Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2010
МНЕНИЯ
Владимир Якобсон
История с математикой
Давно уже бытует в русской литературе выражение “история с географией”, а теперь вот приходится говорить об истории с математикой. Или, точнее, о математиках, занявшихся историей. Это явление можно было бы приветствовать: ведь математики — люди, привычные к строгой логике, к тщательной и полной доказанности любых построений, выводов и утверждений, люди, додумывающие все до конца. Историки очень хотели бы тоже соответствовать этим требованиям, но пока это невозможно. Причина в том, что предмет истории неизмеримо сложнее предмета любой другой науки. История — не совокупность фактов, событий, а совокупность процессов, из которых нам, видимо, известны далеко не все, а те, которые известны, изучены, как правило, недостаточно. Ясно лишь, что эти процессы протекают с различной скоростью и с переменной интенсивностью, что они разнонаправлены и при этом взаимосвязаны. Характер этих взаимосвязей и взаимодействий тоже не всегда понятен, и даже сами взаимосвязи отнюдь не всегда очевидны. Не существует пока даже специальной терминологии для их описания. Такие позаимствованные из математики и физики термины, как “суммирование” и “вычитание” (с учетом “знаков”), “интерференция”, “резонанс”, “индукция”, “вектор”, “обратная связь” и т. д., являются тут скорее художественными образами, чем точными описаниями. Вот почему все попытки предсказывать будущее исходя из прошлого оказываются несостоятельными даже в области науки и техники, логика развития которых как будто бы должна быть более или менее понятна (например, возникновение и столь быстрое развитие информатики, ее роль в нашей повседневной жизни оказались для всех, в том числе и для самих создателей компьютера, полной неожиданностью). Впрочем, и с пониманием прошлого дело обстоит далеко не так хорошо, как хотелось бы, хотя “рынок” очень простых ответов на очень сложные вопросы явно переполнен. И среди желающих давать такие ответы неожиданно много математиков.
Я впервые обнаружил этот странный феномен, прочитав много лет назад в журнале “Знание — сила” статьи математика С. Смирнова и других авторов. В них — многократно повторенные впоследствии восторги по поводу теорий Л. Гумилева о возникновении этносов и о пресловутой “пассионарности”. А вот о гумилевском евразийстве там почему-то не упоминается. Простые ответы Л. Гумилева на очень сложные вопросы привели когда-то в восторг журналистов, некоторых писателей и политиков, а также, видимо, и высокоуважаемую редакцию журнала. Несостоятельность этих ответов была неоднократно и доказательно продемонстрирована многими историками, что не помешало возникновению чего-то вроде паранаучной секты поклонников Л. Гумилева. Я не шучу и не преувеличиваю: однажды мне довелось увидеть на стене в коридоре исторического факультета Петербургского университета объявление о конференции по теме “Учение Гумилева и современность”… Я, разумеется, помню, что Л. Гумилев — сын двух замечательных поэтов, что его отец был расстрелян, а мать всю жизнь подвергалась травле, что и его самого преследовали жестоко и несправедливо. Но при чем здесь научная истина? Невозможно отменить тот простой факт, что теории Л. Гумилева и не новы и не верны. Что его “пассионарий” — всего-навсего та самая “личность в истории”, о “роли” которой спорили в студенческих кружках еще задолго до революции, а потом перестали. Поскольку поняли, что реализация личности зависит от множества общественных условий и личных условий и особенностей. А идея Гумилева о зависимости общественного устройства и типа хозяйства “от характера ландшафта” опровергается тем фактом, что в одном и том же ландшафте нередко бок о бок живут кочевники-скотоводы (племена, сохраняющие очень архаичную организацию) и оседлые земледельцы (крестьяне и горожане с куда более сложной социальной организацией). Кочевники и земледельцы отлично дополняют друг друга, но иной раз и враждуют. И эта идея Л. Гумилева тоже очень стара, ибо давно уже стало ясно, что географический фактор — лишь один (и притом, как правило, не самый важный) из множества объективных и субъективных факторов, определяющих возникновение этносов и государств, а также их политическое и хозяйственное устройство. Что же касается евразийства, то оно представляет собой искусственный идеологический и политический (скорее, впрочем, политиканский) конструкт.
Другую паранаучную секту составляют академик-математик Фоменко с его адептами (среди них есть обладатели ученых степеней по истории) и многочисленные читатели их многочисленных, роскошно изданных книг. И здесь основополагающая идея не нова и очень проста: принятая ныне хронология истории есть, по их мнению, результат злонамеренной фальсификации (разумеется, с целью умаления исторической роли России) и потому подлежит коренному пересмотру. В результате такого пересмотра, подкрепляемого еще и чудовищными по своему невежеству экскурсами в лингвистику, всемирная история сокращается чуть ли не втрое и обильно приправляется густопсовым шовинизмом. Все попытки урезонить академика (в том числе и предпринимаемые его коллегами по Академии наук) остаются безрезультатными. А мне иногда кажется, что все это — просто-напросто чрезмерно затянувшийся розыгрыш. Между тем общепринятая хронология истории есть результат очень длительной работы многих поколений историков, и работу эту еще нельзя считать вполне законченной. Она велась и ведется множеством способов: изучением древних принципов и методов летоисчисления, принципов датировки документов, устройства календарей и соотношений между ними, выявлением синхронности событий и личностей в соседних странах, изучением дипломатической переписки и работ древних историков. Применяются и менее известные широкой публике методы: физический (по содержанию радиоактивного изотопа углерода в органических остатках — костях, дереве, коже, тканях, семенах и т. п.); глоттохронологический (по закономерным изменениям и по заимствованиям из других языков, обнаруживаемым в языках древних текстов); искусствоведческий (по стилистическим и техническим изменениям в произведениях искусства); палеографический (по изменениям письменностей и почерков). Важно, что данные, независимо получаемые всеми этими методами, практически совпадают. И это заставляет считать их правильными. Разумеется, абсолютная точность пока недостижима из-за отсутствия в некоторых случаях необходимых данных. Некоторые народы в древности мало интересовались историей и хронологией, поздно обзавелись письменностью или просто не вели хроник и летописей. Поэтому, например, для истории древней Индии до V в. до н. э. надежных дат у нас очень мало. Но для других стран и народов древности возможная ошибка не превышает плюс-минус десяти лет для I тыс. до н. э., плюс-минус 50 лет для II тыс. до н. э. и плюс-минус 120—150 лет для III тыс. до н. э. Именно такова хронология, принятая всеми историками всего мира. И надо ясно понимать, что никакие самые злобные русофобы не смогли бы причинить доброму имени российской науки такой ущерб, как секта академика Фоменко.
В последнее время математики занялись также и философией истории — тоже с весьма прискорбными результатами.
Математик и, кажется, директор какого-то научного института Г. Малинецкий объявил в “Известиях” от 11. 04. 2008 г., что, по его мнению, “духовное выше материального, общее выше личного, справедливость выше закона, будущее выше настоящего и прошлого”. Если бы он применил к этим чеканным тезисам свою профессиональную привычку к строгой и последовательной логичности, он, разумеется, понял бы, что первый из этих тезисов представляет собой краткий устав монастыря, второй — краткую конституцию муравейника или термитника, третий — неписаный устав мафии или иной бандитской шайки, живущей, как известно, “по понятиям”, а не по законам, а четвертый — основной принцип тоталитарного государства. Впрочем, такое государство охотно признало бы и три первых тезиса, поскольку оно и есть не что иное, как помесь монастыря с муравейником и с мафией. И, конечно же, эти именно принципы проповедуют те, кто воспитывает и отправляет “на дело” террористов-самоубийц. В соответствии с этими принципами многие люди на протяжении многих поколений живут в коммуналках или в убогих жилищах “с удобствами во дворе”, плохо питаются, плохо одеваются, никогда не видели других стран, учатся в плохих школах и лечатся в плохих больницах, ежедневно видят повсеместную и всеохватную коррупцию и чиновничий произвол, запуганы этим произволом и обожают вождя (генсека, фюрера, президента, национального лидера или как там еще его зовут…). Так что это уже отчасти особая порода людей. Не стоит соваться к ним с проповедью духовности, высмеют, а то и побить могут. Немалое число из них способно лишь на повальное пьянство, мелкое воровство или — на “бунт, бессмысленный и беспощадный” (как на Северном Кавказе). Общество, которое не ставит во главу угла права и достоинство личности, — не общество, а стадо или стая. У нас почти постоянно идут, то затихая, то вновь вспыхивая, бесконечные и бессмысленные дискуссии о том, как быть с алкоголизмом, наркоманией, хулиганством, лихачеством на дорогах, дедовщиной в армии, набирающим силу расизмом, уменьшением численности населения и тому подобными бедствиями. Все это — закономерные результаты начавшейся с приходом советской власти и до сих пор продолжающейся отрицательной селекции по принципу “нам умные не надобны, надобны верные”, а также традиционно российского неуважения к закону. Именно эта селекция уничтожала, изгоняла из страны или просто никуда не пускала самых лучших людей всех национальностей и всех классов, именно ей и беззаконию, а не “лихим девяностым” обязаны мы всеми нашими бедами. Быстро исправить созданную таким образом ситуацию невозможно, потребуется упорная и трудная работа. А все предложения нынешних идеологов, политологов и законодателей сводятся к различного рода запретительным мерам. Такие меры и сами по себе бессмысленны, а при всеобщем неуважении к закону просто смехотворны. Предлагаемые и уже принимаемые меры против пьянства неизбежно приведут к росту самогоноварения и употребления ядовитых суррогатов (это мы уже видели). Предлагаемый запрет абортов столь же неизбежно приведет к росту числа подпольных и самодельных абортов и тем самым к росту женской смертности и женского бесплодия (и это мы уже видели). Если еще не поздно, тут может помочь только одно средство, к сожалению, не быстродействующее (но быстродействующих средств от этих бед не существует). Его уже давно предложили братья Стругацкие в романе “Хищные вещи века” (я всегда рекомендую студентам-историкам читать Стругацких, поскольку каждый их роман представляет собой мысленный эксперимент, к которому нередко прибегают физики, но которым следует пользоваться также историкам и обществоведам). Это средство — всемерное воспитание в людях человеческого достоинства и уважения к себе и к другим (уважение к себе невозможно без уважения к другим, поскольку это должно быть именно уважение к себе, а не себялюбие и не националистическая фанаберия типа “все американцы дураки”). Это средство универсально и является единственно надежным лекарством также и против многих других социальных бедствий. Уважающий себя и других государственный чиновник не берет взяток, не присваивает государственных денег и не покровительствует родичам, приятелям и однокашникам. Уважающий себя и других милиционер не берет взяток, не пытает задержанных и всегда вежлив. Уважающий себя и других человек не напивается как свинья, не торгует наркотиками и сам ими не злоупотребляет. Примеры можно умножить многократно. Но только воспитание человеческого достоинства, долгое, терпеливое и, если надо, суровое, может помочь. Именно это должно быть в центре всех усилий властей и граждан. Для начала следовало бы ввести жесточайшую экономию всех государственных расходов на представительство (престижные стройки, резиденции, кабинеты, привилегии и т. п.) и вообще на все, что не является абсолютно необходимым. И все средства вкладывать в медицину, чтобы, например, нуждающиеся в дорогостоящем лечении не были вынуждены просить милостыню (узнав о том, что новогодняя иллюминация в Петербурге обошлась в 255 миллионов рублей, я, признаться, не удержался от нецензурных выражений). А также в образование и в науку, в жилищное строительство и в благоустройство городов и сел. И еще: чем выше общественное положение гражданина, тем скрупулезнее должен он соблюдать законы и проявлять уважение ко всем людям и в словах и в поступках. Поэтому государственных чиновников, а особенно сотрудников правоохранительных учреждений (прежде всего судей, прокуроров и милиционеров) за совершение преступления следует наказывать как военнослужащего за переход на сторону врага во время войны. А за унижение человеческого достоинства следовало бы наказывать как за убийство, ведь это и есть убийство всего лучшего в человеке или по крайней мере покушение на такое убийство.
Что касается третьего тезиса, то есть взаимоотношений между законом и справедливостью, то и они не столь просты, как многим кажется. Право, как и государство, является великим изобретением той эпохи, когда сильно усложнившееся общество потребовало совершенно новых способов и форм управления. Право представляет собой тот определяемый государством и подкрепляемый силой государства минимальный набор общеобязательных правил поведения, без соблюдения которых общество не может существовать. Все прочие правила поведения остаются в ведении морали, которая и определяет ваш свободный выбор. При этом одним из основных требований морали является и должно быть законопослушание. Справедливость — тоже одно из основных положений морали. Но закон, как общеобязательное правило, должен быть реально исполним, и если он не всегда согласуется с моралью, то лишь по той причине, что в этих особых случаях строгое соблюдение морали невозможно или обернется еще бльшим злом. Так, например, презумпция невиновности и вытекающий из нее принцип “всякое сомнение трактуется в пользу обвиняемого” иной раз позволяют избежать наказания заведомому негодяю, чью вину не удалось доказать в соответствии с требованиями закона. Но отказ от этой презумпции неизбежно приведет к торжеству произвола, ко всяческим административным и судебным злоупотреблениям, к превращению судьи в палача, как в приснопамятные советские времена. Понимали это еще во времена древнего Рима. Есть часто цитируемая латинская пословица: “Fiat justitia pereat mundus” (“Да совершится правосудие, хотя бы мир погиб”). Римляне понимали, что без правосудия мир погибнет наверняка. Но они понимали также, что “Summum jus — summa injuria” (“Высшая справедливость есть высшая несправедливость”) и она тоже способна погубить мир. (Известно замечательное русское — XVIII века — переложение этих двух пословиц: “Справедливость без милосердия есть тиранство, а милосердие без справедливости есть потачка”.) Все это у нас цитируют гораздо реже, но принципы морали и права требуют: пусть лучше иной раз избежит наказания виновный, чем открыть дорогу к расправам с невиновными. Вот по этой-то причине глава государства обладает правом помиловать осужденного, но не имеет права повысить ему меру наказания. И по этой же причине я должен заметить, что Радио “Эхо Москвы”, к которому я отношусь с величайшим уважением, делает нехорошее дело, когда задает своим слушателям вопрос о том, справедливо ли вынесенное судом законное решение, и даже устраивает голосование по этому поводу. Сама постановка такого вопроса, как и рассматриваемый тезис, подогревает правовой нигилизм, который тоже принадлежит к числу наших главных бед. Давно пора нам всем научиться понимать, что судебное решение, если оно вынесено в строгом соответствии с законом и с полным соблюдением всех процессуальных правил, не может быть несправедливым. Несправедливым или просто устаревшим может быть закон, но в таком случае надо ставить вопрос об исправлении или отмене закона. А противопоставлять друг другу закон и справедливость в принципе — грубая ошибка, и на пользу она только демагогам и преступникам.
Что же касается четвертого тезиса Г. Малинецкого, то его сущность давно уже раскрыта в художественной литературе. В знаменитой книге “Алиса в Зазеркалье” Королева сообщает Алисе, что в этой стране имеется “варенье завтра”, а на вопрос Алисы, нельзя ли получить “варенье сегодня”, отвечает, что нельзя: здесь всегда бывает только “варенье завтра” или “варенье вчера”, но никогда не бывает “варенья сегодня”, совсем как в одной хорошо нам знакомой стране. Впрочем, задолго до этой книги погонщики ослов придумали подвешивать перед носом упряжного осла на длинной тростинке морковку, чтобы осел все время тянулся к этой морковке и никогда не мог ее достать, но зато исправно тащил повозку. А если говорить серьезно, этот тезис находится в вопиющем противоречии со справедливостью. Несправедливо, жестоко и подло приносить целые поколения в жертву светлому будущему. Да и не может быть светлым будущее, построенное такой ценой, ибо, я уверен, существует некий еще не открытый исторический закон сохранения добра и зла, если хотите, что-то вроде исторической кармы у каждого народа и у человечества в целом. Тут нет никакой мистики, я — сугубый материалист, и именно поэтому я уверен, что мы расплачиваемся и долго еще будем расплачиваться за расправы Ивана Грозного, за “успешный менеджмент” Иосифа Кровавого и за все то зло, что было до них, а также в промежутке и после. И, наконец, совсем прозаическое замечание: как показывает исторический опыт многих стран, сытые, здоровые,
хорошо образованные и довольные жизнью люди работают куда лучше и результативнее, чем Павки Корчагины и тем более чем зэки на лесоповале или
на Беломорканале.
Последний математик (пусть даже бывший), о котором я хотел бы рассказать, это известный и в самом деле хороший писатель А. Мелихов. Его постигла весьма, к сожалению, распространенная среди русских писателей беда: он возжелал, как называл это Николай Гумилев, “пасти народы”. Сам Н. Гумилев это занятие не одобрял и даже просил свою жену отравить его, если она заметит в нем такую склонность. Но А. Мелихов принялся пасти народы очень рьяно. И добро бы еще он стал соперничать со Львом Толстым на поприще моральной проповеди, этим занимались и занимаются многие русские писатели (с успехом, впрочем, очень немногие). Нет, он решил снова переменить профессию и заняться философией истории, а потом еще и политологией. Следовало ожидать, что, как и подобает математику, он аккуратно и четко сформулирует основные понятия, которыми намерен оперировать, строго докажет исходные теоремы и выстроит некую новую теорию. Ничего этого не произошло. А. Мелихов просто обозвал все побудительные мотивы человеческой деятельности и все виды мировосприятия, кроме очевидно чисто биологических, грезами, фантомами, мечтами, сказками, химерами и прочими уничижительными именами (иногда добавляя определение “коллективный” в соответствующем роде, числе и падеже). Иначе говоря, он отказывает в реальности всему, что нельзя потрогать руками или исследовать каким-нибудь прибором. Своим открытием А. Мелихов так гордится, что популяризирует его неустанно и даже в воспоминаниях об умершем друге (“Звезда”, 2009, № 7) уделил этим своим идеям значительное место. Интересно было бы узнать, верит ли он всему этому сам и, что еще интереснее, как он себя чувствует, поверив этому. Или он полагает, что сам он может безболезненно вместить эту идею, а простые смертные пусть продолжают всерьез верить в “сказки”, им это полезно? Он даже сетует на нехватку “коллективных сказок” и предлагает незамедлительно принять меры для ликвидации этой нехватки. Тогда еще один вопрос: что будет, если все или очень многие поверят, что понятия, имеющие для них первостепенную важность, суть не более чем сказки, утешительное и одурманивающее вранье? Страшновато даже подумать о том, во что превратятся эти люди. И странно слышать такое от математика. Ведь, например, числа, точки и линии являются чистыми абстракциями, мы изображаем их условными, принятыми с общего согласия знаками и схемами, но за ними стоит еще какая реальность! Ведь вся математика и есть, в сущности, тот самый мысленный эксперимент. Мы просто пока не всегда и не очень хорошо представляем себе, какая реальность стоит за всеми нашими “фантомами”, но мы уже понимаем, хотя и не все, что, например, любовь — это не просто “завышенная оценка сексуального объекта”, согласно одному полушутливому определению, но нечто такое, что действительно “движет солнце и светила” и что, осмелюсь добавить, имеет историю столь же длинную и сложную, как вся история человечества. И столь же длинную историю имеют все наши “коллективные химеры” (их совершенно правильно именуют духовными ценностями) и созданные на их основе материальные объекты (материальные ценности), от которых, в свою очередь, возникают новые “химеры” и объекты. А вся эта исторически сложившаяся совокупность материальных и духовных ценностей, присущая той или иной группе людей или всему человечеству, и есть культура, то есть то, что отличает людей от животных. Необходимо только понимать, что слово “культура” — это нейтральный термин, не имеющий оценочного характера. Также и слово “ценность” обозначает то, что в культуре по тем или иным причинам принято и сохраняется, даже если в ней же самой считается нежелательным или предосудительным — например, злоупотребление алкоголем или расизм. Культура есть именно исторически сложившаяся совокупность ценностей, а не их непротиворечивая система, она состоит из субкультур, то есть культур, охватывающих лишь части данной группы, и в некоторых из этих субкультур упомянутые выше отрицательные явления могут быть ценностями. Таких “этажей” и “отсеков” культуры может быть много, потому можно говорить о мировой культуре, в ней — о культуре такого-то народа, а в ней — о субкультуре подростков, а в ней — о субкультуре панков, а в ней — о субкультуре болельщиков “Зенита” и т. д. вплоть до субкультуры индивидуума, каковая и является тем, что принято называть личностью и что желательно не путать с организмом. Тут нет никакой схоластики, есть попытка строго определить один из многочисленных терминов, постоянно употребляемых на практике в таких различных смыслах, что гуманитарии давно уже перестали понимать друг друга. А журналисты и писатели еще усугубляют путаницу. Говорят, что определений понятия “культура” больше сотни, называют иногда и еще бльшие цифры. То же самое относится и к другим важнейшим понятиям истории, культурологии, политологии. Мы, в сущности, давно уже стали говорить на разных языках, и почти никто этого не замечает. Может быть, именно поэтому у нас и развелось такое количество сказочников во всех слоях общества. Такая ситуация очень вредна для науки и для политики и очень полезна для демагогов и для околонаучных жуликов, каждый из которых имеет якобы по две-три докторские степени и является президентом или по меньшей мере вице-президентом двух-трех никому не ведомых академий и университетов. Давно пора четко определить основные термины, чтобы, например, было понятно, что “политтехнологи” — это всего-навсего политсказочники, или, точнее, политнаперсточники.
Но вернемся к нашему писателю-математику. Оказывается, он — поклонник империи. Так и попробовал бы, прежде чем давать советы правителям империй, определить содержание этого термина. Тогда, может быть, и советы были бы другие. А может быть, он и сам понял бы, что время империй кончилось, что их сегодня нет и никогда больше не будет. Ибо они больше никому не нужны, кроме как отдельным личностям и группам — в качестве лекарства от тяжелого комплекса неполноценности. Но для этого сойдет и “плацебо” в виде воспоминаний о “былом величии” и призывов “блюсти традиции предков”. Империя не имеет больше никакого экономического смысла, поскольку глобализация (а она является неизбежным и необходимым результатом и движущей силой развития человечества) выравнивает все основные цены и делает их мировыми. А экономический смысл империи и состоял в том, чтобы вся или почти вся торговля оставалась в пределах этой империи. Теперь это и невозможно и не нужно. Империя не имеет больше культурного смысла, поскольку в демократическом обществе талантливые люди любого цвета кожи могут учиться в лучших университетах мира. Империя не имеет больше и политического смысла, поскольку богатство, сила и влиятельность государства зависят теперь не от размеров его территории, не от количества его населения и не от обилия природных богатств, а от количества умных голов и умелых, прилежных рук, а также, разумеется, от их правильного использования, что может быть обеспечено только при демократическом строе. При таком строе государства, еще на нашей памяти ожесточенно враждовавшие друг с другом (например, Германия и Франция), могут сравнительно легко и к общей пользе объединяться в большие и мощные союзы, что Западная Европа и сделала. Поэтому все разговоры об “однополюсном мире” — химеры, сказки, фантомы и что там еще… Полюсов на самом деле два — США и Европа. Возмущаться
по этому поводу абсолютно бесполезно. Есть лишь одно средство покончить с этим “безобразием” и стать третьим полюсом: догнать эти полюса или хотя бы приблизиться к ним по размерам валового внутреннего продукта, доходов на душу населения, производительности труда и внешнеторгового оборота, а также по уровню науки и техники, но обязательно по всем этим показателям вместе взятым. Так что Китай и Индия, хотя они могут довольно скоро догнать США и Европу по первому из вышеперечисленных показателей, с остальными показателями провозятся еще долго. Значит, у нас еще есть некоторое время и шансы. Других средств нет и не может быть. Только с помощью этого же средства можно сделать рубль мировой резервной валютой, способной тягаться с долларом и евро. И только это же средство (но здесь особенно важную роль играет уровень науки и техники) может сделать русский язык одним из международных. Ибо только горсточка чудаков станет учить иностранный язык ради чтения художественной литературы, а остальные прекрасно обойдутся переводами, было бы что переводить. А вот читать научную и техническую литературу, общаться с иностранными коллегами и партнерами по бизнесу, в том числе и в их собственных странах, нужно очень многим, переводить все это просто невозможно: надежных переводчиков не хватит. И позарез нужный для работы, для жизни язык будут учить очень многие. Значит, надо сделать русский язык необходимым для работы и для жизни не только в нашей стране; думаю, что это еще возможно. Но опять-таки, давайте трезво оценим ситуацию, перестанем надувать щеки и займемся делом — может быть, и получится.
А пока я работал над этой статьей, А. Мелихов опубликовал еще одну свою — в “Новой газете” от 4 февраля — под интересным заглавием “Перековать интеллигентов в аристократов”. Интеллигентов он, как и следовало ожидать, не любит и себя самого к ним, видимо, не относит. Я уже писал в своей предыдущей статье об особом роде интеллигентского мазохизма, выражающемся в поношении интеллигентов. Боюсь, что здесь мы имеем дело именно с таким прискорбным случаем. Интеллигентам А. Мелихов противопоставляет аристократов, а разницу между ними видит в том, что “аристократ склонен помнить о достижениях — интеллигент об их цене. Аристократ движитель — интеллигент тормоз”. Впрочем, и интеллигенция может быть полезной, “если сумеет предложить идеологию романтического либерализма. Правда, для этого она должна сама превратиться из интеллигенции в аристократов”. Боюсь, что и тут математическая точность в употреблении терминов даже и не ночевала. Романтических аристократов, интересующихся только достижениями и презирающих всякие упоминания об их смысле и цене, мы уже видели — и в нашей стране, и в фашистской Германии. Их и сейчас немало и у нас, и во многих других странах. Я надеюсь (я даже почти уверен), что А. Мелихов не на их стороне; его, скорее всего, просто “занесло” именно из-за неаккуратного обращения с терминами. Что же касается аристократии, то здесь следует сказать, что есть только один вид аристократии, который заслуживает уважения, и это — аристократия духа. Вот единственный аристократический титул, который невозможно ни купить, ни украсть, ни получить по наследству, ни выпросить у начальства. Его дарует только общественное мнение и только за реальные и важные заслуги. Конечно, здесь возможны и ошибки и самозванцы, но время неизбежно расставляет все по своим местам.
Итак, культурные ценности, даже если они не материальны, — совсем не то же самое, что сказки, фантомы и грезы, хотя г-н Мелихов их отождествляет. Но культура — вовсе не вечный набор ценностей. Как живое существо, она должна расти, изменяться, обзаводиться новыми ценностями и освобождаться от ценностей устаревших или оказавшихся ложными. И еще: ей абсолютно необходимо постоянное общение с другими культурами; культура — это прежде всего диалог. Культура без традиции теряет основу, культура без новаторства перестает развиваться и впадает в конце концов в летаргию; культура без диалога, культура, замкнувшаяся в себе, очень быстро впадает в маразм. Мы всё это знаем на собственном горьком опыте, этому учит история. Необходимо находить золотую середину между этими крайностями, не забывая, однако, что, неуклонно соблюдая традицию, мы до сих пор жили бы в пещерах и пользовались бы каменными орудиями.
Таковы вкратце мои впечатления и умозаключения от знакомства с четырьмя математиками. Мне хотелось сказать еще несколько слов об отношении А. Мелихова к правозащитникам, диссидентам и вообще к несогласным с властями, отношении, которое он счел уместным выразить в своих уже упомянутых воспоминаниях об умершем друге. Но я уверен, что кто-нибудь из его (А. Мелихова) друзей и знакомых уже сказал (сказали) ему все, что следует.
Закончить же мне хочется вот чем. Недавно мне довелось ознакомиться с докладом Президента США Обамы и комментариями к нему академика А. В. Накорякова. В этих комментариях речь идет об отсталости наших точных наук и педагогического образования. Я позволю себе добавить, что наши гуманитарные науки и наше педагогическое образование в этой области находятся в еще худшем положении. А учитывая новые (впрочем, вовсе не новые) веяния в исторической науке и в преподавании истории, ясно, что будет и еще хуже. Между тем именно состояние гуманитарных наук и определяет мировоззрение, менталитет народа и его интеллигенции (его интеллектуалов). Необходимо помнить, что наука едина. Если в стране нет хороших историков и филологов, в ней не может быть хороших математиков и физиков, и наоборот. Вот вам и история с математикой.