По материалам венгерских архивов. Публикация и вступительная заметка Александра Стыкалина. Перевод Оксаны Якименко. Комментарий Александра Стыкалина и Оксаны Якименко
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2011
НАШИ ПУБЛИКАЦИИ
Переписка Дёрдя Лукача и Яноша Кадара
по делу Харасти—Далоша, 1971 г.
По материалам венгерских архивов
Предлагаемая вниманию читателя переписка интересна не стилистическими изысками и не тем довольно ординарным случаем из венгерской судебной практики, который спровоцировал этот обмен письмами. Переписка с интересом читается прежде всего потому, что рядовое судебное дело против двух молодых литераторов-диссидентов — М. Харасти и Д. Далоша — стало поводом для столкновения двух сильных характеров — политика Яноша Кадара и философа Дёрдя Лукача, ярких фигур, без которых невозможно представить себе венгерской истории XX века: дискуссии о наследии Лукача и об исторической роли Кадара не завершились и по сей день. Спор о конкретном судебном деле коснулся темы, задевшей за живое как Кадара, так и Лукача, навел их на воспоминания о “национальной трагедии” 1956 г., когда они на определенном витке развития тех драматических событий, не переставая считать себя коммунистами и марксистами, оказались по разную сторону политических баррикад. В ходе спора были подняты и проблемы более общие, не утратившие, кстати говоря, актуальности и для сегодняшней России — о границах терпимости к взглядам меньшинства, о том, где пролегает иногда довольно зыбкая грань между выражением определенных взглядов и проявлением нелояльности к существующему законодательству.
Дёрдь Лукач (1885—1971), сын богатейшего будапештского банкира, по матери также имевший родственников в среде буржуазной элиты Вены, проделал в своей жизни удивительную, во многом беспрецедентную духовную эволюцию. Автор написанных в юношеские годы по-немецки изысканных эссе, известных рафинированному читателю не только в Австро-Венгрии, но и в Германии (да и в России, где журнал “Логос” опубликовал в 1912 г. одно из них — “Метафизику трагедии”),
с началом Первой мировой войны вступает в смертельную схватку с миром “абсолютной греховности”. Сначала он ищет спасение в романах Достоевского, написав признанный литературоведческий шедевр “Теория романа”, с которым соотносил некоторые свои идеи внимательно читавший его в 1920-е гг. Михаил Бахтин. К тому времени, впрочем, Лукач становится марксистом. Он разочаровывается в этой книге и на какое-то время даже меняет амплуа кабинетного мыслителя на стезю профессионального революционера, вполне достойную пера мастеров авантюрного романа. После падения Габсбургов осенью 1918 г. Лукач примыкает к компартии, руководит культурной политикой венгерской коммунистической диктатуры 1919 г., установившейся на 133 дня в центре Европы как продолжение (неудавшееся) российского большевистского эксперимента и первое (по сути, единственное) детище начавшейся мировой революции, вскоре остановленной. После падения диктатуры три месяца скрывается от полиции, бежит в Вену, тогда как в Венгрии заочно приговаривается правым режимом Хорти к смертной казни. В Вене участвует в работе коминтерновских структур, в конце 1920-х гг. на три месяца нелегально возвращается в Будапешт, где направляет работу подпольной компартии в соответствии с установками московского центра. Работы, в которых содержится этическое обоснование его политического выбора, получили не меньшую известность в кругах философов, чем незаконченная гейдельбергская “Эстетика”, академический труд, писавшийся Лукачем по совету учителя, знаменитого Макса Вебера, в одном из лучших немецких университетов; не дописав, Лукач положил его на хранение в сейф гейдельбергского банка (по символическому совпадению это произошло 7 ноября 1917 г., ознаменовав собой начало новой жизни философа в совершенно новую эпоху). Из этого сейфа, уже после смерти Лукача, работу извлекли в 1970-е гг. и опубликовали его ученики.
Особенно знаменита среди лукачевских работ “История и классовое сознание” 1923 г., резко раскритикованная идеологами Коминтерна, но сильно повлиявшая на западный неомарксизм, Франкфуртскую школу Т. Адорно, Г. Маркузе и Э. Фромма, а в конце 1960-х гг. ставшая своего рода библией для наиболее интеллектуально продвинутых представителей движения “новых левых”. Сам Лукач, не возражая против переиздания этой работы на Западе, в специально написанном для немецкого издания 1968 г. предисловии дистанцировался от своих ранних идей.
В начале 1930-х гг. Лукач, к тому времени едва не исключенный из венгерской компартии “правый уклонист”, — влиятельнейший литературный критик веймарской Германии, одна из центральных фигур духовной жизни страны на ее левом фланге. Начатая еще в Берлине, но законченная в Москве и опубликованная в 1948 г. на Западе работа “Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества” стала настольной книгой для всех, кто занимается изучением творчества классика немецкой философии.
После прихода к власти Гитлера в 1933 г. Лукач переселяется в Москву (где жил некоторое время и раньше, занимаясь изучением рукописей молодого Маркса). Его работы по истории романа и классического реализма оказываются в центре дискуссий; своей неортодоксальной (тем более по меркам сталинской эпохи) трактовкой проблем соотношения идеологии и художественного мастерства они привлекают внимание интеллигенции и вызывают резкий отпор официозной эстетики, доходивший до жестких политических обвинений. Одна из дискуссий (вокруг книги Лукача “К истории реализма”) привела в 1940 г. к закрытию главной трибуны литераторов лукачевского круга — журнала “Литературный критик”. Неудивительно, ведь в конце 1939 г., после пакта Молотова — Риббентропа дискуссия, обратившаяся к эпохе Великой Французской революции, неожиданно выходит к проблеме термидора — символа перерождения революционной власти. Параллели прочитывались невооруженным глазом и реакция властей была молниеносной. Лукач много пишет в Москве и для немецких эмигрантских изданий, смело противопоставив в одной из статей конца 1930-х гг. тип “народного трибуна”, рожденного революцией, типу бюрократа, функционирующего от имени революции, но органически ей чуждого.
Неудивительно, что Лукач не избежал ареста, проведя в 1941 г. два месяца в застенках Лубянки. Протоколы его допросов автор этих строк вместе с известным переводчиком венгерской литературы Вячеславом Середой извлекли из архива КГБ и опубликовали в конце 1990-х гг. в виде книги “Беседы на Лубянке”, имевшей резонанс не только на родине философа, но и в других странах. Лишь по счастливому стечению обстоятельств Лукач не закончил свои дни в подвалах НКВД, а был освобожден (сам он впоследствии признавал, что ему здорово повезло). Это произошло в те недели, когда Гитлер активно наступал на Москву. Как узнаем из дневников председателя Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова, в августе 1941 г. в бомбоубежище Политбюро на станции метро “Маяковская” Димитров просил хмуро слушавшего его Сталина освободить “буржуазного интеллигента”, который нужен Коминтерну для разработки на должном уровне программы венгерской компартии.
В 1945 г. Лукач вернулся на родину, активно участвовал в культурной жизни Венгрии, снова и снова критиковался идеологами компартии за свой “правый уклон”, “буржуазно-демократические иллюзии”, приверженность ценностям старой культуры. Часто выезжал в Германию, Швейцарию, Италию для участия в международных философских форумах. По справедливому замечанию своего соотечественника, французского политолога венгерского происхождения Ф. Фейте, “непримиримый враг упрощенчества, Лукач мог успешнее, чем кто бы то ни было, представлять марксизм └большого масштаба“ — во всем его отличие от вульгарного марксизма — перед └декадентскими философами“ Ясперсом, Мерло-Понти и Сартром”.
В дни венгерской антитоталитарной революции, осенью 1956 г. Лукач — министр культуры в “ревизионистском” правительстве Имре Надя. С подавлением революции получает убежище в югославском посольстве; после выхода оттуда незаконно депортируется советскими спецслужбами в Румынию. Хотя через пять месяцев Лукач получил разрешение вернуться на родину, вопрос о его восстановлении в партии затягивается до 1967 г. В конце 1950-х гг. без дежурной критики “венгерского ревизиониста” Лукача обходился редкий советский университетский учебник по эстетике и литературоведению. Повод дала опубликованная в Германии и Италии брошюра “Против неверно понятого реализма”, в которой отстаивался еретический для советской эстетики тезис о социалистическом реализме как о критическом реализме современной эпохи. Несколько позже право писателя на глубоко критическое изображение современной действительности в социалистических странах Лукач отстаивал в двух своих работах о творчестве А. И. Солженицына.
Правда, венгерские власти совершенно не препятствовали Лукачу в публикации на Западе его новых работ, в том числе итогового фолианта “Своеобразие эстетическое”. В 1960-е годы квартира Лукача на Белградской набережной Дуная в Будапеште, напротив горы Геллерт, становится местом паломничества левых интеллектуалов со всего мира, хотевших знать его мнение по наиболее насущным проблемам современного общественного развития (включая советско-китайский конфликт и пути выхода из ближневосточного кризиса), интервью с Лукачем публикуются в газетах многих стран. “Белой вороной” оказался на этом фоне лишь известный французский структуралист Мишель Фуко, при посещении Будапешта демонстративно отказавшийся встретиться с “мастодонтом европейской марксистской ортодоксии”.
К середине 1960-х гг. обозначилось расхождение позиций двух партий — КПСС и Венгерской социалистической рабочей партии — в отношении к Лукачу. Если
в Венгрии творчество Лукача признается (хотя и с оговорками) частью марксистской парадигмы, то в СССР критика его “ревизионистской” эстетики, затихнув к середине 1960-х гг., сменилась многолетним замалчиванием его работ. Правда, новое поколение советских литераторов (“шестидесятники”, в то время в большинстве своем еще верные идее “социализма с человеческим лицом”) пытается прорвать завесу молчания. Представители журнала “Новый мир” В. Лакшин, И. Виноградов и другие не только пытались установить некоторую преемственность своего направления литературно-критической мысли с определенным образом интерпретированными традициями довоенного журнала “Литературный критик”, но и интересовались современным творчеством Лукача. Вполне естественно, что, посетив в середине 1960-х гг. Будапешт, В. Лакшин не упустил возможности познакомиться с венгерским литературоведом и философом, о чем оставил воспоминания, опубликованные в “Иностранной литературе” в 1988 г. В отделе же культуры ЦК КПСС в том же 1965 г. было принято решение не отмечать в советской прессе 80-летний юбилей Лукача. Более чем скептическая позиция философа, занятая в августе 1968 г. в связи с военным вмешательством СССР и ряда его союзников в Чехословакии, только усилила неприязнь идеологов КПСС к Лукачу. Осенью 1968 г. и несколько позже по поручению аппарата ЦК в гуманитарных академических институтах Москвы составлялись длинные записки о том, как в канун 100-летия со дня рождения Ленина надо реагировать на личность Лукача, которого кое-кто на Западе (включая итальянских коммунистов) называет в пику Ленину крупнейшим марксистом XX столетия. Публикация даже наиболее ортодоксальных марксистских трудов позднего Лукача затянулась до эпохи Горбачева, когда она стала в известном смысле холостым выстрелом — авторитет марксизма в сознании отечественной гуманитарной интеллигенции упал к тому времени почти до нулевой отметки.
Впрочем, самого Лукача возня партийных идеологов вокруг его имени мало занимала. При восстановлении в партии в 1967 г. он заметил, что воспринимает этот акт лишь как восстановление справедливости в отношении своей позиции, занятой
в 1956 г., и менее всего хочет себя видеть в амплуа официозного философа. Невозможность использования Лукача в качестве пропагандиста официальной партийной точки зрения признал в переписке и Кадар, сохранявший к философу неподдельное уважение.
Переписка с Я. Кадаром относится к последним месяцам жизни Лукача. 86-летний философ, больной раком, предчувствующий очень скорый уход, отложил в сторону незаконченную монографию об онтологии общественного бытия и писал наброски автобиографии, а кроме того дал серию интервью своему ученику Иштвану Эрши, ставшую наиболее полным жизнеописанием. От этого последнего дела жизни Лукач отвлекся за три месяца до смерти только на переписку с лидером своей партии. Не придавая слишком большого значения судебному разбирательству вокруг двух молодых диссидентов, престарелый философ вместе с тем счел необходимым донести до партийного руководства свою позицию по вопросам, которые считал принципиальными. Он довольно высоко ценил Кадара прежде всего за его политический реализм, отсутствие фанатизма и экзальтированности, прагматизм, безоговорочное признание за подданными социалистического государства права на неуклонное повышение материального благосостояния — не в отдаленном будущем, а “здесь и сейчас”.
Янош Кадар (1912—1989), ветеран венгерского подпольного коммунистического движения, был в конце 1940-х гг. заместителем “венгерского Сталина”, генерального секретаря партии — Матяша Ракоши. Заподозрив в Кадаре опасного конкурента, Ракоши задумал его устранение, заключил в тюрьму, откуда Кадар сумел выйти только после смерти Сталина, снова включившись в политику. В ноябре 1956 г. на долю Кадара выпала неблагодарная миссия выступить в роли советской марионетки, главы правительства, приведенного к власти на советских штыках и пользовавшегося крайней непопулярностью в народе. Казнь низложенного премьер-министра Имре Надя, преследования тысяч людей, предпринятые в конце 1950-х гг., легли на кадаровский режим несмываемым пятном позора. Но, убеждаясь в прочности “социалистических завоеваний” в кадаровской Венгрии, Москва со временем предоставила лидеру ВСРП больше простора во внутренней политике. Воспользовавшись этим, Кадар приступил в 1968 г. к реформе экономического механизма, правда, так и не завершенной в силу внешних и внутренних факторов. С начала 1960-х гг. в Венгрии наметился поворот
к более либеральной внутренней политике, сотни политических заключенных были амнистированы, интеллигенция получила возможность выезжать на Запад, а у себя дома свободно излагать свои взгляды по многим вопросам, не касаясь лишь узкого круга табуированных тем — нельзя было ругать лидеров СССР, требовать вывода советских войск и называть события осени 1956 г. “революцией”. В стране был заключен негласный общественный договор между властью и населением: в обмен на отказ от какой-либо политической активности (которая легко могла стать оппозиционной) граждане получали не только гарантированный достаток, но и право неплохо зарабатывать. Известный бухаринский лозунг 1920-х гг. “Обогащайтесь!” получил наиболее законченное воплощение в условиях реального социализма именно в кадаровской Венгрии. В те месяцы, когда Кадар и Лукач вели переписку, в западном леволиберальном экспертном сообществе возникает даже своего рода мода на Кадара, о нем много пишут как о наиболее респектабельном восточноевропейском политике, которому удалось надолго примирить общество с коммунистическим режимом. Кадаровская Венгрия на целое десятилетие становится витриной реального социализма. В знак признания заслуг Кадара в придании социализму более-менее человеческого лица венгерскому правительству в 1971 г. была торжественно возвращена национальная реликвия — корона первого короля, “святого Иштвана”, вывезенная в конце войны на Запад. В 1970-е гг. с Кадаром встречались Валери Жискар д’Эстен и Вилли Брандт, Франсуа Миттеран и папа римский Павел VI. Западное общественное мнение в определенной мере даже было склонно идеализировать венгерского лидера. Так, казнь Имре Надя приписывали давлению Москвы, и только в 2000-е гг. автором этих строк в рамках большого проекта, руководимого покойным петербургским историком академиком А. А. Фурсенко, удалось опубликовать и прокомментировать запись заседания Президиума ЦК КПСС от 5 февраля 1958 г., где Кадару в совершенно недвусмысленной форме предлагалось проявить не только твердость, но и великодушие — не доводить суд над Имре Надем до смертного приговора (дело было, впрочем, как представляется, не в гуманизме советских лидеров, а в том, что смертный приговор испортил бы на Западе впечатление от советских мирных инициатив). В действиях же Кадара была своя логика, он ослушался тогда Москву, и не только под давлением собственных сталинистов, которых жестким приговором Ирме Надю навсегда разоружил. Имре Надь, отказавшийся признать новую власть, самим своим существованием воплощал живую политическую альтернативу и напоминал бы до конца своих дней венгерской нации о нелигитимности прихода Кадара к власти, он был в силу этого крайне неудобен для наиболее либерального и просвещенного из коммунистических диктаторов Восточной Европы.
Специфика коммунистического режима в Венгрии сделала в конце 1980-х гг. менее болезненным для общества переход от монополии коммунистов на власть к плюралистическим формам правления. Но результат, однако, мало чем отличался от того, что произошло в других странах Восточной Европы. Кончина Кадара в июле 1989 г., символизировавшая завершение целой эпохи в истории Венгрии, день в день совпала с полной юридической реабилитацией его непримиримого оппонента Имре Надя, который, не будучи столь же сильным, как Кадар, политическим практиком, стал фигурой, чья деятельность была поднята (иногда довольно искусственно) до уровня моральной антитезы всему насилию и всем несправедливостям, совершенным в Венгрии за десятилетия коммунистического правления. Такую же антитезу произволу и насилию под знаком поисков социализма с человеческим лицом пытается сформулировать в своих письмах Кадару умирающий Лукач, последний великий философ-марксист. Некоторые высказывания Лукача рубежа 1960—1970-х гг., сделанные им не для широкой публики, дают основания предположить, что он вплотную подошел к мысли о нереформируемости социализма советского образца, о неудаче эксперимента, начатого в России в ноябре 1917 г. Но верность коммунистической идее и учению Маркса он продолжал сохранять до конца, отказ от них был бы для Лукача равносилен признанию бессмысленности всей гигантской работы духа, проделанной этим выдающимся европейским интеллектуалом на протяжении семи десятилетий творческого пути.
Небезынтересно также отметить, какие зигзаги проделали в своей духовной эволюции с конца 1960-х до конца 1980-х гг. два фигуранта судебного дела — М. Харасти и Д. Далош. Впоследствии оба проявили себя как активные участники венгерского диссидентского движения однозначно либеральной направленности, но начинали они свой путь в политике как приверженцы ультралевых, маоистских идейных течений, и эта извилистая политическая колея не была случайностью. Левацки настроенная молодежь, громившая в мае 1968 г. витрины магазинов и переворачивавшая автомобили на улицах Парижа, бунтовала не только против консервативного мировоззрения родителей, патерналистского государства, но в первую очередь против основанного на соглашении сверхдержав биполярного мирового порядка, начавшего, по ее видению, сдерживать поступательное развитие мировой цивилизации. Суть происходящего на Западе интуитивно осознавалась за “железным занавесом”. Советское руководство явно не было заинтересовано (тем более в момент “пражской весны”) в том, чтобы в СССР перекинулись протестные настроения западной молодежи, поскольку они в одинаковой мере могли противостоять и демократии западного типа, и государственному социализму советского образца.
Властными структурами СССР любые стремления к свободе где бы то ни было воспринимались прежде всего как потенциальная угроза дестабилизации собственного режима, а потому им были поставлены преграды. Левые протестные движения на Западе не были поддержаны Советским Союзом даже в качестве инструмента ослабления противоположного лагеря. Интересы советского и западного политического истеблишмента объективно совпадали. Как генерал де Голль в мае во Франции, так и Брежнев в августе того же года (вопреки всем нормам международного права) в союзнической Чехословакии своими силовыми акциями поддержали status quo послевоенного мирового порядка. Это отвечало и интересам США, чьи лидеры не предприняли никаких серьезных шагов для противодействия военной акции стран-участниц Организации Варшавского договора. Таким образом, обеим сверхдержавам было в то время важнее сохранить существующее равновесие в системе международных отношений, нежели оказать поддержку антисистемным, бунтарским движениям в противоположном стане. На фоне этого видимого “сговора сверхдержав” Китай воспринимался как единственная антисистемная сила в глобальном миропорядке. Отсюда и поддержка молодыми диссидентами маоистских доктрин.
Между тем подъем протестных движений снизу подтолкнул правительства больших держав к тому, чтобы добиваться стабилизации мирового порядка сверху, причем из этого процесса не исключался и Советский Союз. Речь идет о факторе, способствовавшем быстрейшему налаживанию отношений между СССР и Западом в первой половине 1970-х гг., что нашло выражение в подписании договора об ограничении стратегических вооружений, но прежде всего в проведении в 1975 г. в Хельсинки Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. На фоне открывавшихся перспектив европейской безопасности, временного (вплоть до вторжения СССР в Афганистан) снижения конфронтации, установления отношений доверия и сотрудничества между странами, относящимися к разным полюсам, маоистский Китай теперь мог казаться жизнеспособной альтернативой лишь людям совершенно безответственным. Во второй половине 1970-х гг. и позже Харасти и Далош, как и наиболее видные диссиденты в других странах Восточной Европы, требовали от своих властей прежде всего соблюдения прописанных в Хельсинском Заключительном акте положений о защите прав человека.
171/A. Янош Кадар — Беле Биску и Дёрдю Ацелу
25 января 1971 г., Будапешт
Докладная записка товарищам Беле Биску1 и Дёрдю Ацелу2
22 числа текущего месяца я принял товарища Дёрдя Лукача по его просьбе. В качестве цели посещения он заявил, что хотел привлечь внимание к тому, что двоих, лично ему не знакомых молодых поэтов-“маоистов” поместили под полицейский надзор. Товарищ Лукач подчеркнул, что не согласен с тем, что мы пытаемся решать идеологические вопросы административными методами — несмотря на то, что речь идет об ошибочных взглядах. Это опасный прецедент, с таких историй в свое время начинались показательные процессы и т. д.
В ходе политической беседы товарищ Лукач передал мне два документа. Он не сообщил, каким образом они к нему попали. Я взял документы, но прочел их только через два дня; документы прикрепляю к записке.3
Речь идет о копиях двух документов Миклоша Харасти4 и Дёрдя Далоша5. В связи с тем, что данный вопрос меня интересует и я бы хотел ответить на вмешательство Лукача, прошу предоставить письменные разъяснения.
С приветом,
Янош Кадар
Приложение: 2 шт.
Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. №. 47/750. Машинописный экземпляр. В правом верхнем углу листа надпись: “Конфиденциально”. Далее — рукой Белы Биску: “25. 01. Биску. Товарищ Кадар! Поговорил с Бенкеи и Борбанди, просил товарища Бенкеи доложить о деле обоих граждан. Имя Харасти встречалось мне
в связи с делом Поора. Товарищ Ацел 1-го выходит на работу, поэтому придется потерпеть. С прив<етом>, Биску”. Архив Ацела 1/26.
1 Бела Биску (род. в 1921 г.) — “самое жесткое звено мягкой диктатуры”, деятель режима Кадара. В 1957—1961 гг. министр внутренних дел, несет свою долю ответственности за репрессии против участников восстания октября 1956 г. и повстанчекой борьбы.
В 1962—1978 гг. в качестве секретаря ЦК ВСРП курировал силовые органы. С 1989 г. перестал участвовать в политической жизни страны. В августе 2010 г. впервые за долгие годы дал интервью одному из венгерских телеканалов, в связи с выходом посвященного ему документального фильма “Преступление и безнаказанность”.
2 Дёрдь Ацел (1917—1991) — главный идеолог режима Кадара. В эпоху М. Ракоши прошел через репрессии, в 1949—1954 гг. находился в заключении. С ноября 1956 г.
в команде Кадара, тяготея в ней в целом к либерально-реформаторскому крылу. В конце 1956-го — начале 1957 г. выступал против привлечения к судебной ответственности Имре Надя, однако потом подчинился партийной дисциплине. В 1958—1967 гг. первый замминистра культуры ВНР. В 1967—1974 и 1982—1985 гг. секретарь ЦК ВСРП по идеологии. В 1974 г. по требованию Москвы был снят с поста секретаря по идеологии, но, будучи назначенным на пост зампреда Совета Министров ВНР, продолжал курировать идеологические вопросы. Член ЦК ВСРП в 1956—1988 гг. Член Политбюро в 1970—1985 гг.
В 1985—1989 гг. руководил Институтом общественных наук в Будапеште, по-прежнему сохраняя влияние в идеологической жизни.
В 1973 г. именно Ацел составил известную резолюцию ЦК о философах, направленную против Андраша Хегедюша, Агнеш Хеллер, Михая Вайды и других учеников Лукача. С венгерской интеллигенцией Ацела связывали крайне непростые отношения: с одной стороны, он “проводил линию партии”, а с другой — пытался поддерживать самых значительных ее представителей, таких как Иштван Эркень или Миклош Янчо. С мировыми знаменитостями вроде Лукача Ацел был особенно осторожен. Известно, что Лукач открыто заявлял главному идеологу, что, в случае запрета на публикацию его работ, они будут нелегально переправлены за границу.
3 Речь идет о письме Харасти в ЦК ВСРП от 9 января 1971 г., в котором он доводит до сведения ЦК свой протест против решения о продлении полицейского надзора, вынесенного органами МВД 9 января 1971 г., и описывает историю своего “преступления”. Другой документ — так называемая “Декларация”, подписанная Далошем и Харасти и датируемая 9 января 1971 г. Авторы выражают и обосновывают в нем свое решение не подчиняться в дальнейшем надзорным мерам, ограничивающим их свободу, и протестуют против практики органов внутренних дел, которые вмешиваются в идеологические и художественные споры, а также применяют репрессивные меры к гражданам, не совершившим никаких преступлений и приверженным делу социализма. (Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. № 47/750, с. 105—118.)
4 Миклош Харасти (род. в 1945 г.) — писатель, журналист, правозащитник. Изучал философию и литературу в Будапештском университете. В 1969—1970 гг. участвовал в студенческой маоистской организации. В 1970 г. был помещен под полицейский надзор. В 1970—1971 гг. работал фрезеровщиком на машиностроительном заводе Ганц-МАВАГ и Тракторном заводе “Красная звезда”. В 1976 г. стал соучредителем Венгерского движения демократической оппозиции, в 1980 г. — редактором самиздатовского журнала “Бесселе”. В 1989 г. принимал участие в переговорах по переходу к свободным выборам. 1990—1994 гг. — член Венгерского парламента. в 2000-е гг. периодически выступал в венгерской прессе, в том числе в исторических журналах “Historia” и “Rubicon” с материалами о кадаровской эпохе. Отработал два срока (с 2004-го по 2010 г.) в качестве Представителя ОБСЕ по свободе СМИ. Профессор Колумбийского юридического универстита (Нью-Йорк). Автор книг: “Рабочий в государстве рабочих” и “Бархатная тюрьма”.
5 Дёрдь Далош (род. в 1943 г.) — венгерский еврейский писатель и историк, автор романа “1985” (продолжение оруэлловского “1984”). Отец Далоша погиб в лагере в 1945 г. С 1962-го по 1967 г. учился в МГУ на историческом факультете, потом вернулся в Будапешт. В 1968 г. получил условный срок за маоистскую пропаганду. Из-за запрета на профессиональную деятельность и публикации работал переводчиком. В 1977 г. стал одним из организаторов оппозиционного движения. В 1988—1989 гг. — соредактор подпольного издания “Ostkreuz” в ГДР. В 1995—1999 гг. — директор Венгерского института
в Берлине. Издатель, редактор, исследователь — он активно занимается историей венгерских событий 1956 г. (см.: Dalos Gy. 1956. Der Aufstand in Ungarn. Mьnchen, 2006). Автор книги “Гость из будушего: Анна Ахматова и Исайя Берлин”. Живет в Германии.
171/В. Дёрдь Ацел — Яношу Кадару
1 февраля 1971 г., Будапешт
Докладная записка товарищу Яношу Кадару
Летом 1970 г. я получил от Дёрдя Далоша письмо без подписи, в котором он просил меня выслушать его. Мой секретариат сообщил ему, что письмо было доставлено, и попросил написать, о чем речь. После чего Дёрдь Далош направил копию своей кассационной жалобы в отношении связанного с ним судебного решения в Главную столичную прокуратуру и обратился с просьбой выслушать его лично. В связи с отъездом в отпуск принять его я не смог.
Заявление, датированное 10 декабря, с протестом против продления полицейского надзора, Далош переслал с тем, чтобы я ознакомился с делом и принял его. Вслед за этим я получил письмо в несколько строк от товарища Дёрдя Лукача. В письме товарищ Лукач сообщает, что Далош обратился
к нему за помощью и так же просит меня принять Дёрдя Далоша.
15 января я принял у себя Дёрдя Далоша. В ходе беседы тот признал, что “ранее” действительно вел вражескую деятельность против нашего режима, однако теперь считает, что продление полицейского надзора не имеет под собой оснований и является неправомерным, так как в беседах с Миклошем Харасти и другими обсуждает “уже только свои идеологические проблемы”. Он также добавил, что и сам уже не согласен со многими из своих прежних действий.
Выслушав Дёрдя Далоша, я сообщил ему, что официальные органы не могут ограничиться простым принятием к сведению того факта, что он — или кто-то другой — не соблюдает наши законы.
Далош ушел от меня с тем, что раскаивается в своих прежних действиях и хотел бы изменить свое поведение. Все это — по его словам — он написал и в письме к товарищу Бенкеи1 с просьбой отменить распоряжение.
По моим сведениям, ничего из обещанного Далош не выполнил, и вместо этого — вместе с Миклошем Харасти — разослал в различные органы письма с протестом против принимаемых в его отношении мер.
Тогда же я отправил короткий ответ товарищу Лукачу, в котором сообщил, что вернусь к его письмо позже — когда смогу дать ответ в отношении дела Далоша по существу. В связи с моим отпуском товарищ Лукач получил мой ответ только на этой неделе.
Рекомендую дать свободный ход процедуре по закону.
Дёрдь Ацел
Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. № 47/750. Машинописный экземпляр. Внизу страницы примечание от руки: “I.1. 02. Биску”.
1 Андраш Бенкеи — в 1971 г. министр внутренних дел Венгрии.
171/С. Бела Биску — Яношу Кадару
2 февраля 1971 г.
Товарищ Кадар!
В приложении высылаю запрошенный рапорт МВД о деле Харасти — Далоша и заявление товарища Ацела о Дёрде Далоше. Также, вместе с заявлением, высылаю обратно письмо Харасти и “Декларации”.1
В отношении обоих граждан мое мнение совпадает с мнением Министерства внутренних дел, а также с рекомендацией товарища Ацела: нам следует дать свободный ход процедуре по закону. Произошла ошибка по линии исполнительных полицейских органов, поскольку за неповиновением не последовали немедленные санкции.
Данный вопрос я обсудил с товарищем Бенкеи. Однако посоветовал им подождать с принятием мер после получения письменного заявления.
По данным МВД, за указанными гражданами стоят идейные и политические вдохновители, поисками которых органы и займутся.
С товарищеским приветом,
Бела Биску
Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. № 47/750. Рукописный экземпляр. В правом верхнем углу письма: “Строго конфиденциально!”
1 См. примечание 3 к письму 171/А.
171/D. Янош Кадар — Дёрдю Ацелу и Беле Биску
8 февраля 1971 г.
Докладная записка для товарищей Дёрдя Ацела и Белы Биску
Принимаю во внимание ответ, присланный (1 февраля, точнее, датированный 2-м февраля) на мою записку в отношении дела Миклоша Харасти и Дёрдя Далоша, как промежуточную информацию.
Согласен, чтобы товарищ Ацел отправил соответствующий ответ товарищу Лукачу и сообщил ему, что в деле Харасти и Далоша следует обеспечить свободный ход процедуре по закону.
Отдельно с Лукачем о деле говорить не буду — это бесполезно.
Держите меня в курсе, как продвигается дело Харасти — Далоша.
С приветом,
Янош Кадар
Приложение: 6 шт.
Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. № 47/750. Машинописный экземпляр. В правом верхнем углу листа: “Конфиденциально!” Внизу — почерком Белы Биску: “Товарищ Ацел, как поговоришь с товарищем Лукачем, сообщи, пожалуйста, чтобы надлежащие и по возможности дифференцированные меры принимались по согласованию с нами и с нашего одобрения. 8. 02. С прив<етом>, Биску”.
171/Е. Дёрдь Ацел — Яношу Кадару
9 февраля 1971 г., Будапешт
Докладная записка на имя товарища Яноша Кадара
Вчера продолжил беседовать с товарищем Дёрдем Лукачем. Сообщил ему нашу позицию по делу Миклоша Харасти и Дёрдя Далоша: после того как оба полностью проигнорировали наши законы и заняли по отношению
к ним демонстративно враждебную позицию, мы не собираемся в дальнейшем заниматься их делом. Я подчеркнул, что речь здесь идет не о взглядах, а о соблюдении закона.
Я сообщил товарищу Дёрдю Лукачу, что отвечаю также и по поручению товарища Кадара. Он принял мой ответ к сведению и снова просил, чтобы мы простили ему, если он заблуждается и что снова затронул это дело — так же, как и в предыдущем случае с гражданином, задержанном по делу о шпионаже1; товарищ Лукач утверждает, будто делает это исключительно из беспокойства, как бы не получилось, что мы реагируем на дела идеологического характера не в плоскости идеологии.
Дёрдь Ацел
Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. № 47/750. Машинописный экземпляр. В правом верхнем углу листа: “Конфиденциально!”
1 Возможно, речь идет о диссиденте маоистского толка Дёрде Пооре, привлекавшемся к ответственности за свои китайские связи.
171/F. Дёрдь Лукач — Яношу Кадару
15 февраля 1971 г., Будапешт
Дорогой товарищ Кадар!
На днях мне сообщили, что Дёрдь Далош и Миклош Харасти были интернированы.
В связи с этим — возвращаясь к нашей беседе — я бы хотел сообщить тебе следующее. Во-первых, хочу повторить, что не согласен с т<ак> н<азываемой> маоистской идеологией, которую исповедуют указанные лица, и подверг эту идеологию критике публично перед представителями мировой печати.1 Во-вторых, я не одобряю избранную Далошем и Харасти тактику, когда они отказались подчиняться распоряжениям полиции, поскольку закон имеет две стороны и обязателен к соблюдению как для граждан, так и для облеченных им органов.
При всем этом должен тебе сказать со всей серьезностью, что, по моему мнению, в данном случае органы государственной власти совершили большую политическую ошибку и определенно пошли против закона. Прежде всего потому, что из документов, обосновывающих необходимость полицейского надзора, явственно следует, что данные лица были помещены под полицейский надзор за выражение своих взглядов. Если бы они совершили что-то другое, против них было бы открыто дело по закону и это входило бы в обязанность компетентных органов. Если же кого-либо помещают под полицейский надзор за выражение не антисоциалистических принципов (какими бы сумбурными и ошибочными они ни были), это означает возвращение к методам времен Ракоши2, уже завтра может стать привычным делом помещать подобным образом под надзор полиции любого, кто своими идеями вызывает неприязнь или провоцирует идеологическую дискуссию. Я не утверждаю, будто в наши дни кто-то собирается ввести подобную практику, но ты и сам знаешь, к каким роковым последствиям в политике ведет создание ошибочных, незаконных прецедентов. Еще раз подчеркиваю: в нынешней непростой ситуации компетентные органы — явно ссылаясь на собственный престиж — провоцируют такой рост напряженности
в связи с незначительным по своей сути делом, что это может в любую минуту привести к молодежным акциям протеста и тем самым к еще более масштабным выражениям недовольства. О том, как это опасно, думаю, тебя предупреждать не надо.
В конце — одно личное замечание. По этому делу я писал товарищу Ацелу, беседовал с тобой. Результатом моих замечаний, очевидно, стало то, что Харасти и Далош были интернированы. В то же время параллельно руководящие сотрудники партии регулярно проводят со мной дружеские беседы и консультации, в ходе которых беспрерывно спрашивают мое мнение по достаточно сложным вопросам и заверяют, что сказанное мною производит глубокое впечатление. Объяснить подобную двойственность искренними мотивами я не могу. Очень бы хотелось, чтобы вместо глубокого впечатления, которое якобы производят мои суждения по важнейшим проблемам, к моим советам прислушивались в менее значительных вопросах и, к примеру, как можно быстрее уладили дело Дёрдя Далоша и Миклоша Харасти.
С коммунистическим приветом,
Дёрдь Лукач
Институт философии Венгерской Академии наук. Архив Д. Лукача, собрание рукописей “Переписка Дёрдя Лукача”. Машинописный экземпляр.
1 Лукачу действительно приходилось выступать с критикой политики Китая и маоистских доктрин. См., например, его статью: Zur Debatte zwischen China und der Sowietunion: Theoretische-philosophische Bemerkungen // Forum (Wien), Nr. 119. (Nov. 1963), S. 519—523; Nr. 120 (Dez.). S. 582—585. Многократно публиковалась и на других языках.
2 Матяш Ракоши (1892—1971) — деятель венгерского коммунистического движения. В 1919 г. — нарком Венгерской советской республики, после ее подавления функционер Коминтерна. В 1925 г., нелегально приехав в хортистскую Венгрию, был арестован и до 1940 г. сидел в тюрьме. В ноябре 1940 г. в условиях потепления после пакта Молотова — Риббентропа отношений между СССР и Венгрией (союзницей Германии) получил возможность выехать в СССР в обмен на трофейные знамена венгерской революционной армии, захваченные в 1849 г. в ходе венгерской кампании фельдмаршала И. Ф. Паскевича. По возвращении в Москву возглавил венгерскую коммунистическую эмиграцию.
В феврале 1945 г. вернулся в Венгрию. К лету 1948 г. на смену антифашистской коалиции приходит однопартийная коммунистическая диктатура во главе с Ракоши. Жертвами крупномасштабных политических репрессий в 1949—1952 гг. стали как оппоненты режима вроде кардинала Миндсенти, приговоренного к пожизненному заключению, так и конкуренты Ракоши из числа коммунистов и левых социал-демократов. Летом 1953 г. за провалы в экономической политике был по настоянию Москвы освобожден от обязанностей премьер-министра, но продолжал стоять во главе правящей партии до июля 1956 г. После отставки с поста генсека выехал в СССР. После подавления венгерской революции претендовал на возвращение в большую политику, однако Москва предпочла менее одиозного Кадара. Зимой—весной 1957 г. бомбардировал советское партийное руководство письмами с резкой критикой слишком “либеральной” внутренней политики Кадара. Посетив в марте 1957 г. Москву, Кадар поставил вопрос ребром, заявив о том, что уйдет, если влияние Ракоши сохранится. Решением Президиума ЦК КПСС Ракоши в апреле 1957 г. был выдворен из Москвы. Жил в Краснодаре, Киргизии, Арзамасе, Горьком, где и умер. Мемуары Ракоши частично опубликованы на русском языке в журнале “Исторический архив” в 1997—1999 гг.
171/G. Дёрдь Лукач — Яношу Кадару
<До 22 февраля 1971 г.>
Дорогой товарищ Кадар!
Придется мне продолжить нашу переписку по делу Харасти — Далоша. Из источника, раскрывать который я по основательным причинам, не хотел бы, но в достоверности которого не сомневаюсь, мною получена следующая информация.
После восьмидневной голодовки жизнь Харасти и Далоша оказалась
в опасности. И в этот момент врачебное обследование, а также начало лечения связали с выполнением условия (!), а именно с прекращением голодовки. Заключенных развезли по разным больницам, где многократно подвергли физическому насилию, более того, избили жену Далоша (женщину!). На данный момент не вижу необходимости углубляться в идеологические тонкости. Речь о том, насколько соответствует подобное “обращение” с политическими заключенными словам, прозвучавшим на съезде, или любой, что-либо берущей на себя политической практике. В целом хотел бы настойчиво обратить твое внимание на методы, которые могут привести к смерти двоих людей (!), на угрожающую им трагическую опасность. Скажу одно: для тебя, пережившему мучения узника тюрем госбезопасности, какими они были при Габоре Петере1, человека, который в тяжелые времена следил за тем, чтобы в охваченной гражданской войной стране к политзаключенным не применяли насилия2, проверка приведенной в этом письме информации — вопрос личной политической чести; и если ты обнаружишь, что хотя бы малейшая часть из описанного соответствует действительности, выступишь ли против тех, кто своими действиями так марает дело социализма?
С верой в твою политическую мораль и с коммунистическим приветом,
Дёрдь Лукач
Институт философии Венгерской Академии наук. Архив Д. Лукача, собрание рукописей “Переписка Дёрдя Лукача”. Машинописный экземпляр.
1 Габор Петер (Беньямин Айзенбергер) (1906—1993) — глава Управления органов государственной безопасности в 1945—1952 гг., играл ключевую роль в подготовке показательных процессов, по итогам одного из таких процессов сам был приговорен к тюремному заключению. Кадар находился в заключении в период с 1951-го по 1954 г.
2 О драматических событиях осени 1956 г. в Венгрии см.: Стыкалин А. С. Прерванная революция. Венгерский кризис 1956 г. и политика Москвы. М., 2003
171/H. Янош Кадар — Дёрдю Лукачу
22 февраля 1971 г., Будапешт
Товарищу Дёрдю Лукачу,
Будапешт, V р<ай>он, Белградская наб. 2
Уважаемый товарищ Лукач!
В субботу одновременно получил твое письмо от 15-го числа по делу Дёрдя Далоша и Миклоша Харасти и твое же дополнение к письму. Ниже отвечаю на поставленные вопросы.
— Далоша и Харасти поместили под надзор полиции не за маоистские и анархические — между прочим, неприемлемые — взгляды, а на основании их деятельности и поведения, которые наносят ущерб интересам страны и угрожают ее политическому порядку.
— В своем письме ты сообщаешь, что и сам не одобряешь гражданское неповиновение с их стороны и тактику “отказа” от полицейского надзора. Отвечаю:
— Тем временем ознакомился с их “декларацией”, что ты мне переслал, и с прочими их штуками. Могу с уверенностью заявить, что нет в мире государства, способного безропотно принять к сведению подобное пренебрежение и наглость по отношению к себе, и Венгерская Народная Республика, естественно, стерпеть такое не может.
— Ты утверждаешь, что писал, в связи с этим делом, товарищу Ацелу, беседовал со мной, и “результатом твоих замечаний стало то, что Харасти и Далош были интернированы”. Отвечаю:
— После твоего вмешательства я, как полагается, самым тщательным образом проверил, не совершили ли правоохранительные органы фактическую ошибку, не было ли с их стороны предвзятости, превышения полномочий или иных подобных нарушений. Мною было установлено, что действия были обоснованы и соответствовали букве закона.
— Правда, что Далоша и Харасти привлекли тем временем к ответственности за нарушение предписаний полицейского надзора и приговорили
к двадцати пяти дням ареста, под которым они сейчас и находятся. Это произошло бы в любом случае и без чьего бы то ни было вмешательства, поскольку соответствует процедуре по закону.
— В своем письме ты, не зная фактов и основываясь на однобоких, предвзятых и ложно описывающих происходящее толках, пишешь, будто медицинский уход заключенные могут получить только в обмен на выполнение определенных условий, и делается это, чтобы нанести вред им и их близким. Отвечаю: это ложь и клевета в отношении правоохранительных органов.
— Теперь кое-что о сути дела, исключительно на основании тех неоспоримых фактов, которые и тебе и мне в равной степени известны, начиная с имеющейся у нас обоих в распоряжении письменной декларации, составленной Далошем и Харасти. О чем же на самом деле идет речь?
Когда Далоша и Харасти известили о продлении полицейского надзора, который оба считали несправедливым, от них самих зависело, какой вариант поведения выбрать и по какому пути пойти.
Первый: принять к сведению приговор, выполнить предписания и, продемонстрировав надлежащее поведение, спокойно ждать, когда установленный над ними полицейский надзор закончится в положенный законом срок — как это в конечном итоге всегда и происходит в подобных случаях.
Второй: принять к сведению приговор и опротестовать его в Верховной прокуратуре.
Третий: приняв приговор к сведению, обратиться напрямую или через посредников хотя бы и в ЦК и попросить о пересмотре дела. Вместо этого оба избрали иной путь.
Эти двое молодых людей по собственной инициативе или послушав дурного совета (по подсказке резидента маоистов в Будапеште?) сговорились и по заранее подготовленному плану решили спровоцировать венгерские правоохранительные органы, испытать их на прочность. Они решили не обращать внимания на решение властей и размножили свои вызывающие “декларации” и разослали их друзьям и врагам, думая политическим шантажом заставить венгерское государство отступить. Как явствует из их поведения, молодые люди договорились, что в случае заключения под стражу будут протестовать (игнорировать свои обязанности, действия представителей исполнительной власти, начнут голодовку и т. д.) и, устраивая публичные скандалы, усилят свою борьбу.
В конечном итоге все это они и проделали. Но план оказался ошибочным, да и возможности свои они рассчитали неверно. Следуя таким путем, нас можно принудить к борьбе, но сдаться нас не заставишь; ни самих юношей, ни их соратников этот путь никуда не приведет.
— Возвращаясь к личностям Далоша и Харасти: я по-прежнему считаю возможным одно смягчающее обстоятельство — безответственность и необдуманность поступков как следствие молодости лет. Безусловно, нынешнее тяжелое положение обоих — результат принятых ими самими провокационных и непозволительных решений. Но выход есть, и зависит он исключительно от них самих: чтобы можно было нормально заняться сложными обстоятельствами их дела, Далош и Харасти должны прекратить гражданское неповиновение в любой форме.
А теперь вернусь к твоим вопросам личного характера:
— Ты льстишь мне, утверждая, будто я понимаю мотивы твоей деятельности в целом; по крайней мере в том, что касается сути, я их уважаю и уверен, что ты действуешь из самых лучших побуждений. Ты же в своем последнем письме поставил под вопрос чистоту наших намерений в твоем отношении, в особенности в связи с обсуждаемым делом.
Ты напоминаешь мне о том, что и я когда-то был жертвой беззакония. Я, естественно, не забыл ни о жертвах беззакония, ни о неизмеримом ущербе, который нанесли делу социализма эти нарушения закона. Но я также обязан подчеркнуть, что кровавые дни конца октября 1956 г.1 — о них я тоже не забыл — кажутся мне ничуть не лучше эпохи беззакония, связанной с именем Ракоши. Из обеих историй я сделал для себя крайне полезные выводы. Сотни тысяч венгерских коммунистов и еще большее количество приверженцев социализма сделали соответствующие выводы из событий этих нелегких лет, когда сначала по одной, а потом по совершенно противоположной причинам в нашей стране отсутствовали социалистическая законность и порядок. И это я считаю одной из главных гарантий социализма.
Обязательным принципом в действиях партийного руководства, правительства, представителей власти, как в целом, так и в каждом конкретном случае (сюда же, естественно, относится и дело Далоша и Харасти), является то, что каждый законопослушный гражданин имеет право на неприкосновенность и защиту, в то же время — и это не менее важно — законный порядок Венгерской Народной Республики столь же неприкосновенен.
В письме ты упоминаешь и о давно ставших регулярными беседах-консультациях, которые происходят у тебя с отдельными партийными руководителями. Ты стал сомневаться, воспринимают ли всерьез твое мнение по различным вопросам. Что касается меня, я уважаю тебя как выдающегося ученого-марксиста наших дней, коммуниста-революционера с богатейшим опытом и считаю беседы с тобой важными не только для себя, но и с точки зрения работы партийного руководства, — и это не только мое мнение. Я по-прежнему считаю эти встречи необходимыми и полезными, и чем точнее мы можем определить их значение, тем лучше.
Полной правды ради следует сказать: есть то, что нас связывает, — по моему убеждению, это наша марксистская сущность, общая забота о деле коммунизма, которую мы взяли на себя. В то же время нас разделяет то обстоятельство, что твоя позиция и позиция партийного руководства расходятся по некоторым довольно важным вопросам. Однако я думаю, мы в этом смысле друг друга не обманываем. Мы никогда не думали, будто ты после одного разговора во всем примешь точку зрения партийного руководства и на следующее утро уже пойдешь ее пропагандировать. Ты тоже не думал — и до сих пор не требовал, — чтобы в возникающих между нами спорах руководство партии по одному слову отказывалось от своей позиции и тут же начинало следовать твоим взглядам.
И в заключение: по моему представлению, нам следует продолжить наши периодические встречи, сохраняя взаимное уважение и исходя из того, что мы можем привлекать внимание друг друга к вопросам или точкам зрения, которые представляются важными. Если мы не будет рассматривать такие беседы с позиций нашей истинной сущности и с точки зрения их реальной пользы, то какой в них смысл? Если мы будем считать эти разговоры пустой тратой времени, тогда — надо признаться — у нас тут в ЦК и других дел хватает, да и ты мог бы с большей пользой провести время дома, занимаясь научной работой.
В отношении наших встреч, полагаю, какими бы интересными они ни были, и с твоей и с нашей стороны речь идет не только об удовольствии, скорее об определенной необходимости. И эта необходимость следует из нашей общей преданности одному и тому же делу, делу социализма, которому мы все служим, пусть по-разному и в разных областях.
С коммунистическим приветом,
Янош Кадар
Институт философии Венгерской Академии наук. Архив Д. Лукача, собрание рукописей “Переписка Дёрдя Лукача”. Машинописный экземпляр.
1 Речь идет о событиях, которые действительно сопровождались кровавыми эксцессами и проявлениями анархии. См.: Стыкалин А. С. Несколько штрихов к портрету Имре Надя // Вопросы истории. 2008. № 2. С. 90—98.
171/I. Янош Кадар — членам секретариата ЦК
22 февраля 1971 г.
Докладная записка членам секретариата
Дорогие товарищи!
Вы наверняка уже сталкивались с делом молодых анархистов-маоистов Далоша и Харасти, о котором стало известно в университетских кругах и отчасти в близких к ним областях. Не так давно дело приняло острый оборот, указанные граждане были взяты под стражу, и вследствие этого, в определенных кругах началась активная кампания <в их защиту>.1 Делом занимаются товарищи Биску и Ацел, а также соответствующие исполнительные органы партии и правительства.
Я тоже впутался в эту историю в связи с тем, что товарищ Дёрдь Лукач дважды ко мне обращался. Для личного ознакомления прилагаю справку
о деле, его нынешнем состоянии и новые письма, проясняющие наши отношения с Лукачем.
Материалы прошу вернуть.
С приветом,
Я<нош> К<адар>
Приложения
Национальный архив Венгрии, единица хранения M-KS 288. № 47/750. Машинописная копия. Внизу страницы: “К ознакомлению: Золтан Комочин, Реже Нерш, Миклош, Арпад Пуллаи”.
1 Дело Харасти и Далоша на самом деле не положило начала мощному протестному движению в среде венгерских диссидентов. Это движение, до тех пор маргинальное, приняло более серьезный размах только после Хартии-77 в Чехословакии (1977 г.), но
в особенности с начала 1980-х гг. на волне польского кризиса 1980—1981 гг.
171/J. Дёрдь Лукач — Яношу Кадару
25 февраля 1971 г., Будапешт
Глубокоуважаемый товарищ Кадар!
Ответ на свое письмо получил. Спасибо.
С коммунистическим приветом,
Дёрдь Лукач
Институт философии Венгерской Академии наук. Архив Д. Лукача, собрание рукописей “Переписка Дёрдя Лукача”. Машинописный экземпляр.
Публикация и вступительная заметка Александра Стыкалина
Комментарий Александра Стыкалина и Ольги Якименко
Перевод Ольги Якименко