Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2010
ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Александр ВЕРГЕЛИС
* * *
Я закрою глаза, опустившись на стул у окна,
растворенного в сад, погружаясь в усталую дрему,
и пойму наконец, из чего состоит тишина,
вместе с тенью ночной к моему подступившая дому.
Я закрою глаза и услышу и шепот, и плач,
пролетевшую жизнь, словно строчку чужую, припомнив,
я закрою глаза, потому что лишь тот, кто незряч,
может это расслышать в вечерней возне насекомых.
Это будет уже не хитиновый шорох смертей,
а другое, другое; не шелест листвы, а иное…
Я на стуле усну в ожидании важных вестей
с мотыльком на плече и с волшебной Твоей тишиною.
* * *
Пройдет еще сто лет, и все покроют воды,
И вместо тополей тут волны зашумят,
И питерский чудак, сей пасынок природы
Моллюскам и рачкам уступит Летний сад.
Вообрази себе: морская гладь сплошная,
Лишь газовый колосс торчит из синевы…
Что ж, надо привыкать… И ракушка ушная,
В которую шепчу, и хмурый плеск Невы
Смиряют разум мой с победой Посейдона,
О коей все вокруг оракулы твердят.
И если не вода — нас времени бездонный
Накроет океан. Закончится парад
Соборов и казарм, оград и обелисков.
Ни отзвука шагов, ни тени, ни следа.
И что теперь гадать, насколько это близко…
Не спрашивай когда, не спрашивай когда.
А лучше — оглянись: над зданием Сената
Редеет облаков летучая гряда…
Взгляни, каким Нева сиянием объята,
Как плещется ее нестрашная вода.
* * *
С телами из горошин бирюзы,
топя твой мозг в полупрозрачных звуках,
две перламутровые стрекозы
приклеились в объятьях многоруких
к заштопанному платью твоему.
А ты сидишь в шезлонге без движенья.
Их страсть, не постижимая уму,
расшевелит твое воображенье,
и ты припомнишь прошлогодний сон,
и собственные крылья слюдяные,
и глянец глаз, и мотыльковый сонм,
июльский пир, что был метлой сметен
в беззвучие зимы, в края иные,
где лепестков сухая чепуха
мешается с хитиновой трухою,
где слов произнесенных шелуха
течет в небытие рекой сухою…
Но как ее воспринимать всерьез,
когда ты видишь этих двух стрекоз?
* * *
Увы, среди лирических светил
моя звезда едва видна, и все же
с тех самых слов себе позволю тоже
начать… Короче, вновь я посетил
тот самый край спустя пятнадцать лет
(отпущенных мне вовсе не для счастья),
нарушив данный в юности обет
не разрушать мираж, не возвращаться
туда, где что-то прятал влажный лес
и шелестела изгородь живая
о будущем, исполненном чудес.
И вот вернулся, изгнанный из рая,
в пустой надежде надышаться впрок.
Здесь так же славно. Но скажи на милость,
что тут не так? Что больше изменилось —
нутро героя или уголок,
куда туристы ломятся стеной,
где рядом с тенью одного поэта
вздыхает не нашедшая ответа
любовь к десятикласснице одной?
* * *
Вино прольешь, уронишь на пол нож,
и вот опять очнешься в настоящем,
где вновь себя внезапно узнаешь
на чьей-то свадьбе за столом сидящим.
Вот справа просят передать салат,
а слева лезут с длинным анекдотом,
и услужить, и выслушать бы рад,
но все это — неважный антидотум.
Тебе, пожалуй, поздно пить боржом
и к жизни относиться как к невесте,
скучающий на празднике чужом,
кричащий “Горько!” с остальными вместе.
Что мир тебе, тобой неуловим,
и что тебе они (куда их денешь!),
все те, кому ты хочешь быть своим,
все те, кого любить ты не умеешь?
Что жизнь тебе чужая, ведь своя,
неузнанная, топчется в прихожей,
пока сидишь, кивая и жуя,
сам на себя ни капли не похожий.