Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2009
ї Елена Дунаевская, 2009
Маме
1. По пути на дачу
Удобная кровать и чистый дом,
Свободный день на берегу морском —
Когда все это сказкой стать успело?
Твоя душа, когда отбросит кладь,
Не бабочка, а старая тетрадь…
Но вот осока и шиповник белый,
И алый, ярче сказок братьев Гримм,
И, как из них картинка, — старомоден,
И, словно купина, неопалим,
Тебя в печали детские уводит,
Где небо — переменчивый экран
Для бабушки, и дедушки, и мамы,
Где добрый кот и мальчик-хулиган —
Участники одной гигантской драмы,
Где смерти нет и пораженья нет,
Несправедливость — худшая из бед,
Но и она, конечно, поправима,
Где страшен неудавшийся пирог,
Где злых людей не пустят на порог,
Где ты — плохой и все равно любимый.
2. Дома
Нет здесь ни нежности, ни порядка,
Дом разладом пропах.
Старая пестрая кошка-богатка
Спит у тебя в ногах.
Как мне просить о твоем здоровье,
Если знаю ответ.
Тень в покрывале у изголовья —
Как на треноге ФЭД.
Ты надрывалась, орала, била —
Требовала любви.
Я тебе все обиды простила,
Ты мне простишь — мои?
Самого страшного жду на свете:
Хнычут в конце пути
Старые матери, словно дети.
Только их не спасти.
3
По финишной, заснеженной прямой
Я мысленно тащу тебя с собой,
Боюсь, что поскользнешься по дороге.
Ты, пригибаясь, медленно идешь,
Но от меня уже не отстаешь,
И вместо боли, гнева и тревоги
Остались только нежность и вина,
Что слишком много ты была одна,
Что я тобою любовалась мало,
Что не звала гостей — тебя развлечь —
И медленную старческую речь
На полуслове в спешке прерывала.
Я помню нежность, сильную, как ток,
Когда твоих, покрытых сыпью ног
Коснулась я в палате тошнотворной.
Я думала, что ты — мой труд и долг,
И лишь в последний миг взяла я в толк,
Что я — дитя любви твоей упорной.
Ты крупная и яркая была,
И столько от тебя текло тепла,
Что грелись в нем знакомые, как птицы,
Шум поднимала, разводила грязь,
Но между жизнью и тобою связь
Была крепка и, верю, будет длиться,
Покуда я без толку, но живу,
Твою улыбку вижу наяву,
И бусины, и в темных пятнах руки.
И мысленно целую их опять,
И не могу я кадеш прочитать,
Затем что между нами нет разлуки.
4
Нежности к тебе молоко и мед,
Нежности твоей — бремя.
Боль уже прошла? Боль еще пройдет?
Лечит, говорят, время.
Я тебя люблю. Это навсегда.
Я хочу, чтоб ты знала.
За спиной в дверях — темная вода.
Жизнь моя чужой стала.
Поменять жилье, поменять страну,
Придорожным стать прахом…
За спиной в дверях слушать тишину
С горечью и без страха.
5. Сестрорецк
Как странно память о тебе светла,
И обнажились корни человека,
Когда ты накренилась и легла
Большой сосной в мелеющую реку.
В природе не бывает ерунды,
В ней важно все — от червяка до слитка.
У белой розы темные плоды,
И на одном из них сидит улитка.
Вьюнок под рукомойником обвил
Трухлявый столб, сияя бубенцами.
Смотрю глазами, полными любви,
И думаю: “Вот это снится маме”.
* * *
Старость — это больше бумаг, чем времени их прочесть,
И становится страшно от мысли “долги и честь”,
Потому что долгов тебе уже не отдать
И охотно честь променял бы на благодать,
Только кто ж подаст, если руки твои пусты.
И любая кошка о жизни знает больше, чем ты.
Старость — это когда погоды — и только — с надеждой ждешь
И мысль о смерти приводит не то что в дрожь,
А к мысли о том, что долгов уже не вернуть,
Но надо стараться, хоть жизни осталось чуть
И нечего думать о том, что ждет впереди.
Когда-то ты подписался на это. Теперь — иди.
* * *
Верлен, любивший мальчика Рембо,
От спирта умер, тот — от лихорадки,
И переводы скверные в остатке
От тех, кто не играл с судьбою в прятки,
От тех, с кем некогда рядился Бог.
Стихи подвластны времени и тлену,
И путь на небо гадок и убог,
Но я, в болоте стоя по колено,
Смотрю на небожителя Верлена
И лебеденка дерзкого — Рембо.