Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2011
Александр Жолковский
БЕНДЕР В ЦЮРИХЕ
«Изящная словесность» — не из тех категорий, в которых принято вести речь о Солженицыне, и сам он вряд ли приветствовал бы свое появление в этой рубрике, не говоря уже о конкретном содержании нижеследующих заметок. Вполне по-толстовски, он и в художественных произведениях стремился исключительно к истине, полагая, что красота никуда не денется – приложится. Иногда получалось.
Я люблю его «Случай на станции Кречетовка/Кочетовка» – рассказ о сдаче органам НКВД нестроевого и аполитичного солдата, бывшего актера Тверитинова, лейтенантом Зотовым, alteregoхудожника в молодости, и выжимку о Ленине из «Красного колеса» (Солженицын 1975а),[1] в (анти)герое которой автор узнается еще фатальнее. Литературно Солженицын хорош там, где он нацелен на советское в самом себе: на положительного героя соцреализма аскета Зотова, честного доносчика-убийцу, и на параноидального вождя партии.
Не помню, кто из западных коллег доставил мне в Москву «Ленина в Цюрихе» (далее сокр. – ЛЦ), шедевр антисоветской полиграфии — красно-коричневый пейпербек YMCA-Press1975-го года с крупнозернистым, как бы газетным, фото Ильича на обложке. Его можно было бы подложить на любой книжный лоток брежневских времен и никто не обратил бы внимания. С тех пор я все собираюсь написать сопоставительный анализ этого художественного исследования (авторское определение жанра) с вышедшей в том же году и в том же издательстве нон-фикшн — мемуарным «Теленком» (Солженицын 1975б).
Мотивные переклички и текстуальные совпадения между портретами двух одиноких подпольных волков поразительны, и они не остались незамеченными.[2] Дошло даже до того, что автору был задан прямой вопрос о степени его родства с его антигероем. Солженицын, смолоду поклонявшийся Ленину, а затем подвергший его радикальной переоценке, предпочитал отрицать сходство,[3] хотя в своем статусе нобелевского лауреата и признанного героя сопротивления, казалось, мог бы позволить себе отстраненную интроспекцию.[4] Это был его шанс «подстере[чь], ликуя, таинственную кривую ленинской прямой» (Бабель, «Мой первый гусь») – в данном случае зигзаг творческого процесса, поставившего его собственные «мерзости» (Гоголь о себе в «Выбранных местах») на службу искусству. Но мученикам идеи, борцам, пророкам авторефлексия несвойственна. Объективность – дело позднейшего кабинетного анализа.
1.
На целостный разбор ЛЦ я здесь не замахнусь, но попытаюсь присмотреться к одной из глав – второй по порядку в составе ленинской выборки из Узла II «Октябрь Шестнадцатого», где она фигурирует под номером 38 (по иной нумерации – 37; ЛЦ, сс. 7-57). Мотивы этой главы несколько раз подхватываются и в последующих разделах ЛЦ, но для целей нашего «Урока» она может считаться достаточно автономной и завершенной. Фабула ее вкратце такова:
Встречаясь цюрихском ресторанчике с представителями левого крыла швейцарской социал-демократической партии, Ленин всячески подталкивает их к дальнейшему полевению, радикализации, принятию лозунга превращения империалистической войны в гражданскую и идеи вооруженного восстания против своего правительства. Преодолевая инерцию их сопротивления, естественную у граждан благополучной демократической республики, он постепенно доходит до объявления Швейцарии, с ее тремя главными европейскими языками и срединным географическим положением в Европе, центром назревающей мировой революции. Однако на съезде с.-д. партии эта программа не проходит, и «в затхлой Швейцарии торжествует бацилла мелкобуржуазного тупоумия. А буржуазный мир – стоит, не взорванный».
Сюжет, основанный на исторических реалиях, в частности на ленинских статьях и выступлениях того времени, несложен и не особенно драматичен. Литературный интерес ему придает избранный автором способ повествования, видный из заключающей мой пересказ цитаты. Вся глава (да и книга) последовательно выдержана в ключе несобственно прямой речи, так что авторский текст двусмысленно-иронически сливается, открыто этого не формулируя, с внутренним монологом протагониста, а фрагменты его прямой речи читаются как пики единой повествовательной интонации, пронизанной навязчивым ленинским взглядом на вещи.
Такое повествование выигрышно в ряде отношений. Оно позволяет сплавить воедино
— документальную канву ленинской политической мысли,
— исторически фундированную подачу других персонажей и реальных обстоятельств,
— убедительный абрис ленинской психологии, смоделированной автором на основе собственного внутреннего опыта,
— последовательно личный, субъективный, параноидально-утопический характер изложения и, lastbutnotleast,
— систематическую дискредитацию всего этого дискурса.
Последняя задача – опровержения – решается нетривиальным образом. Приемы и модусы подрыва маниакального дискурса героя (типа речей Позднышева в «Крейцеровой сонате», Наполеона в «Войне и мире», рассказчика «Записок из подполья» и некоторых других героев Достоевского) могут составить целый увлекательный раздел поэтики. Как же поступает автор ЛЦ?
В отличие, скажем, от Толстого, охотно перемежающего непосредственное изображение внешности Наполеона, его высказываний, поступков, приказов и внутренних монологов собственными «объективными» комментариями, часто ироническими (в конце концов, история на его, Толстого, стороне!), Солженицын предоставляет трибуну почти исключительно Ленину на протяжении всей книги, лишь иногда позволяя собеседникам, а еще реже себе самому перебивать его (победил-то, правда, не в Швейцарии, а в России, все-таки Ленин!). Основная разоблачительная стратегия состоит в насыщении всего этого несобственно прямого дискурса противоречиями.
Ленинская линия и вообще предстает более или менее очевидно противоречащей здравому смыслу и исторической реальности, — как в случае с якобы революционной ситуацией в Швейцарии. А время от времени ее ложность выходит и на поверхность: обнажаются ее внутренние несообразности, накладки, недобросовестность. Пример — фраза о «напряженной годовой внутрипартийной войне большинства из двадцати одного против меньшинства из двадцати двух» на первой же странице ЛЦ (во втором абзаце главы 22 Узла I «Август Четырнадцатого»; Солженицын 1975а: 7), сразу же задающей режим субверсии квази-авторского ленинского дискурса.
Но к этому основному нарративному тропу ЛЦ художественная конструкция рассматриваемой главы не сводится. Перескажем тот же сюжет в несколько иных, структурно более релевантных терминах.
Перед немногочисленными местными энтузиастами выступает приезжий, претендующий на исключительную роль носителя высшей истины, но зависящий от слушателей (ему нужны деньги, вид на жительство, официальное прикрытие и т. п.). Их он считает недалекими провинциалами, которые подлежат идеологической обработке, сочетающей высокомерие, лесть, соблазнение невероятными перспективами и требование от рекрутируемых определенных жертв. Выступление происходит в обстановке, символизирующей ее выделенность в качестве особого культурного пространства. Развитие сюжета включает прямое взаимодействие протагониста с некоторыми из слушателей-последователей. Кульминацией становится провозглашение провинциального места действия центром событий мирового масштаба.
В этом обобщенном пересказе отчетливо проступают черты «(лже-)пророческого сюжета», в европейской традиции обычно строящегося на имитации/пародировании евангельского. Параллели с последним очевидны. Ленин, живущий в Цюрихе на птичьих правах русского политэмигранта, – пророк из сомнительного места;[5] левые социал-демократы – его апостолы; регулярные встречи левых эсдеков в ресторане Штюссихоф — тайные собрания учеников Иисуса, прообраз будущей христианской церкви, отделяющейся от иудаизма; масса не верящих Ленину «тупоумных швейцарцев» — фарисеи и саддукеи; провозглашение Швейцарии центром мировой революции – обещание царствия небесного, где последние станут первыми; и т. д.
Однако простой опорой на архетипический сюжет о (лже)пророке разработка цюрихского эпизода не ограничивается. Похоже, что Солженицын ориентировался, возможно, сам не отдавая себе отчета, на конкретный пре-текст — главу XXXIV «Двенадцати стульев» — «Междупланетный шахматный конгресс» (Ильф и Петров 1995 [1928]: 350-364; далее сокр. — ДС).[6]
2.
Начать с бросающейся в глаза ключевой переклички этого заглавия, резюмирующего полет бендеровского красноречия, с вершинами ленинского, выделенными в ЛЦ разрядкой, а затем и прописными буквами:
«– Да знаете вы, что Швейцария – революционнейшая страна в мире??!»
«ШВЕЙЦАРИЯ – ЦЕНТР МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ СЕГОДНЯ !!!»
«Кегель-клуб – зародыш III Интернационала!».
В обоих текстах к этим кульминационным точкам пунктиром ведет линия неуклонного нарастания.
В ДС: «— Почему в провинции нет никакой игры мысли? <…> Скучно, девушки! Почему бы вам, в самом деле, не назвать ее [шахсекцию] как-нибудь красиво <…> Это вовлекло бы в секцию союзную массу <…>
Знаете ли вы, что такое шахматы? Они двигают вперед не только культуру, но и экономику! <…> "Шахклуб четырех коней" при правильной постановке дела сможет совершенно преобразить город Васюки? <…> Шахматы обогащают страну! <…> Васюки станут центром десяти губерний! <…> [В] Васюках надо устроить международный шахматный турнир. <…> [К]ак красиво будет звучать: "Международный васюкинский турнир 1927 года" <…>
— Но деньги! — застонали васюкинцы <…> — Какие там васюкинцы! Васюкинцы денег платить не будут. Они будут их по-лу-чать! <…> Материальных затрат никаких, если не считать расходов на телеграммы.
Ведь на турнир с участием таких величайших вельтмейстеров съедутся любители шахмат всего мира <…> НКПС построит железнодорожную магистраль Москва-Васюки <…> Три — поднятие сельского хозяйства в радиусе на тысячу километров <…> Для передачи всему миру сенсационных результатов турнира придется построить сверхмощную радиостанцию <…> [А]эропорт "Большие Васюки" — регулярное отправление почтовых самолетов и дирижаблей во все концы света, включая Лос-Анжелос и Мельбурн.
Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими любителями. Пределы комнаты расширились. Гнилые стены <…> рухнули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли <…>
[Прилет[ом] доктора Григорьева и будущего чемпиона мира Алехина <…> [К] аэроплану была подана мраморная лестница <…> Вдруг на горизонте была усмотрена черная точка. Она быстро приближалась и росла, превратившись в большой изумрудный парашют. Как большая редька, висел на парашютном кольце человек с чемоданчиком [Ласкер] <…>
Столица автоматически переходит в Васюки. Сюда перезжает правительство. Васюки переименовываются в Нью-Москву <…> Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы, а скоро и всего мира <…> А впоследствии и вселенной. Шахматная мысль <…> изобретет способы междупланетного сообщения. Из Васюков полетят сигналы на Марс, Юпитер и Нептун <…> А там <…> лет через восемь в Васюках состоится первый в истории мироздания междупланетный шахматный конгресс! <…>
Боюсь, что Васюки, центром мироздания не станут. Я не думаю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дуракам, как вы, даже если бы я их об этом просил. Прощайте, любители сильных шахматных ощущений!..»
В ЛЦ: «— Швейцарское правительство бесстыдно продаёт интересы народных масс финансовым магнатам <…> раболепствует перед европейской реакцией и теснит демократические права народа <…> Швейцарская социал-демократия должна оказать полное недоверие своему правительству <…>
“А что б вы считали нужным в положении швейцарских с-д, вот сейчас?” <…> “Я бы – провозгласил немедленно Гражданскую войну!” <…> Ленин, единственный в мировом социализме, увидел и всем показал: за войну! – но другую – и немедленно!! <…>
– … Узколобый эгоизм привилегированных маленьких наций <…> Республика лакеев! — вот что такое Швейцария! <…> Подачки послушным рабочим в виде социальных реформ, только бы не свергали буржуазию <…> Швейцарский народ голодает всё ужаснее и рискует быть втянутым в войну <…> Идти на бойню за посторонние чужие интересы? Или принести великие жертвы за социализм, за интересы девяти десятых человечества? <…> “Защита отечества” есть обман народа, а вовсе не “война за демократию”. И со стороны Швейцарии тоже <…>
– Но нашу страну война не может затронуть, мы нейтральны <…> [О]собенности Швейцарии… – Да никаких особенностей! Швейцария – такая же империалистическая страна! <…> — [И]ли мы дадим себя убивать в интересах империалистической буржуазии, или ценой меньших жертв совершим социалистический переворот в Швейцарии <…> Социалистическое преобразование Швейцарии вполне осуществимо и настоятельно необходимо. Капитализм вполне созрел для превращения в социализм <…> В Швейцарии необходимо будет экспроприировать <…> 30 тысяч буржуа <…> И Швейцария – станет пролетарской <…> В международном масштабе – раскол вполне созрел! <…> Рвать со Вторым Интернационалом – и строить Третий! <…>
– Но в Швейцарии… – А что – в Швейцарии? <…> Прекрасная демонстрация Вилли на Банхофштрассе! крещение кровью! <…> – Да знаете вы, что Швейцария – революционнейшая страна в мире??! <…>
А он – видел! Он видел в Цюрихе – вот, близкобудущие баррикады <…>
– Потому что Швейцария – единственная в мире страна, где солдатам отдаётся на дом, на руки – и оружие! и амуниция! <…> Революция это: захватить банки! вокзал! почту-телеграф! и крупные предприятия! <…> И что же для этого нужно? Только оружие! И оружие, вот, – есть! <…> И чего же вы ждёте? Чего не хватает вам? <…>
Он налегал на стол, он был как косо-крылатый, и взлетев отсюда, из зальчика ресторана Штюссихоф, – вот взмоет сейчас над площадью пятиугольной, замкнутой, средневековой, сама-то величиною с хороший зал, пронесётся над фигурой комичного фонтанного воина с флагом, завьётся спиралью мимо нависающих балконных выступов <…> и над черепичными крышами старого Цюриха, над нагорными пансионами, разукрашенными шале республики лакеев:
– Немедленно начать пропаганду в армии! <…> за немедленный социалистический переворот в Швейцарии! <…> И –вооружённое восстание!!! Пока вся Европа воюет – а в Швейцарии баррикады! <…> А у Швейцарии – три главных европейских языка! И по трём языкам в три стороны па-льётся революция по Европе! <…> Уж если вмешаются – то революция вспыхнет по всей Европе!!! Вот почему ШВЕЙЦАРИЯ – ЦЕНТР МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ СЕГОДНЯ!!! <…> (Кегель-клуб – зародыш III Интернационала!) Вы – лучшая часть швейцарского пролетариата!..»
Общая структурная колодка (с подстановкой Швейцарии/Цюриха на место Васюков и мировой революции на место межпланетного турнира) – очевидна. Обращу только внимание на две не сразу бросающиеся в глаза типовые конструктивные детали —
(i)Отказное подчеркивание мнимой незначительности требующихся усилий:
ДС: «Почему бы вам, в самом деле, не назвать ее [шахсекцию] как-нибудь красиво? <…> Какие там васюкинцы! <…> Материальных затрат никаких, если не считать расходов на телеграммы».
ЛЦ «И что же для этого нужно? Только оружие! И оружие, вот, – есть! <…> И чего же вы ждёте? Чего не хватает вам? <…>
(ii) Сдвоенный мотив воображаемого ви́дения и вдохновенного полета, знаменующий грандиозность и в то же время нереальность пророчества — по контрасту с провинциальным/средневековым городом:
ДС: «аэропорт "Большие Васюки" <…> Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими любителями <…> в голубое небо ушел <…> дворец шахматной мысли <…> [П]рилет <…> Алехина <…> [К] аэроплану <…> подана мраморная лестница <…> [Б]ольшой изумрудный парашют» и т. п.
ЛЦ: «А он – видел! Он видел в Цюрихе – вот, близкобудущие баррикады <…> [О]н был как косо-крылатый, и взлетев отсюда <…> вот взмоет сейчас над площадью <…> пронесется <…> над черепичными крышами старого Цюриха, над <…> разукрашенными шале республики лакеев».
3.
Развитие темы невероятного пророчества идет рука об руку с развертыванием реакций на него потрясенных слушателей. В ЛЦ тщательно выписан процесс психологической обработки обращаемых учеников, причем неоднократно подчеркивается, как их немного и как все они нужны Ленину. Основной сюжетный стержень, на который это нанизано, — постепенный переход слушателей от недоумения ленинскими пророчествами к удивленному приятию. Сходство с учениками Иисуса прямо не прочерчивается (их всего «девятеро»), но иногда походя проскальзывает («…посылал Инессу к швейцарским левым – Нэн рыбу ловил, а Грабер бельё вешал, жене помогал, и никому нет дела», ср. рекрутирование «ловцов рыб/человеков» в Евангелии).
«Простоватый широколицый слесарь Платтен <…> Он <…> всем лицом вбирает говоримое, такое трудное. Напряжён лоб его и в усилии собраны пухлые мягкие губы, помогая глазам, помогая ушам – слова не пропустить».
– «Вилли Мюнценберг <…> воспринимает легко, ему этого мало даже, беспокойными длинными руками он протянулся бы взять ещё».
«А Нобс – осмотрительный, вкрадчивый кот <…> искоса. Подальше от опасности».
«В мускульных сдвигах, в мучительном усилии платтеновский лоб, и в усилии и растерянности глаза. Как это трудно, как это трудно – постигать великую науку социализма! <…> А на товарищей покосишься – всё понимают, и стыдно признаться, и делаешь вид».
«А Радек <…> всё это слышал, всё это знает, тесно и мало ему, и медленно <…> Про себя барахтается Платтен, стараясь не проявиться наружно. Очень понятна задача мировой революции – но как трудно применить её к своей Швейцарии. Ум – согласен <…> А душа неразумная: и как хорошо-мирно живут крестьянские дома <…>
Не удержал, не спрятал сомнения Платтен, отразилось доверчиво, бесхитростно. И Ленин – заметил! И <…> живо, подвижно, искоса, как метким ударом шпаги, меткое слово – ключ агитации: – Республика лакеев!- вот что такое Швейцария!
Радек зароготал <…> Вилли – весело ловит взгляд Учителя <…> дай ещё! дай ещё!
Да Платтен – разве спорит? Платтен – только в недоумении <…> [Л]акеи бывают подобострастны, суетливо-податливы, а швейцарцы – медленны, самоуважительны».
«Под красноватой лампой полно веры и ожидания преданное решительное лицо Мюнценберга <…> Нескладный Шмидт <…> недоумевает с дальнего края скамейки <…> Нобс пережёвывает янтарный мундштучок <…> Улыбка у него котяче-приятная, а глаза недоверчивые и хохолок с сомнением.
«Платтен – откинулся, лоб нараспашку, лоб застигнутый перегоняет морщины. Сопротивляется чувство непросвещённое: хоть и крошечная наша Швейцария – а разве не особенная? <…> Но – напряжением ума заставляет себя, заставляет принять передовую мысль».
«Косолапым не всем понятно <…> Нобс – как будто одобрителен, и в глазах и в губах – сочувствие, а ушки – покойно на месте, а лоб не взморщится <…> Нобс отлично понимает, что ветер всегда дует слева. Вот – их кучка <…>, а ведь могут повернуть всю швейцарскую партию? Да только не дать им на шею сесть»
«От столба, искоса наблюдает Ленин, всем душевным напором, взглядом толкающим, лбом котловым наклонённым, – и успевает проверить, насколько в кого втолкнулось».
«Вот этот шаг и труден всем социалистам мира. Сощурился Нобс, как от боли. Даже винтертурский пролетарий что-то крив на рот».
«Хорош наш Ульянов – но слишком уж крайний. Уж крайних таких – не то что в Швейцарии, не то что в Италии, – но и во всём мире нет.
Трудно им, трудно. Переменчиво-бегло осматривает Ленин все эти разные, уже свои, а ещё не взятые головы.
А они все боятся попасть под уничтожающую издёвку его <…> И через весь стол, на шестерых швейцарцев, по всем шести линиям сразу вмешался, послал, голосом напряжённым <…> – А путь для этого – только раскол! <…> Вздрогнули. Замерли <…> Как бы ни замерли, что б ни подумали: – но уверенность учителя против класса: даже если весь класс не согласен – прав учитель, всё равно <…>.
И замер Нобс – от сладкого страха, не мурлыкнув. Отвергнешь – тоже потеряешь? Быть может – и лучшее место здесь, за краешком этого стола? И лапа Платтена замерла в охвате пивной кружки. О, сколько же тяжёлого ещё будет на пути социалиста! <…>И – просветлённо и удивлённо полуулыбался Вилли. Он – готов <…> Там – ещё двое, они верить хотят, но – как это? Живя в своей обычной комнате, вот выйти утром между знакомыми зданиями – и делать революцию? —как?… Кто бы показал? Ведь никогда не видано <…> Мнутся <…> Ему – как не поверить? Он с каждым молодым – как с равным себе, во всю серьёзность, не как отмахиваются от незрелых едва поднявшиеся вожди, но на каждого сил не жалея, собеседуя, донимая, донимая вопросами до петли…»
«Да какое ж терпение не взорвётся с этими лбами корявыми! И в новом взрыве непостижимого откровения, – сухим полётом, сиплым шелестом прорвавшегося голоса:
– Да знаете вы, что Швейцария – революционнейшая страна в мире??!
Как – ссунуло всех со скамей, со стола, вместе с кружками, тарелками, вилками, и фонарик на столбе качнулся от ветра голоса, и Нобс подхватил мундштук рукой, выранивая…»
«Что только слышал Фриц Платтен от этого человека, своего рока и судьбы своей! – леденило кровь иногда».
«Прямо идти – и у людей имущество отбирать? Без – закона? Швейцарцы косолапые помаргивать не успевают <…> Нич-ч-чего не поняли! Насмешка, но не злая, пронеслась по ленинскому лицу. Делать нечего – <…> Широколобый Платтен – как откинутый, в лоб ударенный»
«Опалённые красным пламенем сидели кегель-клубцы, кого в каком положении застало. Мюнценберг выдвинул узкий треугольник бесстрашного лица – вперёд в огонь. Подпалило и Нобсу пушистость <…> Вронский в лукавой меланхолии делает вид, что тоже к бою – готов. Радек – поёрзывает, губы облизывает, запрыгал задор за глазами: да если б так – это же штук каких наколоть можно!»
В ДС евангельские параллели прочерчены более явно, хотя число сколько-нибудь индивидуализированных персонажей, подвергаемых обращению, минимально (их всего трое: одноглазый, блондин и брюнет), как минимальна и разработка психологических деталей. «Обращение» совершается почти мгновенно, а главный драматический поворот состоит, напротив, в крушении гроссмейстерских претензий Бендера по ходу сеанса одновременной игры.
«Единственный глаз васюкинского шахматиста раскрылся до пределов, дозволенных природой. — Сию минуточку, товарищ гроссмейстер! — крикнул одноглазый. — Присядьте, пожалуйста. Я сейчас.»
«Одноглазый вернулся с дюжиной граждан разного возраста. Все они по очереди подходили знакомиться, называли фамилии и почтительно жали руку гроссмейстера». (Отметим, что здесь «учеников» ровно двенадцать.[7])
«Васюкинские шахматисты внимали Остапу с сыновней любовью»
«— [В] Васюках надо устроить международный шахматный турнир. — Как? — закричали все»
«— Но деньги! — застонали васюкинцы <…> Где же их взять?»
«Ослепительные перспективы развернулись перед васюкинскими любителями».
«Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы, а скоро и всего мира.— Всего мира!!! — застонали оглушенные васюкинцы».
«— Да-а, — выдавил из себя одноглазый, обводя пыльное помещение сумасшедшим взором. — Но как же практически провести мероприятие в жизнь<…>?»
«Одноглазый подталкивал своих соратников».
«Гроссмейстера встретили рукоплесканиями».
«Все зависит от каждого индивидуума в отдельности. Например, вон тот блондинчик в третьем ряду. Положим, он играет хорошо…
Блондин в третьем ряду зарделся. — А вон тот брюнет, допустим, хуже. Все повернулись и осмотрели также брюнета».
«Краткостью лекции все были слегка удивлены. И одноглазый не сводил своего единственного ока с гроссмейстеровой обуви. Однако начавшийся сеанс одновременной игры задержал растущее подозрение одноглазого шахматиста»
«Всего против гроссмейстера сели играть тридцать любителей. Многие из них были совершенно растеряны».
«Одноглазый сейчас же схватил свои уши руками и стал напряженно думать <…> Один за другим любители хватались за волосы и погружались в лихорадочные рассуждения. Неиграющие переводили взоры за гроссмейстером».
«Сперва любители, и первый среди них — одноглазый, пришли в ужас. Коварство гроссмейстера было несомненно»
«Обхаянному на лекции брюнету он пожертвовал даже ферзя. Брюнет пришел в ужас и хотел было немедленно сдаться, но только страшным усилием воли заставил себя продолжать игру. Гром среди ясного неба раздался через пять минут. — Мат! — пролепетал насмерть перепуганный брюнет <…> Гул пробежал по рядам любителей»
«— Вы неправильно коня поставили, товарищ гроссмейстер, — залебезил одноглазый <…> Удивленные крики раздавались в помещении клуба "Картонажник"».
«[Г]россмейстер <…> зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника. — Товарищи! — заверещал одноглазый <…> Шахматисты города Васюки опешили».
«Между тем преследователи, которые только сейчас поняли, что план превращения Васюков в Нью-Москву рухнул <…> погрузились в большую лодку и с криками выгребали на середину реки <…> Всем хотелось принять личное участие в расправе с гроссмейстером».
4.
Среди других существенных сходств между двумя главами:
– «Клубное» место действия:
в ЛЦ это — «Кегель-клуб», как швейцарские левые называют свои ресторанные посиделки с Лениным;
в ДС — васюкинская шахсекция, она же «Клуб четырех коней», и клуб «Картонажник», где Бендер читает свою лекцию и устраивает сеанс одновременной игры;
— Его переименование, многозначительное в свете «(лже-)пророческого» сюжета и предвещающее кульминационное переименование Васюков в Нью-Москву (смена имени – известный сакральный мотив, в частности, библейский):
ЛЦ: «Кегель-клубназывали их собрания в ресторане Штюссихоф, хотя кегельбана не было там <…> Кегель-клуб” – из насмешки: что не будет толку с их политики, а много шуму <…> Но и сами усвоили название с удовольствием: будем сшибать мировых капиталистов, как кегли! (Он – воспитал их. Он излечил их от религии. Он внедрил в них понимание насилия в истории.)»
ДС: «Например, вот ваша шахсекция. Так она и называется: шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы <…> не назвать ее как-нибудь красиво, истинно по-шахматному. <…> "Шахматный клуб четырех коней", или "Красный эндшпиль", или "Потеря качества при выигрыше темпа" <…> Идея имела успех <…> Так как бюро шахсекции было тут же, Остап организовал под своим почетным председательством минутное заседание, на котором секцию единогласно переименовали в "Шахклуб четырех коней"».
— Двухступенчатость сюжетного развития:
в ЛЦ: сначала успешные узкие встречи в кегель-клубе, затем участие в съезде всей партии, кончающееся провалом;
в ДС: сначала успешное соблазнение членов шахсекции межпланетными перспективами, затем публичная лекция и сеанс одновременной игры, кончающиеся бегством из Васюков.
— Жонглирование престижными международными именами и топонимами, в обоих случаях сопровождающееся той или иной демонстрацией собственного влияния и превосходства. В ЛЦ – это имена из репертуара европейского социализма и более давней истории:
«Когда в Четырнадцатом Ленин въехал в Швейцарию именем Грёйлиха и устроился здесь поручительством Гримма – виделся с ним…»
«А это – не легкомысленная фраза была<…> в Берне закрепил как тезисы, потом перелил в Манифест ЦК, потом отстоял в лозаннской публичной схватке с Плехановым…»
«Но вскочил Ленин и крикнул на письмо Либкнехта Циммервальду: “Гражданская война – это великолепно!”»
«Но создалась циммервальдская левая как международное крыло, и Ленин – вождь её, а не какой-то русский сектант».
«В международном масштабе – раскол вполне созрел! Уже есть превосходные сведения о расколе среди немецких социалистов. И пришла пора – рвать с каутскианцами своей страны и всех стран! Рвать со Вторым Интернационалом: – и строить Третий!»
«В моей книге “Империализм” окончательно доказано, что во всех индустриальных странах Европы неизбежна скорая революция!»
Ср. также имена Цвингли, Маркса, Энгельса, Парвуса[8] и мн. др. в остальных главах ЛЦ.
В ДС это имена шахматных чемпионов и чемпионатов:
«— Гроссмейстер О. Бендер! — заявил Остап, присаживаясь на стол. — Устраиваю у вас сеанс одновременной игры <…> — Проездом в Казань, — говорил Остап отрывисто, — да, да, сеанс сегодня вечером, приходите. А сейчас, простите, не в форме: устал после карлсбадского турнира».
«Ласкер дошел до пошлых вещей <…> Он обкуривает своих противников сигарами».
«Что вы раньше слышали о городе Земмеринге? Ничего! А теперь этот городишко богат и знаменит только потому, что там был организован международный турнир».
«Приезд Хозе-Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера, Алехина, Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароцци, Тарраша, Видмар и доктора Григорьева обеспечен. Кроме того, обеспечено и мое участие!»
«Из фешенебельной гостиницы "Проходная пешка" вышел чемпион мира Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера <…> Беседа двух светил, ведшаяся на английском языке, была прервана прилетом доктора Григорьева и будущего чемпиона мира Алехина.
«Доктор Григорьев <…> комментир[овал] на ходу возможную ошибку Капабланки в предстоящем его матче с Алехиным»
« — Я узнаю великого философа-шахматиста, доктора Ласкера».
«— Помиритесь! Прошу вас от имени широких васюкинских масс! Помиритесь!
Хозе-Рауль шумно вздохнул и, потрясая руку старого ветерана, сказал: — Я всегда преклонялся перед вашей идеей перевода слона в испанской партии с b5 на c4».
«— Товарищи и братья по шахматам, предметом моей сегодняшней лекции служит то, о чем я читал, и, должен признаться, не без успеха, в Нижнем-Новгороде неделю тому назад».
— Уклонение от официальной роли, отражающее склонность к закулисным манипуляциям:
ЛЦ: «То – соскрести [т. е. с трудом созвать] своих большевиков-заграничников, кто приедет. То, помощью Гримма, – женщин десятка три, Интернациональную Социалистическую Женскую Конференцию, а самому неудобно присутствовать, а надо их направить, – так в том же Народном доме просидеть три дня в кафе, а Инесса, Надя и Зинка Лилина бегали ему докладывать и спрашивали инструкции) <…> То – интернациональную социалистическую конференцию молодёжи <…> и опять три дня сидеть в том же кафе, а Инесса с Сафаровым прибегают за инструкциями.».
«Между тем тайно влиял, чтоб натянуть в депутаты побольше своих сторонников: кто против своего правительства – это и будет ядро левого Интернационала!».
«(В Циммервальде почти не выступал, направлял своих левых из тени. Это – самый верный расчёт сил. Уж Радек ли не выступит! – остроумно, находчиво, развязно, самоуверенно. Обязанность же вождя – сплачивать своих немногих <…> А лучше – предусмотреть, и между заседаний накачивать своих на сепаратных совещаниях).».
«Осторожность хороша на 9/10, а в 1/10 надо переступать <…> Конечно, рискованно так эмигранту в нейтральной стране, но – всегда обходилось. А в Циммервальде гнусный подлый немец Ледебур: “Вы здесь подпишете – вам не опасно, а тем? Езжайте в Россию – и подписывайте оттуда!”
«А резолюция для завтрашнего съезда швейцарской партии у Радека уже лежит готовая. Вот если б Нобс её напечатал… Гм-м-м… А – кто её на съезде предложит?.. Гм-м-м…»
«И едва он поднялся над залом – осторожность овладела им. Как и в Циммервальде, как и в Кинтале, он не рвался высказать тут главное, – нет, вся пылкость убеждения естественно приберегалась на закрытое совещание единомышленников. Здесь – он конечно не призывал ни против швейцарского правительства, ни против банков. Стоя перед этой, формально социал-демократической, а по сути буржуазной массой самодовольных мордатых швейцарцев, рассевшихся за столиками, Ленин сразу ощутил, что его тут не воспринимают, не воспримут, да ему почти и нечего им сказать».
«Нобс оглядчивый не отказался выступить с резолюцией кегель-клуба (радековской): съезду – следовать кинтальским решениям <…> [С]обрали отдельно и тайно <…> в другом, не съездовском доме, приватно, – всех молодых депутатов съезда <…> План был простой: вместе с ними выработать (предложить им готовую, Радек уже принёс) резолюцию, которую они завтра, в воскресенье, от себя предложат съезду и протолкнут. На этом приватном совещании <…> Ленин, как всегда, как любил, сидел в ряду, незаметно, и лишь внимательно слушал».
ДС: «Единственный в городе фотолюбитель уже взгромоздился было на стул и собирался поджечь магний, но Остап сердито замахал руками и, прервав свое течение вдоль досок, громко закричал:
— Уберите фотографа! Он мешает моей шахматной мысли!
"С какой стати оставлять свою фотографию в этом жалком городишке. Я не люблю иметь дело с милицией", — решил он про себя.
Негодующее шиканье любителей заставило фотографа отказаться от своей попытки. Возмущение было так велико, что фотографа даже выперли из помещения».
— Импровизационность вдохновенных наитий «пророка»:
ЛЦ: «Осторожность хороша на 9/10, а в 1/10 надо переступать <…> Конечно, рискованно так эмигранту в нейтральной стране, но – всегда обходилось!»
«– В международном масштабе – раскол вполне созрел! Уже есть превосходные сведения о расколе среди немецких социалистов. И пришла пора – рвать с каутскианцами своей страны и всех стран! Рвать со Вторым Интернационалом: – и строить Третий!
(Это всё проверено – ещё на заре века. Так прорезал и убил экономистов лучом Что-Делать, замыслом конспиративной профессиональной кучки. Так стряхнул раскачкой Шаг-Два-Шага хлипкий липкий мешок меньшевизма <…>).
И это всё – как тут родилось, вот сейчас за столом, как откровение единомгновенное и покоряющее: раскол своей партии – и через то победа революции!!»
Установка на импровизацию вписана и в общий нарративный дизайн главы, состоящий в том, что прямая речь Ленина все время прерывается его внутренним монологом, воспоминаниями, наблюдениями над реакцией «учеников», мысленной полемикой с авторитетными марксистами, так что его очередные реплики на глазах читателя неожиданно – импровизационно — вырастают из этого хаоса голосов.
В ДС тот же мотив дан еще более обнаженно и иронично, мотивированный сугубо материальной причиной – голодом Остапа.
«Остапа понесло. Он почувствовал прилив новых сил и шахматных идей».
«Остап организовал под своим почетным председательством минутное заседание, на котором секцию единогласно переименовали в "Шахклуб четырех коней"».
«Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэтому красноречие его было необыкновенно».
«— А там <…> в Васюках состоится <…> междупланетный шахматный конгресс!
Остап вытер свой благородный лоб. Ему хотелось есть до такой степени, что <…>»
«— Побьют! — горько сказал Воробьянинов. — Конечно, риск есть».
« — Обо мне не беспокойтесь. Я сегодня в форме.
Гроссмейстер <…> чувствовал себя бодрым и твердо знал, что первый ход e2-e4 не грозит ему никакими осложнениями. Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора. У него был приготовлен совершенно неожиданный выход для спасения даже самой безнадежной партии».
«Остап скользнул взглядом по шеренгам "черных" <…> и неустрашимо принялся за работу».
«Дело в том, что великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни».
«Остап, незаметно для окружающих, украл с доски черную ладью и спрятал ее в карман».
«[Г]россмейстер, поняв, что промедление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их в голову одноглазого противника <…> Не теряя драгоценного времени, Остап швырнул шахматной доской в лампу».
5.
Параллели между двумя текстами значительны, местами очень красноречивы, но в других случаях объяснимы и в качестве взаимно независимых вариаций на общий «лже-пророческий» сюжет. Не настаивая на гипотезе прямого заимствования, можно, тем не менее, допустить некое фоновое влияние на ЛЦ ильфопетровского текста. Укажем на некоторые литературные и биографические факторы, делающие такое влияние вероятным.
Начнем с триады «ленинских» мотивов в шахматной главе из ДС, выявленной в комментариях Щеглова.
ДС: «Сытый и выбритый Воробьянинов бойко торговал билетами <…> — Бендер, смотрите, какая очередь стоит! <…> Неминуемо побьют. — <…> Когда будут бить, будете плакать, а пока что не задерживайтесь! Учитесь торговать!» — «Учитесь торговать! – Лозунг начала нэпа, выдвинутый Лениным в 1921. Ср. такие его высказывания, как “Государство должно научиться торговать так, чтобы <…> крестьянство торговлей удовлетворяло своми нужды” <…>; “Овладеть торговлей”» и т. п. (Щеглов: 291).
ДС: «… лозунг на стене: ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ — ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ» — «Переиначенное изречение [Маркса] <…> [в] форме, более близкой к тексту ДС, встречается у Ленина: “Мы всегда говорили, что освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих” <…> Этот марксистско-ленинский лозунг часто переиначивался применительно к разным сферам [следуют примеры]» (Щеглов: 292).
ДС: «[Г]россмейстер, поняв, что промедление смерти подобно…» — «”Промедление смерти подобно” – очередная ленинская цитата в этой главе <…> “Промедление в выступлении смерти подобно”, — предостерегал В. И. Ленин членов К РСДРП (б) накануне октябрьского восстания; всего в ленинских текстах это выражение встречается 7 раз <…> Афоризм восходит к Петру <…> и далее к античности» (Щеглов: 293-294).
Занимаясь подрывом канонического образа Ленина, Солженицын мог сознательно и бессознательно испытать аттракцию к ильфопетровской разработке темы. Тем более, что специфически ленинские моменты вписываются в васюкинской главе ДС в общую атмосферу иронии по адресу социального и научно-технического утопизма, которой пронизана глава: Щеглов подробно документирует переклички с идеями и текстами Гастева, Хлебникова, Маяковского, Гайдара, Зозули, Никулина и др. (Щеглов: 289-290). Возможно и прочтение васюкинской главы как пародии непосредственно на идею построения социализма в одной отдельно взятой стране, выдвигавшуюся Сталиным начиная с 1924 г.
Другой мотив, входивший в репертуар официальной ленинианы и в то же время центральный для васюкинской главы, — это шахматы. Биографический факт любви Ленина к шахматам был мифологизирован в качестве одной из черт его образа как революционера-интеллектуала. Хрестоматийными стали соответствующие строки из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин» (1924):
Знал он / слабости / знакомые у нас — / как и мы/ перемогал болезни. / Скажем, / мне бильярд — / отращиваю глаз — / шахматы ему — / они вождям полезней. / И от шахмат перейдя / к врагу натурой, / в люди выведя /вчерашних пешек строй,/ становил/ рабоче-человечьей диктатурой/ над тюремной / капиталовой турой.
Эти стихи
«примыкают к державинской манере подчеркивать принципиальные различия между убогими бытовыми привычками самого панегириста (Таков, Фелица, я развратен!) и особой, сакральной человечностью монаршего поведения. В поэме шахматная игра Ленина – колдовской прообраз битвы за диктатуру пролетариата <…> Портрет Ленина – магического шахматиста был также канонизирован пропагандистской литературой» (Вайскопф: 433-434),[9] в частности книгой П. Лепешинского «На повороте» (1922), «где рассказывается, как Ленин играет в шахматы (и где, между прочим, дана метафора революции – шахматной игры, использованная потом Маяковским)» (Вайскопф: 505).[10]
В рассматриваемой главе ЛЦ шахматы не упоминаются, но в других главах образ политики и революции как шахматной игры проходит неоднократно.
«Презрение ощущал Ленин к этим разглагольствованиям будто бы революционеров, как они звонко рассуждали о свободе и революции, нисколько не охватывая всех шахматных возможностей, при каких эти события умеют идти, и какие враги и как ловко умеют их перехватывать на ходу и даже при начале» (ЛЦ: 174; гл. Л-1 [=338] из Узла III «Март Семнадатого»).
«Как на шахматной доске, уже сделав задуманный ход, ещё больше видишь успеха и возможностей, чем рассчитывал перед тем» (ЛЦ: 221; Гл. Л-3 [= 604] из Узла III «Март Семнадатого»).
В более широком плане эта шахматная аналогия восходит, среди прочего, к изображению Наполеона в «Войне и мире» в качестве игрока и шахматиста.
«Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал: — Шахматы поставлены, игра начнется завтра <…> Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась» (III, 2, XXIX; первые и последние слова этой главы; Толстой: 228, 231).
«— Dites au roi de Naples, — строго сказал Наполеон, — qu’il n’est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon échiquier. Allez… [Скажите Неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…] (III, 2, XXXIV; Толстой: 247).
Толстовский Наполеон, естественно, был одним из влиятельных образцов в работе Солженицына над фигурой Ленина, в частности по линии маникально утопического отрыва от действительности. В этом смысле примечательно, что среди других примеров фантастичности наполеоновского мышления (например, его ожидания депутации московских бояр, в III, 3, XIX; Толстой:331-335) Толстой цитирует длиннейший фрагмент из написанного «на острове св. Елены, в тиши уединения», в котором среди прочего есть фраза: «Париж был бы столицей мира, и французы предметом зависти всех наций!..». Толстой противопоставляет эти претензии Наполеона на то, чтобы быть благодетелем человечества, его людоедскому любованию, в непосредственно предшествующем абзаце, пятьюдесятью трупами на бородинском поле, которое тем самым было в его глазах superbe, «великолепно» (III, 2, XXXVIII; Толстой: 265-266).
Кстати, наполеоновские черты есть и в образе Бендера – как в 34-й, так и в других главах ДС.
ДС: «Упрятав деньги в зеленый походный пиджак…» — «Из Лермонтова: На нем треугольная шляпа/ И серый походный сюртук <…>; ср. ту же цитату в ЗТ 29//5. Наполеоновский мотив – и в лермонтовской цитате, и в цвете пиджака[см. список всех «наполеоновских» мест обоих романов в ДС5//5]. Мотив еще раз появится в конце главы» (Щеглов: 291).
ДС: «— Что же вы не бьете вашего гроссмейстера?» — «Реминисценция слов Наполеона: ”Если среди вас есть солдат, который желает застрелить своего императора, он может это сделать. Я перед вами” <…> во время <…> триумфального марша с острова Эльбы на Париж в 1815. Данный эпизод не раз описан <…> отражен на картинах и гравюрах» (Щеглов: 294).
Таким образом, целый кластер мотивов, ассоциирующихся с васюкинской главой и образом великого комбинатора, мог обладать притягательностью для автора ЛЦ. Возникает вопрос о знакомстве Солженицына в романами Ильфа и Петрова и его отношении к ним.
Уже в молодости, среди книг, которые
«брала для себя [у знакомых] усердная читательница-мать, и сын почитывал вслед за ней <…>, попался Пильняк, потом похождения Остапа Бендера» (Сараскина: 120; см. также Скэммелл: 249).
«В <…> 1929 году десятилетний Саня» сочинил «”Стран[у] Пирамид. Фантастический рассказ” [в котором] невероятные приключения героев <…> обрывались всякий раз на самом интересном месте, уступая розовые листки занимательной смеси, тоже сочиненной мальчиком, — шахматному турниру “Ростов – Ейск”, викторинам, словесным играм» (Сараскина: 122-123).
Подражанием Бендеру могли быть продиктованы турпоходы по соответствующим местам, в том числе лодочный по Волге, включавший и ленинский мотив.
«Во время велосипедных походов <…> возникла <…> профессиональная потребность наблюдать и записывать <…> Так был составлен отчет о велопоходе по Военно-Грузинской дороге <…> летом 1937 года <…> Саня, заядлый болельщик, не упустил рассказать, как артистично и авантюрно (совершенно в духе Остапа Бендера) он добывал билеты на ту баснословную игру [между тбилисской командой и спортсменами Басконии на стадионе “Динамо”]» (Сараскина: 142-143).
«Прекрасное победное лето 1939-го увенчалось большим, тщательно спланированным путешествием по Волге <…> [К]упили лодку <…> и 29-го [июля] отплыли из Казани <…> стояли в Ульяновске <…> осмотрели город от Свияги до Волги, включая главную достопримечательность – домик Ульяновых <…> И был беспокойный ночлег <…> когда их, мирных туристов, разбудила облава с фонарями, выстрелами и яростным лаем собак. Неизвестных беглецов [зеков] ловили всю ночь, туристы же поспешили на рассвете уйти, уплыть из проклятого места подальше» (Сараскина: 154-155; этот эпизод биографии, отчасти напоминающий финал васюкинской главы, кончается пассажем из лагерной поэмы «Дороженька»: А что, сейчас бы к Самому / Молодой, второй явись бы Ленин, — / Он бы не попал в тюрьму?…»
Наконец, рязанским ученикам Солженицына запомнилось его «замечание о “Двенадцати стульях” (ребята как-то спросили его о романе): “Не понимаю, как можно вдвоем работать над одним произведением”» (Сараскина: 437). Есть также свидетельства о любви и внимании Солженицына к шахматам (Сараскина: 239, 359).
Факт непосредственного обращения автора ЛЦ к ильфопетровскому пре-тексту всем этим, конечно, не доказывается, но с его вероятностью имеет смысл считаться. Могла васюкинская глава влиять и опосредованно – как дополнительный, пусть неосознанный, стимул к опоре на «лже-пророческий» топос. Кстати, среди важнейших подтекстов-прототипов васюкинской главы Щеглов отмечает те главы «Приключений Гекльберри Финна» Марка Твена, в которых действуют самозванцы Король и Герцог, оболванивающие американских провинциалов (Щеглов: 287, 291, 294). Если же посмотреть на них с точки зрения ЛЦ, то образу Ленина особенно созвучен следующий диалог Джима и Гека (в главе 23-й, «Все короли дрянь»):
«— Гек, а ты не удивляешься, что короли так себя ведут? — Нет <…> не удивляюсь. — А почему ты не удивляешься, Гек? — Да потому, что такая уж это порода. Я думаю, они все одинаковы. — Гек, ведь эти наши короли — сущие мошенники! Вот они что такое — сущие мошенники! — Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли мошенники, дело известное. — Да что ты! — А ты почитай про них, вот тогда и узнаешь. Возьми хоть Генриха Восьмого: наш против него прямо учитель воскресной школы. А возьми Карла Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго, Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были короли в старые времена — и англы, и саксы, и норманны…» и т. д. и т. п. еще на целую страницу (Твен 1977: 325-326; пер. Н. Дарузес).
Таковы некоторые из соображений, позволяющих полагать, что литературной подоплекой двойственной установки ЛЦ на сатирическую демифологизацию Ленина и в то же время на подавленную авторскую с ним идентификацию могло быть увлечение Солженицына Ильфом и Петровым и их тоже амбивалентно поданным героем.