Стихи
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2010
ОПЫТ
1
“Могучий, некрещеный позвоночник,
С которым проживем не век, не два”.
Как видишь, прорицание непрочно,
В пророчествах не много волшебства.
Поэт — плохая пифия. Хрусталик
Его туманят горести и пыл.
Ах, лучше бы он в самом деле ялик
Взял, по Москве-реке на нем поплыл.
Я не составлю перечень ошибок
Чужих, я сам обманываться рад.
Но лучше в плотной толще — стайка рыбок
И по воде скользящий беглый взгляд.
Жизнь вообще не наша ученица.
О, если б мог я на ухо шепнуть
Ему, что будет дальше, что случится,
Спасти, утешить, на воду подуть.
2
Мне снился сон, что я поэт,
Что я живу в тридцать седьмом
И написать стихи мне надо
О том, кем воздух разогрет,
Кто подпирает жизнь плечом
И цифры копит для доклада.
Его уже и Пастернак
Одним из крайних двух начал
Назвал и перенес поближе
К стене кремлевской свой верстак,
Чтоб слог прямился и крепчал.
А Мандельштам еще напишет,
Века в свидетели призвав,
Чтобы Эсхил и Прометей
Имели голос в общем хоре.
Какое множество приправ,
Уподоблений и затей!
А Заболоцкий съездит в Гори.
И я во сне ищу строку:
Удастся первая строка —
И завязь, глядь, образовалась,
И все придумать не могу,
Хочу начать издалека,
Чтоб лесть не так в глаза бросалась.
Мне неприятен этот бред,
И я испытываю стыд
Во сне, утешен мыслью тою,
Что там, где власть сошла на нет,
Там и поэзия хандрит,
Оставшись как бы сиротою.
3
В музее двадцатых-тридцатых годов,
Когда бы такой был музей,
Портреты теснились бы полубогов,
Поэтов, не только вождей,
Прозаиков: видимо, Ильф и Петров,
Булгаков и Хемингуэй.
Был некий в них форс, элегантность была,
Вождей я в расчет не беру,
У Джойса пальто подвернулась пола,
И Зощенко плащ на ветру
Запахивал, покер — ночная игра,
Домой расходились к утру.
Быть может, война за плечами у них,
Грозящая новой войной,
Вливала в их музыку, прозу и стих
Оттеночек, призвук такой,
Не бил кулаком Шостакович поддых,
Покалывал тонкой иглой.
И Эзра, и Томас, и Жак, и Борис,
При разнице видимой всей,
Чуть что, поднести норовили сюрприз.
Мне б нравился этот музей!
Не снизу смотрел бы я, не сверху вниз,
А сбоку, как на Колизей.
4. ОПЫТ
Опыт был грандиозен, оплачен
Кровью, вечность к себе примерял,
Был подхвачен, таким был горячим,
Что оплавил Кавказ и Урал,
И, казалось, уже Пиренеи
Собирались его перенять,
Альпы к той же склонялись затее:
Всех спасти и насильно обнять.
Разумеется, кроме богатых.
Избавленьем считался от бед,
А в каких отразился кантатах
И какими певцами воспет!
И троянским был эпосом назван,
И сознание новое нес,
О, не только целесообразным
Был, но жегся и трогал до слез!
Есть в истории закономерность,
Он и был выраженьем ее.
Не архаику же, не пещерность
Каждый день поднимать на копье!
Я ребенком застал этот ужас,
Я трагедию эту застал.
Посмотри: никому он не нужен.
Нет прощения. Полный провал.
5
Цыган донашивает шляпу,
Что относили век назад.
Другой он мерке и масштабу
Принадлежит, чему и рад.
Ее носил товарищ Суслов,
Быть может, Молотов носил.
Жить восхитительно и грустно
И горько так, что нету сил.
Зачем все это было с нами,
Зачем я помню мавзолей
С рядком стоящими вождями?
Не понимаю, хоть убей.
И кто, ответственный за моду,
Фетр назначает и велюр
Служить идеям и народу,
Кто этот сноб и самодур?
И как из времени цыгану
Так чудно выпасть удалось
С его подводой на поляну,
Как бы прорвав его насквозь?
6
Все не так угрюмо-стоеросово,
Как о том ценители твердят.
Шостакович, любящий Утесова,
Вот счастливый смысл и верный взгляд
На талант, на интонационное
Мастерство, повадку и мотив,
А не прозябанье полусонное,
Примитивно-злой императив.
Я, когда читал воспоминания,
Это место в тексте подчеркнул.
Оркестровый блеск и придыхание,
Черноморский вал и влажный гул,
И мое, мое к нему доверие
В чутком детском возрасте, среди
Клеветы, вражды и лицемерия.
Не ленись, пластинка, шелести!
7. КАРТИНКА ИЗ КУБИКОВ
Из кубиков почти что сложена картинка.
Ты видишь: это лев. Осталась в гриве брешь,
Да с кончиком хвоста произошла заминка,
Но время есть, поправь, еще чуть-чуть потешь
Себя, не торопись, последние пустоты
Заполни: вот он, зверь; кончается игра.
А то, что это лев, не огорчайся, что ты!
Мог заяц быть, мог слон, как серая гора.
Тебе достался лев. Ты справился с задачей.
Никто не виноват, что детство на войну
Пришлось, что пастью век дышал в лицо горячей,
Что жесткую тебе подкинули страну,
Что мрачные в ночах одолевали мысли,
Что грозный этот лев с козленком не дружил.
А все же царь зверей! И кое-что о жизни
Ты понял лучше тех, кто уточку сложил.
8
Мне не грозит клаустрофобия,
Ее я плохо понимаю.
Душа и к лифту приспособлена,
И к коридору, и к сараю.
Жить в сорокаметровой комнате,
Напоминающей дворцовый
Зал в украшениях и золоте,
Но лучше — в двадцатиметровой.
Я и купе люблю, и узкие
Каюты, палубы, перроны,
Вокзалы старенькие, тусклые,
Над ними сумрачные кроны.
Россия это как гарантия
От непонятной мне хворобы,
Но хорошо мне и в Голландии,
Да и в любом углу Европы.
Большие гавани и бухточки,
Весь этот мир люблю огромный,
Который подан, как на блюдечке,
Мне на балконе ночью темной.
9
Побудем еще на земле,
Пусть жизнь нелегка — ничего!
Повертим бокал на столе
За длинную ножку его.
И вовсе не стыдно тщеты,
Не жаль уплывающих дней,
Меня умиляют цветы:
Ромашка, цикорий, кипрей.
Как если бы кто-то о нас
Подумал заранее здесь,
И радости тихой запас,
Как видишь, исчерпан не весь!
Тем лучше цветы, чем скромней.
Не надо напыщенных слов,
Стесняюсь ненужных затей
И громкоголосых стихов.
Как смысл ни случаен, ни мал,
Скептических стыдно гримас.
И Батюшков все это знал
Еще лет за двести до нас.
И красная тень от вина
Отброшена на руку мне:
Смотри, как мерцает она
От влаги своей в стороне!