Часть вторая. Гусарские будни прапорщика Н. С. Гумилева (1916—1917). Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2010
ВОЙНА И ВРЕМЯ
Евгений Степанов
“И смерти я заглядываю в очи…”
Петроград, последние месяцы 1915 года
Начало осени 1915 года Николай Гумилев встретил в окопах на берегах Огинского канала в Белоруссии. Заканчивалась его служба в Уланском полку, о которой он подробно рассказал в “Записках кавалериста”. Приказом по полку № 433 от 22 сентября было объявлено: “Дер. Рудня. <…> ╖ 3. Командированного в школу прапорщиков унтер-офицера из охотников эскадрона Ее Величества Николая Гумилева исключить с приварочного и провиантского довольствия с 20 сего сентября и с денежного с 1 октября сего года”. Следовательно, полк он покинул накануне, 19 сентября. Судя по другим документам, в Петроград он отбыл вместе со своим непосредственным начальником, командиром взвода поручиком Михаилом Михайловичем Чичаговым. Любопытно, что в этот же день командование Уланским полком перешло к полковнику Маслову: “Приказ № 120 от 19 сентября. Княжевич прибыл 19 сентября. Княжевичу сдать — Маслову принять полк”. 20 сентября в Уланском полку был зачитан трогательный приказ бывшего командира полка Княжевича: “Приказ № 431 от 20 сентября. Рудня. <…> ╖ 2. 26 декабря 1913 года я имел счастье получить наш славный полк. <…> На мою долю выпало повести полк на войну. <…> С глубокой грустью принужден я теперь сдать полк, к моему утешению я назначен вашим бригадным командиром, а потому имею возможность продолжать быть вблизи вас. Сердечно рад, что сдал полк в верные руки нашему старшему товарищу улану, глубокоуважаемому Михаилу Евгеньевичу Маслову”. Напомню, что Гумилев и Ахматова были хорошо знакомы с семейством Маслова. Со своими однополчанами Гумилев встретится еще раз, ненадолго, в апреле 1916 года.
В “Трудах и днях”1 Лукницкого этот период освещен лаконично: “Сентябрь. На фронте. Переписка с матерью и женой. Представлен к производству в прапорщики и уехал в Петербург и Царское Село дожидаться производства. Живет в Царском Селе (на Малой, 63), сюда же приехала из Слепнева А. И. Гумилева. Примечание. Рассчитывал скоро вернуться на фронт, но дело с производством затянулось, и в ожидании его Н. Г. пробыл в Царском Селе несколько месяцев”. К сожалению, никаких документов, связанных с пребыванием Гумилева в школе прапорщиков, обнаружить пока не удалось, неизвестно даже, в какой именно школе прапорщиков Гумилев мог обучаться. Скорее всего, и занятий никаких не было, по крайней мере о посещении их нигде, ни в чьих воспоминаниях не упоминается. С предположением Шубинского о том, что Гумилев проходил занятия в школе прапорщиков “при Николаевском кавалерийском училище (Лермонтовский проспект, 54)”2 , вряд ли можно согласиться, так как документы этого училища сохранились; среди них есть бумаги, связанные со сдачей там Гумилевым экзаменов осенью 1916 года, когда он был откомандирован туда из Гусарского полка, но нет никаких документов о посещении школы прапорщиков и сдаче экзаменов осенью 1915 года. Следует заметить, что по реформе 1884 года в военное время унтер-офицеры с высшим и средним образованием за боевые отличия могли получить звание прапорщика и без экзаменов, но только “в случае собственного желания воспользоваться этим чином”. В свою очередь, за боевые отличия прапорщики могли быть “произведены в дальнейшие офицерские чины на следующих основаниях: 1) если прапорщик удостоится получить орден Святого Георгия, то одновременно с ним он производится в подпоручики (корнеты в кавалерии) и получает право на дальнейшее производство в чины, не обязываясь уже держать полного офицерского экзамена; 2) получившие другой орден или золотое оружие — держат полный офицерский экзамен”. Из этого следует, что Гумилеву младшее офицерское звание прапорщика было присвоено именно за боевые отличия — собственное желание у него, безусловно, имелось. По-видимому, посещение школы прапорщиков было формальностью, которую Гумилев, оказавшись в столице, проигнорировал и воспользовался передышкой, чтобы погрузиться на несколько месяцев в литературную и прочую мирскую жизнь. Для получения следующего офицерского звания по уставу он должен был держать полный офицерский экзамен, что и попытался осуществить осенью 1916 года, будучи уже прапорщиком 5-го Гусарского Александрийского полка, об этом будет рассказано ниже.
В “Трудах и днях” сказано: “1915. С осени по конец года (и с начала до весны 1916) Гумилевы живут в Царском Селе (на Малой, 63). А. И. Гумилева, рассчитывая, что Н. Г. будет всю зиму на фронте, а А. А. Ахматова — в Крыму, сдала две комнаты родственнице (сестре жены Д. С. Гумилева — Миштофт3) и ее дочери. Поэтому А. А. Ахматова поместилась в кабинете, а Н. Г. в маленькой комнатке на втором этаже, в которой обычно жил Н. Л. Сверчков. Примечание. Зима 1915—1916 была последней проведенной Гумилевыми в Царском Селе. <…> Между октябрем и декабрем, с целью объединить литературную молодежь, организовал литературные собрания, которые могли бы в некоторой степени заменить распавшийся в 1914 г. “Цех поэтов”. На собраниях бывали: О. Э. Мандельштам, В. К. Шилейко, М. Л. Лозинский, М. А. Струве, М. Е. Левберг, М. М. Тумповская, Л. В. Верман и др. Собрания устраивались у М. Е. Левберг, одно у А. Д. Радловой, одно у Н. Г. в Царском Селе”.
С 15 по 30 октября Ахматова лечилась в санатории в Хювинкя (Финляндия). Из “Трудов и дней”: “1915. Октябрь. А. А. Ахматова уехала в санаторий в Хювинькуу (Финляндия) и пробыла там две недели. Приезжал к ней в конце первой недели ее пребывания в санатории; через неделю приехал вторично и по ее просьбе увез ее в Царское Село. <…> Конец октября или начало ноября. У Гумилевых в Царском Селе в течение недели гостил Андрей Андреевич Горенко”. Из публикации Бена Хеллмана: “Санатория… расположена в 1/2 км от станции того же названия (59 км к северу от Хельсинки. — Е. С.) на абсолютно сухом песчаном грунте в сосновом лесу, защищающем от ветров и туманов. <…> К сожалению, по финляндским источникам уже нельзя установить детали пребывания Ахматовой в Хювинкя (такова теперь транскрипция Hyvink). Вследствие бомбардировки во время так называемой Зимней войны 1939—40 гг. сгорел весь архив санатория. Бомбардировка положила конец его более чем сорокалетней деятельности. <…> └Санатория Хювинге“ (Хювинге — Hyvinge, шведское название города), как ее называли по-русски, была основана в 1896 году. <…> В Хювинкя лечились русские генералы, адъютанты царя, директор железных дорог из Петербурга. Отношения между людьми разных национальностей были отличными. └Русские вельможи вели себя в санатории образцово. С прислугой они были любезны“, — пишет Куста Хаутала, финский историк города Хювинкя (1951)”.4 Так что в октябре 1915 года Гумилев дважды побывал в Финляндии, тогда — части Российской империи.
21 ноября Гумилев присутствовал на вечере кружка Случевского у В. П. Лебедева (Дмитровский пер., д. 9, кв. 5).5 На этом собрании в члены кружка баллотировался C. М. Городецкий. Гумилев беседовал с Ф. Фидлером, о чем имеется любопытная, относящаяся к “военной теме” запись в его дневнике: “Я спросил Гумилева, который принимал участие в военных действиях на трех фронтах, приходилось ли ему быть свидетелем жестокостей со стороны немцев. Он ответил: └Я ничего такого не видел и даже не слышал! Газетные враки!“ — └Значит, немецкую жестокость вы испытывали только тогда, когда были моим учеником в гимназии?“ — спросил я. Он подтвердил, засмеявшись… Да и вообще, — к моему немалому удивлению, — никаких антинемецких выпадов…”.6 Возможно, с этим вечером связано знакомство Гумилева с присутствовавшей там Марией Левберг. Хотя в “Трудах и днях” Лукницкий указывает: “1915. Октябрь — начало ноября. Знакомство с М. Е. Левберг на одном из заседаний кружка Случевского. <…> 1915. Ноябрь. Выступление с чтением стихотворений в Университете (в числе прочитанных — └Ода Д’Аннунцио“) и знакомство с М. М. Тумповской. Примечание. М. М. Тумповскую познакомила с Н. Г. М. Е. Левберг”. Точно известно только об одном присутствии Гумилева на вечере кружка Случевского этой осенью — 21 ноября. Пребывание Гумилева в Петрограде на протяжении осени 1915-го — весны 1916 года ознаменовалось началом множества параллельных “романов”, погружаться в интимные подробности которых мы не намерены. Затрагиваться эти вопросы будут только постольку, поскольку они непосредственно связаны с основной темой — “Поэт на войне”, с творческой биографией этого периода.
Гумилев посвятил Марии Левберг несколько стихотворений. Одно из них — “Ты, жаворонок в горней высоте…”, по свидетельству самой Левберг, зафиксированному Л. В. Горнунгом, было написано между ноябрем 1915 года и январем 1916 года в Музее антропологии и этнографии при совместном осмотре экспонатов, видимо, и тех, которые Гумилев привез из Абиссинии в 1913 году.
Из “Трудов и дней”: 12 декабря Гумилев “присутствовал на заседаниях Общества Ревнителей Художественного Слова (под председательством Н. В. Недоброво), где состоялось собеседование по общей теории стихосложения. В собеседовании принимали участие: В. И. Иванов, проф. Ф. Ф. Зелинский, проф. Е. В. Аничков, Н. В. Недоброво. Во 2-й части вечера (под руководством проф. Ф. Ф. Зелинского) читали стихи: Н. С. Гумилев, В. И. Иванов, Сологуб, О. Э. Мандельштам, М. Л. Лозинский, В. А. Пяст”.
Самое значимое творческое событие конца года — выход нового сборника стихов “Колчан”. В дневниковой записи Лукницкого от 14 ноября 1925 года сказано: “АА помнит, как было с └Колчаном“. Кожебаткин (владелец издательства └Альциона“ — Москва) приехал в Царское Село к ней просить у нее сборник. Это было зимой 15—16 (вернее, осенью 15 г.). В это время выходило третье или четвертое (кажется, третье) издание └Четок“. АА сказала ему, что всегда предпочитает издавать сама и, кроме того, у нее нет материала на сборник (└Белая стая“ еще не была готова). Во время разговора Николай Степанович спустился из своей находившейся во втором этаже комнаты к ней. Кожебаткин предложил взять у него └Колчан“ (об издании которого Николай Степанович уже начал хлопотать). Николай Степанович согласился и предложил ему издать также └Горный ключ“ Лозинского, └Облака“ Г. Адамовича и книгу Г. Иванова (АА, кажется, назвала — └Горница“. Не помню). Кожебаткин для видимости согласился. А потом рассказывал всюду, что Гумилев подсовывает ему разных не известных в Москве авторов”.7 Хотя на “Колчане” проставлен год выхода 1916, самая ранняя дарственная надпись на книге — 15 декабря 1915, Михаилу Лозинскому, со стихотворным посвящением:
От “Романтических цветов”
И до “Колчана” я все тот же,
Как Рим от хижин и шатров
До белых портиков и лоджий.
Но верь, изобличитель мой
В измене вечному, что грянет
Заветный час — и Рим иной,
Рим звонов и лучей нагрянет.
15 дек. 1915. Н. Гумилев
“Колчан” вобрал в себя стихотворения, написанные за последние четыре года, и военные стихи составили там лишь малую часть. В этом сборнике — всего три непосредственно посвященных войне стихотворения (из сорока четырех). Да и все “военное” поэтическое наследие “восторженного певца империализма” — такого титула он удостоился в Советской энциклопедии 1935 года — вряд ли могло составить даже крохотный сборник, что несравненно меньше, чем у большинства поэтов-современников, не выезжавших из столицы. Книга, как и предполагалось, вышла у Кожебаткина, в издательстве “Альциона”, что обозначено на ее обложке. Однако на титульном листе проставлена марка издательства “Гиперборей”, органа “Цеха поэтов”, и все рецензии представляют “Колчан” как книгу именно этого издательства.8 Несмотря на военное время, появилось множество печатных откликов на новую книгу Гумилева. Среди их авторов — С. Городецкий, С. Парнок, Б. Эйхенбаум, Н. Венгров, М. Тумповская, Д. Выгодский, К. Липскеров, Г. Чулков, П. Владимирова, И. Гурвич, И. Оксенов, Б. Олидорт и др. (ряд рецензий подписан инициалами или псевдонимами). Сохранилось множество подписанных автором дарственных экземпляров “Колчана”: Валерию Брюсову, Александру Блоку, Георгию Чулкову, Тамаре Карсавиной, Владиславу Ходасевичу, Борису Садовскому, В. П. Авенариусу, матери Анне Ивановне Гумилевой, сослуживцу по Уланскому полку, бывшему командиру взвода М. М. Чичагову.9
Этой осенью и зимой в “Биржевых ведомостях” завершилась публикация “Записок кавалериста”. Имеются сведения, что Гумилев пытался тогда через Чулкова выпустить в издательстве “Северные дни” “Записки кавалериста” отдельной книгой, но неудачно: там ответили, что военной литературы не издают. Видимо, Гумилев и не слишком настойчиво к этому стремился, что могло быть связано с его заметно изменившимся отношением к самой войне. Восторженность первых месяцев давно прошла. Теперь это была просто тяжелая каждодневная работа, которую он, начав, не мог позволить себе бросить, хотя возможностей для этого было множество — по состоянию здоровья его периодически хотели комиссовать и отстранить от дальнейшего прохождения воинской службы. Но, как и в Африке, вступив на маршрут, его надо было дойти до конца, и болезни здесь — не оправдание, а лишь то, что необходимо в себе преодолеть. До конца войны оставалось еще более двух лет. Завершался второй год войны; “Второй год” — так Гумилев в некоторых автографах назвал стихотворение, опубликованное с цензурными купюрами (в частности, была вычеркнута восьмая строчка — про “столицу”) в журнале “Нива” (1916, № 9) 27 февраля 1916 года.
И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
Вслед за ее крылатым гением,
Всегда играющим вничью,
С победной музыкой и пением
Войдут войска в столицу. Чью? <…>
………………………………….
Не все ль равно? Пусть время катится,
Мы поняли тебя, земля!
Ты только хмурая привратница
У входа в Божии Поля.10
В последние дни года в Уланском полку, в отсутствие Гумилева, было объявлено: “Приказ № 527 от 25 декабря 1915 г. Дер. Дребск. <…> ╖ 2. Объявляю при сем список нижних чинов, награжденных Георгиевскими крестами и медалями за боевые отличия. Предписываю награды эти внести в их послужные списки”. В списке под № 17 значится: “Приказом по 2-ой Гв<ардейской> Кав<алерийской> дивизии, утвержденным от 5 декабря с. г. № 148Б — Георгиевским крестом 3 степени № 108868: унтер-офицера вольноопределяющегося Николая Гумилева; время совершения подвига — 6 июля”. Всего в списке — 90 фамилий. О том, когда Гумилев смог надеть второй крест, было сказано ранее.11 В Уланском полку в это время готовились к встрече Нового года: “29 декабря. Елка для нижних чинов, раздача подарков приглашенным полковым дамам и игры нижним чинам на призы командира полка”. Елка было устроена рано, так как на следующий день началась погрузка дивизии на станции Лахва для переброски на другой участок того же фронта. Гумилев в новогоднем полковом празднике не участвовал, однако в свою бытность в Уланском полку ему приходилось общаться с “полковыми дамами”, сохранился даже стихотворный экспромт — “Мадригал полковой даме”:
Как гурия в магометанском
Эдеме, в розах и шелку,
Так вы в лейб-гвардии уланском
Ее Величества полку.
Сам Гумилев встретил новый 1916 год в Петрограде. Заметим, что это был единственный Новый год за четыре года войны, которой ему удалось встретить в домашней обстановке. Так закончился второй год войны, так завершилась служба поэта Николая Гумилева в лейб-гвардии Уланском Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полку.
Петроград. Первые месяцы 1916 года
Дальнейший рассказ будет посвящен прохождению воинской службы Николаем Гумилевым после его перевода из лейб-гвардии Уланского полка в 5-й Гусарский Александрийский полк. К сожалению, сам он подробно поведал нам только о своей службе в Уланском полку, и посвященный ей наш рассказ выгодно отличался от последующего описания тем, что он опирался на собственные впечатления Гумилева. Задача автора публикации сводилась к документированию “Записок кавалериста”, основного литературного произведения, написанного поэтом в первый год войны. В эти же первые полтора года войны Гумилевым были сочинены все его немногочисленные, посвященные войне стихотворения, последним из которых было “И год второй к концу склоняется…”, как бы подводящее итог всей его военной поэтической “эпопеи”. С этого момента Гумилев, продолжая службу уже не рядовым кавалеристом, а офицером действующей армии, в своем литературном творчестве дистанцируется от военной тематики, начинает поиски новых путей, использует различные формы и жанры, переносится в разные страны и эпохи. Возможно, ему стало просто неинтересно писать “на злобу дня”, о том, что его каждодневно окружало. Единственными авторскими текстами, из которых можно узнать о дальнейшем прохождении службы, остаются немногочисленные сохранившиеся письма поэта. Сам Гумилев “возвращается” в литературный процесс, возобновляет публикации в периодике, война как бы отходит на второй план. Обратим внимание на то, что все более драматическая ситуация в стране трансформировалась в его творчестве, в первую очередь в трех главных драматургических сочинениях, написанных чуть более чем за год в оставшееся военное время: “Дитя Аллаха”, “Гондла” и “Отравленная туника”. В каждом из этих произведений Гумилев пытается разрешить постоянно волновавший его вопрос — судьба поэта в непрерывно меняющихся личных, исторических и географических обстоятельствах. Одновременно в оставшиеся годы войны написано большинство стихотворений, составивших вышедший уже в “мирное” время сборник “Костер”, который Александр Блок так отметил в инскрипте на подаренной Гумилеву книге своих стихотворений: “Дорогому Николаю Степановичу Гумилеву — автору └Костра“, читанного не только днем, когда я └не понимаю“ стихов, но и ночью, когда понимаю. Ал. Блок. III. 1919”.12 Ниже некоторые из текстов “Костра”, непосредственно не относящиеся к воинской службе, будут сопоставлены с обстоятельствами реальной жизни поэта, восстановленными на основе архивных документов.
А теперь о том, как и почему Гумилев оказался в новом воинском подразделении. Вслед за “Трудами и днями” Павла Лукницкого во всех публикациях утверждается, что Гумилев, после откомандирования его из лейб-гвардии Уланского полка в школу прапорщиков, “с осени по конец года хлопочет о переводе в 5-й Александрийский Гусарский полк”. Для убедительности, со слов Ахматовой, Лукницкий тут же добавляет: “В хлопотах ему содействует санитарный врач Царскосельского госпиталя Вера Игнатьевна Гедройц. Примечание. В. И. Гедройц была членом └Цеха поэтов“ и печаталась под псевдонимом Сергей Гедройц”.13 Невольно возникает вопрос: что настолько не устраивало Гумилева в Уланском полку, чтобы он, отправившись в школу прапорщиков, сразу же начал хлопотать о переводе? Да и в какой степени он, как и любой другой военнослужащий, в военных условиях был свободен в выборе места службы? Предполагаю, что назначениями в различные полки ведало военное ведомство, но никак не личное желание. Это могло определяться, например, укомплектованностью штатов соответствующих полков. При разборке военных документов мною было замечено, что, как правило, при повышении по службе, в частности при переводе военнослужащих из рядовых солдат (каким был Николай Гумилев в Уланском полку) в офицерский состав, часто осуществлялось перемещение вновь назначенного офицера в другой полк, что вполне объяснимо и из чисто “психологических соображений”. В подтверждение этой мысли упомяну о воспоминаниях сослуживца Гумилева по лейб-гвардии Уланскому полку Георгия Янишевского14, рассказавшего в основном лишь об их совместном пребывании в Гвардейском запасном кавалерийском полку, но никак не отразившего тот факт, что он, как и Гумилев, в декабре 1915 года был переведен из Уланского полка в 5-й Гусарский Александрийский полк, где был зачислен офицером в 6-й эскадрон: “Приказ № 528 от 26 декабря 1915 г. (Дер. Дребск). <…> ╖ 2. Высочайшим приказом в 15 день сего декабря унтер-офицер из вольноопределяющихся № 6 эскадрона Георгий Янишевский произведен в корнеты с переводом в 5-й Гусарский Александрийский полк. Объявляя о сем, предписываю Янишевского из списков полка и с довольствия исключить с 1 января 1916 г. ╖ 3. Нижепоименованные чины согласно ст. 96 статута производятся как награжденные Георгиевскими крестами: 2 степени унтер-офицер эскадрона Ее Величества Франц Кульбацкий во взводные; 3 степени эскадрона ЕВ улан из вольноопределяющихся Николай Гумилев и улан Федор Степанов в унтер-офицеры; 4 степени уланы <…> — в ефрейторы”.15 В этом приказе следует обратить внимание на то, что, с одной стороны, Гумилев в его отсутствие вторично производится в унтер-офицеры16, а, с другой — такой же, как и Гумилев, вольноопределяющийся, его сослуживец Георгий Янишевский, ранее Гумилева получивший офицерское звание, переводится в тот же полк, куда позже попал и Гумилев. Общим у этих полков было то, что они проходили по одному и тому же “ведомству” — шефом обоих полков являлась императрица Александра Феодоровна. Возможно, именно с этим и был связан перевод туда Гумилева (и Янишевского), и хлопоты, как собственные, так и других лиц, для этого не требовались. Из приведенного выше приказа следует, что в начале 1916 года Николай Гумилев по-прежнему числился унтер-офицером Уланского полка, находящимся во временной командировке в Петрограде.
Зимняя передышка оказалась для поэта плодотворной. Закончены и опубликованы “Записки кавалериста”. В издательстве “Альциона” вышел пятый сборник стихов “Колчан”, куда вошли существенно переработанные “Пятистопные ямбы” с “военным добавлением” — пять последних строф заменены семью новыми строфами, посвященными войне:
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало.
И в реве человеческой толпы,
В гуденье проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: “Буди, буди”.
Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило:
“Скорей вперед! Могила, так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А пологом — зеленая листва,
Союзником — архангельская сила”.
Так сладко эта песнь лилась, маня,
Что я пошел, и приняли меня,
И дали мне винтовку и коня,
И поле, полное врагов могучих,
Гудящих грозно бомб и пуль певучих,
И небо в молнийных и рдяных тучах.
И счастием душа обожжена
С тех самых пор…
Появились публикации новых стихов в периодике: “Новая жизнь”, “Лукоморье”, “Нива”, “Солнце России”, “Аполлон”. В “Аполлоне” продолжены “Письма о русской поэзии”. Среди рецензируемых авторов Мария Левберг, Михаил Долинов, Тихон Чурилин17 и ряд менее известных поэтов, а также ближайшие соратники по “Цеху поэтов” и друзья: Георгий Адамович, Георгий Иванов, Михаил Лозинский, Осип Мандельштам.
Для основанного П. Сазоновым и Ю. Слонимской театра марионеток была написана пьеса “Дитя Аллаха”.18 Обсуждение пьесы состоялось на заседании Общества ревнителей художественного слова (ОРХС) 19 марта 1916 года.
Ее лирические достоинства рассмотрел Валериан Чудовский, “идейную сторону” — В. И. Гедройц, построение действия — Н. В. Недоброво, а постановочную часть — друг М. Л. Лозинского, режиссер В. Н. Соловьев. Затем возник не законченный за поздним временем “спор о стилизационной эстетике, вызванный упреком автору со стороны В. К. Шилейко о том, что он не выявил в своей драме никакого достаточно определенного во времени и пространстве момента магометанской культуры, наоборот, смешал хронологические и этнографические данные”.19
Посещал Гумилев зимой и другие заседания ОРХС. Так, 28 января он присутствовал на заседании, проходившем под председательством В. А. Чудовского, на котором Б. А. Томашевский прочел доклад о стихосложении “Песен западных славян” А. С. Пушкина. В прениях участвовали Н. В. Недоброво, С. Э. Радлов, В. А. Чудовский и др. Во второй части заседания Гумилев читал стихи. Кроме него стихи читали Осип Мандельштам и Михаил Лозинский. В дневниках Лукницкого сказано20: “Зимой 1915—16 гг. приезжал Вяч. Иванов в Петербург. На собрании Ревнителей художественного слова в └Аполлоне“ встретился с Николаем Степановичем и с АА. АА была в трауре. А Вячеслав Иванов, решив, по-видимому, что АА так оделась из └манерности“, спросил ее, почему у нее такое платье? АА ответила: └Я в трауре. У меня умер отец…“ Вяч. Иванов сконфужен был и отошел в сторону”.
В феврале было учреждено объединение литературы, музыки, живописи “Медный всадник”, в совет которого включили Гумилева. Первый вечер объединения состоялся 13 февраля.21 В марте Гумилев участвовал в подготовке литературного “Альманаха муз”; у В. Кривича он попросил неопубликованные стихи его отца И. Ф. Анненского, сам представил для альманаха написанную еще в 1912 году пьесу “Игра”.22 24 марта Гумилев, по-видимому, в последний раз посетил заседание ОРХС23, на котором “В. К. Шилейко прочитал свой перевод ассирийского └Хождения Иштар“, предпослав чтению вступительный доклад”.24 Следует заметить, что Гумилев заинтересовался ассиро-вавилонскими опытами Шилейко еще весной 1914 года; в “Трудах и днях” сказано: “1914. Ранняя весна. Чтение
В. К. Шилейко у М. Л. Лозинского отрывков └Гильгамеша“ побудило заняться <Гумилева> его переводом. Однако скоро прекратил работу, переведя (по подстрочнику В. К. Шилейко) не более 100 строк. Примечание. В 1918 г., принимаясь вторично за перевод └Гильгамеша“, Н. Г. не включил в текст вышеупомянутых строк и перевел их заново”. Известна тяга Гумилева к древнему эпосу, ведь не случайно он писал с фронта Ахматовой, что “у меня, кроме Гомера, ни одной стихотворной книги. <…> Я все читаю “Илиаду”, удивительно подходящее чтенье…” А 7 августа 1921 года Н. Н. Пунин из застенков на Шпалерной (откуда Гумилеву уже не суждено было выйти) писал Е. И. Аренсу: “Привет Веруну, передайте ей, что, встретясь здесь с Николаем Степановичем, мы стояли друг перед другом, как шалые, в руках у него была └Илиада“, которую от бедняги тут же отобрали”.25 Но до этой встречи оставалось более пяти лет…
Создается впечатление, что в течение всех первых месяцев 1916 года “занятия” в школе прапорщиков не сильно отвлекали Гумилева от обыденной и литературной жизни Петрограда, по которой он, видимо, успел соскучиться. Характерно то, что во время пребывания Гумилева в Петрограде зимой 1915—1916 годов его творчество обогатилось “русской темой”, которая весьма редко встречалась в его ранних произведениях. Так, в журнале “Аполлон” (№ 1, 1916) он поместил подборку из трех стихотворений: “Змей”, “Андрей Рублев” и “Деревья”. А в журнале “Солнце России” (№ 317) в марте 1916 года было напечатано редкое для Гумилева “патриархальное” стихотворение “Городок”. Гумилев не часто бывал в глухой русской провинции, единственным часто посещаемым, близким ему провинциальным городком был Бежецк, недалеко от которого располагалось родовое имение матери Слепнево. Всякий, хоть однажды побывавший в Бежецке, без труда распознает в этом стихотворении характерный бежецкий пейзаж, с многочисленными церквями, с “пояском-мостом перетянутой” широкой рекой Мологой, с базарной площадью и с “губернаторским дворцом” — великолепным особняком купцов Неворотиных.
Опубликованное 12 марта в “Ниве” (№ 11) и вошедшее в “Костер” ностальгическое стихотворение “Детство”, с последним четверостишием, возвращающим нас к военным будням, может восприниматься как эскиз к знаменитому стихотворению “Память”, открывающему последний сборник поэта “Огненный столп”:
Я ребенком любил большие,
Медом пахнущие луга,
Перелески, травы сухие
И меж трав бычачьи рога. <…>
Не один, — с моими друзьями,
С мать-и-мачехой, с лопухом,
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всем.
Я за то и люблю затеи
Грозовых военных забав,
Что людская кровь не святее
Изумрудного сока трав.
Начало службы в Гусарском полку.
Март — начало мая 1916 года
Март 1916 года был последним месяцем, когда Гумилев оставался в Петрограде. Пора было возвращаться к “военным забавам”. С конца зимы 1916 года неторопливо заработала военно-бюрократическая машина. В течение февраля—марта 1916 года шла переписка между штабом Главнокомандующего армиями Западного фронта и штабом 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии о представлении Николая Гумилева в прапорщики, младший офицерский чин. Из полка были запрошены копии документов и подписка о непринадлежности Гумилева к тайным обществам, причем последний документ запрашивался несколько раз.
“Письмо № 61627 от 6 февраля 1916 г. от дежурного генерала штаба Главнокомандующего армиями Западного фронта. По наградному отделению. Начальнику 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии. Прошу выслать копию приемного формуляра, послужной список и подписку о непринадлежности к тайным обществам представленного к производству в прапорщики унтер-офицера из охотников Лейб-гвардии Уланского Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Николая Гумилева”. В этот же день, 6 февраля, сам Гумилев подписал А. Блоку “Колчан”: “Моему любимейшему поэту Александру Блоку с искренней дружественностью. Н. Гумилев”.26
Письмо было получено в штабе дивизии 18 февраля, входящий № 613. На следующий день, 19 февраля, из штаба 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии было послано письмо за № 764: “Командиру Л.-Гв. Уланского Ее Величества полка. Ввиду требования штаба фронта прошу о высылке копии приемного формуляра, послужного списка и подписки о непринадлежности к тайным обществам на представленного в прапорщики вверенного Вам полка охотника унтер-офицера Николая Гумилева. За Генерала Штаба Капитан Дурново”. Однако произошла вполне объяснимая задержка с высылкой подписки о непринадлежности к тайным обществам, и 15 марта из штаба армии было послано еще одно напоминание: “Письмо № 69593 от 15 марта 1916 г. от дежурного генерала штаба Главнокомандующего армиями Западного фронта. По наградному отделению. Начальнику штаба 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии. В дополнение к ходатайству о производстве в прапорщики младшего унтер-офицера Лейб-гвардии Уланского Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Гумилева, благоволите выслать подписку о непринадлежности его к тайным обществам, составленную по форме, приложение к ст. 27 кн. VI Св. В. П. (Свода военных постановлений. — Е. С.) 1869 г. изд. 1907 года”. “Подписка о непринадлежности” не могла быть выслана по простой причине — давалась она лично, а сам “подписант” в это время отсутствовал в полку. Однако вопрос этот был благополучно разрешен, и звание прапорщика было присвоено ему еще до ее получения. Видимо, из штаба армии была послана в начале апреля еще одна “грозная” телеграмма в штаб дивизии, на которую последовал немедленный ответ из Уланского полка: “Телеграмма в ответ на № 1627. Подана 11 апреля 1916 в 15 ч. 40 м. Гумилев произведен прапорщики 5 Гусарского полка. Подписка дана им лично штаб 3 Армии. Он отбыл седьмого апреля месту нового служения. 4448. Поливанов”.
Как следует из этой телеграммы, по крайней мере до 7 апреля Гумилев пребывал в месте дислокации Уланского полка. Тогда же он в штабе 3-й армии (куда входил Уланский полк) дал “подписку о непринадлежности к тайным обществам”. Возможно, в лейб-гвардии Уланском полку он провел еще пару дней до того, как направиться к “месту нового служения”. А из Петрограда он должен был выехать не позже 5—6 апреля. В это время Уланский полк стоял в резерве, в боевых действиях участия не принимал. 8 апреля в Уланском полку ему был выдан на руки весьма любопытный документ: “Аттестат № 1860 от 8 апреля 1916 г. о содержании Н. С. Гумилева в Лейб-гвардии Уланском полку. По указу Его Императорского Величества дан сей от Лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка прапорщику Гумилеву, произведенному в этот чин приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28 марта с. г. за № 3332 в том, что он при сем полку ни жалованьем, ни различными пособиями по военному времени, ни прогонными на проезд к новому месту служения вовсе не удовлетворялся и таковые ниоткуда не требовались ему. Что подписями с приложениями казенной печати удостоверяется, апреля 8 дня 1916”. Из этого документа следует, что за все время службы в Уланском полку Гумилев никакого жалованья там не получал и содержал себя на свои средства. Что касается “прогонных на проезд к новому месту служения”, то они ему и не требовались, так как новое место службы располагалось по соседству, всего в нескольких десятках верст, о чем будет сказано ниже.
Событийно мы забежали вперед, однако здесь важен тот факт, что как из телеграммы, так и из аттестата однозначно следует, что Гумилев лично побывал 7—8 апреля в штабе своего бывшего полка для того, чтобы дать подписку о непринадлежности к тайным обществам и получить справку о своем материальном содержании. Скорее всего, тогда же и там же ему вручили второй Георгиевский крест. Следовательно, необходимо проследить, с одной стороны, где находился Уланский полк в начале апреля, а с другой — куда Гумилеву надо было отбыть к новому месту службы. Архивные документы позволили точно ответить на оба эти вопроса. В “Трудах и днях” Лукницкого имеется не совсем понятная запись, относящаяся к этому периоду: “Произведен в прапорщики и переведен в 5-й Александрийский гусарский полк. Получив производство, уехал на фронт. На два-три дня приезжал в Петроград и опять уехал на фронт”. Не исключено, что Гумилев по делам, связанным с оформлением и получением необходимых документов, действительно должен был между появлениями в Уланском и Гусарском полках заехать в начале апреля на 2—3 дня в Петроград. Но если это и случилось, то до 7—8 апреля, когда им были получены в Уланском полку указанные выше документы. То есть теоретически Гумилев мог 5 апреля быть в Петрограде и присутствовать на упомянутом выше заседании ОРХС. 3 апреля Гумилев мог быть дома еще и потому, что в этот день он отмечал свое 30-летие. Кстати, в этот же день в издательстве “Гиперборей” вышло третье издание “Четок” Анны Ахматовой. Так что 3 апреля 1916 года семейству Гумилевых было что праздновать.
Но вернемся на фронт. Как выяснилось из документов, до конца года Уланский полк располагался в тех же местах, где его покинул Гумилев, в районе станции Горынь, юго-восточнее Пинска.27 До начала марта полк занимал тот же боевой участок, а 10 марта пришел приказ грузиться на станции Горынь и следовать на другой фронт. В журнале военных действий Уланского полка отражен путь следования эшелона: “12 марта. Маршрут: Горынь — Лунинец — Калинковичи — Жлобин — Могилев — Орша — Витебск — Двинск — Режица. <…> 16 марта. Прибыли в Режицу, получили приказание идти в город Люцин, где должны быть квартирьеры”. Двинск, Режица, Люцин — это латвийские города Даугавпилс, Резекне и Лудза соответственно. В расположенных вокруг Люцина фольварках Уланский полк находился в резерве до середины мая. Таким образом, в начале апреля 1916 года Гумилев несколько дней провел в Люцине.
Поскольку речь зашла о Люцине, несколько слов о родственниках Гумилева, связанных с этим городом. В Люцине 30 декабря 1889 года родилась Анна Андреевна Гумилева, урожденная Фрейганг, жена брата Гумилева — Дмитрия Степановича. Семье Фрейгангов принадлежало расположенное около Люцина имение Крыжуты. В этом имении семья жила и после революции, так как оно оказалось на территории Латвии. Только после Второй мировой войны все переехали в Бельгию. Умерла А. А. Гумилева в Брюсселе 1 февраля 1965 года. Она оставила любопытные, но грешащие неточностями воспоминания о Николае Гумилеве.28 Во время Первой мировой войны А. А. Гумилева пошла на фронт сестрой милосердия. Д. С. Гумилев, поручик, прошел почти всю войну (по состоянию здоровья он был демобилизован раньше младшего брата), получил пять орденов, был контужен.29 Последние годы его жизни прошли в доме жены. Вследствие контузии Д. С. Гумилев тяжело болел и умер вскоре после расстрела брата. Как записал Лукницкий в “Трудах и днях” со слов матери, А. И. Гумилевой, “10 сентября 1922 года в Риге, в психиатрической больнице, умер Дмитрий Степанович Гумилев. Вдова его Анна Андреевна Фрей<ганг> жила в Риге до 30-х годов, пока не уехала в Брюссель”. Жила она на самом деле не в Риге, а в имении Крыжуты. Похоронен Д. С. Гумилев был в Риге.30
Для Николая Гумилева мирная передышка закончилась 28 марта. 10 апреля в 5-м Гусарском Александрийском полку, когда все отмечали Пасху, был объявлен приказ № 104: “╖ 1. Поздравление с Пасхой. <…> ╖ 6. Из вольноопределяющихся Лейб-Гвардии Уланского Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Николай Гумилев приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28-го прошедшего марта 1916 года за № 3332 произведен в прапорщики с назначением в сей полк. Означенного обер-офицера зачислить в списки полка и числить налицо с сего числа и с назначением в 4-й эскадрон”. Гусарский полк при этом находился в фольварке Рандоль, расположенном на реке Дубна, притоке Двины, между Двинском и Режицей, ближе к Двинску. То есть на очень небольшом расстоянии от тогдашнего местоположения Уланского полка в Люцине. В приведенной выше телеграмме из Уланского полка по поводу подписки о благонадежности сказано, что подписка дана им лично в штабе 3-й армии, к которой относился полк, и что Гумилев отбыл к месту новой службы 7 апреля. Исходя из этого можно предположить, что Гумилев, находясь в Петрограде, в последних числах марта узнал о том, что он произведен в прапорщики и зачислен в 5-й Гусарский полк. В приказе по полку от 4 марта сказано: “С 4 марта полк располагается в ф<ольварке> Рандоль, Двинского уезда. Полк подчинен Командующему армиями Северного фронта Ген<ерал>-Ад<ъютанту> Куропаткину, Командующему 5-й Армии Ген<ерал>-лейтенанту Гурко, Начальнику дивизии Ген<ерал>-лейтенанту Скоропадскому. Командир полка полковник Коленкин”.
5-й Гусарский Александрийский полк входил в состав 1-й бригады 5-й кавалерийской дивизии; в состав этой же дивизии входил 5-й Драгунский Каргопольский полк. Возможно, длительная переписка и затянувшееся назначение Гумилева было связано с тем, что затребованные Главнокомандующим армиями Западного фронта документы, в частности копия приемного формуляра, по ошибке попали в 5-й Драгунский полк, среди многочисленных документов которого они были случайно обнаружены сотрудниками РГВИА (тогда еще ЦГВИА) лишь в конце 1980-х годов.31
Именно со службой в 5-м Гусарском полку связано длительное, около года, пребывание Николая Гумилева в Латвии. В приказах № 99 и № 100 по полку от 5 и 6 апреля объявлен состав офицеров всех эскадронов, с указанием их присутствия в полку и выдачи им продуктов за февраль—март 1916 года. Приказы отпечатаны на машинке, фамилия Гумилева первоначально в них отсутствовала, однако позже она была вписана от руки в состав 4-го эскадрона: прапорщик Гумилев, с прочерком его присутствия в этот период. Командиром 4-го эскадрона был тогда подполковник Аксель Радецкий. Служба Гумилева в составе 4-го эскадрона началась 10 апреля 1916 года. В полк он мог прибыть накануне вечером. Как было сказано выше, 10 апреля было Пасхальным воскресеньем. Так что на пасхальной службе Гумилев присутствовал уже в своем новом полку.
Однако прежде чем начать рассказ о его службе в 5-м Гусарском полку, необходимо упомянуть об одном странном совпадении. С днем появления Гумилева в полку связана литературная загадка. В тот же день, 10 апреля, в далекой от Двины черноморской Одессе, в газете “Одесский листок” № 97 было напечатано снабженное факсимильной подписью Гумилева, но без заголовка, стихотворение, ставшее впоследствии знаменитым благодаря следующим строчкам:
…Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою — она пришла за мной…
Под названием “Рабочий” Гумилев включил его (с разночтениями) в вышедший в 1918 году сборник “Костер”. Отметим еще и то, что, хотя Гумилев неоднократно ранее бывал в Одессе (последний раз — по дороге из африканской экспедиции в сентябре 1913 года), это была его единственная прижизненная публикация там. Каким образом стихотворение попало в Одессу — совершенно непонятно. Вызывает сомнение утверждение Романа Тименчика, что “стихотворение было послано Ахматовой”.32 Необходимо заметить, что оно могло быть написано только очень незадолго до публикации, судя по всему, не ранее 28 марта, когда Гумилев узнал о назначении и о том, в каком районе ему предстоит служить — в Латвии, на Двине, но сам там тогда еще не побывал. Возможно, еще находясь в Петрограде и узнав о месте службы, Гумилев написал это знаменитое “пророческое” стихотворение и передал его автограф кому-то из друзей, отправлявшихся в Одессу, причем при публикации была воспроизведена его собственноручная подпись под автографом. Сохранившиеся автографы стихотворения относятся к более позднему периоду.33
В журнале военных действий за этот период сказано: “С 30 марта по 11 апреля в фольварке Рандоль полковым священником совершается богослужение: вербная всенощная и все страстные службы (вынос плащаницы и другие). Вторую Пасху полк встречает на фронте, нет уже многих, что были в прошлом году”. Уже 12 апреля фамилия Гумилева попадает в приказы по полку: “Приказ № 106. ╖ 1. Гумилев — дежурный по коноводам”. В этот день гусары, до того находившиеся на отдыхе, должны были “выступить на смену драгун на боевое дежурство на участке от Лаврецкая — река Иван, в 1-й линии 4 эскадрона и 2 — в резерве”.
Как уже говорилось, сохранились лишь немногочисленные воспоминания сослуживцев Гумилева. В вашингтонском четырехтомнике Гумилева были опубликованы воспоминания двух однополчан поэта по Гусарскому полку. Относятся они как раз к первому месяцу его службы. Вначале приведем опубликованные там достаточно точные воспоминания (хотя записаны они были только в 1937 году) поручика В. А. Карамзина, служившего с марта 1916 года оруженосцем при штабе 5-й кавалерийской дивизии, куда входил Гусарский полк. Бльшая их часть относится как раз к 12 апреля, дню, когда Гумилев дежурил по полку: “Когда прибыл в полк прапорщик Гумилев, я точно не помню… Помню, как весной 1916 года я прибыл по делам службы в штаб полка, расквартированный в прекрасном помещичьем доме. Названия усадьбы не помню, но это та самая усадьба, где мы встречали Пасху с генералом Скоропадским и откуда полк выступил на смотр генерала Куропаткина…”34
Прекрасный помещичий дом сохранился — это бывший фольварк Рандоль. Дом, очень живописный, асимметричный, с башенками и обширным балконом-террасой, огражденной ажурной металлической решеткой и украшенной каменными вазами, стоит посреди парка в нынешнем селе Арендоле. На главной башне фамильный герб и дата постройки — 1901 год. Когда в 1993 году удалось там побывать, дом был запущен, заброшен и разорен, требовал срочного ремонта. К счастью, обнаруженные современные фотографии показали, что дом пережил “смутное время”, обретя нового хозяина. Окрестности Арендоля живописны, в парке до сих пор стоит оригинальное сооружение — старинная кирпичная двухэтажная баня, которая, надо думать, использовалась гусарами по назначению. В селе недалеко от дома — костел.
18 апреля 1916 года Скоропадского временно сменил генерал-майор Попов, а затем, 26 апреля, командиром дивизии стал генерал-майор Нилов. С 1 по 10 мая он устроил смотр полку, проводил конные занятия. Смотр полка генерал-адъютантом Куропаткиным, командующим армиями Северного фронта, состоялся 17 июня 1916 года (Гумилева в это время в полку не было).
Продолжим чтение воспоминаний В. А. Карамзина:
“…На обширном балконе меня встретил совсем мне не знакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. └Прапорщик Гумилев“, — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.
Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилевым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой…
…Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал.
— А вот скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? — начал я. — Вот если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что └генералов“ среди теперешних поэтов нет.
— Ну нет, почему так? — заговорил с расстановкой Гумилев. — Блок вполне └генерал-майора“ вытянет.
— Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет?
— Ради его больших трудов ему └штабс-капитана“ дать можно.
— Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, — сказал я, — и остальным приходится повторять старые комбинации.
— Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся.
На этом наш разговор о поэзии и поэтах прервался, так как меня позвали к командиру полка…
При встрече с командиром четвертого эскадрона, подполковником А. Е. фон Радецким, я его спросил: └Ну, как Гумилев у тебя поживает?“ На что Аксель, со свойственной ему краткостью, ответил: └Да-да, ничего. Хороший офицер и, знаешь, парень хороший“. А эта прибавка в словах добрейшего Радецкого была высшей похвалой.
Под осень 1916 года подполковник фон Радецкий сдавал свой четвертый эскадрон ротмистру Мелик-Шахназарову. Был и я у них в эскадроне на торжественном обеде по этому случаю. Во время обеда вдруг раздалось постукивание ножа о край тарелки и медленно поднялся Гумилев. Размеренным тоном, без всяких выкриков, начал он свое стихотворение, написанное к этому торжеству. К сожалению, память не сохранила мне из него ничего. Помню только, что в нем были такие слова: └Полковника Радецкого мы песнею прославим…“ Стихотворение было длинное и было написано мастерски. Все были от него в восторге. Гумилев важно опустился на свое место и так же размеренно продолжал свое участие в пиршестве. Все, что ни делал Гумилев, — он как бы священнодействовал.
Куда и как именно отбыл из полка Гумилев, я тоже не знаю. Очень жаль, что мне мало пришлось с ним беседовать, но ведь тогда он для всех нас, однополчан, был только поэтом. Теперь же, после мужественной и славной кончины, он встал перед нами во весь свой духовный рост, и мы счастливы, что он был в рядах нашего славного полка…”
Воспоминания В. Карамзина почти полностью подтверждаются обнаруженными в РГВИА документами. Их встреча произошла на балконе фольварка Рандоль 12 апреля 1916 года, когда Гумилев дежурил по полку. Ошибся Карамзин лишь в дате передачи эскадрона Радецким. В том же приказе № 106 от 12 апреля было сказано: “╖ 2. Предписываю Подполковнику Радецкому сдать,
а ротмистру Мелик-Шахназарову принять 4-й эскадрон на законном основании и о сдаче и приеме донести”. 16 апреля ротмистр Мелик-Шахназаров вступил в командование 4-м эскадроном: “Приказ № 110. Командир 4 эскадрона Подполковник Радецкий и ротмистр Мелик-Шахназаров рапортовали от 15 сего апреля за №№ 38 и 7 донесения: первый о сдаче, а последний о приеме
4 эскадрона во всем на законном основании. Означенные перемены внести в послужные списки названных штаб- и обер-офицеров”. 1 мая 1916 года Радецкий отбыл в отпуск, а накануне, 30 апреля, состоялись его проводы, о которых вспоминал В. Карамзин.
О первом месяце службы Гумилева в 5-м Гусарском полку имеются воспоминания и командира эскадрона Ее Величества ротмистра Сергея Топоркова: “…Н. С. Гумилев, в чине прапорщика полка, прибыл к нам весной 1916 года, когда полк занимал позиции на реке Двине, в районе фольварка Рандоль. Украшенный солдатским Георгиевским крестом, полученным им в Уланском Ее Величества полку в бытность вольноопределяющимся, он сразу расположил к себе своих сверстников. Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. К сожалению, разница в возрасте, в чинах и служба в разных эскадронах, стоявших разбросанно, не дали мне возможности ближе узнать Гумилева, но он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью. Его лицо не было красиво или заметно: большая голова, большой мясистый нос и нижняя губа, несколько вытянутая вперед, что старило его лицо. Говорил он всегда тихо, медленно и протяжно.
Так как в описываемый период поэтическим экстазом были заражены не только некоторые офицеры, но и гусары, то мало кто придавал значение тому, что Гумилев поэт; да кроме того, больше увлекались стихами военного содержания. Командир полка, полковник А. Н. Коленкин, человек глубоко образованный и просвещенный, всегда говорил нам, что поэзия Гумилева незаурядная, и каждый раз на товарищеских обедах и пирушках просил Гумилева декламировать свои стихи, всегда был от них в восторге, и Гумилев всегда исполнял эти просьбы с удовольствием, но признаюсь, многие подсмеивались над его манерой чтения стихов. Я помню, он читал чаще стихи об Абиссинии, и это особенно нравилось Коленкину. Среди же молодых корнетов были разговоры о том, что в Абиссинии он женился на чернокожей туземке и был с нею счастлив, но насколько это верно — не знаю.
Всегда молчаливый, он загорался, когда начинался разговор о литературе и с большим вниманием относился ко всем любившим писать стихи. Много у него было экспромтов, стихотворений и песен, посвященных полку и войне. С гордостью носил Гумилев полковой нагрудный знак и чтил традиции полка. В № 144 газеты └Россия и Славянство“ от 29 августа 1931 г. помещена репродукция рисунка Гумилева, на которой он изображен сидящим на фантастическом орудии под эскадронным значком 4-го эскадрона, в котором он служил.
Когда при кавалерийских дивизиях стали формировать пешие стрелковые дивизионы, то Гумилев вместе с другими был назначен в стрелковый дивизион35, которым командовал подполковник М. М. Хондзынский. В этом дивизионе Гумилев продолжал службу, сохраняя постоянную связь с полком”.
Комментируя эти воспоминания, Г. П. Струве писал: “Говоря о └рисунке Гумилева“, напечатанном в └России и Славянстве“, полковник С. А. Топорков ошибался: рисунок этот принадлежал не Гумилеву, а Н. С. Гончаровой, изобразившей его верхом на жирафе в форме └черного гусара“. Рисунок был получен Л. И. Львовым для воспроизведения от самой художницы. Теперешнее местонахождение его нам неизвестно. Воспроизвести его по газетной репродукции не представляло смысла”. Как говорится, частично “неправы оба”. На самом деле в газете представлены две акварели Н. Гончаровой (к сожалению, неважного качества), составлявшие “триптих” с известным ее акварельным портретом Гумилева, пишущего стихотворение “Голубая беседка…”.36 Упоминаемые Топорковым стихотворные экспромты практически не сохранились. Лишь в архиве П. Н. Лукницкого был обнаружен один такой экспромт, адресованный “Командиру 5-го Александрийского полка”, которым тогда был Александр Коленкин:
В вечерний час на небосклоне
Порой промчится метеор.
Мелькнув на миг на темном фоне,
Он зачаровывает взор.
Таким же точно метеором,
Прекрасным огненным лучом,
Пред нашим изумленным взором
И вы явились пред полком.
И, озаряя всех приветно,
Бросая всюду ровный свет,
Вы оставляете заметный
И — верьте — незабвенный след.
Гумилев не стал продолжать “Записки кавалериста”. И причина этого вряд ли связана с тем, о чем пишет Лукницкий в “Трудах и днях”: “Недоволен своим пребыванием в полку и жалуется на низкий культурный уровень офицеров… После вступления Н. Г. в 5-й Александрийский Гусарский полк полковое начальство, недоброжелательно и подозрительно относившееся к └писательству“, запретило Н. Г. печатать └Записки кавалериста“”. “Жалуется на низкий культурный уровень офицеров” — это слишком “по-советски”, не представляю себе Гумилева “жалующимся”, тем более на “низкий культурный уровень”. Да и приведенные выше воспоминания двух его сослуживцев как-то не вяжутся с утверждением Лукницкого, а на самом деле той, чье мнение он транслирует, — Ахматовой. Повторился, как мне кажется, “африканский сюжет” — непонимание и неприятие Ахматовой тех сторон жизни своего мужа, которые он сам считал наиболее важными, определяющими его путь. Отсюда попытка найти упрощенные решения, своеобразная женская ревность к тому, что сама она принять не могла. Скорее всего, причиной явилось то, что “Записки кавалериста”, описывающие всю службу Гумилева в Уланском полку, были им полностью завершены, а повторяться и сочинять “Записки гусара” в его планы не входило. Тем более что ярких и запоминающихся боевых эпизодов в Гусарском полку с ним не случалось, там он служил уже не рядовым кавалеристом,
а младшим офицером. Служба эта вылилась в рутинное исполнение воинского долга, и устраниться от этого (хотя такие возможности у него были) он, в силу своего характера, — не мог.
Продолжения “Записок кавалериста” не последовало, надо было искать другие формы самовыражения. И за оставшиеся военные годы Гумилев нашел их для себя в драматургии, видимо, война к этому располагала. Как было сказано, все его три основные пьесы были написаны чуть более чем за два оставшихся года войны. А стихи никогда не прекращались. Только они стали другими. Даже недоброжелатели Гумилева единодушно признают, насколько вырос Гумилев, автор “Костра”, “Шатра” и “Огненного столпа”, — как поэт. И причину этого, как мне кажется, следует искать в четырех годах, проведенных им на войне.
Однако задачей автора было не создавать умозрительных конструкций, не “домысливать” за своего героя. Просто хотелось закрыть “белое пятно” биографии Гумилева37, проследить весь его боевой путь. Хотя сохранилось очень немного личных свидетельств об этих годах (кроме редких писем, о которых будет сказано ниже), однако хранящиеся в архивах документы позволили исчерпывающе проследить весь этот путь, достаточно точно воссоздать период его службы в Гусарском полку, узнать, в каких боевых операциях он участвовал и что этому сопутствовало.
Как было уже сказано, более месяца, с 4 марта 1916 года, 5-й Гусарский полк стоял в резерве в фольварке Рандоль. Гумилеву из этого резервного месяца досталось менее трех дней. Уже 12 апреля, видимо вскоре после встречи со штаб-оруженосцем поручиком В. А. Карамзиным, Гумилев покинул тихий фольварк Рандоль — с 12 апреля эскадроны гусар сменили в окопах на берегах Двины драгун и заняли боевой участок от Лавренской (Лаури) до реки Иван. “13 апреля. Смена прошла в полной тишине, неприятель слышно укрепляет свои позиции; днем в направлении д<еревни> Ружа был замечен привязной аэростат; неприятель изредка обстреливает тяжелой и легкой артиллерией ж<елезную> д<орогу> и фольварк Авсеевку. <…> 14 апреля. Неприятель одиночными выстрелами артиллерии обстреливает ф<ольварк> Ницгаль. По ф<ольварку> Авсеевка выпущено 4 тяжелых снаряда. Наша артиллерия отвечала. Опять поднимался неприятельский аэростат. Пролетел один наш и один неприятельский аэроплан. <…> 15 апреля. Противник бдителен; на ночь усиливает караулы, светит ракеты; ночью на берегу Двины выставлен флаг (красный, белый, черный). По ст<анции> Ницгаль выпущено ночью 2 снаряда. Наша отвечала”. Это выписки из журнала военных действий. Станция Ницгаль и фольварк Ницгаль — современные железнодорожная станция и село Ницгале. В Ницгале на берегу Двины до сих пор стоит хорошая цель для артиллерии — красивый высокий костел, построенный в 1861 году. Фольварк Авсеевка располагался севернее на берегу Двины, напротив современной железнодорожной станции Сергунта. От него сохранилась упоминаемая в документах роща, старый заросший пруд. Старинные постройки исчезли — местные жители помнят, что почти все сгорело или было разрушено еще в Первую мировую войну. Во многих местах на берегах Даугавы угадываются остатки старых окопов.
Взаимная перестрелка, не приносящая ощутимого вреда ни одной из сторон, продолжалась до 20 апреля. “21 апреля. Окопные работы у нас и у них ночью. Днем — артиллерия, они по Буйвеско — Ницгале, мы по Руже и землянкам. Пролетел └Илья Муромец“. <…> 22 апреля. Днем мы зажгли Руже, где у немцев был склад патронов, ракет, — были взрывы”. На следующий день неприятель усилил обстрел, в этот день особо отличился гумилевский эскадрон № 4: “23 апреля. Ночь спокойно; утром возник пожар от искры у дома командира эскадрона ЕВ38; был прекращен. Целый день сильный огонь противника, разбили ж<елезно>д<орожную> будку № 170 (телефон продолжал работать). Огонь по Авсеевке, подожгли юго-восточные строения фольварка, ветер, огонь распространился по всему скотному двору, угрожая перекинуться на господский двор и рощу, прикрывающую эскадрон № 4. Дружной работой гусар и подошедших на помощь гвардейских саперов 2-ой Саперной роты прекратили огонь и отстояли рощу и господский двор, имевшие важное тактическое значение. Все работы велись под огнем противника и были завершены к 20 часам. Особо отличились гусары эскадрона № 4. Наша артиллерия зажгла несколько домов в д<еревне> Кришкинан. Утром по случаю дня тезоименитства был отслужен молебен в д<еревне> Новой. Погода теплая”. Это событие было отмечено в приказе по полку № 121 от 27 апреля: “Сердечно благодарю начальника участка подполковника Радецкого, командира эскадрона № 4 ротмистра Мелик-Шахназарова. <…> Молодцам гусарам за самоотверженную работу спасибо”. Напомню, что Гумилев был назначен как раз в эскадрон № 4, и в этом эпизоде он участвовал. Так что благодарность относится и к нему. Упомянутая деревня Новая расположена в стороне от Двины, в полях, у речки Иван, недалеко от Ницгале. Еще не так давно там стояла старая деревянная церковь, однако в начале 1990-х годов, за год до посещения автором этих мест, ее разобрали.
Оставшиеся дни дежурства прошли спокойно, но начала портиться погода: “24 апреля. Ночью спокойно; днем обычная перестрелка. <…> 25 апреля. Со стороны противника на Ницгаль светил прожектор. Днем — редкая ружейная перестрелка. Небольшой теплый дождь. <…> 26 апреля. Ночь совершенно спокойна; обстрел казаков. Начался сильный дождь, испортил дороги. В 12 часов ночи участок сдан уланам. Дороги разъезжены. Эскадроны возвращались через Коцуб (Калупе. — Е. С.), так как на Варков (Вецваркава. — Е. С.) стало совершенно непроходимо. Пришли на стоянку в 4—6 часов”.
Боевой участок гусар в районе станции Ницгаль находился примерно в 20 км западнее фольварка Рандоль. К нему вели две указанные выше дороги. Как отмечается в журнале боевых действий за период с 27 по 30 апреля, “погода резко испортилась, холод, дождь. Пришел 5<-й> маршевый эскадрон, хорошо обучен. Ежедневно идут занятия по эскадронам”. В приказе по полку № 123 от 29 апреля прапорщик Гумилев был назначен дежурным по полку. Упоминается имя Гумилева и в следующем приказе № 124 от 30 апреля: “…╖ 13. Одну собственную лошадь прапорщика Гумилева зачислить на фуражное довольствие с 10 сего апреля. Справка: рапорт Гумилева за № 12”.
В одном из дел полка приводится “Список по старшинству обер-офицеров 5-го Гусарского Александрийского Е. В. Гос<ударыни> Имп<ератрицы> Александры Феодоровны полка на 1 мая 1916 года”. В список включены, в частности: “1) Командир полка полковник Александр Коленкин (уволен в отпуск 27. 04. 1916). <…> 6) Подпоручик <sic!> Аксель Радецкий (в отпуску с 1 мая). <…> 14) Командир эскадрона ЕВ ротмистр Сергей Топорков. <…> 17) Командир 4-го эскадрона ротмистр Андрей Мелик-Шахназаров. <…> 33) Младший офицер поручик Алексей Посажный39 (эвакуирован по болезни 15 февраля 1916). <…> 53) Младший офицер Георгий Янишевский (Георгиевский крест 2, 3, 4 ст., представлен к 1 ст.). <…> 97) Младший офицер прапорщик Николай Гумилев (в строю)”. На 1 мая Гумилев замыкал список, как только что прибывший в полк.
В начале мая Гусарский полк по-прежнему располагался в районе фольварка Рандоль. В донесениях от 1—10 мая отмечается: “В резерве 6-го Кавалерийского корпуса в районе Рандоль. Погода резко испортилась — холодно и дождь каждый день (пришел 5-й маршевый эскадрон, привел шт<аб>-ротмистр Протасьев (хорошо обучен)). Приехал новый начальник дивизии генерал Нилов, делал смотр полку — остался доволен. Идут ежедневные конные занятия”. В резерве полк стоял до 10 мая, когда вновь отправился на боевое дежурство на прежний участок. Казалось бы, ничто не предвещало скорый и неожиданный отъезд Гумилева из полка, но на это дежурство он уже не попал. Как и год назад, весной 1915 года, неблагоприятная погода, дожди и холода вывели его из строя. Еще накануне своей эвакуации он написал короткое “лирическое” письмо Маргарите Тумповской40, явно не предполагая, что на следующий день его в полку уже не будет:
“5 мая 1916
Мага моя, я Вам не писал так долго, потому что все думал эвакуироваться и увидеться; но теперь я чувствую себя лучше и, кажется, остаюсь в полку на все лето.
Мы не сражаемся и скучаем, я в особенности. Читаю └Исповедь“ блаженного Августина и думаю о моем главном искушении, которого мне не побороть, о Вас. Помните у Нитше — └в уединении растет то, что каждый в него вносит“. Так и мое чувство. Вы действительно удивительная, и я это с каждым днем узнаю все больше и больше.
Напишите мне. Присылайте новые стихи. Я ничего не пишу, и мне кажется странным, как это пишут. Пишите так: Действующая Армия, 5 кавалерийская дивизия, 5 гусарский Александрийский полк, 4 эскадрон, прапорщику Н. С. Гумилеву. Целую Ваши милые руки. Н. Гумилев”.
А в приказе № 141 от 16 мая 1916 г. объявляется: “╖ 7. Заболевшего и эвакуированного на излечение прапорщика Гумилева числить больным с 6 сего мая. Врач в полку — Гумилевский”. Поэт “напророчил” свою эвакуацию и уже 7 мая оказался в госпитале в Петрограде.
Короткая передышка из-за болезни, май—июль 1916 года
У Гумилева был обнаружен процесс в легких, и его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф тех полков, в которых служил Гумилев. В распоряжении Царскосельского эвакуационного пункта сказано, что Гумилев принят на учет 7 мая.
Период пребывания Гумилева в мае в Царском Селе подробно отражен в “Трудах и днях” Лукницкого: “Находится в Царском Селе в лазарете Большого дворца. Много читает, пробует писать. Его навещают друзья и знакомые. Мать и жена (между 9 и 14 мая) уехали в Слепнево. 12 или 14 мая — знакомство с A. Н. Энгельгардт и О. Н. Арбениной в Тенишевском зале на вечере приезжавшего в Петербург В. Я. Брюсова. 15 мая (?), в день праздника Уланского полка, присутствует на молебне и завтраке в уланском лазарете и получает от императрицы благодарность за стихотворный привет, посланный великим княжнам в путешествие. 17 (?) мая от императрицы и великих княжон, посетивших лазарет Большого дворца, получает в подарок портреты с автографами, Евангелие с надписью и образом Казанской Божьей Матери. Встречи с А. Н. Энгельгардт, О. Н. Арбениной (и ссора с ней в конце месяца), с Т. П. Карсавиной, B. К. Шилейко, К. Ляндау, Н. В. Недоброво и др. Решение осенью держать экзамены на корнета. В Царском Селе написано стихотворение └Телефон“ (?), относящееся к О. Н. Арбениной (?). Задумана новая пьеса └Гондла“. Переписка с женой и матерью”.
Доклад Брюсова “Средневековая армянская поэзия” состоялся 14 мая в Тенишевском зале.41 О знакомстве с Гумилевым именно на этом вечере вспоминала Ольга Арбенина: “Я увидела его в первый раз 14 мая 1916 г. Это был вечер В. Брюсова об армянской поэзии — в Тенишевском зале. <…> В антракте, проходя одна по выходу в фойе, я в испуге увидела совершенно дикое выражение восхищения на очень некрасивом лице. Восхищение казалось диким, скорее глупым, и взгляд был почти зверским. Этот взгляд принадлежал высокому военному с бритой головой и с Георгием на груди. Это был Гумилев”.42 На этом же вечере ее представила Гумилеву уже знакомая с ним ее приятельница и будущая жена поэта, А. Н. Энгельгардт.43 По поводу “стихотворного привета, посланного Великим Княжнам”, в тех же воспоминаниях Арбенина пишет: “На просьбу пойти меня проводить я могла только сказать, что я не одна — телефон ему дала, — еще он сказал: └Я вчера написал стихи за присланные к нам в лазарет акации Ольге Николаевне Романовой — завтра напишу Ольге Николаевне Арбениной“. Он был ранен (или контужен) и лежал в лазарете (а не жил у матери), в Царском”. Контужен Гумилев не был, и текст экспромта, адресованного великой княжне Ольге, пока не обнаружен. Но следует заметить, что больных в госпитале постоянно посещали как сама императрица Александра Федоровна, так и великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Гумилев познакомился с ними. В начале 1990-х годов в ЦГАОРе был обнаружен написанный Гумилевым в госпитале стихотворный экспромт-поздравление по случаю 15-летия Анастасии — “Ее Императорскому Высочеству Великой Княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения”44:
Сегодня день Анастасии,
И мы хотим, чтоб через нас
Любовь и ласка всей России
К Вам благодарно донеслась.
Какая радость нам поздравить
Вас, лучший образ наших снов,
И подпись скромную поставить
Внизу приветственных стихов.
Забыв о том, что накануне
Мы были в яростных боях,
Мы праздник пятого июня
В своих отпразднуем сердцах.
И мы уносим к новой сече
Восторгом полные сердца,
Припоминая наши встречи
Средь царскосельского дворца.
Прапорщик Н. Гумилев.
Царскосельский лазарет.
Большой Дворец.
Ниже под стихами поставили свои подписи еще 15 раненых.
Находясь на излечении, Гумилев не придерживался строгого постельного режима и часто покидал госпиталь. Помимо вечера Брюсова он с большой степенью вероятности мог посетить поэтические вечера в сменившем “Бродячую собаку” кабаре “Привал комедиантов”. Кабаре открылось 18 апреля. 12 и 26 мая там проводились поэтические вечера.45 Думаю, можно доверять информации Лукницкого из “Трудов и дней”, полученной от А. А. Ахматовой и А. И. Гумилевой, о том, что он в “середине мая ездил в Слепнево, где жили А. А. Ахматова и А. И. Гумилева, на три дня, и вернулся в Царское Село”.
Пока Гумилев оставался на лечении в Царском Селе, им были получены документы, относящиеся к его армейскому материальному обеспечению. Возможно, с посещением в середине мая упомянутого Лукницким праздника Уланского полка связано выданное Гумилеву удостоверение о получении им добавочного жалованья за Георгиевский крест: “УДОСТОВЕРЕНИЕ. Командир Лейб-гвардии уланского Ее Величества полка, № 2032 от 17 мая 1916 г. Дано сие прапорщику Гумилеву, переведенному на службу в 5-й гусарский Александрийский Ее Величества полк, в том, что он добавочным жалованьем за Георгиевский крест 3 степени за № 108868 вовсе при сем полку не удовлетворялся и таковое подлежит истреблению с шестого июля 1915 г.46 Что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется”.
22 мая 1916 года Гумилевым было получено “Отношение из Царскосельского эвакуационного пункта командиру 5-го гусарского Александрийского полка”: “22 мая 1916 г., № 10869, город Царское село. Прапорщик вверенного Вам полка Гумилев во время состояния на учете пункта был удовлетворен согласно удостоверению, пункт за № 10407, за время с 7 мая по 18 мая 1916 г. суточными госпитальными деньгами как семейный офицер. Право же получения этих денег (ст. 905 кн. XIX С. В. П. по редакции приказа по В. В. 1915 года № 13447) еще не подтвердилось, а потому прошу о высылке удостоверения о том, что вышеозначенный офицер семейный и семья его находится на его иждивении”. 31 мая 1916 года был послан ответ из полка: “Из представленной прапорщиком Гумилевым копии их метрической книги видно, что он женат”.
1 июня 1916 года Гумилевым был получен “Аттестат об удовлетворении жалованием Н. С. Гумилева в 5-м гусарском Александрийском полку”: “1 июня 1916 г. По Указу Его Императорского Величества дан сей от 5-го гусарского Александрийского Ее Величества полка на прапорщика Гумилева в том, что он удовлетворен денежным Его Императорского Величества жалованьем из оклада семисот тридцати двух руб. в год по 1 мая и добавочными деньгами из оклада ста двадцати рублей в год по первое мая с. г. Что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется. Действующая армия, 1 июня 1916 г. Командир полка, полковник Коленкин. Помощник по хозяйственной части, полковник Беккер”.
В “Трудах и днях” Лукницкого сказано: “29 мая в санитарном поезде уехал в Крым. Проездом через Севастополь посетил родных А. А. Ахматовой. 1 или 2 июня приехал в Массандру и помещен здесь в здравницу им<ени> имп<ератрицы> Александры Федоровны”.
В этой записи Лукницкого ошибочно указаны только даты. На самом деле Гумилев выехал в Крым позже. Об этом говорит, с одной стороны, приведенный выше датированный автограф поздравления великой княжны Анастасии — 5 июня, а с другой — ряд архивных документов. Точное время пребывания Гумилева в Царском Селе по болезни указывается в полученном им аттестате об удовлетворении его жалованием за период его эвакуации по болезни, выданном Царскосельским уездным воинским начальником 24 ноября 1916 года: “АТТЕСТАТ № 42562. По Указу Его Императорского Величества дан сей от правления Царскосельского Уездного воинского начальника прапорщику Гумилеву в том, что он при сем Управлении удовлетворен из оклада в год: денежным Его Императорского Величества жалованьем шестисот руб. (600 рублей), добавочными ста двадцати руб. (120 рублей), по первое августа госпитальными по 1 руб. 50 коп. в сутки с 7 мая по 8 июня сего тысяча девятьсот шестнадцатого года, что подписью с приложением казенной печати удостоверяется. Царское Село, 24 ноября 1916 года”. Из документа следует, что в Царском Селе в госпитале Гумилев числился с 7 мая по 8 июня, и это полностью согласуется с приведенным выше приказом № 141 о его убытии из полка по болезни 6 мая. Следовательно, выехал Гумилев в Крым 8—9 июня 1916 года.
В приказе по Царскосельскому эвакуационному пункту сказано, что Гумилев с 30 мая 1916 года отправляется для продолжения лечения в “Дом Ее Величества” в Массандре “с оставлением на учете при Царскосельском эвакуационном пункте”. Фактически Гумилев выехал в Крым только после 7 июня. В приказе по Гусарскому полку № 198 от 12 июля 1916 года сказано: “И. д. коменданта гор. Ялты сношением от 16 прошедшего июня за № 12591 уведомил, что прапорщик Гумилев 13 прошедшего июня прибыл в г. Ялту на излечение и принят на учет. Названного обер-офицера числить больным в гор. Ялте”. Проездом из Петрограда в Ялту Гумилев, как указал Лукницкий, посетил в Севастополе родных жены. Факт посещения Гумилевым Севастополя в это время подтверждается интересным “финансовым” документом: “Отношение Царскосельского Уездного воинского начальника командиру 5-го Гусарского Александрийского полка полковнику Коленкину от 24 ноября 1916 г. На № 8367. Командиру 5-го Гусарского Александрийского полка. Препровождая при сем аттестат на денежное довольствие прапорщика Гумилева, прошу об удержании с означенного обер-офицера 6 р. 89 коп. прогонных по грунтовым дорогам, так как таковому был предоставлен бесплатный автомобиль Красного Креста. Справка: сношение Ст<аршего> врача госпиталя Севастопольской общины сестер милосердия от 13 июня с. г. № 1870”. То есть за пользование 13 июня полученной для проезда из Севастополя в Ялту казенной машиной Гумилеву пришлось в конце года расплачиваться.
Точно не удалось установить, в каком санатории разместился Гумилев. Выяснилось, что в 1911 году появилась идея строительства ведомственного военно-морского санатория. Для этого была выделена земля в Нижней Массандре. В 1913 году совершается закладка “морской санатории Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны”. Эта здравница существовала под покровительством царской семьи, и каждый новый корпус получал имя кого-то из царских детей. В 1914 году был освящен первый “детский” корпус в честь великой княжны Ольги в присутствии Николая II и Александры Федоровны. При санатории проектируется церковь, которая была освящена 5 октября 1916 года в честь св. Николая и великомученицы Александры — небесных покровителей царской семьи. В Массандре сохранился строившийся первоначально для Александра III дворец, использовавшийся как санаторий во время Первой мировой войны. Об этом свидетельствует один из офицеров 5-го Гусарского полка, попавший туда уже во время Гражданской войны, до захвата Крыма красноармейцами.48 На сохранившемся конверте приведенного ниже письма Ольге Мочаловой на обороте фотографии с Городецким указаны место написания и адрес получателя: “Здравница Всероссийского общества Здравниц в доме Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны для выздоравливающих и переутомленных. Массандра”; “Е. В. Ольге Алексеевне Мочаловой. Ялта. Массандровская. Дача Лутковского”. Возможно, в одном из этих санаториев и остановился Гумилев. О его пребывании там в “Трудах и днях” сказано: “С 1 или 2 июня по 7 июля. Находится в Массандре, в здравнице. Пишет пьесу └Гондла“ (к 22 июня написаны 2 акта; к 1 июля — последний акт, заканчивает пьесу 4 июля). Переписывается с женой, матерью, А. Н. Энгельгардт и др. Встречается только с офицерами, живущими в санатории, и сестрами милосердия. Несколько встреч с О. А. Мочаловой и Мониной. В Массандре написаны (в начале июня) стихотворения: └За то, что я теперь спокойный“, └Подошла неслышною походкой“. Примечание. В Массандре └Гондлу“ никому не читал”.
На самом деле Гумилев пробыл в санатории с 13 июня по 7 июля. В Ялте он встречался с молодой поэтессой Ольгой Мочаловой, оставившей интересные воспоминания как о Гумилеве, так и о других представителях Серебряного века.49 В этих воспоминаниях она рассказывает о знакомстве с поэтом в Массандре, об их прогулках, приводит много его высказываний о войне, об Африке: “Он рассказывал фронтовые эпизоды. Как в него долго и настойчиво целился пожилой, полный немец, и это вызывало гнев. └Русский народ неглуп. Я переносил все тяготы похода вместе со всеми и говорил солдатам: “Привычки у меня другие. Но, если в бою кто-нибудь увидит, что я не исполняю долга, — стреляйте в меня”“. └Женщину солдат наш не любит, а “жалеет”, хотя жалость его очень эротична“. └Физически мне, конечно, было очень трудно, но духовно — хорошо!“ <…> Николаю Степановичу понравились мои стихи └Песня безнадежная“, которые сама я считала глубоко ученическими. <…> Гумилев писал тогда └Гондлу“, и образ плачущей девушки над гробом возлюбленного (из этого стихотворения. — Е. С.) он взял для концовки поэмы. └Здесь (в Крыму) нет созвездия Южного Креста, о котором тоскую“. └Самое ужасное — мне в Африке нравится обыденность. Быть пастухом, ходить по тропинкам, вечером стоять у плетня“. └Старики живут интересами племянников и внуков, их взаимоотношениями, имуществом; а старухи уходят в поля, роются в земле, собирают травы, колдуют“”. Воспоминания О. Мочаловой вызывают доверие своей непритязательностью, отсутствием позы. С Гумилевым она встречалась и после его возвращения из Франции и Англии, в 1920—1921 годах. Интересны они и тем, что документально датируют время отъезда Гумилева из Крыма. Накануне отъезда он оставил Ольге Мочаловой свою фотографию с запиской на обороте: “Ольге Алексеевне Мочаловой. Помните вечер 7 июля 1916 г. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся. Когда и как, Бог весть, но наверное лучше, чем в этот раз. Если Вы вздумаете когда-нибудь написать мне, пишите: Петроград ред<акция> └Аполлон“, Разъезжая, 7. Целую Вашу руку. Здесь я с Городецким. Другой у меня не оказалось”.
У Лукницкого в “Трудах и днях” дорога “крюком” из Крыма в Петроград описана так: “8 июля. В 9 час. утра уехал из Массандры в Севастополь (в автомобиле). В Севастополе был у родных жены — на даче Шмидта (последняя встреча с Андреем Андр. Горенко). Примечание. Рассчитывал встретиться в Севастополе с женой, но она приехала в Севастополь на следующий день, уже после отъезда Н. Г. Уехал в Иваново-Вознесенск, где проводила лето А. Н. Энгельгардт. <…> Около 10—12 июля. В Иванове-Вознесенске. Встречается с А. Н. Энгельгардт. Читал ей └Гондлу“. Около 12 июля уехал в Петроград”. Свидетельство о том, что Гумилев на один день разминулся в Севастополе с Ахматовой, согласуется с ее “Записными книжками” и дневниками Лукницкого: “Вместе с Н. В. Н<едоброво> <в> 1916 смотрела, как уплывал горящий деревянный мост на Неве”.50 “Я уехала в Севастополь из Петербурга в тот день, когда сгорел Исаакиевский мост, деревянный. Приехала на дачу Шмидта (почти через 10 лет после того, когда я там жила. Я жила в 7 году, а это было в 16-м). Меня родные встретили известием, что накануне был Гумилев, который проехал на север по дороге из Массандры”.51 То, что деревянный Исаакиевский мост сгорел 11 июля, подтверждается помимо многочисленных газетных сообщений и “Записными книжками” Блока, что отметила Ахматова в приведенной выше своей дневниковой записи.
О посещении поэтом Иванова-Вознесенска вспоминает А. Н. Энгельгардт, брат будущей второй жены Гумилева: “Вторично я видел Николая Степановича летом того же (1915) года, когда мы с сестрой гостили у тети и дяди Дементьевых в Иваново-Вознесенске. Тетя Нюта была сестрой моей матери, а ее муж, дядя, врачом. Жили они в собственном доме с чудесным садом, утопавшим в аромате цветов, окруженном старыми ветвистыми липами. Николай Степанович приехал к нам, как жених сестры, познакомиться с ее родными и пробыл у нас всего несколько часов. Он уже снял свою военную форму и одет был в изящный спортивный костюм, и все его существо дышало энергией и жизнерадостностью. Он был предельно вежлив и предупредителен со всеми, но все свое внимание уделил сестре, долго разговаривал с ней в садовой беседке. Вероятно, тогда был окончательно решен вопрос об их свадьбе”.52
Однако, судя по тем темпам, с какими Гумилевым была завершена пьеса (у автора — “драматическая поэма в четырех действиях”) “Гондла”, где главной героине дано имя “Лера”, уже в это время его мысли одновременно были направлены к той, к которой он обращается от лица Гондлы в начале пьесы:
Лера, Лера, надменная дева,
Ты, как прежде, бежишь от меня!
Эту фразу он вскоре дословно повторит в письме с фронта знакомой ему уже с января 1915 года Ларисе Рейснер.
В Петроград Гумилев вернулся 14 июля. В приказе по Гусарскому полку
№ 209 от 23 июля сказано: “Шлосс-Лембург. <…> ╖ 10. Главный врач Сводного Эвакуационного госпиталя № 131 при Царскосельском Особом Эвакуационном пункте сношением от 17 сего июля за № 4591 уведомил, что Прапорщик Гумилев 16 сего июля поступил на излечение в означенный госпиталь”. У Лукницкого в “Трудах и днях” о периоде от приезда в Петроград до отбытия в полк сказано: “Около 12—14 июля. Приехал в Петроград. <…> Приблизительно с 12—14 по 23 июля. В Петрограде. Хлопочет о допущении к экзаменам на корнета, которые будут происходить с 1 сентября по 17 октября. Читал └Гондлу“ у Гартманов в присутствии Маковских и Н. В. Недоброво. 18 июля был на врачебной комиссии, признан здоровым и получил предписание отправиться на фронт. 19 июля в 2 часа дня представлялся Императрице. Переписка с женой и матерью. <…> Примечание. Фома Гартман — композитор; знакомый Кардовских. В ту пору был офицером 4-го стрелкового полка”.
18 июля Гумилев был снят с учета, и ему было предписано возвратиться в полк. Что им и было исполнено.
1 В дальнейшем ссылка на “Труды и дни” подразумевает публикацию: Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева // Лукницкая В. Любовник. Рыцарь. Летописец. Еще три сенсации из Серебряного века. СПб.: Сударыня, 2005. Так как все записи в “Трудах и днях” расположены в хронологическом порядке, ссылки на номера страниц делаться не будут.
2 Шубинский В. Николай Гумилев. Жизнь поэта. СПб.: Вита Нова, 2004. С. 438.
3 По сведениям Р. Д. Тименчика, мужем сестры жены брата поэта, Д. С. Гумилева, был Сергей Михайлович Мишфорт. В очерке Е. Л. Миллер (сестры М. Л. Лозинского) “Русские в Южной Африке” (1965, Бахметевский архив Колумбийского университета) сказано, что он был старожилом Южной Африки, сыном военного инженера, окончил корпус, участвовал в двух войнах, был контужен. Во время Гражданской войны воевал против красных, спас генерала Туркула. Был эвакуирован из Крыма. Во Вторую Мировую войну поехал воевать против красных, попал в Германию. Двоюродный брат Гумилева. Жил и умер в ЮАР, в Йоханнесбурге. Не под влиянием ли рассказов Николая Гумилева семейство его родственников перебралось после революции в Африку и там осело? Известно, что, живя в Лондоне в 1918 г., Гумилев агитировал служивших там русских офицеров отправиться в Африку. И некоторые действительно уехали…
4 Хеллман Б. О финском доме Ахматовой // Ахматовский Сборник-1. Сост. Сергей Дедюлин и Габриэль Суперфин. Париж: Институт славяноведения, 1989. С. 195—198.
5 Азадовский К. М., Тименчик Р. Д. К биографии Н. С. Гумилева (Вокруг дневников и альбомов Ф. Ф. Фидлера) // Русская литература. 1988, № 2. С. 184.
6 Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения. М.: НЛО, 2008. С. 678.
7 Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. 1924—1925. Paris: YMCA-Press, 1991 (в дальнейшем — Лукницкий-1). С. 252.
8 О различных издателях книг “Цеха поэтов” сказано в: Тименчик Р. Заметки об акмеизме // Russian Literature. №7/8. 1974. С. 25—26. В частности, С. Городецкий в письме к М. Лозинскому от 24 декабря 1915 года высказал последнему обиду по поводу проставления марки “Альциона” на сборнике своих стихов: “Лишь кожебаткинского знака тебе простить я не могу” (архив Лозинского).
9 См.: Звезда. 2010. № 4. С. 179.
10 Тексты всех стихотворений и писем далее даются по изданию: Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений. Т. 1—8. М.: Воскресенье, 1998—2007 (в дальнейшем ПСС-1—8); стихотворения — по ПСС-3, письма — по ПСС-8; в дальнейшем при цитировании стихов и писем ссылки на номера страниц в соответствующих томах приводиться не будут.
11 См.: Звезда. 2010. № 6. С. 140.
12 Надпись на книге А. Блока “Стихотворения. Книга третья” (М.: Мусагет, 1916): Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М.: Наука, 1982. С. 56—57. На С. 57 — факсимильное воспроизведение надписи.
13 Княгиня Вера Игнатьевна Гедройц (26. 3. 1876, Киев — лето 1932, там же), литературный псевдоним Сергей Гедройц, закончила медицинский факультет Лозаннского университета, работала хирургом. Была связана с социал-демократами. Начиная с 1910 года, выпустила несколько сборников стихов, о которых Гумилев в “Аполлоне” (1910, № 6) высказался достаточно критично. Это не помешало ей материально поддержать издание акмеистического журнала “Гиперборей”, в котором она также печаталась. О ее творческой биографии подробнее смотрите в 1-м томе энциклопедии “Русские писатели. 1800—1917”. В Царскосельский госпиталь, которым заведовала Гедройц, Гумилев попал в мае 1916 г., уже из Гусарского полка. Возможно, она как-то содействовала переводу Гумилева из Гусарского полка в Русский экспедиционный корпус во Франции весной 1917 года, но вряд ли принимала участие в “хлопотах” при переводе из Уланского в Гусарский полк зимой 1915—1916 гг.
14 Жизнь Николая Гумилева. Воспоминания современников. Л., 1991 (в дальнейшем — Жизнь Гумилева-1991), С. 90.
15 Как и ранее в журнальной публикации, чтобы не перегружать текст, ссылки на номера дел для выписок из документов, хранящихся в РГВИА, приводиться не будут; полная библиография будет дана в готовящейся книге “Поэт на войне”.
16 См.: Звезда. 2010. № 6. С. 127—128.
17 В мае 1916 г. Гумилев получит от него из Симферополя благожелательный отзыв на эту рецензию (см. ПСС-8, раздел “Письма к Н. С. Гумилеву”, № 41.).
18 Подробнее об истории создания пьесы “Дитя Аллаха” см.: ПСС-5. С. 434—449. Постановка пьесы не была осуществлена, впервые она опубликована весной 1918 года в “Аполлоне” (1917, № 6—7) с иллюстрациями Павла Кузнецова, который дал также согласие оформить декорации и выполнить эскизы марионеток для кукольного спектакля (Русакова А. Павел Кузнецов. Л., 1977. С. 145).
19 Аполлон. 1916. №4—5. С. 86. Сам автор, по всей видимости, остался доволен своим произведением, так как неоднократно читал его до публикации, в частности 22 марта 1917 г. при посещении Ф. Сологуба.
20 Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2. 1926—1927. Париж: YMCA-Press; М.: Русский путь, 1997 (в дальнейшем — Лукницкий-2). С. 52.
21 Биржевые ведомости. № 15439. (веч. вып.), 13 марта 1916 г.; Пржиборовская Галина. Лариса Рейснер. Серия ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 2008 (в дальнейшем — Пржиборовская-2008). С. 135—136.
22 ПСС-5, № 3, примечания на с. 422—426. Пьеса была написана для намеченного на 13 декабря 1912 г. в “Бродячей собаке” театрализованного представления “Парижский игорный дом на улице Луны, захваченный казаками в 1814 году”, посвященного столетию победы над Наполеоном, однако вечер так и не состоялся. Поэтому Гумилев и отдал ее в “Альманах муз”.
23 Предполагаемое Лукницким посещение Гумилевым заседания ОРХС 5 апреля 1916 г. (под председательством проф. Ф. Ф. Зелинского), посвященного вопросу о применении в русском стихосложении античных метров, скорее всего, не состоялось, так как он к этому времени должен был уже покинуть Петроград. Среди участников прений в журнале “Аполлон” (1916. № 4—5. С. 86) перечисляются С. К. Маковский, Н. В. Недоброво, В. В. Томашевский, В. А. Чудовский, В. К. Шилейко, но Гумилев не упоминается.
24 “Труды и дни”. “Хождение Иштар” впервые опубликовано в книге: Ассиро-вавилонский эпос. Пер. с шумерского и аккадского языков В. К. Шилейко. СПб.: Наука, 2007.
25 Пунин Н. Мир светел любовью. Дневники. Письма. М.: Артист. Режиссер. Театр. 2000. С. 142.
26 Библиотека А. А. Блока: Описание. Сост. О. В. Миллер и др.; под ред. К. П. Лукирской: Л., 1984. Кн. 1. С. 253.
27 Любопытное совпадение. В тех же лесах вокруг Пинска в июле 1916 года оказался Александр Блок. Там он проходил службу в должности табельщика 13-й инженерно-строительной дружины Всероссийского Союза земств и городов (с июля 1916-го по март 1917 г.). В советские времена, в 1980 г., в библиотеке села Лопатина был открыт музей Блока. Рядом с ним расположено село Колбы, где Александр Блок жил с 14 августа по 3 сентября 1916 г. Сохранился рисунок Блока местной часовни XIX в., до сих пор стоящей посреди села, который он послал в письме жене 16 августа 1916 г. Музей создавался тогда, когда имя Гумилева было под запретом, и, естественно, никаких упоминаний о нем там нет. Однако некие “таинственные силы” вмешались в процесс создания экспозиции и восстановили “историческую справедливость”: на стенде, посвященном пребыванию Блока в этих краях, на самом деле помещена фотокопия подлинной карты боевых действий вокруг Пинска и у Телехан в сентябре 1915 г., то есть как раз тех боевых операций, в которых участвовал не Блок, а Гумилев перед своим возвращением в Петроград!
28 Впервые воспоминания опубликованы в “Новом журнале” (Нью-Йорк, 1956. № 46. С. 107—126). Перепечатаны в книге “Жизнь Гумилева-1991”. С. 61—77. Эти воспоминания по-женски субъективно “не переваривала” Анна Ахматова, о чем имеется множество язвительных заметок в ее “Записных книжках”. Они действительно требуют существенной “фильтрации” и породили множество не имеющих отношения к реальности легенд, подхваченных современными биографами.
29 Д. С. Гумилев 26 января 1917 г. был освидетельствован при Петроградском Военном лазарете как нестроевой. Фактически же его воинская служба прервалась еще 8 августа 1916 г., когда он был отправлен на излечение в Перевязочный отряд 2-й Финляндской стрелковой дивизии. В течение осени 1916 г. его перемещали из одного лечебного учреждения в другое, пока он не был окончательно освидетельствован. За время войны он был награжден орденами Св. Анны 3-й и 4-й степени, орденом Св. Владимира 4-й степени, светло-бронзовой медалью на ленте ордена Белого Орла и, наконец, 7 августа 1916 года Дмитрий Гумилев получил свой последний орден — Св. Станислава 3-й степени.
30 Часть приведенных сведений — из любезно предоставленного автору Р. Д. Тименчиком частного письма от родственников А. А. Фрейганг.
31 До 1988 г. пакет с фотографией Гумилева и важными документами, которые он собирал в июле 1914 г. при поступлении в действующую армию (в число которых, в частности, входила университетская зачетная книжка), хранился в фонде 5-го Драгунского Каргопольского полка, никогда не имевшего к Гумилеву никакого отношения.
32 Тименчик Роман. “Над седою, вспененной Двиной…” // Даугава. 1986. № 8. С. 116.
33 Автографы этого стихотворения сохранились в парижском альбоме (1917 г.), оставленном Анрепу, и в архиве Лозинского, но они относятся в подготовке сборника “Костер” в июне 1918 г., где оно было напечатано.
34 Гумилев Н. Собрание сочинений в 4 т. Т. 4. Вашингтон: Из-во книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1968 (в дальнейшем — Гумилев-Вашингтон-1—4). С. 538—540.
35 Действительно, при переформировании Гусарского полка в январе 1917 г. Гумилев был определен в стрелковый полк, однако служить он там не стал. Вероятно, назначение его в стрелковый полк послужило толчком к началу хлопот о переводе в Русский экспедиционный корпус для отправки на Салоникский фронт.
36 Впервые эта замечательная акварель была опубликована в сборнике трудов к 100-летию поэта: Nikolaj Gumilev. 1886—1986. Berkeley Slavic Specialties, 1987. Хранится она сейчас в собрании Джона Стюарта в Лондоне; она была представлена на выставке в Русском музее “Время собирать…” в 2008 г. и воспроизведена в каталоге этой выставки.
37 Следует заметить, что публикаций, посвященных пребыванию Гумилева в 5-м Гусарском Александрийском полку, было очень немного. Первым об этом рассказал Роман Тименчик (“Над седою, вспененной Двиной…”). Эти заметки подтолкнули автора настоящей публикации к дальнейшему изучению данной темы, которое первоначально вылилось в не отраженную ни в одном библиографическом указателе публикацию в том же журнале: Степанов Евгений. Несколько страниц из жизни прапорщика гусарского полка Николая Гумилева // Даугава. 1994. № 2. С.145—166. Журнал вышел уже после того, как Латвия обрела независимость, и популярное когда-то издание перестало доходить до российского читателя. Следует отметить также работу: “Лишь для тебя на земле я живу”. Из переписки Николая Гумилева и Ларисы Рейснер. Публикация Н. А. Богомолова // В мире книг, 1987, № 4. С. 70—76 (в дальнейшем — Богомолов-1987).
38 Ротмистра Сергея Топоркова, автора приведенных выше воспоминаний о Гумилеве.
39 О нем, его воспоминаниях и графоманской поэме будет рассказано ниже.
40 Автограф хранится в архиве Лозинского, в книге Шубинского он воспроизведен факсимильно. Уже упоминавшаяся Маргарита Марьяновна Тумповская (1891—1942) — поэтесса, переводчица, литературный критик. Участница “второго” “Цеха поэтов”, который пытались создать осенью 1916 г. Г. В. Иванов и Г. В. Адамович, и “третьего”, гумилевского “Цеха”, в 1920—1922 гг. Ее стихи были опубликованы в альманахе “Дракон” (Пг., 1921). Гумилева познакомила с М. М. Тумповской ее подруга М. Е. Левберг в ноябре 1915 г., и вплоть до осени следующего 1916 г. ее и поэта связывали близкие отношения. М. М. Тумповская — адресат любовной лирики Гумилева и автор одной из лучших прижизненных статей о творчестве поэта: Тумповская М. М. “Колчан” Н. С. Гумилева // Аполлон. 1917. № 6—7. C. 58—69. Подробнее о ней рассказано в очерке О. А. Мочаловой “Маргарита” (Жизнь Гумилева-1991. С. 312—314), а также в книге ее воспоминаний: Мочалова О. Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах. М.: Молодая гвардия, 2004. С. 88—92. См. также недавнюю публикацию Р. Тименчика о ее творчестве, в которой приводится ряд ее стихотворений, в том числе, предположительно, посвященных Н. С. Гумилеву: Тименчик Р. Около акмеизма. 3. Из класса Гумилева // Vademecum: К 65-летию Лазаря Флейшмана. М.: Водолей, 2010. С. 172—185.
41 Блок А. Записные книжки. М.: Художественная литература, 1965. C. 299, 572.
42 Гильдебрандт-Арбенина О. Девочка, катящая серсо… М.: Молодая Гвардия, 2007. С. 99—108.
43 Мемуаристы расходятся во мнении, когда Гумилев познакомился с Анной Энгельгардт. Подробно об этом смотрите в очерке “Анна Энгельгардт — жена Гумилева (по материалам архива Д. Е. Максимова)”. Публикация К. М. Азадовского и А. В. Лаврова в книге: Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994 (в дальнейшем — Исследования-1994). С. 358—398. Автор придерживается мнения об их знакомстве весной 1916 г.
44 Впервые опубликовано в “ЛГ-Досье” (1992, № 2). Автограф сейчас хранится в ГАРФ.
45 Конечный А. М., Мордерер В. Я., Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Артистическое кабаре “Привал комедиантов” // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1988. М.: Наука, 1989. С. 96—154. В приведенных там повестках “Поэтических вечеров” от 12 и 26 мая имя Гумилева не упоминается, однако о выступлении Гумилева в военной форме на вечере стихов в “Привале комедиантов” весной 1916 г. вспоминает Оцуп: Оцуп Н. Океан времени. СПб.: Logos—Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993. С. 512, 547. Р. Тименчик в упомянутом выше сборнике “Vademecum” приводит эпиграмму Оцупа на Гумилева: “Когда с Георгиевским крестом свершаю подвиги в └Привале“…”
46 Георгиевским кавалерам полагалась выдача денег со дня совершения подвига. За Георгиевский крест 3-й степени — 60 руб. в год (5 руб. в месяц) (Учебник для пехотных команд. Сост К. Адариди. Пг.: 1916. С. 7). Отдельные сведения в настоящей публикации взяты из статьи И. А. Курляндского “Поэт и воин”, опубликованной в книге “Исследования-1994”. С. 254—298”.
47 С. В. П. — свод военных постановлений, В. В. — военное ведомство. В указанной статье значилось: “семейным офицерам <…> эвакуированным <…> в лечебные заведения, находящимся вне места жительства их семей, в каких бы они чинах ни состояли, полагаются суточные деньги: строевым офицерам, по 1 р. 50 коп. <…> за каждые сутки”.
48 См. воспоминания бывшего офицера полка А. Восняцкого на сайте — http://www.pobeda.ru/index.php?Itemid=58&id=4792&option=com_content&task=view.
49 Мочалова О. Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах. М.: Молодая гвардия, 2004. Ее воспоминания о Гумилеве были первоначально опубликованы в: Жизнь Гумилева-1991. С. 104—124.
50 Записные книжки Анны Ахматовой (1958—1966). М.—Torino: Giulio Einaudi editore, 1996 (в дальнейшем — ЗК Ахматовой). С. 665.
51 Лукницкий-1. С. 102.
52 Исследования-1994. С. 372. У А. Н. Энгельгардта ошибочно указан 1915 г. Следует заметить, что, скорее всего, приведенные воспоминания большей частью относятся не к 1916 г., а к лету 1918 г., кануну свадьбы (кроме факта появления Гумилева в Иваново-Вознесенске летом 1916 г.). Вряд ли Гумилев мог в 1916 г. относиться к Анне Энгельгардт как к “потенциальной невесте”. Кроме того, не мог Гумилев в это время носить “изящный спортивный костюм”, он мог быть только в военной форме. В тех же воспоминаниях А. Н. Энгельгардт пишет о знакомстве сестры с Гумилевым: “В этот период, весной 1916 года, она познакомилась с Николаем Степановичем Гумилевым. К тому времени я окончательно поправился и, выходя на улицу, впервые увидел Н. С. Гумилева, который зашел за сестрой, чтобы куда-то идти с ней. Он был одет в гвардейскую гусарскую форму, с блестящей изогнутой саблей. Он был высок ростом, мужественный, хорошо сложен, с серыми глазами, смотревшими открыто ласковым и немного насмешливым взглядом. Я расшаркался (гимназист III класса), он сказал мне несколько ласковых слов, взял сестру под руку, и они ушли, счастливые, озаренные солнцем”. Свадьба действительно состоялась, но после окончательного возвращения Гумилева в Россию весной 1918 г. Как свидетельствует Лукницкий в “Трудах и днях”, со слов второй жены Гумилева, свадьба их была устроена 25 июля по старому стилю — в день Анны, или 7 августа по новому стилю, буквально через два дня после официального развода с Ахматовой, 5 августа 1918 г.