Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2009
Владимир Викентьевич Лапин (род. в 1954 г.) — доктор исторических наук, зав. отделом новой истории Санкт-Петербургского Института Российской истории РАН. Автор книг “Семеновская история 16—18 октября 1820 г.” (Л., 1991), “Армия России в Кавказской войне XVIII—XIX вв.” (СПб., 2008) и др. трудов по русской военной истории. Живет в С.-Петербурге.
ї Владимир Лапин, 2009
Владимир Лапин
ПОЛТАВА
В 1708 г. философ Лейбниц получил от датчанина Урбиха, находившегося на русской дипломатической службе, письмо, где среди прочего говорилось: “Вы правы, что война между царем и шведом не кончится, пока не погибнет тот или другой. Правдоподобнее, что это случится скорее с Карлом XII, чем с царем; у нас есть и всегда будет возможность оправиться, если же шведы будут побиты, то они не оправятся и в сто лет. Поэтому шведскому королю следовало бы заблаговременно подумать о мире, возвратив царю то, что прежде ему принадлежало… Если король шведский не сделает этого, то я опасаюсь, что ни его армия, ни он никогда не возвратятся живыми в Швецию”.
Российский корреспондент знаменитого мыслителя оказался пророком. Войско Карла XII сгинуло на просторах между Гродно и Полтавой, а сам король увидел родную землю только в 1714 г., после пятилетнего проживания в турецких владениях. Тысячам пленных шведских солдат пришлось работать на заводах и стройках по всей стране. Десятки пленных офицеров, с трудом сводя концы с концами, ожидали мирного договора в Вологде, Казани, Астрахани, Тобольске и других “внутренних” городах империи.
Полтавскую битву по праву называют переломным моментом Северной войны. Даже хронологически 27 июня 1709 г. делит этот затяжной вооруженный конфликт между Швецией и Россией примерно пополам: 19 августа 1700 г. в Москве был оглашен манифест о намерении царя послать рати на “свейские города”, а 30 августа 1721 г. итог сражений и походов подвели заключением Ништадского мира.
“Школьная” схема Северной войны выглядит следующим образом: Петр I решил вернуть России принадлежавшие ей ранее земли в Прибалтике. К войне молодая армии была не вполне готова и потому потерпела поражение под Нарвой. Затем последовала череда больших и малых успехов русского оружия,
завершившаяся полтавским триумфом. Далее эстафету викторий подхватил русский галерный флот, разбивший эскадры противника при Гангуте, Гренгаме и Эзеле, после чего обессилевший Стокгольм согласился подписать мир. Эта схема не только проста, но и отражает представление о предопределенности исхода войны, тогда как на самом деле о таковом не думала ни одна из сторон. Когда Карл XII летом 1703 г. узнал об основании Санкт-Петербурга, он написал: “Пусть царь трудится над закладкой новых городов, мы хотим лишь оставить за собой честь впоследствии забрать их!” Своего первого министра К. Пипера, огорченного взятием Нотебурга, король успокаивал: “Утешьтесь, дорогой Пипер! Ведь неприятель не может же утащить к себе этот город!” Последняя фраза очень показательна: в глазах шведов русские оставались варварами, способными только на грабительские набеги. Карл XII не допускал даже мысли о том, что крепость у истоков Невы навсегда останется российской. Даже осторожный граф Пипер, с опаской поглядывавший на ситуацию в Ингерманландии, не мог предполагать, что этот город, переименованный в Шлиссельбург, станет местом, где он проведет последние годы своей жизни и где он будет похоронен, так и не дождавшись возвращения на родину. О том, что в его руках окажутся Лифляндия, Эстляндия, Игерманландия и Карелия с Выборгом и Кексгольмом, до 1709 г. не мечтал и Петр I, судя по мирным предложениям, которые он тогда выдвигал. Он соглашался вернуть уже завоеванные к тому времени территории в Прибалтике, заплатить огромную контрибуцию при условии сохранения за Россией устья Невы. Но Карл XII отверг переговоры с Петром I. Бескомпромиссность короля объяснялась тем, что он хотел не просто вернуться к границам 1700 г., а намеревался надолго лишить Московию всяких возможностей вредить его державе. С этой целью он планировал не только разгромить армию противника, но и заменить Петра I на польского ставленника, разделить Россию на несколько вассальных государств и вернуть боярской аристократии прежнее влияние.
Даже после овладения несколькими шведскими крепостями (Нотебург, Ниеншанц, Нарва, Юрьев, Мариенбург, Митава, Бауск, Ямбург) и побед над шведскими войсками в полевых сражениях в 1701—1706 гг., Петр I не считал свою армию готовой к лобовому столкновению с армией Карла XII. Об этом неоспоримо свидетельствует отступление от Гродно в 1706 г., когда шведские войска появились в окрестностях города. По приказу царя армия, бросив артиллерию и прочие “тяжести”, отступала в направлении Брест—Киев, открывая фактически противнику путь на Москву. В 1700—1706 гг. Карл XII громил первоклассные саксонские войска и гонял как зайца польского короля и курфюрста Саксонского Августа II. Сам австрийский император торопливо выполнил шведские требования о прекращении притеснения протестантов в Силезии, опасаясь вторжения скандинавов в свои владения. Дания и Пруссия старались не вызвать гнева мощного соседа. В 1706 г. русские полки покинули Курляндию, не надеясь отсидеться за стенами взятых ими крепостей.
Несмотря на то что на польском престоле с 1702 г. находился Станислав Лещинский — ставленник шведов, им, шведам, не удалось поставить под контроль всю Речь Посполитую. Карл XII не без оснований считал, что одна из причин того — надежды многих магнатов на помощь с востока. Для пресечения этих надежд следовало покончить с царем Петром, тем более что в 1706 г. Петр лишился своего союзника: Август II Саксонский вышел из войны, подписав сепаратный мир. Весной 1707 г. шведская армия двинулась из Саксонии и остановилась на зимние квартиры на белорусско-литовских землях в районе городов Сморгонь и Ошмяны. Немецкий генерал Шуленбург так оценивал ее состояние: “Все части шведского войска, как пехотные, так и конные, были прекрасны. Каждый солдат хорошо одет и прекрасно вооружен. Пехота поражала порядком, дисциплиной и набожностью. Хотя состояла она из разных наций, но дезертиры были в ней неизвестны”. Обнищание населения облегчало работу королевских вербовщиков. Шведские пленные рассказывали в апреле 1708 г., что “в рекрутах нужды нет, довольно идут из мужиков от великого голоду, записываются сами в службу”.
Узнав о выступлении главной шведской армии из Саксонии, Петр I отдал несколько распоряжений касательно организации обороны. Русский план кампании строился на уклонении по возможности от генерального сражения. Военный совет принял план отступления, в ходе которого противнику оставалась выжженная земля. Царь приказал на пространстве от Пскова до Киева в полосе шириной в 200 верст всему населению спрятать съестные припасы и укрыться в лесах и болотах. О его готовности сражаться до конца красноречиво свидетельствует устройство укреплений в Москве, Можайске, Серпухове и Троице-Сергиевом монастыре.
Армию в 35—40 тыс. человек Карл XII считал достаточной для победоносного похода на Москву. Единственным его опасением было то, что придется гоняться за Петром I так же, как он гонялся за Августом II. Однако русский поход совсем не похож на стремительную гонку, которую любил и умел устраивать Карл XII. Его скрытность и нежелание обсуждать военные планы даже с ближайшими придворными и генералами заставляют только догадываться о причинах тех или иных его решений. Историк Нордберг, сопровождавший его в походе, писал о настоятельной необходимости пополнить припасы и дать время многочисленным раненым поправить здоровье. Пройдя в начале июня 1708 г. через Минск, 18 июля шведы вошли в Могилев и пробыли там целый месяц, после чего двинулись навстречу корпусу Левенгаупта, шедшего из Курляндии на соединение с Карлом с огромными запасами продовольствия и боеприпасов. Двигаясь в направлении Смоленска, в августе—сентябре шведы имели два авангардных “дела” с русскими войсками, в которых несли тяжелые потери, не окупаемые результатами этих боев. Маневры Карла XII во многом объяснялись его стремлением занять наиболее выгодную позицию для соединения с корпусом генерала Левенгаупта. Действия русской стороны диктовались прежде всего расчетом на недопущение этого соединения и надеждой разбить эти две части шведской армии по отдельности.
Карл XII продолжал продвигаться на восток, но в районе городка Стариши опять натолкнулся на русскую армию. В этом городке, который оказался самым северным и самым восточным пунктом продвижения шведов, 11—13 сентября 1708 г. проходил военный совет. Общим мнением была невозможность продвижения прямо на Москву, поскольку для этого пришлось бы двигаться по разоренной местности и сражаться на укрепленных позициях, которые заблаговременно подготовили русские. У короля было достаточно сил, чтобы до наступления сильных холодов достичь Смоленска и даже овладеть этим важным стратегическим пунктом. Но в таком случае его армия потеряла бы слишком много солдат в неизбежных боях с петровскими полками на промежуточных рубежах и при штурме сильно укрепленного города. Даже при полном успехе (что было сомнительно из-за отсутствия осадной артиллерии) шведы оказывались на зимних квартирах не в богатой и смирной Саксонии, а в разоренной дотла Смоленщине, имея в тылу такую же разоренную (и до разорения небогатую) Белоруссию. В этих условиях существовало два варианта: отступление в Польшу или поиск места с достаточными припасами для сытной зимовки и для организации нового похода на столицу России. Было принято решение идти на Украину. Там были запасы продовольствия, был Мазепа, обещавший привести огромное казачье войско. Появление шведских знамен на южных рубежах России должно было, по мнению Карла XII, подтолкнуть Турцию и Крымское ханство к войне с Москвой. Против этого выступил граф Г. Пипер. Он заявил: “Никто не может гарантировать, что шведский солдат, который до сих пор сражался с радостью, не разочаруется во всем, наконец, что ему даже и жизнь надоест, когда он увидит, что его привели в страну, откуда выйти когда бы то ни было у него нет никакой надежды… Концом всего этого будет полная гибель столь цветущей армии, с которой король совершил такие блестящие деяния, и эта потеря будет невосстановимой как для самого короля, так и для шведского королевства”. Пипер осторожно оценивал помощь со стороны Мазепы и предсказывал гибель корпуса Левенгаупта.
Тем не менее король приказал повернуть на юг. Однако большинство пунктов, где было сосредоточено продовольствие, шведам взять не удалось. Запасы провианта в гетманской резиденции в Батурине были уничтожены русскими войсками вместе с самим городом. У Карла XII был шанс прорваться на восток, в богатую Слободскую Украину, через Стародуб, но он его не использовал, не желая “тратить” солдат в стычках с русскими заградительными отрядами.
Несмотря на занятость вопросами организации обороны страны, Петр I много внимания уделял и восстановлению антишведской коалиции, но, пока Карл XII был силен, реальной помощи от датчан, саксонцев и поляков ожидать не приходилось. В тех условиях более важной оказывалась позиция Турции и ее вассала — Крымского ханства. Хан Девлет-Гирей II мечтал о независимости от Турции, но понимал, что это возможно только при условии слабости России. Крымский хан слышал от своих мурз: “Теперь московский царь тебе починки (подарки. — В. Л.) шлет, чтобы короля извоевать; а когда короля извоюет, то нашему юрту от него не пробыть; он и казанцам шубу давал, а после того и Казань взял”. По данным шведских историков, в мае—июне 1709 г. крымские татары всерьез намеревались вступить в войну. В ставку Карла XII прибыла делегация во главе с начальником ханской гвардии, который объявил о готовности напасть на русских при условии подтверждения того, что шведы не заключат сепаратного мира и не оставят Бахчисарай один на один с Москвой. Кроме того, послы прозрачно намекнули на необходимость финансовой помощи, рассказав, что русские пообещали татарам солидные суммы за соблюдение нейтралитета. Даже после Полтавы Девлет-Гирей был готов вести свою 40-тысячную армию на Россию и помогать Карлу XII пробиться в Померанию. Девлет-Гирей отказался от переговоров с делегацией, направленной Петром I. О том, что угрозу шведско-татарского союза Петр I всерьез воспринимал, говорит тот факт, что корпус под командованием Шереметева в конце мая 1709 г. передвинулся с коммуникационных путей, соединявших короля с Польшей, на дороги, ведущие от Полтавы в Крым. Более того, в мае 1709 г. царь находился не в районе осажденной крепости, а в Азове, где руководил спешной подготовкой флота. Русские корабли должны были провести демонстрацию у берегов Крыма, для того чтобы татары и турки отказались от помощи шведам. По мнению И. Голикова, царь покинул армию не только для личного контроля за подготовкой Азовского флота, который должен был предостеречь турок и татар от вступления в войну, но и чтобы “…показать им, что он не так уважает Шведского ироя, как о нем мнила тогда вся Европа”.
Борьба со шведами осложнялась наличием фронта внутреннего. Большую угрозу представляли народные массы, недовольные непосильными налогами, рекрутскими наборами и вообще крутой ломкой всего жизненного уклада. Следует помнить, что семнадцатое столетие вошло в историю как “бунташный век”. Оно началось Смутой — масштабной гражданской войной, в которой сочетались социальный протест низов, борьба правительственных группировок, авантюры самозванцев и иноземная интервенция. В 1648—1650 гг. “всколыбалася чернь на бояр” в Москве, Новгороде и Пскове. В 1662 г. страну потряс Медный бунт, вызванный денежной реформой. Огромного напряжения сил потребовало подавление восстания Степана Разина. В 1668—1676 гг. вне власти правительства оказался Соловецкий монастырь, монахи которого взбунтовались и успешно отбивались от присланных царских войск. В 1681 г. московские староверы вымазали дегтем надгробие царя Алексея Михайловича и налепили на могильный камень сальные свечки, считавшиеся “нечистыми”, разбрасывали с колокольни Ивана Великого “воровские письма”, где хулили Церковь и царя. В 1682 г. стрельцы несколько недель контролировали Москву (так называемая Хованщина), и для их усмирения пришлось даже созывать дворянское ополчение. В 1698 г. генералу Гордону удалось разбить большой стрелецкий отряд, шедший в Москву, чтобы перебить бояр, разорить Немецкую слободу и вернуть престол царевне Софье. “Бунташность” XVII века проявлялась и в распространении оскорблений царского имени, что считалось одним из тягчайших преступлений. Грозным напоминанием о готовности борцов за старую веру идти на любые муки были и многочисленные “гари”, в которых противники Никоновской реформы Церкви сжигали себя. Для царя Петра I все это было близким прошлым и даже настоящим. Он сам пережил три попытки государственного переворота и потому очень внимательно относился ко всем случаям проявления антиправительственной деятельности. За первые 9 лет Северной войны (1700—1708) было осуждено по политическим делам 444 человека, из которых казнено 48 и сослано 273 человека. В 1705—1706 гг. на несколько месяцев правительство утратило контроль над Астраханью. Тамошнее восстание до такой степени встревожило царя, что он отправил на его подавление фельдмаршала Б. П. Шереметева. Особую тревогу вызывали слухи о “руке Стокгольма” в Нижнем Поволжье. Но грозный глава Преображенского (“пыточного”) приказа Ф. Ю. Ромодановский не обнаружил связи между восставшими стрельцами и шведами: “…а стал у них тот бунт за немецкое платье, за бороды и за веру”.
В 1706 г. восстали башкиры, доведенные до отчаяния непосильными поборами и захватом их земель русскими колонистами. Несмотря на драконовские меры навести порядок на Южном Урале не удалось. В феврале 1708 г. казанский воевода “слезно” просил царя прислать 2—3 конных полка, указывая на опасность дальнейшего распространения возмущения: если отряды повстанцев “перейдут через Волгу реку на Нагорную сторону, то что есть татар и чувашу и мордву возмутят к своему воровству всех”. Известие о бунте в крепости Терки (февраль 1708 г.) — оплоте России на Северном Кавказе — означало возможность создания единого антиправительственного фронта от Бессарабии (буджакские татары) до Сибири. Несмотря на отправку в Поволжье нескольких регулярных полков (очень нужных при Полтаве!) успокоить башкир удалось только к осени 1711 г. Наибольшую тревогу царя вызвало восстание на Дону под предводительством Кондратия Булавина (октябрь 1707—апрель 1709 гг.). В самый разгар белорусской кампании 1708 г. Петр I приказал снять с фронта три проверенных полка (драгунский Кропотова, пехотный Бильсов, Ингерманландский) и даже батальон преображенцев. Кроме того, к подавлению восстания привлекли еще пять пехотных и кавалерийских полков и два полка малороссийских казаков. Повстанцы угрожали уничтожить Азовский флот и припасы, сделанные на случай столкновения с Турцией. Это было бы катастрофой, поскольку Россия лишалась мощного инструмента для удержания Стамбула от вступления в войну.
После того как основные силы шведов двинулись на юг, положение корпуса генерала Левенгаупта стало практически безнадежным. Шведы ползли по непролазной грязи (лето оказалось дождливым) по 8—9 километров в день, устилая обочины вздувшимися трупами павших коней и обломками тележных колес. Суммарная длина этого конвоя составляла около 30 километров. Всего в корпусе Левенгаупта было около 11 тысяч человек. Несложные расчеты показывают, что их можно было растянуть только жиденькой цепочкой вдоль вереницы повозок. Если же обстановка требовала концентрации сил, то командующему приходилось собирать батальоны в один или несколько кулаков, оставляя совершенно без прикрытия сам обоз. Спасти перевозимые припасы от разграбления можно было только выстраивая большой вагенбург — подвижную крепость из повозок. Но в таком случае шведские войска теряли один из главных своих козырей — умение маневрировать на поле битвы. Их можно было уподобить искусному фехтовальщику, прикованному за ногу к ядру.
27 сентября у деревни Долгий Мох обоз настигли отряды под командованием Меншикова, а затем и самого царя. Левенгаупту необходимо было прорваться к переправе у городка Пропойска, где особый отряд наводил мост через реку Сож. Начало сражения не предвещало русским ничего хорошего. Шведы не дали отряду Меншикова развернуться из походного порядка в боевой и начали его теснить. Драгуны, двигавшиеся по лесной дороге, не могли оказать помощи своим передовым частям. Но появление “царской” колонны позволило исправить положение. Через час после первого выстрела пришел черед шведов обороняться. Они медленно и в полном порядке отошли к своему вагенбургу. Наступило затишье: Петр ждал подхода отряда Боура, а Левенгаупт — батальоны, защищавшие переправу у Пропойска. 28 сентября у деревни Лесной сражение продолжилось. В ночь на 29 сентября шведский командующий убедился, что его войска не в состоянии обороняться. Он приказал бросить вагенбург вместе с орудиями, припасами и ранеными и под прикрытием темноты налегке двигаться к переправе, где была сосредоточена значительная часть его обоза. Мосты навести не удалось, и потому все повозки пришлось бросить. Шведы двинулись вниз по течению реки Сож в поисках удобного брода. Они на время оторвались от преследователей ценой потери оставшихся орудий и значительной части боеприпасов. Кроме того, жестокому избиению подвергся заградительный отряд, который прикрывал отход корпуса Левенгаупта. Русская конница еще несколько дней тревожила разбитый корпус своими налетами на другом берегу реки. Русским досталось более двух тысяч повозок с различными припасами, 17 орудий, 44 знамени и более 1000 пленных (в том числе 45 офицеров). Всего шведы потеряли при Лесной около 9 тысяч человек убитыми и ранеными. Царь высоко оценил значение этого боя: “Сия у нас победа может первая назваться, понеже над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому ж еще гораздо меньшим числом будучи перед неприятелем, и поистине оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей конечно ободрила, и мать Полтавской баталии, как ободрением людей, так и временем; ибо девятимесячном времени оное младенца щастие принесла”.
Разгром Левенгаупта и потеря обоза были сильным ударом для шведов, которые вскоре после начала похода стали испытывать нехватку продовольствия, о чем сообщил немец Нейман, добровольно сдавшийся в плен 17 сентября 1708 г. Этот саксонец попал в плен при Фрауштадте и был насильно завербован в драгуны. Его рота по выходе из Саксонии насчитывала 125 человек, из которых осталось 80. Но были и роты, в которых в строю стояло всего 30—40 человек. Он сообщил также, что шведы “от страху принуждены были лошадей не расседлывать и не вызнуздывать, отчего многие лошади от бескормицы и непойл попадали”. Недостаток продовольствия и нерегулярная выплата жалования привели к тому, что румыны-наемники уже в июле 1708 г. “с пятьдесят человек, отдав поклон королю шведскому, отъехали прочь”. Те же румыны (волохи), которые остались под знаменами Карла XII, не считали за преступление поболтать с соплеменниками, воевавшими на другой стороне, и даже рассказать о действиях шведских войск. Находились и такие, кто предвидел, на чью сторону склонится фортуна, и, соответственно, переходил на сторону будущих победителей. 4 августа 1708 г. Волконский писал Меншикову: “…послал в подъезд (разведку. — В. Л.) волохов, казаков и калмыков с майором Вяземским и велел им смотреть на неприятеля, куда будет обращаться, и впредь буде какие получу ведомости о том, и твоей светлости писать буду; да приезжал к нашей вахте волох на той стороне Днепра и через реку говорил нашим караульным драгунам, что король шведский сего числа будет перебираться на эту сторону. P. S. Выехал к нам волох от шведского войска и сказал, что неприятельские люди, конница, перебираются сего числа с самого утра на три моста вся, и я того волоха послал к твоей милости”. Петр I, понимая значение дезертирства из армии Карла XII, требовал от своих подчиненных по-разному относиться к перебежчикам и тем, кто был взят в бою. Он писал генералу Боуру
19 сентября 1708 г.: “…объяви у слова всем как офицерам, так драгунам,
а особливо казакам, которые в том злодействе обвыкли, дабы отнюдь не дерзали ничего брать и озлобления чинить дезертиром. А ежели кто после объявления сего указу дерзнет так учинить, то, не описываясь к нам, такова преступника вели повесить”. Уже в начале сентября 1708 г. один из шведских офицеров в своем письме так охарактеризовал положение дел: “Голод увеличивается в армии со дня на день, там уже совсем не знают, что такое хлеб, полки живут только кашей, вина нет ни в погребе, ни за столом короля; король, офицер и солдат одинаково пьют воду, о пиве поминают только в пожеланиях, простой даже самой зловонной водки у нас нет вовсе, и как будто разгневанное небо согласилось с нашими врагами лишить нас всего, что могло бы служить нам пищей, нельзя найти ни одной штуки дичи, и это в стране и в лесах, где раньше все кишело дичью для охоты. Царь приказал, чтобы при нашем приближении была выжжена вся местность от границы до мест в двух милях от Смоленска и в обширной стране, столицей которой является Смоленск… Как мы будем жить в этой ужасной пустыне? О, как тяжела эта кампания, как мы страдаем больше, чем это можно выразить, и как это мало сравнительно с тем, что придется вынести дальше! Заморозки, очень частые в этих странах, перемежающиеся с сильными холодными дождями, очень увеличивают наши бедствия”.
Еще тяжелее пришлось шведам во время зимовки 1708—1709 гг. в районе городов Ромны и Гадяч. Нападения русских отрядов были усугублены небывалыми для тех мест морозами. Немецкий историк А. Фриксель, писавший свою монументальную биографию Карла XII в основном на шведских источниках, дал такую картину первых дней пребывания шведов в Гадяче: “Одна треть города сгорела, а остальные две трети были далеко не в состоянии приютить целую армию. Почти каждый из этих домов превратился в лазарет, где хирурги были заняты отпиливанием замерзших частей тела или по крайней мере оперированием их. Проходившие по улице ежесекундно слышали вой несчастных и видели лежащие перед домами там и сям отрезанные части тела. А по улице встречались больные, которым не удалось нигде найти пристанища и которые ползали по земле в немом отчаянии или в припадке сумасшествия”. О дерзости партизан говорит то, что в ноябре 1708 г. был убит генерал-лейтенант Линтрот, направленный из одной колонны в другую, маршировавшую по параллельной дороге всего в 2—3 верстах. Казаки бесстрашно пролезали в такую опасную щель между вполне еще боеспособными полками противника. Чтобы хоть как-то ответить на постоянные нападения, король приказал проводить карательные операции. Хроникер Г. Адлерфельд писал по этому поводу: “10 декабря полковник Функ с 500 кавалеристами был командирован, чтобы наказать и образумить крестьян, которые соединялись в отряды в различных местах. Функ перебил больше тысячи людей в маленьком городке Терее и сжег этот городок, сжег также Дрыгалов. Он испепелил также несколько враждебных казачьих деревень и велел перебить всех, кто повстречался, чтобы внушить ужас другим”.
Православное население воспринимало шведов как войско сатаны, с их появлением крестьяне связывали будущие неурожаи и потому кропили поля святой водой и совершали “очистительные” молебны.
Царь, видимо, хорошо запомнил, как неожиданно в 1705 г. Карл XII появился под стенами Гродно. Поэтому он постоянно напоминал Меншикову о необходимости вести разведку всеми доступными способами. Царь считал возможным вербовать разведчиков из тех, на кого подозрения падут менее всего. Он писал Меншикову 22 января 1709 г.: “Также зело нужно через добрых шпигов (к чему лучше нет попов) проведать, намеряют ли неприятели маршировать к Двисне…” Русское командование уделяло большое внимание сбору разведывательных данных. Многочисленные разъезды наблюдали за передвижениями неприятеля, постоянно захватывались языки, внимательно расспрашивались перебежчики. Ценные сведения о передвижении шведской армии предоставляли белорусские евреи, даже специально посылаемые для этого в Могилев и другие города, через которые шел противник.
Не лишено оснований мнение некоторых историков, что Карл XII намеревался использовать осаду Полтавы для того, чтобы принудить царя дать генеральное сражение, в котором, разумеется, надеялся одержать решительную победу. Кроме того, “стояние” у валов этой крепости должно было подтолкнуть к выступлению крымских татар, турок и вообще привести в движение все антироссийские силы в Северном Причерноморье. Однако более убедительной выглядит версия, по которой шведского короля к катастрофе на Ворскле привела логика событий “русского похода”. Не сумев навязать Петру I решающего столкновения, понимая невозможность продвижения на Москву с наличными силами, не допуская отступления за Днепр, он оказался в ловушке.
1 апреля шведские войска подошли к Полтаве и начали ее осаду, окружив полукольцом траншей. С другой стороны город примыкал к топкой пойме реки Ворсклы, препятствовавшей сообщению с русской армией, стоявшей на правом берегу этой реки.
6 апреля начались упорные бои между русским гарнизоном и отрядами шведов, которые строили траншеи (апроши), где осаждающие войска накапливались перед штурмом, не подвергаясь губительному огню защитников крепости. Солдаты по приказу коменданта Келлина практически каждый день совершали вылазки, разрушая уже сделанное, убивая саперов и унося с собой или ломая найденный инструмент. Когда шведские инженерные части получали подмогу, русские отступали внутрь крепости, но при первом удобном случае снова нападали на врага, всячески задерживая его “вгрызание” в оборонительные сооружения крепости. 14 апреля Карл XII еще раз осмотрел Полтаву, и один из валов показался ему достаточно низким, чтобы атаковать его даже без предварительной инженерной подготовки. Три тысячи шведов пошли на штурм, но, оставив на месте боя около 500 трупов, откатились на исходные позиции. Этот жестокий урок заставил короля тщательнее готовить следующие приступы. В специально устроенную минную галерею был заложен пороховой заряд, взрыв которого должен был разметать вал и частокол, расчистить путь атакующей колонне. Но 23 апреля барабаны шведов трещали понапрасну. Долгожданного губительного столба дыма, летящих земли и бревен они так и не увидели. Дело в том, что полтавчане разгадали замысел противника, сделали встречный тайный подземный ход (контрмину), и вытащили мешки с порохом. Сигнала к атаке даже не последовало — так король был обескуражен неудачей своих саперов. Однако уже на следующий день, 24 апреля, он отправил своих солдат в очередную бесплодную атаку, которая повторилась 29 и 30 апреля. Ответом на эти штурмы стали три сильные ночные вылазки гарнизона — 1, 2 и 3 мая. После этого на двенадцать дней наступило относительное затишье, воспользовавшись которым бригадиру Головину 14 мая удалось перебросить в Полтаву значительные подкрепления. Солдаты Головина, которые “не токмо платье все, но и штаны ради болотных зело глубоких переправ поскидали”, перенесли на себе значительные запасы пороха и свинца. Головин заметил, что противник проводит смены саперов в одно и то же время. Переодев часть своих солдат в шведские мундиры, бригадир, хорошо говоривший по-немецки, объяснил чужим часовым, что ведет дополнительную группу рабочих. Вместо того чтобы спуститься в траншеи, русский отряд ускоренным маршем рванулся к крепости. Шведы безуспешно пытались их остановить. Карл XII был в ярости и приказал казнить чинов того караула, который допустил такую оплошность.
На эту удачную дерзость шведы ответили 15 мая неудачным штурмом.
17 мая вылазка проводилась под аккомпанемент яростной артиллерийской пальбы — теперь полтавчанам не надо было беречь каждый заряд. В тот же день шведам пришлось испытать еще одну “досаду”: казачий отряд перебил караульных и угнал с охраняемого пастбища более тысячи лошадей, лишив сразу несколько кавалерийских полков лучшей части конского состава. Это событие многие шведы вспомнили через несколько недель, когда надо было готовиться к генеральному сражению, а затем — к отступлению. 23 мая шведы вновь попытались взорвать укрепления, но вновь заряд не воспламенился. По одним сведениям, виноват был плохой, подмоченный порох, по другим — защитники крепости, которые в очередной раз сумели обезвредить заряд. Попытка взобраться на неповрежденный вал была отбита с большими потерями. 24 мая и 1 июня состоялись новые и безрезультатные штурмы. 2 июня в крепость явился парламентер, предложивший сдачу на самых почетных условиях. В случае отказа после взятия крепости никто из обороняющихся не должен был ждать пощады. Как уже говорилось, это в целом соответствовало военным нравам того времени. Келин ответил: “Мы уповаем на Бога, а что объявляешь, о том мы чрез присланные письма, коих 7 имеем, известны; тако же знаем, что приступов было восемь и из присланных на приступе более
3 тысяч человек при валах полтавских головы положили. И так тщетная ваша похвальба; побить всех не в вашей воле состоит, но в воле Божьей, потому что всяк оборонять и защищать себя умеет, и с оным ответом барабанщик отпущен”. Как только парламентер удалился, для подтверждения твердости своих намерений не сдавать крепость Келин провел решительную вылазку,
в ходе которой шведы потеряли 200 человек убитыми, 28 пленными и лишились четырех пушек.
15 июня Реншильд получил известие о переходе значительных сил противника через Ворсклу и на следующий день вывел 10 конных и 8 пехотных полков к месту переправы, где обнаружил русские части примерно равной численности. Шведы выстроились в боевой порядок, но в атаку не двинулись, а вернулись к своим палаткам. После этого под прикрытием шанцев, реку перешли основные русские силы, которые начали спешно возводить укрепленный лагерь. Существует несколько версий того, почему Реншильд не сбросил русский авангард в Ворсклу и вообще не предпринял попыток удержать русскую армию на другом берегу этой реки. По первой версии, шведы последовательно выполняли свой план “выманивания” противника для генерального сражения. По второй — проявилось губительное “двоевластие”, когда номинальный главнокомандующий (Реншильд) вел себя предельно пассивно в присутствии реального начальника (Карл XII), который из-за ранения оказался временно недееспособен. Король был ранен, как знаменитый античный герой Ахиллес, в пятку, только не стрелой, а пулей. Источники, сообщающие об этом событии, по-разному передают детали, но сходятся в двух моментах. Первое — то, что Карл XII, по своему обыкновению, играл со смертью и объезжал караулы, расположенные вдоль реки, не особенно заботясь о личной безопасности. Второе — он стоически переносил боль и довольно долго скрывал от соратников сам факт ранения. Один из информированных современников, немец Зильтман, написал в Берлин: “Пуля вошла в ступню на расстоянии ладони от мизинца и была вырезана сверху у большого пальца; четыре наилучших в армии фельдшера и два врача взялись за лечение раны. Не хватает, однако, нужных медикаментов… После неспокойной ночи и сильного жара врачи вскрыли артерию, после чего состояние несколько улучшилось, жар спал и опухоль уменьшилась”. Чтобы избежать смертельно опасного воспаления, медики провели операцию по извлечению осколков и удалению омертвевших тканей. В те времена обезболивающих средств не существовало, и королю пришлось вытерпеть страшные муки, которые на несколько дней лишили его сил.
Шведский план боя во многом основывался на превосходстве в маневрировании, которое до того времени позволяло им выигрывать сражения. Карл XII собирался быстро прорваться через полевые укрепления, сбить с позиций русскую конницу, а затем нанести удар всеми силами по лагерю царя Петра. При этом не принималась во внимание возможность противника самому проявить инициативу. Король и его генералы, по словам шведского историка Энглунда, самонадеянно рассчитывали, что “русский медведь” будет “спокойно сидеть и глазеть, пока шведы своими элегантными маневрами будут захлестывать удавкой его шею”. Карл XII допускал возможность неудачи. Об этом свидетельствует отправка четырех драгунских полков для занятия дороги вдоль Ворсклы. В то же время он не озаботился устройством надежной переправы у Переволочны: моста не было, а лодки и паромы, пригнанные запорожцами, еще в мае сжег отряд полковника Яковлева. Генералы пытались отговорить своего короля от сражения, поскольку численный перевес русских, их все более возраставшее воинское мастерство, с одной стороны, и усталость шведских солдат — с другой, делали лобовое столкновение крайне рискованным. Однако Карл не внял их советам, отчасти надеясь на фортуну, до сих пор к нему благосклонную, отчасти опасаясь прихода новых подкреплений к русским. В это время ходили слухи, что к Полтаве движется 30-тысячная калмыцкая конница.
План русского командования также учитывал маневренность противника, ударную мощь его конницы и явную слабость артиллерии. Следовало исключить возможность удара по флангам, создать препятствие на пути атакующих колонн. Для этого на широком проходе между двумя лесными массивами были построены редуты, расположенные в форме буквы “т”, обращенной основанием в сторону противника. Кроме того, были дополнительно усилены оборонительные сооружения основного лагеря. Полевые укрепления служили организации военного пространства. Даже невысокий бруствер означал для солдата регулярной армии очень много: этот осыпавшийся земельный валик был системой координат для функционирования военной системы как таковой. Солдат, лишенный инициативы нещадной муштрой, с подавленным инстинктом самосохранения, дрался за свой разрушенный бастион, подспудно чувствуя, что отступление — поражение с последующей гибелью. Солдат психологически нуждался в этой линии как в магическом круге. Фортификация определяла место солдата в строю при его несамостоятельности как боевой единицы. Устройство укреплений имело еще два резона. Опыт войн неопровержимо доказывал, что разница в боевой подготовке войск, в искусстве руководства ими, в тактике и в дисциплине проявляется прежде всего в открытых столкновениях. При обороне бастионов, даже самых примитивных, все эти различия не столь очевидны. Поскольку шведская армия считалась грозным противником, полевые редуты сооружать имело смысл. Стойкость войск в укреплениях объяснялась еще
и особенностями военных нравов того времени: в полевом бою к пленным относились довольно гуманно; солдат, вовремя бросивший оружие, мог рассчитывать на пощаду. Однако положение человека, засевшего в укреплении, оказывалось более сложным. Если крепость капитулировала, то ее гарнизон мог добиться почетных условий — даже возвращения на родину с оружием и знаменами. Но если фортеция бралась с боя, ее защитники рисковали быть перебитыми разъяренными атакующими, и даже белый флаг на главной башне не сразу останавливал безжалостную резню. Солдаты и офицеры об этом знали и держались до последнего.
Численное превосходство было на русской стороне: в бой могли вступить 42 500 человек при 102 орудиях. Шведов на поле боя вышло 24 тысячи при 4 орудиях. Два батальона пехоты и запорожцы составили заслон против Полтавы на случай вылазки ее гарнизона. Карл XII, передвигавшийся на носилках, призвал солдат сражаться храбро, припомнив для поддержания их духа все одержанные ранее победы, и завершил свою речь приглашением отпраздновать победу в русском лагере. Подавляющее численное превосходство русских в значительной степени обесценивалось преимуществом шведов в боевом опыте, в эффективности командования и, что самое главное, в боевом духе. Речь в данном случае не идет о презрении к смерти, о личной храбрости солдат и офицеров, в этом русские не уступали противнику. Армия Карла XII была буквально пропитана уверенностью в своей непобедимости. Рядовые верили своим офицерам, офицеры — генералам, генералы — в осененность короля милостью Божьей. Русская армия в сражении при Полтаве действительно значительно превосходила по численности шведскую, но непосредственное участие в бою приняла только треть полков, силы которых хватило для решительной победы над противником на поле боя! У Переволочны войска Левенгаупта уступили отряду русскому, меньшему по численности. Эти обстоятельства были мучительны для самолюбия шведов. Голиков так “уравновесил силы”: “…если Российская сторона преимуществовала артиллерию и неизнуренностью воинов своих, то заменялось сие со стороны шведов сугубо отчаянием решившихся победить или умереть. Из сего сравнения можно заключить, что силы шведские не только равнялись российским, но и превосходили оныя; ибо коль трудно победить отчаянием воодушевляемых, то показано выше, и доказывается древним присловьем, на опытах основанным └победить отчаянного, победить сверх чаяния“”. На Полтавском поле фактически впервые за все время войны шведская кавалерия была в открытом бою подавлена русской конницей. Ранее такие успехи случались только при значительном численном преимуществе или при неблагоприятных для шведов условиях.
Наступление шведов началось ночью 27 июня. Еще в предрассветной мгле их авангард столкнулся с конницей перед редутами. В пятом часу утра шведы прямо с марша атаковали редуты, но были отброшены драгунами. Шведская конница пришла на помощь своей пехоте, одержала было верх, но отступила под сильным ружейным и пушечным огнем. Новая атака шведов принесла им частичный успех — они овладели двумя недостроенными редутами, но не смогли захватить остальных.
Самоуверенный фельдмаршал Реншильд не провел достаточно основательно разведку: в результате русские шанцы оказались неожиданно сильны,
а места для развертывания всех сил просто не хватило — большая часть эскадронов осталась в походных колоннах. Это в критический момент боя за редуты оказалось роковым. Когда в разрыв между двумя крыльями шведской армии бросились 17 драгунских полков под командованием Меншикова; спасти положение могла только решительная контратака конницы, поскольку артиллерии у Карла XII практически не было. Задача для шведских рейтар была посильной, но они стояли эскадрон за эскадроном в затылок друг другу и так же поодиночке кидались в схватку, где их одного за другим перемалывали русские всадники. Потери при прорыве через редуты и при первом приступе к лагерю, когда наступавшие попали под убийственный огонь русских орудий, были огромны. Их тяжесть усугублялась тем, что многие части оказались без командиров, нередко во главе рот стояли унтер-офицеры.
Одной из причин поражения под Полтавой шведские историки называют нехватку пороха и плохое качество даже того, который был в распоряжении солдат Карла XII. Имеются свидетельства о том, что в некоторых случаях сгорал запал на так называемой полке, а самого выстрела не происходило — заряд в ружье не воспламенялся. Неуверенность в эффективности стрельбы заставляла королевских пехотинцев идти в штыковую атаку под губительным встречным огнем. В то же время известно о больших потерях в рядах русской армии от пуль противника. При всей противоречивости сведений следует признать существование у шведов проблем с количеством и качеством боеприпасов.
Упорный бой продолжался уже более часа. Меншиков, командовавший русским передовым отрядом, видя, что “не так уж и страшен черт, как его малюют”, предлагал царю продолжать бой на этой позиции. Однако Петр I был более осторожен. Увидев бесплодность атак на полевые укрепления, король приказал обойти их. Но Меншиков заметил маневр Реншильда и поставил свои полки между редутами и Будищенским лесом. Там завязался жаркий бой, причем русские не уступали своих позиций ни под давлением шведов, ни по приказам царя, считавшего необходимым избегать жесткого столкновения с грозным противником. В густом пороховом дыму и в пыли колонна полковника Росса продолжала штурмовать редуты, тогда как основные силы Реншильда двинулись в обход. Увидев свой промах и не имея возможности догнать своих, Росс отошел к Яковецкому лесу. На помощь ему отправились кавалеристы Шлиппенбаха. Царь оценил выгодную ситуацию и обрушил на отбившуюся от своих группировку несколько драгунских полков и пехотных батальонов. Пехоте шведской повезло — она сумела бежать в сторону Полтавы, конница же приняла бой, была окружена и изрублена. Потеря шести батальонов пехоты и двенадцати эскадронов конницы в самом начале сражения не отрезвила короля, и он вновь бросил свои войска на редуты. Штурм не удался, и шведам пришлось пройти между шанцами под пулями и картечью. Выйдя из-под обстрела, они оказались всего в 70 метрах от укрепленного лагеря, откуда тоже полетели ядра. Карлу XII пришлось потратить немало сил и времени, чтобы привести в порядок свои войска. Вскоре он обнаружил сразу несколько неприятных сюрпризов. Во-первых, многочисленная русская армия стояла перед ним таким широким фронтом, что атака в любом направлении могла обернуться ответным ударом с фланга и даже полным окружением. Растянуть же свои силы он не мог из-за их малочисленности. Во-вторых, обнаружилось отсутствие колонн Рооса и Шлиппенбаха. Их печальная участь еще не была известна. В-третьих,
в тылу показались казаки Скоропадского. Большой угрозы они не представляли, но требовали выделения отдельного отряда для прикрытия связи с лагерем, тогда как уже каждый солдат был на счету.
Поскольку благоприятный ход сражения все более и более убеждал царя в возможности победы, он приказал вывести войска из укрепленного лагеря. Центром командовал генерал Репнин, правым флангом — Боур, левым — Меншиков. Действиями артиллерии руководил Я. В. Брюс. Главнокомандующим Петр назначил фельдмаршала Шереметева. В лагере оставили сильный резерв из пехоты и артиллерии. Кроме того, шесть драгунских полков отправили для установления связи с казачьими войсками Скоропадского. В 9 часов утра началась главная фаза сражения. Наступавшая шведская пехота попала под сильный артиллерийский огонь. Одно ядро задело даже королевские носилки, что на некоторое время внесло смятение в ряды шведов. Когда же чудом уцелевший Карл снова появился перед своими солдатами, они ободрились и продолжили атаку.
Сражение разворачивалось по всем правилам военной драматургии начала XVIII века: обе стороны сошлись на дистанцию около 50 метров и обрушили друг на друга сокрушительный огонь. Часто одна из сторон не выдерживала огромных потерь и подавалась назад. Если этого не происходило, в ход шли штыки.
Полтавская битва породила свою мифологию. Так, одним из важнейших событий Полтавской битвы в многочисленных ее описаниях оказалась контратака 2-го батальона Новгородского полка, которую возглавил сам царь. Это произошло, когда 1-й батальон той же части, стоявший в первой линии, якобы не выдержал штыкового удара шведской пехоты и отступил с занимаемой позиции в центре русского боевого порядка. В некоторых текстах царь ведет в атаку батальон Преображенского полка. Но, по справедливому замечанию петербургского историка П. А. Кротова, ни в одном из главных источников по истории Полтавского сражения об этом нет ни слова. В “Обстоятельной реляции” сказано, что Петр I “в том случае свою храбрость, великодушие и воинское искусство, не опасаясь никакого страха своей высокой особе, в высшем градусе показал, и при том шляпа на нем пулею прострелена”. Можно предположить, что этот документ создавался не без спешки (текст был готов уже
9 июля) и царь не стремился к самовосхвалению — подобно тому как он воздерживался от награждения. Однако мы ничего об этой контратаке не видим и в “Гистории Свейской войны”, к содержанию которой царь проявлял большое внимание. Более того, в этой работе сказано: “…из нашей пехоты только одна передняя линия с неприятелем в бою была, а другая до того боя не дошла”. Действия самого царя в “Гистории” показаны так: “…не щадя своей особы поступал, как доброму полководцу надлежит, где на нем шляпа пулею прострелена и в седельном орчаке фузейная пуля найдена”. Не говорят
“о царской контратаке” и другие участники и современники Полтавской битвы, такие как командовавший левым флангом генерал Л. Н. Алларт, английский дипломат Ч. Уитворт и голландский дипломат Г. ван дер Гульст. Есть все основания полагать, что рассказ об этом эпизоде рожден воображением П. Н. Крекшина, намеревавшегося написать 45-томную историю Петра Великого. Петр Никифорович Крекшин был историком, писателем, алхимиком, предпринимателем, астрологом и изобретателем. Буйная, но “системная” фантазия этого человека скорее всего и породила данный эпизод, поскольку он впервые появляется в его работе, вышедшей в 1753 г. Далее “траектория” движения этого мифа выглядит следующим образом: сначала Крекшина пересказывает И. И. Голиков в своих “Деяниях Петра Великого”, а затем — другие авторы XVIII—XX вв., включая академика Е. В. Тарле. Похожий путь проделал и рассказ об изменнике, унтер-офицере Семеновского полка, который показал Карлу XII слабое место в русских рядах — одетых в некрашеные суконные мундиры новобранцев. Петр I, будто бы предвидевший такое развитие событий, приказал переодеть в рекрутскую одежду один из лучших полков — Новгородский пехотный. В те времена, когда жил П. Н. Крекшин, история как наука еще только переживала процесс отделения от изящной словесности. Описание прошлого обязательно должно было давать примеры благородства, храбрости, мудрости, милосердия, трудолюбия и благочестия. Исторические труды того времени ориентировались на широкую аудиторию и потому тяготели к яркости образов, к интересным сюжетам, к занимательности.
Как бы то ни было, шведская атака явно провалилась, русские перешли в контрнаступление, и уже в 11 часов шведы бежали по направлению к Переволочне, оставив на произвол судьбы отряд, находившийся у Полтавы. Во время боя оба монарха подвергались непосредственной опасности. Одна пуля попала в шляпу Петра I, вторая — в седло, третья расплющилась об его нагрудный офицерский знак. Карл XII на заключительном этапе сражения также оказался под губительным огнем, об этом говорит масса погибших из числа его личного конвоя, а также придворных, стоявших рядом со своим государем. Когда русские обошли с флангов боевые порядки шведов, те дрогнули и начали в беспорядке отступать, сметая небольшие резервы, которые пытались спасти ситуацию. Левенгаупт дважды лично кидался в самое пекло, тщетно призывая солдат остановиться.
Батальоны под командованием Росса попали в клещи между преследовавшим их русским отрядом и совершившим вылазку гарнизоном Полтавы и сдались. Запорожцы разбежались, шведы сдались. На главном поле боя осталось более 9 тысяч трупов в синих мундирах. Полтавское поле стало в буквальном смысле братской могилой для многих шведских частей. Упландский пехотный полк лег почти целиком — от командира до барабанщика. Из 700 человек, отозвавшихся на перекличке вечером 26 июня, осталось только 14. Из 500 чинов Скараборгского полка в строй вернулось всего 40. Шведские потери обеими сторонами оцениваются по-разному, вероятно, в связи с тем, что русские считали всех убитых противников (9300 чел.), а шведы — только “своих” (6900 чел.), не учитывая потерь казаков-“мазепинцев”. Число пленных, взятых на поле боя (около 2700 чел.), признают обе стороны. В их числе был и первый министр короля К. Пипер, и фельдмаршал Реншильд, и несколько генералов. Потери русских составили убитыми 1345 и 3290 ранеными.
Одной из загадок Полтавской битвы является то, почему уцелевшей части шведской армии удалось почти без помех отойти и не подвергнуться окончательному разгрому в непосредственной близости от Полтавы. Русская армия располагала многочисленной конницей и несколькими пехотными полками, не принимавшими участия в бою. Само по себе отступление при непосредственном соприкосновении с противником являлось очень опасным маневром, особенно во времена линейного строя. Перестроение из походного порядка в боевой требовало значительного времени, а колонна, застигнутая на марше, не имела шансов на отражение атаки даже гораздо меньшего по численности противника. Отступление же в боевых порядках происходило крайне медленно, не могло продолжаться долго и оказывалось совершенно невозможным в ночных условиях, в лесу и на пересеченной местности. Именно этим во многом объясняется феномен “навязывания” сражения: как только одна армия оказывалась в непосредственной близости от другой, ей очень непросто было отказаться от лобового столкновения.
Существует несколько версий. По мнению одних историков, результат боя оказался столь неожиданным, что победители просто не знали, что делать дальше. Кавалерия своевременно не получила нужных распоряжений, а плана, предусматривавшего преследование разгромленного противника, просто не было. Главной мыслью Петра I и его окружения было — “устоять!”. По мнению других, царь настолько увлекся торжеством, что “забыл” о бегущих шведах. По мнению третьих, русские не торопились, полагая, что Карлу XII все равно деваться некуда из западни в районе Переволочны. Не лишено оснований и мнение, согласно которому Петр I опасался превратиться из победителя в побежденного. На протяжении предшествующих лет он хорошо изучил то, как умеет огрызаться шведский лев. Военная история знала к тому времени немало примеров, когда чрезмерно азартное преследование оборачивалось катастрофой. Царь лично отметил это важное тактическое положение в “правилах сражения”, составленных после поражения при Головчине. Есть еще одна версия, совсем уж прозаическая. Хотя основную часть обоза благодаря хорошей организации тыловых служб шведам в этот день удалось спасти, добыча оказалась немалой. Характерно, что статс-секретарь Шафиров прежде всего спросил пленного графа Пипера о местонахождении полевой кассы шведской армии. Есть еще одно объяснение того, почему не было активного преследования разбитого шведского войска: применение правила о “золотом мосте”, согласно которому не следовало ставить врага в безвыходное положение и заставлять его драться насмерть. Вегеций писал по этому поводу: “Многие неопытные в военном деле думают, что победа над врагом полнее, если они запрут врага или в узком месте, или множеством своих вооруженных людей так, что ему не будет никакой возможности уйти. Но у запертого врага вследствие отчаяния растет смелость, и когда нет уже надежды, то страх берется за оружие. Охотнее умирает вместе с другими тот, кто наверное знает, что ему предстоит умереть… Когда путь к отступлению открыт, все единодушно обращают тыл, и тогда врагов можно безбоязненно избивать как стадо скота…” В пользу этого предположения говорит и конфигурация русских укреплений, оставлявших противнику свободный путь для отступления вдоль Ворсклы. Вместе с тем Петр I вовсе не собирался “провожать” Карла XII за Днепр и далее в Польшу. Такой сценарий грозил тем, что, собравшись с силами, шведский король мог повторить свое вторжение в Россию или, по крайней мере, еще долго противиться заключению мира на невыгодных для него условиях. Создание препятствий для ухода шведов за Днепр, уничтожение паромов и лодок, организация на следующий день активного преследования — все это говорит о том, что царь мог допустить свободное отступление врага с поля боя, но был нацелен на полный разгром шведов в ходе всей кампании 1709 г.
По нашему мнению, ни одна из этих версий в отдельности не может объяснить того, что преследование началось с таким опозданием. Скорее всего, следует говорить о совокупности этих факторов.
Настоящая погоня началась только через сутки. Царь пообещал генеральский чин и 100 тысяч рублей (колоссальная по тем временам сумма!) тому, кто возьмет в плен короля. Несмотря на столь мощный стимул Карла XII поймать не удалось. Достигнув Днепра, он сумел вместе с Мазепой и небольшой свитой переправиться на турецкую сторону. Если сначала армия отступала в сравнительном порядке, то на третий день отход превратился в практически неуправляемое бегство. Дело дошло до того, что некоторые части открыто отказались повиноваться и оставили без приказа занятые позиции. В ночь на 30 июня армии фактически не стало — так уже нельзя было назвать многотысячное сборище деморализованных людей. “Общее настроение этой ночью, очевидно, представляло собой странную смесь усталого безразличия, безвыходности и безумного страха. Некоторые просто махнули на все рукой и, выдохшиеся, повалились вместо работы спать. Другие, охваченные непередаваемым ужасом, лихорадочно сооружали плоты и предпринимали безрассудные попытки преодолеть реку… Старшие офицеры либо сами участвовали в запрещенных мероприятиях на переправе, либо давали на них молчаливое согласие”, — писал о последних часах шведской армии историк Энглунд. Получив от настигшего шведов Меншикова письмо с требованием безоговорочной капитуляции, Левенгаупт собрал совет, скорее для соблюдения традиций и приличий, чем для выработки решения. Все понимали — драться солдаты не будут, хотя некоторые командиры полков и заявляли обратное. Генерал приказал положить оружие. Он прожил 9 лет в Москве “за караулом”, был вынужден присутствовать на торжественном въезде Петра I в Москву в декабре 1709 г. Он умер, не увидев родины в 1718 г., в один год со своим королем, который до конца своих дней обвинял его в необоснованной капитуляции. Похоронили ветерана на немецком кладбище в Лефортово со всеми воинскими почестями, полагавшимися ему по чину. После окончания войны прах генерала родственники перевезли в Швецию. Ему не раз предлагали принять русское подданство и высокий чин на русской службе, но он всякий раз отвечал вежливым отказом.
От Полтавы к Переволочне шведские войска фактически бежали, поскольку для армии той поры переходы по 50 верст в сутки — совершенно необычное явление. В ходе боев были освобождены 2900 русских, взятых в плен в предшествовавших сражениях. Арсенал русской армии пополнился 32 орудиями разного калибра, а казна — двумя миллионами ефимков, как в России называли европейскую монету талер.
За победу всех участников сражения щедро наградили. Офицеры были повышены в чинах, генералы получили поместья и солидные денежные суммы. Полковник Келин был произведен в генерал-майоры, был награжден золотой медалью на золотой цепи и 10000 рублей. Всем чинам гарнизона выдали годовое жалование. Жены убитых получили пенсию, а дети убитых воинов вплоть до своего совершеннолетия — пенсию в размере трети годового жалования отцов. Калмыцкому хану Аюке было послано 40 соболей, золотая и серебряная парча. Всем войскам выдано полугодовое жалование не в зачет. Через несколько дней после боя множество окрестных крестьян и торговцев приехали к Полтаве, уже не опасаясь шведских разъездов, и привезли разную снедь. Они также рассчитывали приобрести по случаю добро, доставшееся от разгромленного противника. Их надежды оправдались. Как писал Голиков, ярмарка, устроенная у города, “увеличена была продажей доставшихся в удел солдатам премногих шведских вещей, как-то разной посуды медной, оловянной и серебряной, домашних и конских приборов и проч. <…> Такое множество вещей сих было, что продавалось олово и медь по 8 и 7 копеек фунт, серебро по 8 же и по 7 рублей фунт, всякие уборы и платье за четверть цены, и проч. Великий Государь сего же числа сам посещал сию ярмарку и утешался веселием народа”. Размер добычи потряс очевидца событий — поляка Петра Болесте, записавшего в своих воспоминания: “…И сколько добычи в наличных деньгах, сколько чистого золота и серебра в кусках, похищенных в Польше, Саксонии, Пруссии и Литве в тамошних храмах, замках, городах и дворцах! Не воспользовался Швед этой добычей: она досталась в руки, не запятнанные жадностью и грабежом”.
Само слово “Полтава” стало паролем российской воинской славы. В историях полков, издававшихся в 1890—1900-е гг., участие в этой знаменитой битве считалось неоспоримым свидетельством ратной родовитости. Для преображенцев и семеновцев победа над непобедимыми тогда шведами была одним из важнейших оснований считаться элитой гвардейского корпуса. Пять кораблей Российского флота несли на своем борту имя “Полтава”. Первый из них был спущен на воду самим царем-победителем. Затем воды Балтики бороздили еще два многопушечных парусника, эскадренный броненосец и дредноут с таким же названием.
Первым памятником Полтавского сражения стала Спасская церковь в Полтаве. Каменное здание, возведенное в 1705—1706 гг., было свидетелем осады, возле ее стен гарнизон дал клятву не сдавать крепость, на площади перед ней проходил парад победителей. Долгое время в церкви хранилось знамя Тверского полка и шпага героического коменданта полковника Келина. В 1909 г. на месте переправы русской армии через Ворсклу был поставлен бетонный обелиск, замененный в 1959 г. гранитным.
26 июня 1909 г. церковной службой началось празднование 200-летия Полтавской битвы. На празднование прибывали из Санкт-Петербурга в полном составе Семеновский, Преображенский, Ингерманландский пехотный императора Петра I полки, знаменные роты, штандартные эскадроны и депутации 38 частей, имевших основание считать себя “полтавскими”. Затем на братской могиле прошел торжественный молебен в присутствии Николая II и высших чиновников. После этого состоялось освящение памятника защитникам города и коменданту Келину. В полдень воздух над городом сотряс 31 залп артиллерийского салюта. Император принял парад войск, собравшихся на торжественную церемонию.
О значении Полтавской победы говорит тот факт, что в системе артиллерийских салютов, какими сопровождались все праздники, годовщины баталии по числу залпов были приравнены к Пасхе!
Адольфу Гитлеру на его пятидесятилетие представители прогермански настроенных шведских организаций преподнесли статуэтку Карла XII. Ни юбиляр, ни его поклонники не догадывались, каким зловещим окажется этот подарок.