Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2009
ї Татьяна Вольтская, 2009
ДВИНСКИЕ ЭЛЕГИИ
1
На Севере дома, как корабли,
Они же волны почернелых бревен.
Куда глаза глядят, за край земли
Их караван вздымается, неровен,
И палубы пустынных чердаков
Кренятся под двойными парусами
Угластых крыш, чей силуэт таков:
Забылся — Кемь, очнулся — под Рязанью,
Поскольку оборвались якоря
Давно, и каждый сам себе Летучий
Голландец, и цветастая заря
Торопит их — плыви уже, не мучай,
Куда-нибудь подальше от Двины,
На север ли, на запад ли, на юг ли,
От обморока, морока, вины.
Дома плывут, за окнами видны
Не лица, как подснежники, бледны,
А небеса, горячие, как угли.
2
А кто в море не хаживал,
Тот Бога не маливал.
Под окошком у каждого —
Палисадники с мальвами,
Недозрелые россыпи
Ягод, ветер в трубе.
Призови меня, Господи,
Где угодно Тебе.
А кто в море не хаживал,
Тот Бога не маливал.
Водяное адажио
С неба — сутки без малого:
А луга-то, покосы-то
Заливает вода!
Призови меня, Господи,
Хоть сейчас, хоть когда.
А кто в море не хаживал,
Тот Бога не маливал.
А кто пажити влажные,
Как дитя, не вынашивал, —
Побоится ли бросить их
В серебре-лебеде?
Призови меня, Господи,
Как угодно Тебе.
3
Сиверко, сиверко. Черные флаги дыма
Вьются над трубами, словно плывут пираты
Вверх по Двине. Но главный, непобедимый —
Только ветер, да запах мяты, да звук утраты.
Землю-то бросить труднее, чем бросить сети,
Услыхав негромкое: “Встань и иди за мною!”
Впрочем, ржавые плуги эти —
Те же весла, плывущие за кормою
По голубым бурьянам, пучинам, мелям,
Вместо черных волн, которые вдруг иссякли.
Нынче не жнем, не сеем, а только мелем
Семя пустое, вздорное. Клочья пакли
По небу пролетают. Что сеть — веревка;
А кто землю выронил, не заметил —
Спину не разогнуть и ходить неловко:
Травы на ней в узлах, ячеях, как сети.
4
Что же раньше все-таки: зов или жертва?
И кого проверяет Бог, опуская прямо
На вязанку дров поросшее мягкой шерстью,
Блеющее спасение, — Авраама
Или свое подобие в заскорузлой
Пастушьей одежде, с окаменелым взором?
Из норы выкатывается суслик
И, увидя пламя, ныряет в нору.
Что же раньше — зов или все же сердце
С приготовленной — вырванной у пустыни,
Где ни тени — скрыться, ни дерева — опереться, —
Жертвой, которая в холоде не остынет
И в огне не сгорит? И может ли это сердце,
С жертвой, плещущей, словно рыба, не слышать зова?
Слышит оно потому, что ему не деться
Никуда — или просто оно готово
Слышать? Холодно. Север — чем не пустыня?
За барханами трав — миражи деревень. Поближе
Подойдешь — юродивый куст утирает тыльной
Стороной листа набежавшие слезы. Дышит
Ветер. Мужик на краю села починяет змея,
В желтой щетине, в тапочках, зыркая злобно
На заглохшее поле. Но змей не летит, не смея
Ринуться ветру в пасть: деловито хлопнув
Размалеванным носом, падает. Раз такое
Дело из рук валится, не говоря уж
Про какой-нибудь трактор, и молоко, и
У обочин — ржавые джунгли кладбищ, —
Раз уж змей не летит — хана. На разбитом ЗИЛе
Прыгает местный мальчик. Не слыша зова,
Жертву Каина, жертву, которую не просили,
Приносили здесь — и приносят снова,
И еще принесут; еще раскатают ребра
Черных бревен — может, на пепелище
Завалялось сердце, треснувший темный образ —
Тот, который Бог по углам и канавам ищет.
5
До Соловков не доехать мне в это лето,
Не потрогать камней, обточенных кровью,
А не водою. Желтые, как монеты,
Волны катит Двина. Из влажного Заостровья
Соловецкие камни кажутся черепами,
И по ним, ледяным, как по горячим углям,
Я пройти хотела плачущими стопами,
Чтобы каждый шаг мой был не украден — куплен,
Ибо все не мое — заемное, у того,
Кто не доел — не допил и сгнил в бараках.
Каждый кусок — не впрок, и пустой листвой
Мечется лес, никого не отпев, не оплакав,
Заворожен нарядной своей тщетой.
Над нечистой бездной, по мутному мелководью
Над Атлантидой мертвых ношусь щепой,
Деревянные пальцы силясь согнуть щепотью.
6
— За другого молиться —
Собой поручиться, —
Говорит отец Иоанн и идет молиться
У алтаря неброского,
В тесном притворе, покуда идет ремонт, —
За Солженицына, Бродского,
За мужика новгородского,
Рязанского, тульского;
Из дверного проема узкого
Видно, как под дождем расцветает зонт,
Как рыжая кошка вымокла и продрогла, —
За живых и мертвых,
И молитва его — дорога,
Под дождем,
Бесконечная,
Как на фронт.
7
О украсно украшенная земля моя,
Кровью мучеников унизанная, как покров
Богородицы к празднику: порванный надвое,
На сотни кусков.
Вот они — дороги, луга, перелески
В битых бутылках, кучах цемента, собачьем дерьме,
Неопознанных трупах — словно рыба на тонкой леске, —
Между нами незримо плывущих — от войны к войне.
Вот они, мятые, передо мною,
Клочки земли и воды, набросанные пестро,
Как еще прекрасное, но уже испитое
Лицо юной бомжихи на ступенях метро.
Вот они, пустыри, во вздувшихся трубах, с резким
Северным ветром, с бредущими в темноте детьми
В синяках от побоев; станции с лязгом и треском
На расшатанных рельсах, — греми, товарняк, греми,
Заглушай мой плач, просеивай через сито
Придорожного гравия, содроганья для.
О, земля, лицо твоего ангела разбито,
Как дорожное зеркало, так что ты, земля,
Больше себя не видишь. (Видела ли когда-то,
Или вечно в пустых осколках скользила чужая тень,
Текли дымы, жухлой листвою неслись солдаты
По телам обезображенных деревень,
И на мерзлой вышке, подняв воротник бушлата
Створкой раковины, сквозь метель
Брат прицеливался в бегущего брата
Вдоль колючей проволоки — всегда попадая в цель?)
О, земля, земля моя, расскажи мне, кто я,
Почему моя плоть — из болотной твоей воды,
И зачем душа всегда штурмует тебя, как Трою,
И всегда отступает, смешав ряды?
Кто у тебя за высокой стеной — Елена?
Лизавета смердящая или в сером платке
Бабка на ветхом крыльце, рассыпавшая на колени
Гроздья черной смородины, запекшейся на руке?
И нужны ли тебе эти судороги ночные,
Эти всхлипы речные, эта сырая гроздь,
Хочешь ли ты, чтобы оттаяли ледяные
Края и зеркало ожило и срослось?
Я боюсь, не хочешь. В семечной шелухе
И пивных жестянках, приплясывая дворами,
Возвращаясь домой под мухою, налегке,
Или увешанная дарами
Супермаркета, — ты глядишь в себя
Угрюмо — что бы еще разрушить. Привет из ада
Оглушительно скучен. Скудной слезой кропя
Ночь, опускаю глаза, не выдержав взгляда.
8
На Севере дома, как корабли,
Вот только плыть им никуда не надо,
Раз человек зачем-то из земли
Весь выдернут, как образ из оклада.
Но купола в цветущих небесах
Не падают, набухшие, как капли:
Пять голубых, как жизнь, и девять — прах,
И самый ветер около — не прах ли?
И все-таки дома плывут. Бурьян
Все ближе поднимается смертельной
Волной. Горит за окнами герань —
Танцующий цветок святого Эльма.