирались кубинские друзья Эрнеста и разгвор заходил о политике, ей недвусмысленно давали понять, что свое мнение она может оставить при себе. Политика — дело мужчин, а женщина должна знать свое место.
ТЕНОР: В отличие от других жен Хемингуэя Мэри оставила подробные воспоминания — заинтересованный читатель может снять с библиотечной полки пятисотстраничный том под названием “Как это было”. В нем честно рассказывается, что трудности в отношениях начались уже с первых дней супружеской жизни. Запись в дневнике Мэри от 7 июня 1945 года: “У него есть его дом, его писанье, его дети, его кошки… Мне не принадлежит ничего… Не умея увлечься погоней за рыбами, птицами, зверьми, я чувствую себя страшно одинокой”. Как и с другими женами, Эрнест, впадая в гнев, приобретал образ злого мистера Хайда. Но наутро после ссоры появлялся
в образе доброго доктора Джекила — нежный, заботливый, любящий, и туча улетала.
БАС: Трудный характер Эрнеста безжалостно обрисовала потом Марта Геллхорн в письме другу: “Мужественному нет нужды быть жестким и жестоким, мужество может быть чутким. Я ненавидела его жесткость, потому что понимала, что пряталось за ней. Это была поза, позволявшая ему делать мерзости, быть нещедрым, насмехаться над всем и всеми… Он никогда не был добр ко мне, потому что я была женщиной, которую он желал, а это означало, что меня следовало подмять, подчинить, съесть заживо. У него была теория, что женщина понимает только язык грубости, а если она проявляет непокорность (как я), это означает, что нужно бить ее сильнее”.
В другой раз, комментируя судьбы жен Хемингуэя, она писала: “Удивляюсь, как ни одна из нас не пристрелила его”. Иногда возникает впечатление, что ссоры с женами нужны были Эрнесту для той же цели, что и боксирование с друзьями: разгонять атмосферу миролюбивого общения, нагонявшую на него скуку.
ТЕНОР: И конечно, положение Мэри не улучшилось, когда пятидесятилетний Хемингуэй влюбился в юную итальянскую аристократку Адриану Иванчич. Восемнадцатилетняя девушка только что закончила лицей и вернулась в Венецию из Швейцарии, где она провела полгода, улучшая свой французский язык. В ее классе было несколько американок, и знакомство
с ними открыло Адриане глаза на мир, о котором она не имела представления. Эти девушки красили ногти, курили, имели свои деньги, а главное,
в результате разводов родителей — неслыханное дело в ее кругу! — могли иметь несколько отцов и матерей. Хотя она не прочла ни одной книги Хемингуэя, он сумел привлечь ее внимание, и они проводили вместе много часов, к великой тревоге матери девушки. Позднее Адриана напишет в мемуарах, что в этом крупном и мужественном человеке ей чудился большой ребенок и ей хотелось защитить его от него самого.
БАС: Как всегда, новая любовь окрылила Хемингуэя, и он немедленно начал писать следующий роман, который вскоре будет опубликован под названием “За рекой, в тени деревьев”. Себя он вывел под именем полковника американской армии Ричарда Кантуэлла, а Адриану — под именем венецианской графини Ренаты. “Рената вошла в комнату, уверенно неся сияние молодости и красоты, высокая в ореоле растрепанных ветром волос. Кожа ее была бледно-оливковой, а профиль мог разбить ваше — и любое другое — сердце”.
ТЕНОР: Незадолго до отплытия Эрнеста в Америку он сидел рядом
с Адрианой в открытом кафе и ронял саркастические замечания в адрес спешивших по своим делам прохожих. В какой-то момент, не поворачивая головы в ее сторону, сказал: “Любой мужчина, если он не глупец, увидев вас, захочет на вас жениться. Так как я не глупец, я испытываю такое желание”. “Но у вас есть Мэри”, — испуганно сказала Адриана. “Люди проходят какую-то часть жизненного пути вместе, потом расстаются. Со мной это уже бывало. Но у нас с вами такого не случится. Я люблю вас всем сердцем
и знаю, как сделать вас счастливой”.
БАС: Перед отплытием Эрнест и Мэри пригласили Адриану и ее мать посетить их на Кубе. Письма начали летать через океан чуть ли не ежедневно. “Ваш корабль отплыл семь часов назад, — писала Адриана, — и я осталась в глубокой печали. Мне так много хочется сказать Вам, но все темы кажутся запретными. Даже благодарить Вас за все я не могу, потому что благодарность Вас раздражает. Однако я так привыкла к нашим долгим разговорам, что буду писать Вам снова и снова”. — “Ах, если бы только ты оказалась рядом, — писал в ответ Эрнест. — Больше всего мне недостает твоего голоса. Он несравним ни с каким другим”.
ТЕНОР: Примечательно, что именно этим летом Хемингуэй возобновил работу над романом “Сады Эдема”. Судьба в третий раз втянула его
в мучительный треугольник, как когда-то с Хедли и Полиной, потом —
с Полиной и Мартой. Доверенным друзьям он говорил, что любить одновременно Мэри и Адриану — это просто несчастье, обрушившееся на него
в очередной раз, а не какой-то его личный грех. Нежные письма отправлял
в Италию, а своему издателю написал, что новый роман должен выйти
с посвящением Мэри Уэлш.
БАС: Роман посвятил жене, но в быту стал унижать ее сильнее обычного. Обещал пообедать с ней и приехавшей к ней кузиной, а сам опоздал в ресторан на два часа и явился под руку с известной гаванской проституткой, которой он дал прозвище Ксенофобия. В другой раз обругал домашний обед и поставил свою тарелку с едой на пол — для кошки. Обзывал жену “маркитанткой, таскающейся за военным лагерем”, “трупоедом”, говорил, что у нее “лицо Торквемады”.
ТЕНОР: Супруги выработали своеобразную тактику: после ссор вести переговоры в письменной форме. Тем летом Мэри совсем было решилась оставить мужа и написала ему подробную “объяснительную записку”. “Главная беда в том, что тебе стали безразличны мои чувства. Наедине и на людях ты оскорблял меня, унижал мое достоинство… Если бы хоть раз после устраиваемых грубых сцен ты выразил раскаяние, я бы могла поверить, что стоит пытаться перетерпеть, исправить случившееся. Но в течение долгого времени твоей единственной реакцией было возмущение: кто-то посмел поставить под сомнение твою непогрешимость, кто-то пытается нанести ущерб твоему самомнению, закованному в броню… Мы оба должны признать, что наш брак пришел к печальной развязке”.
БАС: Но Эрнест-Джекил опять сумел уговорить Мэри остаться. Тем временем роман “За рекой, в тени деревьев” вышел в свет. Обложку к нему сделала Адриана Иванчич. Критики обрушились на роман безжалостно. Мелькали слова: “банально”, “затянуто”, “неловкость”, “разочарование”, “угнетает”, “болтливость”, “ограниченный талант”. Марта Геллхорн делилась своими впечатлениями в письме другу: “Там нет даже хорошей прозы. Все — ужасающая грязь, от начала до конца. Автопортрет самовлюбленного маньяка”.
ТЕНОР: Хемингуэй не ждал такой реакции, был очень подавлен. В какой-то момент даже заигрывал с идеей самоубийства: купаясь в океане, нырнул и оставался под водой долго-долго. Биографу потом рассказывал, что ему было хорошо в этот момент. Соблазн был велик, но он не захотел подавать такой плохой пример сыновьям. Только в конце года пришло утешение: Адриана с матерью приехали в гости и поселились в Финка Вигия на несколько месяцев. На Кубе их все восхищало. Им отвели дом для гостей,
и Эрнест вел себя подчеркнуто благопристойно, ни взглядом, ни голосом не выдавал своих подлинных чувств к Адриане, в разговорах использовал обращение “дочка”.
БАС: Однако новый роман Адриане тоже не понравился. После некоторого колебания она призналась Эрнесту, что нашла героиню скучной. Как мог полковник Кантуэлл влюбиться в такую скучную женщину? И кроме того, добронравная итальянская девушка из хорошей семьи, посещающая церковь, не станет выпивать каждый день и не ляжет в номере отеля в постель
с чужим мужчиной. Может быть, такое случается в Америке, но в Италии это абсолютно невозможно.
ТЕНОР: Эрнест был опечален ее реакцией и пообещал написать для нее произведение, которое будет лучше всего, написанного им до сих пор. И действительно, именно в дни, когда Адриана с матерью гостили в его доме, он начал писать свой шедевр — “Старик и море”. Историю старого рыбака Сантьяго, два дня сражавшегося с огромной меч-рыбой, попавшей ему на крючок, он услышал еще в 1935 году, но пятнадцать лет не решался взяться за этот сюжет. А тут, окрыленный любовью, написал повесть за несколько недель.
БАС: Мы опять сталкиваемся с феноменом, поучительным для каждого пишущего. Когда темы и картины произведения отстоялись в душе писателя, очистились от бытовой шелухи, получаются шедевры — ранние рассказы Хемингуэя, “Прощай, оружие!”, “Старик и море”. Когда же он кидается описывать события по пятам, как бы гонясь за пролетающими днями, чувства персонажей мельчают, проза наполняется шелухой быта, как в романе “Вешние воды”, как в “За рекой, в тени деревьев”. “Старик и море” представляется мне героическим гимном главному кумиру писателя — Состязанию. Мысленно разговаривая с меч-рыбой, влекущей его хлипкую лодку в открытый океан, Сантьяго объясняет ей, что таково его предназначение в этом мире — сражаться с ней. А потом почтительно смотрит на звездное небо и добавляет уже для себя: “Хорошо, что нам не надо сражаться со звездами и солнцем”.
ТЕНОР: Недаром такое восхищение рыбака вызывает другой воин и жрец культа Состязания — знаменитый бейсболист Джо Ди Маджио.
БАС: Адриана вдохновила Хемингуэя на написание “Старика и моря”. Но, к сожалению, дружба с писателем обернулась для нее тяжелыми переживаниями. Прочитав рукопись романа “За рекой, в тени деревьев”, Мэри сказала мужу, что не следовало так точно воссоздавать в образе героини внешность и детали биографии Адрианы. Почему бы не сделать ее хотя бы рыжеволосой и не переселить из Венеции, скажем, в Милан? Эрнест отмахнулся, объявив эти замечания покушением на свободу творчества. Но, как
и следовало ожидать, слухи и сплетни поползли среди веницианских знакомых, создавая вакуум вокруг семейства Иванчич. А одна французская газета опубликовала фотографию Адрианы с подписью: “Рената, новая любовь Хемингуэя”. После этого мать Адрианы отменила намеченное совместное путешествие по Америке и увезла дочь в Италию.
ТЕНОР: В письмах Эрнест призывал девушку не обращать внимания на сплетни, жаловался на грусть и одиночество. Кроме того, у него началась новая полоса несчастных случаев, снова и снова валивших его на больничную койку. Во время очередного плавания на “Пилар” он поскользнулся, упал и так разбил себе голову, что порвал артерию, а на спине получил шишку размером с теннисный мяч. После падения мелкие осколки, остававшиеся в ноге после ранения 1918 года, сдвинулись с места и начали больно давить на нервы и вены. Испытывая новое ружье, так опалил лицо выхлопными газами, что началось тяжелое воспаление кожи. Сафари в Африки началось с двух — одна за другой — самолетных аварий. В первой Эрнест отделался вывихнутым плечом. Во второй самолет загорелся, не успев взлететь. Эрнесту, чтобы выбраться, пришлось выбивать головой стекло кабины. Опять сотрясение мозга плюс поврежденные печень, селезенка и почка, левый глаз не видит, левое ухо не слышит, травма позвоночника, растяжение сухожилия в ноге, ожоги лица и рук.
БАС: Но признать себя больным, остаться надолго в кровати — это не для Хемингуэя. Через несколько дней после второй аварии рядом с лагерем, в котором он приходил в себя, загорелся кустарник. Писатель выбежал из палатки, бросился помогать тушившим, но был так слаб, что не удержался на ногах, упал в огонь и получил ожоги по всему телу. После первой аварии разбившийся самолет долго не могли найти, и по миру разлетелась весть
о гибели знаменитого писателя. Лежа потом в больничной палате, он мог почитывать некрологи о себе, успевшие появиться в печати. Не повлияло ли это на решение Нобелевского комитета присудить ему в том же 1954 году премию по литературе, пока жив? Но к премии Хемингуэй всегда относился с высокомерным пренебрежением, говорил друзьям: “Я получу ее, а она получит меня. Ни один писатель после получения ее не написал ничего путного”. На вручение в Стокгольм не полетел.
ТЕНОР: Физические недомогания — гипертония, диабет, последствия травм — затрудняли утоление состязательных страстей Эрнеста. Если у тебя нет уже сил скакать на арене перед острыми рогами быка, красться в саванне за львом или слоном, вытягивать из воды стокилограммовую рыбину, жизнь утрачивает свою пряную остроту. Окружающие начали замечать тревожные симптомы депрессии, потери памяти. Эрнесту трудно было сосредоточиться. Он сидел за письменным столом часами и не мог написать ни строки. Вдруг намекал, что ФБР ведет слежку за ним, прослушивает телефон, проверяет банковские счета. Что его подозревают в каких-то противозаконных поступках. Потом начинал тревожиться о своих финансах, говорил, что близок к разорению. Мэри при нем позвонила директору их банка, и тот подробно перечислил Эрнесту его счета и лежавшие на них солидные суммы денег. Но он все равно не поверил, утверждал, что директор что-то скрывает.
БАС: Нападки на жену учащались. Сыпались обвинения в расточительстве, во лжи. Во время охоты на уток в Айдахо Мэри споткнулась, упала
и буквально раздробила себе локоть. Боль была адская. По дороге в больницу Эрнест вместо сочувствия ругал жену за то, что она не могла сдержать стоны. Сорвала ему все охотничьи планы, вынудила выполнять работу слуг: ездить в магазин, готовить, помогать одеться. В другой раз Мэри попала
в больницу с сильными ушибами и растяжением сухожилий левой ноги. Врачам сказала, что оступилась в темноте и покатилась по лестнице. Но
я сильно подозреваю, что кто-то помог ей “оступиться”.
ТЕНОР: Давление крови у Эрнеста порой поднималось до 220/150. Для снижения его ему был прописан резерпин. В те годы еще не было известно, что побочным эффектом этого лекарства является депрессия. Причем побочный эффект оставался надолго и после прекращения приема. Видимо, резерпин сыграл свою роль в том, что в конце 1960 года Хемингуэй оказался в лечебнице в Рочестере, штат Миннесота. Чтобы избежать газетной шумихи, Мэри и Эрнест приехали туда под вымышленными именами. Сыновьям сообщили, что причина госпитализации — высокое давление. Однако после того, как терапевты закончили свои тесты, пациент попал в руки психиатров.
БАС: Мое предубеждение против этой отрасли медицины вам известно. В свое время я зачитывался книгами психиатра-еретика, доктора Томаса Шаша: “Психиатрическое правосудие”, “Производство безумия”, “Теология медицины”. Знаменитый роман Кена Кизи “Пролетая над гнездом кукушки” и одноименный фильм в значительной мере опирались на труды доктора Шаша. Но в 1960 году люди еще относились к психиатрам с полным доверием. Ни Эрнест, ни Мэри не выразили протеста, когда им предложили применить по отношению к пациенту жестокую и бесполезную пытку, именуемую “электрошоковая терапия”. После дюжины сеансов Эрнеста объявили излеченным и выписали из клиники. На самом деле его состояние только ухудшилось, а в памяти образовались провалы. Он доходил до слез, пытаясь вспомнить имена людей, названия городов, даты событий.
ТЕНОР: В разговоре с другом однажды сказал: “Врачи, делавшие мне электрошоки, писателей не понимают. Какой был смысл в том, чтобы разрушать мой мозг и стирать мою память, которая представляет собой мой капитал,
и выбрасывать меня на обочину жизни?” В своих воспоминаниях Мэри Хемингуэй приводит заявление, написанное Эрнестом весной 1961 года незадолго до самоубийства: “Сим удостоверяю, что моя жена Мэри никогда не верила и не была осведомлена о каких бы то ни было моих противозаконных деяниях… Она также ничего не знала о моих финансовых обстоятельствах и помогала мне составлять налоговые декларации на основании тех материалов, которые
я предоставлял ей… Мы совершили поездку под вымышленными именами только для того, чтобы избежать внимания прессы”.
БАС: Этот документ принято считать подтверждением параноидальной мании преследования, которой якобы страдал Хемингуэй. Но попробуем представить себе, с какими людьми он мог иметь связи на Кубе, когда кастровцы вели свою борьбу с режимом Батисты. В барах Гаваны, при его любви к острым приключениям, он вполне мог вести знакомство с тайными революционерами, замешанными в контрабандных операциях, столь хорошо описанных им в романе “Иметь и не иметь”. Мэри приводит показательный эпизод. Во время очередного плавания на катере “Пилар”, незадолго до падения режима Батисты, Эрнест передал ей штурвал, а сам с помощником спустился вниз, и они начали вспарывать кожаные сиденья диванов. Оттуда были извлечены ружья, обрезы, ручные гранаты, пулеметные ленты, коробки с патронами. Все это оружие полетело в волны океана.
ТЕНОР: После провала высадки в Заливе Свиней в апреле 1961 года ФБР наверняка должно было усилить внимание к американцам, имевшим связи с Кастро и его режимом. И Хемингуэй должен был попасть под их микроскоп одним из первых. Приземлившись в 1959 году в аэропорту Гаваны, он был встречен журналистами. “Как вы относитесь к новой Кубе?” — спросили они. “После двадцати лет жизни здесь я считаю себя кубинцем”, — ответил Хемингуэй и в доказательство поцеловал край кубинского флага. Его старинный кубинский приятель сделался членом временного правительства республики. При личной встрече Кастро сказал ему, что в горах Сьерра-Маэстра он читал на испанском “По ком звонит колокол” и книга помогла ему в формировании его идей. Во время визита на Кубу член советского Политбюро Микоян с большой свитой посетил дом Хемингуэя.
БАС: Мэри Хемингуэй и после смерти мужа не скрывала их прокастровских настроений. Оказавшись на званом обеде в Белом доме рядом с президентом Кеннеди весной 1962 года, она напрямую заявила ему, что считает американскую политику в отношении Кубы глупой, нереалистичной и неэффективной. Сказала, что может в любой момент нарушить эмбарго и отправиться в Гавану, потому что лично знакома с Фиделем. Кеннеди помрачнел, но сдержался и только спросил, читала ли она роман Кэтрин Энн Портер “Корабль дураков”. Мэри созналась, что не читала. Параллель между Гитлером и Кастро осталась ею неоцененной.
ТЕНОР: Что читали и чего не читали в семье Хемингуэя — отдельная
и важная тема. Сразу бросается в глаза его презрительное равнодушие
к писательницам-женщинам, прославившимся в его эпоху. В девятисотстраничном томе его писем нет упоминаний Перл Бак, Дорис Лессинг, Маргарет Митчелл, Айн Рэнд, Фланнери О’Коннор, Сильвии Плат. Про Кэтрин Энн Портер и Карсон Маккалерс сказано, что читать их невозможно, Виллу Катер обвинил в плагиате, Вирджинии Вулф досталось за прохладную рецензию на “Фиесту”. Дружил только с Дороти Паркер, но и она в письмах упоминается только как член компании. О ее рассказах — ни слова.
БАС: Финансовые тревоги Хемингуэя тоже не были пустым плодом его воображения. К концу 1950-х Налоговое управление поручило своему коллектору выбивать из него задолженность за многие годы. Ему приходилось платить по двадцать тысяч долларов в квартал. Кроме того, могли быть гонорары за иностранные переводы, скрытые в свое время, и он мог опасаться разоблачения. Мэри пишет, что она привезла с Кубы целый сундук старых расписок и оплаченных счетов, надеясь найти в них такие, которые указывали бы на расходы, уменьшавшие налоги. Добыча оказалась куцей. Зато она обнаружила, что больше половины их месячных трат приходилось на закупку спиртного.
ТЕНОР: Много лет спустя после смерти Хемингуэя исследователи, опираясь на закон о свободе информации, подали запрос в ФБР. И грозная организация подтвердила, что слежка за писателем имела место, телефонные разговоры прослушвались, банковские счета проверялись, скрытые микрофоны устанавливались.
БАС: Угроза самоубийства Эрнеста витала в воздухе весь последний год его жизни. Однажды в аэропорту он увидел приземлившийся небольшой самолет и решительно пошел в сторону вращающегося пропеллера. Ему оставалось пройти каких-то пять метров, когда пилот выключил мотор. Мэри прятала ружья под замок в подвале их дома в Айдахо. Но в роковой день
2 июля 1961 года он пробрался туда, извлек ружье, упер его прикладом в пол и прижался лбом к стволам. Мэри услышала выстрел, сбежала вниз… Прессе и священнику было объявлено, что писатель погиб в результате несчастного случая.
ТЕНОР: Культ мужественного состязания был также свойственен предшественнику Хемингуэя — Джеку Лондону. Но в большинстве рассказов Лондона герой выходит из борьбы — с соперником, с врагом, с силами природы — победителем. У Хемингуэя наоборот — борьба заканчивается поражением или гибелью героя. Главное — принять поражение с достоинством. В этом, мне кажется, и таится секрет превращения этого писателя в культовую фигуру. Победителей на свете единицы, а проигрывающих — миллионы. И для этих миллионов поза гордого принятия своей судьбы, сочиненная — отработанная — Папой Хемом, сделалась манящим образцом, предметом подражания. До сих пор каждый год в Ки-Уэст съезжаются чуть не две сотни двойников, одетых, подстриженных, загримированных под Хемингуэя.
БАС: Вот что интересно: он был в своей жизни сильно влюблен восемь раз. И каждая влюбленность рождала литературный шедевр. Агнес фон Куровски мы обязаны появлением сборника “Три рассказа и десять поэм”. Во время романа с Хедли Ричардсон писались рассказы для сборника “В наши времена”. Дафф Твисден вдохновила его на “Фиесту”, Полина Пфайфер — на “Прощай, оружие!”, Джейн Мейсон — на “Снега Килимаджаро”, Марта Геллхорн — на “По ком звонит колокол”, Мэри Уэлш — на “Острова в океане”, Адриана Иванчич — на “Старика и море”. Но из этих восьми женщин разве что одна Дафф Твисден была воссоздана на страницах хемингуэевской прозы близко к реальности. Подлинные чувства других людей мало интересовали Эрнеста. Доподлинно он знал только мир своих страстей — их и описывал.
ТЕНОР: Но страсти эти были так сильны, а интонации прозы так заразительны, что сотни писателей в мире испытали на себе влияние Хемингуэя. Хорошо об этом сказал Джон Чивер, потративший много сил на то, чтобы вырваться из-под влияния своего кумира и обрести собственный голос: “Я помню, как шел по улице Бостона после прочтения одной из его книг и мне казалось, что цвет неба, лица прохожих, городские запахи — все стало обновленным и наполнилось драматизмом… Главное, что он сделал для меня, — возродил ценность понятия мужества, которое было так затаскано школьными наставниками, что казалось мне фальшивкой. Любовь и дружба, ласточки и шум дождя — все приобретало новый смысл и значение на страницах его книг”.