Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2011
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
КСЕНИЯ ДЬЯКОНОВА
* * *
Найди меня, как слово в словаре.
Придумай для меня значенье.
Закрой глаза, как тот, кто на заре,
за час до возвращенья,
внезапно понимает, что слова
“домой” и “там” меняются местами.
Скажи мне, что я снова не права.
Что все это не я, не ты, не с нами.
Дай мне уснуть и в сон мой не смотри.
Сегодня нет ни музыки, ни танцев
в театре подсознанья. И сотри
с меня (на время) отпечатки пальцев.
* * *
Неважно даже что: перечисленье
античных императоров, их жен,
иль на доске пылающий закон
земного тяготенья,
труды и дни членистоногих, сон
Татьяны или павший на колени
под рембрандтовским солнцем блудный сын —
все это превращается в один
сплошной туман, и слушать невозможно,
но можно руку приложить к лицу
и думать боязливо, осторожно:
раз эта четверть близится к концу,
уже в пути мучительное счастье
каникул: ибо жизнь так коротка,
что добежать от дома до катка
нельзя, не задохнувшись; а пока
ты чувствуешь, что время на запястье
бежит и рвется в сторону звонка.
* * *
А для кого играет Лестер Янг?
Для женщин, допивающих мартини
осенней ночью (завтра снова в банк,
а жизнь пуста)? Для птицы на картине,
повешенной в джаз-клубе год назад,
и никому не видной из-за дыма?
Для тех, кто просто курят и сидят
с сознанием, что жизнь непроходима?
Для вечности, сжимавшейся до дня,
безумствовавшей с ним напропалую?
А может быть, и вправду для меня,
и только для него я существую?
* * *
Есть точность боли и неточность счастья.
Бывает, что читаешь жизнь с листа,
споткнешься вдруг — и посреди объятья
внезапно вырастает темнота.
Есть точность боли, знающей, какими
словами спорить с тем, кто изменил,
с каким оттенком выговорить имя,
удерживая слезы что есть сил,
и есть неточность счастья: кто опишет
Венецию в вечерней тишине?
По ней гуляют многие, но ближе
к ней тот, кто посетил ее во сне.
* * *
Непонятное, ненадежное, непростое,
заставляющее меня иногда писать,
то является не ко времени, то в покое
оставляет, и неизвестно, когда опять…
И хотя мне внушает улица, день и вечер,
что оно никуда не денется, я порой
почему-то боюсь подумать о новой встрече,
и слоняюсь, и льну к витринам с их мишурой,
лишь бы только не жить срывающейся надеждой,
и растрачиваюсь на всякую ерунду.
Но когда оно позовет меня — безмятежно,
как заманивает предатель, — то я приду.
* * *
Что сегодня принесли в почтовый ящик?
Это письма к предыдущему жильцу.
Как жилось ему до нас, и в настоящем —
кто он, где он? Тень гуляет по крыльцу.
Жизнь проходит непредвиденно и плавно,
то, что было, никогда не будет вновь.
И мне кажется порою, что внезапно
встрепенувшаяся прежняя любовь,
обостренное усталостью желанье,
вспышка нежности забытому лицу
и воскресшее на миг воспоминанье —
тоже письма предыдущему жильцу.
* * *
В Америке, где слава и молва
становятся вещественными, даже
поэту за счастливые слова
оплачивают тур на острова
Багамские, и место в бельэтаже
театра, и все новые права,
растущие при неуклонном стаже…
В Европе нам такая жизнь едва
мерещится, — но первая трава
за океаном пахнет точно так же.
СНЫ
Мне страшно, понимаете? Мне страшно!
Вот я и прячусь в Вавилонской башне,
пока еще не знаю, от кого:
быть может, от бессилья своего.
Мне грустно, понимаете? Мне грустно!
Как статуе, внутри которой пусто.
Поэтому я прячусь под листвой
у яблони горячей и живой.
И, может быть, когда мне станет легче,
я облако сумею взять за плечи
и на дрожжах фантазии расти
до самого до Млечного Пути…