Документальный рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2011
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
ДМИТРИЙ АЛЬБРЕХТ
ДВЕ ПОЛТИНЫ
Документальный рассказ
Любовный роман замужней французской графини Леоноры Д. и Абрама Петрова, приключившийся в Париже эпохи регентства Филиппа Орлеанского, вызвал в ту пору много толков, а спустя сто лет отразился в неоконченном романе Абрамова правнука. Однако мало кому известно: Абрам Петров, уже под именем Абрама Петровича Ганнибала, попадает в России в сходную ситуацию — с той только разницей, что теперь в роли обманутого супруга оказывается он сам. Забавная рокировка заставила нас обратиться к этим историям, полагаясь в первом случае на рассказ Пушкина, во втором — на судебные хроники давно прошедшего времени.
Шел 1722 год, в России совсем недавно закончилась Северная война, в которой еще мальчиком принял участие черный крестник царя Петра, сопровождая его в сражениях при Лесной и Полтаве. Его “арапская рожа”, по выражению Пушкина, должна была произвести “небывалое действие на всю картину Полтавской битвы”. На этот счет нам ничего не известно, но она произвела впечатление в парижских салонах, в которых выпускник знаменитой военной школы в Ла-Фер явился раненым после участия в сражении при Фуэнтеррабиа. Белая шелковая повязка на черной голове придавала ему романтический вид. Многообещающие взоры первых красавиц останавливались на нем, но только одна из них сумела завоевать его любовь. Леонора Д. при всем искусстве уже не могла скрывать неизбежные последствия этой любви, и злые языки судачили по всем углам в ожидании разрешения ее от бремени. В неведении пребывал только доверчивый супруг, давно желавший иметь наследника. Ждать оставалось недолго, когда Абрам получил от царя Петра письмо с настойчивым призывом возвращаться. Прошло шесть лет, с тех пор как оставил он юного своего питомца во Франции для получения образования, теперь уже законченного, и больше ссылаться на какие-то причины, удерживающие его в Париже, у питомца не было оснований.
Существовала на самом деле главная причина — Леонора, с которой у него и состоялось неизбежное объяснение. С большим трудом дались ему слова:
— Леонора, я вынужден отправиться в Россию. Мой государь меня призывает на родину.
В ответ он услышал:
— Ваша родина — Африка. Отчего вы не отправитесь туда?
— Африку покинул я младенцем, от нее остались у меня самые смутные воспоминания. Россия стала моим вторым отечеством. Царь крестил меня в свою веру, я сопровождал его в походах, в Париже он оставил меня не затем, чтобы я…
— Хотите сказать, не затем, чтобы заводить любовные шашни…
— Бог мой, Леонора, как ты могла подумать такое. Я хотел сказать, что не затем, чтобы я навсегда остался во Франции. Уже шесть лет, как я здесь.
— Ты сражался за Францию, герцог Орлеанский дал тебе патент на чин лейтенанта, и ты не считаешь себя обязанным его светлости?
— Этот шрам на голове доказывает мое усердие на французской службе, но содержал меня здесь мой государь.
— Заладил: мой государь, мой государь. А разве не помнишь, как писал ему, что гол как сокол, что осталась у тебя последняя серебряная полтина, и только случай спас тебя, когда прибыл посланец из Петербурга, как его?
— Граф Платон Мусин-Пушкин. Я даже столовался у него во время его пребывания в Париже.
— И у меня.
— Ты знаешь, как я тебе благодарен.
— Хороша благодарность. Одно слово того, кто забыл тебя, и ты готов оставить ту, которая делила с тобою не только свой стол…
— Леонора, не упрекай меня, я на коленях готов вымаливать прощение.
— Я могу тебя простить, но что прикажешь делать мне?
— Я буду писать тебе и никогда не перестану тебя любить.
— Верю, хотя, скорее всего, ты встретишь другую и от меня останется такое же смутное воспоминание, как и от твоей африканской родины. Совсем иное дело я…
— У твоих ног всегда будут поклонники твоей красоты.
— Я не о том. Положи руки мне на живот. Вот так… Чувствуешь, mon cher, какую память о себе ты мне оставляешь.
— Неужели? А разве граф не может быть тому виной?
— Мы женаты вот уже несколько лет, он мечтает иметь сына, я — дочь, но все оставалось только в мечтах, пока не появился ты.
— Он уже знает о твоем положении?
— Да, вот уже несколько дней, больше я не могла скрывать. Он на седьмом небе от счастья.
— Я тоже. Прости… Так не будем его разочаровывать. Пусть он считает, что это его дитя, даже если он тут и ни при чем.
— Ты смеешься надо мной! Посмотри на себя в зеркало и на его портрет.
— О, да! Что же нам делать?
— Нам? Ты, как я понимаю, отъедешь отсюда, оставив меня одну решать этот вопрос.
— Я не тронусь в путь до твоих родов.
Абрам Петров сдержал слово и даже присутствовал при родах графини, подержал на руках новорожденного черного мальчика. Его у него, правда, тотчас забрали, подменив белым младенцем, которого за приличное вознаграждение согласилась отдать графине бедная женщина. Граф Д. так и остался в полном неведении относительно происхождения ребенка, его древний род продолжается и ныне, хотя сам он и не приложил к тому усилий. Черного мальчика увезли для воспитания в провинцию, а его отец благополучно отбыл в Россию. За неимением другого серебра “на зубок” мальчику он оставил серебряную полтину с двуглавым российским орлом. На этом можно было бы и закончить рассказ, если бы не события, которые произошли спустя несколько лет.
В 1727 году Абрам Петров, по проискам всесильного еще Меншикова пребывая в ссылке в Сибири, начинает подписывать свои письма фамилией Ганнибал. А спустя четыре года, освобожденный при Анне Иоанновне благодаря хлопотам фельдмаршала Миниха, он ненадолго прибывает в Петербург. Назначенный комендантом в эстляндскую крепость Перново, Ганнибал хотел отправиться туда женатым. Случай свел его с капитаном флота Андреем Диопером, греком на русской службе, дочь которого Евдокия ему приглянулась, и он просил ее руки. Рассчитывать на взаимность семнадцатилетней барышни Ганнибалу не приходилось, но две тысячи золотых червонцев, завещанных ему крестным отцом, произвели впечатление на ее отца. Был у Диопера и другой резон: он проведал, что флотский поручик Александр Кайсаров, хотя и старинного русского рода, но бедный, добился благосклонности его дочери. Тем нарушались отцовские планы в отношении Евдокии, которую хотелось ему устроить получше. Отъезжавший в Эстляндию Абрам Петров представился ему более удобной партией. Никакие мольбы дочери, испуганной одним только видом Абрама, не помогли, всяческие сопротивления с ее стороны были им отвергаемы, и она вынуждена была покориться отцовской воле. Кайсаров попытался официально свататься к Евдокии, но Диопер указал ему на дверь. Одним только не смог распорядиться отец — чувством, которое она питала к своему избраннику, отвечавшему ей тем же.
Последняя встреча Евдокии и Александра произошла в его квартире, где дотоле она не бывала, но теперь сама тайком ее посетила. Изумлению Кайсарова не было конца, когда он увидел Евдокию в своих дверях.
— Чем я обязан столь неожиданным посещением?
— Тем, что батюшка за нас решил мою судьбу. Он выдает меня за царского арапа. Все мое сопротивление не возымело силы. Он убежден, что я хочу бежать с тобою, после того как он отказал тебе, и готов отдать меня любому, лишь бы я не досталась тебе.
— Ты пришла, чтобы повторить то, что сказал твой отец?
— Нет, чтобы повторить то, что я тебе говорила и готова это доказать.
С этими словами бросилась она в объятия Кайсарова.
Так закончилась эта история со сватовством, закрепленная внушительной оплеухой, которую заслужила от своего отца Евдокия Диопер, и обещанием, что непременно выдаст ее за Ганнибала. 17 января 1731 года их спешно обвенчали, и на другой день они тронулись в путь.
Абрам Петрович не утруждал себя тем, чтобы снискать если не любовь, то хотя бы благосклонность молодой супруги. Для нее он оставался, по собственным ее словам, “человеком не нашей породы”. Вскоре после того, как Ганнибалы обосновались в Перново, ей приглянулся молодой инженерный кондуктор, подчиненный мужа, Яков Шишков, заслуживший себе в городе славу дон-жуана. Невинные поначалу отношения в близком времени перестали быть таковыми. Будучи ее постоянным партнером за карточным столом, однажды предложил он сыграть на короля: мол, если оный выпадет ему, то она должна его поцеловать, что Евдокия и исполнила. Дальше — больше, и она через мужниного писаря Тимофеева, державшего ее сторону по неприятию “черного черта”, как он называл ее супруга, стала призывать к себе молодого кондуктора. Слова Шишкова “люблю тебя всем сердцем” не могли не найти отклика в сердце Евдокии. Дело дошло до того, что однажды, когда непривычный к местному климату Абрам Петрович сильно занемог, Яков Шишков в кампании с другим кондуктором, Гавриилом Кузьминским, хвалился, что готов окормить капитана, ежели капитанша сама не будет так умна, чтобы послать в аптеку за тем, от чего тот не долго стал бы жить.
Меж тем подошло время Евдокии рожать. Не прошло и девяти месяцев после свадьбы, как в начале октября майор Ганнибал с понятной тревогой ожидал появления на свет младенца. В смятении чувств он нервно ходил по кабинету, прислушиваясь к происходящему за дверями, ведущими в супружескую спальню. В памяти у него невольно всплывали события девятилетней давности.
“Ибрагим находился в кабинете близ самой спальни, где лежала несчастная графиня. Не смея дышать, он слышал ее глухие стенанья, шепот служанки и приказанья доктора. Она мучилась долго. Каждый стон ее раздирал его душу; каждый промежуток молчания обливал его ужасом… вдруг он услышал слабый крик ребенка и, не имея силы удерживать своего восторга, бросился в комнату графини — черный младенец лежал на постеле в ее ногах. Ибрагим к нему приближился. Сердце его билось сильно. Он благословил сына дрожащею рукою”.
Крик новорожденного прервал его раздумья, он бросился в соседнюю комнату и остановился как вкопанный. Доктор со смущенным видом протягивал ему совершенно белую девочку. Охваченная ужасом Евдокия тянула к нему дрожащие руки. Ганнибал зажмурил глаза, с тем чтобы не видеть происходящего в спальне роженицы, и ему припомнился черный его ребенок, который воспитывался теперь неизвестно где. И тогда решил он не отдавать в чужие руки новорожденную девочку. Открыв наконец глаза, он оставил взгляд на младенце, с видимым усилием издали перекрестил ребенка и, не взглянув на несчастную преступницу, выбежал из спальни.
В огромном Париже графине D. не составило некогда труда обмануть доверчивого мужа, под благовидным предлогом удалив его на время родов из дома, подкупить доктора и отыскать бедную женщину, согласившуюся отдать своего ребенка.
В маленьком эстляндском городке скрыть произошедшее было невозможно, оно стало достоянием всего его населения. Даже если бы и удалось подкупить местного доктора, то найти здесь черного ребенка никак не представлялось возможным. Ганнибал был вынужден подать в отставку, но прошение его было удовлетворено только в мае 1733 года, когда он и оставил на время службу. Обвинив Евдокию Андреевну в супружеской неверности, Ганнибал затевает бракоразводный процесс, затянувшийся на двадцать с лишним лет, в продолжение которых он должен был, тем не менее, содержать ее.
В ту пору, пока жил Ганнибал еще в Перново и бракоразводный процесс только начинался, он старался как можно меньше бывать в своем доме, все чаще пропадая в доме своего сослуживца, шведа по крови, капитана Матиаса Шеберха, у которого нашел сердечный прием. В первый раз он оказался в доме Шеберхов, приглашенный на рождественский ужин 1731 года. Произошло так, что, когда Ганнибал вышел после службы из православного храма, был грустен, домой возвращаться не хотелось, ему неожиданно повстречалось все семейство Шеберхов, шедшее от лютеранской церкви. Капитан Матиас, до того встречавшийся с Ганнибалом лишь по делам службы, проникшись, как казалось, душевным его состоянием, пригласил его к себе. Только много позднее Ганнибал узнал, что склонила отца к этому решению средняя его дочь Христина. За праздничным столом он оказался с Христиной рядом. Когда они встречались взглядами, она не отводила глаз, как другие, и Ганнибал прочел в них и интерес к себе, и сочувствие. Наконец от рождественского гуся остались одни только кости, и гости перешли к чаю с пудингом. Капитан Шеберх торжественно объявил, что приготовлен он его дочерью Христиной, а он, как водится, замешал в тесто серебряный полтинник. Христина прошептала Ганнибалу в ухо:
— Я загадала, что если монета попадется вам, то…
— Что же вы замолчали?
— Ешьте осторожно.
— Зубы у меня крепкие, — ответил он, в доказательство обнажив два их отменных белых ряда.
В этот момент монета оказалась у него в зубах. Вытерев ее салфеткой и торжественно показав всем собравшимся, Ганнибал принял дружные поздравления с ожидаемым счастьем.
— Так, что же вы загадали, фройляйн? — спросил он, наклонившись к соседке.
В первый раз под его настойчивым взглядом она опустила глаза и еле слышно произнесла:
— Что мы проживем еще пятьдесят лет.
— Мы? — прошептал он в самое ухо Христине и неожиданно для себя слегка прижался к нему губами. Это продолжалось всего долю секунды, и никто из сидящих за столом не обратил на них внимания.
С того дня Ганнибал зачастил в дом Шеберхов, став в нем своим человеком. Христине первой рассказал он о судьбе другого полтинника. Внимание его к хозяйской дочери не могло остаться незамеченным для окружающих, так что однажды капитан Матиас зазвал его в свой кабинет и стал приступать издалека:
— Мой милостивый государь, Абрам Петрович, вы хорошо знаете о моем к вам расположении, а потому…
— Не продолжайте, господин капитан. В вашем доме я нашел не только добрых друзей, для которых не важен цвет моей кожи, но и ту, которая могла бы составить счастье моей жизни. Вы понимаете о ком я говорю? Да, да — средняя Ваша дочь — Христина. Я питаю надежду на то, что мое чувство взаимно.
— Если бы я не понимал этого, — ответил капитан, — то наш с вами разговор сложился бы совсем иначе. Признаюсь, что я пытался отвратить мою дочь от вас, но она осталась непреклонной. С моей стороны не цвет кожи был причиной моих сомнений, но те несчастные обстоятельства, в которых вы оказались.
— Вы правы, но смею ли я надеться, что со временем, когда меня разведут с моей бывшей женой, благословение ваше пребудет с нами?
— Очень боюсь, что на развод уйдут годы и годы. Ни вы, ни Христина, как я разумею, ждать даже несколько лет не захотите, и это может низвергнуть всех нас в ужасную пропасть. Посему я буду вынужден отказать вам от дома… или предложить один возможный выход.
— Я весь внимание. Я не так хорошо знаю порядки и обычаи вашей страны, но хорошо знаю людскую природу — если ее не усмирить, то последствия не заставят себя долго ждать.
— Единственно возможным представляется — созвать суд офицерской чести. Рассмотрев все обстоятельства дела, он, наверное, осудит вашу жену и оправдает вас, выдав соответствующий аттестат. В таком случае можно было бы найти священника, который бы согласился вас обвенчать с моей дочерью.
— Это замечательный выход, но и при нем остается препятствие. Рано или поздно двоеженство будет официально осуждено.
— Для того следовало бы взять отставку и поселиться в деревне, где до вас никому не было бы дела, и так дождаться развода.
— Никакой собственной деревни у меня нет.
— Так купите ее. У меня есть на примете одна — верстах в тридцати от Ревеля. И продается недорого.
Так положили между собою два перновских капитана. Созванный ими суд чести постановил: “Прелюбодеице учинить наказание — гонять по городу лозами, а прогнавши, отослать на прядильный двор, на работу вечно; а Ганнибалу, как невинному, за руками всех присутствовавших, выдать аттестат”.
Евдокия в свою очередь подала жалобу на мужа и для беспристрастного рассмотрения дела потребовала вызвать ее в Петербург, что и было выполнено. Доставленная в столицу, она по распоряжению петербургского архиепископа Феодосия была отдана на поруки своим знакомым и поселилась на воле. Оказавшись свободной, Евдокия завела новый роман с подмастерьем Академии наук Абумовым.
Между тем, получив отставку и купив под Ревелем деревню Карьякюла, Ганнибал с Христиной поселились в ней. С ними вместе подрастала и маленькая Евдокия, ни в чем неповинная. Христина взяла на себя заботу о ней. С соседями они не общались, а собственные крестьяне почитали их за супругов. Вскоре в Ревеле нашелся и священник, готовый их обвенчать. Пленило его не столько обещанное вознаграждение, сколько благочестие черного прихожанина, регулярно приезжавшего из Карьякюлы за неимением там православного храма. За чтением Евангелия Абрам Петрович наизусть шептал священные тексты, порою опережая старого священника, что его весьма трогало, хотя порою и сердило. Однажды, когда Ганнибал наперед зашептал: “И изыде Христос в Иерусалим…”, батюшка обернулся к нему со словами: “…в Назарет!” — и, составив из пальцев дулю, добавил: “Накося выкуси!”
Однажды отец Иоанн, так звали батюшку, спросил даже Авраама, как он его звал по-библейски, о причине столь сильного церковного прилежания, не свойственного даже русским ревельцам. В ответ он услышал:
— Неофит — есть неофит.
Незнакомое слово принял батюшка за какое-то библейское имя и проникся к Ганнибалу еще большей симпатией.
Ганнибал тем не менее не торопился узаконить свои отношения с Христиной, решив дождаться родов. Нельзя сказать, чтобы он сомневался в ее супружеской верности, но предыдущий опыт стоял у него перед глазами. На этот раз все совершилось к его удовольствию. Явившегося на свет 5 июня 1735 года черного мальчика нарекли Иоанном, чем остался весьма доволен крестивший его отец Иоанн. Недолгое время спустя он же и обвенчал родителей новорожденного, поспособствовав таким образом благополучному разрешению давно сложившейся неудобной ситуации.
Пока суд да дело, за Иоанном последовали Елизавета, Анна, Петр, Иосиф, Исаак, Екатерина и Софья. Цвет их кожи, хотя и не такой черный, как у Ганнибала, а скорее шоколадный, не вызывал никакого сомнения в том, кто был их отцом. С акцентом говорившая по-русски Христина Матвеевна любила повторять: “Вот черна черт, делает мне черных ропят и насыфает их чертовскими именами”. Имена, впрочем, были самые кондовые, библейские, хотя в домашнем обиходе Иосифа, к примеру, отец называл Януарием.
За это время успела благополучно скончаться императрица Анна Иоанновна и отнюдь не благополучно закончил свое краткое царствование малолетний Иоанн Антонович. На престол вступила Елизавета Петровна. К ней Ганнибал, уже год как вернувшийся на службу и определенный в Ревель подполковником по инженерной части, обратил прошение с евангельскими словами: “Помяни мя, егда приидеши во царствие свое”. Дочь его благодетеля не оставила Ганнибала вниманием: и вот он уже обер-комендант Ревеля, произведенный через чин в генерал-майоры, а затем пожалованный и землями в Псковском наместничестве. Все это упрочило его положение и обеспечило достаток, ибо царские червонцы уже давно закончились, приданое Христины было прожито, а сторублевой пенсии, которую получал Ганнибал в отставке, не хватало для разраставшегося семейства.
Между тем пришла пора записать в какой-нибудь полк и отдать в учебу старшего сына Ивана, чего сделать никак нельзя было без надлежащих документов. Опасение того, что дети будут признаны незаконнорожденными и записаны в податное сословие, подвигло Ганнибала решиться на новое прошение в консисторию. Составлено оно было не сразу, а лишь после последовавшего однажды поутру, еще в постели, супружеского объяснения. Растолкав мужа, Христина Матвеевна первым делом выговорила ему:
— Вот ты спишь, черный черт, а я во всю ночь глаз не сомкнула, думала, что-то будет с нашими ребятами. Делать ты их охотник, а как их запишут в податные, что тогда?
Через час Ганнибал уже зачитал супруге прошение в петербургскую консисторию, которое закончил словами: “Прошу в рассуждение долгой моей и беспорочной службы и вторичного брака, всемилостивейшее оборонить меня и бывшую жену Евдокию взять в консисторию и за чинимое ею прелюбодеяние отрешить от меня вовсе, дабы оная прелюбодеица долее не называлась моей женою и, таскаючись по воле, своими непотребствы еще более меня к бесчестию не довела”.
— Припиши непременно, что в воздаяние грехов своих понести готов и церковное покаяние, и возложение штрафа денежного. Слышала я от верных людей, что архиерей нынешний петербургский Феодосий человек со светскими замашками, ассамблеи даже устраивает на манер покойного государя, а оттого в деньгах нужду имеет.
Прошение не осталось без ответа. Архиепископ положил: Евдокию Андреевну с Ганнибалом разлучить, учинив ей наказание: послать в отдаленный монастырь, на труды монастырские вечно. Потому что “такая сквернодеица в резидующем граде бытии не может”. А Ганнибалу “к тому второбрачию не малую подала причину сентенция суда о наказании жены и ссылка ее на прядильный двор на работу вечно, что и всякому, не совершенно знающему духовных прав, покажется за действительное разлучение. Сверх же сего, с нынешнею второбрачною женою в сожитии уже тринадцать лет и имеет шесть детей. Чего ради, вместо разлучения, снабдить его церковною эпитимией, и, сверх того, денежным штрафом, а с сею его женою брак его утвердить”.
Однако это постановление не успело вступить в силу за неожиданной смертию архиепископа Феодосия. Нового петербургского архиерея Сильвестра, вступившего на столичную кафедру в 1750 году, заинтересовал вопрос, какого вероисповедания вторая жена Ганнибала и на каком основании повенчана. Смерть к тому времени виновного священника, обвенчавшего их без положенного разрешения на брак православного с лютеранкой, спасла Ганнибала от нового разбирательства, но и без него дело затянулось до 9 сентября 1753 года, когда наконец решилось окончательно. Постановлением, принятым в этот день, утвержден был второй брак Ганнибала с Христиною Шеберх с наложением на него церковной эпитимьи и денежного штрафа. Евдокию Андреевну признали виновной в преступных сношениях до свадьбы с Кайсаровым и после с Шишковым и Абумовым, присудив с Ганнибалом ее развести и отослать в Староладожский монастырь “в труды монастырские вечно”. Оттуда ее переселили во Введенский Тихвинский монастырь, где она и преставилась. В этом же монастыре до нее шесть лет томилась ее тезка Евдокия Лопухина, первая жена Петра I, переведенная сюда из Суздальского монастыря за нарушение любовной связью насильственного монашества. Безвинная Евдокия, выросшая в доме Ганнибалов, доживя до двадцати трех лет, скончалась девицей в мае 1754 года.
Так наконец закончилось дело, которое Ганнибал, как он признался на исповеди покойному отцу Иоанну, почитал воздаянием за греховный его парижский роман с графиней Д.
Супруги Ганнибалы прожили дружно пятьдесят лет, как и предсказала некогда Христина Матвеевна, скончавшись друг за другом в 1781 году. Абрам Петрович пережил жену всего на два месяца. На петербургской земле, где закончили они свои дни, появилась деревня Логоновка, своим необычным названием обязанная городу и княжеству Логон в экваториальной Африке, откуда был родом Ганнибал. А название замка, где он некогда учился во Франции, отзовется в “Трех мушкетерах”, автор которых (сам африканского происхождения) дал одному из них, Атосу, титул граф де Ла Фер. Глупо не помянуть из замешанных в этой истории еще и Якова Шишкова. Ему суждено было стать прапрадедом Владимира Набокова, который не усомнился однажды использовать его фамилию в качестве псевдонима. Памятная же серебряная полтина стала семейной реликвией. Супруги Ганнибалы за шесть лет до своей кончины поднесли ее “на зубок” народившейся внучке Надежде, матери нашего национального поэта. Неведомой осталась лишь судьба первого полтинника.