Из цикла «Жернов и общественные процессы»
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2011
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Борис Дышленко
Жернов и увековечение
1
“Генеральная газета” поздравила читателей с успешным завершением экспериментальной лотереи. “Главная вещь выпала на счастливый билет, — сообщала └Генеральная газета“. — Остальные вещи получили сопровождающие лица”.
Утро в соответствии с календарным временем года было пасмурным
и в целом, как обычно, отвечало общему настроению. Жернов открыл дверь
и рефлекторным сжатием ноздревых мышц перекрыл доступ неприятного воздуха. “Как будто они здесь ночевали”, — с привычной неудовлетворенностью подумал он. Снял пальто, повесил на гвоздь; сверху на черный каракулевый воротник набросил кашне. Без пальто, в шапке подошел к окну, открыл внутренние его створки, открыл внешние. Отодвинул от стола мешавший выдвижению ящика стул. Утвердительно моргнул веками, увидев, как задрожал вровень с краями стакана фиолетовый вермут. Пальцами взял стакан, в несколько последовательных глотков выпил лекарственно пахнущий напиток и выдохнул приторно сладкий аромат. Отвернулся к окну и, обняв себя обеими руками за плечи, кратковременно задумался. Побыв так, повернулся и подошел к радиоточке.
По включении репродуктор похожим на мужской женским голосом сообщил, что за прошедшую неделю никаких происшествий не произошло.
Жернова это устраивало, он повернул ручку до минимума, чтобы сообщаемые точкой сведения не отвлекали ожидаемых конторских от их основных обязанностей. Стоял, пока вышеупомянутые не затопали ногами, постепенно появляясь в помещении.
Конторские, поочередно здороваясь, внимательно всматривались в рябое лицо Жернова. “Похоже, еще не сориентировались, что к чему”, — с удовлетворением отметил про себя Жернов и ответил им общим кивком головы. Они послушно садились на свои рабочие места, дробно постукивали деревянными ножками стульев и шаркали подошвами плохо вычищенных с утра ботинок. С недоверием присматривались к розоватым профилям один другого. Жернов с высоты оглядел их головы и после этого занял место.
Во сне видел вещий сон, что он как бы не может заснуть и как будто совершенно посторонний карлик мешает делать ему не совсем обычное, но необходимое для производства дело. Потом он увидел свою сущность со стороны, и одновременно вроде как бы собственная жена поддержала. Жернов пожалел жену, подумал, что теперь, по прошествии времени, можно бы
и простить ей временную наготу. Но это он только во сне так подумал — наяву старался об этом не вспоминать.
— Ну, все еще впереди, — ответил ей на не заданный вопрос Жернов
и вежливо засмеялся.
Не верил в сны, но в данный момент задумался, какие бы это его собственные подсознательные мысли мог подобный сон отображать.
Послышалось, что конторские о чем-то как бы задумались. Жернов хотел было строго посмотреть на них, но они вовремя спохватились, и он отменил решение. Перевернул страницу и стал отмечать особо невыясненные пункты. Некоторые из них требовали немедленных вопросительных знаков. Поставил их отдельно взятым из ящика цветным карандашом. Наметил по прибытии Кала задать ему наводящие вопросы.
Однажды Кал доверительно рассказал ему:
— В армии был в основном по философии, а потом сократился в связи
с ограничением контингента. Что? — переспросил тогда Кал. — Правильно, по уменьшению численности. Мы, философы, как всегда, конечно, в первых рядах. Но провожали, надо отдать должное, сердечно. В смысле, что устроили проводы. Все как полагается, в лучших традициях: сначала торжественная часть, потом “Прощание славянки”, а в конце, уже после всего остального, вручение памятного подарка — палимпаст называется.
— Что за вещь? — зантересовался Жернов.
— Не знаю. Так изобретатели назвали, а я усвоил.
— Вот что… А я думал, это по-древнегречески, — сказал Жернов. — Какого назначения прибор? Или так?
— Вообще, — сказал Кал. — Чтобы на серванте стоять. Напоминать, как говорится, о безупречной службе. Как посмотришь, сразу на душе тепло.
Жернов тогда же подумал, не отмечал ли вчера Кал день рождения,
а сегодня с утра, может, еще что на столе оставалось. Не знал, какого марта у того праздник.
На днях одному Землероеву повезло: он купил за бутылку водки у инженера по гидротехническим сооружениям немного подержанное пальто. Кожаное и подходящее по размеру ввиду того, что инженер был небольшой. Теперь Землероеву было чем гордиться.
Конторские пока вели себя незаметно: особенно не шелестели и почти не кашляли. Жернов оторвал шестую маленькую книжечку от бывшей “шестидневки”, спрятал ее в ящик стола рядом с опустевшим стаканом. Взял из шарнирной подставки шариковую ручку и временно углубился в спущенные из Управления рекомендации.
Пришел ожидаемый в связи с невыясненными вопросами Кал. Жернов задал ему один из наиболее актуальных. Кал, как обычно, начал ответ издалека. Для начала ввел в курс дела о последней в Управлении информации: там озвучивали на тему о внутренней в зависимости от наружной политике страны.
— В ближайший период времени нам угрожает определенная безопасность со стороны отдельных частей света. Недружественных кругов, — уточнил Кал. — Поэтому что? Правильно, на данном этапе в основном занимаемся насущными проблемами. А насущное для нас на текущий момент что? Правильно, стратификация и в том числе аристократизация отдельных слоев населения.
Последнее время Жернов по некоторым признакам уже отмечал приближение чего-то аналогичного, но предпочитал не забегать вперед. Понимал, что, несмотря на все нововведения, основной стратегией развития современного общества все равно остается усиление. Сейчас задал Калу уместный вопрос.
— Они такие же люди, как все, — отвечал на заданный вопрос Кал, — только живут особо и питаются более качественно. А так, мужики простые.
Жернов знал другую аристократию. Вроде бы те были не простые, а, наоборот, “страшно далеки они от народа”, например говорили на иностранных языках и знали ответы, а многие, помимо того, умели играть на отдельных музыкальных инструментах. Понимал, что дело серьезное — некоторым, возможно, и не под силу. Насчет питания Жернов не был уверен, может,
и правда, активнее питались.
— Еще жилплощадь, чтобы не платить за излишки, в том числе марочный автомобиль, — объяснял Кал, — а так, вообще, мужики простые, вроде нас с вами.
Жернов понимал, что с начальством особо не поспоришь, но что-то
в этом направлении ему казалось не совсем точно.
“Если, например, каких-нибудь конторских назначат, то стоит ли? — думал Жернов. — И так свободничают, а если еще получат дополнительные льготы…” Но не высказал этого своего личного мнения Калу, просто принял к сведению.
Очередь людей в гастрономе сегодня была небольшая, и сверх того в наличии оказался “Любительский” портвейн. Жернов уже давно не сталкивался
с ним на прилавках и с небольшим опасением подумал, не изменились ли за истекшее время вкусовые качества. Вернувшись с перерыва, все-таки сдержал первое побуждение к немедленной пробе, а, напротив, как бы специально не торопясь разделся, старательно вымыл руки и только после этого срезал полиэтиленовую пробку. Попробовал, затем вдумчиво, со вкусом выцедил весь стакан. “Это я правильно не включил радиоточку”, — с моральным удовлетворением подумал Жернов. Понимал, что посторонние звуки помешали бы первичному восприятию алкоголя. Закурил, прежде чем снова наполнить граненую дозу. Учитывая предутренний сон, ему казалось, что сегодняшний день в целом складывается в положительном направлении.
Действительно, пришедшие с обеда конторские не шелестели сверх необходимости, вообще вели себя сдержанно до самого конца, правда, потели более обильно, чем в обычные дни. Но Жернов понимал, что излишнее потоотделение вызвано у них качественно новой информацией, которую им трудно без достаточного напряжения усвоить, и на этот раз отнесся к их физиологическому проявлению с определенной терпимостью.
Вечером, когда Жернов, отпустив конторских, допивал первую бутылку “Любительского”, уборщица, закончив свои повседневные трудовые будни, подошла к столу и, покосившись на полупустой с портвейном стакан, озабоченно спросила:
— Ты не знаешь? Говорили, теперь имена менять будут, чтоб как не
у нас. Не знаешь? — Испуганно смотрела на Жернова, теребила в руках взятый со стола личный предмет. — Если менять будут, а я деревенская. Как?
— Что ты городишь, — недовольно сказал Жернов. — Может, где названия поменяют, но это всегда было: чей-нибудь юбилей или что.
Подумал, что, может быть, где-нибудь что-то слышала вроде того, о чем Кал сегодня разъяснял. Уборщица вечно все перевирала.
— Сходи лучше, — сказал Жернов, — пока не закрыли.
Дал ей необходимую сумму денежных средств.
Уборщица сунула бумажки за пазуху, за кофту, натянула рукава своего на вате пальто, еще раз покосилась на стакан. Отвернулась от Жернова, чтобы идти. Увидела в дверях своевременно появившуюся Дину.
— Ну, вот и Дина пришла, — обрадовалась уборщица. — Она тебе все
и расскажет, мы вместе слушали, а я — одна нога здесь, другая тут.
— Что она там несет? — спросил Жернов Дину, когда тетка ушла. — Говорит, имена поменяют. Если переименования, так это и раньше было. Что особенного?
— Да нет, она все перепутала, — сказала Дина. — Деревенщина: “рестлинг” от “реалити-шоу” не отличит. Это — про уменьшительные. Про них целый, можно сказать, сурдоперевод был. Может, слышал?
Жернов не слышал.
— Ладно, — вздохнул он, — я так и думал, что ерунда. Скажи, чтоб не брала в голову, а то еще заболеет.
Дина опять пила на приобретенный манер: медленно, по глоточку. Затягивалась какой-то длинной и тонкой, коричневого цвета сигаретой.
— Это что, с марихуаной, что ли? — недоверчиво спросил Жернов, тыкая чисто вымытым, но одновременно желтым от курения пальцем в сторону дининой руки.
— Ой, ну что ты! — зажеманилась Дина. — Те андеграундные — “косяк” называется, а эти другие, фабричные. Фирменные, — с гордостью сказала Дина. — Один человек на память подарил. Вчера с Нелли в гости ходили, — рассказала Дина про человека. — Хорошая личность, почти что аристократ. Может, будет, — со вздохом сказала Дина. — И квартира подходящая: мебель, полировка, аквариум — умеет жить. Там еще две птички были — одну птичку по-человечески звали, как самурая, а с другой что-то не выходило.
Уборщица принесла еще “Любительского” портвейна. Предупредил ее, чтоб не свободничала и на утро оставила ему невыпитый стакан.
На обратном пути домой Жернов подумал, что пока, кажется, нет повода для беспокойства и, похоже, усиление на этот раз еще не получило нужного направления, потому что над верхним этажом современного дома светился новый, не совсем понятный простому смертному, а скорее, пока еще политически неопределенный лозунг:
ОБЕСТОЧЬ ПОМЕЩЕНИЕ
2
Голосом неизвестного диктора радиоточка освещала тему о народном движении неовоенных, но одновременно и о пытающихся внедриться провокаторах, один из которых уже был уличен в отсутствии у него алиби.
Жернов был почти уверен в нетронутости налитого с вечера стакана портвейна и, к своему глубокому удовлетворению, не ошибся. Теперь, закурив предварительно размятую чистыми пальцами папиросу, он в ожидании ответного действия напитка мог спокойно вникнуть в суть передаваемой трансляции.
Задушевный голос диктора рассказывал о бдительном сержанте Кэ, задержавшем мужчину. Сержант Кэ увидел на улице человека, который показался ему подозрительным. Он решил проверить у данного человека документы. Чутье не подвело сержанта Кэ: задержанный мужчина действительно оказался подозрительным. Сержанта Кэ премировали за хорошую работу.
Жернов не во всей полноте улавливал связь между народным движением неовоенных и сержантом Кэ. Что касается задержаний, то они, по мнению Жернова, производились и в прежние времена. Жернов помнил, как сам однажды показался подобному сержанту подозрительным, но в том случае,
к счастью для Жернова, чутье подвело сержанта.
“Может, и этот, если поглубже копнуть, окажется не подозрительным? — предположил Жернов. — Может, просто разыскивается? Ну, например, по принципу внешнего сходства. Бывают же и перегибы”.
Тем не менее, прослушав информацию, Жернов постановил себе уточнить у Кала о движении неовоенных — кто такие. Необходимо было выяснить точку зрения на это Управления, чтобы знать, где и в какой момент ограничивать свободу конторских. “А то опять начнут маршировать, как уже однажды было”, — подумал про себя Жернов.
Они явились все скопом, однако не ввалились гурьбой, как обычно при их всеобщем единении бывало, а вошли дисциплинированно, друг за другом и держались подтянуто и даже отчасти молодцевато. Уже по этому их виду Жернов сразу заподозрил какое-то новое среди них направление, которое тут же и разъяснилось тем, что все они от входа отдавали ему честь. “Точно, будут маршировать, — подумал Жернов. — Надо будет вовремя принять меры”. Приветствовал их общим движением своего подбородка, подбородком же указал им на их столы. “К пустой голове руку не прикладывают”, — вспомнил Жернов юмор из армейской жизни. Он выразил эту мысль вслух, и конторские задумались. Под их усиленное потение вернулся за свой стол и стал раскладывать документы.
Сегодня во сне опять видел сон, но не такой приятный, как до этого,
а служебный, такой, как будто сверху спустили татуировки внутреннего пользования. Голубоватые и на разные темы. Одна была — якорь и две полногрудые русалки. И еще надпись: “Гроб, цветы и музыка”. Этого отмели. Еще один из Управления (Жернов не знал по фамилии) с атеистической наколкой на бицепсе. У Кала тоже где-то внутри была татуировка, показывающая время. Но Кал держался с достоинством и наружно был оптимистичен.
Проснувшись, Жернов с презрением подумал, что конторские уж точно внутри татуированы. Подумал: вещий этот сон или не вещий? Решил, что конторским все равно ничего не светит. Даже частично пожалел их за их бестолковость.
“Вообще-то, идею озвучивал Верховный, — добавил вчера ко всему предварительно сообщенному Кал. — Снизу, как говорится, то есть по желанию широких слоев масс. Естественно: что касается Верховного, то в этом вопросе он был помогаем общественностью”.
У Жернова не было причин оспаривать общественное мнение. С народной аристократией тоже вроде бы все было ясно: они потребляют то же, что и остальные, только много. Ну и вкусовые качества, разумеется, более на уровне. Жернов задумался о проценте сахаристости, о том, что у них, наверное, все-таки будет пониже. “Только где достать?”
С кожаным портфелем в одной из рук с достоинством пришел Кал. По-отечески внимательно осмотрел помещение, конторских, столы. Тщательно, однако не чрезмерно пожимал Жернову руку. Жернов и раньше одобрял эту его этичную манеру, задал вопрос.
— Неовоенные, — вынужден был ответить на прямо поставленный вопрос Кал, — они по социальному положению гражданские люди, но при всем том… Что? Правильно, патриотического мышления. Помимо есть еще вице-ветераны, но в этих случаях несколько по-другому, потому что там присутствуют личные заслуги. Кроме этого, предполагается положение об уменьшительных, — вернулся к аристократической теме Кал. — Что? Правильно, большинство.
Жернов понимал, что с начальством не принято спорить, но, с другой стороны, Кал и не был в прямом смысле начальством.
— Это про детские сады, — сказал Жернов (вспомнил вчерашний разговор с уборщицей). — Нас это не касается.
— Нет, почему? — возразил Кал. — Вот, например, Федя Корольков. Даже улицу назвали. Правда, теперь будет добавление отчества. Наверное, — подумав, сказал Кал, — надо будет уточнить согласно инструкции.
Жернова давно интересовало, кто такой Федя Корольков, но все не было случая узнать. Видимо, Кал тоже не имел точных сведений, если собирался уточнять.
— В целом это путевка в бессмертие, — на прощание сказал Кал, — увековечение, как говорится, — и этически пожал Жернову руку.
В обед все еще давали “Любительский” портвейн. “Видно, вчера был хороший завоз”, — с одобрением подумал Жернов, но на всякий случай все-таки взял две. “Если придут, пошлю добавочно сходить, — подумал он. — Им все равно и даже чем слаще, тем лучше”. Подумал, что что-то последнее время стал размягчаться и потворствовать, подумал, что надо взять себя
в руки. “А то совсем на шею сядут”, — подумал он.
Сидел за столом, чувствуя обтянутой пиджаком спиной влажный холод от открытого окна. Медленно, сквозь зубы цедил ограниченное в сахаристости вино.
Конторские пришли с обеда какие-то замедленные, как будто плыли
в водном пространстве. Движения их рук были вялые, и они смотрели
на окружающую среду свысока.
“Уже увековечились, — подумал Жернов, — ну, прямо раз, два — и в дамки!” Пожалел, что нет коллективного уменьшительного. Подумал, что про них даже нельзя сказать словами Кала, что они “вообще-то, мужики простые”,
а есть и пить особо качественно, конечно, кто откажется? Но уж совсем не верилось насчет излишков жилплощади или там в смысле иномарки автомобиля. С юмором посмотрел на конторских.
Тем не менее они сидели на своих местах с повышенным чувством человеческого достоинства и принимали по возможности небрежные позы: перенимали друг у друга хорошие манеры. Тренировались, как будут вести себя
в высшем свете, когда их повысят.
Осознание полутора бутылок портвейна в застегнутом под столом портфеле расслабляло и мешало сосредоточиться. Жернов подумал о себе критически и принялся разбирать другие бумаги.
Дина вчера в ходе состоявшейся за распитием портвейна беседы сообщила:
— На той неделе одного Землероева видела. В кожпальто. Хорошо выглядит, только воняет. А так — ничего: говорит, последняя мода, дорогая вещь.
— Практично, — сказал Жернов, — если на подкладке, а то холодно, — не понимал, почему воняет, но не стал спрашивать.
— У того, когда в кафе ходили, тоже кожпальто было, — поддержала дальнейшую беседу Дина. — Только не воняет и фасон другой, более лучший. Очень абсолютный, — поцокала языком.
Пожал плечами. Не переспрашивал про кафе. Подумал, что сама расскажет. Про себя подумал, что “тот” — это, наверное, тот, у которого птичка-самурай.
Жернов вспомнил движение с исполатью, как тогда вышло. “Ничего не вышло”, — подумал Жернов. Потом дополнительно подумал, что и все эти гей-клубы и гей-славяне — одна только болтовня. Сейчас подумал, что то же самое получится и с нараристократией, увековечение тоже поставил под знак вопроса, не видя, каким образом его можно увязать с усилением. Впрочем, допускал, что эти, нараристократы, будут иметь дополнительные льготы в виде спецпитания, но и в это не особо верил. “Откуда взять? — с сомнением подумал он. — Разве что на нефть обменяют”. Знал, что в обществе пока присутствует нефть.
Подумал про последний про татуировки сон, но так и не смог понять, какую подсознательную реальность вещей этот вещий сон отображает. Мысленно плюнул и так же мысленно растер.
— Все, пора, — сказал Жернов и встал.
Конторские так увлеклись своим аристократизмом, что не заметили, как закончился рабочий день.
Когда потом уборщица прибиралась в помещении, Жернов подумал, что вот хоть и необразованная женщина, а все-таки есть какой-то толк. Ну, может быть, и переврала отчасти, но про предыдущий от улицы флигель оказалась права. Не стал говорить ей об этом, чтобы не баловать. Сказал ей, чтобы принесла стакан.
Пришла Дина. Достала из блестящей красной сумочки брошюрку. Вертелась на стуле, подкладывала книжку то под левую, то под правую ляжку, ерзала.
— Ну, что у тебя там? — Жернов протянул руку. Знал, что Дина зря покупать книжку не будет — однажды купила журналы.
— Вот книжку приобрела по высшему свету, — сказала Дина. — Теперь так, потому что, чтоб пальцами не показывали, как на деревенскую. Ну,
в общем, как вести себя деликатесно. Тут про все: и как прилично зевать, чтоб никто вокруг не заметил, и как не рыгать, и что чем кушать…
Книжка называлась “Как быть графом”.
— Это же мужская книга, — сказал Жернов, — для мужчин. По-женски будет “графиня”.
— Ну, ты еще скажи “врачиха”, — обиделась Дина. — Уже давно так — некультурно.
Подумал, не связано ли это с народным аристократизмом и не этот ли, который с птичкой, дал ей для общего развития пособие, но не стал выяснять это у Дины — все равно правду не скажет.
Одна мысль пришла ему в голову.
— Этот твой, хороший, что ты вчера говорила, он что, наколотый, что ли? — спросил Жернов.
— Точно, весь в татуировочных фигурах, — сказала Дина, — в разноцветных. А что?
Жернов не ответил.
Вечером, проходя мимо голубоватого от стекол дома, увидел совершенно противположную предшествующей надпись:
ПРОХОЖИЙ! ТЫ ПРОХОЖИЙ С БОЛЬШОЙ БУКВЫ!
3
С утра слегка знобило, и когда открывал дверь, то через изодранный дерматин не сразу доковырялся ключом до скважины — дрожали руки. Уже заранее злился, настраиваясь на чисто вымытый стакан. Так и получилось. Знал, что сам виноват: следовало напомнить вчера уборщице, чтоб не свободничала. Теперь, при открытом настежь окне, стоял, курил сухую с похмелья папиросу, пустыми глазами смотрел туда, где стенкой противоположного флигеля заканчивался асфальт. Повыше, на самой стене, темнели из-за не включенного света окна. Он знал, что там все-таки разукомплектовали
и в том числе перестал ходить Полилуев, который, правда, в прямом смысле не был руководителем и по своему несходству был похож на другого, но все-таки… Жернов встретил его однажды в проходе между флигелями и по взгляду увидел, что у того как бы нечто плескалось в зеленоватых глазах. Задумался об этом не имеющем отношения к делу факте, пока не докурил папиросу до бумажного мундштука.
Тогда подошел к закрепленной на стене радиоточке, повернул по часовой стрелке круглую, в рубчиках ручку, услышал равномерное не то цоканье, не то просто так. Пожал плечами. Повернул ручку до упора назад.
Конторские пришли и опять обнаглели. Не то чтобы излишне потели или кашляли, но все время зловредно щелкали грязными каблуками под стульями: в уме учились строевой подготовке. “Пока что в уме, — настороженно думал Жернов, — а что, как реально замаршируют? Что их тогда остановит? Да еще если автомобили станут ездить на красный свет…” Имел однажды негативный на эту тему опыт. “С такими, действительно, кроме усиления, ничего нельзя”, — думал он. Хоть и понимал, что усиление — это палка со многими неизвестными, подумал, что, может быть, стоило бы относиться к таковому дифференцированно и применять не ко всем — ведь есть же и сознательные личности.
Сходил в туалет, долго и тщательно мыл руки рекомендованным уборщицей мылом девятнадцать.
Землероев в кожпальто чувствовал свое человеческое достоинство, как будто он был мачо. На ночь он замазывал все вызванные сгибами потертости черным, в цвет пальто гуталином. Наружная публика, особенно если в троллейбусе, была очень им недовольна, и некоторые чуткие зажимали большим и указательным пальцами нос.
Жернов подумал, что его подсознательный сон о татуировках, похоже, имеет реальное жизненное обоснование, почему он у Дины и поинтересовался вчера о наколотости ее знакомого.
— Этот нас в кафе водил, — сказала в ответ Дина, — хорошее кафе, только у них там с вином “Изабелла” иногда напряженка. Не всегда есть,
а когда есть, то не всегда качественное.
Жернов озабоченно подумал, что не встречал такого в гастрономах, подумал, что, наверное, дефицитное, если дают только в кафе, а вообще не очень полагался на женский вкус. “Уж если ей через трубочку сосать нравится, — подумал он. — А └этот“ — это, наверное, └тот“”.
— “Герцог” называется, — сказала Дина про кафе.
В проходе Кал остановился под висящими на фигурном кронштейне электрочасами. Открыв кожаный портфель, достал органайзер из такого же материала. Расстегнул, открыл, аккуратно записал на нужной странице данные
с циферблата, прошел мимо своевременно разукомплектованного флигеля
и углубился в нужный ему подъезд.
По всей вероятности, Кал так и не выяснил отчество Феди Королькова,
и, чтобы обойти этот вопрос, ему пришлось прибегнуть к усвоенным философским приемам.
— С именами вообще сложно, — как бы вернулся к вчерашней теме Кал. — Например, в детском возрасте. Тогда модно было Валерами называть в честь летчика Чкалова, потому что он летал на самолете, и так хорошо, что в честь него даже стали людей именовать, мальчиков, конечно. Девочек, тех как-нибудь иначе, хотя и не всех одинаково. Валерии среди них в виде исключения тоже попадались, но это уже совсем другая история.
Жернов помнил такие факты, но не относил их к уменьшительным, поэтому поинтересовался у Кала, что если не про детские сады, то что.
— Это для всех оставшихся, — ответил Кал, — для тех, кто не прошел стратификацию. Кто прошел, тех… что? Правильно, — ответил Кал, — по имени-отчеству. Конечно, эти вопросы будут индивидуально рассматриваться, — оговорился Кал. — По птицеформуле, как говорится.
Жернов не стал про это уточнять: не вмешивался в дела Управления, догадывался, что наверху своя терминология.
Что касается уменьшительных, то Жернов понимал, что дело не в конкретном Королькове, а в общем принципе отдельных слоев и присуждении льгот, но все-таки насчет улицы хотелось выяснить. Кал, доверительно наклонившись к нему и для конфиденциальности приглушив голосовые связки, сказал, что вопрос с данным отчеством временно остается открытым,
и попросил Жернова пока считать полученную информацию секретной.
— Это я вам как современник современнику говорю, — убедительно сказал Кал.
Жернов понял.
Наверное, данная волна подготавливалась достаточный период времени, что выразилось в завозе на прилавок гастронома новой марки портвейна. Жернов склонен был доверять новым маркам, по опыту зная, что первая партия, как правило, бывает качественней последующих, и само название “Аристократический” подразумевало низкий процент. “Конечно, стали бы те аристократы бормотуху пить!” — резонно думал Жернов. Подумал, что, может быть, тогда и бормотухи не было, а было, например, “Старое вино” или тот же “Аристократический” портвейн.
Внезапно почувствовал за своей спиной усиленный запах гуталина и посмотрел. Сзади стал в кожаном пальто какой-то небольшой и где-то уже случайно встречавшийся.
“Еще один Землероев”, — подумал Жернов, но тот Землероев и был.
На обратном из гастронома пути остановился в проходе, чтобы прочесть соответствующее времени бумажное объявление:
ПРОВОДИТСЯ СЕАНС ОДНОВРЕМЕННОГО ЧТЕНИЯ
НА ТРЕХ ЯЗЫКАХ
“Это тоже для аристократов”, — подумал Жернов. Подумал, что жена
в своей стране, как и те, наверное, знает иноязык. Подумал, что она не аристократка. Подумал, что, может быть, и он мог бы выучить, если бы учил не в вузе, а на каких-нибудь спецкурсах. Вздохнул.
Когда пришел, по достоинству оценил крепость и низкую сахаристость вновь разработанного портвейна. “Если б они держали марку, — подумал он, — а вообще, может быть, это вообще экспериментальная партия”. Бывали и такие случаи. Пока закурил папиросу и откинулся на жесткую спинку своего рабочего места.
После второго стакана мысли потекли плавно и равномерно и в известном направлении, но Жернов понимал, что полностью расслабляться нельзя, потому что все еще не ясно, в чем на этот раз проявится усиление, а в том, что оно проявится, сомнений ни у кого быть не могло, потому что его никто никогда не отменял. “И не отменят, — подумал Жернов. — Просто нужно переждать данную волну, и тогда будет понятно”.
Конторским очень хотелось получить определенные льготы. Правда, они понимали, что никого из них просто так не назначат нараристократом, но они надеялись на добровольное движение “Неовоенные”. Думали, что если коллективно, то прием упростится. Конторские все поголовно вступали, но это было в стороне — Жернов понимал, что ничего у них не получится. Он, по своему положению, не мог вмешаться, но душевно смеялся над ними.
Об аристократизации Кала Жернов особо не задумывался — считал, что это дело Управления. Про себя думал, что самому в этом нет личной необходимости, хотя был и не против, например, отдельной льготы на портвейн, что же касается уменьшительных, то конторские все равно его никак не называли, а просто обращались на “вы”.
Жернов вздрогнул от одновременного, даже псевдосинхронного щелканья разных пар каблуков. Он понял, что спонтанно задумался, и поднял свое лицо. Конторские навытяжку стояли за своими столами, держа руки по швам. Не моргая, требовательно глядели на Жернова, молчали. Жернов посмотрел на часы, кивнул: в самом деле, пора было заканчивать рабочий день.
Уже открыл вторую бутылку “Аристократического”, когда не пришла уборщица. Догадывался, что не будет сегодня после вчерашней непроизвольной свободы. Особенно не винил ее: просто подумал, что избаловалась и теперь каждый раз надо специально предупреждать. Сделал для себя этот вывод. Меланхолически посмотрел на подменившую ее Дину.
Девушка сегодня пришла серьезная и деловая, но, пока убиралась, как будто что-то имела на душе. Жернов налил ей три четверти стакана.
— Новое, — сказал он ей. — Как раз для твоей книжки: чтобы чихать
и чесаться правильно. — Это был юмор, но Жернов в данном случае решил его допустить: вспомнил про ее вчерашнюю книжку.
Дина взяла бутылку, долго вертела ее в руках.
— То что надо, — сказала она. — У тебя много?
— Сходишь, — сказал Жернов, — пока не разобрали. — Достал из бумажника бумажные деньги. — И закусить что-нибудь возьми, — попросил он, — тоже, наверное, не ела.
Дина допила из стакана вино, облизнула языком свои губы. Жернову на этот раз даже понравилось, как она улыбнулась.
“Графиня, — с юмором подумал он. — Ну, пусть будет граф, если по-современному”. — Покачал головой.
— Ну, ты прямо какой-то ангелохранитель, — сказала Дина, для приличия повертела обтянутыми пальто ягодицами и ушла.
Жернов взял из черной пластмассовой пепельницы недокуренную папиросу, зажег спичку, подумал про сон, про карлика и почему жена одобряла. Задумался обо всем этом. Подошел к окну, посмотрел на неразличимый на таком расстоянии лозунг. Подумал, что раньше с усилением обычно было яснее: всегда мог примерно догадаться о содержании лозунга. Закрыл створки. Сидел, курил следующую папиросу.
Позже, когда Дина вернулась и все уже произошло, Жернов, закурив дополнительную папиросу, все-таки не выдержал и из любопытства поинтересовался тем, наколотым.
— Тот рассказал, как ехал, — рассказала на это та. — У него машина своя, а там на дачу дорога. Он там трупа увидел, хотел остановиться, а потом подумал: что покойнику на дороге делать? И дальше поехал.
Жернов не знал, как бы он поступил, — у него машины не было, а с другой стороны, вдруг этот не покойник, а какой-нибудь подставной труп. Всякое бывает. Спросил:
— Ночью было?
— Да нет, в том-то и дело, что днем.
Сейчас подумал, что это не имеет отношения к делу.
Потом, проходя мимо голубоватого в стеклах, но никак не освещенного дома, мысленно прочел уже проливающий свет лозунг:
ВЕТЕРАН, ТЫ С НАМИ ВСЕГДА!
4
С утра Жернов с похмелья подумал: “Что если уборщица все-таки заходила вчера после лично меня и Дины?” Гнал от себя эти мысли, но рука предательски дрожала, и никак не мог попасть ключом в скважину.
Войдя, конечно, не стал первым делом устремляться к столу — презирал бы себя за это, — но, как всегда, снял сначала с каракулевым воротником пальто, кашне, потом — головной убор — последовательность, которую иногда позволял себе менять, сходил в туалет, чтобы вымыть и без того чистые руки, открыл все четыре створки окна и только после этого выдвинул ящик уже давно ненадежного письменного стола.
Стакан, дробно застучав гранями, выкатился на передний край.
Это была уже недопустимая свобода — ведь не приходила же вчера прибираться.
“Ну что ей └Аристократический“? — наливаясь желчью, подумал Жернов. — Что она может в нем понимать? Еще небось и морщилась, что не такой сладкий. А если морщилась, то зачем пила?” — задал он себе риторический вопрос. Мысленно плюнул.
В задумчивости закурил папиросу. Стоял у окна, обняв плечи руками, только отнимал иногда одну из них, чтобы затянуться дымом. Не включал радиоточку — не хотелось слышать человеческий, хоть и задушевный, а может быть, даже и женский голос. Ждал прихода конторских, уже предчувствуя свойственный им, который несомненно усилится от их появления,
запах. Правда, не предполагал сегодня от них особенных провокаций — усиление пока еще окончательно не определилось в своем направлении.
“А может быть, не будет нового усиления? — с некоторой надеждой подумал Жернов. — Может быть, отменят стратификацию?” Надеялся, что аристократизм не пройдет.
Пришли конторские и, конечно же, сразу навоняли.
Жернов про себя усмехнулся.
“Аристократы не воняют, — подумал он. — У этих по крайней мере не пройдет”. Движением своего рябого лица указал им на их рабочие стулья.
На некоторое время остался стоять, чтобы ознакомить конторских с насущными задачами, потом сел. Закурил очередную папиросу и стал перебирать бумаги, заранее понимая, что ничего на этот раз не получится.
“Ну и что? Обойдемся └Старым вином“, — подумал Жернов. — В конце концов, вермут тоже работает — стоит только проглотить”. — Он усмехнулся.
На днях уборщица, закончив очередной цикл дел, приступила к вопросу о гранености стакана.
— Надо бы круглые заиметь, — предложила она, повертев для убедительности в руках свой предмет. — Круглые, они хоть и тоньше, но лучше: телезрители говорят, теперь из граненых — нехорошо: алкаши, мол, в подворотнях пьют, и вообще.
Жернов в целом не возражал, только саркастически подумал, что она так же и круглый будет втихомолку выпивать, как граненый. Все же субсидировал стаканы.
Пока что, на сегодняшний день, не заметил особенной круглости предмета, заметил только опустошенность.
— Ладно, — сказал он себе, — переживем.
Закурил пересохшую папиросу и углубился в занятия.
Конторские было зашелестели, но сами поняли, что отвлекают его от нужных мыслей: как неовоенные все-таки старались научиться дисциплине?
Пришел Кал. Обратил соответствующее внимание на конторских, но
в основном общался с Жерновым. Осветил некоторые вопросы, которые Жернов, собственно, и сам собирался задать.
— Аристократизация — это не просто так: иномарка или что другое… Главное что? — спрашивал Кал. — Правильно, увековечение.
— Для всех, — спрашивал Жернов, — или, скажем, для Феди Королькова?
— Ну, Федя Корольков не единственный, — возражал Кал. — Есть же
у нас и другие бессмертные. Есть и полубессмертные — это тоже имеет свой положительный плюс.
— А кто? — поинтересовался Жернов и объяснил, что он — без личностей, а просто лично поинтересовался, какая категория.
— Полубессмертный, — давал разъяснение Кал на правильную формулировку Жернова, — это такой бессмертный, который подвергается временному увековечению. Что? Правильно. Который при жизни считается бессмертным, а после жизни вообще не считается.
— Совсем не считается? — попытался уточнить Жернов.
— Или считается небывшим, — обдумав этот вопрос, ответил Кал.
Жернов был сильно озабочен вопросом увековечения, когда шел на обед. Конторские пока, рассчитывая на бессмертие, вели себя тихо, хотя, конечно, запаха преодолеть не могли, а может быть, просто в силу собственной привычки не замечали. Жернов, как обычно, прошел мимо котлетной, сатураторной и общественной уборной и вышел к гастроному.
Правда, опасался, что в связи с “Аристократическим” и “Любительский” портвейн может резко подскочить в цене, а может, и вовсе пропадет. Допускал такую возможность.
В других условиях Жернов обрадовался бы, увидев на прилавках “Аристократический” портвейн, но сегодняшний неоспоримый факт его отчасти насторожил. Жернов увидел в этом опасную тенденцию. Конечно, он понимал, что конторские ни при каких условиях не станут пить портвейн, хоть бы
и “Аристократический”, но в целом это может повлиять на их нравственность.
На обратном пути уидел новую надпись, наклеенную поверх старой,
а может быть, та была предварительно содрана:
Проводится полное обучение искусству за три месяца
Какой-то, видимо, недавно проходивший мимо прохожий зачеркнул вторую букву “с”. Жернов, как грамотный человек, конечно, исправил бы ошибку, но у него не было с собой шариковой ручки. Он мысленно смирился
и прошел мимо. Тем более что не был уверен в возможности такого полного обучения за три месяца. “Это все увековечение, — усмехнулся Жернов, —
а может быть, стратификация”, — подумал он и прошел мимо.
До прихода конторских Жернов успел выпить два стакана “Аристократического” и отметил, что вкусовые качества портвейна пока не понизились и процент сахаристости остается на прежнем уровне. Все же решил сделать сегодня дополнительное внушение уборщице относительно ее излишней свободы. До прихода конторских сидел, с удовольствием чувствуя, как разливаются по телу внутренняя мягкость и теплота. Думал о том, как хорошо было бы, если бы аристократизм ограничился одним только портвейном.
Конторские вернулись с обеда в начищенных до наружного блеска башмаках, держались подтянуто, хотя и несколько высокомерно, а в остальном вели себя смирно и до самого вечера хлопот не доставляли, если бы только не чрезмерность запаха.
Этот сон, очевидно, не был таким вещим, как обычно, тем более что Жернов этого управленца никогда прежде не видел, а может быть, его и во-обще не было. Однако во сне он был большой начальник, возможно отчасти верховный. “Может быть, нараристократ?” — подумал Жернов, но тут же
и отверг эту мысль.
— Встреча населения назначается у выхода на станции метро “Героическая” ровно в одиннадцать девяносто три, — отчетливо произнес неизвестный начальник.
— Нет такой станции, — возмутился Жернов, — и не может быть одиннадцать девяносто три: в часе шестьдесят минут.
— “Героическая”, одиннадцать девяносто три, — строго повторил неизвестный начальник и растворился в космосе.
Жернов проснулся и понял, что до этого спал — “Аристократический” оказывал сильное действие.
Пока он с недоумением оглядывался, не изменилось ли что вокруг, пришла уборщица. Поставила бумажный сверток прямо на стол, долго возилась, пока наконец вытащила два тонких, даже с золотой каемочкой стакана. Жернов уже заранее знал, что там.
— Ну что? — сказал он. — Пока помой два, а остальные не разворачивай. Поставь на полочку, которая в кладовке.
Когда шел домой, то на голубоватом полустеклянном здании прочел опять не имеющий отношения к событиям лозунг:
СОВРЕМЕННИК, БУДЕМ ЖИТЬ В ВЕКАХ!
5
Утром, несмотря на сильную порывистость ветра, сопровождаемую неумеренным дождем, заметил ограниченное движение вокруг открытых и подпертых кирпичами дверей недавно разукомплектованного флигеля. Некие
в новой спецодежде вносили подержанную мебель, предварительно снимаемую ими через открытый борт грузовика. Жернов среди них нигде не наблюдал однажды виденного Полилуева и по его отсутствию понял, что в этом флигеле теперь будет помещаться какое-то другое учреждение. Решил в свое время поинтересоваться фактом у уборщицы, пока же поднялся хоть и по тринадцати, но все-таки своим привычным ступеням, чтобы начать, как обычно, рабочий день. Поковырявшись ключом в дерматиновых лохмотьях, в конце концов разыскал отверстие и вставил туда ключ. На сегодняшний день был практически уверен в нетронутости стакана. Не спеша разделся, подошел
к письменному столу и осторожно выдвинул ящик: тонкий круглый, не такой полный, как граненый, но все-таки полный по самую анодированную каемочку стакан стоял как полагается, в углу ящика стола. Жернов иронически хмыкнул, подумав, долго ли это продлится, но взял стакан и в шесть спокойных уверенных глотков выпил весь. Закрыв глаза, не думая, постоял
и только потом закурил.
Радиоточка передавала окончание неизвестных Жернову сведений. “Спасатели разыскивают под завалами недостающего человека, — строгим, неопределенного пола голосом говорила радиоточка. — Его приметы: рост 170—173 см, лицо овальное, брови прямые, глаза светлые, волосы темные. Нашедшего просят сообщить по адресу”, — но сам адрес радиоточка не сообщала. Все же Жернов подивился такой свободе слова, когда стали сообщать не только о достигнутом, но и об отдельных неудачах. Однако пока не стал связывать этот факт с народной стратификацией.
Уже курил наступившую папиросу, когда радиодиктор женским тоном стала рассказывать об усиленном перемещении воздушных масс.
“Свободничают, — недовольно подумал Жернов о совместном опоздании конторских, хотя и не очень хотел их видеть. — А может, разнюхали что новое”. Но радиоточка вроде ничего соответствующего не транслировала.
Почувствовал их коллективный запах прежде, чем услышал всеобщий топот совместных ботинок. Раздраженный, встал со своего стула, между флигелями некие еще таскали подержанную мебель.
Опоздавшие конторские в знак оправдания что-то бурчали, жаловались на скорость ветра.
— Для всех один, — сказал Жернов. Дальше не стал выговаривать, презирал. Молча показал им на размещенный на стене плакат, чтобы напомнить им про обязанности. На плакате по-прежнему было написано:
ЗНАЙ СВОЕ РАБОЧЕЕ МЕСТО
Занял свое. Порадовался, что не поступало никаких указаний и еще есть время подумать. Закурил внеочередную папиросу и стал смотреть на убывающий дым. Задумался на тему: каким образом увековечение может быть связано с усилением, например? “Разве что теперь будут официально пожизненно назначать. Именно официально”. Решил, что, скорей всего, это так. Тогда возникал вопрос об аристократизме, как это увязать. Подумал, что Кал, возможно, отчасти объяснит это противоречие.
Вчера немного по-человечески порадовался за Дину. Уже после того, как все было, и закурил уже новую папиросу, хоть и весь вечер чувствовал, что празднует, но только теперь спросил:
— Ну ладно. Что у тебя там такое случилось?
— Догадался? — обрадовалась Дина. — Метры дали. Тетку, конечно, побоку. Не то чтобы поругались, а так, надо же когда-то.
Рассказала, что по месту работы получила полуквадратную комнату с окном. Жернов понял, поставил на коричневую стенку спичечный коробок.
— Такая?
— Во! У окна можно оттоманку поставить. В самый раз, будто под нее строили.
— Ну что, — сказал Жернов, — может, и в самом деле графом будешь. — Усмехнулся. Налил ей еще стакан “Аристократического”.
Преодолев непогоду, пришел Кал. Как человек военного воспитания, не жаловался на необузданность ветра: просто попросил Жернова поделиться данными с его личных часов. Записав, извинился, сказал, что на ветру трудно было открыть органайзер.
— Надо так надо, — по-военному ответил Жернов. Не осуждал никого
в случае добросовестного производства.
Тем не менее два существенно важных на данный день вопроса требовали некоторой увязки.
— Вопрос об увековечении не простой, я бы даже сказал, разносторонний, а во многом так даже и чреватый, — обстоятельно ответил Кал. — Ну, во-первых, прежде всего что? Увековечение, оно тоже неоднозначно — нельзя всех стричь под одну гребенку. — Кал загнул на левой руке мизинец. — Во-вторых, прежде всего что? — Кал загнул на той же руке безымянный палец. — Это чревато еще и с другой точки зрения. Что? — еще раз спросил Кал. — Правильно, неовоенные, они тоже — в отдельных случаях. В исключительных, как говорится, случаях.
Жернов заметил как будто общее выражение на лицах конторских, хотя, по его многолетним наблюдениям, оно всегда было общим.
— А что? — пытался уточнять Жернов специально для них.
— Это к вопросу… что? — спросил Кал. — Правильно, и неовоенные
в том числе.
Жернов уже догадывался, что только для формы.
— Но подчеркиваю, — подчеркнул Кал, — исключительно эксклюзивно. Это будет определяться по внутреннему убеждению.
Было видно, что информация насторожила и отчасти обескуражила конторских.
“Что, съели? — подумал Жернов. — Так вас сразу всех и произвели. Из грязи да в князи”.
У конторских и до разъяснения хватало ума понять, что никого просто так не назначают нараристократом, а нужны специальные связи или заслуги, как у вице-ветеранов, но они надеялись на движение. Как неовоенные, они думали, что коллективной патриотической группой им легче будет пройти
в народные.
Теперь, узнав, что стратификация будет происходить эксклюзивно, они были очень разочарованы, однако по отдельности все-таки не теряли надежды. Жернов заметил, что конторские теперь смотрят друг на друга неприязненно и отчасти сардонически.
Когда шел в гастроном, то увидел впереди запомнившуюся по запаху фигуру. Этот был в кожаном пальто, которого вчера Жернов определил как Землероева. Жернов специально отстал, чтобы в очереди не чувствовать запах гуталина. Занял очередь после двух других посетителей. Напрасно надеялся на “Аристократический” — давали вермут. Взял две бутылки: понимал, что в “Трех ступеньках” в сложившейся на этот момент ситуации ничего другого не будет. Когда вернулся, спешно выпил круглый, с каемочкой стакан, еще оставалось минут десять, чтобы выпить второй. Знал, что конторские раньше времени не придут, но все же через пять минут выпил второй, выдохнул аптечный привкус и, чтобы окончательно отбить запах, закурил папиросу.
Конторские явились все скопом, но больше не козыряли, и по их наглой развязности Жернов понял, что они маршировать не станут: разочарование удерживало их от строевой подготовки. Они все решили выходить из движения “Неовоенные”, которое себя не оправдало. Ни с аристократизмом, ни
с увековечением ничего не выходило. Конторские принялись трендеть, жундеть, а отдельные так даже бухтеть.
Впрочем, Жернов с самого начала предполагал это. Похоже, даже с усилением на этот раз что-то не получалось. Конторские потели как никогда, но Жернов терпел, ему, пожалуй, было даже жаль их.
Дина сегодня не пришла, по неизвестной Жернову причине не пришла
и уборщица. “Ладно, значит, в субботу придет, — подумал Жернов. — Приберется, успеет. А этот, наверное, тот самурай. Наколотый”, — поправился Жернов. В портфеле оставалась еще бутылка вермута. Сходил, вымыл руки.
Проходя мимо построенного голубоватого здания со стеклами, он хоть
и не ожидал, но, в общем-то, не был удивлен и, пожалуй, принял для себя лично как то самое, не полученное из вышестоящих инстанций умолчание последнюю надпись:
СЛИВАЙ КЕРОСИН
“Генеральная газета” сообщала, что в целях частичного разувековечения улица Феди Королькова переименовывается в переулок того же имени.