Статья третья
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2010
ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО
Владимир Кавторин
ДЕВЯНОСТЫЕ: ЛИХИЕ ИЛИ ВЕЛИКИЕ?
Когда уходящего Ельцина спросили о самом большом разочаровании его президентства, он ответил: “Чечня”! Наверное, это могли бы повторить миллионы его сограждан, не имеющих отношения к власти, но активно и осмысленно участвовавших в российских преобразованиях 1990-х. И что бы ни говорили, а есть нечто загадочное в том, как разрастался пожар на Кавказе и Россия втягивалась в новую, многодесятилетнюю, кавказскую войну как раз тогда, когда, как считалось, прощается с имперским прошлым и во имя развития сбрасывает груз громадных колоний, ставших союзными республиками, но все же тянувших и тянувших ее назад, в век XIX. Итак — Чечня (обстоятельства и причины погружения в войну).
В августе 1990 года Ельцин посетил Татарию, которая готовилась по примеру России объявить о собственном суверенитете. “Мы со своей стороны, — заявил он, — будем приветствовать независимость, которую выбирает Татария. Власть должна строиться снизу вверх, от города до республики. Возьмите столько суверенитета, сколько сможете проглотить”. Вопреки установившемуся позже мнению совет этот диктовался не только общей борьбой с союзным центром, но и мечтой о подлинном обновлении Федерации.
31 марта 1992 года республики Российской Федерации подписали обновленный Федеративный договор. Но две — Татарстан и Чечня — его подписать отказались, заявляя о своей полной независимости. При этом Татарстан, оставаясь внутри единого экономического пространства России, пытался осуществить свою концепцию суверенитета исключительно переговорным путем и добился от федеральных властей признания своего особого статуса. Совсем по-иному складывались отношения центра с маленькой и бедной Чечней. 6 сентября 1991 года там произошел вооруженный переворот. Сторонники Общенационального конгресса чеченского народа, возглавляемого генералом Д. Дудаевым (ОКЧН), разогнали Верховный Совет республики. Поскольку в дни путча Верховный Совет Чечни выступил на стороне ГКЧП, разгон был воспринят в Москве достаточно спокойно: Р. Хасбулатов даже отправил приветственную телеграмму. С согласия российского руководства из небольшой группы депутатов Верховного Совета и представителей ОКЧН был создан Временный высший совет. Однако через три недели ОКЧН распустил и его, объявив, что берет на себя всю полноту власти. 1 октября 1991 года республика была разделена на Чеченскую и Ингушскую, а 27 октября Джохар Дудаев был избран президентом Чеченской Республики. Съезд народных депутатов РФ объявил о непризнании этих выборов, но этим дело и кончилось.
Между тем события в Чечне уже тогда заслуживали самого пристального внимания российской власти. Понимание их невозможно без краткой исторической ретроспекции. В XIX веке Чечня фактически так и не была покорена Россией. Хрупкий мир установился здесь в результате выдавливания значительной части мусульманского населения в Турцию и на Ближний Восток. Для оставшихся сдерживающим фактором выступали казаки. Но казаки в большинстве своем не приняли советскую власть и были вместе с семьями высланы на север. Горцы же однозначно приняли сторону красных, считая это продолжением своей давней борьбы за независимость. Однако автономия, провозглашенная 30 ноября 1922 года, в условиях победившей советской власти очень скоро оказалась фиктивной.
В основе каждой народной беды лежат две вещи: самонадеянность и некомпетентность. Сталинские депортации были высшим проявлением и той и другой. Начиная с 23 февраля 1944 года за несколько недель в Казахстан и Киргизию было выселено 560 тыс. чеченцев. Из них в ходе депортации и первых четырех лет ссылки погибло не менее 144 тыс. человек.1 Авторы этого злодейства, разумеется, и не подумали о том, как будут жить и что будут чувствовать сотни тысяч людей, какая мина закладывается под будущее этого и окружающих народов! Но еще страннее и страшнее, что не подумали об этом и те, кто попытался исправить сталинское злодейство. 9 января 1957 года Чечено-Ингушская АССР была восстановлена. Ссыльные начали возвращаться, но — увы! — отнюдь не к родным очагам. Большинство земель было занято, в городах не хватало рабочих мест, промышленность не развивалась. Людям приходилось существовать в основном за счет отхожих промыслов — чеченские строительные бригады кочевали по всей стране. Надо ли пояснять, что они не могли испытывать теплых чувств к тем, кто — пусть вовсе не по своей вине — занял их места. Уже в 1970-е “хулиганские стычки” чеченской молодежи с русскими были отнюдь не редкостью. С середины 1980-х положение обострилось, а к их концу обернулось кампанией по вытеснению русских.
Почему же Россия так долго не предпринимала никаких мер для прояснения своих отношений с Чечней? Вероятно, это проблема все время казалась второстепенной в сравнении с рядом других. Маленькая, бедная республика — ну какая тут может быть независимость? За счет чего жить? То население, которое что-то зарабатывает, зарабатывает в России. А независимость — вещь дорогая: собственная армия, полиция, госаппарат… Дудаевская же Чечня перманентно переживала острый социально-экономический кризис: резко снизилось производство, не выплачивались пенсии, безработными оказалось до 70 % населения. Казалось: вот-вот республика попросится обратно, под широкое крыло России. Леонид Ивашов, работавший тогда секретарем Совета министров обороны СНГ, вспоминал, что в середине 1992 года Дудаев звонил в Министерство обороны с предложением “вернуться” вместе с Чечней, но был отвергнут — слишком много других забот. Впрочем, еще 12 марта Дудаев гордо заявлял, что Чечня сядет за стол переговоров с российским руководством только в том случае, если Москва признает ее независимость. Одно другому явно противоречит, но очень может быть, что в российском руководстве ждали, когда обстоятельства припрут Дудаева и он в самом деле попросится обратно.
Если бы целью чеченского руководства было налаживание мирной жизни в республике, возможно, так и случилось бы. Но!.. “Что касается Дудаева, — вспоминал Сергей Шахрай, — то в 93 году в Грозном, мне, Рамазану Абдулатипову и Валерию Шуйкову удалось подписать соглашение с парламентом Чечни — и Дудаев тогда тоже против этого не возражал, — о разграничении предметов ведения и полномочий. Мы готовы были такой договор с Грозным тогда подписать. Кстати, именно такой договор в последующем подписал Шаймиев… Через месяц или два после подписания этого документа, осенью, в Москву явился Яндарбиев.2 Привез бумагу о том, что они свои подписи под документом отзывают. Он говорил: понимаете, Сергей Михайлович, чеченское общество тейповое3, родовое, важны клановые и прочие интересы. Один клан за образование отвечал, другой за МВД, третий еще за что-то. В этой ситуации Дудаев никто, все решают эти кланы между собой и внутри себя. Нам нужна большая война, чтобы в пламени войны с Россией переплавить, разрушить родовые племенные отношения, а потом, после войны с Россией, мы заключим мир, но мы будем уже демократическим государством, где нужен президент, разделение властей… Это была концепция”.
Да, это была концепция самого ярого национал-фундаментализма. Если считать, что только в войне может быть выплавлено будущее общество, то выстраивать нормальную жизнь смысла не имело. Нужно было заранее чувствовать себя на войне, видеть перед собой не согражданина, а противника. Вина сталинского руководства в рамках этой идеологии подавалась как глобальная коллективная вина русских, неверных, против которых все способы борьбы становились приемлемы. Мы найдем не так уж много высказываний, подтверждающих эту идеологию. Но — нужны ли они, притом что уже в 1992—1993 годах вся Чечня стала территорией полного игнорирования российских законов? Здесь осуществлялась незаконная торговля оружием. Почти все вооруженные структуры Чечни занимались хищением нефтепродуктов под видом их охраны. Только в 1993 году были совершены нападения на 550 поездов, разграблено 4000 вагонов.
Осознать, что чеченские идеологи ищут именно войны, а не пытаются выстраивать нормальные отношения, по-моему, крайне важно было именно тогда, до осеннего конституционного кризиса, ибо существовавшие общественные настроения еще позволяли в той или иной форме предоставить Чечне независимость, а только предоставление независимости позволяло выстроить систему пограничного контроля, регламентировать трансграничный пропуск людей и товаров, постепенно изолируя российскую экономику от криминального пространства Чечни. Конечно, пришлось бы потратиться на оборудование границ, на обходную железную дорогу и обходную ветку нефтепровода. Но одни только прямые хищения из российской банковской системы с помощью фальшивых авизо (до $ 5 млрд) намного превысили эти затраты. Общий же ущерб от криминализации российской экономической жизни, связанной с чеченским “нарывом”, и подсчитать невозможно.
Хочу еще раз подчеркнуть: по моему глубокому убеждению, разделявшемуся тогда большинством членов “Ленинградской трибуны”, не вооруженное подавление, а только относительно мирная изоляция на основе предоставления той или иной формы независимости могла нейтрализовать мощное криминальное влияние Чечни на российскую жизнь. Разразившийся же вскоре вооруженный конфликт способствовал лишь ускоренному распространению криминальных отношений, существовавших в Чечне, на всю российскую территорию.
Обстоятельства, благодаря которым российские власти так долго “не замечали” событий в Чечне, не прояснены до конца. Кроме своекорыстных интересов группы чиновников среднего и высшего звена (ни махинации с банковскими авизо, ни незаконная продажа российской нефти не могли быть организованы без некоторого содействия со стороны российских чиновников) немалую роль, вероятно, сыграло и стремление спецслужб использовать неподконтрольность территории Чечни для незаконных операций на южных границах. Так, в 1992 году отряд Конфедерации горских народов Кавказа под командованием Ш. Басаева воевал на территории Абхазии против грузинской армии. Участвовал он и в боевых действиях против армян в Нагорном Карабахе, воевал в Азербайджане на стороне Сурета Гусейнова… Загадочно выглядит и бескровный захват дудаевцами 10 июня 1992 года большого количества оружия, находившегося на армейских складах. Странно и труднообъяснимо, почему за полгода, прошедших после провозглашения независимости республики, это оружие (в том числе самолеты и бронетехника) не только не были вывезены из Чечни, но и охрана их не была усилена.
И все же основной причиной втягивания в военные действия против Чечни следует считать не криминальную обстановку и даже не “игры” спецслужб, а изменение общественных настроений в самой России, произошедшее после конституционного кризиса 1993 года.
В пестром составе “защитников Верховного Совета” можно выделить две основные группы: 1) различные прокоммунистические и просоветские организации — от “Трудовой России” Виктора Анпилова и Российского коммунистического союза молодежи (Игорь Маляров) до ПОРТОСа (Поэтизированное объединение разработки теории общенародного счастья), 2) национал-патриотические организации: от Фронта национального спасения Ильи Константинова и Союза офицеров С. Терехова до РНЕ Баркашова. События вокруг Верховного Совета убедили многих, что “патриотические лозунги” становятся популярны, их можно использовать для мобилизации масс. Тотчас же нашлась и масса патриотов, рвущихся в новые органы госвласти — Думу и Совет Федерации. Даже на учредительном съезде ДВР, который создавался Гайдаром как будущая партия власти, как парламентская опора правительства, столько говорилось о “национальной идее” и “настоящем патриотизме”, что Сергей Юшенков предположил с трибуны, что “очевидно большинство ораторов ошиблись адресом. Они собрались на какой-то └патриотический“ съезд”.
“Патриотические” настроения первой половины 1990-х носили в основном характер протеста против “развала Союза”, “продажи Родины МВФ” и прочих “фантомных болей” недавнего прошлого. “В нашем государстве пространственное наследство долгое время было самодетерминирующим фактором, — писал историк М. Гефтер. — Удержание пространства, которое невозможно было удержать, предопределяло расширение. Российская империя — это └внеполитическая субстанция“. Условие существования империи — └сведение к общему знаменателю сугубо различных цивилизаций“”.4 Соответственно, какой-либо рациональный спор с “патриотами”, впитавшими эти имперские постулаты с молоком матери, был невозможен. Зато совсем не сложным делом было использование этих настроений самыми разными политическими силами. Именно оно сделало итоги выборов в первую Госдуму обескураживающими для тех, кто после разгрома Советов ожидал решительной победы демократических сил. Первое место неожиданно заняла Либерально-демократическая партия, использовавшая эти настроения наиболее цинично, — 64 места в Думе. Партия Гайдара “Выбор России” также получила 64 мандата, но лишь за счет победы в 24 одномандатных округах. КПРФ получила 42 мандата. “Яблоко” — 27.
В этих условиях президент пошел на маневр, подобный маневру позднего Горбачева. Чтобы заручиться поддержкой части “патриотических сил”, нужна была “маленькая победоносная война” по укреплению территориальной целостности России. Между тем с лета 1994 года в Чечне усиливалась вооруженная борьба между верными Дудаеву войсками и различными оппозиционными формированиями. Так, дудаевцы проводили наступательные операции в Надтеречном и Урус-Мартановском районах. Применялись танки, артиллерия, минометы. Дудаевцы потеряли 270 человек убитыми. В Аргуне оппозиционный отряд Р. Лабазанова потерял 27 человек. В Урус-Мартане отряд Б. Гантамирова — до 34 убитых. 12 сентября и 15 октября оппозиция проводила наступательные операции в Грозном, но всякий раз отступала.
Для поверхностного наблюдателя складывалась картина возможного поражения Дудаева в борьбе с собственной оппозицией, на что, вероятно, и “купились” российские спецслужбы.
Тем же летом политическую активность в Чечне развивал Руслан Хасбулатов, вернувшийся на должность зав. кафедрой в академии им. Плеханова. Он пытался организовать “миротворческую миссию” для установления диалога между всеми сторонами конфликта. Но к диалогу стремились далеко не все. 25 августа 1994 года Джохар Дудаев на митинге своих сторонников заявил: “Цель Хасбулатова — спровоцировать войну в Чечне, чтобы на крови чеченцев вновь вернуться на российскую политическую арену”. Скорее всего, российские спецслужбы вообще неправильно оценивали характер разногласий между чеченскими группировками. Тейповые криминально-коммерческие интересы разделяли их сильней, нежели отношение к России. Характерно, что летом 1993 года даже Шамиль Басаев, вернувшийся в Чечню со своим “Абхазским батальоном”, не спешил объявить себя сторонником Дудаева, выступая посредником на его переговорах с оппозиционными группами. Окончательно на сторону Дудаева он перешел только после выступления Умара Автурханова.
Временный совет, возглавляемый главой Надтеречного района Умаром Автурхановым, был провозглашен главной пророссийской силой в Чечне, запросил и получил крупную военную помощь. Но операция по захвату Грозного была спланирована и проведена исключительно бездарно. О том, что готовится свержение Дудаева и когда оно произойдет, знала вся Чечня. Присланные из Москвы танки стояли по всему селу Толстой-Юрт без всякой маскировки.
26 ноября 1994 года российские СМИ объявили, что антидудаевская оппозиция, вооруженная всеми видами оружия (5000 оппозиционеров, 85 российских солдат и 40 танков), вошла в Грозный. Однако на улицах города пехота, сопровождавшая танки, рассеялась, а сами танки стали легкой добычей засевших в подвалах боевиков. Когда они были сожжены, выяснилось, что в танках чеченских оппозиционеров не было — там находились офицеры и прапорщики Российской армии, завербованные Федеральной службой контрразведки в подмосковных частях.
Столь грандиозный провал российских спецслужб даже трудно объяснить, если не думать, что втягивание России в полномасштабную войну было одной из целей операции. Тогда гибель и разоблачение российских танкистов следует принимать как заранее рассчитанный ход, призванный закрыть возможность каких-либо переговоров. По свидетельству С. Филатова, “Ельцин просто не мог оставить это унижение без ответа. Ельцину просто стало обидно за мальчиков”. В начале декабря на Совете безопасности приняли решение о вводе войск. “Это решение продиктовал президент”.
Характерно также, что с этой провальной попытки штурма Грозного начинается кампания силовиков по “разоблачению правозащитников”. Как свидетельствует журналистка Галина Ковальская, уполномоченный по правам человека Сергей Ковалев, находившийся в Грозном и ведший там переговоры, “после того как нам показали горящие российские танки в центре города, взял рацию у дудаевских охранников и по ней обратился к российским военнослужащим с призывом сдаваться в плен. За это Ковалева потом объявят └предателем“, его будет склонять министр обороны Павел Грачев и помянет недобрым словом в своей книге генерал Трошев. Однако в тот момент все мы, включая Ковалева, видели одно: наши парни зазря горят в танках. Плен — единственная для них возможность уцелеть”.5
“Особо недобрую роль в этом сыграл тогдашний уполномоченный по правам человека в РФ С. Ковалев, — писал генерал Геннадий Трошев, — который открыто призывал наших солдат сдаваться в плен под его могучие гарантии освобождения. А о том, что их ждет в плену у └добрых“ чеченцев, особо и не задумывались”.6
Вряд ли С. Ковалев считал чеченцев “добрыми”. За права русских в Чечне он боролся еще тогда, когда российская власть о них и не думала. Но неужели генерал предпочел бы сгореть в танке, чтоб не мучиться в плену? Очень сомневаюсь. Скорее в нем гвоздем сидело сталинское “у нас нет пленных, у нас есть предатели!”. Пренебрежение жизнями как солдат, так и мирных жителей, с тех пор многократно продемонстрированное нашими военными, — это какой-то странный, вывернутый наизнанку патриотизм. Но именно он с началом чеченской войны захватывал все более прочные позиции в СМИ и немало способствовал дегуманизации нашего общества.
Не отличалась гуманизмом и чеченская сторона. По свидетельству журналиста А. Очеретнего, “значительную часть танкистов пленили, многих из побросавших оружие пехотинцев — тоже. Однако в плен брали только солдат и офицеров славянской внешности, попадавшихся среди пленников чеченцев расстреливали на месте. Выстрелом в живот”.7 Война с самого начала обретала крайне жестокие формы.
11 декабря 1994 года на основании Указа Бориса Ельцина “О мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики” подразделения Минобороны и МВД вошли на территорию Чечни. Начавшиеся переговоры были немедленно прерваны после того, как российская сторона потребовала подписать документ, в соответствии с которым Чечня признавала себя субъектом Российской Федерации.
Для начала операции было мобилизовано 40 тыс. человек, в том числе из Пскова, с Урала, из Хабаровска, со всех флотов. Группировка была не только лоскутной, но крайне плохо подготовленной. Американский рапорт по первой чеченской кампании сообщает, что перед кампанией подразделения в спешке отрабатывали сборку-разборку оружия, стрельбу по мишеням, вождение транспорта и пр.; приемы боев в городах не отрабатывались.
Вооруженные силы Ичкерии состояли из 2 бригад, 7 отдельных полков и 3 батальонов. В различных спецслужбах состояло до 5,5 тыс. человек.
“Надо сказать, — вспоминает полковник ФСБ в отставке Сергей Шаврин, — на самом верху в то время царила страшная неразбериха. Не все, как мы потом узнали, разделяли идею наводить конституционный порядок на территории собственной страны при помощи танков. Если помните, некоторые из высоких военных начальников тогда подали в отставку. Но тем не менее 11 декабря всей собранной группировке зачитали указ президента… А на следующий день колонны танков и боевой техники двинулись в Чеченскую Республику. Сначала шли мирно, но как только вступили на территорию Ингушетии, в нашу броню полетели бутылки с зажигательной смесью, да и пули тоже. Но даже там, где обходилось без огня, местные жители перекрывали дороги, пытаясь остановить колонну. Через все это мы продирались долго, до самого 31 декабря”.8
Русское население Грозного полагало, что войска идут его освобождать, и потому не рвалось покинуть город и укрыться в сельской местности, где у большинства к тому же не было родственников. Но!.. 19 декабря начались бомбардировки Грозного, 22-го — артиллерийские обстрелы и только 24-го начали сбрасывать с самолетов листовки для русского населения. Это головотяпство стоило многих жизней, но ответственности за него никто не понес, и предательством оно названо не было. И в дальнейшем наибольшие потери в Грозном несло именно русское население.
Окружившие Грозный войска требовали хотя бы две недели на подготовку, но штурм решено было начать в новогоднюю ночь, вероятно, потому, что 1 января был день рождения П. Грачева. Подарок министру обошелся дорого. Западная и восточная группы двигаться к центру не стали, северная же, почти не встречая сопротивления, выдвинулась к вокзалу, где была окружена и понесла тяжелые потери. Во многом это было следствием “блестящей” организации: авиационная поддержка обеспечена не была, карты были только крупномасштабные, танкистам не были выданы патроны для пулеметов и т. д. и т. п. 3 января началось новое наступление. На сей раз войска продвигались путем поквартального захвата города с предварительными бомбардировками и артналетами. При этом о каком-то щадящем отношении к мирному населению не могло быть и речи.
К началу февраля армия установила контроль над всей территорией Грозного и начала продвижение в южные районы Чечни. В конце марта штурмом были взяты три главные твердыни дудаевцев — Шали, Аргун и Гудермес.
Война затягивалась. Кроме того, становилось ясно, что поддержка ее в народе весьма ограниченна. С электоральной точки зрения приобретенная президентом поддержка патриотов вряд ли даже компенсировала убывающую поддержку демократов. СМИ все чаще критиковали методы ведения войны, в том числе приводящие к гибели мирного населения. Так, стало известно, что 3 января федеральная авиация нанесла удар по рынку и больнице в Шали шариковыми кассетными бомбами. Только из жителей Шали 55 человек погибли и 186 получили ранения.
Корреспонденты “Известий” В. Коновалов и М. Сердюков, побывав в январе в горном Шатойском районе, писали: “…достаточно одного взгляда, чтобы сообразить: только полный идиот разместит здесь какие-либо боевые формирования или военную технику. Село, хоть и райцентр, небольшое и открыто, как на ладони, со всех сторон. Едва останавливаемся, вокруг собираются люди. Все возбуждены. Оказывается, всего пару часов назад был воздушный налет. И вчера такой был. И позавчера. Только что убита женщина — беженка из Грозного, ранено трое крестьян, разрушены и побиты осколками от ракет жилые дома. <…> Вдруг, как по команде, толпа замолкает, все испуганно смотрят на небо. Мы еще ничего не слышим. Только видим, что по всей улице замирают люди с запрокинутыми головами, жмутся к стенам, друг к другу. И тут же явственно слышен гул. Все — врассыпную, укрываясь, кто где может. <…> Самолет вдруг сверкает двумя вспышками. <…> Ракета ударила рядом с больницей, пролетев почти над головой главврача Гайсана Саутиева. Осколками выбитых оконных стекол изранена, искромсана молодая женщина Берлан Кабаева. Она вся в крови, ее сотрясают рыдания от боли и ужаса”.
Тем не менее, согласно официальным оценкам военных, к лету 1995 года дудаевские вооруженные формирования находились на грани разгрома.
Буденновск, Кизляр, далее везде…
14 июня произошло событие, многое изменившее, — отряд чеченских боевиков численностью свыше 100 человек под руководством Шамиля Басаева, Асланбека Абдулхаджиева и Асланбека Исмаилова совершил рейд в Ставропольский край и атаковал город Буденновск. Не сумев взять штурмом здание местной милиции, бандиты захватили городскую больницу и согнали туда почти 2 тыс. человек — беременных женщин, детей, стариков, больных и медицинских работников.
С ноября 1994 по март 1995 года Шамиль Басаев являлся одним из руководителей обороны Грозного. Несмотря на отход основных сил боевиков в конце января, отряд Басаева держал оборону в пос. Черноречье (южный пригород Грозного) до начала марта. 9 мая 1995 года он заявил, что будет делать упор на диверсионно-подрывную деятельность, так как “только такая тактика вынудит российское руководство сесть за стол переговоров”. В Буденновске он так же не раз заявлял, что является не террористом, а диверсантом. Однако предпринятый им рейд можно оценить только как террористический — он был направлен не против вооруженного противника или его укреплений, но против самой слабой части мирного населения. Басаев выдвинул требование: остановить военные действия в Чечне и вступить в переговоры с режимом Дудаева — то есть такое, принятие которого никак не зависело от тех, против кого был направлен удар. И это типичный терроризм в самом грязном и бесчеловечном его варианте.
17 июня 1995 года около 5 часов утра силами спецподразделений ФСБ и МВД РФ была предпринята попытка взять штурмом здание городской больницы. Участники банды, руководимые Басаевым, стреляя в замкнутом пространстве палат, заставляли женщин, детей, стариков и других мирных граждан становиться к окнам и под прикрытием этого “живого щита” вели стрельбу по военнослужащим и работникам милиции, штурмовавшим здание. В ходе штурма удалось освободить 61 заложника, однако остальных захваченных освободить не удалось.
В Буденновск спешно прибыла группа депутатов Госдумы во главе с Сергеем Ковалевым, намеренная предложить бандитам в заложники себя вместо захваченных больных. Им удалось добиться того, что в переговоры с Басаевым вступил лично председатель российского правительства В. С. Черномырдин, благодаря чему большинство заложников остались живы. Хотя до начала переговоров уже пострадали 136 заложников, 18 милиционеров и 18 военнослужащих.
После прекращения штурма в целях освобождения заложников правительством России проведены переговоры с Басаевым, в результате которых достигнута договоренность о предоставлении отряду Басаева транспорта для переезда во Введенский район Чечни. 19 июня 1995 года бЛльшая часть заложников была освобождена. С собой террористы забрали 123 заложника из числа лиц, согласившихся их сопровождать, в том числе 20 журналистов, 3 народных депутата РФ, представители администрации Буденновска и Ставропольского края, которых они освободили по прибытии в Чечню 20 июня.
Начавшиеся переговоры с дудаевцами парализовали активные действия войск. Однако утверждать, как то неоднократно делалось, что именно это “способствовало полной утрате победы над сепаратистами”, значит поддаваться уловкам элементарной пропаганды. Победы еще попросту не было. Дудаевцы были способны к активному сопротивлению, и сам прорыв довольно большого отряда к Буденновску, за границу Чечни, свидетельствует об этом. Да, “воспользовавшись передышкой, дудаевские боевики вновь стали проникать в населенные пункты Чечни”. Но почему той же передышкой для укрепления своих позиций не воспользовались федеральные войска? Да, “за лето—осень 1995 года боевиками были убиты несколько десятков строителей, приехавших восстанавливать объекты в Чечне”. Но зачем было начинать восстановительное строительство, не решив всех вопросов статуса республики, не достигнув фактического мира?
Результаты ликвидации теракта в Буденновске также вызвали большую полемику в обществе. Журналист Максим Соколов писал спустя несколько лет: “Во вполне фрондерских газетных статьях мир, достигнутый в Буденновске, назывался не миром, а предвестием новых ужасных бедствий. Иные из тех, кто громче всех кричал о необходимости любой ценой спасти буденновских заложников, спустя несколько дней осознали мрачную очевидность. Если захват заложников дает захватчику возможность обратить неминуемое поражение в полную победу, то обладающий таким сверхоружием на Буденновске не остановится. Любая новая угроза поражения — или желание умножить успех — побудит его повторить эффективную операцию, а жизни заложников, спасенные ценой капитуляции перед террористами, в будущем обернутся многократно большими жертвами все новых и новых террористических захватов”.
Внешне тут все логично, но фактически основано на ряде подтасовок. Начиная полномасштабные военные действия как операцию по “установлению конституционного порядка”, военные заранее ставили себя в ложное положение, ибо если Чечня есть часть российской территории, то на каком основании здесь применяется оружие неизбирательного воздействия, проводятся бомбардировки мирных селений и т. д.? Если Чечня — часть российской территории, то на основании каких законов можно установить строгий порядок пропуска людей и грузов? Для Басаева и Радуева пропуском на сопредельную территорию служили взятки. Не наивно ли думать, что уничтожение террористов и гибель значительного числа заложников способны уничтожить этот “пропуск”? И второе: отказ от спасения заложников любой ценой не означает ли нравственного уподобления власти самим террористам?
Террористам “облегчала жизнь” и несогласованность действий российского командования. Так, еще 23 декабря 1995 года премьер-министр и министр обороны получили официальное донесение за подписью начальника Главного разведывательного управления генерала Ф. Ладыгина о планах террористов нанести удар по г. Кизляр в Дагестане. Тем не менее 9 января вооруженный отряд С. Радуева численностью около 400 человек беспрепятственно прорвался к Кизляру и напал на аэродром и военный городок. Уничтожив 2 вертолета, но получив вооруженный отпор, боевики отошли, захватив городскую больницу и свыше 100 заложников. При этом ими было убито 32 человека, свыше 60 мирных жителей получили огнестрельные ранения различной тяжести.
10 января Радуев, блокированный в Кизляре спецподразделениями МВД, вступил в переговоры с дагестанскими властями. Часть заложников была заменена корреспондентами и представителями правоохранительных органов Дагестана. За это радуевцам предоставили автобусы, транспорт для убитых и раненых, а также гарантии безопасности по маршруту следования через Дагестан.
При этом решено было не выпускать террористов в Чечню, а блокировать колонну где-нибудь в чистом поле и обезвредить. Остановить бандитов в поле мог бы блокпост новосибирских омоновцев, находившийся на въезде в село Первомайское, но им такой команды почему-то не поступило. В результате омоновцы разделились: те, кто отказался встречать без огня колонну боевиков (5 человек), организованно отошли. Остальные, выполнявшие приказ не стрелять (38 человек), были захвачены и разоружены боевиками и после этого вынуждены были рыть в Первомайском траншеи для банды Радуева.
У С. Радуева было около 300 боевиков, свыше 100 заложников, 82-миллиметровые минометы, вывезенные из Кизляра на грузовиках с телами убитых, а также большое количество пулеметов, гранатометов, огнеметов и иного оружия и боеприпасов. Федералам удалось сосредоточить 2,5 тыс. человек, 32 орудия и миномета, 16 огнеметов, 3 установки “Град”, несколько танков и боевых вертолетов. Утром 15 января после малоэффективной артиллерийской подготовки 9 штурмовых групп: отряд специального назначения “Витязь” и другие спецподразделения пошли на штурм. Во втором эшелоне шла группа антитеррористического центра “Альфа”. Штурм, однако, успехом не увенчался.
16 января у Первомайского все повторилось: вновь атака вдоль южной окраины села, ожесточенное сопротивление боевиков. Все попытки спецназовцев прорвать вторую линию обороны боевиков успеха не имели. Общие потери федеральных войск составили 15 человек погибшими и ранеными. Общую неразбериху подчеркивает то, что горячую пищу бойцы получили только на третий день противостояния в Первомайском.
17 января утром федеральное командование подтянуло к Первомайскому три установки “Град”, несколько их залпов убедили радуевцев в решительности намерений федеральной стороны. Теперь только попытка прорыва давала им шанс уцелеть в сложившейся ситуации. Спустя несколько часов, пытаясь вырваться из окружения, ударная группа боевиков численностью до 150 человек пошла на прорыв. Вслед за идущими в полный рост с огнеметами и гранатометами боевиками шли заложники и несли раненых чеченцев. Боевики здесь не прорвались. 52 из них были убиты, 20 — взяты в плен.
Еще одна подобная группа вместе с заложниками начала прорываться в сторону Чечни через блокпост к Тереку. Боевики бесшумно и стремительно сблизились с охранением, многие из них для этого выдвигались босиком и налегке. Российские солдаты заметили приближающихся боевиков всего за 15—20 метров. На этом участке было убито около 70 боевиков. Но часть боевиков добралась до Терека и погрузилась в лодки. Остальные бежали по нитке газопровода на другую сторону Терека, где их накрыла федеральная авиация и часть отряда была уничтожена. Однако Радуеву с группой боевиков (около 60 человек) все же удалось уйти и увести с собой 15 заложников.
Спустя месяц, 9 февраля 1996 года, Государственная дума приняла специальное постановление, согласно которому боевики Радуева были амнистированы. После этого Радуев освободил захваченных им новосибирских милиционеров. Как видим, ликвидация террористов без вмешательства правозащитников прошла не более успешно. Несколько последующих лет часть чеченских сепаратистов по-прежнему рассматривала терроризм как средство борьбы за независимость, что составляло серьезную угрозу для всей России.
Хасавюрт
В апреле 1996 года Джохар Дудаев был убит в результате ракетного удара, наведенного на сигнал его мобильного телефона. 27 апреля совет чеченских “полевых командиров” возложил обязанности президента Чеченской Республики Ичкерии на вице-президента Зелимхана Яндарбиева. Замена боевого генерала на поэта средней руки, конечно, не усилила чеченское руководство. Тем не менее с каждой неделей становилось все очевидней, что войну в Чечне так или иначе надо заканчивать. Приближались выборы. Рейтинг Ельцина был по-прежнему крайне низок. Давно было ясно, что маленькой победоносной войны за укрепление целостности Федерации, которая могла бы утешить патриотов и принести их голоса, не получилось. Война получилась затяжная, кровавая, федеральные войска несли серьезные потери и, несмотря на подавляющее превосходство в живой силе, вооружении и поддержке с воздуха, никак не могли установить эффективный контроль над большинством районов Чечни. Недостатки боевого и тылового обеспечения (некоторым подразделениям даже еды не доставалось по 6—8 дней), в чем общественное мнение не без оснований видело результат “коммерческой деятельности” высшего и среднего офицерства, привели к падению морального духа личного состава. Общественное мнение России в целом оказалось настроено против продолжения боевых действий.
28 мая 1996 года Борис Ельцин впервые встретился с представителями Чеченской Республики Ичкерия — Зелимханом Яндарбиевым, полевым командиром Ахмедом Закаевым и политическим советником президента Хож-Ахмедом Ярихановым. Попытки заключить мир предпринимались и ранее, но носили в основном пропагандистский характер. На сей раз результатом переговоров стало подписание соглашения о прекращении боевых действий в Чечне с 1 июня. Свободу должны были получить все пленные и заложники. Эту договоренность в присутствии Ельцина подписали В. Черномырдин, З. Яндарбиев и представитель ОБСЕ.
На следующий день (З. Яндарбиев оставался в Москве) Борис Ельцин посетил Чечню и, выступив перед личным составом 205-й бригады, заявил: “Война окончилась! Победа за нами. Вы победили мятежный дудаевский режим!” Кроме этого, чисто пропагандистского, заявления, было сказано, что теперь каждый выстрел со стороны российских военных будет расследоваться. Общественность, уставшая от крови, встретила это с большим удовлетворением.
Однако сразу после 3 июля — второго тура выборов, принесшего победу Ельцину, — боевые действия вновь активизировались. В селениях Гехи и Махкеты кроме нескольких боевиков погибли десятки мирных жителей. И это — несмотря на Указ № 985 о выводе войск из Чечни, за исключением двух частей численностью 12 тыс. человек, которые должны были состоять из контрактников. Военкоматы сильно облегчили свою задачу — они привлекали мужчин в возрасте до 40 лет обещанием высоких окладов и на следующий день после призыва отправляли в Чечню. Здесь прибывшие метались по воинским частям, пытаясь заключить контракт, но войскам нужны были механики-водители танков, наводчики орудий, а среди прибывших было много стройбатовцев. Премьер-министр (федеральный) Чечни Николай Кошман писал министру обороны о том, что прибывающие контрактники не обмундированы и не вооружены. Опытные командиры частей разъезжались в отпуска, в академии, а у вновь прибывавших, как и у высшего командования, представление о складывающейся обстановке было далеко от адекватного. “Мне пришлось сопровождать в июле 1996 года, — вспоминал майор В. Измайлов, — командующего Северо-Кавказским военным округом генерал-полковника Анатолия Квашнина в грозненскую церковь. Я спросил будущего начальника Генерального штаба: └Нельзя ли вести переговоры с боевиками нетрадиционными методами? Допустим, сыграть с ними в футбол“. Квашнин ответил: └Боевиков так мало, что и футбольной команды им не набрать“”.
Увы, боевики о своей численности были другого мнения. Под видом мирных жителей и беженцев они стекались в Грозный и занимали нужные позиции. Дело облегчала утечка информации о готовившихся федералами операциях. Это позволило боевикам сыграть на опережение, и в 5 часов утра 6 августа начался захват города сразу с трех направлений — Черноречья, Алды и Старопромысловского района. Боевые колонны из аэропорта Северный и из Ханкалы пытались прорваться к центру, но их встречали огнем из гранатометов. К 8 августа счет погибших российских солдат и офицеров шел уже на сотни.
Александр Лебедь (голоса его сторонников сыграли немалую роль в победе Ельцина во втором туре), назначенный после выборов секретарем Совета безопасности, уже на второй день был на месте событий. Он начал инспекцию не со штабов, а с передовой, где “бездарно погибали чьи-то дети в солдатской одежде”. 31 августа Александр Лебедь и Аслан Масхадов подписали “Принципы определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой”. Суть договоренности состояла в прекращении военных действий и выводе федеральных войск из Чечни (при условии разоружения чеченских формирований). Вопрос о статусе территории был отложен до 31 декабря 2001 года.
Сразу же после подписания Хасавюртовские соглашения стали предметом жесткой полемики. Александра Лебедя обвиняли в предательстве российских интересов. При этом никто не брал во внимание, что федеральные войска несли огромные потери и остро нуждались в передышке, что длительная война в Чечне не увенчалась успехом, что чеченский криминальный нарыв на теле России только разрастался. Жестокость, беззаконие и терроризм становились будничными реалиями российской жизни…
Экономя место, я лишь процитирую взвешенное и объективное мнение Владимира Лукина, тогдашнего заместителя председателя Думы, а нынче российского уполномоченного по правам человека: “Передышка была просто необходима в тех условиях, чтобы предотвратить большие человеческие жертвы. Многие критики не знают текста Хасавюртовских соглашений. <…> Соглашение предполагало обмен пленными, частичный отвод войск обеих воюющих сторон, сдачу оружия бандформированиями. Вывод всех российских войск из Чечни не планировался. <…> И еще один из важнейших вопросов — соблюдение прав человека в Чечне. Оно не предполагало отделения Чечни от России. Оно обязывало всех, включая Чечню, соблюдать права человека в русле движения России к правовому государству. <…> Покойный генерал Лебедь в Хасавюрте действовал правильно, хотя впоследствии допустил ошибку: российские войска вышли из Чечни без разоружения противоположной стороны. И безусловно, большой ошибкой было то, что передышка, данная Хасавюртом, не была использована федералами. Российские военные и гражданские власти были лишь пассивными наблюдателями того, что происходило в Чечне”.
Да, Хасавюртовские соглашения были вынужденными и правильными, но даже при самом точном соблюдении их они не могли стать последней точкой в этой войне. Ибо ни один ее вопрос еще не был решен окончательно.
Второй срок
К началу 1996 года сложилось положение, ставшее непроходящей головной болью для всей политической элиты. Хотя с середины 1990-х годов российская экономика стала медленно подниматься, хотя рынок позволил наполнить магазины широким ассортиментом товаров по приемлемым ценам, но все это было бесконечно далеко от того быстрого процветания, что было когда-то обещано первым президентом. Приватизация почти ничего не дала рядовому обывателю. Даже такое безусловное благо, как собственное жилье, было незаметно в обыденной жизни — и при советской власти полученное жилье почти невозможно было у кого-то отобрать, но можно было, хотя и в обход законов, обменять, продать и т. п. Война в Чечне, вначале пользовавшаяся достаточно широкой поддержкой, била по рейтингу президента тем сильней, чем явственней становилась кровавой и затяжной. За полгода до выборов рейтинг его опустился до такого уровня, что смена высшей власти казалась неизбежной.
Но кто мог сменить Ельцина? Правые деятели были дискредитированы постоянной и огульной критикой проведенных ими реформ. Явлинский, чье “Яблоко” явно создавалось как запасной отряд демократических сил, еще не имел популярности за пределом узкого круга интеллигенции. Наибольшие шансы, казалось, были у коммунистов. Во многих странах Восточной Европы их партии возвращались к власти в результате выборов реформированными и обновленными. В России, однако, обновления Компартии, сдвига ее в русло социал-демократии не произошло. Переход власти к КПРФ сулил не коррекцию или замедление реформ, но попытку полного реванша, возвращения страны к порядкам, от которых она так мучительно уходила почти целое десятилетие. Смириться с этим большинство населения не могло.
Получалось, что силы, хотя бы частично принявшие произошедшие в стране перемены, не имели на этих выборах другого кандидата, кроме Ельцина, которому для активного ведения кампании нужно было преодолеть еще и такой барьер, как собственное нездоровье. В октябре президент пережил сильнейший сердечный приступ. Кремлевские врачи пророчили, что “частые поездки и стресс несут реальную угрозу здоровью и жизни”. 11 января 1996 года кремлевские политологи во главе с Георгием Сатаровым обсуждали план избирательной кампании. Перспективы виделись им самые мрачные. Рейтинг Ельцина во всех опросах застрял на 3—4 %, а Зюганов уверенно лидировал с 20 %. Из десяти выступавших девять считали, что выборы будут проиграны. И все-таки 15 февраля в Екатеринбурге Ельцин официально заявил, что будет баллотироваться на второй срок. Это можно было бы считать чрезвычайно мужественным решением, если бы оно не базировалось на ложной информации.
“Первой проблемой было — довести правдивую информацию до Ельцина, — вспоминал Березовский. — Разрушить построенные вокруг него стены”. Виктор Илюшин организовал встречу Ельцина с Чубайсом и олигархами. Именно на ней решено было сказать Ельцину горькую правду. “Чубайс водрузил портфель на элегантно сервированный стол, открыл и вытащил бумаги. └Борис Николаевич, — бесстрашно начал он, — ситуация непростая. Ваш рейтинг 5 процентов!“ Президент глянул на бумаги, отшвырнул в сторону: └Полная чушь!“”
Ельцина к вершинам власти вынесла улица — многотысячные митинги, горячая народная любовь. В то, что такая любовь кончилась, поверить даже тяжелей, чем в то, что тебя разлюбил кто-то один. К тому же вынесенный наверх народной любовью, воспитан он был в недрах партноменклатуры, чьи нравы впитал как бы с молоком матери. Это создавало дополнительные трудности. 15 марта 1996 года Государственная дума проголосовала против Беловежских соглашений 1991 года (250 против 98). Это голосование не могло, разумеется, отменить реальность, существующую уже более пяти лет, но многим показалось идеальным предлогом для роспуска Думы, которая тем самым ставила под сомнение легитимность Ельцина как президента, а значит, и “возможность проведения президентских выборов”. В течение двух дней в Кремле разворачивалась скрытая от посторонних глаз, но чрезвычайно важная для страны драма. Она описана многими из участников, эти описания совпадают в основных, решающих моментах, хотя частности, взятые из разных описаний, стыкуются плохо. Но и значение их невелико. Главное состояло в том, что Ельцин решил распустить Думу, запретить КПРФ и отменить выборы. Несмотря на возражения министра внутренних дел Куликова, были заготовлены соответствующие указы. Против такого решения выступали дочь президента Татьяна Дьяченко и Анатолий Чубайс, спор которого с президентом несколько раз переходил в крик. Около пяти вечера в воскресенье было объявлено, что поступил сигнал о заложенной в здании Думы бомбе. Людей быстро эвакуировали, внутренние войска оцепили здание. Начала осуществляться первая часть ельцинского плана. Но вскоре войскам поступил приказ вернуться в казармы. Президент смог себя преодолеть. Точнее: его демократические убеждения пересилили его же номенклатурные привычки. Выборы решено было проводить.
Увы, в этой выборной кампании было впервые опробовано многое из того, что позже составило арсенал “управляемой демократии”. Так, знаменитая рекламно-концертная программа “Голосуй или проиграешь” была почти полностью скопирована с кампании Клинтона 1992 года, а газету “Не дай Бог!”, в которой 10-миллионным тиражом регулярно “мочили” коммунистов любыми средствами, включая публикацию фальшивых стенограмм, следует считать отечественным изобретением. По мнению многих, широко использовался и “административный ресурс”, но доказательств этого в печати я не встречал.
По итогам первого тура Ельцин набрал 35,28 % голосов, опередив Зюганова (32,03 %). Лебедь получил 14,52 % голосов. Ельцин назначил его секретарем Совета безопасности и провел ряд перестановок в правительстве и силовых структурах. Между первым и вторым туром Ельцин был госпитализирован с инфарктом, однако это сумели скрыть от избирателей. 3 июля, во втором туре выборов, Ельцин получил 53,82 % голосов.
После выборов Ельцин надолго выключился из управления страной из-за проблем со здоровьем. На публике он показался только 6 августа на инаугурации. 5 ноября ему была проведена операция аортокоронарного шунтирования сердца. К активной работе он вернулся только в начале 1997 года.
К сожалению, Госдума была по-прежнему настроена не столько на создание правового поля, соответствующего новым общественным и экономическим реалиям, сколько на конфронтацию с президентом. Непосредственное влияние президента на социально-экономическую жизнь страны сократилось. Его попытка придать реформам необходимое ускорение путем привлечения молодых реформаторов Б. Е. Немцова и А. Б. Чубайса (1997 год) и С. В. Кириенко (1998 год) не удалась по нескольким причинам, главная из которых: она была предпринята слишком поздно. Так, после отставки в марте 1998 года правительства Черномырдина Ельцину только с третьей попытки и под угрозой роспуска Думы удалось провести кандидатуру Кириенко. Между тем экономический кризис уже стучался во все двери.
Дефолт как символическое завершение эпохи
Осенью 1997 года стал разгораться азиатский экономический кризис, последствия которого для российской экономики были достаточно очевидны. Никто, конечно, не знал, что в 1998 году нефть упадет до $ 13,6 за баррель, но падение началось уже осенью 1997 года. Чтобы понять, что означает такая цена для российской экономики, достаточно вспомнить, что в течение нынешнего кризиса нефть ниже $ 40 за баррель не опускалась. Но и цена на нефть, и финансовый кризис были только “лакмусовыми бумажками”, помогавшими увидеть особенности сложившейся в стране ситуации.
Поскольку олигархи оказали содействие избранию Ельцина на второй срок, они считали себя вправе пользоваться всеми слабостями государства. Слабости эти были связаны со стойким мифом о том, будто в современном мире благоденствуют только те нации, которым удалось до минимума свести государственное участие в экономике. Тезис об органической слабости государства в “транзитных” странах, и особенно в России, воспринимался едва ли не как аксиома. Но если это в определенных пределах верно в отношении государства как отдельного фактора экономической игры, то никак не может быть верно в отношении государства как создателя и регулятора экономических институтов. “Реальность такова, — писал президенту 14 ноября 1997 года заместитель руководителя его администрации Александр Лифшиц, — что государство пока ничего не может поделать с огромными неплатежами в бюджет, не обеспечивает достаточного контроля за действительными доходами юридических и физических лиц, не в состоянии серьезно повлиять на организацию предприятиями финансовых потоков (для них по-прежнему выгодны неплатежи, бартер, увод денег на счета подставных фирм, включая зарубежные)”.9 В результате государству перманентно не хватало денег, и оно было вынуждено прибегать не только к внешним, но и к внутренним заимствованиям, выпуская ГКО (государственные краткосрочные обязательства). Причем необходимость реализации определенных объемов этих обязательств заставляла правительство непрерывно повышать их доходность.
Ряд экономистов, в том числе и такой авторитет, как Е. Гайдар, считали, впрочем, что еще летом 1997 года оптимистические оценки ситуации в стране были верны. Правительство “младореформаторов” все делало правильно, и результат их деятельности был вполне осязаем: начался промышленный рост. А перелом наступил осенью, когда “олигархам” удалось инспирировать скандал с чубайсовскими гонорарами и тем самым подорвать авторитет правительства. Что снизило инвестиционную привлекательность России.
Что ж… Это, безусловно, способствовало обострению ситуации, но главные причины дефолта лежали значительно глубже. Кроме слабостей российской фискальной системы, обрисованных А. Лифшицем, следует вспомнить невозможную троицу, которую современная экономическая теория определяет как недостижимость одновременно ситуации фиксированного курса валюты, свободного движения капитала и независимой денежной политики.
В России курс рубля к доллару был фиксированным, причем рубль был сильно переоценен. Денежная политика была направлена на сдерживание инфляции, а свободное движение капитала позволяло иностранным компаниям вкладываться в рынок ГКО. В такой ситуации спекулятивная атака на рубль была неизбежной.
В 1998 году азиатский кризис вызвал масштабный отток капитала с развивающихся рынков и тем окончательно “добил” российскую финансовую систему. Срочные меры, предпринятые правительством Кириенко, такие как обмен ГКО на еврооблигации, спасти ситуацию не могли. Не следует забывать и о том, что правительство по рукам и ногам было связано сильной оппозиционной Думой. “В 1998 году, — пишет Е. Ясин, — у Ельцина явно не хватало сил на борьбу с Думой. Продвигая законы Кириенко, он уже не мог проявить такую решительность, как раньше. Поэтому мы через парламент никак не могли провести меры, которые бы исправили кризис. Что бы вы ни делали, вы уже находились в такой ситуации, от которой не было спасения”.
Дефолт по внутреннему долгу, номинированному в национальной валюте, был объявлен едва ли не впервые в мировой истории. Доходность ГКО непосредственно перед кризисом составляла 140 % годовых. В других странах, попадавших в подобную ситуацию, государство запускало печатный станок и производило погашение долга за счет обесценивания национальной валюты. Большинство инвесторов ожидало именно такого решения. Но правительство Кириенко справедливо увидело крайнюю опасность этого пути для России, в которой опыт гиперинфляции начала 1990-х был свеж в народной памяти и его повторение вызвало бы массовые протесты. Крайне нежелательные последствия просматривались и на еще одном возможном пути: объявления дефолта по внешним долгам государства. Таким образом, можно сказать, что в кризисной ситуации правительство Кириенко выбрало лучшее, наименее болезненное решение.
Утром 17 августа правительство и Банк России заявили “о внедрении комплекса мер, направленных на нормализацию финансовой и бюджетной политики”. Эту сложную формулировку можно было бы заменить двумя иностранными словами, ставшими в то утро понятными каждому россиянину: “дефолт” и “девальвация”. Настроения первых дней после дефолта были паническими. Если бы в августе 1998 года нашелся автор, который назвал бы дефолт переломным моментом со знаком плюс, его, скорее всего, объявили бы сумасшедшим. Российская экономика казалась отброшенной далеко назад. Потеряли все: не только банкиры и держатели ГКО, но и рядовые граждане. Привыкнув пересчитывать свои доходы в доллары, они вдруг обнаружили, что стали бедней едва ли не на три четверти. Реальное падение уровня жизни было куда меньшим, но это выяснилось постепенно.
Трудно представить, сколько времени выпутывалась бы, оказавшись в состоянии дефолта, советская экономика с ее доминированием госсобственности и высокой степенью зарегулированности! Но в конце 1990-х уже сформировалась совсем другая экономика — с преобладанием частной собственности, более или менее функционирующими рыночными институтами, высокой степенью открытости. Эта экономика была во многом другой даже в сравнении с серединой 1990-х — гибче и устойчивей, поскольку сбросила значительную часть груза неконкурентоспособности (источника спада постсоветского периода), вполне готовая к росту — длительный спад не случайно впервые сменился ростом именно в первой половине 1997 года. Субъектам этой экономики незачем и неоткуда было ждать команды — каждый действовал на свой страх и риск!
“Региональные банки потеряли на кризисе меньше, чем крупные московские банки, — вспоминает один из руководителей банковской ассоциации “Россия” Александр Мурычев, — потому что кризис развивался из Москвы. Региональные банки держали кризис до последнего, они оставались один на один с клиентами, пытались минимизировать панические настроения, которые шли из Москвы. Шум и визг шли из Москвы”. Любопытное признание: “Шум и визг шли из Москвы”. В Москве были те крупные банки, что сказочно богатели на ГКО, а теперь оказались пустыми и лопались один за другим. Там были все крупные держатели ГКО. Провинциалы просто не допускались до этого Клондайка. Поэтому, оглядевшись, они быстро поняли, что могут жить дальше, могут даже расти за счет клиентуры вчерашних мастодонтов. Еще быстрей предприниматели реального сектора поняли, что дефолт — это не только новая беда, но и новые возможности, ибо все, что можно шить, клепать и выращивать здесь, вдруг оказалось выгодным. Импорт больше не был конкурентом — он подорожал в разы. А предприятия, несущие затраты в рублях и экспортирующие свой товар, получили мощный заряд конкурентоспособности.
Кроме того, считает президент Института энергетической политики В. С. Милов, “главный урок кризиса — дисциплина. Опыт финансового кризиса стал колоссальным дисциплинирующим фактором не только для исполнительной власти, но и, без преувеличения, для всей российской политической элиты. Ответственная налогово-бюджетная и кредитно-денежная политика превратилась в мейнстрим, стала восприниматься не как блажь горстки либералов-теоретиков, а как необходимое условие предотвращения повторения вполне реального финансового обвала”.
Вероятно, поэтому пришедшее на смену Кириенко правительство Примакова, которое так хвалили левые, именуя чуть ли не спасителями отечества, не отменило ни единого решения своих предшественников и сделало все, что вытекало из этих решений. Конечно, как пишет Милов, его “политика могла быть менее дисциплинированной и более популистской, ревизионизм по отношению к рыночным реформам 1990-х годов — более сильным, что резко уменьшило бы возможности экономики для последующего масштабного роста. Стоит сказать отдельное спасибо кабинету Евгения Примакова за то, что этого не произошло, — хотя именно от этого правительства ждали интервенционистских и популистских решений в момент, когда разочарование политикой либералов достигло пика, и политическая ситуация способствовала такому развороту”.
Спустя всего несколько лет дефолт все чаще обсуждался в контексте его положительных последствий для страны. В самом деле, как ни неприятно, как ни обидно констатировать сам факт объявления Россией своей неплатежеспособности, трудно не признать, что он сослужил России скорее хорошую службу, чем плохую.
Именно дефолт представляется мне символическим завершением эпохи. С одной стороны, он — прямое следствие целого ряда ошибок, допущенных младореформаторами, следствие их либеральных иллюзий, того “приблизительного” понимания страны, в которой они жили и в которой отважно взялись за ответственнейшие преобразования. Но, с другой стороны, именно события, связанные с дефолтом, доказали, что либералам и младореформаторам все-таки удалось построить основы (только основы, ибо достройки требовало еще многое) той экономики, а отчасти и того общества, о котором они мечтали. В сущности, они выполнили свои обещания. Да, в гораздо большие сроки, да, со множеством ошибок, но укажите мне хоть одно человеческое дело, которое было сделано точно по расписанию и без единой ошибки! Я не знаю такого. Английский капитализм — первый на нашей земле — стоил большой крови и, кстати, спада производства, наверстывать который пришлось около десятилетия. Французский капитализм обошелся еще много дороже, включая кровавую общеевропейскую войну. Цена русского так называемого социализма — около 80 миллионов человеческих жизней. Кстати: все вновь построенное вначале проклиналось народом. Разве нет? Да и потом восхвалялось только при тоталитарных режимах. Трезвое, взвешенное понимание переломных эпох всегда приходило много позже. Придет и у нас.
После дефолта были еще целый ряд ельцинских “загогулин”, три смены правительства… Но это, собственно, уже не 1990-е, а поиски перехода к “нулевым”, шедшие как поиски преемника, ибо в отличие от экономических институтов, политические институты, построенные в 1990-х, обнаруживали непрочность; они постоянно прогибались перед властным напором Ельцина и потому — можно было почти не сомневаться! — прогнутся и под напором нового “первого лица”.
Так что же это за зверь — эпоха девяностых?
Эпоха 1990-х — взятая в границах, обозначенных в данных статьях, — это прежде всего эпоха, когда Россия пережила величайшую трансформацию10, не имеющую аналогов в том, что переживали другие народы, ни по характеру своему, ни по масштабу. Эпохи великих трансформаций переживались всеми народами в крайне конфликтных, а чаще всего и кровавых формах. В этом отношении 1990-е, с их несколькими локальными конфликтами, можно считать относительно мирной трансформацией. По характеру она была уникальна тем, что страна возвращалась к нормальному развитию после попытки реализации утопии, нежизнеспособность которой была осознана большинством населения (но отнюдь не всеми). По масштабу ее уникальность определяется не только размерами страны, но и тем, что реализация утопии, которую очень быстро подменили собой модель тоталитарного государства и имперские традиции России, заняла целых семь десятилетий и была отмечена не только многочисленными бедами, но и крупными победами — во Второй мировой войне, в деле индустриализации, в развитии образования… В этих условиях сформировалось несколько поколений, для которых прощание с прошлым было особенно трудным, а иногда и невозможным.
Но говорить о провале реформ 1990-х мы имели бы право только в том случае, если бы в результате экономика и общество вернулись к состоянию 1984 года. Однако к концу 1990-х стало совершенно ясно, что этого не только не произошло, но не может произойти и впредь.
Некорректными представляются мне и оценки успехов российских реформ, сделанные на основе сравнения темпов трансформации в России и странах Восточной Европы. “После 1989 года настали └лучшие годы Польши за три столетия. Польша стала демократической, суверенной и более состоятельной страной, получив гарантии безопасности, благодаря членству в Европейском союзе и НАТО“, — каждый трезвомыслящий человек должен согласиться с этим утверждением Адама Михника. Достаточно взять в руки статистический ежегодник. Проблема заключается в том, что о России Бориса Ельцина этого написать нельзя”.11 Автор этих строк явно забывает о различии стартовых позиций 1989 года. Сельскому хозяйству Польши не пришлось пережить насильственной коллективизации, земля была в частном владении, в России же именно трансформация земельных отношений была одной из самых сложных задач. “Социалистический опыт” Польши ограничивался четырьмя десятилетиями, и, следовательно, из народной памяти не было вытравлено представление о том, что такое рынок и как он функционирует… Перечисление факторов, определивших различные темпы рыночных реформ, можно продолжать долго.
Но повторю: уже к концу 1990-х, когда по России болезненно ударил азиатский кризис, всем стало ясно — реформы состоялись! Откаты в отдельных областях (развитии демократии, модернизации экономики и т. п.) неизбежны, однако это временные откаты, ущербность которых показывает само историческое движение страны, заставляя возвращаться к “замороженным” вопросам, осознавать необходимость их решения, как нынешний кризис (конца “нулевых”) заставил понять необходимость модернизации не только промышленности и технологий, но и всей системы хозяйственных отношений.
Все это, однако, не означает, что реформаторы не наделали ошибок и промахов, как то вообще всем живым людям свойственно. Эти ошибки заслуживают внимательного разбора, и кое-что о них уже сказано по ходу дела. Чуть позже скажу и еще. Но сначала — о тех претензиях, понять которые можно, только забыв многие реалии. “Уменьшившаяся вдвое экономика, — пишет, к примеру, уважаемый мной политик Владимир Рыжков, — обнищание миллионов сограждан, чудовищное социальное расслоение, невероятная коррупция, сомнительная, сопровождаемая горой трупов приватизация, всплеск преступности, полураспад страны, Чечня — это лишь краткое описание └прелестей“ той эпохи. Хотят того лидеры российских либералов или нет, но их имена навсегда будут связаны с эпохой └ваучеров и малиновых пиджаков“. А огромное историческое и стратегическое значение того периода, как и совершенного Россией прорыва к свободе, будет оценено позже, когда отболят нынешние раны”.12
Прежде всего: об “уменьшившейся вдвое экономике”. Не хочу вспоминать о приписках, на которых в основном и держался “ежегодный рост в советские годы”. Но как же не вспомнить, что в той экономике 40 % ВВП составляли военные расходы, нигде в другой стране не достигавшие и 8 %. А ведь это означает, что треть труда и материальных ресурсов превращались в тысячи никому не нужных танков, орудий, в тонны отравляющих веществ… Хорошо помню В. С. Черномырдина, чуть ли не с рыданием объясняющего кому-то с думской трибуны: “Ну не нужны нам гаубицы, не нужны!” Мы производили массу устаревшего и быстро устаревающего оружия, и, кажется, только в последние годы, после войны с крохотной Грузией, поняли, что никакие массы танков не заменят, скажем, современные системы наведения огня, которых у нас все еще нет, ибо мы слишком долго лелеяли свой ВПК. А какую долю той (уменьшившейся) экономики составляли товары, абсолютно неконкурентные даже на внутреннем рынке? И разве не нужно было все это сбросить, чтоб дать дорогу и ресурсы той экономике, которая работает на людей?
“Обнищание миллионов сограждан, чудовищное социальное расслоение…” Чрезмерное социальное расслоение — действительно очень тяжелое наследие 1990-х, колоссальный тормоз дальнейшего развития. Что касается “обнищания миллионов”, то для начала 1990-х это факт, но факт также то, что оно быстро преодолевалось усилиями самих граждан. Уже к их концу не только страна в целом, но и беднейшие слои ее стали лучше питаться, одеваться и хоть что-то тратить на культуру и отдых.
Ну и, наконец, “невероятная коррупция, сомнительная, сопровождаемая горой трупов приватизация, всплеск преступности”. Да что вы, господин Рыжков! Разве коррупция возникла у нас в 1990-е? Разве не ею была пронизана вся советская система, и властная и экономическая? Разве не на основе этой коррупции складывались те капиталы, что пошли на “сомнительную приватизацию”? Да и горы трупов приватизация не породила. А вот разгул жульничества, разнообразные способы “выдуривания” ваучеров — это было, и об этом уже сказано выше. Как и о том, какое влияние на характер российской экономики оказал вооруженный конфликт в Чечне. Этому конфликту в статье уделено, быть может, даже чрезмерное внимание. Но хочу еще раз подчеркнуть: этот конфликт имел многостороннее и крайне негативное влияние на развитие нашего общества в целом, способствовал криминализации экономики, ожесточению нравов, внедрению элементов насилия и даже терроризма в нашу политическую жизнь. Думаю также, что именно ему мы обязаны популяризации вождизма и “сильной руки”, что и обеспечило откат России на путях демократии. Хотя в конце 1990-х годов возможности демократического развития нашего общества еще сохранялись. Но возможности — это лишь возможности. Реализуются ли они, зависит от различных обстоятельств. Во избежание кривотолков вынужден сказать, что в конце 1990-х эти возможности были существенно больше, нежели в конце “нулевых”.
“Прежде всего, — пишет Александр Архангельский, — надо восстановить историческую справедливость и уменьшить пыл многочисленных гневно-праведных критиков радикальных реформаторов. <…> по прошествии десятилетия └бури и натиска“ стало хорошим тоном если не демонизировать первых └шокотерапевтов“, то по крайней мере открещиваться от них. На самом деле и интеллигенция, и так называемые простые люди в своем большинстве просто обожали тогда └шокотерапевтов“. Точнее <…> их патрона, первого президента России, обещавшего └осчастливить“ народ в короткие сроки (└потерпите до осени“)”.
Да, ничто не может отменить разочарование большинства людей итогами системной трансформации в России. И это следствие не только слишком больших и слишком скорых ожиданий, но и ряда ошибок, вытекающих прежде всего из специфически неблагоприятных стартовых условий, остававшихся к тому же в своей значительной части непознанными. Это относится к фактическому состоянию и общества, и экономики. Несомненно также, что ряд ошибочных решений вытекал из иллюзий самих реформаторов, из их принятия в качестве руководства текущих мировоззренческих императивов Запада в целях достижения его экономических и социальных стандартов. Говорят, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Но ведь и экономисты описывают уже миновавшие кризисы и преодоленные трудности. Поэтому абсолютизация установленных ими закономерностей без учета специфики времени, страны, реального состояния общества и многого другого неизбежно ведет к ошибкам. Одной из таких ошибок можно считать убежденность наших реформаторов в необходимости максимально высокой скорости перемен как решающего фактора достижения их необратимости. Эта убежденность — следствие непонимания всей глубины разложения партийно-хозяйственной номенклатуры, подмены в ее сознании всякой идеологии жаждой личного обогащения и бюрократическими традициями, идущими из глубины истории. Можно предположить, что ставка на скорость сыграла решающую роль в том, что обмена власти на собственность не произошло. Захватив собственность, старая партийная бюрократия не сдала и власти, а сосредоточие власти и собственности в одних руках — это такой тормоз развития, всю силу которого нам еще предстоит оценить.
И наконец, давно следует признать, что либерализация экономической деятельности — необходимое, но недостаточное условие формирования рыночной экономики. Неменьшую, если не бЛльшую, роль играют институциональные преобразования: реальное обеспечение прав собственности, действенное антимонопольное законодательство, контроль за его исполнением, строгий банковский надзор, страхование банковских вкладов и т. п. Все это у нас вводилось со столь ощутимым опозданием, что массы людей успевали отдать деньги финансовым пирамидам и вообще хлебнуть той клановой и теневой экономики, которая возникает в “системном вакууме”, где отсутствуют (или слишком слабы) необходимые институты. Наиболее авторитетные экономисты-институционалисты утверждают, что главные институты рыночной экономики есть те, что сформированы и контролируются самим обществом: понятия деловой порядочности, репутации, морального долженствования. Наверное, это так, но сформироваться в отсутствие “скелета”, установленного государством, они никак не могут.
Итак, 1990-е — эпоха величайших свершений и крупных ошибок, эпоха формирования тех реалий, которые еще долго будут определять нашу жизнь, эпоха прорыва к свободе страны в целом и миллионов людей по отдельности, эпоха множества сломанных судеб (без чего — увы! — не совершаются великие трансформации!) и множества неприятных явлений нашей общественной жизни, вдруг вышедших на ее поверхность. Эпоха, которую нелегко было пережить, но о которой многие пережившие вспоминают с благодарностью. Эпоха, когда от твоей удачи, инициативы и умения зависело куда больше, чем зависит сейчас. Эпоха, когда “власть 90-х была вспыльчива, но отходчива, ибо имела узду — идеал”. В “нулевые” эта узда была — увы! — утрачена. И это естественно, ибо эпоха великой трансформации кончилась, а в другие времена эта узда никогда не работает.
1 Бугай Н. Ф. Правда о депортации чеченского и ингушского народов // Вопросы истории. 1990. № 7. С. 32—34.
2 Зелимхан Яндарбиев. Поэт “из рабочих”. Вице-президент и главный идеолог чеченской независимости. Инициатор сепаратистского движения. В свое время именно он уговорил Дудаева оставить службу и вернуться на родину, чтобы возглавить борьбу за независимость.
3 Тейп — родо-территориальная общность, объединение потомков выходцев с “одной горы”. Всего в Чечне около 180 тейпов.
4 Гефтер М. Я. Сталинизм // 50/50. Опыт словаря нового мышления. М.—Париж: Прогресс-Payot, 1989. С 387.
5 Еженедельный журнал. № 63. 1. 04. 2003.
6 Трошев Г. Моя война. Чеченский дневник окопного генерала. М., 2004.
7 Очеретний А. Пикник в Грозном. Десятилетие чеченского ужаса // Белгазета. № 45. 32. 11. 04.
8 Шаврин С. Миссия невыполнима // Российская газета. № 3952. 18. 12. 2005.
9 Лифшиц предлагал и лекарство: сосредоточить все фискальные функции государства в одном ведомстве — Министерстве финансов. Карать нерадивых налогоплательщиков должны были фининспекторы, вербуемые из числа офицеров, увольняемых в запас. Предлагалось “публично (под телекамеры) арестовывать руководителей этих предприятий непосредственно после заседаний ВЧК”. “В основном согласен. Действуйте!” — начертал президент. Несмотря на это, ни один из пунктов программы Лифшица реализован не был. Единая “финансовая вертикаль” возникла семь лет спустя, когда дефолт стал подзабываться. Остальное вообще было забыто. И слава богу! Возрождение терминологии и некоторых элементов Гражданской войны (офицеры-фининспекторы, публичные аресты, ВЧК) — инструмент сам по себе столь опасный и способный иметь такое влияние на обстановку, что любой кризис рядом с этим покажется детскими шалостями.
10 Я остановился на этом термине, чтобы не ввязываться в долгие исторические споры о том, чем был Октябрьский переворот 1917 года — продолжением ли Февральской революции или, наоборот, контрреволюцией по отношению ко всему предшествующему пути российского развития начиная с Великих реформ 1860—1870 гг.
11 Gazeta Wyborcza. 11. 01. 2008.
12 Рыжков В. Апрельские тезисы о либерализме // Ведомости. 06. 04. 2004.