Публикация и вступительная заметка Олега Макаренко
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2012
ВОЙНА И ВРЕМЯ
Георгий Орлов
Дневник дроздовца
Георгий Алексеевич Орлов родился 10 февраля 1895 г. в фольварке Варварино Могилевской губернии в семье купца 2-й гильдии, почетного гражданина г. Могилева Алексея Емельяновича Орлова и Ольги Эдуардовны. Георгий был первенцем
в семье Орловых. Кроме него в семье было еще два сына и три дочери.
После окончания в 1913 г. Могилевской мужской гимназии Георгий поступает
в Московский институт инженеров путей сообщения. В Первую мировую войну, когда Ставка верховного главнокомандующего переезжает в Могилев, в доме Орловых поселяется начальник штаба Ставки, а в дальнейшем Верховный главнокомандующий, генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. В дом Орловых
к генералу Алексееву часто приходят высшие офицеры штаба Ставки. Во времена приезда в Могилев императора Николая II в доме Орловых бывал и цесаревич Алексей, с которым дружил младший брат Георгия Борис. Все это, безусловно, оказало большое влияние на воспитание Георгия в духе любви к Родине, преданности Отечеству и воинской присяге, на всю его дальнейшую жизнь. В 1917 г. его призывают
в армию и направляют в Одессу для прохождения ускоренного курса юнкерского училища. Но на фронт Г. А. Орлов так и не попал из-за начавшегося Октябрьского переворота.
Политическая обстановка в стране не могла оставить равнодушным молодого человека, воспитанного в духе патриотизма, обладающего аналитическим складом ума, острым взглядом на происходящие события, и он решает пробираться на юг России в Добровольческую армию.
12 августа 1918 г. ( по старому стилю) он уезжает из Могилева на юг. С этого дня он ведет ежедневный дневник без единого пропуска. 27 августа 1918 г. Г. А. Орлов зачисляется в 3-ю отдельную дивизию легкой артиллерии полковника Дроздовского. В первой записи своего дневника он так объясняет причину отъезда в армию: “…Решил я ехать в армию потому, что я непримиримый враг хамства и той мерзости, которую развели в России большевики и в момент отъезда желал и думал помочь как можно скорее справиться с большевизмом, а затем поехать в Москву и продолжить заниматься в институте…”.
Вместе со своей частью он проходит с боями в рядах 1-го корпуса путь от Армавира до Орла. В октябре 1919 г. Георгия командируют на двухмесячные артиллерийские курсы в Севастополь, после окончания которых его снова направляют на фронт, к тому времени откатившийся к Ростову. После ряда тяжелых поражений часть Г. А Орлова отступает к Новороссийску, а затем, в октябре 1919 г., —
в Крым.
1 ноября 1920 г. с остатками Дроздовской дивизии Г. А. Орлов на транспортном судне “Херсон” эвакуируется из Севастополя в Галлиполи (полуостров на территории Турции, находившийся под протекторатом Франции), где бывшие союзники выдавали полуголодный паек своим соратникам по войне. В Галлиполи, несмотря на трудные климатические условия и голод, Белая армия сохранила свой боевой дух
и воинский порядок и не подчинялась командованию стран Антанты. В тяжелых условиях военного лагеря Г. А. Орлов участвует в работе исторической комиссии, которой было поручено описать боевой путь Дроздовской дивизии. Ежедневные
и кропотливые записи из его личного дневника служат ему большим подспорьем.
С горечью он пишет о тех лишениях и потерях, которые пришлись на долю солдат
и офицеров, сокрушается по поводу безответственной работы интендантской службы, которая не обеспечивает армию теплой одеждой, обувью (хотя она имеется на складах), возмущается отношением союзников к Гражданской войне в России. Он пишет, что внешняя политика Франции диктовалась, конечно же, не русскими интересами, что Англия, оказывая поддержку Белой армии, вместе с тем преследовала цель затягивания Гражданской войны, увеличивая разруху в России.
В Галлиполи, несмотря на молодость, ему поручают читать курс лекций по аналитической геометрии и вести практические занятия по высшей математике на курсах Союза офицеров и в Инженерной школе. Когда правительство Чехии пригласило 100 студентов из рядов Белой армии для окончания образования, то Г. А. Орлов
с легкостью попадает в их число и 27 октября 1921 г. выезжает из Галлиполи в Прагу, где и поступает в пражский Политехнический институт, после окончания которого работает в Земстве по специальности. В 1927 г. Георгий женится на Наталье Владимировне Тавлиновой, русской девушке, которая окончила юридический факультет
в Пражском университете. 17 декабря 1940 г. у них родился сын Вадим.
Живя в Праге, Георгий Алексеевич остается русским человеком, верным идеалам юности и воинской присяге. Он становится основателем и многолетним председателем Галлиполийского землячества, которое было общественной организацией
и проводило разъяснительную работу среди русского населения, оказывало помощь нуждающимся. 14 января 1940 г. состоялось последнее заседание Землячества.
В 1938—1939 гг. некоторые выходцы из России начали усиленно изучать немецкий язык, отправлялись на работу в Германию. Орлов категорически осуждал подобные действия. Как гражданин России он считал своим долгом помочь землякам сохранить чувства любви к Родине, ее идеалам и уверенность в том, что они получат возможность вернуться в Россию. Он тщательно собирал материалы о событиях Гражданской войны, встречался с участниками этих событий, читал лекции об этом времени. Особенно он заботился о том, чтобы взрослые выходцы из России и их дети не забывали, откуда они родом.
С приходом немцев в Чехию Георгий Алексеевич продолжает свою просветительскую деятельность среди русского населения. Будучи в оппозиции к русским воинским организациям, находящимся в Чехии, он выступает с докладами в Народном университете, перед молодежью, в Профессорском доме, куда члены русских воинских организаций не заходили, боясь, что их обвинят в неблагонадежности. По словам его жены, он “…был русским и все свое свободное время отдавал на пользу русской национальной деятельности в ущерб своей карьере инженера и своему здоровью. Его всегда ждали, надеясь, что он придет и все расскажет, растолкует…”.
О его отношении к России можно судить и по такому факту из его жизни. 20 октября 1940 г. он получает приглашение из Берлина от фирмы “Сименс” с предложением работы, но отклоняет его, несмотря на втрое большую, чем в Праге, заработную плату. Здесь следует отметить, что к этому времени Георгий Алексеевич становится очень известным инженером.
В 1944 г, семья Г. А. Орлова по приглашению известной строительной фирмы “Losinger+Ko” переезжает в Швейцарию, в г. Берн, для работы. Именно здесь он производит все расчеты строящихся мостов, плотины в Израиле и т. п. В октябре 1963 г. совместно с инженером Г. Саксенхофером он издает книгу по расчетам всех видов балок, пользовавшуюся большим спросом у студентов многих поколений
и в строительных организациях.
Однако годы, проведенные Г. А. Орловым в окопах Гражданской войны, жесточайший голод в лагере в Галлиполи, огромная просветительская работа с большой самоотдачей в последующие годы подорвали его здоровье. 19 апреля 1964 г. после тяжелой продолжительной болезни Г. А. Орлов скончался. Дневник моего родственника Г. А. Орлова хранится в моем архиве, в г. Могилеве.
Олег Макаренко
12. 08. 1918. День 12 августа по старому стилю, назначенный мной
и Андреем для отъезда в Добровольческую Армию начался обыкновенно, как и все другие, с тою только разницей, что пасмурное небо предвещало плохую погоду, а некоторое волнение и беготня в доме указывали на близость отъезда. Многие заходили, чтобы проститься и пожелать успеха как нам, так и тому делу, на которое мы едем. Такое отношение со стороны окружающих и знакомых не только приятно, но и создает известную уверенность и твердость в начатом деле.
Около 10 часов мы с Андреем пошли в Приютскую Церковь, где папа хотел отслужить напутственный молебен. В этот день там служили панихиду, так как был 40-й день после убийства бывшего императора. <…>
Провожали на вокзал нас все, кроме бабушки и детей, были также Вася
и Персианцев. В 7:06 вечера по среднеевропейскому времени мы тронулись из Могилева в вагоне 4 класса. Так как на перрон выходить не уезжающим не разрешали, то наши пошли на переезд и махали нам платками. Не знаю, как у Андрея, но у меня состояние было вполне спокойное и уверенное. Жалел я перед отъездом только о том, что не мог увидеться с Олей и Генрихом. Предчувствий у меня не было никаких и не должно было быть, так как я в них не верю совершенно.
Решил ехать в Армию, потому что я непримиримый враг хамства и той мерзости, которую развели в России большевики. В момент отъезда я желал помочь как можно скорее справиться с большевизмом, а затем поехать
в Москву и продолжать заниматься в Институте, когда моя работа не будет нужна Армии. <…>
27. 08. 1918. Утром около 8-ми часов приехали в Таганрог. Андрей отправился на вокзал, а я остался лежать в вагоне. Стояли на станции довольно долго. Наконец двинулись дальше на Ростов; теперь уже у нас создалась уверенность, что мы доберемся до Ростова беспрепятственно. <…> В Ростове мы побрились, помылись, я постригся, переменил белье в уборной. <…>
Полковник Падейский записал нас в третью дивизию к полковнику Дроздовскому и дал предписание отправиться на станцию Кавказскую в хутор Романовский в штаб 3-й дивизии. Интересно отметить то, что на Ростовском вокзале развевается национальный русский Флаг, а на вокзале дежурят жандармы. <…>
28. 08. 1918. Приблизительно в 10 утра прибыли на станцию Тихорецкая. Здесь опять пересадка, уже шестая по счету. <…>
В 7 часов 20 минут выехали дальше на станцию Кавказскую, куда и прибыли около 11 часов ночи. Здесь, за рекой Кубанью, стоят уже большевики, а наши занимают позиции по эту сторону. Такое положение продолжается уже месяца полтора. Большевики все время обстреливают станцию Кавказскую и хутор Романовский, расположенный около самой станции. За 2—3 дня до нашего приезда шестидюймовый снаряд попал в здание вокала и разрушил часть крыши и потолка. Некоторые здания в хуторе Романовском повреждены и разрушены. Выпив чаю на вокзале, пошли в гостиницу ночевать. В той половине гостиницы, которая выходит на сторону Кубани, разбиты все стекла, треснула стена, разбиты почти все зеркала. <…>
29. 08. 1918. Утром была слышна довольно сильная артиллерийская стрельба, но мы были здорово уставши и продолжали спать, по крайней мере я. Андрей же не спал уже, кажется, с пяти часов утра. Наша дивизия, кажется, со вчерашнего дня перешла в наступление. Большевики, как многие говорят, сражаются теперь значительно лучше, а некоторые части их ведут даже очень упорные бои. Должно быть, и они за это время привыкли воевать. Но как бы там ни было, а их песенка уже спета. В этой местности работает армия Сорокина, в которой, как говорят, насчитывается больше 60 тысяч. Теперь ее окружают добровольцы, и нужно думать, что скоро совсем ликвидируют эту банду.
Выпив чаю с булками, мы отправились в штаб 3-й дивизии. Андрей попросил заведующего укомплектованием 3-й дивизии, чтобы он назначил его вместе со мной. Нас направили к командиру 3-го отдельного легкого артиллерийского дивизиона, от которого мы получили приказание отправиться
в станицу Кавказскую в батарею полковника Соколова. <…> Около 5 часов вечера мы получили подводу от станичного атамана и выехали в станицу Кавказскую. Весь тот день шел бой, по дороге мы наблюдали разрывы снарядов; большевики отходили, удерживались только в некоторых пунктах. Так они удержались в этот день на сахарном заводе за Кубанью верстах в 3-х от станицы Кавказской. Явившись к полковнику Соколову и штабс-капитану Дзиковицкому, к которому нас назначили, мы заняли комнату в опрятном домике, попросили хозяйку нас накормить и, устроившись на полу на одеяле, завалились спать.
30. 08. 1918. Утром была сильная артиллерийская стрельба. Хозяйка хотела нас будить. Я сквозь сон слышал орудийные выстрелы, но продолжал спать, чувствовалась какая-то усталость, еще, очевидно, с дороги. Хозяева наши, очевидно, очень боятся военных действий и этой перестрелки — все это время до нашего приезда ночевали в погребе.
Здесь Добровольческая Армия называется почему-то “кадетами”. Недели две тому назад большевики ворвались было в станицу, вырезали несколько семей, и поэтому такая близость большевиков довольно сильно смущает мирных жителей. Теперь большевиков выбивают с того берега Кубани,
и они отходят к станице Гулькевичи. <…>
02. 09. 1918. Сегодня хозяйка совсем закормила нас. Сверх всего обычного испекла сдобную булку, пирог с яйцом и сладкий пирог с черносливом. Одним словом, едим так, как в мирное время.
Днем здесь очень жарко и душно. На улицах несколько спасает от жары тень акаций, которых тут много на каждом дворе. Акации тут растут не кустами как у нас, а деревьями. Днем во всех домах закрыты ставни и окна; таким путем жители защищают свои дома и от излишней температуры, и от мух, которых здесь особенно много. В станице очень много пыли, причем, будучи поднятой, она особенно долго по вечерам держится в воздухе. Вечера здесь довольно сырые, и темнота наступает довольно рано, вскоре после
6 часов. Стрельбы уже совсем не слышно, Фронт отодвинулся довольно далеко от станицы. Мирные жители приободрились и вздохнули свободнее. Вечером по улице ходили девушки и распевали местные песни. Сидя с Андреем за чаем, вспоминали своих. <…>
05. 09. 1918. Утром зашел к нам командир взвода и сказал, что мы можем получить аванс по 60 рублей, приписал нас к подводе вместе с поручиком Ивановым Сергеем Сергеевичем и подпоручиком Яшке Николаем Николаевичем, с которыми мы и познакомились в этот день. Иванов приехал из Петрограда, а Яшке — из Москвы. Довольно интересен, главным образом своим разговором, Николай Николаевич; он сам присяжный поверенный и около 5 лет до военной службы занимался адвокатурой. Говорит, что он магистр уголовного права. Между прочим, среди разговора, сообщил нам, что ему удалось выехать из Москвы, воспользовавшись услугами фальшивомонетчиков, которых он раньше защищал перед судом: они ему сфабриковали фальшивый паспорт, по которому и удалось ему ускользнуть из-под надзора советской власти. Сам он убежденный монархист, никаких социалистов и кадетов не признает; говорит, что после переворота 1-го марта не присягал Временному Правительству. Относительно Сергея Сергеевича Иванова хочу сказать, что хотя он и говорит, что он окончил реальное училище, держал экзамен по латыни и в настоящее время состоит студентом Военно-медицинской академии, но я думаю, что здесь что-то не так, потому что из разговора я вывел заключение, что он не только ничего определенного не знает про Академию, но и о латыни не имеет никакого понятия. Он больше молчит и очень много ругается. С Николаем Николаевичем, с которым он познакомился только тут, день тому назад, и поместился в одной комнате, он уже почти на “ты”.
Вечером Андрей принес два десятка яиц, мы закатили яичницу с салом, и пили кофе с молоком, и ели оладьи, которые нам любезно предложила хозяйка. Перед сном опять гуляли всей компанией до 10 часов.
06. 09. 1918. В пять часов утра разбудил нас подпоручик Тимченко
и сказал, что получено приказание в 7 часов утра выехать в Армавир, который был занят нашими войсками сегодня около 1 часа дня. Хозяйка сварила нам на дорогу 15 яиц, дала арбуз и дыню. Она довольно долго отказывалась взять с нас что-нибудь и только под конец сказала, сколько мы дадим, столько и хорошо. Мы заплатили ей за 8 дней 40 рублей, и она благодарила и осталась вполне довольна. Если все то, что мы съели здесь перевести на Петроградские цены, то это составит, наверное, сумму в 800—1000 рублей. Перед отъездом я спросил ее фамилию. Она назвалась Рудичевой и в свою очередь сказала: “Запишите и вы мне ваши фамилии, а то, бывает, привезут кого-либо из ваших сюда раненного и будут хоронить здесь, так чтобы я знала, не из вас ли который”. В общем, нужно сказать, что наша хозяйка была совершенно простая женщина, очень добродушная и гостеприимная и даже с небольшой склонностью к кокетству, хотя одевалась по-деревенски и ходила босиком.
Около 7 с половиной утра мы разместились на подводе вместе с Ивановым и Яшке и двинулись в путь. Всего ехало нас около 15 подвод; жара стояла очень солидная, и от сплошной пыли не было абсолютно никакого спасения. Когда мы проезжали по мосту через Кубань, то обратили внимание на сторожевую будку и железные столбы по обеим сторонам шоссе, на которых почти не было ни одного живого места, все было изрешечено пулями. По дороге то там, то здесь валялись трупы лошадей и других животных, которые распространяли отвратительный запах. <…>
07. 09. 1918. <…> Около полудня мы выехали в Армавир. Особых следов разрушения и боя не было заметно. По дороге только попадались подводы
с гробами, которые скорее были похожи на длинные, наскоро сколоченные ящики, чем на гробы. Мы остановились прямо на улице и простояли часа три, в течение которых мы успели сходить на вокзал и пообедать.
Вскоре выяснилось, что нас отправляют в станицу Прочноокопскую, где мы и будем пока что стоять. Станица эта расположена на Кубани, верстах
в шести ниже Армавира. Во время последних боев она очень сильно пострадала. Часть станицы, расположенная по левую сторону, буквально снесена
с земли. Здесь большевики довольно упорно задерживались. Сначала наши гвоздили их артиллерией с форштадта, а потом, перебравшись на левый берег, подожгли ее. Все дома без исключения выгорели. Эта часть станицы называется “Сибильда”. Прилегающие к Кубани дома правого берега тоже очень сильно пострадали и почти все разбиты. В церковь тоже попало несколько большевистских снарядов. Остальная же часть станицы разграблена. Почти все жители ее покинули во время хозяйничанья “товарищей”. Имущество и вещи обыкновенно зарывали и прятали, а дома запирали. Большевики выламывали двери, выбивали окна, проникали в дом и грабили все наиболее ценное. Взрывали полы, распарывали мягкую мебель, перины, подушки, били лампы, посуду и очень часть находили закопанные вещи. В этот день жители только начали возвращаться в Прочноокопскую и находили
в своем доме полный разгром. Мы с Андреем довольно долго искали себе дом, в котором можно было бы устроиться получше, но ничего хорошего не нашли. Все хозяева жаловались на полное отсутствие посуды и заявляли, что им самим себе не в чем варить. О хорошей еде в этой станице нечего и думать, так как у самих жителей почти ничего нет. Мы все-таки попросили нашу новую хозяйку сделать нам хотя бы постный борщ, так как есть основательно хотелось.
08. 09. 1918. С утра пошли посмотреть на войсковую больницу, которая была вблизи нас. Там товарищи уничтожили и перебили все, что было. Не пощадили даже портреты писателей на стенах в коридоре: какой-то прохвост перебил стекла в рамах и исколол лица штыком. Вчера вечером вернулась подвода со спиртом и нам сегодня перед обедом выдали по две бутылки чистого спирта на каждого. Во время обеда мы выпили в компании Николая Николаевича и Сергея Сергеевича. После обеда мы втроем пошли осматривать “Сибильду”, а Николай Николаевич остался дома, заявив, что он пьян как собака. Здесь, как я уже говорил, ничего не осталось. Что уцелело от обстрела, то было уничтожено огнем. По сплошному пепелищу расхаживали свиньи и куры, которые очень часто с криком подпрыгивали, попадая
в горячий пепел. Везде по улицам валялись человеческие трупы, одни почти совсем сгоревшие, другие только несколько обгоревшие и почерневшие. Сгоревшие трупы хотя и были ужасны, но все-таки они выглядели значительно лучше чем не подгоревшие, распухшие от жары, голые и уже пахнущие трупы, которых тут много больше. У порогов бывших сгоревших домов кое-где еще сидят сторожевые собаки и пробуют тихо лаять на прохожих.
09. 09. 1918. Когда нам привезли обед, мы угостили водкой кашевара,
и он нам принес за это полпуда хорошей говядины. По этому случаю мы решили устроить вечером маленький выпивон. Хозяйка нам сделала жаркое и к 6 часам вечера у нас собралась небольшая компания, к которой мы присоединили нашего хозяина. Кроме Николая Николаевича и Сергея Сергеевича у нас были Петр Петрович — подпоручик Зиновьев, Александр Александрович — поручик Люш, Михаил Петрович Ползинский и Александр Иванович — подпоручик Тимченко. В общем, компания пила вяло. После 6-й рюмки продолжали пить только хозяин, Александр Александрович и я. Разводили спирт довольно основательно, так что наша водка вспыхивала
и загоралась от зажженной спички. Мы втроем выпили изрядное количество, много больше, чем по бутылке на каждого; в этот день водка как-то особенно легко и гладко проходила у меня, Андрей же заявил, что такой крепости водку он пить не может. Выпивка затянулась, в общем, часов до 12, в результате чего хозяин наш совсем свалился с ног, а мы с Александром Александровичем чувствовали себя совсем прилично. <…>
12. 09. 1918. Рано утром, на самом рассвете, Андрей разбудил меня
и сказал, что совсем близко за Кубанью очень отчетливо слышна ружейная
и пулеметная перестрелка. Я встал и вышел на улицу послушать. Действительно, очень ясно слышались даже отдельные ружейные выстрелы. По улице тянулись нескончаемые обозы беженцев. Нужно согласиться, что вид всех этих беженцев представляет собой довольно тяжелую и удручающую картину. Идут нагруженные телеги, гонят скот, причем многие коровы нагружены, как мулы, вещами, люди в бесконечном количестве плетутся вдоль по улице тоже с вещами и на плечах и в руках. Все измученные, со страдающими лицами. Хорошо еще тем, у кого есть лошади и телега, а каково тем,
у кого этого нет? Все время слышны возгласы: “Ох, я больше не могу идти” или “Помогите мне, возьмите к себе на подводу, я больше не могу этого вынести”. Это говорят главным образом старики, больные и женщины
с детьми и узлами на руках. Они идут, многие не знают даже куда и как,
и единственное их желание — это уйти подальше и не быть застигнутыми большевиками.
Мы с Андреем постояли немного на улице, а потом пошли к командиру взвода справиться о положении. Он сразу с места в карьер налил нам по стакану водки, предложил выпить и потом сказал, что никаких распоряжений не получил и сам ничего не знает. Некоторые ходили к командиру батареи справиться о том, что мы будем делать, но оказалось, что он после вчерашней внушительной выпивки еще не пришел в себя и находится в таком состоянии, что “лежит и даже не мычит”, когда его о чем-нибудь спрашивают, как сказал подпоручик Сапежко, которого за его физическую силу прозвали “восемь лошадиных сил”.
Положение наше нельзя назвать особенно красивым. Почти все, за исключением двух-трех офицеров, у которых были револьверы, абсолютно без всякого оружия. Что делается кругом на Фронте, мы почти не знаем, почему-то сидим и чего-то ждем. На всякий случай мы с Андреем решили пойти к себе на квартиру и сложить вещи. Хозяева наши к этому времени почти успели уложиться и убрать решительно все. В это утро вернулся домой сын хозяина, который был добровольцем в Армии. От него я узнал, что он больше не собирается возвращаться в Армию. Я воспользовался этим обстоятельством и взял у него винтовку и патронташ с 50 патронами. <…>
17. 09. 1918. <…> Днем мы заложили пульку в преферанс, которая около трех часов ночи перешла в небольшое “очко”. Кончили мы играть около
8 часов утра. В результате всей этой операции я выиграл немногим больше сорока рублей.
18. 09. 1918. <…> Сегодня мы почти не слышали никакой перестрелки. Против нас большевики перестали напирать, а главные действия теперь сосредоточились в самом городе Армавире. В результате боев им все-таки удалось занять весь город, наши части же отошли и окопались не доходя до Кубани, таким путем препятствуя большевикам прорваться через речку
в направлении на Ставрополь. Вся беда в том, что сил у нас, и особенно технических средств, не так много, чтобы сжать то полукольцо, в котором они находятся. Нажмут наши на них с одной стороны, они тогда бросаются в другое место; толкнут их оттуда, тогда они бросаются почти всей массой еще куда-нибудь. Такая картина получается и сейчас: выбили их из Армавира, они бросились на Невинномысскую или, как более сокращенно называют эту станицу, — на Невинку; нажали на них оттуда — и они опять лезут на Армавир. В этих двух пунктах они тщетно пытаются пробиться, но все-таки удержать их натиск подчас бывает довольно трудно. Главная наша беда
в том, что вооружены они значительно лучше, чем мы: у нас мало орудий и, самое главное, снарядов не всегда бывает в необходимом и достаточном количестве для удачного выполнения операции.
19. 09. 1918. Сегодня говорили о том, что генерал Деникин приезжал на наш участок фронта. По всем признакам, здесь затевается довольно серьезная операция. На прикрытии переправ осталось только 7 эскадронов Второго конного офицерского полка и два орудия на Форштадте, а все остальные части передвинули куда-то. Говорят, что на большевиков будут нажимать
с другой стороны с целью припереть их к реке. Деревянный мост через Кубань наши сожгли, чтобы уменьшить число переправ. Около мостов остался конный полк, а по немногим бродам расположились казачьи заставы.
С едой стало совсем неважно. Поневоле вспоминаешь о том, как хорошо жилось и как кормили нас на Кавказской. Хорошо еще, что Андрей где-то на краю станицы нашел дом, в котором рано утром за полтора-два рубля можно получить горшок молока, а то черный кофе по утрам пить довольно грустно. <…>
21. 09. 1918. Пребывание в Прочноокопской всем уже достаточно надоело. Есть совсем уже нечего и, кроме того, живешь в отвратительных условиях. Мы, например, с Андреем уже столько времени спим на голом полу, подложив под себя только шинели. Прямо уже кости начинают болеть от такой постели; дело в том, что наиболее важная точка соприкосновения тела с полом получается в самом тонком месте шинели, тогда как ватная подкладка идет под голову. Газет здесь тоже совсем нет никаких и после 11-го числа неоткуда их получить, так что совершенно не представляешь себе не только того, что делается в России, но даже не знаешь, как обстоят дела на наших фронтах. Прямо-таки непонятно, почему все еще продолжаем оставаться здесь. Все воинские части и обозы уже ушли из этой станицы. Нас хотели передвинуть на другой конец станицы, там все-таки кое-кто из жителей остался и можно хоть немного чего-нибудь доставать себе для более сносного питания. Но посланные туда офицеры выяснили, что там нет помещений, где мы все могли бы разместиться. Приходится оставаться здесь.
22. 09. 1918. Утром от скуки и от нечего делать заложили пульку в преферанс, но ее не пришлось окончить, так как около 1 часу дня было получено приказание перейти нам в станицу Григориполисскую, и меня назначили квартирьером от 4-го взвода. Так что пришлось в два счета сложить вещи
и отправиться вместе с другими квартирьерами на отдельной подводе.
Прибыли на Григориполисскую уже в сумерках. Я с большим трудом разыскал пять свободных комнат для своего взвода. Дело в том, что здесь скопилось очень много беженцев из Армавира, так что в какой дом не войдешь, везде их полно. Благодаря этому на первый взгляд мне показалось, что и с едой здесь дела обстоят не особенно густо, но все-таки значительно лучше, чем в Прочноокопской. На ночь мы устроились вместе с Люшем
и Зиновьевым, и опять-таки на полу. Нужно заметить, что всю ночь не переставая нас всех грызли и ели блохи, которых здесь насчитывается поражающее количество. Спать, конечно, почти не пришлось, все время было посвящено вытряхиванию, ловле и охоте за этими насекомыми.
23. 09. 1918. Рано утром нас разбудил техник Остапов и сообщил, что
в 10 часов двигается дальше в станицу Кавказскую, а квартирьеры должны отправляться сейчас. На этот раз назначили квартирьером Андрея, и ему пришлось выехать, почти ничего не евши. <…>
24. 09. 1918. Около полудня обоз 1-й батареи, который это время нас довольствовал, двинулся обратно в Григориполисскую, и мы должны были следовать за ним туда же. Но командир батареи после переговоров с командиром дивизиона устроил так, что мы перешли на собственное довольствие и перестали зависеть от передвижения этого обоза. Результатом этого нового положения было то, что мы на более продолжительное время остались
в Кавказской, однако и на несколько дней вперед были лишены казенного обеда и ужина, пока наладится наше хозяйство. Но, несмотря на это, мы после голодухи, в некотором роде, сейчас начали питаться хорошо. Самое приятное — это то, что самому не надо заботиться о еде. Утром встаешь, кофе уже готов, а на столе разные вареники, булки, молоко и арбуз.
25. 09. 1918. В этот день умер Верховный Руководитель нашей Армии генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Болел он не особенно долго, но тяжело и скончался от “испанской болезни”, осложнившейся
и перешедшей в крупозное воспаление легких. Нужно сказать, что нашей Армии в этом отношении не везет, так как смерть уносит от нас лучших боевых генералов. За сравнительно короткий промежуток времени ушли
в могилу генералы Корнилов, Марков, а теперь — Алексеев. Это все лица, имена которых пользовались громадной популярностью и на которых как
на избавителей смотрела и смотрит вся интеллигентная Россия. Умер он как раз в то время, когда созданная им Добровольческая Армия после невероятных трудов и лишений, ценою крови лучших людей завоевала себе настолько прочное положение, что можно уже смело рассчитывать на то, что она будет тем здоровым началом, вокруг которого объединится будущая Россия. Тяжела эта утрата не только для Армии, но и для всего русского народа. Таких людей у нас не так уж много.
26. 09. 1918. С этого дня начали получать газеты, т. е. покупать. В развитии международной борьбы произошло много перемен. Союзники разгромили Болгарию и вынудили ее на сепаратный мир. На Западном Фронте немцы терпят большие поражения. Обстановка сложилась такая, что Германия просит мира, соглашаясь на все 14 пунктов условия Вильсона. Все это, конечно, весьма приятные известия, тем более что в скором времени можно будет ожидать помощи со стороны союзников, которые предъявили Турции ультиматум: пропустить их флот через Дарданеллы. Немцы вследствие своих поражений и потерь начинают эвакуировать оккупированные области и перебрасывать свои войска на Западный Фронт. Естественным следствием этого будет то, что большевики снова займут освободившиеся от немцев губернии. Судя по газетным сведениям, население начинает оттуда в панике бежать. Меня прямо охватывает ужас, когда я подумаю, что немцы уже очистили Могилев и туда вошли эти мерзавцы. Отсюда не только нельзя помочь нашим хоть чем-нибудь, но даже нельзя написать. Положение Могилева, по-моему, весьма скверное. Хуже всего то, что по отрывкам из газет нельзя вывести никаких определенных заключений и совершенно не знаешь, что, собственно, там делается. <…>
29. 09. 1918. Судя по сообщению газет большевики за последнее время начинают довольно неосторожно шутить. У нас два каких-то фрукта, недалеко от Прочноокопской переправившись через Кубань, явились на Форштадт в качестве парламентеров и тут же заявили, что Екатеринодар взят ими, что все кадеты в кольце у них и что если им сейчас наши части в том районе не сдадутся, то они всех перестреляют из пулеметов. Довольно-таки веселый народ. Приходится удивляться тому, что им в их положении приходят такие шутки в голову. С ними наши тоже слегка пошутили, т. е., короче говоря, их расстреляли.
30. 09. 1918. От нечего делать по утрам сочиняем пульки в преферанс, которые в большинстве случаев не оканчиваем. Так как денег уже почти ни у кого нет, то играем на запись до получения жалования. Приблизительно выяснилось, что мы здесь будем стоять теперь довольно продолжительное время. Поэтому мы решили устроить маленькое собрание для офицеров нашего взвода и, как это обыкновенно бывает, взялись как будто довольно рьяно за организацию этого собрания.
В приказе по батарее вольноопределяющихся пробрали за распущенность. Я хотя далек от всякого цука, но все-таки нахожу, что излишняя фамильярность и распущенность в обращении тоже не годится, а потому не повредит их слегка подтянуть. С этого дня начинаются дежурства офицеров на батарее, а вольноопределяющихся, юнкеров и добровольцев начали назначать посыльными. <…>
04. 10. 1918. Под Ставрополем сильно пострадал наш Сводно-Гвардейский полк, и Корниловский также понес крупные потери. Говорят, что
в этих полках существуют традиции не залегать, когда идут в наступление.
Я не могу оправдать такой традиции, тем более в такое время и при нашем положении. Слишком мало пользы от того, что люди красиво умирают. Такие потери очень чувствительны уже по одному тому, что гибнут не простые солдаты, а интеллигентные люди, временно исполняющие обязанности солдат. Важно не только разбивать большевиков, но бить их с наименьшими для нас потерями, все эти люди еще много раз понадобятся и после окончания Гражданской войны при мирной обстановке. Наши дела на Ставропольском направлении идут не совсем хорошо. Большевики получили там солидные подкрепления, и их становится там довольно трудно сдерживать. У нас большой недостаток артиллерии и главным образом нет достаточного количества снарядов, а тут говорят, что мы за последние бои потеряли одно или два орудия. Особенно удивительного в этом ничего нет, потому что наша артиллерия
в большинстве случаев находится сейчас же за пехотной цепью, а в некоторых случаях даже и выскакивает впереди нее. Был даже такой случай, что артиллеристы с винтовками в руках бросились в атаку и захватили пленных. <…>
09. 10. 1918. Этот день до некоторой степени богат приключениями не особенно приятного для нашей батареи свойства. Вольноопределяющийся Богурский, который имеет обыкновение засыпать на посту и о котором я уже говорил, все время хлопотал о том, чтобы его отпустили домой, так как он прослужил в Армии уже больше четырех месяцев. Ему только 16 лет, и он говорил, что собирается продолжать дальше учиться, а если ему это не удастся, то он снова вернется в Армию. Он получил уже увольнительный билет и собирался уезжать, но в эту ночь ему почему-то пришла мысль о самоубийстве, как говорят — на почве отсутствия денег и венерической болезни. Он взял лезвие безопасной бритвы и пытался вскрыть себе на руках вены. Но этот способ, очевидно, его не удовлетворил и он, потеряв довольно много крови, встал с постели и тем же лезвием перерезал себе горло. Но,
к счастью, обе раны оказались не смертельными. Его отправили в больницу, сделали перевязку и привели в чувство. Все время он сохранял поразительное хладнокровие и после перевязки заявил, что теперь у него раз и навсегда пропала всякая мысль о каком бы то ни было самоубийстве. <…>
Попутно расскажу еще один случай, имевший место в Прочноокопской, о котором раньше я забыл упомянуть. Произошло это в 15-тых числах сентября. Сидел я как-то на скамейке около дома на улице и обратил внимание на довольно странную группу в пять человек, опершихся о забор у больницы. Один из них, в солдатской форме, размахивал винтовкой, собираясь ударить кого-нибудь прикладом. Мы взяли с собой винтовки и пошли узнать в чем дело. Оказалось, что пьяный казак из местного гарнизона задержал на улице ни в чем ни повинных четырех армян и вел их к обрыву расстреливать, заподозрив их в шпионстве. Они, поняв в чем дело, подошли
к забору и в смертельном ужасе упирались, не желая идти к обрыву. Мы расспросили у местных жителей-казаков про этих армян, оказалось, что это известные жители станицы. Мы их отпустили, а у конвойного отняли винтовку и наложили ему по шее. <…>
12. 10. 1918. После продолжительных боев в Армавирском направлении наши части сегодня в третий раз заняли город Армавир. В этом направлении нам определенно не везет. Армавир и Невинномысская — это два таких пункта, которые все время берут и отдают. На этот раз большевики обошлись довольно мягко с оставшимися в городе жителями. Говорят, что за все время их последнего пребывания в Армавире не было особых расстрелов и безобразий. Пострадали только дома и имущества тех Армавирцев, которые ушли вместе с добровольческой Армией перед сдачей города. В таких домах они разграбили и переломали решительно всю обстановку.
Поговаривают о том, что союзники в качестве представителя от России на мирных переговорах решили признать представителя от Добровольческой Армии. Если это действительно так, то нужно считать, что с этого момента наша Армия получает общегосударственное значение; отсюда понятно,
почему Украина уже начинает заигрывать с нами. Все время ждем появления союзников в Черном море, но пока определенного ничего не слышно.
Относительно Могилева я узнал, что там пока что находятся немцы. Это до некоторой степени меня немного успокаивает, хотя все-таки положение Могилева остается неопределенным. Очень жаль, что ни оттуда, ни из Москвы нет никаких известий. <…>
23. 10. 1918. Газеты принесли известия о перемирии между Турцией
и союзниками. Участь Болгарии постигла и Оттоманскую империю. Условия, которые предложили ей союзники, отнюдь не являются для нее почетными и говорят о полной ее капитуляции. Дарданеллы открываются для прохода союзнической эскадры, и наша Армия в недалеком будущем получит самую действенную поддержку от наших союзников. Только одна Добровольческая Армия имеет право называть Державы Согласия своими союзниками, потому что за все это время грозных и переменчивых мировых событий оставалась верна им и не переменила своей ориентации. Теперь, когда Германия стоит на пороге своего разгрома и находится накануне своего собственного “Бреста”, не мудрено всем другим начать говорить о союзнической ориентации. Но вправе ли все они будут назвать Державы Согласия своими союзниками, если они во время успехов Германии устремили на нее свой взор. Этого нельзя сказать только про Добровольческую Армию и поэтому естественно, что она ждет от своих союзников самой широкой и действительной помощи. В Австрии и Болгарии развивается революция, и эти государства начинают идти по знакомой нам дороге советов и прочих революционных комитетов. <…>
25. 10. 1918. Прочел сегодня в “Приазовском крае”, что 17 октября состоялась передача г. Могилева губернского советской власти по какому-то дополнительному договору. В газете “Россия” было даже сказано, что большевики вошли в Могилев церемониальным маршем с музыкой. Таким образом, мое волнение хоть и было преждевременным, но оказалось не напрасным.
Как тяжело и печально знать, что судьба и жизнь твоих близких как
в Могилеве, так и в Москве находятся в руках этих извергов, которых я при всем желании не могу назвать даже людьми. Положение их, безусловно, отчаянное, но помочь ничем и никак нельзя, остается только желать, верить
и надеяться, что все может обойтись благополучно — конечно, до известной степени. Когда же больше вдумаешься в это положение, то прямо страшно становится.
26. 10. 1918. Среди германских солдат, расквартированных на Украине, происходят довольно сильные волнения, начинает пахнуть от всех этих сообщений чем-то революционным. Последние сообщения с французского фронта говорят о полном разгроме австро-германских армий, и это обстоятельство еще более усиливает волнения и беспорядки внутри Германии. Близится и для нее час расплаты за русский большевизм и страдания сотен тысяч русских интеллигентных людей. Они производили у нас на Украине запись в красную гвардию и церемонились все время с большевиками, теперь это можно порекомендовать им самим. С одной стороны, мне бы самому хотелось, чтобы они немного поближе и поосновательнее познакомились с этой прелестью, которую они без всякой совести разводили и поддерживали у нас, а с другой — все-таки неприятно видеть власть темной массы где бы то ни было. С некоторых пор у меня каждый день сильно увеличивается и растет против большевиков такое озлобление, которого я раньше не замечал. Раньше я готов был бороться и просто уничтожать их, так как людям такого сорта нет места на земле, теперь же по отношению к ним я замечаю
в себе некоторые признаки кровожадности, под влиянием чего я способен на самое дикое обращение с ними. <…>
28. 10. 1918. <…> В “Приазовском Крае” прочел сообщение о том, что все большевистское посольство во главе с Иоффе выперли из Берлина за распространение прокламаций на немецком языке и воззваний, призывающих население к волнениям, беспорядкам и массовому террору. Можно сказать, что они доигрались, хотя на них такое обращение мало действует. Немецкое посольство тоже отозвано из Москвы. Не будет ли этот разрыв Германии с Совдепией уже чересчур опоздавшим шагом со стороны Германского правительства.
29. 10. 1918. Андрей уехал в Новороссийск погостить к своему приятелю и устроиться как-нибудь с деньгами, которые лежат на его имя в Тифлисе
в штабе пограничного округа. Холода в последнее время стоят довольно основательные. Мерзнешь днем и ночью. Почти весь день я провожу в кухне и ем вместе с хозяевами. В кухне все-таки немного обогреваешься, а когда ложишься вечером спать, то ежишься и жмешься, кутаешься и спишь в такой атмосфере, которая бывает только в погребе. Это обстоятельство до некоторой степени отравляет спокойное существование в этом краю, где тебя лично не трогают никакие дикие декреты и распоряжения неистовствующих комиссаров.
30. 10. 1918. Последнее время хозяева нас кормят очень хорошо. В двадцатых числах мы заплатили хозяевам 100 рублей за месяц. Сумма, конечно, по теперешним временам очень скромная, но мы в течение того месяца обедали у них довольно редко, получали только по утрам и вечером закуску
к чаю или кофе. Кроме того, хозяйка несколько дней болела, и тогда мы ничего не получали. Должно быть, эта плата показалась им достаточной,
и они с большой охотой продолжают нас кормить и даже в усиленном размере. На днях они зарезали двухлетнего бычка и теперь ежедневно кормят нас мясом, даже два-три раза в день. Так что завтрак, обед и ужин состоят у нас из трех блюд, причем на третье подается хороший арбуз.
31. 10. 1918. Германия согласилась на все предложенные союзниками условия перемирия и подписала их. Нужно сказать, что условия для нее крайне тяжелые. Кроме очищения территории в руки союзников попадает громадная военная добыча, после передачи которой они уже не в состоянии будут воевать. Также союзники получат пять тысяч паровозов и 180 тысяч вагонов, весь флот Германии разоружается и вводится в союзнические или нейтральные гавани. Блокада же остается в силе. Хотя перемирие заключено на 30 дней, но из условий его определенно видно, что уже в дальнейшем война для Германии невозможна. Так что Мировую войну для Германии можно считать оконченной.
Прошло 52 месяца со времени начала этой кровопролитнейшей войны народов, из которых около 50 месяцев военное счастье, успех и победы сопутствовали германскому оружию, и только за последнее время успех резко склонился на сторону Держав Согласия, и, таким образом, эти 4 с лишним года войны закончились разгромом сначала союзников Германии, а затем полным поражением ее самой. Император Вильгельм отрекся от престола. Незадолго до этого было широкое изменение конституции, но и это не помогло. В здешних газетах промелькнуло сообщение, что император Вильгельм заявил, что он не считает возможным стоять во главе той армии, которая принимает такие позорные условия и поэтому слагает с себя верховную власть. Так это или не так, но факт в том, что теперь Германия в своем историческом пути стала на наклонную плоскость, идя по которой можно, повинуясь законам инерции и ускорения, докатиться до русской катастрофы. Итак, великая европейская война закончена — и в итоге 9 разгромленных государств: Болгария, Сербия, Черногория, Румыния, Россия, Бельгия, Австровенгрия, Турция и Германия. Нужно думать, что в будущем государства придумают более остроумный, чем война, способ разрешать между собою споры.
01. 11. 1918. Четверг. Наконец 30-го закончилось полное очищение Кубанской области от большевистских бандитов. Дон тоже весь уже очищен,
и, кроме того, Донцы занимают уже целых три уезда в Воронежской губернии. В ночь на сегодня не повезло нашим частям, оперирующим в районе Ставрополя. Город был окружен со всех сторон, и предполагалось запереть там 40-тысячную большевистскую армию. Но сил у наших не хватило и большевики прорвались оттуда в направлении на Торговую. Хотя наши заняли Ставрополь, тем не менее, говорят, нас сильно потрепали, так что в некоторых ротах Самурского и 2-го офицерского полков осталось по 5—7 человек.
Люди гибнут массами, борясь самыми ничтожными средствами против более сильного и по численности и по техническим средствам врага всего цивилизованного мира. Но зато последнее время всех воодушевляет самая скорая и действительная помощь, главным образом вооружением, со стороны наших союзников, которых со дня на день ожидают в Новороссийске, так как, по сведениям, часть их эскадры уже вошла в Черное море.
В Германии развивается революция, появляются совдепы и прочие “симпатичные учреждения”. В Болгарии и Австрии тоже идет “углубление”. Таким образом, расчет большевиков на мировую революцию до некоторой степени оказался правильным. Нужно думать и надеяться, что все эти новоявленные революции не пойдут по большевистскому руслу. В Петрограде большевики устроили грандиозную манифестацию, процессия подошла
к Германскому консульству, консул вышел и высказался за “интернационал”. Нечего сказать, хороших товарищей приобрела себе Германия в лице русских большевиков. Желал бы ей на своей шее испытать всю эту прелесть. Но, как бы там ни было, пока сильны союзники, дни правительства Ленина и Троцкого сочтены.
Скоро мы получим в большом количестве артиллерию, которой нам все это время не хватало, и поведем беспощадную войну, находясь уже в совершенно других условиях, чем до этого времени. Дон, Южная Армия и другие организации объединяются с нами, а с такой силой да еще с оружием союзников разговоры и шутки плохи. Поговаривают о том, что наша дивизия перейдет на Украину. Ходят слухи о том, что генерал Деникин уже издает некоторые приказы на Украине и туда выехала целая комиссия от Добровольческой Армии с целью взять на учет и выяснить количество военного имущества, амуниции, орудий и лошадей. Будет формироваться, думаю, около 50 артиллерийских дивизионов для Добровольческой Армии, которая в скором времени по особому приказу будет уже именоваться “Русской Армией”.
02. 11. 1918. <…> Союзническое верховное командование опубликовало последний боевой приказ, в котором содержится обращение к Армии. Приказ заканчивается словами: “Вы выполнили задачу, возложенную на вас родиной, враг побежден, он просит мира. Война закончена”. Какое приятное чувство должно быть у этих людей, к которым в этом приказе обращаются. Нужно думать, что и для России скоро наступит такое время, когда Командующий Добровольческой Армией издаст для этой Армии в Москве приблизительно такой же боевой приказ, возвещающий о полной победе над большевиками. Только вместо слов “враг побежден” будет и должно стоять “враг разбит и уничтожен”, потому что ни о каком мире с большевиками не может быть и речи. Здесь война идет на уничтожение, борьба ведется между совершенно разными началами и никакое согласие недопустимо и невозможно.
03. 11. 1918. Почти весь день шел дождь. Последние вечера я проводил
у полковника Шеина, где играл с ним и Василием Сергеевичем в преферанс. Замечательно милый, простой и симпатичный полковник, одним словом, славный человек, только немного медлительный и нерешительный.
Сегодня я почему-то не пошел играть к ним, остался дома и читал “Вестник иностранной литературы”. Часов в 7 неожиданно явился Андрей, усталый, мокрый, полуголодный и полубольной. По его словам, условия передвижения здесь в настоящее время не особенно привлекательны. Англичан
в Новороссийске все еще нет, их поджидают и деятельно готовятся к встрече. Мы на днях переходим под Екатеринодар в станицу Пашковскую, которая соединена с ним электрическим трамваем. Командира батареи в Екатеринодаре, по словам Андрея, капитан Владимиров ловил целый день, он по обыкновению был пьян “в лоск”. Особых новостей он мне, в общем, не сообщил. Рассказывал только, что видел расстрел четырех матросов, причем одному из них стало дурно и он упал в обморок, но на него вылили ведро холодной воды для приведения его в чувство и после этого расстреляли.
В Новороссийске страшный шторм, ветром вырывает телеграфные столбы и сбрасывает железные крыши. Это, должно быть, и задерживает союзников. Выяснилось, что мы 6-го числа переезжаем в Пашковскую, сегодня туда едут квартирьеры. Меня чуть было не упекли в эту поездку. А мне как раз почему-то сильно захотелось поесть завтра баранины, я попросил купить фунта три и уже начинал жалеть, что мне не придется ее поесть. Но потом выяснилось, что я не поеду. <…>
06. 11. 1918. Проснулся в пять с половиной утра. Ночь спал крайне скверно: то по всему телу ползала неугомонная блоха, то замерзал и никак не мог отойти. Около семи с половиной утра получили из Екатеринодара телеграмму от командира батареи, в которой указывалось, что впредь, до особого распоряжения, остаемся здесь. Со слов приехавших позже квартирьеров узнали, что в Пашковской абсолютно нет помещений. Недели полторы тому назад мы тоже собирались переехать и тоже были высланы квартирьеры, но их вернули ни с чем. Вообще у нашей батареи с переездом получаются все какие-то неудачные истории. Теперь хотят всех нас перевести в центр станицы Кавказской на Красную улицу. Андрей пошел уже с другими офицерами подыскивать там помещение для батареи.
На Украине начинают появляться дружины, признающие командование Добровольческой Армии. В “Голос Киева” появился следующий приказ генерала Деникина, не знаю только, насколько это положение соответствует действительности: “Сего числа я вступил в командование всеми военными силами. Все офицеры, находящиеся на территории бывшей России, объявляются мобилизованными”.
В германской и австрийской армиях происходят номера, похожие на то, что делалось у нас, причем матросы на этом пути у них также стоят впереди всех.
В Киев прибывают бежавшие из своих частей австрийские офицеры со своими денщиками. Срывание погон и другие мерзости у них тоже практикуются. Каким бы культурным народ ни был, но темная, разнузданная толпа всегда будет бандой, способной черт знает на что, если ее во время не сумеют остановить. Будет печально, если в Германии разложение дойдет до нашего положения дел, хотя отчасти ей это полезно. “Победит тот, у кого окажутся крепче нервы” — это сказал в начале войны один из германских полководцев. Он надеялся на выдержку и дисциплину Германии, но, как видно, и у них не хватило нервов, а какая предстоит еще трепка всей нервной системы в связи с этой революцией.
07. 11. 1918. Переехали на новую квартиру на Красную улицу к одним старикам. Комната хорошая, люди тоже очень симпатичные. Хорошо то, что комната все время отапливается и температура в доме очень приятная. Скорее можно сказать, что жарко, чем нормально. Плохо будет обстоять вопрос с питанием. Наши старые хозяева очень трогательно с нами распрощались, причем Андрей заметил даже на глазах хозяина признаки слез.
На Украине правительство Скоропадского окончило свое существование, и сам Павло Скоропадский ушел от власти. Власть перешла к генералу графу Келлеру и офицерским организациям. В газетах уже начинают называть Украину Малороссией. Насчет прихода союзников ничего определенного не слышно. Здесь поговаривают о том, что они направились в Одессу
и Севастополь, а в одесских газетах помещают слухи о том, что они уже высадились в Новороссийске.
08. 11. 1918. После того как наши части заняли Севастополь, выяснилось, что большевики расстреляли там своего бывшего главнокомандующего Сорокина, сегодня это появилось в газетах. Сначала он расстрелял членов какого-то комитета, а затем его объявили контрреволюционером и вне закона. После этого он отправился в Ставрополь, где его поймали и посадили. Один из красноармейцев пришел к нему в тюрьму и без всяких лишних слов убил его из револьвера, объясняя этот поступок тем, что Сорокин объявлен вне закона и поэтому всякий имеет право сделать с ним все что угодно. Веселый народ эти большевички, только зря они не стреляют попросту
в себя и во всех своих на том основании, что их самих союзники объявили тоже вне покровительства законов.
В Пятигорске во время празднования годовщины октябрьской революции были расстреляны генерал Рузский, бывший министр путей сообщения С. В. Рухлов и много других видных лиц. Нечего сказать, хорошая амнистия, о которой перед этим днем они все время писали.
Шаляпин, судя по газетам, тоже оказался порядочным шутником в дни большевизма: сочиняет какие-то большевистские гимны, за что не забывает получить 100 000 рублей и предлагает беспощадно расправляться с врагами советского правительства. А в прежнее время пел перед государем “Боже, царя храни” на коленях. Публика все такая, что любит шутить не только
с убеждениями, но и со своей собственной персоной. Когда-нибудь с ними в их духе пошутит кто-нибудь другой, но уже несколько более серьезно. Такие шутки начинают уже приедаться и надоедать другим, смотрящим на вещи несколько иначе, чем эти господа. <…>
09. 11. 1918. Утром Андрея вызвали в канцелярию и сообщили ему, что он посылается в командировку в Новороссийск с целью походить там по складам и привезти все, что можно, для нашей батареи. Около четырех часов он получил все нужные бумаги, пришел домой и сказал, что меня тоже командируют вместе с ним. Я наскоро собрался, и в 6 часов мы выехали из Кавказской вместе с юнкером Кононовым и добровольцем Мусиенко, гимназистом 7-го класса.
Все это время, начиная с момента прибытия в Добровольческую Армию, я никуда и ни за чем не ездил и передвигался только вместе с батареей. На станции Кавказской народу тьма, места все заняты, кругом лежат и сидят на всем, на чем только можно. За последнее время, живя в Кавказской, я отвык от таких картин. Там живешь все равно как в мирной обстановке, а приезжаешь на станцию и видишь знакомую картину войны. Выехали из станции в 11 часов ночи. Ездить теперь отвратительно, тесно, никаких удобств, все ругаются, в офицерском вагоне 3-го класса холодно
и неуютно. Всю ночь до самого Екатеринодара мы с Андреем сидели
и разговаривали. Говорили главным образом о семейной жизни, о хороших отношениях и о прочих вещах.
10. 11. 1918. Около 7 утра приехали в Екатеринодар. Здесь на вокзале точно такая же давка. Люди спят везде в самых разнообразных позах, даже шкаф вроде прилавка в буфете использовали для этой цели. Офицеры спят не только сверху, но и внутри этого прилавка на нижней полке. С большим трудом удалось нам достать местечко у стола и успеть закусить. В 8 с лишним выехали дальше. На этот раз забрались в отапливаемый вагон 2-го класса, где я и завалился спать на верхней полке. Проснулся я уже под Новороссийском, когда мы проезжали туннель. Тут 2 туннеля: через один поезд идет минут 6, а через другой минуты 2 с половиной.
С вокзала мы поехали на извозчике в город к коменданту. Ехали мы все время по набережной бухты. Сюда в это время как раз подходили суда союзников: два истребителя, английский крейсер “Ливерпуль” и французский шеститрубный крейсер-броненосец “Эрнест Ренан”. Говорят, что их сегодня еще не ожидали в Новороссийске и потому к встрече ничего не было подготовлено.
Между прочим, с их приходом получилась довольно интересная история. Так как никто не выехал их встречать, то они подошли к бухте с белым флагом и в полной боевой готовности. Все было сделано чисто по-русски: все время ожидали и писали о приходе союзников, а когда они пришли, то ничего не оказалось готовым, и те, не видя никого, выбирали сами себе места для стоянки и, кроме того, подходя к Новороссийску, не могли решить, кто в нем находится. Уже на наших глазах начали в городе прибивать флажки и устраивать арки для встречи.
Устроились мы в офицерском общежитии, большом, холодном, совершенно не отапливаемом помещении (признаков печей там не было), абсолютно без всяких удобств. Отсюда сейчас же пошли к одному знакомому Андрея, его товарищу по выпуску из Ташкентской школы, прапорщику Долганову. Он рассказал нам интересный случай со времени взятия Новороссийска Добровольческой Армией: в то время, когда Добровольцы обстреливали находящихся в Новороссийске большевиков, немецкие и турецкие суда, стоящие здесь же в бухте, подняли белые флаги. Около 11 часов вечера мы отправились в общежитие к себе ночевать.
Здесь в эти дни свирепствовал Норд-Ост. Таких ветров я еще ни разу не видел: на ходу буквально останавливало и сносило в сторону. От вокзала
к городу там ходит небольшой паровозик с несколькими вагонами, вроде трамвая. В Новороссийске эта комбинация называется “кукушка”. Так вот, эту самую “кукушку” останавливал встречный ветер. Город окружен горами версты на две—две с половиной высотой. Из какой-то щели в этих горах
и дует такой ветер. В общежитии, до которого нам пришлось идти версты три из города, мы легли, конечно, не раздеваясь, закутались в одеяла и шинели, а я оставил для теплоты на голове фуражку.
11. 11. 1918. Утром в этом самом общежитии дали нам теплой воды
и предоставили возможность послать человека за хлебом, который тот и принес часа через полтора. В России, как посмотришь, живут все комики и шутники. Из того, что офицеры добровольно взяли в руки винтовки и делают все сами, публика, очевидно, вывела заключение, что они могут теперь ездить черт знает как, жить где угодно, спать как угодно, абсолютно без всяких удобств и питаться также чем придется. Такое обращение вошло в моду не только со здоровыми, но и с больными и ранеными офицерами, которые находятся поистине в ужасных условиях.
Около 1 часу дня произошла официальная встреча союзников. Около 2-й пристани, куда они подъехали, был выстроен караул из офицеров сводно-гвардейского полка. Комичное впечатление произвели французские матросы. Шли они в своих шапочках с красными кисточками довольно свободно, причем один из них, находясь в строю, вел на цепочке фокстерьера. В гостинице “Европа” в честь приезжих гостей был устроен обед, а матросов потчевали в Народном доме. К вечеру появилась на улицах уже несколько подвыпившая “союзная” публика. Говорят, что союзники пришли в восторг от нашей водки и довольно сильно навалились на нее. Рабочее население Новороссийска, среди которого много большевиков (по окраинам там вечером, как говорят, опасно появляться в военной форме), по-видимому, не с особой радостью встретило союзников. Говорят, что как только показалась союзная эскадра, то среди толпы, наблюдавшей ее подход, слышались такие слова: “Это наш флот идет кадетов бить, а не союзники” или “Чего они идут, когда их никто не просит”.
Ветер немного утих, хотя оставался еще довольно сильным. Один лейтенант при разговоре с нами сказал, что эти дни Норд-Ост дует еще очень милостиво. “Настоящий Норд-Ост, — сказал он, — кладет вас, когда вы выходите из-за угла, на обе лопатки и катит вдоль улицы, вот это Норд-Ост”. Не мудрено, что так часто срывает железные крыши и выворачивает телеграфные столбы. <…>
13. 11. 1918. Утром получили ордер из Военно-Промышленного комитета и затем начали получать и упаковывать те предметы, которые были отпущены для нашей батареи. Пока мы упаковали все это, перевезли на вокзал
и сдали на литер в багаж все эти 37 мест весом в 55 с половиной пудов, наступил уже 7-й час вечера. <…>
Около 11 вечера выехали из Новороссийска, забравшись в вагон 2-го класса. Ночью в наш вагон залезла группа пьяных казаков и начала рассаживаться чуть ли не на ноги спящим офицерам. Им заявили, что здесь офицерский вагон, но это на них мало подействовало, и один из них даже буркнул в ответ: “Ну так что же, еще неизвестно, кто кем держится, мы вами или вы нами”. После таких слов всю эту веселую компанию моментально выпроводили из нашего вагона. Эта публика имеет не совсем правильное представление о своих собственных заслугах и воинской доблести, которые, вообще говоря, не очень-то далеко и простираются. Сколько раз я слышал, как наши офицеры останавливали их во время “тиканья” нагайками и вновь гнали
в наступление. <…>
19. 11. 1918. В пять часов утра умер в больнице Николай Николаевич Яшке. От чего он умер, так и неизвестно: одни говорят, сыпной тиф, другие — испанка в сложной форме. Человек он был совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни. Постоянно нуждался в посторонней помощи, ничего не умел сам для себя сделать. Умер он 37 лет от роду и до самой своей смерти не знал за всю свою жизнь ни одной женщины, о чем он сам несколько раз говорил в минуты откровения. Он был уроженец Москвы,
и мы не раз мечтали с ним о том, как мы попадем туда с Добровольческой Армией. Он все время говорил о том, как мы в ресторане “Прага” будем есть белорыбицу. И тут глупая простуда и слепой случай унесли его в могилу. Смерть его вообще как-то неприятно подействовала на меня, и, кроме того, жаль его как человека. Но “живя на кладбище, всех покойников не оплачешь”, и потому такому настроению поддаваться не приходится.
20. 11. 1918. Около 12 часов состоялись похороны Николая Николаевича. Все офицеры нашего полка и часть солдат шли за гробом в строю с винтовками под звуки похоронного марша, и я, конечно, в том числе. Хоронили его с соответствующими почестями за счет офицерства нашей батареи. На кладбище, при опускании гроба в могилу, был дан троекратный ружейный залп. С кладбища мы возвращались тоже строем, причем с места пошли под шумный и веселый марш. Довольно странный обычай возвращаться с кладбища с веселым маршем. Несмотря на то что похоронный марш оркестр исполнил довольно плохо и идти под него, не сбиваясь с ноги, было очень трудно, тем не менее, как говорили полковники, мы шли очень прилично, причем была видна известная сколоченность. <…>
23. 11. 1918. Прямо-таки приходится удивляться русским людям. Казалось бы, что теперь все борющиеся с большевизмом должны были сплотиться как можно теснее, а не преследовать ни собственных выгод, ни каких-нибудь других идей. Но на деле выходит наоборот. Рада что-то последнее время начинает артачиться, и между Армией и ею назревает конфликт. Донской атаман генерал Краснов, несмотря на то что союзники признали главенство только Добровольческой Армии, не хочет предоставить все свои силы в распоряжение генерала Деникина. В газете сегодня сообщается, что союзники оставляют в распоряжение Добровольческой Армии те танки, которые предназначены для Донской Армии до тех пор, пока генерал Краснов не признает единое командование в лице генерала Деникина. Всякие такие несогласия отдаляют окончательный разгром большевизма, а между тем каждый лишний день владычества компании Ленина и Троцкого приносит неизгладимый вред.
В газете “Россия” не так давно были сообщены ужасные подробности расстрела всей царской семьи, описанные по словам приехавшего из Сибири генерала Гришина-Алмазова. <…>
28. 11. 1918. Несколько офицеров нашей батареи отправили в Керчь. Поговаривают о том, что скоро части Добровольческой Армии будут выдвинуты на Украину. Если судить по газетам, то там такое положение, что спасти его может только скорый приход союзников и нашей Армии. Как оказывается, борьба с большевизмом и анархией даже для организованной армии совсем не такое легкое дело. Нужны очень большие силы для того, чтобы не только восстановить, но и поддерживать порядок. Когда я ехал сюда в армию, то мне казалось, что восстановление порядка пойдет значительно более скорыми шагами, чем все это получается на самом деле. Чересчур уж сильно распустился народ, и, кроме того, среди всех сил, борющихся с совдепией, нет того единения, которого можно было бы ожидать. Кроме того, советские войска представляют из себя теперь нечто уже значительно лучше организованное, чем раньше. Иногда они выдерживают очень упорные бои и дерутся с большим ожесточением. Рассказывают, что недавно большевики атаковали в пешем строю наш бронированный автомобиль и, подбежав
к нему вплотную, с редкой яростью набрасывались на него, били по бронированным щитам прикладами и в бессилии кололи их штыками. <…>
02. 12. 1918. Часу в десятом вечера вдруг ни с того ни с сего поднялась
в станице ружейная и револьверная стрельба. Мы с Андреем вышли на двор и ничего не могли сообразить. Стреляли, как казалось, со всех сторон; кроме того, слышались какие-то дикие крики и непрерывный собачий лай. Мы взяли винтовки, зашли к Люшу и Зиновьеву и хотели пойти узнать, в чем дело, тем более что стрельба происходила совсем вблизи нас. Оказалось, что это ради шутки и пущей важности стреляют напившиеся ради воскресенья казаки. Через полчаса стрельба прекратилась, причем за это время было сделано более 60—70 выстрелов.
Какие-то неуместные забавы и пьянство практикуются здесь в такое серьезное время. Начальника местного казачьего гарнизона есаула Гливенко редко можно застать в трезвом виде. По крайней мере я видел его только пьяным и вследствие этого в сонном состоянии. Говоришь с ним по делам службы: сегодня он обещает одно, а на следующий день от него слышишь совсем иное. <…>
05. 12. 1918. Сколько раз раньше и теперь я задумывался над строением нашего общества и условиями службы, и, чем старше я становился, тем более безотрадное заключение я выводил из этих размышлений. Чем больше встречаешь людей и знакомишься с ними, тем больше убеждаешься, что люди не братья, между ними нет ничего общего. А у каждого из них в отдельности — нет, в большинстве случаев — ничего твердого, основательного и устойчивого настолько, чтобы никакие внешние причины не могли его поколебать, если действительно его убеждения не ошибочны.
На примере этой революции можно было убедиться, каковы отношения людей друг к другу и насколько люди вообще тверды в своих убеждениях. Каждый почему-то счел для себя более выгодным остаться пассивным зрителем всей этой мерзкой картины и очень немного делал для того, чтобы избавить других и себя от всех этих насилий, несмотря на то что он сам был безусловно против этого. При каждом известии, что кого-то из знакомых или такого-то из людей одного круга и положения расстреляли или обобрали, каждый вздыхает только, охает и думает про себя, что хорошо, что это случилось не с ним и дальше продолжает только возмущаться и ничего не делать в этом отношении. Я говорю здесь только про тех людей, которые не имеют ничего общего с большевизмом, так как про последних и говорить не приходится, их нельзя считать не только членами общества, но даже вообще людьми. Так люди относятся друг к другу, когда всех постигает общее страшное несчастье и разорение. Не лучше условия людей при обычных мирных условиях жизни. Каждый строит свое счастье на несчастии других и, преследуя свою выгоду, не думает о том, что получается из такого образа действий. При таких условиях, когда подумаешь о будущей службе, то не особенно как-то тянет к ней и хочется занимать какое-либо независимое и более обособленное положение в жизни, тем более что в высшие чины обычно пролезают более ловкие и не всегда более достойные люди. Я говорю здесь не про военную службу, а вообще, так как на военной службе я считаю себя временным человеком, до окончания операций и установления более или менее твердого порядка. Здесь мне хочется привести несколько слов из сочинений Сен-Симона, с которыми в некоторых отношениях я соглашаюсь и который в одном месте говорит так: “Ибо невежество, суеверие, лень и пристрастие
к дорогим удовольствиям составляет удел высших руководителей общества, а способные, экономные и трудолюбивые люди служат им лишь орудием
и подчинены им. Ибо, одним словом, во всех родах занятий неспособные люди руководят способными, самые безнравственные люди призваны блюсти добродетель, а самые большие преступники поставлены карать провинности мелких”. Такими словами он доказывает, что “человеческий род
с политической точки зрения еще погружен в безнравственность” (Парабола из Организатора).
06. 12. 1918. Получили на батарею три ящика ружейных патронов немецкого изготовления. Патроны прибыли, судя по надписям на ящиках, из Софии. Изготовлены эти патроны специально для русских винтовок в Карлсруэ, и нужно заметить, что работа их значительно превосходит нашу собственную. Не только патроны, но и упаковка их и сами ящики прямо замечательны. Все сделано очень прочно, красиво, просто и чрезвычайно удобно и для переноски, и для того, чтобы вынимать их из ящика. Даже ручки на ящиках прибиты так, чтобы тесемка как можно меньше резала руки при носке. Все пули заключены в медную оболочку. Одним словом, видно, что там каждый был на своем месте и работал не за страх, а за совесть. Жаль, что такая совершенная техника теперь может сильно пострадать в связи
с теперешним революционным состоянием Германии. Хотя нужно думать, что там таких бессмысленных уничтожений, как у нас, не должно быть, там простой народ будет поумнее нашего, и, кроме того, революция там не принимает нашего российского широкого направления с углублением. <…>
08. 12. 1918. Начались офицерские занятия под руководством бывшего преподавателя Михайловского Артиллерийского училища полковника Высоцкого.
Газет теперь не читаешь, а между тем в настоящее время происходят довольно важные события. В составе здешнего Краевого Правительства произошли перемены, происходят выборы нового войскового атамана. Ходят слухи и подтверждается известие о падении Уфимской Директории и исчезновении генерала Болдырева, после которого власть перешла к адмиралу Колчаку. С Украинской Директорией тоже не понять, что делается: то говорят, что союзники признали ее, то что они идут против нее.
Тут происходят какие-то недоразумения с украинским послом бароном Боржинским, который был временно арестован, в посольстве был произведен обыск, и со здания посольства снят украинский флаг. Барон Боржинский жалуется на это Раде, во время разбора этого инцидента члены Рады выступили как горячие защитники не столько обиженного барона Боржинского, сколько украизма и петлюровщины. В Раде объявляется перерыв
до 1-го февраля 1919 года.
В три часа дня в Екатеринодаре на Соборной площади напротив собора была совершена церемония вручения булавы вновь избранному войсковому атаману-генералу А. И. Филимонову и приведения его к присяге. После молебствия к атаману подошел старый седой казак с булавой в руках. Нагнувшись, он взял горсть земли и, по древнему обычаю, посыпал ее на голову атаману. Затем, вручая булаву, сказал: “О це тоби, батьку, казачья булава, символ твоей власти. Держи ее крепко и защищай казачество”.
09. 12. 1918. Дежурил по батарее. Наш дивизион начал грузиться для отправки. Выяснилось, что мы отправимся отсюда около 13 числа с 21 эшелоном. <…>
12. 12. 1918. Солдаты нашей батареи, среди которых подавляющее большинство составляют мобилизованные, ведут себя здесь, в станице, довольно странно. Распространяют какие-то ложные слухи, что Ростов взят большевиками или дела кадетов очень плохи и сюда скоро придут большевики. Среди местного, не большевистского населения, как я замечал и как мне говорили, в связи с нашим уходом отсюда не совсем уверенное настроение, так как они, очевидно, не совсем надеются на казаков как на защитников “Родной Кубани”. А тут еще солдаты подливают масло в огонь. Вообще, солдатский состав батареи совсем не надежный и среди них не так уж мало, как видно, большевистски настроенных элементов, а их у нас держат не особенно строго. Мне кажется, что в два счета нужно выбить весь этот дух из их голов и особенно нянчиться с ними в этом отношении не следует. На простого русского человека, если он не находится в руках, надеяться нельзя, как показал опыт этой революции. Довольно уже церемонились с этой публикой, давно пора уже ее стеснить для общей пользы, а то чувство меры
и предела у них окончательно может потеряться. Таково уж свойство русского народа. <…>
16. 12. 1918. В 3 с половиной часа нас разбудили и сообщили, что в 8 часов наш эшелон должен уже отправиться с разъезда Гетмановского. Сложиться нам было, конечно, пара пустяков. <…>
Вместо 8 утра мы выехали с Гетмановского в 11 с лишним, а с Кавказской только около четырех часов дня. Солдат разместили в теплушках, а для офицеров было дано 2 классных вагона: один 3-го, а другой 4-го. Мы
с Андреем разместились в 4-м классе среди своей компании, подальше от наших батарейных дам и начальства, которые заняли вместе с некоторыми офицерами вагон 3-го класса. Когда мы шли из станицы за подводами
к разъезду Гетмановскому, то я шутя сказал нашим офицерам, что “с движением на Украину начинается новая эра нашей истории и мы, можем быть, счастливы, что присутствовали при ее зарождении”. Интересно, что каждому из нас сулит это движение. <…>
17. 12. 1918. <…> На какой-то станции машинист, требуя себе смены, отказался везти нас дальше, но, после того как к нему на паровоз были поставлены 2 офицера с винтовками, мы без особых разговоров поехали дальше. Интересно то, что большевиков они возили без всяких разговоров, сколько угодно времени, а теперь, если им на какой-нибудь час-другой приходится везти поезд дальше обычного, то уже начинают отказываться и рассуждают. Такие фортели они выкидывают нам уже не в первый раз.
18. 12. 1918. Год тому назад я выехал в этот день из Москвы. Тогда мне казалось, что я уезжаю оттуда ненадолго, но обстоятельства сложились совсем не так, как тогда можно было предполагать. Страшно хотелось бы побывать там хотя бы несколько часов или, в крайнем случае, получить оттуда письмо, но ни то ни другое в данном случае немыслимо. За последние 5 лет я настолько привязался и привык к Оле и Генриху, что буквально не могу назвать дня, в который я бы не думал и не беспокоился о них точно так же, как за судьбу своего родного дома. Печально сложились дела, но зато как приятна и радостна будет встреча, если со мной и с ним все будет благополучно.
Утром приехали на станцию Иловайскую, где, по всем признакам, мы пока остановимся. Остались мы все жить в вагонах, наш эшелон поставили на запасной путь, где мы и начали обосновываться. Большое неудобство заключается в том, что для того, чтобы попасть на вокзал, нужно пролезать под несколькими составами, которые отделяют нас от станции. Под вечер распространился слух, что на 21-м пути стоит вагон с конфетами какого-то спекулянта, который предназначен для растаскивания. Все устремились туда, причем в этом деле принимали участие кроме солдат почти все обер-офицеры и даже некоторые штаб-офицеры. Из этого примера видно, что даже нас, ведущих борьбу с большевиками, тоже отчасти коснулся большевизм, потому что раньше ни один офицер не позволил бы себе заниматься такими номерами, а теперь все смотрят на это как на обычное явление. Общая распущенность коснулась абсолютно всех. Мне кажется, что для многих из нас этот случай должен иметь воспитательное значение, так как на будущее время не все будут так сразу поддаваться такому дикому непонятному чувству. <…>
01. 01. 1919. Вторник. Ездил на завод Новороссийского общества реквизировать лошадей, но там так устроили, что мы хороших лошадей не видели и нашли всего 4 подходящих для нас. Председатель комиссии в этом направлении действует немного нерешительно. “Должно быть, — как говорит полковник Самуэлов, — он был сильно напуган в детстве”. Нужны энергичные меры, а то ничего хорошего от русского человека никак не дождешься.
Весьма любопытно получается здесь в смысле обстановки военных действий. Кроме Петлюровцев в этом районе встречаются банды разбойника Нестора Махно и кроме того еще большевики, причем все эти три компании воюют, каждый в отдельности, между собой и с нами. Кроме того, фронт здесь такой, что я до сих пор не могу в нем хорошо разобраться, так как карт нет, а в сводке помещаются только краткие сообщения. Отличительным свойством Махно является то, что он никого не расстреливает, а или рубит шашкой, или сжигает живым, или что-либо в этом роде. Должно быть, патроны он бережет и пользуется ими только при столкновениях с нашими или другими воинскими частями. Банда у него в настоящее время достигает 5 тысяч человек с орудиями и пулеметами, которые, как говорят, он купил у австрийцев перед уходом. В самые худшие условия попадает население в том месте, где оперирует “батька Махно”, как его называют, со своей шатией, творятся ужасы, одним словом. Скверно то, что у нас здесь не так много сил, чтобы быстро продвинуться вперед и покончить с ними как можно скорее.
Вообще здесь, по всем признакам, будет труднее вести борьбу, так как во всех занятых нами населенных пунктах придется держать довольно большие гарнизоны. Население здесь очень мало испытало на себе большевистское насилие и поэтому не всегда отрицательно, в должной мере, относится
к ним. Здесь совсем не то что на Кубани, где в каждой занятой станице население встречало наших как родных. <…>
04. 01. 1919. С реквизицией лошадей целые сцены. Все время ходят за нами и просят не брать ту или иную лошадь, некоторые становятся даже на колени и начинают умолять. Это “свободные” граждане, а между тем у каждого куча денег и в среднем по 4 лошади. Мы же у одного хозяина редко брали больше чем по одному коню. Лошади здесь очень хорошие. Нужно сказать, что нашей батарее в этом отношении повезло: все лошади здоровые, рослые, сильные. Такой комплект в теперешнее время редко удается получить.
Население здесь или абсолютно не разбирается в военной и политической обстановке, или притворяется. Некоторые у меня спрашивали, кто мы такие: махновцы, петлюровцы или большевики? Вопрос странный, тем более что этот район уже давно занят нами. Говорят, что дальше в деревнях настроение гораздо хуже и почти все крайне враждебно относятся к нам. Одни ждут Махно, другие большевиков, но что-то не слышно, чтобы какая-нибудь деревня хотела видеть нашу Армию. Оно и понятно, русский мужик сам очень нескоро образумится и отвыкнет от своих вольных привычек. Ему в этом отношении нужно помочь: как следует подержать его в руках, покрепче, чем это делается здесь до сих пор. А разговаривать с ним особенно нечего. <…>
06. 01. 1919. За последнее время я настолько устал, что за целый день не мог как следует придти в себя. От Андрея я узнал, что Новый год встретили в батарее прилично. Было много водки и вина, так что почти все основательно намокли. За это время многих офицеров откомандировали в четвертую батарею и в Армавир, где будут формироваться батареи с французскими пушками. Остались здесь те, которые раньше всех прибыли в батарею, как и мы с Андреем. Андрей за последнее время здесь совсем завертелся с оборудованием в мастерских.
Только сегодня узнал, что 1-го января умер генерал Дроздовский — начальник нашей дивизии. Он был ранен под Ставрополем в ногу, получил заражение крови и даже ампутация ноги не спасла его от смерти. Он все время находился на передовых линиях и, по-моему, излишне рисковал собою во время боев.
07. 01. 1919. Получили приказ, по которому взвод нашей батареи по первому требованию должен быть готов к отправке на позицию. Думаю, что это требование не заставит себя долго ждать. За последнее время борьба с большевиками значительно продвинулась вперед. Наша Армия громит их на Кавказе, где нами занята часть Минераловодского района и Святой Крест.
А Донская Армия почти вплотную подходит к Царицыну. Только на этом участке, в занимаемом нами районе, по-прежнему тихо. Махно в начале января занял было Екатеринослав. Теперь Петлюровцы выбили его оттуда. Сообщают о больших зверствах и разрушениях, произведенных ими в городе. Приходится удивляться тому, что более 300 тысяч населения Екатеринослава попряталось в погреба. Там выжидали результата схватки банды Махно
с Петлюровцами. Ну и народ стал в наши дни, привыкли люди за это время представлять из себя затравленных покорных овец. <…>
12. 01. 1919. Устанавливается постоянная связь с Сибирской Армией адмирала Колчака. По последним сведениям, дела обстоят там очень хорошо. Большевики имели временный успех только в момент свержения Уфимской директории, которая вошла с ними в соглашение. Теперь наступление Колчака продолжается, недавно им было взято в плен 30 000 большевиков.
Наши дела на Кавказе обстоят блестяще. Большевики основательно разгромлены, весь Минеральный район очищен и занят нами. Сегодня получены официальные сведения о занятии Пятигорска и Горячеводска. Неважно обстоят дела на Северном Донском Фронте, где до сих пор ликвидируют тот прорыв, который образовался вследствие перехода трех полков Южной Армии на сторону большевиков.
По сегодняшним сообщениям, Троцкий арестовал Ленина и объявил себя диктатором всей советской России. Либкнехт и Роза Люксембург убиты вблизи Берлина. Они были арестованы в предместье Берлина. По официальной версии, они следовали на автомобиле, тот сломался, им пришлось идти пешком. Либкнехт пытался бежать, но был убит. Люксембург застрелена также при попытке бегства по пути в тюрьму.
Швеция накануне объявления войны советской России. Дипломатические отношения уже прерваны.
13. 01. 1919. Александр Александрович Люш перевелся из нашей батареи
в авиацию. Жаль, что так случилось, он приличный парень и хороший офицер.
В Севастополе арестован генерал Сытин, служивший у большевиков. Довольно много русских генералов перешло на сторону большевиков. Из принимавших участие в боях против нас и Донцов я уже знаю генералов Волховитинова, Снесарева, Королькова, Гутора, Сытина. Офицеров генерального штаба у большевиков много и вообще офицеров у них не так уж мало, как некоторые думают. Понятно, что красные не могли бы столько времени держаться, организовать такую армию и вести такие сложные операции, какие они теперь ведут на нескольких фронтах, если бы у них не было опытных и умелых руководителей, знатоков военного дела. Мне только непонятно, что думают, на что надеются все эти бывшие офицеры, как они рисуют себе весьма недалекое и весьма печальное для них будущее.
И что могло их заставить руководить подонками общества и отбросами человеческого рода, толпой негодяев и убийц против бывших своих товарищей и сослуживцев.
14. 01. 1919. В четыре часа утра пришел солдат, разбудил Андрея и сообщил, что с семи утра взвод нашей батареи начинает грузиться. Поступил приказ выступить на позицию. Направляется он через станицу Криничную на Пологи против банд Махно. По дошедшим до нас сведениям, у Махно имеется сильная артиллерия. Говорят, что он разбил три орудия нашей Конно-горной батареи. Кроме того, его шайка проявляет некоторую активность, он здорово потрепал один из наших кавалерийских полков, который считал эту банду слабым противником и слишком углубился в их расположение.
С Петлюровцами у нас пока нет столкновений, они сейчас дерутся только
с большевиками и Махно. Большевиков выбили из Харькова, а Махно из Екатеринослава. Пока у нас здесь тихо, но на этих днях начнутся бои
с большевиками, так как освобождаются войска с Кавказа. Там уже окончательно прекратила свое существование Северо-Кавказская Советская Социалистическая республика.
Вечером мы с Андреем замечательно помылись в ванне в общежитии телеграфистов. Нужно сказать, что за время нашей жизни в вагоне мы обзавелись приличным количеством вшей, которые за последнее время очень сильно надоели. До прибытия в Добровольческую Армию я не знал даже, как выглядит эта самая вошь. Теперь же по вечерам приходится выискивать их в складках своего белья.
15. 01. 1919. На Кавказе наша Армия добивает разрозненные части большевиков, захватывая у них орудия, пулеметы и обозы. Корниловский полк прошел сегодня в направлении на Дебальцево. Марковский полк пошел туда же, только другой дорогой. Вообще на этот участок фронта начали усиленно перебрасывать войска, результаты чего не замедлят сказаться, а то под влиянием некоторого успеха красногвардейцев местные большевики начали уже подымать головы и потирать руки. Особенно сильное впечатление произведет Корниловский полк. Это действительно весьма надежный боевой полк, хотя немного озорной в мирной обстановке на отдыхе. В местечке Нырково жители, с целью воспрепятствовать движению наших эшелонов, разобрали железнодорожный путь. Говорят, что генерал Деникин приказал при взятии просто стереть его с лица земли. На будущее время это послужит некоторым уроком, а то местное население, рассчитывая на гуманные меры, сильно обнаглело.
16. 01. 1919. Наступили сильные холода. Сегодня около 12 градусов мороза и такой ветер, что трудно ходить, захватывает дыхание. Я едва было не отморозил себе нос и уши, которые с трудом удалось оттереть и привести
в нормальное состояние. Мы живем на окраине поселка, за эти дни тут намело целые сугробы снега пополам с землею, которая летит с голых полей вместе со снегом по причине сильного ветра. В моих краях зима с более сильными морозами переносится значительно легче, так как там, очевидно, леса задерживают холодный ветер, который здесь периодически дует.
Штаб Южной Армии расформировывается, а ее части будут влиты в нашу Армию. Интересно, как чувствует себя капитан Полчанинов и другие, которые предпочли поступить туда, находя условия Южной Армии более выгодными и подходящими, чем служба в Добровольческой Армии. Я думаю, что мы с Андреем, поступив сразу в нашу Армию, теперь будем в более выгодных условиях, чем они.
В последнее время в Ростове снова усиленно циркулируют самые разнообразные и совершенно нелепые слухи, которые в значительной мере пугают население, создавая порой среди граждан панику. На фронте наши дела обстоят блестяще почти на всех направлениях, а тут какие-то провокаторы
в тылу мутят публику. При борьбе с нами большевики, как видно, пользуются всеми методами. Между украинцами и поляками, между поляками и большевиками, между украинцами и большевиками, судя по газетным статьям, идут ожесточенные бои. Одним словом, приличный мир дали большевики русскому народу. Теперь абсолютно везде идет война. Живуч, все-таки русский народ, право. <…>
18. 01. 1919. <…> На Кавказе нашими частями захвачен в плен весь кисловодский совдеп. Терские казаки начинают присоединяться к Добровольческой Армии. В Херсоне скопилось до 20 тысяч германцев, решивших пробиться домой силой оружия, дела для них сложились печально.
19. 01. 1919. Сегодня начальник гарнизона, наш командир, назначил меня комендантом поселка Иловайский. С места в карьер мне пришлось ознаменовать свое назначение двумя не совсем приятными для других распоряжениями: отменить, вследствие развивающейся эпидемии, назначенное на сегодня выступление фокусника Берестова и предложить начальнику стражи очистить занимаемую им квартиру для штаба пешей казачьей сотни. Начальник стражи здесь, как видно, порядочный гусь, вследствие чего командир сказал мне не церемониться с ним и поставить его на “должную точку”.
Я принял это во внимание и начал посылать ему бумажки довольно основательного содержания.
В Екатеринодар прибыл А. И. Гучков, но при свидании его с Нератовым выяснилось резко отрицательное отношение к нему в кругах Добровольческой Армии. Сообщают, что англичане подошли к Хасавьюрту. Таким образом, на Кавказе остатки большевиков находятся в тисках. Ожидается соединение англичан с казаками в Кизляре или Грозном. Фельдмаршал Гинденбург ждет лишь открытия учредительного собрания в Веймаре, чтобы начать действовать в пользу возвращения императора Вильгельма.
20. 01. 1919. Развивается эпидемия сыпного тифа. Количество заболевших достигает громадной цифры. На Минеральных Группах оставлены большевиками тысячи больных красногвардейцев и сотни трупов умерших от этой болезни.
Среди железнодорожных служащих занятого нами участка Владикавказской дороги насчитывается до 70 % больных. И без этой эпидемии борьба, которую ведет теперь юг России с совдепией, трудна. А тут присоединяется еще такая серьезная болезнь, как сыпной тиф.
По сообщению из Бирзулы, Киев окружен большевиками, но пока еще не взят. Если бы наша Армия начала занимать Украину еще в сентябре—октябре прошлого года, получилась бы иная картина. Тогда можно было бы без боя пройти до границы Великороссии, а теперь приходится задерживаться. Вообще из этого угольного района мы не так уж скоро выберемся. Потому что здесь придется выдержать довольно серьезные бои, прежде чем занять всю эту местность. Большевики работают здесь вместе с Махно. Здесь сосредоточена первая Советская армия, в состав которой входят латыши, матросы, магометане, китайцы и обычные красногвардейцы. Разбойник Махно объявил мобилизацию. Ну и времена настали на Руси.
По сообщению “Донских ведомостей”, в Москве было совершено покушение на Троцкого. Но он остался невредим. Парижский муниципалитет решил потребовать от Германии возврата военной контрибуции, которой Париж был обложен в 1871 году. Солидный счет предъявят Германии за всякие комбинации. Португалия тоже собирается получить значительную часть бывшего германского Камеруна. <…>
22. 01. 1919. По сообщению из Одессы выясняется, что в последнюю минуту решено было послать приглашение на конференцию на Принцевых Островах также и в совдепию. В случае отказа большевиков от участия
в конференции, с ними предстоит беспощадная война. Если совещание русских представителей решит, что необходимо оккупировать Россию, союзники двинут свои войска. Не понятно, зачем такие церемонии с Советским правительством. Я думаю, что за это время союзники имели возможность уже достаточно хорошо познакомиться с приемами и сущностью Советской власти. Вообще, все время союзники как-то удивительно медлят. В каждом номере читаешь, что там или здесь высаживаются такие-то союзные войска или прибыл такой-то транспорт с таким-то грузом, но до сих пор нельзя дождаться, чтобы союзники вошли в соприкосновение с советскими войсками и начали наступать. А между тем громадное впечатление произвели бы союзные войска на нашем фронте и большевики едва ли оказывали бы им какое-либо сопротивление.
По сообщению Крымских газет, Троцкий на заседании совета народных комиссаров заявил, что советская армия не выдержит наступление союзных войск, так как она лишена организации. Между тем победа союзников над Германией показала народным массам их могущество. “В настоящее время достаточно, — сказал Троцкий, — чтобы фронт узнал о приближении хотя бы самого незначительного отряда союзников, чтобы там произвести такой колоссальный беспорядок в рядах Красной армии, что всякое сопротивление станет невозможным”. В борьбе с нами большевиков подбадривают наши временные неудачи и малочисленность. А в войне против союзных сил им не на что надеяться. <…>
24. 01. 1919. Прибыла в батарею партия мобилизованных офицеров. Сидели-сидели и досиделись до того, пока их насильно не заставили послужить еще немного. Удивительный народ, сами не могут рискнуть и стать на защиту своих поруганных прав, а ждут приказа об этом. По словам некоторых из них, они не хотели вмешиваться в эту войну. Тогда, по-моему, таким людям нечего кричать и возмущаться большевиками. Как видно, народ у нас “жидок на расправу”, как говорят у нас в деревнях Могилевской губернии.
Приговором Донского военного суда начальник 1 партизанского отряда войсковой старшина А. В. Икаев за умышленное (в состоянии раздражения) убийство был осужден на 10 лет каторжных работ с лишением чинов, орденов, офицерского и воинского званий. Но командующий Армией генерал-лейтенант Денисов, вследствие ходатайства того же суда, даровал ему полное помилование. Не мешало бы этому Икаеву все-таки посидеть для укрощения своего нрава, а то он и его компания слишком уж распустились. Ростовский градоначальник полковник Греков раньше писал в своих юмористических приказах в стиле Растопчина, что “Икаев хоть и не юрист, а дело понимает”. Но он уж очень односторонне понимает дело, только в свою пользу. Все проводимые им обыски и карательные экспедиции — это сплошной грабеж. А Шатилло по-прежнему продолжает служить у этого темного “не юриста”.
25. 01. 1919. До сего времени не было абсолютно никаких сведений относительно ушедшего на позицию нашего взвода. Только сегодня оттуда приехало несколько человек и сообщили не совсем утешительные подробности. Работать им пришлось под станцией Пологи в весьма трудных условиях. Гвардейские части, которые после довольно долгого формирования попали наконец на фронт, после нескольких неприятельских артиллерийских выстрелов разбежались, и таким образом наша артиллерия осталась без прикрытия. Им пришлось отходить и отстреливаться на весьма близком расстоянии, винтовок же у нашего взвода почти не было. Говорят, что только благодаря хладнокровию и распорядительности капитана Слесаревского не произошло паники и они благополучно отошли. На ст. Пологи обоз нашего взвода со всеми офицерскими и солдатскими вещами попал в руки большевиков. Поручика Ващинского, которого я называю “граф Сольферино-Петручио” за то, что он меньше всех других похож на графа, так как произведен из солдат и имеет вследствие этого соответствующие манеры, ранили пулей в шею. Передают, что большевики на этом участке хорошо стреляли и нисколько не стеснялись в расходе снарядов, пехота их разъезжает по фронту на тачанках.
26. 01. 1919. Нескольких офицеров этих гвардейских частей отдали под суд из-за этой передряги на фронте. Не понимаю, зачем нам эти гвардейские полки. Они формируются Бог знает сколько времени, все солдаты обмундированы великолепно, на каждого шинель шьется по мерке, а толку абсолютно никакого, один только вред, когда они сменяют какую-либо часть и от выстрелов разбегаются. За это время они участвовали в сражениях только два раза: один раз под Ставрополем, где они нагадили основательно, после чего формировались чуть ли не три месяца снова, и теперь опять такая же картина. Задают какой-то тон, а чуть дело до боя доходит — так никуда. Прямо опасно быть с ними на одном участке. Все солдаты носят красные погоны, что дало повод называть их всех “красногвардейцами”. Не мешало бы их расформировать и послать на некоторое время для хорошей переделки в Марковский или Корниловский полк. Там бы из них дурь выбили и научили как следует.
27. 01. 1919. Для восстановления на побережье, в Сочинском округе, порядка и прекращения кровопролития между грузинами и армянами наши части заняли город Сочи. У грузин потерь 12 человек убитыми, а у нас 7.
В газете приведен любопытный афоризм Ленина, который нашел место на столбцах советской прессы: “Мы вовсе не против лозунгов Добровольческой Армии и стоим за единую Россию” (только Советскую). <…>
29. 01. 1919. Сегодня мне исполнилось 24 года. Я как-то сказал Андрею, что хотя лета у меня уже достаточно солидные, но особенной солидности
у себя я не замечал. Он мне так ответил на это: “Хотя мне уже 28 лет, но я до сих пор считаю себя только большим мальчиком”. Все это ненормальное положение вещей не дает возможности ощущать себя вполне определенно, для каждого из нас чересчур неясно наше будущее и положение, которое займешь потом в государстве и обществе, если останешься жив. <…>
05. 02. 1919. Все последнее время дела на Донском фронте шли неважно, а теперь выясняется, что положение у них близко к катастрофическому. Дух под влиянием большевистской агитации упал, и Донцы отступают даже только при виде неприятельских разъездов. Естественно, что красные сильно обнаглели и быстро продвигаются вперед. За короткое время фронт от станции Лиски и Поворино приблизился к ст. Миллерово, таким образом, весь север Дона занят и разграблен большевистскими отрядами.
Атаман Краснов на заседании Большого Войскового Круга в своей речи весьма печально характеризует положение дел: “И то, чего не могли сделать большевики силой оружия — победить, они сделали тем, что потрясли усталый дух донских казаков и влили в него яд сомнения и недоверия. Сначала тихим шепотом, потом открыто в прокламациях и листках стали писать донским казакам, что они обмануты, что никаких союзников нет, что союзники идут не с нами, а против нас, что они поддерживают большевиков. И стал падать дух усталых бойцов, и началась измена. Сначала были колебания
в отдельных частях, в декабре совершилась первая измена, одна часть вдруг встала и с оружием в руках перешла на сторону большевиков… Произошел прорыв фронта, наши части смутились и стали отступать. Мы перестали отступать на северном фронте, перешли к обороне и стали погибать”. Дальше он говорит так: “И развал на северном фронте становился столь большим, что нужно было принимать экстренные чрезвычайные меры, о которых не место говорить в открытом заседании”. Как видно, Дон опять начал болеть прошлогодней весенней большевистской болезнью. Про союзников и их помощь генерал Краснов сказал так: “Они не знали России, глубокое заблуждение по русскому вопросу царило в Версале на конференции, и американский президент Вильсон приказал приостановить посылку помощи России, потому что он не верил в то, что большевики не что иное, как банда разбойников, грабителей и насильников, врагов всякой культуры, но считал их лишь за крайнюю социалистическую партию и считал невозможной борьбу с нею. Напрасно представитель Добровольческой Армии, Дона и Кубани
С. Д. Сазонов, напрасно русские общественные деятели Милюков, Маклаков, князь Львов в частных беседах рассказывали о неистовствах большевиков, им не верили, и помощь задерживалась. Сказывалось и утомление войною, никому не хотелось теперь, когда заключен уже мир, идти снова
в холодную и голодную, бесприютную страну опять на бой с неизвестным врагом. И помощь откладывалась. Вначале января в Версаль прибыл датский посланник в Петрограде и несколько американцев из Москвы, их доклад
о том, что сделали в России большевики, подтвержденный целым рядом фотографий, произвел потрясающее впечатление. И американцы первыми постановили поддерживать всеми силами Россию, борющуюся за свою свободу. И вот тогда-то стали быстро формировать дивизии и отправлять их морем в Одессу и Севастополь на юг, в Либаву на север”.
Третьего февраля на заседание Круга прибыл генерал Деникин, которого встретили очень тепло. В своей речи к членам круга он сказал следующее:
“А те, кто предал Дон, кто в тяжелый момент перебежал к врагу, — пусть те знают, что им отдыхать не придется. Если некоторых из них большевики не пошлют на сибирский фронт против их же братьев — оренбургских и уральских казаков, то здесь они встретятся с нами в страшном беспощадном бою. Я широко развернул помощь Дону, я послал самый крепкий лучший корпус, я пришлю на помощь Дону все силы, которые только освободились от разгрома большевиков на Кубани и Тереке и которые могут перевезти несколько расстроенные железные дороги”. После этих слов Круг устраивает генералу Деникину шумную овацию. Войсковой Круг единодушно выразил недоверие командующему Донской армией и управляющему военным и морским отделом генерал-лейтенанту С. В. Денисову. После такого заявления округов Донской атаман Краснов заявил, что так как он является верховным руководителем армии, то это недоверие он относит к себе, а потому он отказывается от должности и просит Круг избрать нового атамана. Круг принял отставку генерала Краснова и предложил генералу Богаевскому временно вступить в исполнение обязанностей Донского атамана.
06. 02. 1919. <…> Большевики заняли уже Киев и двигаются дальше. На Украине заварилась громадная каша, которую Петлюровцы самостоятельно не могут расхлебать. <…>
09. 02. 1919. В Ялте поручик Сердюков убил москвича-миллионера Титова за резкий отказ жертвовать на Добровольческую Армию. Он признан одержимым нервным расстройством. По-моему, всякий на его месте поступил бы так же с этим Титовым. Иной раз нежелание помочь нашей Армии со стороны очень состоятельного класса делается прямо-таки возмутительным. Не хочешь ничего делать в пользу добровольцев, так сиди в Совдепии
в Москве, нечего тогда сюда ехать, тут и своих таких достаточно найдется.
В Харькове большевики наложили контрибуцию в 40 миллионов, из которых 20 уже внесены населением. Такие суммы у публики сразу находятся, когда их заставляют большевики, а приди мы туда и объяви сбор пожертвования, ничего не выделили бы. А между тем состоятельный класс, безусловно, нам сочувствует больше, чем большевикам. Вот и психология русского человека: все здорово любят сидеть на деньгах, и раскачать их бывает порой затруднительно. <…>
10. 02. 1919. В Екатеринодаре на квартире Родзянко было первое частное совещание бывших членов Государственной Думы. Личное впечатление, вынесенное председателем Государственной Думы из беседы с представителями союзников самое безотрадное. Скорой активной помощи от союзников ожидать нельзя. Очевидно, на некоторое время Россия будет предоставлена самой себе. Говорят, будто солдаты союзников отказываются идти воевать в Россию, что союзники будут направлять сюда только добровольцев. Неоднократно в газетах сообщалось о формировании союзнических добровольческих дружин для борьбы с большевиками. Союзники не оправдали надежд, которые возлагались на них при приходе первых судов в Новороссийск. Если бы они поддержали хотя бы тыл нашей Армии, и то было бы уже весьма хорошо. Если бы нам удалось поскорее соединиться с адмиралом Колчаком, то получилась бы совсем иная картина. Скверно, что “Донцы” подкачали и теперь вопрос о взятии Царицына опять отложен на неопределенное время. На Дон посланы подкрепления от нашей Армии, в связи
с этим следует в ближайшее время ждать перемен в военной обстановке. <…>
16. 02. 1919. Радио из Лондона сообщает о смерти Брусилова, который казнен по приказанию советской власти. Князь Кропоткин был арестован красногвардейцами по обвинению в участии в английском заговоре против советской власти и заключен в тюрьму, где его убили. Нынешние коммунисты не дали даже снисхождения старому анархисту. По приказу Троцкого генерал Сытин назначен верховным главнокомандующим Красной армии. Одни говорят, что это брат судимого в Екатеринодаре генерала, а другие утверждают, что это тот же самый разжалованный рядовой Сытин, перебежавший в бою к большевикам.
Предпринятая генералом Юденичем экспедиция на помощь Риге и Либаве сопровождается большими успехами: записалось значительное число шведских офицеров. <…>
21. 02. 1919. Утром узнал, что получена телеграмма быть готовым
к немедленному выступлению на позицию. Это известие я встретил с радостью, настроение сразу стало как-то бодрее, уж больно долго засиделись мы без действия. Начались сборы и укладка вещей. Весь день прошел
в приведении всего в порядок: сначала казенные дела, а вечером начали приступать к личным. У нас с Андреем по заплечному мешку, куда мы складываем немного белья и самое необходимое в походе, а остальное придется оставить в цейхгаузе, который пока останется здесь, с хозяйственной частью батареи. Вещей у нас порядочно, много больше, чем мы брали
с собой из дому: разжились мы за это время. Хозяйка, узнав что мы выступаем, начала печь нам в дорогу пирожки. Замечательно милые, симпатичные и отзывчивые люди наши хозяева. Редко в интеллигентной семье будешь чувствовать себя так хорошо, как мы чувствовали себя здесь на протяжении этих двух месяцев.
22. 02. 1919. Утром была окончательная подгонка амуниции и небольшая проездка со всеми повозками и двуколками. Узнал, что вчера денщик убил командира полка полковника Падейского, у которого мы записывались
в Добровольческую Армию. Все это время полк стоял здесь, и я почти каждый день встречался с ним. Говорят, что характер у Падейского прямо несносный и с солдатами он обращался крайне сурово. Кроме того, как говорил сам полковник, денщик этот был из матросов.
Вечером получили распоряжение отправить 3 орудия на ст. Неклиновку под Таганрогом. Мобилизованные выворачивают какие-то штуки. Печально, что у нас в тылу происходят такие комбинации, которые приходится успокаивать артиллерией. Все получается на почве нежелания мобилизации в селах. Недалеко от Иловайской за подобную же историю, как говорят, расстреляли человек 70, несколько повесили, а других выпороли.
23. 02. 1919. Был в батарее командир дивизиона. Выяснилось, что наше орудие выступит завтра и пойдет на Никитовку на смену 1-й батарее. Как говорят, каждое орудие будет работать отдельно. Это несколько скучновато.
Железнодорожный врач обратил внимание командира дивизиона на то, как больных перевозят в вагонах, с ними обращаются, как с трупами. Целые вагоны посылают даже без проводников, не говоря уже о присутствии санитара. Он при мне сказал комдиву, что если и дальше так будут возить наших больных и раненых, Армия будет очень быстро таять. При переезде действительно очень много больных умирает, почти на каждой станции снимают трупы. Заболеть здесь — это сплошной ужас. <…>
24. 02. 1919. В два часа должна была начаться погрузка, но она, конечно, задержалась, и мы были готовы к отправке только часам к восьми вечера. Около девяти часов мы наконец двинулись. Маршрут нам изменили, но куда едем, мы пока сами не знаем. Классных вагонов на станции совершенно не оказалось, и офицерам отдали теплушку без печки. Было очень холодно. Андрей оставил было шубу у хозяев, но потом передумал и послал уже
с вокзала за ней денщика. <…>
25. 02. 1919. Около 8 утра подъехали к ст. Железной. Ночью мне спать не пришлось, так как было холодно, а кроме того в Криночной провозился часа 4, пока получил седла для разведчиков. Мы наскоро сгрузились и к восьми
с половиной были уже на позиции. Красные основательно нажимали и подходили к станции. Говорят, что по воскресеньям они собирают всю свободную публику, платят им по 100 рублей в сутки и начинают нажимать. Эти гастролеры участвуют в бою только один день, а потом уже после такого нажима советские войска сами дерутся дальше. Такую комбинацию они выкидывают здесь уже третий раз и занимают ст. Константиновку. До Железной они сегодня дошли в первый раз.
У нас было всего 100 снарядов, но по пути мы отдали 50 в 1-ю батарею, так что остались только с 33 шрапнелями и 17 гранатами. Стали на позицию недалеко от станции и со словами “Благослови, Бог” послали первую шрапнель наступающей пехоте красных. Та была совсем недалеко, и ружейные пули все время долетали до нас со свистом, некоторые пули попадали
в забор, который был в трех саженях позади нас. Я не испытывал абсолютно никакого волнения, было даже интересно и занимательно. После 18 выстрелов мы снялись и отошли версты на 2 с половиной, у нас испортился подъемный механизм, и часа 2 пришлось потратить на его починку. Исправив это, мы снова выехали на позицию, начали обстреливать броневик, который после нашего попадания поспешно отошел. Подошло подкрепление корниловцев, и наши части перешли в наступление, и погнали красных. В этот день мы заняли Нелеповку, Щербиновку, ст. Кривой Торец и Плещеевку. Сил до подхода подкрепления у нас было мало. Вообще война тут ведется ничтожными силами с нашей стороны. Сплошь и рядом бывают случаи, что в обход красных посылается только 3—4 человека. На ночь мы остановились на ст. Кривой Торец в доме некоего Гомоюна, в котором красные произвели полный разгром.
26. 02. 1919. У нас осталось всего 11 снарядов. Командир участия в боях не принимал и еще вчера уехал обратно. С нами остался полковник Шеин. Выезжали к будке за ст. Кривой Торец, но за весь день ни разу не стреляли. Часам к 4-м наши вновь заняли ст. Константиновку и захватили броневик “Роза Люксембург” с бронированным паровозом “Карл Либкнехт” с 4 орудиями и 15 пулеметами. На броневике было написано красной краской “дело рук рабочих Краматорского завода” и “война дворцам, мир хижинам”. Мы несколько запоздали и получили с этого броневика только 19 гранат и кое-какие принадлежности. Газет абсолютно нет, поэтому знаешь только то, что делается на своем участке фронта, а про остальное ни “бум-бум”.
27. 02. 1919. Опять выезжали на прежнюю позицию к железнодорожной будке и опять ни разу не стреляли. Делается уже несколько скучновато. Перед приходом большевиков тут была объявлена мобилизация, но она совершенно не удалась, так как все подлежавшие призыву разбежались, а когда большевики заняли это селение, то они присоединились и ушли с ними. Население настроено большевистски. Социалистического рая здесь еще совершенно не испытали. Когда мы отходили у Железной, то многие плакали и безнадежно качали головами, но не все проделывали это искренне, как мне это показалось. Ночевали мы на старом месте, и я даже решил совсем раздеться.
28. 02. 1919. Стоим у той же будки. Стало тепло, воздух совсем похож на весенний, в небе весело запели жаворонки. Грачи, все время молчавшие, начали кричать и садиться на деревья. Этот день здесь можно считать за начало весны. Большевики здесь не портят ни телефонной линии, ни железнодорожного пути. Иногда они развинчивают болты на рельсах или незаметно расширяют линию. Так было и теперь, из-за чего наш броневик сошел
с рельс при преследовании красных.
Мы на этом участке вдаемся клином в большевистское расположение.
К вечеру стало известно, что верстах в 6—7 западнее Кривого Торца начали накапливаться красные в количестве 600—700 штыков. Интересная здесь война, конницы нет совсем, связь весьма плохо налажена. Эта группа, верно, начнет нажимать ночью или утром, а тут только 13 штыков и наше орудие. Наша публика начала слегка волноваться, указывая на серьезность положения. Как будто собираемся ночью занять позицию верстах в двух от станции. Так и получилось. После ужина пришло распоряжение двинуться на вчерашнее место. Ночь была великолепная, лунная, отдельные дома на горе видны были замечательно, так и напоминали картину “Украинская ночь”. Однако, несмотря на все это, было достаточно сыро и холодно, так что я довольно основательно продрог, дежуря у наведенного орудия.
01. 03. 1919. <…> Выяснилось, что наше попадание по броневику 25 февраля было очень удачным, граната попала прямо в дуло пушки красных, перебила прислугу и произвела приличные разрушения. Из первого взвода
к нам приехали два офицера с пулеметом. Говорят, что под Юзовом захвачен броневик “товарищ Троцкий”. Они привезли с собой газеты, в которых было сообщение о том, что Ленин ушел от власти и гетман Скоропадский убит на ст. Матвеевка отрядом республиканских войск, узнавших его.
02. 03. 1919. Сегодня с утра первый раз не выезжали на позиции. Достали вчера вечером снаряды, доведя общее количество патронов до 100 штук. Большевики стали что-то очень щедро разбрасывать снаряды. За вчерашний день они выпустили более 600 снарядов и сегодня все время дуют безостановочно. Часов около 10 мы выехали на позицию. Затем, когда наши части оставили Плещеевку, мы тоже слегка отошли назад и задерживали наступление красных, которые слева нажимали на Леонидовку, стремясь отрезать Кривой Торец от Железной. Вечером мы пришли в Железную и довольно гнусно расположились на ночь: в холодном доме на голом полу. Спать было плохо.
03. 03. 1919. Воскресенье. В пять часов утра было начато наше наступление против левого фланга. Мы двинулись целым отрядом из 80 человек пехоты, 40 всадников и нашего орудия. Все пешие ехали на подводах. Часов около восьми вошли в соприкосновение с противником, занимающим кол<онию> Ролоновку. После двух шрапнелей, выпущенных по мельницам, красные, под давлением нашей пехоты и конницы, оставили колонию и отошли на Смоляниново. Мы двинулись на Екатериновку. Здесь начальником нашего отряда была допущена большая ошибка: он двинул нас на Екатериновку, не заняв Смоляниново, которое было влево и несколько в тылу по отношению к первой колонии. Для большевиков представилась возможность обойти нас слева или даже совсем отрезать нас от тыла. Сначала мы при помощи нашей пушки заняли Екатериновку и начали вышибать красных
с бугров за колонией, но потом Смоляниновская группа красных подошла сюда и обошла наш левый фланг. Говорят, что в общем их было до 600 человек при 6 пулеметах. У нас же было всего 2 пулемета, из которых один испортился. Наша пехота начала отходить, красные приободрились и открыли ожесточенный огонь, таким образом, успех этой операции решился в их пользу. Как-то неприятно было сознавать, что нас поколотили. Потерь у нас было 6 человек.
Вечером было очень холодно, и мы здорово продрогли, пока добрались до Железной. За весь день ничего не ели, кроме кусочков хлеба.
04. 03. 1919. Сегодня никуда не двигались. Днем полковник Шеин попросил меня переснять двухверстную карту. За этой работой я просидел почти весь день на вокзале в кабинете начальника левого боевого участка. Наши части вновь заняли Константиновку, на этот раз наступление велось не
с нашей стороны, а со стороны Никитовки. Вечером большевики, перейдя
в наступление со стороны Очеретино, подошли к Ново-Бахмутовке и начали артиллерией обстреливать ст. Скотоватую. Таким путем получается, что они заходят нам в тыл. На разъезде Петруньки в 6—7 верстах в тылу от Железной явилась партия большевиков и требовала от сторожа, чтобы тот начал разбирать путь. Это, должно быть, была местная группа.
Еще в субботу часов в 11 вечера, после нашего отхода в Железную, около этих самых Петруньков было произведено 3 взрыва железнодорожного полотна, но повреждения были самые незначительные.
Ночью нам было приказано быть наготове, и мы прямо со двора навели нашу пушку на гребень горы за Железной. Хорошо, что сегодня мы довольно спокойно простояли и успели привести себя в некоторый порядок: слегка выспались, отдохнули, переодели белье. Теперь опять можно хоть куда.
Вообще, здесь заботишься только о завтрашнем дне, а на остальное наплевать. Все старания направлены на то, чтобы во время отдыха поесть
и поспать как следует, потому что неизвестно как в этом отношении дела будут обстоять через несколько часов, а потому пользуешься моментом. До сих пор никакого впечатления бои на меня не произвели, сам не знаю, чем это объяснить. Общее впечатление от всего того, что делается сейчас на нашем участке фронта, указывает на какую-то несогласованность и беспорядочность с нашей стороны, не видно централизации. Будь большевики порасторопнее и посмелее, они могли бы здорово нас захлопнуть здесь уже не раз. Было бы обидно ни с того ни с сего попасть в эту ловушку. Зная, что в военном отношении они не представляют особо грозной силы, все время остаешься спокойным, несмотря на то что положение наше сейчас не из лучших, если не удастся завтра ликвидировать их прорыв на Скотоватую.
Я все время почему-то напеваю два мотива: “Ах, я влюблен в глаза одни” и “Кто любит свою королеву, тот молча идет умирать”, последняя очень хорошая песенка из репертуара Вертинского. В ней сильные слова, и мотив ее мне очень нравится.
05. 03. 1919. Получили сведения, что наши части из другой группы, нажав в Авдеевке, заняли Очеретино и отрезали наступающих на Скотоватую большевиков. Таким образом, окружающие сами оказались в роли окруженных. Благодаря этому наш поход для ликвидации этого прорыва отменили, и мы спокойно остались в Железной, хотя к 5 утра у нас уже все было готово для выступления. С нами должны были идти еще человек 70 пехоты и до 50 конных партизан. Здесь мы настолько уже привыкли к микроскопическим силам, что этот отряд должен был представлять собою уже внушительную силу.
Сплошного Фронта здесь нет, как я уже говорил, и война ведется исключительно маневренная. Каждая сторона старается окружить другую или обойти ее с какой-нибудь стороны. Эти маневры для большевиков очень часто оказываются неудачными, так что они хотят, как слышно, установить сплошной фронт и перестать окружать “кадетов”. Многие из местных, ушедших
к большевикам, начинают возвращаться обратно и, как говорят, с винтовками. Это не особенно приятно в нашем тылу. Нет лишних сил для того, чтобы переловить и разоружить всю эту публику. <…>
06. 03. 1919. <…> Люди у нас с каждым днем убывают — все заболевают, так что нашего денщика временно посадили за ездового. Лошади тоже сильно сдали, их уже начинает не хватать. Сюда должны подойти солидные подкрепления, иначе совсем неинтересно с такими незначительными силами сдерживать довольно основательные, тысячные группы красных. На Пологском направлении наши оставили Б. Токмак и Волноваху, благодаря чему перерезано сообщение с Мариуполем.
Вечером разбирали наш поход на Екатериновку, и только теперь поняли, в каком безвыходном положении мы оказались бы, если бы красные несколько иначе зашли бы из Смоляниново. Такие положения здесь встречаются на каждом шагу. Полковник Шеин очень спокойно, хладнокровно относится ко всему подобному, а полковник Петров и капитан Дзиковицкий все-таки очень волнуются.
07. 03. 1919. Вчера вечером наши части опять отдали Константиновку. Красные начали обстреливать Кривой Торец ружейным огнем. Выезжали на позицию у Железной, на то место, где в первый день стояли и откуда подбили броневик. День для нас прошел спокойно, часам к 5 мы снялись
и разместились на прежних квартирах. После шести часов боевые действия здесь совсем затихают. И та и другая стороны на ночь обычно располагаются в ближайших селениях.
Сегодня первый раз появился над нашим расположением большевистский аэроплан, который полетал несколько минут, сбросил три бомбы, пострелял из пулемета и скрылся. <…>
08. 03. 1919. Ни с того ни с сего выпал снег вершка на два. Для нашей обуви такое состояние атмосферы просто беда, все будет насквозь мокрое.
Константиновка опять в наших руках. Тут все время происходит какое-то топтание на одном месте. И не мудрено, если в ротах Белозерского полка, с которым мы оперируем вместе, насчитывается по 8—11 штыков. Всего
в этом полку пока 4 роты, на долю которых приходится солидное пространство с 4-мя станциями.
Раздобыли от пленных большевистскую газету “Борец за коммунизм”, издающуюся в Харькове. Ликуют они по случаю взятия Херсона и говорят
о том, что Николаев сдается им без боя. Насколько я знаю, дела там обстоят несколько иначе: Херсон взят обратно, а Николаев ничего такого не думает. Одна из статей посвящена союзникам. В ней уверяют, что союзники, кроме обороны Одессы, никаких военных действий против советской власти предпринимать не будут. Так как, по их словам, французский пролетариат отказался идти против русских бедняков. По их сводке, на Западном и Сибирском фронте они терпят поражение. Тон у них не настолько нахальный и ругательный, каким они отличались раньше, а более умеренный. Относительно нас говорят, что мы придем в себя только в последнюю минуту перед расстрелом. Пусть бы лучше они о самих себе позаботились.
09. 03. 1919. Получили сведения, что якобы в Москве поднялось восстание. В настоящее время обычное восстание в центре России едва ли поможет чему-либо, поскольку поднимается только незначительная кучка людей. Однако при подавлении восстания невинных жертв будет слишком много.
В Изюмском уезде крестьяне тоже пошли против советской власти. Фронт тут недалеко, и такие восстания могут принести существенную пользу.
Красные верны своему последнему обычаю и сегодня, под воскресенье, начали сильно нажимать. Не успев как следует пообедать, нам пришлось собираться на позицию. Красные нажимали основательно, со всех сторон, обошли нас и справа и слева. Впереди Железной они опять заняли Константиновку, Плещеевку и Кривой Торец и сзади нас заняли Ново-Бахмутовку
и ст. Скотоватую.
С броневика сняли наши пушку и пулеметы, так как железнодорожная линия была перерезана сзади и спереди. Стреляли мы сегодня почему-то очень неважно. Когда стемнело, мы отошли на восточную окраину селения Железного.
Обоз наш ушел по направлению к Горловке, в результате чего мы на весь день остались без пищи. Ночью поднялся сильный ветер, стало холодно. На улице невозможно было оставаться, и мы зашли в одну из хат, где полусидя дремали до рассвета.
Днем мы чуть было не сбили наш аэроплан. Он неожиданно появился над нашим орудием и летел очень низко. Сбить его на таком расстоянии не представляло никакой трудности. Нам было приказано приготовиться
к стрельбе, и чуть было не отдали команду стрелять. Только в самый последний момент на хвосте “Вуазена” различили наши национальные цвета. Через две минуты аэроплан сам опустился; оказалось, что у него испортился мотор.
10. 03. 1919. Ночью наши части из Авдеевки заняли Ново-Бахмутовку, таким образом, они вышли в тыл к большевикам, занимавшим Скотоватую, а после короткого боя большевики оставили и ее. Таким образом, попытка обойти нас с тыла была ликвидирована, и мы, выйдя из почти безвыходного положения, перешли в наступление на Кривой Торец. Туда же со стороны полустанка Дылеевка наступала рота 2-го офицерского полка. Это был уже четвертый воскресный поход большевиков на Железную, и он в четвертый раз им не удался. На этот раз нам данное наступление обошлось довольно дорого: убит капитан Шераевский и ранено 15 человек, что очень ощутимо для тех сил, которыми мы располагаем. Если бы наше войско здесь было побольше, мы могли бы каждый раз окружать и “отхватывать” довольно большие группы красных, таким образом отучив их от этих еженедельных наступлений. Однако с нашими настоящими силами приходится ограничиваться только водворением противника на прежнее место, нанося ему,
в сравнении с его численностью, небольшие потери. Вообще большевики наступают только тогда, когда их собирается не менее 1000 человек, с меньшими силами они почему-то не рискуют.
Наше орудие сегодня не принесло той пользы, какую мы могли бы принести нашей весьма незначительной пехоте, будь полковник Петров несколько смелее и решительнее. Мы передвинулись вперед вслед за нашей пехотой, остановились на горе на позиции. Вскоре красные открыли убийственный огонь из нескольких пулеметов и начали стрелять пачками. Наша пехота начала отходить, и мы, по приказанию полковника Петрова, вместо того чтобы поддержать наши цепи, тоже снялись с позиции и отошли назад, не произведя ни одного выстрела.
К вечеру рота офицерского полка заняла Кривой Торец. Путь у Скотоватой исправили, и все опять погрузилось в относительную тишину. Почти весь день шел дождь, и мы изрядно промокли. Было приятно снять шинель и помыться.
Говорят, что вчера жители Железной выражали радость по поводу нашего тяжелого положения и говорили: “Кадеты теперь в бутылке”. В некоторых случаях с мирным населением следует поступать круче и серьезнее, чем это практикуется на самом деле.
11. 03. 1919. День прошел относительно спокойно. Большевикам продвинуться не удалось, хотя они и нажимали. При нашем наступлении они уже начинают пользоваться небольшими окопчиками.
Сегодня части Белозерского полка сменяются ротой 2-го офицерского полка, в котором насчитывается 76 человек. Жаль, что вместе с ними уходит и броневик “Белозерец”. Хотя и оборудован этот поезд неважно, но на этой линии он приносил весьма существенную пользу, являясь поддержкой тем незначительным силам, которые здесь держат довольно большой участок фронта.
Вместо полковника Радченко начальником боевого участка стал подпоручик 2-го офицерского полка; кажется, он не совсем опытный военный начальник.
Оказывается, что почти на всех участках фронта сил так же мало, как на нашем. О наступлении пока думать и не приходится, важно лишь удерживаться на этой линии и не пропускать красных в угольный район.
Вечером из Иловайской приехал Дзиковицкий. Говорит, что где-то недалеко от нее красные прорвались, в связи с чем в Иловайской были тревожные настроения. Ее даже собирались эвакуировать, по крайней мере 4-я батарея оттуда ушла. Красные нажимают там, заняв Дебальцево и Чистяково. Наше третье орудие все еще вместе с Лабинским полком ликвидирует восстание. Оказывается, что они там наткнулись на хорошо организованную банду, которая располагает опытными руководителями, артиллерией, большим количеством пулеметов, прожекторами и т. п.
12. 03. 1919. Красные заняли Кривой Торец и подошли к Нелеповке, где мы их задержали и откуда сами перешли в контрнаступление. Мы стреляли из нашей пушки очень хорошо, обстреляли их цепи французскими гранатами с замедленным разрывом. К вечеру мы снова вошли в Кривой Торец. На этот раз их довольно прилично пощипали. Вместе с нами сегодня работал броневик “Дмитрий Донской”, на котором работают исключительно моряки-офицеры. Сегодня он хорошо обстрелял пулеметы красных у деревни Леонидовки.
Сегодня утром приударил солидный морозец. В пять утра мы были уже на позиции. После вчерашнего дождя буквально все промерзло так, что сегодня утром фуражка, башлык и перчатки покрылись ледяной коркой. Работать при пушке было трудновато.
13. 03. 1919. В час ночи нас разбудили и приказали отойти к Скотоватой. Оказалось, что красные прорвали фронт на стыке наших частей с донцами. Вследствие этого все наши части пришлось оттянуть назад. Нас отодвинули верст на 26 от Кривого Торца. После удачной вчерашней операции жаль было уходить и оставлять без боя Железную. Все время до этого красных
к Железной не подпускали, а теперь вдруг “пожалуйте без боя”.
В Скотоватую мы пришли уже совсем днем. За нами тянулись беженцы из колонии “Нью-Йорк”. Картина, в общем, печальная. В Скотоватой с едой дело совсем табак: тут и продовольствия мало, и жители ничего не хотят продавать. Фуража тоже нет, говорят, что жители разбирают старые крыши и ими кормят скот, которого здесь тоже немного.
Обоз наш ушел в Ясиноватую, а мы заняли позицию на грузовой площадке у самого пакгауза. Весь день прошел спокойно. Красные, видимо, очень осторожно продвигались по оставленной нами территории, хотя от местного населения должны были узнать о нашем отходе. Контрразведка
у них хорошо поставлена, кроме того, частные подводы все время переезжают линию фронта. Подводы, которые возили нас, тоже вернулись туда.
14. 03. 1919. На левом фланге наше положение упрочилось. Опять нашими частями занята Авдеевка, Никитовка и Горловка тоже очищены нами без боя. Выяснилось, что дальше мы отходить не будем, будем защищать Скотоватую.
Получены сведения, что генерал Шкуро, забравшись в тыл красных, занял город Луганск. В смысле изменения военной обстановки тут, кажется, можно скоро ожидать красивых номеров. Говорят, что “Осваг” сообщает об аресте советского правительства и захвате власти генералами Гутором и Клембовским, и о связи их с адмиралом Колчаком. Если это так, то вся советская лавочка может уже скоро ликвидироваться. Уже давно пора. “Довольно этой колбасы”, как принято здесь выражаться в военной среде. Откуда ведет начало такое странное выражение, сказать трудно.
15. 03. 1919. Пятница. Утром красные подошли и начали нажимать. В их распоряжении было много пехоты и около 7 орудий, из которых 5 было на броневиках. У нашего самодельного “Белозерца” испортился паровоз, кроме того, почти не было снарядов. Мы расположились около станции у завода и открыли интенсивный огонь. После нашего первого выстрела в расположенном в 30-ти шагах правее нас частном доме вылетели все стекла и даже лопнула одна рама. Обитатели дома кубарем выскочили оттуда. Стрельбу мы открыли неожиданно, не предупредив их. Полковник Петров вел стрельбу очень нерасчетливо: за каких-нибудь полтора часа мы выпустили 42 снаряда и остались всего с двумя. Полковник Шеин в этот день получил предписание отправиться и временно принять какой-то дивизион. Жаль, что он ушел от нас, он очень спокойный и хладнокровный человек и совсем не похож на Петрова, который все-таки довольно панический господин.
Пехота противника продолжала наступать и приближаться к нам, наши части начали постепенно отходить, а тут еще и у нас нет снарядов. Обещают вскоре доставить из Ясиноватой. Мы снялись с позиции и отошли к разъезду Землянки. Красные глубоко зашли с правого фланга и начали обхватывать наши цепи. Нам необходимо было оставаться на разъезде и ждать снарядов, но полковник Петров перетрусил и выкинул не совсем интересный номер. Снаряды красных начали ложиться у станции, у завода, где мы перед тем стояли, и несколько залетело даже к разъезду Землянки. Все время был слышен визг и свист полета, разрывы и жужжание осколков. Разрывы у Землянки так подействовали на полковника, что он приказал двигаться в Ясиноватую. Дорога была невероятно тяжелая, лошади с трудом везли. Уже подошло к нам подкрепление и броневик, так что двигались в Ясиноватую мы без особых оснований. Колеса настолько обляпались грязью, что начинали буксовать. Идти было невероятно тяжело: на каждую ногу налипало до 30 фунтов грязи. Я первый раз в жизни видел такую плотную и липкую грязь. Если отстанешь на пять шагов от орудия, то уже не догонишь его даже при всем старании. И по такой дороге мы тянулись 12 верст пешком, так как лошади и без того отказывались двигаться. Под конец начали шататься люди, не говоря уже про лошадей. Если бы было на полверсты дальше, то мы бы не добрались. И все это, собственно, напрасно, так как особенно угрожающего ничего не было. С полковником Шеиным мы бы этого путешествия не делали. <…>
16. 03. 1919. <…> За эти три дня сегодня впервые поели горячую пищу из котла 2-го офицерского полка. Готовят у них намного лучше нашего.
17. 03. 1919. Большевики открыли основательную артиллерийскую стрельбу по станции. Снарядов они, как видно, не жалеют. Дуют они преимущественно из броневика, дымок которого виден в направлении на Петруньки (разъезд за Скотоватой).
Под вечер я дежурил на наблюдательном пункте. В это время большевики обстреливали наш броневик “генерал Алексеев”, который отходил от станции. Снаряды падали с большим перелетом и попадали на линию наблюдательного пункта, где я находился. По мере хода броневика снаряды разрывались все ближе и ближе ко мне. Один разорвался совсем чуть ли не рядом. Довольно неприятное впечатление производит свист, когда слышишь, как снаряд летит прямо на тебя и все время снижается. В общем, за вечер они выпустили до 300 снарядов и довольно прилично обстреляли станцию. Обычно они стреляют из нескольких орудий и снарядов не считают. Не так, как мы: всего с одной пушкой и каждый выстрел на учете, поскольку приказано расходовать не больше 7 в день.
Телефонисты на станции довольно часто подслушивают разговоры большевиков. Передают, что красные затевают какое-то наступление.
Сегодня день Ангела папы. В этом году у наших он проходит в еще более худших условиях, чем в прошлом году. Тогда было спокойнее у немцев,
а теперь у большевиков.
18. 03. 1919. В четыре с половиной утра мы стали на позицию, а около шести уже обнаружилось приличное наступление красных на д. Новоселовку, откуда они после короткого боя выбили полуроту Самурцев. Завязался солидный бой. На всех буграх нашего левого фланга появились густые цепи противника. Мы на рысях направились на левый фланг и сбили красных
с двух бугров. Местность здесь пересеченная, и, будь у нас побольше войска, можно было проделывать красивые маневры. В настоящем же положении приходится довольствоваться тем, что видишь, как со всех сторон лезут
с бугров красные. <…>
После того как наша пехота стала отступать и ружейные пули стали пролетать над орудием, мы отошли назад. Подошло подкрепление, и наш броневик “князь Пожарский” с морскими орудиями, из которых два легких, а одно шестидюймовое, но спасти положение уже было нельзя. На одном только нашем левом фланге наступало более четырех тысяч красных. Кроме того, они давили со стороны Железной и солидно обхватили наш правый фланг. Наступали они полукругом верст в 20. Мы меняли позицию четыре раза
и стреляли почти по всем участкам фронта, выпустив около 90 штук. Около двух дня большевики заняли Ново-Бахмутовку и начали обстреливать наших артиллерией с двух сторон.
Весь день с утра до 12 ночи шла несмолкаемая ружейная, артиллерийская и главным образом пулеметная стрельба. Отступив от Скотоватой верст на 5, мы только тогда вышли из окружавшего нас полукольца. Соотношение сил было приблизительно такое: на одного нашего приходилось до 30 человек красных. Наша пехота отходила очень медленно, приказано было удерживаться во что бы то ни стало на Скотоватой, но это было выше наших сил. Сегодня во время нашей стрельбы французскими гранатами по цепи на правом фланге видел, как одного из красных буквально разорвало на куски
и разбросало.
Около 12 часов ночи перешли в контратаку и снова заняли Скотоватую.
При повороте под Землянками у нас сломалось дышло. Пришлось грузиться без платформы, лошадей и орудие прямо с насыпи втаскивали в вагоны по шпалам. В первый раз ели сегодня в половине второго ночи.
19. 03. 1919. Утром красные при поддержке бронепоезда опять заняли Скотоватую. Наш броневик “князь Пожарский” задержался и не мог отбить их наступление. Большевики опять начали обстрел по Землянкам и нашему эшелону. Я в это время спал и даже не слышал разрывов, которые были недалеко от нашего вагона. Проснулся я только после того, как тяжелое орудие “князя Пожарского” ахнуло и все стекла в Землянках разлетелись.
Чтобы отремонтировать дышло, нам пришлось со всеми тремя вагонами ехать в Ясиноватую. При въезде на станцию встретили Андрея. Он привез
с собой целый мешок пирожков от наших хозяев.
У нас в пушке постоянно большой недокат: после стрельбы на большое расстояние всегда приходится докатывать усилиями четырех-пяти человек. Решили заодно уже разобрать и почистить пушку.
В Ясиноватую на починку прибыло также и второе орудие нашей батареи. Они, как оказалось, уже 16 дней работают под Авдеевкой.
Спали мы в этот день около восьми часов, чего уже давно не бывало. Люди основательно устали.
20. 03. 1919. Сообщения газеты красных относительно Херсона и Николаева оправдались, они заняли оба этих города. Кроме того, на юге они вообще имеют огромный успех и заняли Мариуполь и Бердянск. “На помощь живой силы союзников рассчитывать нечего”, — как говорит “Приазовский край”. Сегодня начали эвакуировать Ясиноватую. Штаб нашей дивизии перешел в Макеевку. Наш обоз тоже передвинулся туда.
Сегодня мы помылись в бане и с довольно хорошим вследствие этого самочувствием, со смазанным и протертым орудием и со слегка отдохнувшими лошадьми опять двинулись на Скотоватое направление. Говорят, что Шкуро занял Никитовку и Горловку и двигается на Железное. Плохо, что мы не удержали Скотоватую и главным образом Ново-Бахмутовку, которая стоит на линии Очеретино-Горловка и идет параллельно общему направлению фронта. В то время как линия Железная-Скотоватая перпендикулярна ему. Эти линии перекрещиваются впереди Скотоватой верстах в трех. Удержись мы здесь, получилась бы совсем иная картина в положении красных. Но тут мы не виноваты, потому что 18 числа мы держались, пока это было возможно, потеряв людьми более 100 человек и самодельный броневик
“Белозерец”. От выстрелов у последнего сорвалась передняя предохранительная платформа и, покатившись под уклон, налетела и опрокинула “Белозерца”. С него успели снять пулеметы, панораму, замок и немного испортить пушку, так как красные уже входили на станцию.
21. 03. 1919. Во сне видел, что я заболел сыпным тифом, и от этого пришел в ужас. Заразиться здесь этой болезнью пара пустяков, так как спишь все время в грязи, не раздеваясь, от вшей никак нельзя избавиться. Сейчас заболевших сыпным тифом людей невероятное количество. Говорят, что
в Ростов чуть ли не каждый день привозят по 500 человек больных солдат, благодаря чему у нас везде такие микроскопические силы.
Часам к 12 мы заняли Скотоватую. Казалось, что этот день пройдет спокойно, но оказалось совсем не так. Сначала мы встали на старую, совсем открытую позицию, затем переехали правее сажень на 50. На станции шли работы по исправлению пути. Тут красные, заняв доминирующий желтый бугор, начали нас здорово донимать артиллерийским огнем из четырех орудий. Сначала они крыли по району станции и прогнали оттуда все эшелоны и пехоту, а потом начали покрывать и нас. Мы просили броневик “князь Пожарский” совместно с нами открыть огонь по неприятельской батарее, однако он очень быстро ушел после того, как около него упало несколько снарядов. С желтого бугра красным было все великолепно видно, и они стреляли как хотели. Таким образом, мы остались совсем одни. Отойти нам было нельзя, так как версты три пришлось бы двигаться по совершенно открытой дороге. Под непрерывным обстрелом мы просидели с часу дня
до четырех вечера. Красные выпускали по несколько снарядов в минуту,
а в последнее время очень здорово крыли по месту расположения нашего орудия. Гранаты все время рвались в нескольких шагах. В результате одного из разрывов мне всю спину забросало землей. Попади она на один шаг дальше, в каменный угол стены, мы все были бы ранены или убиты. Все стекла в больнице, возле которой мы стояли, были разбиты. Некоторые из нас здорово испугались, а я совсем мало волновался.
Большое впечатление произвела на всех колонна, которая спускалась
с бугров в Скотоватую несколько сзади нас, на 90 градусов правее от направления нашего орудия. Ее довольно поздно заметили, когда передовые разъезды уже начали входить в селение. До самого последнего момента мы не знали, свои это или чужие. Таким строем из Горловки могли двигаться большевики, поскольку мы только сегодня заняли Скотоватую, и они могли об этом не знать. С другой стороны, это мог идти генерал Шкуро со своими частями, однако мы не слышали, чтобы он в данный момент был так близко от нас. Около четырех с половиной часов приехал офицер от начальника боевого участка, чтобы уточнить у нас, кто это приближается. Поскольку мы не знали, то по приказанию начальника участка нам следовало это выяснить совместно с приехавшим офицером. Поднялся переполох, у некоторых начали трястись ноги, Андрей тоже всполошился. Будь это красные в таком количестве, мы бы оттуда не выбрались. У меня состояние было какое-то неопределенное. Примерно через 15 минут выяснилось, что это отряд генерала Шкуро. Прямо возмутительно, что здесь так слабо налажена связь: идет такая большая колонна, а никому об этом не известно. Вошли “шкурята” в селение с оркестром военной музыки. В общем, сегодня было довольно много впечатлений.
За последние дни бои стали более серьезными. Приехавшие с германского фронта говорят, что последнее время огонь достигал такого же напряжения как и в европейскую войну.
К вечеру разразилась солидная гроза с проливным дождем, от которого
я спрятался в мертвецкую при больнице.
22. 03. 1919. Вместе со Шкуро пришла конница, батарея горных пушек
и два легких орудия. До сих пор не известно, как налажена связь здешних частей с его отрядом. Желтый бугор до сих пор нами не занят. Может получиться вчерашняя история, только на этот раз это будет стоить большего количества жертв, поскольку теперь людей здесь гораздо больше.
Вчера от артиллерийского огня у нас погибло около 10 солдат и 1 офицер.
Дебальцево заняли и снова отдали. Говорят, что там не повезло генералу Покровскому. Юзовку тоже недавно отдали красным, и теперь Шкуро движется туда, в обход, как можно судить по передвижению его конницы. Они здесь здорово пощипали население. Здесь все за большевиков, и казачки уж очень основательно на них навалились. Это уже ничем не отличается от образа действий “товарищей”.
Скверно то, что все части довольствуются своими собственными средствами и попечением, без всякого интендантства. Получается, что пребывание части в каком-либо районе полностью ложится на мирное население. Кроме этого, постоянно требуются подводы для перевозки войск, и обозы уже окончательно заездили обывательских лошадей.
Сегодня мы дострелялись до того, что у нас осталась всего одна граната. Хорошо, что довольно скоро получили пополнение снарядов. Вечером красные опять обстреливали Скотоватую, но после вчерашнего это казалось игрушкой. “Князь Пожарский” к станции не подходил и стрелял откуда-то издалека. Что-то очень боязливы работающие на нем морские офицеры. Вчера они постыдно ушли, оставив нас на произвол судьбы под сильнейшим огнем. Этот броневик хорошо расстреливал отходящие от Скотоватой обозы красных. На другую работу он, как видно, не совсем горазд.
На деревьях начали набухать почки, скворцы начали летать и петь совсем по-весеннему, хотя еще довольно холодно.
23. 03. 1919. Во сне видел, что попал в Москву и разговариваю с Олей. Она меня почему-то плохо узнавала, но тем не менее на меня нашло такое тихое, мирное, хорошее настроение, с которым не хотелось расставаться. Как-то спокойно и радостно было на душе. Очень давно не было у меня такого чувства, и я уже солидно по нему истосковался. Не только тихой, но и вообще никакой радости я уже очень давно не испытывал. Хотелось бы отдохнуть душой, хотя бы некоторое время, а то очень уж все беспросветно.
Сегодня именины Лиды. Дома, верно, в этот день вспоминают нас
с Андреем и едва ли там весело настроены.
Последние дни я веду дневник урывками, где только придется. Очень часто только воспользуешься минуткой, чтобы занести что-либо в тетрадь, как поднимается стрельба, от этого теряется связь и нить событий в рассказе. Слог делается шероховатый, а от спешки страдает орфография.
В селении от хозяйничанья кубанцев и терцев стоит сплошной вой. Сплошное безобразие: чересчур они распущены и свободны в своих нравах.
Часов около четырех с половиной, когда я был на наблюдательном пункте, началось какое-то усиленное шевеление на отдаленных буграх справа
и слева. Оказалось, что это красные повели наступление. Мы начали их задерживать. Под Петруньками показались два бронепоезда противника. Мы довольно основательно обстреляли неприятельскую цепь и очень скоро остались всего с двумя гранатами. Бой начал развиваться: броневики противника стали солидно гвоздить по Скотоватой. В это время Андрей сообщил мне, что по приказанию полковника уезжает в Ясиноватую. Я сильно возмутился, так как в такой момент важен каждый человек. Мне неприятно было видеть, что он волнуется и старается во что бы то ни стало уехать отсюда. Нервы у него, как видно, слабоваты.
Около пяти с половиной часов красная кавалерия, обойдя наш правый фланг лощиной, вышла справа несколько позади нас и стала уже входить
в Скотоватую. Поднялась страшнейшая пулеметная и ружейная стрельба. Полковник приказал браться в передки и рысью отходить назад, поднялось волнение. Я успел собрать свои вещи в помещении, помог взяться в передки и сел на орудие. Несколько раз мне пришлось прикрикнуть на солдат, чтобы было поменьше суеты. Не успели мы отъехать и 100 шагов, как началась стрельба залпами, нас осыпал град пуль; к счастью, они пролетали несколько выше нас. Если бы мы поехали деревней, то, безусловно, все бы погибли, так как жители начали стрелять из домов. Раньше при наших отходах этого не наблюдалось. По-моему, за это надо благодарить казачков, которые своим обращением вызвали раздражение у населения.
Мы поехали полем и через полчаса вышли из-под обстрела. Полковник и капитан Дзиковицкий очень сильно волнуются, полное спокойствие сохраняет капитан Вильман. Сам я волнения не испытывал и все время одергивал солдат. Сегодня в первый раз нами был брошен телефонный провод, мясо, хлеб, картофель и кое-какие вещи в помещении. Ночевали мы в Землянках. Там от стрельбы 6-тидюймовки “князя Пожарского” повылетали не только стекла, но и рамы в здании станции.
24. 03. 1919. Утром приехал командир и второе орудие нашей батареи. Повели наступление на Скотоватую. Андрей тоже прибыл с ними и, по-видимому, рассказал командиру о вчерашнем дне больше, чем на самом деле было, хотя в самом финале он не участвовал.
Часов около 11 мы заняли Скотоватую и сбили красных с угрожающего нам желтого бугра. Вечером мы снова расположились в здании больницы. Андрей раздобыл у фельдшера эфир и основательно нанюхался. Не понимаю, что с ним делается.
Только сегодня получили жалованье за февраль месяц. Нечего сказать, хорош наш заведующий хозяйством: ни о чем не заботится и ничего не высылает — питайся и живи как хочешь.
Говорят, Шкуро занял Очеретино и нанес красным большой ущерб. Идет он фланговым движением вдоль фронта, на нашем участке он не задерживался, в боях не участвовал.
25. 03. 1919. С утра была обычная перестрелка, а в четыре часа было приказано наступать и занять Железную. Наступление шло быстро и энергично. Мы со своей пушкой все время выскакивали на открытую позицию
и сбивали красных, облегчая нашей пехоте продвижение. Бронепоезд красных выпустил по нашему орудию около пятнадцати снарядов, но они только просвистели над нами. Около шести тридцати мы с орудием были уже
в Железной, второе орудие шло сзади нас. Все шло хорошо, было радостно
и приятно на душе.
Около девяти часов на северном конце селения Железное, которое тянется версты три, наш правый фланг неожиданно подвергся обстрелу. Рота белозерцев от этого разбежалась и бросилась вдоль фронта на левый фланг. Наш полковник даже бросил свою лошадь и пустился удирать пешком. Когда левому флангу сообщили, что правый фланг окружен (чего на самом деле не было), то левый фланг отошел назад. Такое блестящее начало так неинтересно окончилось. В эту ночь селение и станция Железная оставались нейтральными. Наши части расположились у южной окраины деревни.
А когда мы начали наступать, кто-то сказал, что в Благовещенье птица гнезда не завивает, а мы идем убивать людей.
26. 03. 1919. Утром мы заняли Железную и начали уже продвигаться дальше. Красные упорно сопротивлялись и начали нас обходить. На левом фланге у них появилось много кавалерии. Мы были уже на северной окраине деревни когда обнаружился этот обход. Цепи наши вынуждены были отходить, и мы тоже двинулись обратно. Железную пришлось оставить. Мы все время поддерживали наш левый фланг и очень удачно стреляли с открытой позиции: подбили пулемет красных, который двигался на тачанке, чем внесли некоторое расстройство в их ряды. Но, тем не менее, пришлось отходить, так как они лезли со всех сторон. Мы отходили попеременно со вторым орудием: когда мы отступали, они стреляли, затем они уходили назад, а мы их прикрывали. По дороге двигались повозки с ранеными. Много лошадей было ранено, их как-то больше жаль, чем людей. Только у Скотоватой мы выбрались из этого обхода. Но и у этой станции нам не удалось удержаться. Кавалерия противника снова обошла нас и появилась у нас в тылу на линии Землянок. В Землянках нами была набрана команда из местных жителей, человек 20, и под командой Крокосевича выслана против кавалерии. Наше второе орудие выстрелило двумя шрапнелями и окончательно ликвидировало этот прорыв.
Снарядов у нас немного, приходится экономить. По полевым войскам часто стреляем зажигательными снарядами. Войск у нас совсем мало, везде и всюду нас могут обойти и окружить. Мы наступали на Железную, но пришлось оставить и Железную, и Скотоватую и удалось задержаться только
у разъезда Землянок. Полковник Петров уехал, теперь он будет в Иловайской замещать командира батареи. С Петровым все-таки тяжело служить, человек он крайне нераспорядительный и панический. Для этой войны он совсем не подходит.
27. 03. 1919. Приехал командир и мы снова перешли в наступление
с целью овладеть Скотоватой. Около полудня мы были уже за станцией
и начали сбивать красных с желтого и других бугров. Очень удачно расстреливали их цепи и сбили пулемет, причем пулеметчику нашей гранатой отхватило ногу. Красные стреляли по нашему орудию, но их снаряды все время перелетали через наши головы. Часам к двум мы перешли на правый фланг и начали продвигаться дальше. <…>
Дальше железной дороги мы сегодня не продвинулись. Второе орудие ночью ушло обратно, и мы снова остались здесь только с одной пушкой,
а между тем это направление стало очень важным, так как красные стянули сюда большое количество сил, много артиллерии и бронепоездов.
К нам тоже каждый день приходят один или два броневика, но все-таки с той артиллерией, которой мы располагаем на этом участке, бороться против них трудновато. Когда второе орудие прибыло сюда, они все время хвастались трудностью своего участка, но, повоевав здесь пару дней, сказали, что наш участок очень паршивый и красные более стойко дерутся, чем у них. Здесь каждый день идут довольно интенсивные бои, благодаря чему вот уже две недели совсем не имеешь времени для того, чтобы переодеться. Лошадей тоже за все это время ни разу не распрягали и не разаммуничивали, тяжело им.
28. 03. 1919. После отъезда капитана Дзиковицкого я остался на его месте — начальником 4-го орудия. Утром мы вышли и заняли позицию у мельницы за заводом. Нужно заодно отметить, что тут невероятное количество ветряных мельниц. Куда ни посмотришь, везде их видишь. В каждой деревне найдешь по крайней мере не меньше десяти.
День был солнечный, но из-за сильного ветра было невозможно холодно. На батарее мы выкопали целый ряд ям, в которых укрывались от этого пронизывающего насквозь ветра. Я закутался в башлык и то никак не мог спастись от этого холода. Только в яме было тихо.
Часов около двух фронт заметно оживился. Со стороны большевиков слева участвовало три орудия, в центре два бронепоезда, справа четыре орудия и до трех с лишним батальонов пехоты с несколькими конными отрядами. Справа наша позиция была совершенно открытой. Часа в три обнаружился обход нашего левого фланга. Мы снялись с этой позиции и двинулись влево, чтобы облегчить положение левого фланга, но в это время получили приказание начальника боевого участка обстрелять желтый бугор и мост
в центре. Броневик наш начал отходить назад, и нашу пушку прямо рвало на части. Мы снова двинулись на прежнюю позицию, к которой большевики уже пристрелялись и двигаться к которой нужно было по совершенно открытому месту. Андрей все время убеждал меня не ехать туда и доказывал опасность того места. Мне это надоело, и я сказал ему официально: “Поручик Седельников, прошу без разговоров”. Мне самому было приказано капитаном Вильманом вести орудие туда, и рассуждать было совершенно излишне. Не трудно было предугадать, что мы можем попасть в хороший переплет, потому я предупредил солдат, чтобы не было суеты и ничего не делалось без моей команды.
Не успели мы произвести и четырех выстрелов, как нас начали уже солидно обкладывать на перелетах. Пехота наша начала быстро отступать. На нее навалились три пушки слева, а нашим орудием заинтересовалась батарея красных справа, которая видела нас как на ладони. С наблюдательного пункта быстро было передано приказание браться в передки и рысью отойти
в ближайшую балку. В этот момент я давал направление орудию на мост
и находился на бугре впереди орудия, когда я подошел к пушке, мне это не было передано. Я приказал приготовиться к отходу и оставаться спокойными. Сам я чувствовал себя удивительно спокойно и все время следил за тем, чтобы не развилось паники. В передки мы брались под сильным шрапнельным огнем. Когда было получено приказание уходить рысью, снаряды начали рваться над самой пушкой. Я обождал еще полминуты, чтобы дать возможность номерам сесть, и двинул орудие рысью, но никто из номеров не сел, все разбежались в стороны. Остались у орудия только Андрей, Щербаков и я. Мы, с началом движения, сели на лафете, но в этот момент они закатили шрапнелью по самой пушке, Андрей упал, как сноп, прямо под колесо, все орудие было в дыму и пыли. С громадным трудом под таким огнем мне удалось остановить орудие, так как ездовые легли в седлах и все время постегивали лошадей. От места падения Андрея мы отъехали всего только тридцать-сорок шагов, остановились, подобрали его и снова под огнем двинулись дальше до балки. Только там через некоторое время собрались все наши, так как все, вполне естественно, предпочитали далеко рассыпаться по полю и не идти по той дороге, поскольку красные все время крыли по нашей пушке.
Рана у Андрея не опасная, шрапнельная пуля попала в голову, но кость не пробила, гораздо серьезнее то, что мы переехали его пушкой. Тут его наскоро перевязали и отправили вместе с прапорщиком Егоровым, которого контузило в правое плечо и голову. Кроме них пострадал еще один солдат,
и по шее лошади скользнула пуля. Потерь в общем было мало, если считать, что за очень короткий промежуток времени по пушке попали более семидесяти снарядов. Какое счастье, что лошади не были переранены и перебиты.
Андрей страшно волновался, говорил, что теперь он уже отдохнет как следует. И когда приехал в Ясиноватую, то сказал кому-то, что его бросили бы, если бы он был более тяжело ранен. Таким словам я уже возмутился.
Я остановил бы орудие, если бы был ранен кто-либо из солдат, а не то что он.
Не успели мы дать возможность лошадям отдышаться, как пришлось двигаться на правый фланг и облегчить отход пехоты. Снялись мы только после того, как наши цепи совсем близко подошли к нашей пушке. Скотоватую опять пришлось оставить и удерживаться перед разъездом Землянки. На этот раз цепи наши подошли к нему версты на полторы.
29. 03. 1919. Начали снова наступать на Скотоватую. Наша пехота совсем измоталась, лошади тоже с трудом передвигаются. Пошли в наступление мы не совсем бодро, не было надежды продвинуться вперед. Пехоту нашу тоже с трудом подняли. Мы с пушкой сперва двинулись к Новоселовке и нашим огнем помогли занять ее. Справа от полустанка Батмановка на Скотоватую шли две роты офицерского полка, человек по тридцать в каждой. Затем мы перешли к ст. Ново-Бахмутовка, в которую вскоре начала входить наша пехота. Из селения их удалось выбить часам к трем, а на станции Скотоватая они задержались до самого вечера. Мы было уж совсем начали входить
в Скотоватую, но наш взвод оттуда вышибли, и пушку пришлось оттянуть на полверсты назад и снова крыть по станции и желтому бугру.
Около пяти с половиной мы вновь подошли к Скотоватой. В это время их броневик вышел из-за поворота и начал приближаться к станции. Вообще он шел очень смело и даже нахально, очевидно, не зная обстановки как следует. Наши солдаты, как я узнал потом, здорово передрейфили, хотя броневик и не стрелял в нас. Мы быстро снялись с передков и закатили в него гранатой, после чего он поспешно удалился. Уже совсем поздно вечером наши заняли этот пресловутый желтый бугор. До сих пор не понимаю, как нам удалось снова занять Скотоватую. У красных на этом направлении было 3 бронепоезда и 2 батареи, а также много снарядов, расходовать которые они совсем не стесняются (так как кроют все время), и, несмотря на это, они бежали.
Узнал, что Андрея отправили в Ростов в 16-й госпиталь.
30. 03. 1919. Сегодня на нашем участке было как-то особенно тихо. Только изредка к нам прилетали отдельные снаряды. За весь день мы почти не стреляли. Из-под Авдеевки все время доносились звуки артиллерийской стрельбы. За эти две с лишним недели упорных и непрерывных боев на нашем участке перебывало очень много наших броневиков. Так мы работали с “Белозерцем” до его гибели, с “Дмитрием Донским”, “Князем Пожарским”, “Генералом Корниловым”, “Генералом Алексеевым”, “Иоаном Калитой”, “Единой Россией”, была у нас и одна площадка из бронепоезда “Офицер”.
Броневики все время менялись, а мы бессменно защищали этот участок. Чувствуется некоторая утомленность. Приятно было бы отдохнуть дня 2—3. Пехота совсем вымоталась.
Сообщают, что 75-й советский полк разошелся по домам, мотивируя свое нежелание воевать дальше тем, что “это фронт украинский и украинцы должны его защищать”. Это пока еще слухи, а у нас действительно в эту ночь перешло на сторону противника 23 человека. На всем фронте, около 20 верст протяжением, нас осталось не более 40—50 человек и наша пушка. Тут происходят какие-то странные вещи: мобилизуют население и заставляют его драться на своих же местах, а они попросту берут и переходят в свои деревни, которые теперь заняты красными.
31. 03. 1919. Пошел дождь. Дорога и поля совсем было уже высохли, везде от выстрелов подымался столб пыли, а теперь опять все превращается в липкую грязь, а по полю уже невозможно проехать.
На нашем фронте опять более или менее тихо. Начинаешь как-то уже мирно настраиваться. Только все поле очень густо и часто покрыто воронками, везде валяются осколки, ружейные гильзы, шрапнельные стаканы, еще кое-где лежат неподобранные трупы, по полям бегают раненые собаки и при орудийном выстреле или разрыве с лаем бросаются в стороны. Во время боев и передвижения пехоты по полям как угорелые носятся зайцы в большом количестве. Тут их очень много. Почти на каждом шагу встречаешь подземные норки и их обитателей — сусликов, которые, несомненно, здесь приносят большой вред посевам. Начался перелет уток, гусей, лебедей
и дроф. Приятно было бы несколько деньков поохотиться и пострелять по птице вместо ежедневной стрельбы по людям.
В один из последних дней сквозь тучу совершенно ясно было видно два солнечных диска на порядочном расстоянии друг от друга. Я обратил на это внимание наших солдат, после чего один из них сказал: “Ну да так оно
и должно быть: одно наше, другое большевистское”. Занятный все-таки народ, эти русские солдаты.
01. 04. 1919. Понедельник. Утром пришел взвод 4-й батареи чтобы сменить нас. Как сообщили, нам дадут сегодня отдохнуть в Ясиноватой, а завтра рано утром отправят на присоединение к нашему второму орудию. Там, как оказалось, у большевиков появилось много артиллерии, встречается даже несколько тяжелых. В Ясиноватой мы рассчитывали за этот день слегка помыться и поспать, но когда прибыли туда на станцию, то оказалось, что нас спешно, сейчас же отправляют под Авдеевку. Подвели нас, все-таки первое апреля.
На станции Ясиноватой мы узнали, что союзники оставили Одессу, правительство Клемансо ушло в отставку и что нынешнее правительство решило совершенно не вмешиваться в русские дела и отозвать свои войска из России. Приятный сюрприз, нечего сказать. Говорят даже, что в руки большевиков под Одессой попало 5 танков. Красивый будет номер, если мы познакомимся с действием этих танков с большевистской стороны. Поговаривают о полном разрыве с союзниками и о том, что Гинденбург предложил генералу Деникину двухсоттысячную армию с артиллерией и инженерными войсками и кроме того обещал снабдить всю нашу армию всем, с тем чтобы Россия, вставши на ноги, помогла Германии сбросить с себя позорные условия мира с союзниками. Одним словом, союз с Германией и война с союзниками: получается совсем даже интересно, из этого вышла бы солидная комбинация.
Часа в три мы встали на позицию рядом со вторым орудием. Стоим мы на огороде между домами. Большевики занимают станцию и северную окраину села, а мы — южную. Подъезд и отъезд с позиции крайне неудобен
и открытый. Тут идет довольно веселая артиллерийская стрельба.
02. 04. 1919. Почти целый день идет легкий дождь. По утрам очень сильный туман, в 30—40 шагах ничего не видно. Большевики, очевидно, приблизительно знают месторасположение наших орудий: все время гвоздят и попадают сравнительно недалеко. Почему-то до сих пор на этой линии нет нашего бронепоезда, приходится двумя пушками задерживать все, что на нас движется. Фронт теперь держится исключительно артиллерией. Во многих ротах пехотных полков осталось по 7—12 человек, в одной даже всего только 3 человека, а у них на этом участке расположен целый полк трехбатальонного состава по 350—450 человек в батальоне. Днем они загвоздили шестидюймовый снаряд в один из домов недалеко от нас, все разлетелось к черту, полетели вверх целые стропила из крыши. Мирное население здорово страдает ото всех этих комбинаций. Почти каждый день бывают жертвы от обстрела красных.
03. 04. 1919. С утра предполагалось их наступление. Мы пока только обороняемся и наступаем только тогда, когда нас оттеснили, и то только до исходного положения. Рано утром они открыли такой огонь и попадали настолько близко от нас, что совершенно нельзя было расслышать команд при нашей стрельбе; все слилось в сплошной грохот.
Сегодня в первый раз за все это время номера работали на коленях, и мы даже вырыли окопчик, так как нас обкладывали целый день. Их цепи пробовали подыматься несколько раз, но мы все время их сбивали.
Вечером на смену капитану Вильману приехал капитан Слесаревский. Он сообщил, что Колчак продвинулся в некоторых местах верст на 100
с лишним, что восточная большевистская армия почти совсем разгромлена, что поляки с галичанами продвигаются к Киеву. Под станцией Каменской Донская армия захватила 20 орудий, 52 пулемета и 1000 пленных. Шкуро взял Мариуполь, захватил оставленные нами броневики и в общей сложности взял тоже 27 орудий. В общем, настроение начинает повышаться. Скоро Колчак подойдет к Волге и пойдет на соединение к нам. Нужно сознаться, что наша армия совсем измотана, и только соединившись с ним, мы начнем делать дела.
04. 04. 1919. С утра обозначилось наступление красных. Часов до 12 мы держались, но затем кавалерия противника обошла нас справа, и нам пришлось уходить. Стояли мы на прежней позиции, и я до сих пор удивляюсь, как большевики пропустили тот момент, когда мы совсем открыто двигались вдоль железной дороги. Почти сразу пришлось выслать цепь из наших номеров, чтобы защитить себя от кавалерии. Цепь все время двигалась параллельно с орудиями, шагах в 50. Версты две мы двигались под сплошным ружейным огнем. Пули все время свистели очень близко, одна пролетела
у самого моего затылка. Какой-то пехотный офицер с совершенно растерянным лицом, стоя на повозке, все время подхлестывая лошадей криком, старался обогнать нас. Мы ехали спокойно, шагом и в полном порядке. Его паническое настроение так меня возмутило, что я крикнул на него: “Потрудитесь не создавать здесь паники”.
Как только мы выехали из-за посадки на гладкое поле, нас начали обкладывать гранатами; на протяжении двух с лишним верст нам доставили такое удовольствие. Очень часто гранаты попадали между запряжками, но, к счастью, за все это время была ранена только одна лошадь, и то очень легко.
У блока № 4 мы остановились и стали задерживать наступление. Погода была роскошная, день на редкость ясный и теплый, везде пели скворцы, и я с утра был очень мирно настроен, а тут такая история. За весь день большевики выпустили на этом участке около 2000 снарядов, из которых на нашу долю пришлось тоже солидное количество; с этой стороны сегодня тоже не было холодно.
Говорят, что штаб в Ясиноватой сильно сдрейфил, когда туда стали доноситься звуки разрывов. Какой-то полковник с бледным лицом и трясущимися руками подошел к телефону, вызвал начальника нашего участка и приказал немедленно наступать, чтобы самому не слышать всей этой перепалки. Люди у нас были настолько измотаны, что с трудом сдерживали натиск,
о наступлении не могло быть и речи.
05. 04. 1919. После полудня мы начали наступать все с теми же 100 пехотинцами, нашими орудиями и 48-линейной гаубицей. Часа в 3 гаубица завинтила свой снаряд в 1 пуд 16 фунтов в броневик красных. Эта бомбочка попала в орудийную площадку, разворотила там солидно и произвела взрыв снарядов, которых там было до 700. Все это начало гореть, трещать и взрываться. Паровоз сейчас же бросил эту платформу, но она покатилась под уклон
к Авдеевке и создала большую панику в стане красных. Это облегчило нам занятие селения и станции Авдеевки. На этот раз мы своими орудиями нанесли им существенные потери. Говорят, что было подобрано до 100 трупов. Одной из наших гранат сразу были убиты командир батальона и 3 красноармейца.
Часов в 5 с половиной наша пушка попала под такой сильный и близкий пулеметный огонь, что приходится удивляться, как мы вылезли из этой махинации совершенно невредимыми. Нас буквально засыпали пулями. У меня справа и слева на уровне пояса, совсем у самой шинели, пролетело несколько десятков этих штучек. Пришлось открыть из своего пулемета огонь
и повернуть пушку для того, чтобы защитить лошадей. Пулемет скоро замолчал, очевидно под влиянием нашего огня.
К вечеру село и обе станции, пассажирская и товарная, были нами заняты. Те в панике бежали, и нашему орудию удалось собрать 9 верст телефонного провода. По всем признакам организация у них очень хорошая; все соединено между собой телефонами по всем правилам.
06. 04. 1919. День был на редкость тихий в боевом отношении. С утра
и до сумерек я слышал всего только три-четыре орудийных выстрела. Воспользовавшись этой тишиной, мы вызвали прямо на позицию парикмахера, и многие начали бриться, сидя прямо на пушке. Почти все раздевались прямо на воздухе и ловили вшей. Довольно занятная картина. Буквально все,
и в особенности я, чрезвычайно загорели, лицо стало прямо темно-бронзовое.
Скворцы стали очень удачно подражать свисту пуль, благодаря чему солдаты иной раз при ружейной стрельбе с какой-либо стороны приходят
в некоторое раздумье. Некоторые деревья заметно позеленели.
Ночью я с некоторыми другими офицерами пошел к заутрени. Обязательно хотелось побывать в этот день в церкви. Как-то хотелось согласовать свои действия, хоть один раз, с нашими и Арнак, которые едва ли пропустят эту службу.
Пришлось идти с винтовкой в церковь, которая была в одной версте от нашего расположения. Все время мы ожидали, что большевики в эту ночь выкинут нам какую-нибудь пакость, как они обещали и предупреждали об этом мирное население. Конечно, при таких условиях не могло быть хорошего настроения. Во время службы думал и скучал о своих. Ночь, однако, прошла совершенно спокойно. Пришли на батарею и, не раздеваясь, завалились на голом полу спать. Невесело.
07. 04. 1919. Получил из батареи кое-какие подарки к празднику. Офицерам и солдатам будут выдавать наградные в размере месячного оклада. День прошел спокойно, хотя нам приходилось стрелять несколько раз. Эти даже редкие выстрелы как-то нарушают тишину и святость праздника. На жителей Авдеевки это затишье подействовало ободряюще: многие повыползали из своих домов и начали уже прогуливаться. Какая-то старушонка прошла мимо и проговорила: “Вот хорошо, что так тихо, прямо отдыхаешь и отходишь, вот бы всегда так”. Мы ей ответили, что если нас не будут беспокоить красные, то и мы стрелять не будем.
Как только раздалось несколько выстрелов, вся эта празднично настроенная публика всполошилась и начала разбегаться. Потом опять многие выползли, когда снова все успокоилось. И мирному населению приходится крайне туго от всех этих пертурбаций.
Красные сегодня напирали на Юзово. Оттуда все время доносились выстрелы. Лежал на солнце у пушки и думал о Москве и о доме.
08. 04. 1919. Все время стрельба доносилась со стороны Скотоватой,
а у нас опять относительно спокойно. Завтра, верно, нажмут на нас, так как слева и справа по соседству они уже попробовали за эти два дня.
Приходила к нам, к орудиям, какая-то женщина с узелком, передала его и сказала: “Может, вам не пришлось попробовать святых кулича и яиц, так я вам принесла”. Такое отношение со стороны простого народа весьма трогательно.
Приехал подпоручик Клим и привез мне из Иловайской целый мешочек от Кленяевых и письмо с приглашением обязательно при первой возможности приехать к ним. Замечательно милые и отзывчивые люди, относятся как к родному.
Получили мы еще подарки от хутора Романовского и из редакции “Вечернего Времени”.
Эти дни, в общем, едим довольно плотно. В особенности довольны солдаты, раньше им не хватало хлеба, а теперь у них казенный хлеб даже остается, а едят они полубелый, полукислосладкий праздничный. Лучше всего то, что за эти дни слегка отдохнули и отоспались днем на свежем воздухе
в поле при пушках, а то все последнее время ложишься около 10—11, а встаешь раньше 4-х, все время ходишь не выспавшись и утром встаешь с трудом.
09. 04. 1919. Несколько дней вместе с нами работает наше первое орудие на площадке от бронепоезда “Белозерец”. Этот бронепоезд самодельный,
у нас его шутя называют “Вперед за штаны” или просто “Без штанов”. Сооружение, в общем, весьма непрочное, это просто пушка, поставленная на обыкновенную платформу. В связи с этим последним свойством таким бронепоездам присвоено название “Гроб” или “Клуб самоубийц”.
С утра началось наступление красных. Часов в 10 они попали в паровоз этого нашего бронепоезда, убили машиниста и прапорщика нашей батареи Костюкова, ему совершенно раздробило обе ноги.
Нас опять начали обходить и слева и справа. Красные заняли Юзово
и собирались выйти на линию нашей дороги, чтобы отрезать нам пути отступления. Когда мы двинулись и я снова увидел справа кавалерию, смеясь, сказал капитану Слесаревскому: “Опять, кажется, повторение пройденного”. Было похоже, что в точности повторится 4-е число. Впереди нас по-прежнему отходила гаубица. Капитан Слесаревский говорит мне, что он совершенно не знает, что делается справа и слева. Я на это шутя так ему сказал: “Если обстреляют нашу гаубицу ружейным огнем, то мы тогда узнаем обстановку
и будем знать, что нам делать дальше”.
Связь абсолютно отсутствует, и все время приходится самому смотреть по сторонам. Мы снова отошли к четвертому блоку и начали задерживать “товарищей”. Они здорово начали обкладывать и нащупывать наше орудие, но все обошлось довольно счастливо.
Под вечер появилось пять наших аэропланов. Большевики довольно прилично обстреливали их бризантными снарядами и шрапнелью. Говорят, что у них появилось много германцев-спартаковцев, но это едва ли так. У них несомненно есть немцы, но это из застрявших военнопленных. Под Горловкой солидно всыпали одному из немецких батальонов.
10. 04. 1919. Утром на том же броневике убит еще один из наших офицеров — поручик Еремин. Что-то стало не везти нашей батарее. Обоих убитых отправили в Иловайскую, где они и будут похоронены. С Ереминым я виделся минут за 20 до его смерти. Он все время этот бронепоезд называл не иначе как “Гроб”, и он действительно для него таковым и оказался. Нервы как-то притупляются, и смерть других особого впечатления не оставляет. После этого случая полковник Соколов приказал снять пушку с этой площадки, и взамен ее стали присылать на наш участок настоящие бронепоезда.
Сегодня мы весь день простояли на открытой позиции. Днем с перерывами шел дождь, а к вечеру разразился настоящий ливень. Печально было смотреть, как семьи железнодорожных служащих, весь день скрываясь от обстрела, просидели в сырых трубах под насыпью. Незавидное у них житье
в районе военных действий.
Наши части сегодня вновь заняли Юзово. Должно быть, нам теперь опять придется наступать на Авдеевку, эти танцклассы порядком надоели. Одно время говорили, что нас сменят здесь осетины, а мы всей дивизией пойдем на Царицын и дальше на присоединение к Колчаку. Это было бы гораздо веселее и, безусловно, интереснее.
11. 04. 1919. Неделю тому назад у нас организовалась смена на несколько дней отдельных офицеров и солдат. Сегодня приехало несколько человек,
и меня отпустили на неделю для отдыха и починки обмундирования. За эти семь недель слегка набралось усталости. Весьма приятно будет переодеться
и побывать в человеческой обстановке.
Как раз в этот момент, когда я переносил свои вещи на подводу, красные закатили 3 шестидюймовых снаряда близко от орудия. Подводчик все время торопил нас с отъездом, его эти разрывы приводили прямо в ужас. Я решил воспользоваться предложением Кленяевых и поехать на эти дни в Иловайскую. В Ясиноватой я обратился с этой просьбой к полковнику, и он отпустил меня всего только на 2—3 дня, сказав, что теперь идут серьезные операции
и, быть может, мое присутствие потребуется раньше срока, а из Иловайской вызвать довольно трудно. Действительно, доехать туда теперь не так просто. Я попал туда только после шести вечера и во время дороги пересаживался
4 раза, хотя расстояние невелико, всего около 50 верст.
Хозяева меня сразу не узнали. Я оброс такой бородой, какой у меня не было еще ни разу в жизни: в ней прятались пальцы и застревала гребенка. Приняли они меня с искренней радостью, великолепно накормили с рюмкой “Царской водки”, которую они все время хранили, надеясь, что я приеду, и устроили в гостиной. Я на радостях, что можно поспать как следует, разделся донага и уснул с приятным и спокойным чувством на двух простынях и подушке. Давно не имел такого удовольствия.
12. 04. 1919. Переодел решительно все верхнее и нижнее, и даже сапоги. За весь день не ощутил присутствия ни одного паразита. Все заметно позеленело, на деревьях уже основательные листочки. Помылся в ванне и ходил как обновленный.
Ешь здесь, действительно, шикарно. Наша казенная еда такова, что кроме того, что остаешься целый день голодным на позиции, еще можно быть обеспеченным в том смысле, что даже самый здоровый, каменный желудок после нескольких месяцев приобретает себе самый настоящий катар.
Сколько я ни справлялся, где находится Андрей, никак не мог ничего узнать. Одни говорят, что он в Таганроге, другие — в Ростове, а третьи — на Кубани. Поехать и самому справиться не имею ни возможности, ни времени, а он ничего о себе не сообщает.
Несколько дней тому назад, после усмирения восстания, прибыло в Иловайскую наше 3-е орудие. Все они возвратились потолстевшими и отъевшимися так, что дальше уже некуда, и кроме того с громадными запасами всего, и в частности личных вещей. Одним словом, все разбогатели. Не знаю как кто, а я рад, что наше орудие не участвовало в этой карательной экспедиции, хотя иные дни мы ели сырую кукурузу и жмыхи.
Вечером собралась компания в “железку”. Игра была крупная. В середине я был в выигрыше больше 1000 рублей, а когда мы окончили, то оказалось, что я проиграл 915 рублей, другими словами, остался без копейки
и кроме того не спал всю ночь до 5 часов утра. Настроение от этого у меня ничуть не пострадало. Жаль только то, что благодаря двухмесячному пребыванию на фронте и праздничным наградным у меня собралась небольшая сумма, которая так сразу ухнула. Так ничего, а если заболеешь или будешь ранен, то без денег очень скверно придется.
13. 04. 1919. Сегодня именины Оли. В такие дни как-то больше скучаешь по своим, хотя не проходит дня, в который бы я не думал о них. Интересно, как они живут и чувствуют себя. Я замечаю, что, несмотря на все мое спокойствие, я делаюсь более нервным, чем раньше. Как-никак, а пребывание
в неизвестности такое долгое время все-таки сильно действует даже на совсем здорового человека.
По газетным сведениям, Могилев и Гомель уже заняты поляками и украинцами. Подтверждаются слухи о занятии Киева. Колчак уже вышел к Волге и занял Самару. Все это дает право думать, что, может быть, через каких-нибудь полгода удастся побывать у своих и в Москве. От одной этой мысли сердце останавливается и в глазах начинает рябить от волнения. Прямо невозможно представить себе эти встречи, кажется, что не выдержишь. <…>
14. 04. 1919. Утром приехал прапорщик нашего орудия Егоров. Он ранен в плечо ружейной пулей. Что-то здорово навалилось на нашу батарею. Последние дни мы все время несли потери. Говорят, что ранено еще несколько солдат, хотя иначе и не может получаться. На фронте очень мало людей,
и им, естественно, приходится отдуваться за всех тех, которые в большом количестве ходят во френчах и шпорах на всех тыловых станциях. Прямо удивляешься, откуда тут столько военных в то время, как на фронте по крайней мере в 4—5 раз меньше того количества, какое могло бы считаться минимальным для обслуживания данного участка фронта. Части все время тают
и тают, а пополнений что-то не видно. Вся гуляющая публика, очевидно, считает такое положение нормальным и продолжает отдыхать от долговременного отдыха. Земля наша теперь невелика и совсем необильна, а порядка в ней все же нет. Находя такое положение, безусловно, ненормальным, я, тем не менее, нисколько не завидую этим отдыхающим и никогда бы не согласился быть на их месте. <…>
15. 04. 1919. Собирался днем выехать в Ясиноватую, но так как поездов не оказалось, то пришлось отложить эту поездку до завтра. Отдыхать здесь великолепно, не то что на станциях недалеко от фронта. Там это просто мучение вследствие того нервного и панического настроения, которое обычно царит верстах в 10 от позиции. На самой позиции в этом отношении значительно спокойнее, никто так не волнуется и не нервничает, как в близком тылу. Газет здесь почти никаких нет, и, если правду сказать, я не особенно и стремился их доставать. Хотелось эти дни пробыть вдали от всех военных событий.
Видел двух наших офицеров, вернувшихся из госпиталя после сыпного тифа. Ну и обработала их эта болезнь. Это нечто ужасное. Редко можно встретить такие изможденные лица. Прямо можно было напугаться от одного только вида совершенно ввалившихся глаз.
Вечерком опять собрались сыграть в “железку” по маленькой. В результате игра приняла опять крупный оборот, но на этот раз я выиграл 1100
с лишним рублей. Так что покрыл весь свой проигрыш 12-го числа и остался еще в “наваре” около двухсот рублей. За время пребывания в Добровольческой армии это почти единственный случай, когда я выиграл в азартную игру. Дышать стало немного легче.
16. 04. 1919. Так как поезд должен был идти в шесть утра, то пришлось вставать в четыре с половиной. Хозяева тоже поднялись очень рано. Заботятся они поразительно. Кроме меня у них эти дни жило еще три офицера нашей батареи. Хозяйка прямо-таки засуетилась и забегалась окончательно в связи
с нашим пребыванием у них. Со времени нашего с Андреем отъезда из Иловайской у них все время, не переставая, менялись офицеры. Много перебывало у них и офицеров нашей батареи, благодаря чему они перезнакомились почти со всеми нашими офицерами. Мне на дорогу опять дали мешочек
с провизией. Хозяйка наотрез отказалась взять с меня деньги за пансион.
Приехал я в Ясиноватую около часу дня. Положение на этом участке под Авдеевкой не изменилось со времени моего отъезда. Наши все время удерживают у 4-го блока. Они все время здорово гвоздят. Теперь состязание происходит главным образом между артиллерией. Сегодня они закатили
4 шестидюймовых снаряда в здание блока, где был наш наблюдательный пункт, и разрушили его основательно.
Говорят, что на этих днях в Ясиноватой на водонапорной башне поймали большевистского наблюдателя с телефоном, который якобы отсюда корректировал стрельбу по нашему бронепоезду. Много все-таки таких шпионов болтается в нашем тылу. Сегодня прилично всыпали китайцам, которые появились на этом участке, белозерцев сменили алексеевские партизаны
и солидно встретили этих желтолицых прислужников советской власти.
До сих пор продолжают прибывать подарки к Пасхе. Разные организации, должно быть, думают, что на фронте много народу, и поэтому присылают подарки еще до сих пор. Благодаря этому на каждого пришлось довольно много подарков по теперешнему голодному времени.
Сегодня спал уже не с теми удобствами, как вчера. Устроился на полу
и не раздевался. Можно было бы явиться в Ясиноватую только завтра
к вечеру, так как срок отдыха кончается для меня только 18-го в час дня, но, с другой стороны, не хотелось получить за это замечание. Отдыхать же
в Ясиноватой крайне гнусно.
17. 04. 1919. Ночью перебежали к нам и явились в Ясиноватую 4 офицера из большевистского штаба. Говорят, что каждый день они получали приказы о наступлении. Здесь у них 10 легких и 6 тяжелых орудий. Снарядов в данный момент у них 10 000 на одном только нашем участке. Пехоты здесь целых два полка и несколько эскадронов конницы. А между тем они не могут продвинуться. Если бы у нас были такие силы, мы бы далеко закатились. По всем признакам на этих участках день прошел довольно спокойно. Особой стрельбы не было слышно. Только под вечер взвод конно-горной батареи вышел в прорыв между скотоватским и нашим участком и гвазданул по нашим гаубицам, убив там семь лошадей и ранив несколько человек.
У большевиков между Скотоватой и Авдеевкой уже сплошной фронт, мы же пока оперируем в этом районе отдельными группами.
Командир вызвал сюда нашего заведующего хозяйством. Он все время прохлаждается с женой в Иловайской, разводит там кроликов, заботится
о какой-то экономии, сумма которой достигла уже 60 000 рублей, а здесь на фронте люди буквально голодают и едят черт знает что. Какой-то бездушный формалист и совершенно неопытный мальчишка. Совершенно исчезли в продаже спички. Кое-где с трудом можно их достать и по солидной цене — 6 р. коробка.
18. 04. 1919. Сегодня наши начали наступать на скотоватском и юзовском направлении. Часам к 10 заняли и Скотоватую и Юзово. Но под Скотоватой рота из пленных кавказских красноармейцев перешла на их сторону и начала стрелять по нашим, вследствие чего пришлось снова оставить Скотоватую. Несколько невесело то, что снарядов у нас совсем мало, дают каких-нибудь двадцать штук на орудие, и то приказывают экономить как можно больше,
а красные по-прежнему гвоздят солидно и снарядов совсем не считают.
Около 1 часу прибыл на позицию. Пришлось от Ясиноватой идти пешком. Взвод стоит недалеко от оврага, который зарос деревьями. Все в зелени и цвету. Цветут дикие груши и яблони и кусты, название которых мне неизвестно. Наши все основательно окопались. Стало похоже на то, что война принимает позиционный характер. Пехота тоже зарылась в землю. У третьего орудия завелась гармоника, и кто-то все время без устали у передков играет на ней. После заката солнца в разных концах оврага начали петь соловьи. Вся красота весеннего вечера и его стройность нарушались только орудийными выстрелами. Всеобщее пробуждение не могло вязаться со смертью,
и благодаря этому не могло получиться умиротворяющего впечатления от проснувшейся природы. А хорошо было бы полежать денька два на травке. Это я говорю не потому, что сильно устал, а потому, что хочется спокойно втянуть в себя первое дыхание весны, а потом хоть куда угодно.
19. 04. 1919. Весь день с 4 утра и до 7 вечера просидел на наблюдательном пункте. Пришлось лежать на насыпи железной дороги. Был сильный крутящий ветер, все время подымался песок и засыпал глаза. Голову приходилось держать вершках в двух от земли, чуть немного приподымаешься, начинают сейчас обкладывать ружейными пулями или запустят даже по нам несколько снарядов, чтобы мы вели себя спокойно и смирно. Под вечер запустил очень удачно две гранаты в группу большевиков. Гранаты разорвались в самой гуще этой группы и, безусловно, не могли не задеть нескольких красных. Это, собственно, первая моя самостоятельная стрельба и первые видимые ранения, нанесенные моею рукой. Стрелял я на 4 версты 100 сажень.
За последнее время участились переходы наших солдат на сторону большевиков. Это явление начало носить уже хронический характер, проделывают они эти побеги преимущественно ночью из полевого караула. К утру
и выясняется, что трех-четырех человек нет.
20. 04. 1919. Начали вставать в 2 и три четверти ночи, а ложиться удается только около 10 с лишним вечера. Совершенно не высыпаешься. Такая история предстоит теперь каждый день. Дни становятся длиннее, и сниматься
с позиции каждый день приходится на некоторое время позже, чем в предыдущий день. Подъезд и отъезд с позиции совсем открытый.
Утром, часов в девять, нам подвозили снаряды, красные заметили передок и начали обстреливать расположение нашей батареи. Мы с капитаном Вильманом сидели и мирно разговаривали. Вдруг ни с того ни с сего тяжелый снаряд прожужжал и бухнул шагах в пяти от нас. Нас оглушило, забросало землей и заволокло дымом. Около передков раздался чей-то крик. Оказалось, что 3 лошади нашего 4-го орудия ранены, две из которых довольно серьезно. К вечеру пошел сильный дождь, благодаря чему нам придется сегодня спать во всем мокром.
Вечером поручик Татарников по случаю своих именин устроил ужин
с водкой из запасов от карательной экспедиции. Пить совсем не хотелось. Думаешь только о том, чтобы что-либо съесть и завалиться спать.
21. 04. 1919. Получили посылку с ветчиной, салом и куличом от Щербака, адресованную на г. г. офицеров четвертого орудия. Кроме того из Кавказской наши прежние хозяева Дубинкины лично мне тоже прислали немного пасхального угощения.
Часа в 2 нам сообщили, что наш правый фланг обошли и чтобы мы были готовы на всякий случай. Но потом оказалось, что красные только немного нажали справа и заняли правый наблюдательный пункт нашего правого взвода. Это наступление быстро ликвидировали. К обходам здесь все так привыкли, что это сообщение не произвело у нас на взвод никакого впечатления. Наши пластуны пробовали наступать на Путиловский завод и часть его как будто заняли.
У красных появились роскошные бронепоезда с хорошими орудиями
и великолепными стрелками. Бьют здорово. Вечером сегодня они в момент выпустили 60—70 снарядов через наши головы по стоявшему несколько позади нас бронепоезду и попадали очень близко от него, так что если бы он не передвигался, то ему пришлось бы туго.
Ночью около 12 поднялась весьма солидная, очень частая ружейная и беспрерывная пулеметная стрельба по всему участку этого фронта. Продолжалась она часа полтора. В смысле сна ночь была окончательно испорчена, так как всех разбудили и на всякий случай приказали быть в полной готовности.
22. 04. 1919. Получил от Андрея письмо. Сообщает, что он был в лазарете в Армавире. В Таганроге и Ростове все лазареты и госпиталя переполнены. За 6 дней пути до Армавира ему сделали одну перевязку. Рана у него совсем зажила. Вся история получается только из-за переезда колесом. Он не может ни согнуться, ни поднять чего-нибудь тяжелого. Поздравляет он меня с именинами и желает не играть в карты. Поручик Никольский приехал из Иловайской, видел там Андрея, он ходит с палочкой, собирается получить деньги и ехать лечиться дальше в Екатеринодар.
Утром вследствие ночной стрельбы нельзя было совершенно ни от кого узнать обстановку. Никто не знал, где наши и что в данный момент нами занято. На наблюдательный пункт с утра пошел я. С утра все было довольно покойно. Часов же с 7, когда обнаружилось наступление красных, выяснилось, что впереди нашего наблюдательного пункта наших частей нет. Вся пехота была на буграх, на которых находился я. Они сейчас же высыпали
и начали отстреливаться. Я тоже открыл огонь из двух орудий. Наступали, должно быть, хорошие части красных, так как они стреляли весьма недурно. Наш бугор прямо засыпало пулями. Несколько раз пули настолько близко пролетали мимо моего правого уха, что оно прямо загоралось от теплоты,
и я даже раза три за все это время попробовал рукой, не идет ли кровь. Но все было благополучно. На пункт я вызвал капитана Вильмана. Он предложил мне пока стрелять дальше, а сам смотрел кругом на создавшуюся обстановку. Красные лезли отовсюду и в неизмеримом количестве. Затем, со словами “нам здесь не удержаться”, капитан передал приказание браться в передки. Пули, действительно, летели со всех сторон и попадали уже на батарею, которая стояла в одной версте сзади наблюдательного пункта. Когда мы пришли на взвод, там все уже были готовы к отходу, и мы двинулись.
Интересно то, что во время ружейного обстрела многие конные почему-то усиленно хотят быть пешими. Я, как всегда, ехал на своей Охре, которая последнее время не сразу дает на нее садиться, приходится немного потанцевать, прежде чем удастся вскочить на нее.
Ездовой, желая предохранить себя от пуль, совершенно лег между своими двумя лошадьми. Я возмутился и крикнул: “Такое комическое положение чтобы я видел в последний раз”. Только он успел выпрямиться, как пуля попала ему в рукав полушубка, но тела не задела.
Пехота наша отходила вслед за нами. У переезда через железную дорогу выяснилось, что правый наш фланг тоже отходит. Верстах в двух от станции Ясиноватой (впереди ее) мы задержались. Часа в четыре подошли еще взвод 5-й батареи и пехотное подкрепление. Было приказано восстановить положение. Но вследствие того, что скоро уже наступила темнота (темнеет теперь сразу после семи вечера), мы не продвинулись дальше, а остались на занятых позициях.
Красные за последнее время начали крыть преимущественно бризантными снарядами. Рвутся они очень эффектно, с большой силой и здоровым треском. Сегодня Ясиноватая была уже под обстрелом. Они крыли по станции и по окраинам селения.
23. 04. 1919. Сегодня день моего ангела и в этот день как раз пришлось поработать больше, чем в какой-либо другой. С ночи поднялся сильнейший ветер и, несмотря на то что день был солнечный, от холода нельзя было нигде спастись. Я оделся совершенно по-зимнему, так градусов на 15—20 ниже нуля, и то совершенно пропадал.
С раннего утра красные начали нажимать с трех сторон: со стороны Юзово, Авдеевки и Скотоватой. Вся беда в том, что у нас со снарядами стало не очень густо и даже совсем скверно. Примерно до одного часу мы держались на занятой позиции, но затем все пушки ушли и осталось только 4-е орудие. Стреляли мы на прицел 33 и снялись только тогда, когда от начальника участка пришло приказание отойти как можно скорее. Красные исковыряли все поле снарядами, но по нам не попадали. И только после того, как мы двинулись, они залепили по тому месту, где мы стояли. Пока мы проходили через Ясиноватую, большевики все время провожали нас бризантными
и попадали очень близко, только несколько левее.
Вся Ясиноватая была совершенно мертва и пустынна. Во всех домах окна закрыты ставнями или подушками и досками. Жители все попрятались
в погребах. На станции горел какой-то бак с семью сотнями пудов мазута, подожженного тяжелым снарядом. Таким образом, восстановить положение не удалось, а пришлось отступать еще дальше и оставить Ясиноватую, которая представляет собою крупный железнодорожный узел.
Не успели мы присоединиться к остальным нашим пушкам, как полковник Соколов потребовал наше четвертое орудие налево на открытую позицию. Мы выкатились рысью прямо в наши цепи и начали гвоздить по цепям красных. После 4—5 наших выстрелов большевики закатили нам гранату не особенно приятного свойства. Она пролетела над моей головой вершков на 5—6, сдула меня воздухом с ног и разорвалась сзади шагах в пяти. К счастью, никто не пострадал, но меня в первый момент все уже считали погибшим. Приятный подарок ко дню ангела. Все-таки чем-то особенным отметился этот день.
Пришлось взяться в передки и сняться с этого места. Кроме того, снарядов у нас осталось только два. Вообще красные за последнее время начали очень прилично стрелять. В особенности хорошо садят у них броневики, которые с 2—3 снарядами попадают куда хотят. Сегодня у нас как будто
и пехоты было немало, а между тем пришлось отступать.
Последние разы для подкрепления присылались наши пластунские казачьи части, а они что-то совсем не того. Говорят, что нашу пехоту сегодня солидно попугал броневой автомобиль противника.
К вечеру мы были верстах в шести сзади Ясиноватой. Под самые сумерки большевики закатили снаряд в один из наших броневиков, который стоял на линии Ясиноватая—Криничная. Там что-то загорелось, и начали взрываться снаряды. Мы отступили с другой группой вдоль железной дороги Ясиноватая—Макеевка.
Последнее время стали приказывать перерезать все провода в сторону противника. За время нашего стояния у блока № 4 наши телефонисты все время включались в телеграфную линию и подслушивали большевистские разговоры. Интереснее всего то, что однажды из подслушанных разговоров мы узнали, что на наш левый фланг приходят пластуны. Из этого выяснилось, что большевики также нас хорошо подслушивают.
На ночь мы расположились в городке Дмитриевск.
24. 04. 1919. С утра почувствовал себя крайне неважно. Еще вчера вечером у меня начала болеть голова, но я это относил к действию гранаты.
Вчера во время отступления из Ясиноватой наши разведчики раздобыли табаку, орехов и консервов. С такими мерами я не могу согласиться. Все это можно официально реквизировать, так как все это все равно разберут большевики. Как только выехали на позицию, начался дележ всего этого. В общем, каждому досталось понемногу всего.
Часов около двух мне стало совсем скверно, и я уехал в обозе 1-го разряда в Дмитриевск. Нашел себе комнатку, попросил устроить себе постель
и сразу же завалился. Спал в общем неважно, скорее находился в каком-то полубреду, но тем не менее проснулся на следующий день только около часу дня, отхватив подряд почти целые сутки.
25. 04. 1919. Теперь я решил, что, очевидно, у меня нечто простудное. Обратиться, собственно, не к кому и нужно думать, что дня за 2—3 вся эта история должна будет пройти. Хозяева мои очень милые люди. Устроили мне сегодня великолепную постель на сетке. Каково здесь настроение, разобраться трудно. Так, как будто очень многие хорошо относятся к нашей армии. Все только страшно боятся боя в этом городке. Говорят, что, должно быть, большевики войдут сюда, так как они от многих слышали, что раз мы пришли в какое-либо место, то уж обязательно туда придут красные. В общем, как видно, не совсем надеются на нашу армию. И действительно, мы как-то не можем удерживаться на одном месте, а всегда то отходим, то опять наступаем.
Здесь много заводов и около 30 000 рабочих, настроение которых очень различно. Красные продолжают нажимать и заняли ст. Криничная. Они наступают по всему фронту. Со снарядами у нас совсем дело табак. На целый день дают по 7 штук на пушку, а день ведь тянется с 3 утра до 8 вечера, т. е. 17 часов. Вечером принял аспирин и решил ночью хорошо пропотеть.
26. 04. 1919. Часа в три, когда я от принятого аспирина был весь в поту, влетел в дом фельдфебель Сапрунов и прерывающимся голосом проговорил: “Собирайтесь скорее, нашу улицу обстреливают ружейным и пулеметным огнем. Обоз сейчас уходит”. Я переменил белье, собрал свои вещи и вышел на улицу. Все, что я услышал, это было 9—10 ружейных выстрелов, правда не особенно далеких. Когда я увидел Сапрунова, я сказал ему: “Если бы вы были в моем подчинении, то я бы послал вас на несколько часов под винтовку за ваше паническое настроение”. Вообще в этом отношении в обозе прямо-таки всегда бывает больше всего паники и панически настроенных господ.
Часа в 4 утра обоз все-таки тронулся и я вместе с ним. Остановились
в нескольких верстах от Дмитриевска. Я отдал постирать свое белье, но только его успели выстирать и поставили вывариваться, как пришло приказание отойти еще версты на четыре. Пришлось взять всю эту мокрую штуку
и сушить ее на солнце и на ветру во время остановки.
Наши оставили Дмитриевск. Пехота наша рассказала, что когда они проходили через этот городок, то страшно боялись, что по ним начнут стрелять рабочие. На самом же деле почти из каждого дома им выносили хлеб, молоко, пышки и отнеслись к ним так, как нигде раньше. К вечеру
у меня по всей шее появилась какая-то сыпь вроде прыщей. Я никак не мог решить, что это значит, и решил ехать завтра рано утром в Иловайскую
к врачу, чтобы выяснить, что это за болезнь, которая меня начала уже серьезно беспокоить.
27. 04. 1919. В три утра, когда еще пели соловьи, поехал в Иловайскую через Харцызск. В Харцызске все эвакуируется. Отправляются составы чуть ли не больше 100 вагонов: за несколько верст до Иловайской все пути загромождены составами.
3аехал я сначала в Федоровку, где стоит наш обоз II-го разряда. Тут все сады цветут. Роскошная картина и великолепный запах. Одним словом, живи и радуйся, если бы было нормальное время, а так эта весенняя красота наводит только грусть и тоску. Кроме того, в данный момент моя шея являет печальный вид. Получив необходимые бумаги, я отправился в лазарет, но оказалось, что он уже эвакуирован в Матвеев Курган. Я обратился к какому-то военному врачу, но так как он крайне поверхностно осмотрел меня
с расстояния пяти шагов на перроне вокзала и прописал какую-то ересь, то я решил обратиться к частному. Тот выслушал меня как следует, сказал, что это какая-то лихорадка, и предложил мне полечиться дней 5—6.
Днем приехал в Иловайскую командующий Кавказской Добровольческой армией генерал барон Врангель. Представительный и обаятельный мужчина. “Я слышу ваш стон, — сказал он войскам. — Я знаю, как тяжело вам приходится в этой борьбе, но помните, что врагу еще тяжелее, потому что этот враг — презренный враг. Он за своей спиной имеет разоренную страну, которая его проклинает. Вы же имеете за собой родные села и станицы, которые вас поддержат. Держитесь, орлы. Через короткое время я обещаю сменить вас новыми, свежими частями”.
Действительно, многие полки на этом фронте выдохлись окончательно. Говорят, будто бы от адмирала Колчака получено приказание пожертвовать всем Донбассом и все силы направить на присоединение к нему. Он бросил нам навстречу корпус. В связи с этим говорят, что по линии Ново-Николаевская — Матвеев Курган и Лихая устраивается укрепленная позиция по всем правилам военной техники, куда мы и будем отходить. Но это опять-таки все слухи, а определенного ничего не известно. Многие считают такой отход вполне рациональным, так как там мы уходим из этой сплошной сети железных дорог: тут все прямо переплетено железнодорожными линиями. Кроме основных линий везде и всюду многочисленные ветки к бесчисленным рудникам, которые соединяются между собой. Нельзя указать тут место, где вас не достали бы бронепоезда; бронепоездов, и притом очень хороших, у красных развелось уж очень много.
Сегодня наши оставили Ханженково. Какой-то капитан говорил, что будто бы и Харцызск уже занят противником. В Иловайской среди жителей царит паника, начали все эвакуировать. Мирное население тоже укладывается
и приводит в порядок погреба. Красные нажимают еще и со стороны Мопино, собираясь выйти на линию железной дороги сзади Кутейниково и таким путем отрезать Иловайскую. Почему наши отходят дальше — непонятно. Подкрепления прибывают сюда, а положение не улучшается.
На ночь я все-таки разделся как следует, чтобы не пропустить случая поспать по-человечески.
28. 04. 1919. Встретился здесь с корнетом Степановым, с которым вместе ехали от Екатеринослава в Добровольческую армию. Сообщил мне, что брат его убит на Кубани. Он был ранен и не мог отойти вместе с эскадроном при спешном оставлении одного из хуторов. Через несколько часов наши снова заняли эти хутора. Корнет Степанов нашел лишь изуродованный и раздетый труп своего брата, половые органы были вырезаны и прибиты гвоздем ко лбу. <…>
В Иловайской по-прежнему достаточно тревожно. Временами бывает довольно ясно слышна ружейная и пулеметная стрельба. Мои хозяева тоже не знают, что делать: уезжать или оставаться. Обоз II-го разряда нашей батареи тоже собирается отойти куда-то подальше.
У меня на плечах появились прыщи в достаточном количестве. Я еще раз обратился к доктору, и он снова сказал, что это от лихорадки.
Фронт теперь проходит между Ханженково и Харцызском. Наступление красных со стороны Вешево и Моспино как будто ликвидировано.
У нас уже появились батареи, вооруженные английскими орудиями,
к которым имеется основательное количество снарядов. Говорят, что вся наша артиллерия будет перевооружаться и что наша батарея тоже скоро получит английские пушки. Это будет намного веселее, а то уж больно скучно у нас с нашими снарядами. Вообще, русские даже в войне с русскими имеют худшую артиллерию и значительно меньше снарядов и технических усовершенствований, чем у противника. Так было в германскую войну, так получается и теперь, в междоусобную.
Публикация Олега Макаренко
Окончание следует