Стихи
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2011
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Александр Танков
ПОСЛЕ ОСВЕНЦИМА
Писать стихи после Освенцима — это варварство.
Теодор Людвиг Визенгрунд Адорно
Мы племя пастушье и неба послы.
Борис Пастернак
РОЖДЕСТВО
Мир в сугробах лежит неразумный
И не дышит уже на стекло,
Но январь, как дежурный Везувий,
Выдыхает седьмое число.
И не дышит уже, и не пишет,
И не слышит шагов за стеной,
И крестами болгарскими вышит
Черных вышек узор жестяной.
Муэдзины кричат с колоколен,
Пастухи завернули в трактир,
И зияет чертой в протоколе
Реактивный кудрявый пунктир.
Если спрятать в жестянку от чая
Краткий перечень детских обид,
За себя одного отвечая,
Ты узнаешь, как время знобит.
Ты услышишь холмов содроганья,
Колыханья далеких морей,
Загудят, словно трубы в органе,
Голоса пастухов и царей:
Мы пришли за звездой. Мы искали
Оправдания миру сему,
Но узнали в зверином оскале
То ли Голема, то ли Муму,
И дрожащей рукой приласкали
Бессловесную мерзлую тьму.
Я чужой, он чужой, ты чужая…
Как вагоны, спрягая слова,
Не дождемся уже урожая,
Не увидим свое дважды два,
Неразменную скорбь умножая
И себя различая едва…
ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ
По улицам пьяная вьюга шаталась,
Заглядывала в проходные дворы,
В подъезды ломилась, под дверью шепталась,
Глядела, не видно ли где детворы.
В окно постучали в четвертом часу
И голосом спившегося управдома
Метель прохрипела: “Я знаю, вы дома!
Откройте, я важные вести несу!”
Мария в испуге взглянула в окно,
Отдернула тонкой рукой занавеску.
Снаружи к окну прилепили повестку,
И сделалось, словно в пещере, темно.
Поземка ткала золотую парчу,
Трепала кудель и мотала свой кокон.
Иосиф сказал: “Отойдите от окон,
Залейте огонь, погасите свечу”.
А вьюга, соленые хлопья крутя,
Ломилась в окошко с двумя понятыми
И выла: “Мария! Мария, не ты ли,
Не ты ли баюкала в люльке дитя?”
Предместья листает столетняя тьма,
Трещит пулеметного страха гребенка.
“Мария, Мария! Отдай нам ребенка,
Быть может, тогда уцелеешь сама!
В дремучих снегах не отыщешь тропы,
Звезды не увидишь за струпьями вьюги.
Мария, покайся! Мы — Ирода слуги,
За нами — великая правда толпы!
Ты знаешь, что мы называем добром:
Единый и праведный гнев миллионов,
Горящие книги и рев стадионов,
Хрустальную ночь, Кишиневский погром.
Ребенок твой встанет в ликующий строй,
Вольется в слепую народную массу.
Товарищ по крови, товарищ по классу —
А ну, рассчитайся на первый-второй!
Нам — грохот парадов, вам — стены тюрьмы
И бегство в Египет в товарных вагонах,
Огарки свечей и овчарки в погонах,
Пески Кызылкумов и лед Колымы…”
Метель понемногу стихала. Светало.
Иосиф пожитки в узлы увязал,
Присел на дорогу и молвил устало:
“Волхвы заблудились. Пора на вокзал”.
ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ
Когда нас вели, подгоняя пинками,
Штыками и окриками. Когда
Нас гнали к вокзалу, как гонят стада
На бойню, как нас изгоняли веками, —
Мы в землю смотрели, чтоб вас не смущать.
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?
Из окон, дверей, чердаков и подклетей
Нам что-то кричали, махали руками,
Чтоб мы не забыли позор и вину,
С которой сроднились за двадцать столетий.
Тот вез на тележке больную жену,
А этот шатался под тяжестью гроба.
Скрипач неуверенно трогал струну,
И ребе лелеял свою седину,
И чей-то костылик торчал из сугроба.
Когда нас вели, то с обеих сторон
Дороги толпа понемногу редела:
У каждого было какое-то дело,
И сделалось небо черно от ворон,
И колоколом безъязыким гудело.
И в этой редеющей быстро толпе
Был некто невидимый в черной кипе,
В разбитых очках, в пиджаке от Lacoste,а.
Он выкрикнул, выбросив в небо кулак:
“Ты выдумал сам Колыму и ГУЛаг,
Ты сам запустил лохотрон холокоста,
Чтоб нами детей христианских стращать!
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?”
Когда мы дошли до окраин Москвы,
Средь нас оказались случайно волхвы.
Один наклонился над спящим младенцем,
Вздохнул умиленно и сделал козу.
Другой прошептал, вытирая слезу:
“Мы шли в Вифлеем, а попали в Освенцим!
Кому же теперь поднесем мы дары —
Слоновую кость, золотые шары
На воском закапанной ветке еловой,
Мешок сухарей и полфунта махры,
И ладан, и мирру, и хлеб из столовой?”
Нам в спину смотрели чужие дворы,
Крестились, и мерзлые бревна пилили,
И поровну наши пожитки делили.
И вскоре наш путь завершился — когда
В морозной ночи засияла звезда.